Ностальящее. Собрание наблюдений

1

Швейцария лежит внутри Европы, как драгоценное филигранное яйцо работы божественного ювелира, яйцо, тщательно завернутое в белоснежную вату. Упрятанное в шкатулку Альп.

Швейцария — практичная и самодовольная; настороженность исчезнет и таможенник улыбнется в ответ на мой акцент лишь тогда, когда убедится, что я собираюсь вскоре покинуть благословенную швейцарскую землю. Видимо, швейцарцы полагают, что все хотели бы стать швейцарцами.

Швейцария — карнавал на улицах Женевы, ежегодно в декабре весело отмечающей свое спасение от агрессивных савояров: находчивая гражданка выплеснула горшок с кипящим супом прямо на головы агрессорам, в результате чего они сконфуженно и навсегда ретировались.

Швейцария — эксперимент, начатый решительными людьми при несомненной поддержке Господа Бога в 1291 году. Чрезвычайно четко поставленный. Эксперимент, выдержавший испытания столетиями. Эксперимент, продолжающийся до сих пор, хотя сами швейцарцы, как я думаю, об этом не подозревают.

Благополучие — вот первое впечатление прибывающего в Швейцарию путешественника. Оглушающая тишина благополучия, от которой даже слегка подташнивает человека, приехавшего, как я, из разрываемой противоречиями страны.

Беззвучно несется по маршруту Цюрих — Женева поезд. Объявления, пока мы катим через германоязычную часть, сначала идут по-немецки, затем по-французски; где-то в районе Фрибура на первое место выходит французский, хотя и немецкий не исчезает, — это уже политика, да и очень высокого класса. Над Женевским озером моим глазам открывается мощная панорама: горные вершины, спокойствие водной глади, уступами сбегающие к ней виноградники. Глянцевая открыточность жизни? Да, первое впечатление будет таким: пейзаж слишком отлакирован. Политические события? Господь с вами! Конечно же, вам расскажут о так называемом «фиш- афер» — полицейской слежке за тысячами подозреваемых в неблагонадежности швейцарцев. О первой женщине-министре, вынужденной уйти в отставку из-за того, что она сообщила мужу запрещенные для разглашения данные; о «секретной армии», тайной организации, вознамерившейся спасти Швейцарию в случае захвата. Вот и все, пожалуй, политические происшествия в Швейцарии за последние годы.

И вдруг почувствуешь себя в Швейцарии, как в глубокой провинции, куда ты приехала к дедушке с бабушкой, чтобы немного прийти в себя после суетливой жизни.

На чем же основаны эти тишина и спокойствие? Коренятся ли они в характере людей? Да и можно ли говорить о едином швейцарском характере, если, по точному наблюдению швейцарского социолога Андре Зигфрида, германо-швейцарский характер отличается любовью к порядку, практичностью, пристрастием к интенсивной работе, скрупулезной честностью, спокойствием в беседе, солидностью, а франко-швейцарский, напротив, ориентирован на общие принципы и отвлеченности, более эмоционален, более динамичен, хотя в то же время еще более практичен? А еще раньше, в годы Первой мировой войны, Пауль Зиппель набросал сходное сравнение — между реализмом, серьезностью, отсутствием претензий, уважением к образованию, преданностью дисциплине германо-швейцарцев и определенным скептицизмом по отношению к существующим институтам власти, ясностью и тягой к абстрактным идеям у франкошвейцарцев. Однако если мы изучим «таблицу симпатий», показывающую рейтинг языковых и религиозных групп в глазах друг друга, то обнаружим очень высокую степень интегрированности швейцарского населения. Или же основа спокойствия не в мерцающем национальном характере людей, а в политической и общественной организации, созданной ими?

2

Сквозь туман воспоминаний брезжит: толстый том дореволюционной детский энциклопедии с особым разделом «Среди снежных вершин Швейцарии». Там на картинках: легендарный Вильгельм Телль с прильнувшим к нему сыном; жестокий наместник Геслер, властно распоряжающийся жизнью людей, и, наконец, «Борьба за свободу»: «Когда притеснения достигли высшего предела, швейцарцы решили оказать сопротивление. Три смелых вождя созвали надежных товарищей в уединенной долине Рютли; они заключили «вечный союз» и поклялись отстоять свободу родины».

Свобода — первая и высшая ценность с самого начала зарождения Швейцарии. Во дворике базельской ратуши, весело раскрашенной красным, синим, зеленым, еще более яркой в редком для этой поры года январском солнечном свете, я прочла начертанный в средневековье лозунг: «Freiheit ist uber Siber und Gold», что означает — «Свобода превыше серебра и злата».

Ядро будущей конфедерации возникало как военно- экономический союз трех регионов для защиты от нападений. До конца XV века в товарищество для взаимной поддержки объединились 13 кантонов. У них не было общей администрации, армии и даже денежной системы. И нельзя сказать, что с самого начала в их союзе торжествовали равенство и демократия.

Кантоны не были в равном положении. Богатый Берн подчинил себе Аарау и Вале; Ури взимал дань с Тичино. Крепостные кантоны — не столь уж демократично, не правда ли? Если какой-то из кантонов желал обсудить проблемы с другим, они встречались, где договорено (межкантональной столицы не существовало). Эти встречи заложили основу будущего парламента. Консультационный орган, в который никого не выбирали и который ничего не решал, просуществовал до конца XVIII века. Но только пройдя в 40-х годах XIX века через гражданскую войну, швейцарцы начали строить структуры федерального государства, законодательно закрепленные в Конституции 1848 года, в основном действующей и до сих пор.

