Новый Макиавелли

Глава восьмая. «Клевета столь же вредоносна для республики, насколько полезны публичные обвинения»

Макиавелли не приходилось иметь дела с британской прессой или круглосуточными новостными телеканалами, однако он прекрасно представлял себе всю важность такого понятия, как имидж. Уже в XVI веке он советовал правителю учиться прикрывать «лисью натуру», быть «изрядным обманщиком и лицемером»[163].

«Государю, — пишет Макиавелли, — нет необходимости обладать всеми названными добродетелями, но есть прямая необходимость выглядеть обладающим ими»[164]. И распространяет мысль:«...государь должен бдительно следить за тем, чтобы с языка его не сорвалось слова, не исполненного пяти названных добродетелей. Пусть тем, кто видит его и слышит, он предстает как само милосердие, верность, прямодушие, человечность и благочестие... Ибо люди большей частью судят по виду, так как увидеть дано всем, а потрогать руками — немногим. Каждый знает, каков ты с виду, немногим известно, каков ты на самом деле, и эти последние не посмеют оспорить мнение большинства, за спиной которого стоит государство»[165].

Совет на сто процентов справедлив и для современных лидеров. Люди видят лишь то, что находится у них прямо перед глазами; редкий представитель электората способен заглянуть глубже. Суждения о лидере прямо вытекают из увиденного. И в США, и в Британии я выслушал немало советов, как грамотно смотреть предвыборные теледебаты, но лучший из всех — смотреть их с выключенным звуком. Будущий победитель — тот, у кого глаза не бегают и кто стоит спокойно, а не жестикулирует и не дергается — а вовсе не тот, за кем первенство в споре. Вот и причина, почему политики столько внимания уделяют искусству себя подать, особенно же — подать средствам массовой информации, которые подобны зеркалам; от того, как СМИ «преломят» образ политика, зависит восприятие его электоратом.

За восемнадцать лет в оппозиции лейбористы получили весьма горький опыт, проистекавший из общения с прессой. И усвоили урок: без профессионального подхода к имиджу на выборах не победить. Надо было найти способ состязаться с тори, традиционно пользующимися поддержкой таблоидов. Изображение головы Нила Киннока внутри электрической лампочки, которое появилось на первой полосе «Сан» в канун выборов 1992 года, стало своеобразным символом проблемы[166]. Не в том дело, что «выборы выиграла “Сан”»[167], а в том, что новые лейбористы уяснили — в дальнейшем надо избегать подобных рисков. Перед выборами 1997 года мы тщательно продумали, как одержать верх над тори, за которыми стоят СМИ, и как в дальнейшем перетащить СМИ на свою сторону.

Главной нашей целью был Руперт Мёрдок; Тони из кожи лез, чтобы добиться его расположения. Корреспондент «Санди таймс» в Вашингтоне сообщил мне, что американский экономист и колумнист Ирвин Стелцер является доверенным лицом Мёрдока и для начала надо выйти на него. Тони оперативно подружился с Ирвином (дружба длилась весь его премьерский срок), и Ирвин помог Тони завоевать симпатии Мёрдока. В 1995 году Тони стал основным докладчиком на ежегодном саммите «Ньюс корпорейшн», имевшем место на острове Хайман (Австралия, Большой Барьерный Риф); мы себя не помнили от восторга. Мёрдок известен склонностью поддерживать потенциальных победителей; опросы общественного мнения для него тайной не были — поэтому в течение 1995 и 1996 годов целый ряд заголовков в его изданиях явно указывал на симпатии «владельца газет» к новым лейбористам. В течение всего срока у власти — и потом тоже — Тони прилагал очень много усилий для поддержания отношений с Мёрдоком. И усилия эти окупились сторицей.

Впрочем, на Мёрдоке Тони не остановился. Он постоянно предпринимал вылазки в самое сердце вражеского лагеря. Например, окучивал не только виконта Ротемера, владельца «Дейли мейл», и одаренного редактора этого же издания, Дэвида Инглиша, но и журналистов вроде Саймона Хеффера и Пола Джонсона, которые традиционно поддерживали консерваторов. Почти все помощники Тони считали, что такое окучивание «попахивает» и не приносит плодов, я же видел в нем смысл. Пусть Тони и не перекрестил этих персонажей в новую веру — но благодаря толике лести и внимания их выпады против Тони окрашивала не столь черная злоба, какая была характерна для выпадов против его предшественников.

Порой окучивание врага заходит слишком далеко. Гордон Браун, убежденный, что именно эта тактика лежала в основе успеха Тони, был одержим идеей завоевать расположение Мёрдока и «Мейл». Вероятно, думал, что благополучное прохождение «мёрдоковского тестирования» равносильно победе на предварительных выборах, которые ему надо было непременно выиграть, чтобы стать лидером лейбористов; в самых смелых мечтаниях Гордон обретал поддержку Мёрдока в досрочном «задвижении» Тони. Для получения этой поддержки Гордон даже приучил себя ходить в шкуре евроскептика. Тактика возымела обратный эффект в 2009 году, когда явился представитель нового поколения Мёрдоков. Джеймсу Мёрдоку, младшему сыну Руперта Мёрдока, куда ближе был молодой Дэвид Кэмерон, чем старый брюзга с Даунинг-стрит. Вдобавок Джеймс надеялся, что победа тори обеспечит более широкие возможности каналу «Скай ТВ». Заголовки снова стали намекать на прискорбные симпатии к тори. Гордон взялся за Пола Дакра, преемника главного редактора «Мейл» Дэвида Инглиша; тратил на него уйму времени, даже провел уик-энд в одном из его поместий. У Гордона с Полом Дакром действительно было много общего — например, проповедование аскетизма и пагубная склонность к пронафталиненному морализаторству; взаимоотношения сложились, поддержка издания «Мейл» в битве против Тони была обеспечена. Увы, в долгосрочной перспективе Гордону это не помогло. Да, он стал премьером; но, едва начались трудности, «Мейл» его пробросила. А не надо было опускаться до поисков поддержки у столь недостойных союзников.

Тони сделал карьеру в лейбористской партии за счет благоприятных комментариев СМИ о своей персоне; став премьер-министром, он продолжал регулярно встречаться с журналистами. Когда бы у нас ни возникли трудности, мы приглашали на ленч того или иного издателя вместе с ведущими сотрудниками, затем следующего и так далее; со всеми вели непринужденные беседы в уютной столовой Номера 10, в ходе которых выясняли свой рейтинг по мнению соответствующего издания.

