Новый Макиавелли

Глава пятая. «О тех, кто приобретает власть злодеяниями».

Основная интрига в Британском правительстве строится вокруг отношений премьера и канцлера. Первому подвластны назначения, второму — деньги.

Натянутость, напряженность в отношениях между двумя кабинетами обусловлена изначально. Номер 10 хочет тратить деньги на завоевание политической поддержки, а Казначейство хочет урезать расходы и сохранить фискальную позицию. Этим премьерам только дай волю — начнут транжирить денежки, о завтрашнем дне не заботясь; вот и приходится Казначейству душить их порывы, для их же блага. Макиавелли согласен — «хорошо иметь славу щедрого государя»[86], однако предупреждает: «Чтобы распространить среди людей славу о своей щедрости, ты должен будешь изощряться в великолепных затеях, но, поступая таким образом, ты истощишь казну, после чего, не желая расставаться со славой щедрого правителя, вынужден будешь сверх меры обременить народ податями»[87]. Мудрый правитель заботится о кошельках своих граждан, поэтому слушается Казначейства.

В идеале между премьером и канцлером наличествует еще и конструктивное политическое напряжение. При слабом канцлере премьер сам решает, сколько и на что тратить. Наглядный пример слабого канцлера — Алистер Дарлинг, занимавший этот пост с 2007 по 2009 год. Попытка Гордона Брауна заменить Дарлинга своим ближайшим соратником Эдом Боллсом провалилась, и Дарлинг оставался на посту в качестве временной фигуры, пока Гордон не найдет кого-нибудь другого. Успехи госпожи Тэтчер приходятся на тот период, когда она работала в одной упряжке с сильным канцлером (я говорю о Найджеле Лоусоне, который стоял за нее горой), при альянсе же с канцлерами слабыми вроде Джеффри Хоува и Джона Мэйджора все было далеко не так радужно. Разумеется, при наличии конструктивного политического напряжения (как и при наличии любых других факторов) с успехами и радужностью может случиться перебор. Который наблюдали и мы — в период с 1997 по 2007 год.

Ни одной организации не избежать соперничества между лидером и «вторым номером» — особенно если «второй номер» является заодно и вероятным преемником лидера. В политике «вторые номера», т.е. министры финансов, наследуют лидерам, т.е. премьерам, куда как часто, потому и отношения между ними не назовешь сердечными. Канадский премьер Жан Кретьен столкнулся с кампанией своего министра финансов, Пола Мартина, имевшей целью вынудить его к отставке. Заняв наконец пост премьера, Мартин, по ощущениям Кретьена, успешно дистанцировался от ancient regime[88], позволив очернить Кретьеново имя заявлениями о его коррумпированности. На следующий год либеральная партия, возглавляемая Мартином, набрала на выборах гораздо меньше голосов, несколько лет существовала как правительство меньшинства, пока вовсе не потеряла власть.

В Австралии канцлер Питер Костелло буквально дышал в затылок премьер-министру Джону Говарду. Костелло рассчитывал «вступить во владение» уже во время второго Говардова срока и беспрестанно настаивал на уточнении Говардом вожделенной даты, согласно условиям сделки, которую они заключили, по слухам, еще в 1994 году. Говард назначить дату отказывался, а тех, кто на него давил, называл «самонадеянными наглецами». Лидера, говорил Говард, выбирает партия; лидерство — не переходящий приз. В конце концов Говард объявил, что уйдет в 2007 году. Либеральная партия проиграла очередные выборы, причем две трети опрошенных заявили о своем нежелании видеть премьер-министром Питера Костелло.

Таким образом, затруднения Тони Блэра нельзя назвать беспрецедентными, а исход соперничества «в высшем эшелоне» был более чем предсказуем. Канцлер Тони Блэра являлся одновременно его соперником — и дофином, которому надоело ждать своей очереди. Гордон Браун настаивал на согласии Тони с его, Гордона, наследными правами, однако не желал действовать согласно программе премьера. Гордон, скорее, был склонен к политическому самодистанцированию от наиболее трудных задач, которые в силу своей должности выполнял премьер. Иными словами, наличествовали все ингредиенты для трагедии поистине шекспировских масштабов.