Знаменитый швейцарский нейтралитет (сложившийся исторически стадиально, переживший несколько форм — «строгий нейтралитет», объявленный в 1813 году в момент крушения наполеоновской империи, вовлекшей Швейцарию в войну с антифранцузской коалицией; «вечный нейтралитет», признанный в 1815 году Венским конгрессом в специальной декларации; в 1945 году политический департамент Швейцарии провозгласил доктрину «активного», или «солидарного», нейтралитета, а с конца 60-х годов основополагающим стал принцип «универсальности» нейтралитета) коренится не в том, что швейцарский национальный характер отличается особым спокойствием — вспомним хотя бы, что швейцарцы славились своей храбростью, силой, военным искусством и пополняли армии многих стран, в том числе и нашу русскую, — а в том, что на нем, на нейтралитете, практически создана и благодаря ему существует страна. Если бы Швейцария, предположим на историческое мгновение, оказалась не нейтральной, то одни кантоны были бы с Францией (и ориентированы на ее политику), другие — с Германией. При любом конфликте в Европе или мире нейтралитет — единственный ответ, которому парламенты всех кантонов Швейцарии скажут свое «да».

Швейцарцы нейтральны еще и потому, что они нейтрализуют друг друга.

Поэтому уточняющийся в веках нейтралитет — это не только отправной пункт, начало созидания Швейцарии, но и финальный акт.

Парадокс, правда, состоит в том, что Швейцария, которая обеспечивает себя ресурсами лишь на 40 %, экономически не может оставаться абсолютно самостоятельной и неприсоединившейся.

Швейцарцы нейтральны, пока это имеет смысл. Прагматизм — ключик, которым можно подобраться к замочку швейцарского нейтралитета (экономическая активность Швейцарии часто осуществляется «под ковром»). А сочетание неофициального прагматизма с официальным нейтралитетом способно породить лицемерие.

Итак, тишина.

Нет, не только плотная, объемная, хоть на куски ее режь, тишина величественных гор и замкнутых между ними, спокойно отражающих горные вершины озер.

Попав на заседание федерального парламента в Берне, я тоже подивилась спокойствию. Особенно впечатляющему после бурных схваток в своем парламенте.

Парламентарии рассаживаются по своим местам, каждый — в окружении своей партии (всего в Швейцарии их шестнадцать, самых сильных — четыре). Звенит колокольчик в руке у спикера. Национальный Совет представляет швейцарский народ в целом. Другая палата, Совет кантонов, занимает последний ряд. В палату национального Совета начиная с 1963 года выбирается двести человек — 35 из крупнейшего кантона Цюрих, 29 — из Берна, 14 — из Аарау, 12 — из Санкт-Галлена; кантоны Ури-Обвальдена, Нидвальдена, Гларуса и обоих Аппенцеллей вольны выбирать лишь по одному члену в эту палату. Иная система представительства в Совет кантонов — по два парламентария от каждого кантона и по одному от полукантона, каковыми являются два Базеля — городской и областной, два Аппенцелля и два Унтервальдена.

Большинство вопросов обсуждаются и голосуются по палатам раздельно, а только потом принимается совместное решение. Если соглашение не достигается, то образуется в каждой палате арбитражный комитет. Но, как правило, нужды в арбитраже не возникает. Не могу удержаться от того, чтобы воспроизвести еще одну надпись на базельской ратуше, смысл которой чрезвычайно, по-моему, характерен для швейцарской ментальности: «Wo einigkeit ist da wohnet Gott», что значит «Когда все одного мнения, то Бог внутри вас»!

Как это достижение полного согласия и взаимопонимания у них получается, для меня, приехавшей из страны, раздираемой конфликтами, страны, в которой в парламенте и его комиссиях не только спорят до хрипоты, но и хватают оппонента за грудки, загадка.

Конституция 1848 года появилась после того, как страх перед прошедшей год назад гражданской войной заставил кантоны стремиться к усилению межкантональных связей. Конфедерация обновила свою конституцию еще раз в 1921 году. В конституции отражены различия между кантонами, в ней нет тенденции их унифицировать — есть лишь тенденция найти обоюдный компромисс.

Именно о действенном компромиссе прежде всего и заботятся сегодня швейцарские политики разных уровней, в остальном сильно разобщенные между собой: и языком, и религией, и обычаями. Государство держится на взаимной терпимости — это закон и политической и обыденной жизни. Тенденция к сохранению равновесия порождает консерватизм, порождает сопротивляемость нововведениям. Приведу пример не из политической жизни — в 1848 году, например, в Швейцарии почти не было железных дорог, так как их развитию сопротивлялись хозяева гостиниц, возчики, сельские жители, опасавшиеся ущерба для своей собственности.

Общая сопротивляемость нововведениям и одновременная разобщенность швейцарцев приводит и к не очень приятным результатам: политической замкнутости, некоторому равнодушию к внешнему миру, его проблемам, к узости и ограниченности взгляда, самодовольству. Для Швейцарии характерен двойной моральный стандарт: для себя и для других. Стремление к самосохранению продиктовало нейтральной Швейцарии и тот моральный компромисс, на который она пошла с гитлеровской Германией и фашистской Италией, пропуская их грузы и продавая им оружие. В то же время именно в Швейцарии искали (и нашли) политическое убежище беженцы из Германии и Австрии; именно в Швейцарии смогли жить и работать Герман Гессе, Томас Манн, Бертольт Брехт и многие, многие другие — актеры и художники, музыканты и инженеры, врачи и исследователи.

Еще в годы Первой мировой войны Герман Гессе и Ромен Роллан, обитавшие в Швейцарии, говорили о ней как о «возвышенном примере для всей остальной Европы», «острове справедливости и мира», куда, спасаясь от «разнузданной слепой силы», причаливают «усталые путешественники всех стран». А в 30-е годы Герман Гессе написал в германскую инстанцию, потребовавшую от него свидетельства об арийском происхождении: «Я не подпишу «заявления» не потому, что я не ариец, а потому лишь, что это требование несовместимо с нашим чувством и сознанием швейцарцев».