Впрочем, тесные контакты политического лидера и журналистов желательны далеко не всегда. Тони, например, был склонен вступать в таковые прямо в самолете, иными словами, направлялся не руки мыть, а навстречу ожиданиям журналистов. Последние считали, что интервью включено в стоимость авиабилета. Хорошего от таких «выходов» ждать не стоило. Например, в 2006 году, прилетев в Австралию, Тони здорово опростоволосился — заявил австралийским журналистам, что ошибкой было бы считать, будто он покидает премьерский пост, чем свел к нулю эффект превосходной речи для австралийского парламента. На следующий день, в самолете, журналисты прицепились к этой реплике, и Тони сказал, что определился насчет даты ухода, но раскрывать эту дату не намерен. Заявление вызвало целый шквал домыслов; впрочем, домыслы, те или иные, вызывал каждый поход Тони в самолетный хвост, к команде журналистов; по крайней мере каждый поход на моей памяти. Первый раз он так поступил, когда летел в Штаты, еще в 1995 году. Безусловной ошибкой было отвечать на журналистские вопросы, не проверив для начала истинности журналистских заявлений. Так, в 2003 году, в Москве, сопровождающая пресса сообщила о смерти Маргарет Тэтчер и потребовала от Тони прокомментировать сие прискорбное событие. Я быстро связался со своим братом, тот — с одним из помощников Тэтчер. Вскоре брат сообщил, что, по личным наблюдениям этого помощника, сделанным несколько минут назад, госпожа Тэтчер нынче немного вялая, но определенно не мертвая.

Тони звонил журналистам лично только в крайних случаях, когда требовалось не дать ходу однозначно убийственному репортажу. К таким случаям относилась, например, критика Гордоном правительственных обещаний относительно политического убежища и реформы социальной сферы (Гордон назвал их недостаточно радикальными). Тони пришлось звонить Энди Марру, политическому обозревателю Би-би-си, как раз перед вечерними новостями, чтобы расставить точки над i. Гордон, напротив, все время доставал журналистов звонками — то бурно выражал недовольство статьей о себе, то пытался заказать таковую. А ведь постоянное мельтешение перед СМИ заставляет последние презирать мельтешащегося — с точки зрения Макиавелли, хуже и быть ничего не может. Макиавелли советует государю «следить за тем, чтобы не свершилось ничего, что могло бы вызвать ненависть или презрение подданных»[168]. Мудрый премьер старается держать дистанцию со средствами массовой информации, интервью направо и налево не дает, так что каждое становится целым событием.

Тони, напуганный обращением СМИ с лейбористской партией в течение десятилетия, предшествовавшего его премьерству, в свою команду партийного лидера первым делом пригласил блистательного Алистера Кэмпбелла, таблоидного бога. Алистер понимал язык и тип мышления журналистов, пишущих для таблоидов. Любой эпизод мигом оказывался на его мысленном «развороте», а уж под каким соусом журналисты захотят этот эпизод подать, Алистер знал раньше их самих. Он взял на себя миссию — расположить прессу к Тони лично и к новым лейбористам в целом.

Алистеру также удалось призвать к некоему подобию дисциплины как традиционно буйных лейбористов-министров, так и журналистов; для этого потребовался изрядный волевой акт, который позднее был беззлобно спародирован в сериале «Гуща событий»[169]. Алистер научил лейбористов защищаться. Прежде партия отличалась чрезмерной пассивностью и замедленной реакцией на яростные выпады. Слишком часто лейбористы подставляли левую щеку. А ведь грязь имеет тенденцию прилипать, даже если поливают ею незаслуженно. При Алистере мы стали отвечать ударом на удар.

Мы учредили Опроверженческий отдел, сотрудники которого, подобно коршунам, бросались на каждую ложную историю о лейбористах и не оставляли на ней живого места. Пригодился печальный опыт Джона Керри, вовремя не среагировавшего на выпад против себя, который затеяла организация «ветераны катеров за правду»[170]. Промедление явилось одной из причин неудачи на президентских выборах 2004 года. Политикам кажется, что люди не поверят в клевету; так же казалось и Джону Керри, который, в отличие от Джорджа Буша, был истинным героем войны во Вьетнаме. В этом-то и заключалась новая хитроумная тактика политического советника Буша, Карла Роува, — направить вектор атаки не на слабости соперника, а на его заслуги. Именно такие атаки надо отражать сразу, с максимальной твердостью — иначе клевета налипнет и присохнет, сколь бы нелепой ни была. Почему политики и газетчики прибегают к подобной тактике? Потому, что она работает.

Заодно с Номером 10 мы унаследовали и выдохшуюся, бесполезную команду, призванную отвечать на удары прессы. Команда состояла из госчиновников; подвергаясь постоянным атакам, они словно окаменели в раз и навсегда усвоенной оборонительной позиции. Один из этих «защитников» постоянно предлагал заученный способ уничтожения той или иной лживой истории. При Джоне Мэйджоре в ходу была притянутая за уши «крикетная» метафора — дескать, дополнительные очки «защитников» не интересуют, им бы только воротца сохранить. Мы, как новое и популярное правительство, нуждались в упреждающей стратегии; нам надо было не просто реагировать на газетные статьи, но создавать их самим. Для этого требовался политический пресс-секретарь, который представлял бы интересы лейбористов так же хорошо, как и интересы правительства. У Джона Мэйджора были представители для прессы из госчиновников; когда бы журналисты ни задали вопрос о политике, они отвечали, что не уполномочены говорить о таких вещах, а спросить следует пресс-секретаря партии. А поскольку практически все вопросы, касающиеся деятельности Номера 10, могут рассматриваться одновременно в политическом и в правительственном аспектах, интервью неизменно заходило в тупик. На сем госчиновники и выезжали. Такого чиновника вдобавок очень легко втянуть в политику, как случилось с Бернардом Ингхамом, пресс-секретарем Маргарет Тэтчер. Поэтому-то мудрый премьер-министр выбирает на эту должность человека, разбирающегося в обеих сферах — и такого, который уйдет с Даунинг-стрит вместе со своим боссом.

