Ночь с красавицей

Глава пятая

Ангел стояла на стареньком крыльце и настраивала себя на путешествие в город. Справа над матово-желтыми горами, кое-где сверкавшими чистейшей белизной, вставало солнце. На мгновение она прервала сборы, чтобы полюбоваться, как Господь возвещает наступление нового дня.

Шрам над бровью напоминал о себе не болью, а только легким подергиванием. Но и этого достаточно, чтобы задуматься, задаться вопросами…

Веки ее опустились, и в этот короткий миг перед ней предстала другая горная цепь, не освещенная золотым солнцем, а окутанная густым туманом. И Ангел ощутила свою связь с этим видением, словно тысячу раз она глядела на этот пейзаж с жестокой тоской в сердце.

Испытанное чувство привело ее ум в смятение. Настолько, что она поспешно открыла глаза, гоня наваждение прочь.

Что она только что видела?

Это ее родная страна? Или любимое место отдыха? Или детская греза?

И откуда эта острая тоска?

Солнце близилось к зениту своего могущества, освещая окружающий пейзаж. Но даже это величественное сияние не в силах пролить свет на сомнения, дать ответы на вопросы.

Все больше вопросов.

Однако что бы ни означал образ укутанных туманом гор или ощущение одиночества, теперь ей ясно, что возвращение памяти недалеко.

Ангел ждала прилива счастья, легкости в теле, но, как ни странно, испытала только легкое недоумение.

И более ничего.

Она вздрогнула. А вдруг ее прошлое столь исполнено ужаса, одиночества, что ей захотелось забыть его? Она сглотнула слюну. Или же дело в том, что настоящее так потрясающе интересно, что ей хочется смотреть лишь в будущее?

— Ранкон накормлен, напоен, соломы ему хватит на весь день. Ты готова, Ангел?

Она резко обернулась и увидела, как ее «настоящее» выходит на крыльцо — с рюкзаком и скаткой с бельем за плечами. Ее защитник. В дорожных сапогах, джинсах, тенниске и синей фланелевой рубахе, суровый и красивый. Дэн готов ко всему, судя по его обличью.

Ее взгляд остановился на его поясе.

И к опасности готов.

Она приблизилась к нему.

— У тебя там пистолет или…

— Можешь не договаривать, — перебил Дэн, вскинув бровь.

— Что ты хочешь сказать?

Он взглянул на нее, понял, что она спрашивает всерьез, и очень сухо сказал:

— Ничего.

Но она спросила вновь:

— Дэн, у тебя пистолет?

— Да.

Тревога разлилась в ней.

— Ты считаешь, сейчас нам в дороге нужна страховка?

Лицо у него потемнело и одновременно, без сомнения, зажглось. И тут же это выражение пропало.

— Сейчас, как и всегда в дороге. — Он вынул из-за пояса чудовищный черный предмет и опустил его в кожаную кобуру. — Она со мной всегда.

— Она? — в изумлении переспросила Ангел.

— Быстрая, безотказная, смертоносная. — В его глазах появился чувственный блеск, когда он прижал к себе пистолет. — Разумеется, она, моя подружка.

Внутри у нее вспыхнул огонь — и погас. Перед ее мысленным взором проплыла рука, та самая рука, что ласкала сейчас несущее смерть оружие; она как будто прикасалась к ее коже и жгла ее.

Она устыдилась своей беспричинной реакции, сумела выдавить кривую улыбку и не удержалась от ехидного замечания:

— По-моему, меня оскорбляют.

Дэн ухмыльнулся.

— Не на что обижаться, это же комплимент. Дураком бы я был, если бы сомневался в женском могуществе.

— Могущество — ладно, но ты произнес слово «смертоносная». Наверное, убивающая сердце.

— Голову, — возразил он, не сводя с нее пристального взгляда. — Рядом с нужной ему женщиной — или ненужной, это как посмотреть, — мужчина может потерять рассудок.

Они стояли близко друг к другу, и между ними пробегали электрические разряды. Дыхание Ангел участилось, колени ослабли, когда она почувствовала свежий запах Дэна; но хуже всего то, что ее манили эти неотразимые губы.