Так что мой ответ на вопрос, всегда ли хорош нейтралитет, всегда ли хороша терпимость — с моральной точки зрения, — будет в лучшем случае неоднозначным. «Поскольку все окружающее полно дикости и беззакония, — заметил Фридрих Дюрренматт, — швейцарцы чувствуют себя защищенными от напастей в своей тюрьме; они чувствуют себя свободными, более свободными, чем другие. Но они узники своего нейтралитета». Швейцарские политические деятели сегодня подчеркивают то обстоятельство, что любая политическая проблема в Швейцарии оборачивается моральной. Дай-то Бог. А то… Вспомним в высшей степени швейцарскую пьесу Макса Фриша «Бидерман и поджигатели»:

«Анна: За домом… небо — если глядеть из кухни, — все небо горит…

Бидерман (бледен и недвижим). К счастью, это не у нас… К счастью, это не у нас… К счастью…»

«Наше счастье было кажущимся, — утверждал Фриш. — Мы жили у самого застенка, мы слышали крики истязаемых, но это не мы кричали». Швейцарское самоспасительное равнодушие имело и другую, уравновешивающую сторону — всевозраставшую моральную и политическую ответственность интеллигенции.

Что такое знаменитый швейцарский компромисс, я начала понимать, когда услышала ответ одного из ведущих тележурналистов Цюриха на мой вопрос о «четвертой власти», о партиях и интересах на ТВ — как среди работников, так и об отражении партийных интересов через эфир. «Я не принадлежу и никогда не принадлежал ни к одной партии, а вот он, — кивок через плечо, — недавно вышел из либеральной. В принципе же мы здесь понятия не имеем о партийности друг друга, тут ценятся профессионализм и компетентность». Для проведения дискуссий и обсуждений на ТВ приглашаются прежде всего эксперты, а не представители партий. А если у какой-либо партии с экспертами плохо, что ж, это ее проблема: тем меньше славы.

Но это одна точка зрения.

Другая и, как мне кажется, не менее весомая была высказана представительницей партии «зеленых», борющейся за место в кантональном правительстве. Ее партия затратила на предвыборную работу (в том числе и в прессе) всего 20 тысяч франков, а конкуренты — миллион. Так что дело не только в экспертах, но и в возможностях финансирования.

Отдельно взятая газета в Швейцарии не может (и не берется) представлять весь спектр демократии — спектр рождается множеством печатных изданий. На ТВ (хотя и контролируемом демократическим государством) представить спектр гораздо сложнее.

Пресса в Швейцарии поддерживает инструменты прямой демократии — инициативу и референдум. Сама сущность работы этих политических механизмов заставляет политиков искать пути к достижению компромисса.

В гражданской войне 1847 года либералы-протестанты действовали против радикалов-католиков, и они победили, но стали очень разумными победителями, готовыми к компромиссу. Федерализм, обретенный в конституции 1848 года, и был Великим швейцарским компромиссом. Начиная с 1848 года правительство Швейцарии было единолиберальным, но постепенно, в результате работы референдумов, родилось коалиционное правительство — «волшебная формула» 2+2+2+1, то есть по два министра от трех крупнейших партий (христианских демократов, радикалов и социал-демократов) и один из национально-народной партии. Все члены Правительства имеют равные права, а президент избирается ими (и среди них) сроком всего на один год и имеет права представительские. Если кто-либо из министров подаст в отставку, то его сменит фигура обязательно из той же партии и той же языковой группы. И неизвестно, что будет ему предложено — на освободившееся место имеет право пересесть кто-либо из министров. Так что, вполне вероятно, врачу по образованию придется исполнять обязанности министра обороны или иностранных дел. Правительство федерации избирается парламентом, и поэтому оно (и соответственно президент) зависимо от парламента; а вот правительство Женевы, например, избирается на четыре года прямым голосованием, как и мэр города, и оно от своего парламента (в котором 100 человек) не зависит.

Хороша ли такая система?

Сегодня проблема профессионализации политиков бурно обсуждается в стране.

Есть три точки зрения. Первая: сохранить все как есть, дабы избежать профессионально-бюрократической коррупции и сохранить близость депутата к нуждам и жизни своих избирателей. Вторая: полностью профессионализировать парламент. И наконец, третья: сохранить все как есть, но дать каждому депутату административного помощника-секретаря, профессионально готовящего ему вопросы и материалы (надо сказать, что на федеральных депутатов работает всего лишь пятьдесят человек администрации — для сравнения: семьсот — в Бельгии, тысяча семьсот — в Германии, двадцать тысяч — в Соединенных Штатах). Эта точка зрения звучала в моих разговорах и с депутатами, и с журналистами наиболее часто и подкреплялась серьезными аргументами.

Но говорят и такое: парламентарии явно преувеличивают свою значительность. В Швейцарии вообще слишком много чисто внешнего политического любительства, за которым скрывается аккумуляция одним таким «непрофессиональным» политиком множества позиций (депутат федерального уровня может быть и членом кантонального правительства, и главой процветающей фирмы, и членом совета ряда других влиятельных организаций). Один из крупных социологов считает, что «милиц-система» — это миф, очень удобный для швейцарских политиков. В 1990 году было проведено исследование уровня профессиональной занятости политиков, показавшее, что только к двум процентам из них можно отнести определение «любители».

Член муниципального совета одного из крупнейших городов сам ушел из парламента три месяца тому назад.

Главным аргументом в его решении было ощущение крайней неудовлетворенности: «Парламент не работает, это политическая говорильня. Политическая система тяжеловесна, она организована так, что ничто не может быть сдвинуто со своего места». Да, люди имеют свободу говорить и передвигаться, но политически они спят, потому что нет реальной оппозиции, придающей динамизм политической жизни. В Швейцарии есть только одна оппозиция — народа, проявляющаяся через инициативу (положительно) и референдум (отрицательно). Откровенно говоря, вы имеете все необходимые структуры — политические партии, парламент… Но все это в действительности не работает. И «волшебная формула» правительства тоже не отвечает уже реальной ситуации: положение в мире меняется очень быстро, а реакция правительства очень медленная. Может быть, «волшебная формула» хороша для нестабильного общества, а в стабильном она тормозит и усыпляет политическую жизнь.