Алистера Кэмпбелла незаслуженно обвиняли в политизации правительственной пресс-службы. На самом деле он способствовал росту профессионализма чиновников и модернизации этой сферы. Когда мы только начали работу на Даунинг-стрит, пресс-служба находилась в весьма плачевном положении; зато оставляли мы ее буквально расцветшей. Обратная сторона политических пресс-брифингов является сферой приложения усилий министерских советников и, конечно, самих министров. Именно советники по особым вопросам, всякие Дэмьены Макбрайды, Чарли Уиланы и Эды Боллсы, а вовсе не представители министерств, профессионально мочат репутации на страницах газет. Меня всегда удивляло, как этим убийцам удается убедить прессу замалчивать их деятельность, вне зависимости от количества обвинительных электронных и обычных посланий. А все просто: политические обозреватели от них зависят, ибо «кормятся» из их неоскудевающих рук и не имеют желания рисковать источником пикантных историй, раскрывая способы их получения.

Мудрый премьер всячески старается взять этот процесс под контроль. Ибо подобные действия пагубнее, чем что бы то ни было, сказываются на моральных качествах министров, вынужденных без конца прикидывать, кто именно под них копает, почему копает и как бы этому копателю достойно ответить. Единственный способ решить проблему — уничтожить разногласия между политиками, использующими своих советников для ведения подпольной войны.

В 2000 году Мо Моулем заподозрила вашего покорного слугу в такой деятельности и не преминула дать это понять. А все потому, что в прессе замелькали статьи о перспективах ее вступления в борьбу за пост мэра Лондона вместо Фрэнка Добсона. Мо даже советовалась с Тони — стоит или не стоит ей пытаться. Полагаю, она сочла газетные статьи попытками добавить ей политического веса. Однако вслед за «поддерживающими» статьями появилась статья неприятная — «Нью стейтсмен» написал, что, по мнению Номера 10, опухоль мозга уже начала свое пагубное воздействие на умственные способности Мо. Она ошибочно решила, что сплетню распустил я. И вот «Дейли мейл» назвала меня «отравителем с Даунинг-стрит», науськавшим прессу на Мо Моулем и на Фрэнка Добсона. Пошли перепечатки в других газетах. Я пригрозил судебным иском, одна газета согласилась извиниться и пожертвовать на благотворительность, но редакторы «Мейл», конечно, и бровью не повели. Я пытался убедить Мо в своей непричастности к сплетням; подчеркнул, что вообще не общаюсь с прессой. Мо требовала в знак примирения пропустить по стаканчику на террасе Палаты общин, на виду у политических обозревателей и членов Парламента. От мысли, что все станут на меня пялиться, мурашки бегали, однако делать было нечего — я согласился.

В правительстве не обходится без утечек информации. Некая газета применила самые некрасивые методы, чтобы навязать секретариату Кабинета некую молодую женщину в качестве временной сотрудницы. Другие утечки информации имели далеко идущие политические цели. Некий персонаж умудрился собрать изрядное количество засекреченных документов, касающихся расследования лорда Батлера и войны в Ираке, а затем по одному обнародовал эти документы во время выборов 2005 года, имея цель нанести максимально возможный вред лейбористской партии. Фактически в канун выборов Четвертый канал изложил содержание письма генерального прокурора Британии Питера Голдсмита, занимавшего пост советника правительства по правовым вопросам[171]. Репортаж застал нас в штаб-квартире на Виктория-стрит; чтобы решить, как реагировать, нам требовался полный текст письма. Дом Питера Голдсмита на улице королевы Анны был на тот момент взят в осаду журналистами — мы не могли отправить за письмом человека, которого знают в лицо, и отправили курьера. В прямом репортаже мы видели, как наша девушка проскользнула мимо телекамер и незаметно пробралась в дом. Вскоре злополучное письмо было доставлено.

За десять лет у власти мы инициировали немало расследований утечек информации; обычно такие расследования проводились бывшими сотрудниками секретных подразделений, но результативными бывали редко. В нескольких случаях, когда дело доходило до идентификации злоумышленника, последний оказывался министром. Мы прекращали расследование, чтобы не ставить себя в глупое положение. Утечки сильно осложняют отношения с иностранными государствами. Одно время в прессе с завидной регулярностью появлялись записи разговоров Тони и Джорджа Буша-младшего. Буш даже пошутил на видеоконференции —дескать, велите, мистер Блэр, своему личному секретарю стенографировать, чтобы, когда утечка произойдет, недоразумений не было. Союзники, убедившиеся в неспособности премьера хранить тайну, не склонны и делиться с ним конфиденциальной информацией. Тут важно не сделать идеей-фикс поиски лица, ответственного за утечки; важно и дальше доверять своей команде. Конечно, трудно руководить правительством, когда все вокруг только и делают, что сливают информацию, но куда деструктивнее отгораживаться ширмой подозрений и тем замораживать всю систему.

Мы постоянно предпринимали попытки «открыть» правительство, снять с него многолетнюю коросту секретности, однако не встретили понимания; большая часть наших шагов лишь осложнила нам жизнь.

Сразу после выборов 1997 года, посредством онлайновых брифингов из Номера 10, имевших место дважды в день, мы вывели на свет парламентское лобби, столько времени пребывавшее в квазимасонском подполье. Позднее мы стали приглашать на эти брифинги других журналистов, в том числе специальных и иностранных корреспондентов. Делали мы это отчасти чтобы заставить корреспондентов, входящих в состав лобби, отказаться от наиболее наивных вопросов плюс развеять отдельные мифы о самом лобби; в этом мы не преуспели. Мы даже приняли решение транслировать брифинги по телевидению, чтобы люди каждый день видели представителя правительства (как в Штатах и многих других странах). Гордон, конечно, поднял шум, а заодно с ним — и другие министры Кабинета, не желавшие делиться лаврами с не-членами Парламента. Основанием для протестов служило предположение, что телетрансляции приведут к еще большей «премьеризации», к тому, что представители Номера 10 станут говорить от лица всего правительства. В итоге мы отказались от этой идеи.

Наше самое важное новшество, которое вдобавок не так-то просто было «завернуть», — это, конечно, ежемесячная пресс-конференция премьер-министра. Такие конференции мы практиковали с 2002 года. У премьера появлялась возможность напрямую общаться с людьми; люди видели и слышали его «живьем». К первому такому выходу Тони не успел подготовиться; как это часто с ним бывало, экспромт оказался вполне удачным. Порой политикам вредит именно тщательная подготовка. Тони же силен в самоиронии и остротах, которые так любит пресса. Поначалу журналистам нравилось «светиться» на этих пресс-конференциях. Однако вскоре они стали понимать, что «завалить» Тони им не удается, как не удавалось членам Парламента, и потеряли интерес к конференциям. Трансляции в вечерних новостях прекратились.