Если она сделает шаг, протянет руку, прикоснется к нему, чем он ответит? Может быть, его рука инстинктивно потянется к оружию? Или он позволит ей трогать его мышцы, пробор жестких волос, острые скулы — все то, к чему ее так влечет?

Летний ветерок, прошелестев, отозвался в ней новым, захватывающим приливом.

— Ангел, ты готова идти?

Жар желания отступил при этом не очень нежном толчке. Сердце у нее ухнуло вниз, и она кивнула. А что ей оставалась? Не говорить же: «Нет, не готова — ни идти в город, ни узнать правду о себе!» Разве можно сказать, что она хотела бы остаться здесь до тех пор, пока к ней не вернется память? Разве можно сказать, что с ним, рядом с ним она чувствует себя защищенной, взволнованной, живущей полной жизнью и не желает расставаться с этими удивительными ощущениями?

Серьезно и внимательно она наблюдала за тем, как Дэн осматривает ее рюкзак, проверяет замки, взвешивает в руках.

Конечно же, ничего подобного она ему не скажет. Он ясно дал понять, что не нуждается в обществе, тем паче в обществе беспомощной овечки, ничего о себе не помнящей.

Она прикусила язык и позволила Дэну закрепить рюкзак у нее на спине. А еще приходилось сдерживать дрожь, когда его пальцы прикасались к ней.

— Не тяжело?

Его дыхание щекотало ей ухо. Она тряхнула головой.

— Совсем нет.

За завтраком он заявил, что сам понесет девяносто процентов груза. Она пыталась было сказать, что справится, но он не пожелал слушать.

Дэн — упрям, опасен, одинок и умопомрачительно сексуален. Он нужен ей весь, и помоги ей Бог.

Завтра она расстанется с Дэном и больше никогда его не увидит.

— Ты уверена, что готова? — спросил он в третий раз. Ангел заставила себя кивнуть. Она понимала, что Дэн говорит о пешем переходе, а не о том, чтобы оставить его дом, его самого.

— Уверена.

От красоты леса перехватывало дыхание. Ангел пробиралась вслед за Дэном по тропе, по обеим сторонам которой росли осины и сосны. Надо же, эти деревья настолько непохожи, а вот выросли рядышком, как родные. Свет предвечернего солнца пробивался сквозь хитросплетения ветвей, и оттого казалось, что с ними на тропе находится еще один спутник. А ветерок, их ласковый союзник, раскачивал каждый лист, каждую иголку, смешивая источаемые ими запахи в один изысканный аромат.

— Как ты? — поинтересовался Дэн, оборачиваясь.

Ангел поморщилась.

— По-моему, у меня болит каждая косточка. А эти сэндвичи с арахисовым маслом, кажется, совершенно меня доконали.

— Я тебя понял, — со смешком отозвался Дэн. — Предлагаю остановиться на той поляне, у речки.

Поляна, на которую привел ее Дэн, казалось, сошла с картины. Золотая горная трава, красные и розовые цветы, ленивая речушка с гладкими каменными берегами, и повсюду, куда ни взгляни, — горы со снежными вершинами. Она могла бы любоваться видом целую вечность, если бы Дэн не велел ей приниматься за работу.

Пока она занималась подготовкой к ночлегу, Дэн разжег костер и спустился к реке в надежде наловить рыбы. К счастью (аппетит у обоих разыгрался не на шутку), он вернулся всего через десять минут с большой радужной форелью. Еще десять минут ушло у него на то, чтобы очистить рыбу.

Ангел надеялась, что жариться рыбина будет также не больше десяти минут. А когда Дэн сообщил ей, что ему необходимо умыться перед ужином, она решила, что можно еще раз испытать свои кулинарные способности. Может быть, с рыбой справиться легче, чем с яичницей с ветчиной. Во всяком случае, она на это надеялась.

Возвращаясь на место стоянки, Дэн уловил знакомый запах. Что-то горелое… и что-то еще.

Это «что-то» он увидел незамедлительно. Бормоча ругательства, Ангел пыталась сбить языки пламени, пляшущие на сковороде, при помощи одеяла, которое тоже успело загореться.

Отшвырнув в сторону мыло и полотенце, Дэн ринулся вперед, выхватил у нее сковородку и одеяло, хладнокровно спустился к речке и опустил то и другое в воду. Ангел со вздохом подошла к нему.