Пикантности этой трагедии придал тот факт, что Тони с Гордоном связывала многолетняя дружба. В Палату общин они пришли вместе в 1983 году. Гордон, старший из двоих, в восьмидесятых доминировал. Тони рассказывал мне, что в тот период они с Гордоном были очень близки. Работали в одном офисе. Первое, что делал Гордон с утра, — звонил Тони; звонком же он завершал день — но не бесконечный разговор с другом. Со слов Тони выходило больше похоже на роман, чем на политическое партнерство в традиционном смысле. В начале девяностых Гордон сменил офис, а Тони за ним не последовал — хотел исчезнуть с его орбиты. Говорил, что Гордон делит людей на два лагеря — тех, кто с ним, и тех, кто против него; это очень раздражало каждого, кто был ему близок. Тони чувствовал: от Гордона надо отдалиться, иначе паранойя ему, Тони, обеспечена.

Охлаждение в отношениях началось еще в 1994-м, причем принятое в том же году решение Тони бороться за лидерство толкнуло Гордона на позицию неприкрытой враждебности; от этой враждебности он так и не избавился. К тому времени как я вернулся из Америки для собеседования с Тони по поводу новой своей должности (сентябрь 1994-го), отношения между Тони и Гордоном были очень сложными — настолько сложными, что после собеседования, по пути обратно в Вашингтон, я ужасно боялся наткнуться в Хитроу, в терминале номер 4, на Гордона с Эдом Воллсом (они также летели в Вашингтон с визитом, который я для них устроил). У меня были четкие инструкции — ни в коем случае не позволить Гордону догадаться о моей новой должности; пришлось скрыться в книжном магазине сети «WH Smiths». На следующий день, встретившись с Гордоном и Эдом уже в Вашингтоне, я ни словом не упомянул, что летал в Лондон.

Гордон так и не смирился с тем, что Тони обскакал его. В сентябре 1998 года я присутствовал на сессии Кабинета, посвященной политическим вопросам, — и был немало удивлен, услышав от двух членов Кабинета, что Гордон, по их мнению, притерпелся к своему «второму номеру». Я никогда не считал Гордона способным простить статус босса младшему товарищу по партии. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли прямо предупреждает о последствиях, могущих проистечь из подобной ситуации: с лицами, не приемлющими нового статуса кво, следует разобраться — немедленно и без сантиментов. «Всякий, кто установит тиранию, но не уничтожит «Брута» и всякий, вето создаст свободное государство, но не уничтожит «сыновей Брута», долго у власти не продержится» (под «Брутом» имеется в виду не тот человек, к которому обращены слова Юлия Цезаря «И ты, Брут?», а Луций Юний Брут, который способствовал избавлению Рима от монархической власти, основал республику и руководил казнью собственных сыновей, осужденных за попытку уничтожить в Риме республику и вернуть монархический строй). Макиавелли опирается на собственный опыт:

«Пьетро Содерини полагал, что терпением и милосердием успокоит в «сыновьях Брута» желание вернуть прежнюю форму правления. Увы, Содерини ошибся. Умный человек, он понимал необходимость немедленных действий, да и амбициозные его противники давали серьезный повод применить к ним крутые меры — однако Содерини так на это и не решился. Ибо не только уповал на терпение и милосердие, якобы способные побороть враждебность, не только надеялся дарами и чинами положить конец неприязни, но и придерживался следующего мнения (которое по секрету высказывал друзьям): всякие энергичные действия против недоброжелателей, любое подавление врагов обяжет его, Содерини, издать законы, противные принципам гражданского равноправия, и облечет его неправедной властью».

Ошибка Содерини, по мнению Макиавелли, заключалась в «непонимании, что злоба и вражда со временем не утихнут и от даров не смягчатся. В результате, через неспособность подражать Бруту, он [Содерини] потерял как положение, так и репутацию, а вместе с ним те же потери несла страна его»[89]. Макиавелли подчеркивает важность опыта Древнего Рима; обращается ко всем государям: «не сможете быть защищены на троне, покуда живы те, кто потерпел от вашей власти... и да послужат мои слова предупреждением всем владыкам: старая обида не лечится новыми дарами, менее же всего — когда эти дары не уравновешивают силу обиды»[90].