Участие людей в голосовании падает. «Я думаю, что мы находимся перед концом системы, — мрачно заключил политический деятель, демонстративно покинувший парламент, — ибо политическая жизнь в ее нынешнем виде абсурдна».

На федеральной ассамблее, на которой я присутствовала, работа шла обычно. И парламентарии вели обычную, рутинную жизнь.

Кто-то погрузился в газеты.

Кто-то непринужденно переговаривался с соседями, как я поняла, членами своей же фракции.

Кто-то вообще покинул пышный зал и ушел в парламентское кафе. В конце концов, утомленная непривычным для моего глаза и уха спокойствием обсуждения, отправилась туда и я. За чашкой кофе поинтересовалась У одного из депутатов — почему же среди них царит такое равнодушие к выступлениям коллег, представителей крупнейших партий Швейцарии? Ведь выступления разнятся и по духу, и по самому характеру исполнения (кстати, женщины, коим вообще разрешено принимать участие в голосовании на федеральном уровне только лишь с 1971 года, — «французские» кантоны разрешили этот вопрос несколько раньше, в 1959–1961 годах, а более консервативные, «немецкие», гораздо позже, после всенародного референдума по этому «больному» вопросу, женщины, которых в парламенте очень мало — в стране дебатируется вопрос о необходимости введения пятидесятипроцентной женской квоты во всех представительствах, — выступают, пожалуй, ярче и интереснее мужчин). Ответом мне была легкая улыбка в уголках губ — «Увы, я могу предсказать, что скажет каждый…». Потом я вернулась в украшенный огромным живописным панно зал, в который пробивался со стеклянного потолка робкий свет недолгого январского дня, и, вслушиваясь в речи выступающих, поняла, что при всех индивидуальных различиях их объединяет нечто, найденное давно, обретенное в нелегкой швейцарской истории, далеко за пределами тяжеловесно-торжественного бернского здания: консенсус выживания, превратившийся к нашим дням в консенсус процветания. И отличается он, на мой взгляд, своей архитектурностью, продуманностью архитектоники.

3

Вы еще не были в Цюрихе?

Если приедете, вам покажут как одну из городских достопримечательностей бассейн, архитектурный замысел и решение которого принадлежали писателю Максу Фришу.

Вам покажут и дом-музей, сотворенный знаменитым Корбюзье в городском парке на берегу озера Лиммат. Корбюзье, оплодотворивший своими идеями архитектуру XX века во всем мире, как я полагаю, не случайно родом отсюда же.

Швейцарцы мыслят архитектурно — и в политике тоже. Их политическая система, результатом которой является структурная уравновешенность политических, национальных, общественных, региональных интересов, выстроена с самого фундамента. Эта политическая система работает на трех уровнях: община — кантон — федеральное управление. Всем известно, сколько в Швейцарии кантонов. Но мало кому известно, что в Швейцарии около 2800 коммун, локальных политических единиц, и каждая из них самоуправляема, каждая имеет свои законы, свою конституцию, свое правительство.

Система выстраивается снизу, — с фундамента начинает строить свой дом человек. При этом прочность, основательность, фундаментальность являются одной из величайших жизненных и политических ценностей в Швейцарии.

В коммуне Курвальден, где я провела всего один день, живет немногим больше тысячи человек. Есть совсем маленькие коммуны, в две сотни обитателей, есть и большие — в несколько десятков тысяч. Объединение в коммуну складывается по историческим, природным, географическим условиям.

Правительство коммуны, состоящее, как правило, из пяти человек, выбирается общим голосованием всех членов коммуны сроком на четыре года. Прямым голосованием выбирается и президент коммуны. Каждый член коммуны платит со своих доходов около 12 % налогов в коммунальный бюджет (сумма общих налогов для швейцарца большая — коммунальный, кантональный и федеральный налоги забирают больше трети доходов). Если вы богаты, то платите больше.

Правительство коммуны, как и ее президент, — не профессионалы. Они занимаются делами коммуны в нерабочее время и получают сравнительно скромное жалованье за свою деятельность.

Самую большую власть в коммуне имеют те, у кого здесь семейные корни. Они образуют особое сообщество внутри коммуны. Например, лесом в Курвальдене распоряжаются те, чьи семьи здесь проживают веками.

В правительстве коммуны могут быть представлены либо одна, либо несколько партий — как решат все ее члены. Есть коммуны однопартийные. В Курвальдене, например, из пяти членов правительства двое принадлежат к радикальной демократической партии, двое — к партии швейцарского народа, один независим. (Как правило, в правительствах всех трех уровней чаще всего представлены крупнейшие партии Швейцарии.) Президент — из сильнейшей партии в стране, основанной в середине прошлого века. Долгое время эта партия была правящей и составляла абсолютное большинство в федеральном парламенте. Но президент коммуны отстаивает, разумеется, не партийные интересы, а интересы всего сообщества. Правительство коммуны распределяет коммунальный бюджет (более 2 миллионов франков на год), но имеет право решать только судьбу сумм меньших, чем 20 тысяч франков, в остальных случаях решает вся коммуна.