Пресс-конференции с лидерами иностранных государств — та еще головная боль, ибо отличаются непредсказуемостью. Мы по возможности старались от них увиливать. Если же увильнуть не удавалось — обычно приходилось извиняться за британскую прессу, склонную задавать вопросы, касающиеся внутренних дел, и вовсе не обращать внимания на иностранного гостя. Правда, в редких случаях мы извинялись за чрезмерное внимание к иностранному гостю. Так, в ноябре 2006 года Британию посетил президент Казахстана Нурсултан Назарбаев. Его визит совпал с демонстрацией в Соединенном Королевстве фильма «Борат»[172], якобы о Казахстане, а на самом деле снятого в Румынии. Нам пришлось репетировать с Назарбаевым ответ на неминуемый вопрос. Надо сказать, что Нурсултан Назарбаев отлично справился, заявив: «В моей стране есть пословица: любая новость — хорошая новость». Из Джорджа Буша актер был посредственный, но даже он показал недурные результаты на пресс-конференции с Тони в Вашингтоне в 2002 году. Позднее мы узнали, что он обращался за советами к Биллу Клинтону.

Наконец, мы приняли Закон о свободе информации. Теперь это действие представляется ошибочным, и не потому, что молчание — золото, но потому, что процесс принятия политических решений, равно как и процесс производства колбасы, не принято выставлять напоказ. Закон о свободе информации был задуман с целью обеспечить людям доступ к информации и сделать работу правительства более прозрачной. К сожалению, количество запросов от населения оказалось в разы ниже, чем количество запросов от журналистов, собиравших информацию для шантажа. Они стремились раскрыть списки приглашенных на званые обеды, списки адресатов рождественских открыток и участников вечеринок и тому подобные тривиальные факты, кое для кого могущие повлечь проблемы. Истинных масштабов бедствие достигло, когда Бюро по защите информации предприняло попытку сделать доступными широкой публике заодно и советы министрам, что противоречит всем правилам.

Ни госчиновник, ни консультант в жизни не даст министру полезный, хотя и неприятный совет, зная, что совет этот скоро станет достоянием общественности. В 2005 году Бюро решило обнародовать совет генпрокурора по Ираку. Мы тогда не возражали, тем более что суть и так уже ни для кого не была секретом, однако подобный акт стал бы прецедентом — с этих пор всякий конфиденциальный совет официальному лицу предназначался бы к обнародованию. Бюро пригрозило, в случае нашего сопротивления, опубликовать убийственные комментарии о правительстве и о том, как оно распорядилось этой информацией. В конце концов мы решили защитить принцип и пострадать, но наше решение только вдохновило Бюро на дальнейший шантаж. Проблема заключалась в том, что глава Бюро по защите информации является, из-за ошибки, вкравшейся еще на стадии формирования этого органа, одновременно и судьей, который решает, что обнародовать, а что нет, и адвокатом, выступающим за расширение пределов информации, подлежащей раскрытию. И в тех случаях, когда глава Бюро исполняет роль судьи, он, естественно, всегда ратует за расширение этих пределов.

Устав требовал увеличить штат Номера 10 и вообще всего правительства, чтобы качественнее фильтровать информационные запросы, собирать документы и принимать решения в соответствии с правилами, регулирующими, какую информацию можно раскрывать, а какую нельзя. В 2004 году на Даунинг-стрит из-за этого чуть было вся работа не застопорилась. Раздутие штатов плохо само по себе, однако что по-настоящему пагубно, так это сокращение объема конфиденциальных «бумажных» документов из страха, что позднее потребуется их обнародовать. Таким образом, итогом становится никакая не открытость или прозрачность, а неэффективность работы правительства. В Германии все готовые официальные документы, согласно закону о свободе информации, должны передаваться в Бундестаг. В результате ни один документ из ведомства Канцлера не достигает стадии завершенности, но остается в виде черновика, с тем чтобы его нельзя было отправить в Бундестаг. Еще более яркий пример — Соединенные Штаты. Ни один чиновник из Белого дома не доверит компьютеру сколько-нибудь важную информацию, ибо любой жесткий диск может быть прочитан. Американские чиновники пользуются для записей желтыми стикерами, позднее уничтожаемыми. Мудрый премьер всегда найдет способ «завернуть» пункты Закона о свободе информации, чреватые сомнительными последствиями, и измыслит иные способы дать народу представление о работе правительства. Жаль, что премьеры очень боятся прослыть, посредством СМИ, душителями свободы информации, а значит, ни сомнительных пунктов не «заворачивают», ни новых способов не измышляют.

Наряду с попытками сделать правительство более открытым мы предпринимали попытки (в итоге увенчавшиеся успехом) изменить подход правительства к СМИ. Нашими усилиями отношения со СМИ стали ориентированными на будущее.

В современном политическом мире правительство нуждается в упреждающей медиастратегии. Правительство должно выходить из тени, объяснять, что оно делает и зачем, то есть думать на несколько шагов вперед. На базе пресс-бюро Номера 10 мы создали Отдел стратегических коммуникаций, вменив ему в обязанность постоянные размышления о будущем. Сотрудники Отдела должны были решать, когда и в какой форме делать политические заявления; они имели полномочия содействовать телеканалам в подготовке передач о таких вещах, как, например, новая реформа образования. В таких случаях предпочтительнее формат фильма, а не новостного репортажа, ибо последний подразумевает известную степень напряженности. В фильме же можно показать энное количество специалистов, комментирующих реформу.

Отдел стратегических коммуникаций отвечал также за новые формы средств массовой информации, в том числе интернет, и за корреспонденцию. У правительства огромные возможности взаимодействовать с народом посредством электронной и обычной почты. Однако когда мы обосновались в Номере 10, ситуация была следующая: львиная доля писем на имя премьер-министра перенаправлялась в министерства и не получала ответа. Не успели мы обустроиться, как на имя Тони пришло послание с поздравлениями и подписью «Твой любящий папа». Тони этого письма и в руках не подержал, зато Лео Блэр, его отец, через месяц получил ответ с благодарностью за то, что взял на себя труд написать письмо, и с заверением, что его мнение непременно будет учтено. Начиналось письмо обращением «Уважаемый мистер Любящий Папа», подпись в конце не отличалась читабельностью. Мы попытались извлечь уроки из опыта американского политика-демократа Говарда Дина, использовавшего интернет для участия в выборах на пост президента США. Наша команда придумала размещать на вебсайте петиции, что вызвало изрядный энтузиазм. Когда же один умник разместил призыв выступить против подорожного налога, брауниты не замедлили обозвать идиотом сотрудника Номера 10, придумавшего электронные петиции. Тем не менее вебсайт очень успешно функционировал как источник информации о работе правительства. Мы начинали с кратких новостных обзоров; в минуту слабости Тони согласился на регулярной основе записывать и размещать на сайте ролики, которые привлекли бы к нему больше внимания; система напоминала президентские радиовыпуски в США. Ох и ошибся же Тони. Регулярная основа чего бы то ни было неприемлема, если только не сулит огромной и немедленной выгоды. В остальных случаях она оборачивается тяжким бременем. Начав что-то делать на регулярной основе, прекратить можно, только имея очень уважительную причину.