Дэн посмотрел на нее через плечо.

— Как я понимаю, ты захотела приготовить рыбу?

— Наверное.

Дэн указал на сковородку, зажатую между камней.

— Запах я учуял, а вот рыбы в сковородке не видел. Где она?

Ангел закусила губу.

— Ее нет.

— Уплыла?

Она повернулась к нему. Глаза — фиалковая буря.

— Растворилась.

Она так разгневалась на злополучную рыбу, что губы Дэна тронула улыбка. Но он пересилил себя.

— Ты и кухня как-то мало совместимы.

Она вздернула подбородок.

— Теперь я убедилась. Просто я хотела чем-то помочь.

— Ну, Ангел, тогда приготовься.

— Что это значит?

Он наклонился и подобрал мокрое и безнадежно испорченное огнем одеяло.

— Это значит, что моя сегодняшняя постель никуда не годится. А это, Ангел, значит, что мне придется сегодня делить постель с тобой.

До сих пор Дэну никогда не приходилось делить с кем-либо спальный мешок, пусть даже расстегнутый и расстеленный. А теперь вот случилось, и он лежит рядом с прекрасной, полной огня женщиной, смотрит в чистое ночное небо и прилагает дьявольские усилия, чтобы не думать о том, как ей сейчас тепло, и о том, как она прикасается к нему всякий раз, когда меняет позу.

Много лет он учился отыскивать и ловить преступников, людей упорных и вовсе не желающих быть пойманными. И за эти годы он не раз попадал в ловушку, оказывался в опаснейших, рискованнейших ситуациях.

Но лежать ночью рядом с Ангелом — с этим не сравнится никакой риск. Эта ночь отмечена знаком Риска.

К счастью, завтра они будут в городе. Ведь если бы его ожидала еще одна такая ночь, то один Бог мог бы спасти его.

— Какие яркие звезды! Кажется, они так близко…

Этот мягкий, чуть хрипловатый голос заставил его глубоко вдохнуть напоенный хвойным ароматом воздух — в надежде, что прохладный воздух отрезвит его, как холодный душ.

Ничего не вышло.

— Дэн, ты разбираешься в звездах?

— Немножко.

С чего она вообще заговорила? Почему они не могут просто отключиться? Стоит им заснуть мертвым сном, и утро наступит скорее.

— Наверное, я была полной дурой в астрономии, — проговорила она, смеясь, — ни одну звезду не могу узнать. А ты что-нибудь узнаешь?

Нет, она не уймется. Вот так неожиданность. Глубоко вздохнув, он указал рукой на россыпь небесных алмазов.

— Вот это — Сагитта.

— Да? Где?

— Вообще-то их плохо видно… — Он взял ее за руку и провел ее указательным пальцем в воздухе. — Вон, линия отсюда досюда. А тут она раздваивается. Видишь?

— Да, да. — В ее голосе послышалась нотка страха. — Сагитта… А что это означает?

— Стрела.

Он все еще сжимал ей руку, такую маленькую и теплую.

— А чья это стрела?

— Стрела Геркулеса.

— И в кого он стрелял?

— То ли в птицу, то ли в женщину.

— И поймал?

— Нет, считается, что дичь ускользнула.

Дэн выпустил ее руку, повернулся на бок, лицом к ней и посмотрел на нее: широко раскрытые глаза устремлены в небо, рот приоткрыт. Она беззащитна.

— Ой, я вижу стрелу, — воскликнула она. — Просто удивительно! — Она повернула голову и взглянула на Дэна. — А ты откуда столько знаешь про звезды?

Он приподнялся на локте.

— Наверное, у меня слишком много свободного времени. Это мое хобби.

— Не верю.

У него дернулась щека. Эта женщина самым бесцеремонным образом отметает его отговорки. И ему это не понравилось.

— Это благодаря моему отцу.

— Он любил звезды?

— Ну да.

— Он тебе все о них рассказал?

— Можно сказать и так. Он был астрономом.

— Был?

У Дэна запершило в горле, но он справился с болью. Только так. С этим ему жить.

— Мои родители погибли в автокатастрофе, когда я был еще ребенком.