Подчиняются ли они хоть в чем-то Берну? Президент коммуны, крепкий, хорошо сколоченный, моложавый человек с белозубой улыбкой в оправе черной бороды, смеется: да мы слышать не желаем о Берне! Мы сами по себе. Мы хотим быть свободными — вот главное. Коммуна решает вопросы образования (имеется великолепно отстроенная школа и детский сад), строительства дорог (кроме главных магистралей, принадлежащих кантону), туризма (великая статья дохода — ослепительный снег, сияющее солнце, вершина Ротхорна, прекрасные спуски, первоклассное обслуживание, уютнейшие, полные домашнего очарования отели, расположенные в мастерски отреставрированных зданиях, чья история буквально дышит веками). Хотя швейцарское гражданство получить чрезвычайно сложно (оно может быть выдано только после 12 лет работы и жизни в Швейцарии, куда тот или иной человек, нуждаясь в политическом убежище, приехал по известным общественности причинам), в Швейцарии на 6,5 миллиона населения приходится около миллиона иностранцев, и это количество имеет тенденцию к росту. Иностранцы обладают разными правами — среди них есть те, кому позволено привозить семьи, но есть и сезонные рабочие. Которые порой вынуждены прятать своих детей. В маленькой коммуне — в отличие от города — это вряд ли возможно. И для воспитательницы детского сада важно помочь детям разных культурных уровней найти общий язык, — у меня сложилось впечатление, что здесь, в детском саду, тоже вырабатывается своего рода политический компромисс. Но проблема иностранцев в политической жизни страны остается — например, в Женеве, в которой в выборах мэра принимало участие всего 20 % избирателей, 35–37 % населения (и 51 % активного, работающего населения) составляют иностранцы, лишенные права участия в этих выборах, но, безусловно, влияющие на жизнь города и зависимые от устройства политической жизни Женевы (большинство из них работают в различных международных представительствах).

Замечу, что в Швейцарии в отличие от многих других стран Европы иностранные рабочие держатся на редкость спокойно, конфликтов между ними и коренным населением не бывает. Причин тому несколько, и одна из них состоит в том, что они не селятся по системе национальных «гетто», а свободно распределяются по разным районам; но главная причина лежит в главнейшем политическом обретении и поистине швейцарской ценности — нейтралитете.

Швейцарский нейтралитет на бытовом уровне представляется мне в виде человека с предостерегающе поднятой в отторжении ладонью — не тронь меня, и я тебя не трону.

Партии в Швейцарии тоже начинают строиться и управляться с фундамента коммуны, а не с крыши, как мы привыкли в нашей системе, для постижения совершенно фантастического, зеркально перевернутого функционирования которой нужна скорее знаменитая Алиса, привыкшая к головокружительным парадоксам Страны Чудес, чем нормальный человек. Сколько я ни пыталась объяснить швейцарцам, что, почему и как у нас не работает, они в ответ лишь в изумлении вежливо покачивали головой. Партийные собрания, где решаются основные вопросы, происходят в Швейцарии на уровне коммун, и швейцарец идентифицирует себя прежде всего на этом уровне, он для него наиболее жизненно важен. Например, разговорившийся со мною в ресторанчике на вершине солнечного Ротхорна хозяин бакалейной лавки из коммуны в кантоне Ааргау объяснил, что он занялся было политикой (как член ФДП), но вскоре был вынужден с этим покончить, да и вообще вышел из партии, потому что члены других партий не очень-то жаждали делать покупки в его магазине, а это, как вы сами понимаете, ударяет по карману.

Как действует прямая демократия в коммунах? Тоже по принципам инициативы и референдума. Для того чтобы инициатива, выдвинутая какой-либо группой, была рассмотрена, необходимо собрать определенное количество подписей. Если это число подписей собрано, правительство назначает референдум. Если результаты референдума положительны, то инициатива становится законодательной. Таким образом, оппозиция, не успев появиться на свет, поглощается истеблишментом.

Несмотря на то что в Швейцарии нет явной политической оппозиции, по законам человеческой природы она присутствует в реальной жизни. Просто она из оппозиции превращается в работающую часть — на всех уровнях государства. Кстати, открытое коммунальное голосование многие считают недемократичным: поднимающий руку находится под психологическим давлением со стороны своих родственников, соседей, друзей… И тем не менее эти открытые собрания всех жителей коммуны, происходящие в пяти кантонах — Гларус, Аппенцелль-Аутер-Родес, Аппенцелль-Иннер-Родес, Обвальден и Нидвальден, — многие иностранцы встречают с восхищением, как свидетельства подлинной демократии, ведущей свое происхождение еще со Средних веков (каждый голосующий участник собрания имеет при себе оружие). С восхищением вспоминал об одном таком собрании в Аппенцелле Солженицын. Сами же швейцарцы при упоминании об этих собраниях снисходительно называли их «реликтовыми» и не имеющими реального демократического смысла.

Итак, закон автономии нижнего уровня — базисный элемент швейцарской демократии. Коммуны — прочнейшие блоки, из которых строится кантон, а из кантонов уже выстраивается государство в целом. Человек в Швейцарии имеет три гражданства: он является прежде всего гражданином своей коммуны, затем — кантона, а потом уже Швейцарии. Инициативы и референдумы, как инструменты прямой демократии, тоже работают на трех уровнях. И это работа кропотливая, требующая поистине швейцарского терпения и выдержки.

На истории конфликта, связанного с образованием кантона Юра, и его разрешения стоит остановиться чуть подробнее.