Политикам без конца приходится объяснять свои действия, повторять одно и то же. От этих повторений начинает тошнить прежде, чем у народа появляется первая возможность услышать сообщение. Иногда политикам кажется, что в СМИ против них заговор и ни одна фраза в народ не пройдет. В середине первого срока у Билла Клинтона появилось чувство, что отныне он ни одно свое высказывание не сможет протолкнуть сквозь густую сетку национального вещания. Помощники Клинтона придумали, как ему обращаться к людям — через менее враждебно настроенные местные телеканалы. Возле старого административного здания в Вашингтоне была оборудована спутниковая станция, откуда Клинтон одно за другим давал десять коротких интервью региональным телестанциям — от Небраски до Техаса. Мы пробовали аналогичную стратегию для обхода циничных британских СМИ. Тони регулярно ездил по регионам, причем репортажи о нем в местных теленовостях и газетах неизменно носили куда более позитивную окраску, чем аналогичные продукты национальных СМИ. Как известно, у местных СМИ индекс проникновения в умы гораздо выше, то есть люди склонны скорее верить им, нежели СМИ национальным; однако политики, рассчитывающие выиграть битву национального масштаба только посредством местных СМИ, просто обманывают себя. Нужно завоевать доверие и одних, и других. В моей голове, например, долго не укладывался диапазон методов, которыми СМИ не гнушаются, чтобы получить «материал». В ноябре 2000 года я с удивлением прочел некоторые свои записки прямо на первой полосе «Санди таймс» — в отсканированном виде. Жанр — мемуары премьерского помощника, содержание — ряд весьма секретных вопросов, которые мы обсуждали с Тони. Записки я легкомысленно оставил дома, а наша помощница по хозяйству их выбросила. Выйдя из дому в среду утром, я увидел, что мешки с мусором, вынесенные мной накануне незадолго до полуночи, разворошены и вся улица загажена. Пары мешков недоставало. Видимо, некий следопыт из тех, что перетряхивают чужой сор в поисках секретных документов, похитил наши мешки, накопал заметки и продал их «Санди таймс». Полагаю, следопыт заломил изрядную цену, ведь нашей дочке тогда был годик и мешки трещали от использованных подгузников. К счастью для меня, сотрудники «Санди таймс» не сумели расшифровать мой корявый почерк, все их догадки оказались абсолютно неверны. Хоть они и поместили записки на первой полосе, им пришлось показывать их графологу. По заключению последнего, ваш покорный слуга — человек «скользкий и скрытный». Увы, некоторые упомянутые мной люди кое-что разобрали; так, Крис Смит выговаривал мне за упоминание о нашей с ним беседе, в которой он, член Парламента от Ислингтона, предложил перенести стадион «Арсенал» с севера Лондона в комплекс «Купол Тысячелетия».

В другой раз я был потрясен журналистской двуличностью. В 2004 году я ехал на велосипеде из Номера 10 домой и вдруг заметил Бориса Джонсона, с которым имел шапочное знакомство. Джонсон, тоже на велосипеде, остановился на светофоре на Молле. Я приблизился к Джонсону, чтобы перекинуться словечком. Он стал расспрашивать о ссорах Тони и Гордона — о них тогда много писали в прессе. Я отшучивался; в частности, сказал, что их отношения — это шекспировская трагедия и очень сомнительно, чтобы Гордон когда-либо стал премьером. Джонсон принялся разглагольствовать о шотландцах и Макбете. Расставшись с Джонсоном, я тотчас забыл о разговоре и вспомнил лишь через несколько дней, когда в Мидлендсе ждал самолета, чтобы лететь в Дублин. Мне позвонили из пресс-службы Номера 10 и сообщили, что Борис Джонсон пересказал наш разговор одному своему коллеге из «Спектейтора», и вот, извольте радоваться — разговор появился в печати. Кстати, надо знать Бориса Джонсона; будучи в своем репертуаре, он приписал мне заодно и свои фразы — например, параллель между Гордоном и Макбетом. Вообще-то о разговоре с Джонсоном я упомянул одному сотруднику Гордонова кабинета; этот сотрудник сравнивал Гордона с трагическим героем Аристотеля, талантливым, одаренным человеком, которому постоянно мешают неискоренимые изъяны характера; дескать, в Гордоне сочетаются чрезмерная амбициозность Макбета, нерешительность Гамлета и склонность к скоропалительным выводам короля Лира; гремучая получается смесь. Гордон тогда просто взбесился; впрочем, моя неосмотрительность дала ему дополнительную розгу для битья Тони.

Наши отношения с прессой в качестве правящей партии начались очень неплохо. Мы стали этаким глотком свежего воздуха; в первое время нам даже удавалось удивлять. Вдобавок мы снабжали журналистов новым «материалом» — после надоевших историй о консерваторах. Политтехнологии работали на полную мощность. В 1998 году Питер Мандельсон сделал умный ход — сообщил журналистам, что Джон Прескотт добился уступок на внутриправительственных переговорах о признании профсоюзов; положительная оценка прессы помогла убедить Джона пойти на эвентуальный компромисс. Однако очень скоро отношения со СМИ испортились. В частности, порче много способствовало списание королевской яхты «Британия»[173]. В сентябре 1997 года Гордон поднял вопрос о дальнейшей судьбе этого судна. Тони умолял до принятия окончательного решения не сообщать, что яхта будет законсервирована. Однако уже через два часа нам названивали из «Индипендент», задавали вопросы, а там и статья появилась. Гордон, правда, ничего не сообщал Министерству обороны, а Джордж Робертсон публично отрицал наличие такого решения. Правительство в результате выглядело весьма непривлекательно.