Так, в общих чертах, выглядела проблема Тони. Он применял к Гордону стратегию увиливания; он никогда прямо не обсуждал непростой вопрос ответственности. Поскольку Тони близко знал Гордона, я не торопился с выводами о правильности его тактики обращения с проблемным «вторым номером». В сентябре 1997 года я услышал от Тони обвинение в том, что якобы настраиваю его против Гордона, чему немало удивился. Пришлось объяснять, что я лишь не одобряю методы, ибо с балованным ребенком, равно как и со смутьяном, нужно с самого начала держаться твердо — иначе толку не будет. Макиавелли, например, уверен: «во многих случаях скромность не только не поможет, но и станет помехою, особенно если проявляется по отношению к человеку надменному, который, из зависти или по другой причине, питает ненависть к государю»[91].

Макиавелли также предлагает стратегию, которая пригодилась бы Гордону. Те, пишет он, кто недоволен государем, должны прежде соизмерить свои силы. «Если положение их таково, что сил для открытой войны недостаточно, мудрее всячески стараться завоевать дружбу государя; с этой целью использовать любую возможность, следовать его воле и находить удовольствие в том, в чем находит удовольствие государь. Сии близкие отношения с государем прежде всего гарантируют безопасность, затем позволяют без помех извлекать выгоды из счастливой судьбы государя с ним наравне. Но также дружба с государем дает немало возможностей для осуществления собственных планов»[92]. Если бы Гордон Браун догадался поддерживать Тони в его реформах и терпеливо ждать своей очереди, он бы в свое время, без шума и пыли, стал премьером, а новое лейбористское правительство было бы куда успешнее. Нельзя сказать, что Гордон пустил под нож всю деятельность Тони — нет, он просто затормозил его карьеру. И дело было не в слабости Тони, а лишь в его нежелании применить крутые меры к старому другу.

Когда я только начал работать с Тони, Гордон предпринимал попытки добиться моего расположения — например, водил меня в клуб «Сохо»; мои первые впечатления о его modus operandi[93] относятся к 1995 году. Именно в этом году Пол Хэмлин, издатель и филантроп, сделал щедрое пожертвование, в результате которого кабинет Тони получил статус лидера оппозиции. Гордон об этом узнал, вызвал меня к себе в башню Миллбанк, усадил к письменному столу, сам расположился напротив. И в резких выражениях сообщил, что у него с Тони уговор — все доходы делить поровну между двумя кабинетами. Мне было известно, что Тони ничего подобного не обещал; я не сдержался — хихикнул. Выглядело это, наверно, не слишком красиво — Гордон, во всяком случае, затаил обиду.

Обычно его тактика запугивания слабых срабатывала; обычно, но не всегда. В 2005 году он попытался принудить Адаира Тернера внести поправки в предложенную им пенсионную реформу. Адаир стоял на своем, несмотря на крики и угрозы Гордона. В ноябре Гордон просил Тони заставить Джона Хаттона, госсекретаря по делам социального обеспечения, несколько «разбавить» обещания Адаира. Я передал это пожелание Джону Хаттону. Хаттон очень удивился, почему Гордон не пошел прямо к нему, а решил действовать через Тони. Вопрос, отвечал я Джону, не по адресу — со мной Гордон уже почти одиннадцать лет не разговаривает. Причем не только лицом к лицу, но и по телефону. За каждой мелочью приходится звонить Эду Воллсу; самое смешное, что в телефонную трубку слышно — Воллсу на ухо суфлирует Гордон. С 1999 года эту свою обязанность — совещаться с Воллсом — я передал Джереми Хейвуду, который, как бывший служащий Казначейства, почти шесть лет с блеском вел сложнейшие переговоры, умудряясь не портить отношения ни с Брауном, ни с Воллсом.