У нее на лице отразилось сочувствие. Такое выражение он видел на чужих лицах много раз — и после гибели родителей, и после смерти Дженис. Ему в тягость это сочувствие — как раньше, так и сейчас. Ему не нужно, чтобы его кто-то жалел. Та часть жизни закрыта, окончена, отрезана. Бывает гораздо хуже, и нередко. Он сам немало повидал.

— Потерять родителей… — Она мотнула головой. — Как же это должно быть тяжело для ребенка… — Она заглянула ему в глаза, слишком внимательно, чтобы ему стало спокойнее на душе. — Где же ты оказался? У тебя были родные?

Этот вопрос не мог не пронзить его. Давным-давно он не вспоминал о своих тетке и дяде. Потому что не хотел. Что можно сказать о людях, не испытавших ни малейшей потребности в заботе о пятилетнем ребенке и не желавших знакомиться с мужчиной, которым этот ребенок стал?

Дэн покачал головой.

— Не было.

— Мне очень жаль.

Отвернувшись от нее, он лег на спину и закрыл глаза.

— Засыпай, Ангел.

Ему не понравился этот разговор. Это ему полагается задавать вопросы, заставлять других трепетать.

— Знаешь, что, Дэн… — тихо начала Ангел.

Он тяжело вздохнул.

— Что такое?

— Ты всякий раз велишь мне засыпать, когда речь заходит о…

— О чем?

— О личном.

— Выходит, что так.

— А почему, как ты думаешь?

— Наверное, потому, что мои личные дела касаются только меня и больше никого.

Возможно, если он склонится над ней, накроет ее губы, втянет в себя ее язык, прикусит ей нижнюю губу, у них обоих найдется более важное дело, чем спрашивать, отвечать и задумываться о прошлом.

Но она не позволила ему избавить их обоих от себя самих.

— Ты прав. Прости меня за любопытство, — решительно проговорила она и отвернулась, пробормотав: «Спокойной ночи».

Когда ее дыхание стало медленным и ровным и стало ясно, что она погрузилась в глубокий сон, Дэн открыл глаза и снова стал смотреть на звезды.

Где-то в глубинах сознания Ангел рассматривала фотографию. Живой образ — не только события, но и чувства. Три элегантно одетые пары — две молодые, одна пожилая. Только фигуры, без лиц. Они сидят на изысканных золотых стульях, украшенных драгоценными камнями, и держатся за руки, переплетя пальцы.

Они влюблены.

Все шестеро.

Влюблены отчаянно. Их тяга друг к другу, их преданность проникают с фотографии в беспокойное сердце Ангела.

А потом изображение переменилось.

Пары остались, но среди них появилась еще одна фигура. Безликая, испуганная женщина, которая хотела только одного — свободы. Она не получила ее от них. Они тянут к ней руки, хватают ее, она хочет пошевелиться, вырваться, но они крепко удерживают ее на месте.

Страшная боль пронзила Ангела. В панике она старалась избавиться от снимка, увидеть что-нибудь другое, что угодно, но ничего не получалось.

Задыхаясь, хныча, она наконец проснулась и села. Потянулась за фотографией, чтобы изорвать ее на куски, но схватить было нечего.

Только темноту.

Она вскрикнула, сжав кулаки. Сильные руки обхватили ее, сжали, притянули.

— Ангел, что случилось? Что такое?

Дэн. Хриплый баритон, смягченный тревогой, запечатлелся в ее одурманенном мозгу.

— Они преследуют меня, — проговорила она, уткнувшись ему в грудь. — Почему они не оставят меня в покое?

— Кто? — воскликнул Дэн. — Кто тебя преследует?

— Не знаю.

— Что ты увидела?

— Я ничего не могла увидеть.

— Ангел, прошу тебя, расскажи мне все, что ты помнишь.

Она затрясла головой, а когда заговорила, голос у нее дрожал, как и все тело:

— Нет, я не хочу вспоминать, просто держи меня.

— Хорошо. Ш-ш-ш… Хорошо. — Дэн крепче прижал ее к себе, продолжая шептать ей в волосы: — Все хорошо, тебе ничто не угрожает, Ангел, тебя никто не обидит, клянусь перед Богом.