Особенно раздражали бесконечные вариации на тему «личный авиалайнер Блэра». Мы, сколько были у власти, пытались разобраться со сравнительно несерьезной проблемой — что делать, когда допотопные «VC10» будут наконец изъяты из Королевского воздушного флота? У нас бы тогда не стало «своих» самолетов; на чем бы Ее величество и министры летали с официальными визитами? На саммитах Евросоюза мы были единственным государством, не имевшим правительственного самолета, а ведь таковыми располагали даже Ирландия, Латвия и Люксембург. Нам же приходилось арендовать чартерные личные самолеты, причем по завышенной цене. Стоит ли говорить, что в подобных средствах передвижения не предусмотрено ни специальных средств связи, ни соответствующего уровня безопасности? Всякий раз, когда мы поднимали тему покупки или лизинга самолета для правительства, Казначейство сообщало об этом СМИ, которые разражались репортажами о том, как Тони «присматривает» себе личный «авиа-Блайнер» с душевой кабиной и золоченой джакузи. Понятно, что мы сразу снимали «самолетный вопрос». В конце концов мы попросили Питера Гершона, выдающегося бизнесмена, главу Управления по правительственной коммерции, провести независимое исследование и выдать оптимальное решение. Когда Гершон рекомендовал взять в лизинг несколько самолетов и вертолетов, с тем чтоб сэкономить правительственные деньги, в прессе поднялся очередной ураган домыслов об «авиа-Блайнере»; мы отказались от этой затеи. Однажды мне пришлось выкручиваться из щекотливого положения. Стоял я рядом с королем Абдуллой в королевском терминале Эр-Рияда, а Тони как раз всходил на борт самолета, чтобы лететь в Сингапур лоббировать Олимпийские игры 2005 года. Британская компания «Бритиш Аэроспейс» незадолго до этого продала ВВС Саудовской Аравии истребителей типа «Тайфун» на пять миллиардов фунтов стерлингов. Его величество король Абдулла поинтересовался, почему это на киле самолета господина премьер-министра Великобритании красуется изображение швейцарского флага. Я понял, что думать надо быстро, очень быстро. Не мог же я сказать королю Саудовской Аравии, что самолет не наш, особенно в свете продажи «Тайфунов». Я сказал, что швейцарский флаг помещен на киль из соображений безопасности. Кажется, король удовлетворился ответом.

Увы: скоро отношения с прессой безнадежно испортились. Отчасти в том была наша вина — слишком уж хорошо мы затвердили уроки, извлеченные из положения оппозиционеров. Усвоив, что всякая негативно окрашенная история должна иметь опровержение, мы стали не в меру агрессивными; мы оспаривали все статьи до единой. Перебарщивали с репортажами, способствующими росту популярности; так, в 2000 году Алистер Кэмпбелл предположил, что Тони, произнося речь в немецком Тюбингене, имел в виду уполномочить полицию хватать хулиганов на ночных улицах и тащить их прямиком к банкоматам, дабы они сразу платили штраф за свое поведение. Еще мы пытались стравливать разные издания, например, давали материал эксклюзивно газете «Сан», тем самым наживая себе врага в лице газеты «Миррор». Таким образом, мы угодили в ловушку собственной приверженности максиме Джеймса Карвилла «Скорость убивает», которая, наряду с более известной максимой «Это экономика, болван!» появилась в Литтл-Рок во время предвыборной кампании Билла Клинтона. Нам казалось, надо немедленно реагировать на каждый репортаж. В январе 2001 года подсадка на скорость повлекла второе удаление Питера Мандельсона из правительства. Мандельсон на словах обелил одного из братьев Хиндуйя[174]. Совершенно загипнотизированные прессой, мы считали себя обязанными ответить на все журналистские вопросы до 11 утра, иначе истечем кровью. Поэтому мы сгоряча, не подумавши, уволили Питера Мандельсона; нет чтобы подождать результатов полного расследования всей аферы!

Нас погубил именно благоприобретенный профессионализм. Ибо если политтехнология и политтехнолог стали историей, значит, битва проиграна. Невозможно сообщить свой посыл, когда он, правильно понятый, сыграет против тебя.

Конечно, ярче всего процесс отлучения новых лейбористов от медийной благодати иллюстрирует война Алистера Кэмпбелла с Би-би-си и его последующее удаление из Номера 10. Алистер перестал получать удовольствие от работы задолго до ужасного обвинения, сделанного журналистом Би-би-си Эндрю Гиллиганом[175]. Обижался он всегда лучше, чем защищался и защищал; ему не нравилось, что правительство окаменело в оборонительной позиции. Мы все глубоко возмущались пристрастной, с нашей точки зрения, подачей новостей о войнах в Косово и Ираке, практикуемой на Би-би-си; но Алистер в отличие от нас принимал все слишком близко к сердцу. Его возмущение не находило выхода. Касательно Гиллигана я сказал Алистеру, что нам необходимо подыскать лесенку, с которой Би-би-си могла бы спуститься самостоятельно, а не забивать ее до смерти; Алистер же был согласен только на нокаут. Тони сам пытался добраться до Би-би-си, через советника по стратегии Джона Бирта передал примиренческое письмо Гэвину Дэвису, стороннику лейбористов, женатому на Сью Най. Гэвин не ответил. Тогда Тони смягчил выражения в Алистеровом письме на Би-би-си, в частности, вычеркнул требование к Би-би-си принести извинения. Алистер счел, что таким беззубым письмом мы косвенно соглашаемся с обвинениями. Ответ пришел от главы отдела новостей, Ричарда Самбрука; ни об извинениях, ни о «косметических поправках» там не было и речи. Алистер в то время находился на Уимблдонском турнире; в шесть сорок пять он позвонил мне, стал спрашивать, идти или не идти ему в семь на Четвертый новостной канал опровергать обвинения. Я советовал не ходить; дескать, вспылишь, оскандалишься. Алистер не послушался. Результатом стала трагедия, которой мы могли бы избежать, Алистера же очень не хватало в Номере 10, по крайней мере мне.

Нельзя, однако, всю вину в прекращении дружеских отношений со СМИ сваливать на нас. У СМИ, похоже, развилось нечто вроде синдрома недержания внимания — слишком уж быстро они теряют интерес к чему бы то ни было. Приходится придавать ускорение циклам новостей. «Звездам» они создают репутации, возносят им хвалу, а затем выбрасывают на помойку — и все не за несколько лет, а за несколько месяцев. То же самое происходит с политиками. Журналисты хотят двигаться дальше, им постоянно нужен новый материал. Мы читаем и слышим не репортажи о свершившихся событиях, а прогнозы событий. Доходит до абсурда: корреспондент Би-би-си в теленовостях заслоняет собой Тони, произносящего речь, и излагает свое о ней мнение, так и не дав зрителям услышать хотя бы пару фраз из самой речи. Ошибка была наша — мы загодя выкладывали содержание речей прессе, так что речь на момент произнесения уже не считалась новостью; впрочем, когда мы прекратили эту практику, пресса вовсе перестала размениваться на наши речи. Комментарий и репортаж, во время óно вещи сугубо различные, теперь слились в одно целое. В ответ на активное применение правительством политтехнологий журналисты также начали вносить «дополнения» в свои репортажи.