4

Акт посленаполеоновского воссоединения кантона Юра с кантоном Берн, подписанный представителями обеих сторон 14 ноября 1815 года, содержал внешние гарантии для католиков, анабаптистов, а также утверждал равные политические и гражданские права всех обитателей. Новый Берн, в который вошла Юра, прежде подчинявшаяся имперскому праву Франции, был продуктом европейской дипломатии. Почти ровно через столетие Юра почувствовала сильное давление пангерманизма, усиление германо-швейцарской миграции на традиционную франкофонную территорию. В результате во время Первой мировой войны началось юрассианское сепаратистское движение за автономию, но с 1919 года, исходя из практических (экономических) соображений, сепаратистская идея заглохла, ушла вглубь, пока народные страсти не возгорелись опять в связи с «делом Мекли». 9 сентября 1947 года кантональное управление Берна должно было ратифицировать выбор Жоржа Мекли, уроженца Юра и социал-демократа, уже члена Верховного суда и экс-президента кантона, в качестве кантонального министра общественных работ и железных дорог. Неожиданно поднялся Ганс Цуми, ветеринар из Интерлакена. Выступая от партии фермеров, он отклонил кандидатуру Мекли на основе того, что этот департамент слишком важен, чтобы допустить к его управлению франкофона. Оказалось, что Мекли вообще «билингва» и мастерски владеет не только французским (как родным), но и бернским диалектом! Выступление Цуми стало для Юра живым символом ущемленности франкофонного меньшинства и началом серьезной борьбы, завершившейся 23 июня 1974 года провозглашением двадцать третьего кантона Швейцарии. Краткая история борьбы такова: сразу после «дела Мекли» был образован широкий комитет, обратившийся к кантональному правительству с серией умеренных требований, касающихся языкового равноправия, культурной защищенности, политического признания и экономического развития. Эти требования были во многом удовлетворены к 1950 году — через новую редакцию кантональной конституции, гарантировавшей равный статус французскому и немецкому как кантональным языкам, и различные административные реформы. Но ожидаемого умиротворения страстей не получилось, дискуссия, особенно острая по экономическим проблемам, продолжилась. В 1959 году сепаратистское движение выступило с инициативой провести референдум по учреждению нового кантона. Эта инициатива была отвергнута — не только большинством голосов старого кантона, но и большинством даже в самой Юра. Однако три четверти населения трех северных франкофонных районов подавляющим большинством проголосовали за самостоятельность.

Главной задачей сепаратистского движения стала эскалация конфликта, и в начале 60-х оно отказалось от диалога. Фронт Освобождения Юра (ФОЮ) прибег к террористической тактике, вплоть до взрывов в 1962 году. Цель — привлечь внимание мировой общественности, — несмотря на неприязнь к движению и французской, и немецкой частей Швейцарии, была достигнута. Международные специалисты подчеркивают, что в содержании юрассианского сепаратизма присутствует специфически чуждый швейцарскому народу и швейцарской ментальности ультранационализм (мистика «юрассианской души», концепция особого «французского этноса»). Конфедерация в целом никак не «располагала» к этническому конфликту, и он не состоялся.

Поворотной точкой в ситуации стало создание в марте 1967 года кантональной Комиссии по проблеме Юра.

В 1969 году кантональное правительство предложило в добавление к конституции дать электорату Юра полные права будущего кантона. 90 % проголосовало «за» в кантоне Юра, 85 % — во всем старом кантоне Берн. Для окончательного разрешения конфликта была создана комиссия на федеральном уровне. Комиссия постановила следующие этапы. Сначала должны быть опрошены (по инициативе 5 тысяч) все жители кантона Юра. Во- вторых, должны быть опрошены жители каждого в отдельности из шести франкофонных районов: хотят ли они остаться с Берном. Третий уровень — коммуны: согласны ли их жители с решением своих районов или хотят идти своим путем. Затем германофонный район на северо-востоке Юра: он должен высказаться в течение одного-двух лет — останется ли он в новом кантоне или присоединится к другому.

В число голосующих были включены и те, кто родом из Юра, но проживают в других кантонах Конфедерации, а иммигранты из Берна и других кантонов, переселившиеся в Юра, были лишены этого права — или надо было подтвердить свое юрассианское происхождение тремя поколениями.

Все эти голосования — то бишь «второй круг» после 1959 года — проводились в присутствии назначенных федеральных наблюдателей, 50,7 % проголосовали за новый кантон, 46,9 % — против.

Но созданием нового кантона Юра дело не завершилось.

Следующий, третий круг голосования начался осенью 1975 года — коммуны, оставшиеся за пределами нового кантона, голосовали свое присоединение. И в конце концов предстоял общешвейцарский референдум по признанию нового кантона. Референдуму предшествовала напряженная пропагандистская деятельность под лозунгом «Да» кантону Юра» не только газет и журналов, но и престижного Нового Гельветического Общества, ранее всегда нейтрального: у общественных деятелей появилось обоснованное опасение, что в случае отказа новому кантону в самостоятельном существовании в стране необычайно возрастет политическая напряженность. Финальный акт: 82 % голосовавших выступили за признание Юра. Закон вступил в силу с 1 января 1979 года. Любопытный факт: кантону сказали «да» 89 % во франкофонных кантонах и 80 % в германоязычных — то есть швейцарский народ в очередной раз продемонстрировал свои лучшие качества: здравый смысл и разумный прагматизм, а также удивительную сбалансированность интересов, правда умело оркестрованную тщательной, целенаправленной совместной деятельностью политической элиты и прессы.

Главный итог этой очень швейцарской истории (продолжающейся, кстати, в разработке новых проблем южной Юра, оставшейся в составе кантона Берн) состоит в готовности политической системы в трудных обстоятельствах воспринять новизну ситуации, успокоить конфликт внутри одного кантона, отмечает канадский политолог Кеннет Д. Макрей в своей книге «Конфликт и компромисс в многоязычных обществах: Швейцария» (в этом исследовании дан подробнейший анализ конфликта, связанного с Юра). Любопытно и поучительно то, как федеральным властям удалось сохранить нейтральную позицию и при этом действовать в качестве медиаторов в сложнейшем современном конфликте, сохраняя лучшие традиции полноценного арбитража.

Разрешение конфликта через политическую децентрализацию и территориальную автономию — еще один политический урок, преподанный Швейцарией. Вот пример цивилизованного решения проблемы меньшинства (религиозного, национального и т. д.): «Единству — да, униформе — нет» — так определяет характер Швейцарской Конфедерации республик историк Я.Р. фон Салис.

Практическое, разумное решение проблемы существования «другого» — во всех аспектах — вот в чем состоит поистине швейцарское открытие.