Она таяла на этой мощной груди, а в мозгу проплывали существа без лиц. Кто они? И зачем ее преследуют?

Ее трясло: ей приснился кошмар или перед ней предстала картинка из той жизни, которую она не в состоянии вспомнить?

— Я уверен, это просто ночной кошмар, — ответил Дэн на ее невысказанный вопрос, но этот ответ был не до конца убедителен.

— Это было слишком реально.

— Я знаю, Ангел. Так и бывает, верь мне.

Она слегка отодвинулась, наверное на дюйм, и взглянула ему в глаза.

— Правда?

Когда он откидывал прядь волос с ее лба, в его глазах светилась нежность.

— Да, правда.

— Расскажи мне. Дэн, расскажи, какие у тебя были кошмары. Пожалуйста.

Лицо у него потемнело.

— Нет.

Она не стала заставлять его, только кивнула, но холодным горным ветром по ней прокатилась досада. Больше всего на свете ей необходима близость Дэна, связь с ним, его понимание, но он не хочет ей этого дать. Томительное чувство влечения показалось ей до странности знакомым.

— Прости меня, Ангел. — Он осторожно сжал ей щеки, наклонился и ласково поцеловал в лоб. — Я просто не в состоянии.

Кожа у нее загорелась от желания большего, жара, прикосновений. Она опустила глаза и увидела его губы.

— А что же ты можешь?

В лунном свете она прочла желание в его глазах, и кровь загорелась, сладкая дрожь прошла внутри. Это ощущение было таким новым, таким странным, таким долгожданным, что она положила ладонь на живот.

— Ангел, что-нибудь не так?

— Ты, — чуть слышно выдохнула она.

— Что?

Рот у нее приоткрылся в ожидании, в надежде.

— Ты… Ты заставляешь меня чувствовать…

Тень недоумения пробежала по его лицу.

— Я заставляю тебя чувствовать?..

— И все. Ты заставляешь меня чувствовать.

Рассудок ей не повиновался, она не могла понять, к лучшему или к худшему такая откровенность, но ей было все равно. Оттого что он так близко.

Сверкая темными глазами, он наклонился к ней, нашел ее, притронулся к губам.

Один мягкий, нежный поцелуй.

Короткий стон сорвался с ее губ. Еще, прошу тебя, еще, беззвучно умоляла она, надеясь, что ее губы, ее тело сами говорят за нее. Надеясь, что он чувствует грудью ее твердые соски.

И сразу же ощутила на губах его дыхание. А потом их губы вновь соединились, и они утонули в таком чудесном, до костей пронизывающем поцелуе, что ей уже хотелось умереть, жить, любить. И где-то внизу живота, в том месте, не ведомом (она это знала) ни одному мужчине, зажглась боль.

Как те цветы, которые она утром увидела возле тропы, она открылась ему, ради него, ради себя, дотронулась языком до его языка, зовя его в страсть.

И он последовал зову.

Ангел чувствовала его мускулистую грудь, прижавшуюся к ее груди. Теперь она могла только воображать прикосновение его губ к другому месту, влажному, ноющему, тому, отыскать которое мог только он.

Но всякие мысли исчезли, когда он неожиданно отстранился — не совсем, но настолько, что ей сразу стало его недоставать.

Он провел зубами по ее нижней губе.

— Ангел…

— Что?

— Извини.

Он откинулся назад. Его глаза сделались почти черными.

— За что?

Не ответив, он вылез из спального мешка.

— Куда ты?

— Мне нужно выбраться отсюда, — проговорил он низким, твердым как гранит голосом. — Из этого мешка туда, на траву.

— Почему?

Он выпрямился над ней, и его жгучий взгляд в последний раз ударил ее.

— Ты знаешь, почему.

Ее губы, груди, живот горели от неудовлетворенного желания, когда она наблюдала за тем, как он набросил на себя другую рубаху и прилег на траву возле покачивающейся на ветру осины.

В глубине души она знала причину, знала, что завтрашний день станет последним, который они проведут вместе, знала: он не верит, что они подходят друг другу.

У нее нет памяти, а у него, похоже, памяти слишком много.

Вздохнув, она снова укуталась в мешок. Тепло их тел уже улетучилось, и мешок был теперь таким же холодным, как и сердце Ангела.