Борьба между изданиями за сокращающуюся аудиторию и спрос на двадцатичетырехчасовые новостные репортажи повлекли неуклонное снижение качества; СМИ норовят шокировать потребителя, считают шок эффективным способом привлечь внимание. Цель — потрясти, а не показать ситуацию с разных сторон; сделать «горячо», а не пролить свет. Интервью устраиваются не для того, чтобы выслушать аргументы политика, а для того, чтобы у пронырливого журналиста появилась возможность показать себя. Он и показывает, просто лезет из кожи вон — забрасывает политика вопросами, перебивает. Такая «новая журналистика» преследует единственную цель — подловить политика на ошибке и, взяв эту ошибку за основу, состряпать пикантный заголовок. Неудивительно, что политики не желают рисковать и стараются вообще не связываться с прессой. Если же приходится — применяют максимально расплывчатые, туманные формулировки или пользуются клише в своих ответах — что неминуемо отвращает от них народ.

Поражает журналистская безответственность. Случалось, мы спрашивали журналистов, зачем они запустили тот или иной репортаж — он ведь ничего общего не имеет с правдой. И знаете, что нам отвечали? Это отличная история, вот что! Мы гнули свое: отличная, да — но лживая. Ну и что, что лживая, бодро возражали журналисты; зато как цепляет! Некоторые воскресные газеты наглядно демонстрируют журналистский подход под названием «новости как развлечение». Понедельничный выпуск этой же самой газеты никогда не развивает тему — конечно, потому, что воскресная статья была не чем иным, как вымыслом, от первой до последней буквы.

Пол Дакр однажды публично подтвердил нехватку ответственности; в частности, он сказал, что его, как главного редактора крупного периодического издания, ежедневно призывают к ответу читатели, от решения которых — покупать или не покупать газету — зависит для него столь многое. Конечно, мистер Дакр лукавил. Подобные заявления логичнее применять к политикам — вот кому действительно бросают вызов, вот кто не должен давать избирателям повод усомниться в своей правдивости. Дакр несет ответственность до тех пор, пока газета коммерчески успешна, а сам Дакр — востребован ее владельцем. Никто (и уж точно не Комиссия по жалобам на прессу[176], которую издания финансируют, а сам мистер Дакр возглавляет) не потребует от него проверки публикаций на предмет соответствия истине.

Таким образом, повинны обе стороны, и комбинация получается катастрофическая — правительство, алчущее благосклонности прессы, и нечистоплотные, склонные к истерии СМИ. В результате — коллапс политического диалога и рост общественного скептицизма. Люди чувствуют себя бессильными что-либо изменить, ибо поставлены в положение зрителей хитроумной и порой нечестной игры, которую ведут пресса и политики.

Все правительства имеют проблемы с Би-би-си; как правило, проблемы эти Би-би-си только на руку. Что касается нашей — она выходила из ряда вон. Мы хотели, чтобы совет директоров Би-би-си возглавлял консерватор и чтобы генеральным директором тоже был консерватор — тогда бы ни тот ни другой не ощущали нужды ударяться в крайности, чтобы доказать собственную независимость от правительства. Председатель совета директоров Би-би-си консерватор Кристофер Блэнд, унаследованный нами от предыдущего правительства, в июне 1999 года настоял на том, чтобы генеральным директором назначить сторонника лейбористов Грега Дайка. Тони понимал, что этот выбор повлечет проблемы, однако уступил. В 2001 году ситуация повторилась — в разгар выборной кампании Гэвин Дэвис был выдвинут на пост председателя совета директоров. Тони думал «завернуть» его кандидатуру, однако в оппозиции Гэвин весьма успешно писал для нас речи на экономические темы и проявил себя как хороший советник — не хотелось показаться неблагодарными. Таким образом, против нашего желания, должности председателя совета директоров и генерального директора Би-би-си достались двум лейбористам. Когда Эндрю Гиллиган разразился убийственной статьей, оба решили: если отступят, объявят статью не соответствующей действительности, это будет выглядеть как реверанс их же политической партии.

Насколько важно занять правильную позицию по отношению к медиамагнатам, мы поняли еще прежде, чем стали правящей партией. Медиамагнаты не ограничивают себя в атаках на политиков, однако у них имеется неписаный закон — не нападать друг на друга. «Мейл» этот закон нарушила тем, что упорно называла владельца издания «Экспресс ньюспейперс» Ричарда Десмонда порнографом[177]. Десмонд не остался в долгу — терпел-терпел, да и выдал серию статей о личной жизни Джонатана Ротемера, владельца «Мейл». В апреле 2004-го, обедая с Тони и Шери, Джонатан и его жена Клаудия пожаловались на некрасивое поведение «Экспресс». Когда Клаудия сказала: «В голове не укладывается, как они могли такое напечатать», Шери, по признанию Тони, буквально потеряла дар речи. А придя в себя, мягко спросила: «А вы в курсе, что ваша газета обо мне писала?» Ротемеры только засмеялись. «Стоит ли переживать из-за милого пустячка?» — вот какова была их реакция. Я вообще замечал, что «милые пустячки» журналистами зачастую рассматриваются в совершенно ином свете, если имеют непосредственное отношение к ним самим.

В вопросах, касающихся Европы, нам следовало смелее выступать против Мёрдока и других владельцев периодических изданий. Тони в 1999 году надеялся, что мёрдоковские деловые интересы в Европе (я имею в виду попытки Мёрдока купить принадлежащую Берлускони «Медиасет») изменят и мёрдоковский настрой. А вышло так, что Мёрдок в Италию инвестировать не стал, а в Германию его Шрёдер не пустил — потому и настрой не поменялся. Жалкая кучка британских проевропейских изданий не только не помогала — она вредила. Вместо того чтобы поддержать правительство в кровавой битве с евроскептиками, эти издания только и делали, что критиковали правительство за недостаточно проевропейскую политику — не оставляя общественного пространства для внятного диалога на эту тему с британским народом.