И ведь, честно говоря, при этом никакого особого интереса к этому «другому» я не встретила. Хотя каждый швейцарец в школе может (имеет право) изучать другой язык Швейцарии, он не всегда этим правом пользуется. Если происходит парламентская встреча или заседание или какая-либо партийная, научная конференция, каждый волен говорить на своем языке, а все остальные, как подразумевается, должны понимать без переводчика. И в большинстве случаев они понимают. Но вот перерыв на кофе или на обед — и группы вкушающих формируются по языковому принципу, а не по сходству взглядов или интересов… По германоязычной части Швейцарии я ездила с Корнелией, родившейся в Тургау, получившей университетское образование в Цюрихе, объездившей за время студенческих каникул Италию, Германию, Францию, но никогда (ни-ко-гда!) не бывавшей во франкоязычной части Швейцарии!

В политическом самосознании швейцарцев в течение кровавого XX века укрепилось чувство особости: мы избранный, необычный народ, мы можем существовать вне проблем, раздирающих другие страны.

5

Распространенный миф звучит приблизительно так: мы здесь создали остров свободы и права, остров добра против зла. И наши границы (во всех смыслах) — это святое.

Да, в середине 50-х, в годы расцвета, молодости нынешнего старшего поколения, Швейцария казалась действительно раем. Но теперь, если останется одна граница в Европе, то она будет… швейцарской.

Дискуссия о Европе сегодня в Швейцарии — это дискуссия о свободе. И она медленно, но влияет на государственную политику, от которой в принципе швейцарец чувствует себя отчужденным. Особенно после скандалов с так называемой секретной армией (тайной военизированной организацией по спасению Швейцарии в случае… антиконституционного переворота или оккупации!) или обнаружившейся секретной полицейской слежки за каждым взятым под подозрение и контроль швейцарцем, на которого заводилось досье. «Это не наше государство, оно нам чужое, — говорили мне молодые политики. — И политическая жизнь в нем стабильная, то есть мертвая, — на свете нет ничего стабильнее кладбища. Мы пробуем воскресить политическую жизнь, возродить интерес к политике. Нам надо открыть окно. А ветер будет». И представители среднего поколения, неудовлетворенные состоянием политической жизни, тоже считают, что хваленая швейцарская демократия сегодня не так уж реальна. Это «старая демократия, управляемая старыми людьми», поэтому она так консервативна.

Отношение к «другим» тоже постепенно меняется. Для молодого поколения франкоязычной Швейцарии, например, сегодня немецкий язык уже не чужой; они начали вести другой образ жизни, стали гораздо больше путешествовать (молодой человек может за 400 швейцарских франков, что соответствует примерно 300 долларам, купить месячный билет для путешествий по всей Европе). Для молодежи, называющей себя поколением «интержелезнодорожного пути», восприятие и континента, и своей страны изменилось. Следовательно, претерпела изменение и мысль о том, что мы, швейцарцы, «необычный народ».

Вопрос об открытости Европе дебатируется сегодня по всей Швейцарии. Сейчас молодые люди отнюдь не так уж гордятся хваленым швейцарским паспортом и при возможности с удовольствием приобретают еще одно европейское гражданство.

Еще один парадокс швейцарской политической системы: из-за того, что структура ее крайне дробна, политическая жизнь на федеральном уровне в стране слабая, тонус ее понижен. Швейцарцы неохотно идут голосовать (в голосовании по референдуму об армии — быть ей или не быть в Швейцарии — участвовало всего 40 % населения). Швейцарцы, как сказал мне один молодой журналист, перестают чувствовать себя швейцарцами. Женевцы больше смотрят французское ТВ, чем швейцарское; жители Цюриха или Базеля — немецкое, жители Тичино — итальянское. «Мы знаем, что мы будем жить не в Швейцарии, а в Европейском сообществе», — с уверенностью прогнозирует житель Лозанны. Пожилой консерватор из Цюриха настроен гораздо более осторожно: «Мы и так находимся в европейском пространстве. Вопрос в том, что нам придется отдать из нашей прямой демократии. Мы должны быть уверены, что концепция швейцарской демократии останется!» Мнение проевропейски настроенных прогрессистов совсем иное. Президент проевропейского лобби в парламенте города считает: то, что нам представляется традиционно швейцарской демократией, является порою откровенной антидемократией. Против союза с Европой выступают фермеры, ремесленники. Швейцарцы боятся нашествия иностранцев. И вполне возможно, что в случае голосования большинство будет против вхождения Швейцарии в Европейский союз — как Два десятилетия тому назад народ проголосовал восьмьюдесятью процентами против вступления в ООН, дабы не нарушать свой спасительный, проверенный в испытаниях новой и новейшей истории нейтралитет. Хотя на территории Швейцарии находятся более 20 % зданий и учреждений ООН — вот еще один парадокс.

А вот сегодня проголосовал — за!

Да, «золотое яичко» в центре Европы опасается быть разбитым. Отсюда — определенная политическая настороженность, если не подозрительность к новым предложениям, приходящим извне. Швейцарские возчики в середине прошлого века изо всех сил сопротивлялись строительству железных дорог — сегодня немалая часть швейцарцев чрезвычайно подозрительно относится к идее новых союзов и государственных объединений, однако мощная экономика Швейцарии естественно к этому стремится, потому что понимает: идея «чистой» Швейцарии не принесет богатства. Знаменитый концерн «Нестле» образован в XIX веке политическими беженцами из Германии. «Маджи» — итальянцами. «Браун-Бевари» — английскими предпринимателями. Швейцария стала богатой, потому что она сумела использовать иностранный капитал да и самих иностранцев. И то, что сегодня сравнительно молодые швейцарские политики пытаются интегрировать эмиграцию «второго поколения», озабочены, как они живут, чем дышат, свидетельствует не столько о том, что молодые швейцарцы являются убежденными демократами, но и о том, что они уверены в пользе «второго поколения» эмигрантов для будущего Швейцарии. Ксенофобия — серьезная политическая проблема, но это проблема швейцарцев более старших поколений. Чтобы преодолеть ее как психологическое наследие, молодые открывают, например, «Бесплатную биржу идей и контактов с немецкой и итальянской Швейцарией» — скажем, вы очень любите свое место в горах, но хотите одновременно показать его другим. В редакции одного влиятельного еженедельника мне рассказали о новой идее — требовать от всех университетов обеспечить своим студентам возможность провести два семестра обучения в другой части страны. Я растрогалась — это возвышенное предложение, преодолевающее боязнь «чужого» (или «другого»), идет от сердца… Отнюдь нет, услышала я в ответ: это не сердце, это наш прагматический швейцарский разум нам подсказывает. Для дальнейшего процветания страны необходимо поколение, умеющее работать в новых условиях, иначе Швейцария может политически оказаться не в центре, а на задворках Европы.