Дискуссию о способах возрождения отношений с прессой мы начали в 2002 году; мы даже решили «поставить» Комиссию по жалобам на прессу на законную основу и ввести право ответа на возражения, существующее в других странах. В 2003 году я возложил на сотрудника Отдела стратегий Эда Ричардса обязанность создать очередную королевскую комиссию по установлению сроков давности на право собственности и неприкосновенности частной жизни. За последующие три года мы обсудили тему вдоль и поперек, но Тони все никак не мог выбрать подходящий момент для огласки — отчасти потому, что последнее слово всегда за прессой; именно пресса сообщит о его речи, именно от прессы зависят акценты. В 2006 году Тони сказал мне, что намерен внести «неожиданный законопроект» в Королевскую речь, но так и не внес. В 2007 году он наконец высказался о средствах массовой информации — увы, слишком поздно. Его рейтинг стремился вниз, за оставшееся премьерское время он никакие меры принять не мог, а Гордон, заигрывавший с прессой, не имел намерения соглашаться ни на какой шаг, способный прессу огорчить. Возможная реакция прессы на его речь не давала Тони покоя — и не зря; как нетрудно догадаться, пресса сноровисто вычленила из речи одну злосчастную фразу (про «свирепых хищников»[178]) и всю речь преподнесла как пустую — то есть выступила в своем репертуаре. Серьезное обсуждение проблемы ни журналистам, ни владельцам изданий было не нужно, а поскольку последнее слово в таких вещах всегда за ними, то и реформы никакой не получилось, и ни один политик не решился вновь поднять тему.

Премьерам следует прилагать все усилия, чтобы до истечения «медового месяца» их отношения с прессой обрели новую основу. Сомнительно, впрочем, что они станут этим заниматься; в любом случае проблему обещают разрешить новые технологии. По мере сокращения тиражей печатных изданий и роста роли Интернета в предоставлении широкого выбора новостных тем и комментариев сходство телевидения и прессы будет увеличиваться, что постепенно сведет на нет потребность в двух различных системах регулирования. Либо принятая Офисом коммуникаций установка на беспристрастность распространится на прессу, либо эта установка ослабит хватку на телевидении. А может, понадобится новая схема — и для прессы, и для телевидения. Тогда у Пола Дакра пропадет желание отвечать за свои слова перед публикой, которая покупает газеты, ибо читательская аудитория «Мейл» исчезнет сама собой. Вражда между печатными изданиями усугубится, политикам еще сложнее будет напрямую обращаться к народу.

В Британии отношения между СМИ и политиками давно стали битвой за власть. Журналисты «мочат» репутации политиков, потому что сами делаются от этого сильнее. Как пишет Макиавелли, клевета «крайне эффективна, когда направлена на влиятельных граждан, которые мешают планам государя, ибо, угождая вкусам черни и поддерживая в ней дурное мнение о таких людях, государь может заручиться ее преданностью»[179]. Макиавелли продолжает мысль: «Чтобы пустить сплетню, не нужны факты... Зато и обвинений быть не может, ибо для них-то требуются доказательства их истинности. Обвинения выдвигаются перед магистратом, перед народом, в судах; клевета орудует на площадях и под сводами галерей»[180]. Клевета вызывает ненависть, «из коей родится раздор; из раздора — интриги, из интриг — крах»[181]. Яд клеветы может разрушить целое государство, и Макиавелли показывает такое разрушение — излагает историю мессера Джованни Гвиччардини, который командовал флорентийской армией, осаждавшей соседнюю Лукку. Когда осада была снята, во Флоренции распространились слухи, будто жители Лукки подкупили мессера Гвиччардини. Он впал в отчаяние; всячески старался опровергнуть слухи, но не преуспел в этом. Последовало законное возмущение его друзей, охватившее большую часть знатных флорентийцев, особенно тех, кого не устраивали порядки во Флоренции. Дело достигло таких масштабов, что в результате пала целая республика. «Будь во Флоренции закон против клеветников, — пишет Макиавелли, — не случалось бы такого количества скандалов»[182]. Он пишет и о том, как решить проблему — «презирая клевету в свободных городах и других формах общества и уделяя внимание всем коллегиям, способствующим выяснению истины»[183]. В Британии политики и журналисты никак не придут к консенсусу относительно таких «коллегий», уполномоченных снимать налет клеветы, от которого сам человек отмыться не может; хорошо, что есть судьи и есть общее право. Похоже, недалек тот день, когда справедливость наконец восторжествует.

Однако вернемся к лейбористам. Наша главная ошибка состояла в том, что мы слишком серьезно воспринимали СМИ. Конечно, игнорировать их нельзя; конечно, политические битвы ведутся именно в СМИ; а все-таки они не так важны, как политики зачастую думают. Взять хотя бы следующий голый факт: примерно треть читателей «Мейл» голосует за лейбористов, какой бы грязью «Мейл» лейбористов ни поливала. В людях, что ни говорите, силен врожденный здравый смысл.

Политическим лидерам, если уж на то пошло, вообще не следует читать газет. Джон Мэйджор, отличавшийся тонкокожестью, не мог удержаться — читал все, даже самые неприятные для себя статьи. Во время визитов в Вашингтон он тащил к себе в спальню в британском посольстве все газеты, включая «желтые», — травил душу. На Даунинг-стрит лично выскакивал за каждым номером «Ивнинг стэндард». И ужасно страдал от напечатанного. А вот Маргарет Тэтчер и Тони Блэр никогда ни газет не читали, ни новостей по телевизору не смотрели. Тони требовал выключить телевизор, если показывали интервью с ним. Для Тэтчер обзоры прессы готовил Бернард Ингхам. У Тони в холле служебной квартиры обычно лежали газеты, но он по утрам лишь бегло просматривал первые полосы. Накануне парламентских запросов и других важных дебатов мы обращали внимание Тони на ту или иную важную статью; тогда он ее прочитывал. Таким образом, научившись держать дистанцию и нарастив себе толстую кожу, Тони избежал помешательства на СМИ, даром что те не жалели яду на него самого и его семью.

Но даже и при таком положении дел в июне 2001 года я записал в дневнике, что опасность чрезмерного внимания к СМИ и зацикленности на речах и появлениях на публике для нас сохраняется. В 2005 году появилась новая запись: Тони слишком озабочен встречами с представителями СМИ. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли замечает: «По моему разумению, крайне важно в этом деле ставить свершенное выше сказанного. Когда придешь к сему решению, будет легко примирить слова и поступки». Итак, подытожим: мудрый премьер газет не читает, а с журналистами общается редко — держит дистанцию. И главное: не следует уделять мыслям о прессе столько же времени, сколько мыслям о политике.