В стране со слабой государственностью («слабая» — это не оценка, а констатация того, что мощное государство Швейцария намеренно ослабляет внутреннюю государственность, она не «давит» — доминирует очень сильная экономика). И именно развитие экономики будет в конце концов диктовать политическое будущее швейцарского государства. Сегодня наибольшую политическую силу имеют правые — они доминируют в политической жизни страны не столько через рутинную жизнь парламента, сколько через влиятельные предпарламентские комиссии, тщательно готовящие тот или иной вопрос и, конечно же, предрешающие его решение. Так называемая прямая демократия типа общего собрания в Аппенцелле — уже не демократия, а скорее театр (если не антидемократия). Хитро устроенная швейцарская демократия имеет свою антидемократическую сторону: в том, что возникающие новые политические движения быстро интегрируются в общеполитический процесс. Это произошло с женским движением, переживающим сегодня период упадка именно в силу этой интегрированности; с экологическим движением, отчасти включенным в партию «зеленых» (к ним отношение еще остается настороженным — так, одна из активных функционерш этой партии признавалась мне, что чувствует себя в родной деревне крайне неуютно из-за своих взглядов и действий и подумывает, не покончить ли ей с политикой в самые ближайшие годы), с движением против ядерной энергетики. А особенно — с молодежным движением, чей яркий взлет принадлежит прошлому (как и по всей Европе, это движение в Швейцарии имело свой пик в 1968 году). Сегодня бывшие его лидеры, пламенные ораторы и трибуны, явно включены в истеблишмент, имеют свои респектабельные юридические и финансовые конторы.

В Швейцарии действует множество союзов, самых различных, от союза торговцев лошадьми до союза художников; и почти каждый взрослый швейцарец является членом по крайней мере двух-трех объединений, среди которых есть обладающие реальным влиянием в предпарламентских комиссиях. Система множества ассоциаций и объединений очень швейцарская; но когда дело доходит до выборов, то выбирают все-таки людей, а не партии.

Искусство ли компромисса, которым отличается швейцарская политическая жизнь на всех уровнях, привело к умиротворению политических конфликтов — так, в к политике — в конце концов, большинство жителей Швейцарии представляют собой средний класс (примерно 40 % населения имеют 60 % от общенационального дохода), которому конфликты тягостны и чужды? Политик старшего поколения ответит вам с гордостью: конечно же, искусство компромисса. Политик, в недавнем прошлом взлетевший на волне студенческого движения, пожалуется на равнодушие. И оба будут по-своему правы. Количество инициатив и референдумов возрастает (с 1948 года их было более 130), но показатель участия населения в голосовании падает все ниже и ниже; наряду с внешним спокойствием (о, благословенная швейцарская тишина) в обществе нарастает ощущение политического отставания от общеевропейских и мировых процессов, внутренняя неудовлетворенность декоративностью политических институтов, декоративностью, за которой преспокойно чувствуют себя политики-«любители». «Я швейцарец, но я лечусь», — написано на обложке специального, посвященного 700-летию страны выпуска журнала. Отвечая на вопрос анкеты редакции: «Найдите три определения, точнее всего отражающих ваш взгляд на современную Швейцарию», молодые люди до двадцати лет отвечают: «изолированная, богатая, спящая», «стерильная, комфортабельная», «одинокая», «боящаяся, закрытая». На вопрос об идеальном образе завтрашней страны граждане Швейцарии XXI века ответили: «открытая (Европе), более оживленная», «с более открытым Европе лицом, более единая», «открытая, интернациональная, честная», «гуманная, самокритичная», «открытая, мирная, помогающая другим странам» и, наконец: «европейская, но всегда при своих горах». Итак, открытость при сохранении уникальности — реальная подвижка политических ориентиров при сохранении традиционного облика Швейцарии. Смогут ли молодые воплотить мечты в действительность? Зная прагматичный характер швейцарцев, я уверена — им удастся это совершить. Я встречалась и с целыми семьями, которые, обладая большими деньгами, не удовлетворены политической жизнью в стране и принципиально живут на «обочине» Швейцарии, поставив себя вне ее политических институтов. Они не ведут никакой особой политической деятельности, но протестуют против политической рутины самим своим образом жизни: живут в автофургоне, а не в стабильном доме; не участвуют в голосованиях, отчуждают себя как от политических традиций, так и от всяческих новомодных движений. По сравнению с жизнью где-нибудь в Калькутте (или даже Москве) они живут в роскоши — имеют все, что хотят, и завтра, если захотят, могут переселиться в прекрасный дом. Но их принципиальная безбытность свидетельствует о глубоком чувстве неудовлетворенности, о бродящих в крови силах, еще не востребованных.

Вопрос: «Что бы вы хотели поменять?»

Ответы: «Почти все». Или: «Почти ничего».

…Когда я выходила из редакции журнала «Эбдо», то случайно нажала в лифте не ту кнопку и вышла в город совсем на другом уровне. Не на том, на котором вошла. Здание, на одном из этажей которого располагается редакция, построено по принципу горы. Не такова ли и политическая структура страны — сколько в ней уровней и какие между ними перепады, открывается не сразу.