Когда добиться своего угрозами не получилось, Гордон пригласил Адаира в Казначейство и пустил в ход личное обаяние. Этот номер также не прошел, и Гордон стал давить на Джона Хаттона, чтобы тот объявил: предложения означают четыре дополнительных пенса с каждого фунта налогов. Джон объявлять такое отказался, и Казначейство нашло выход — поделилось историей с журналистами. Адаир, однако, самообладания не потерял.

Позднее, уже в 2007 году, Гордон хотел применить ту же тактику к Дэвиду Фрейду[94] в плане подготовленных им реформ системы гособеспечения. Фрейд был также приглашен в Казначейство. Битых сорок пять минут Гордон его обрабатывал, после чего отвел к госчиновникам, в числе которых была великая и ужасная Шрити Вадера, Гордонова советница по банковским делам; Дэвиду Фрейду прямо велели внести изменения в отчет. Дэвид выстоял и в тот же день в письменном виде сообщил Гордону, что одну его поправку — но лишь одну — принимает, а отчет уже в типографии.

Одним из виновников напряженных отношений между Тони и Гордоном был Питер Мандельсон — третий угол треугольника, сформировавшегося в начале восьмидесятых. Тони рассказывал, что до 1994 года Гордон непременно беседовал с Питером минимум дважды в день, причем еще до девяти утра, а теперь вовсе с ним не говорит. Дружба Гордона и Питера переродилась в лютую ненависть (и конечно, снова стала дружбой, едва Тони самоустранился или сделал вид, что самоустранился). Впрочем, Гордон никогда не отвлекал мыслей от Питера. Он даже выработал особую интонацию — для звонков Тони с жалобами на «Мендельсссоона» (так он произносил Питерову фамилию), якобы замыслившего слить прессе ту или иную информацию. За каждым негативным репортажем о своей персоне Гордону мерещилась тень Питера; он беспрестанно призывал Тони «усмирить злобного пса». В 2003 году Гордон произнес на конференции речь, в которой явно нападал на Тони и защищал «истинных лейбористов», противопоставляя их лейбористам «новым». Посыл речи не вызывал сомнений, однако Гордон почему-то принялся убеждать Тони, что речь была задумана в его поддержку, а оттенок «выставленного на торги лидерства» ей придал некто с Даунинг-стрит, 10. Иными словами, во всем виноват «Мендельсссоон». Даже когда Питер уехал в Брюссель (его назначили комиссаром ЕС по торговле), Гордон продолжал считать его повинным в каждой негативной публикации.

Тони предпринял несколько попыток помирить Гордона с Питером; не удалась ни одна. В сентябре 1999 года Тони призвал Гордона и Питера к совместной деятельности. Гордон в ответ учредил два комитета — один для правительства, другой для партии, иными словами, один для себя, другой для Питера, чтобы не дай Бог не оказаться с Питером в одной команде. Не могу назвать Питера белым и пушистым. Ибо, едва почуяв потепление в отношениях между Тони и Гордоном, Питер стал ныть: мол, Тони больше со мной не советуется, и попытался вновь поссорить «первый номер» со «вторым». Тони тогда сильно разозлился; в ноябре 2000 года он попросил меня сочинить грозное письмо Питеру с категорическим приказом прекратить мутить воду. Правда, Тони это письмо так и не отправил. Обычно Питер отвечал лишь на выпады Гордона; в любом случае Тони не собирался допускать мщения в стиле «зуб за зуб». В октябре 2000 года Тони предупредил Питера: он его уволит, если Питер ответит на последний выпад Гордона. Питер очень огорчился и был вынужден отозвать статью «друзей Питера Мандельсона», уже отданную в «Миррор».

В первые два года у власти Тони и Гордон ссорились главным образом из-за низкого «потолка» расходов, который мы сами себе определили в 1997 году, согласившись придерживаться планов консерваторов. Тони хотел тратить больше; в итоге ему удалось выцарапать у Гордона дополнительные 300 миллионов фунтов на предотвращение зимнего кризиса системы здравоохранения, при консерваторах ставшего привычным. По признанию Тони вашему покорному слуге, то была самая важная битва за все время его премьерства. Если бы Тони не добыл денег на общественные нужды, мы бы не улучшили свои показатели к очередным выборам. Гордон же всячески противился исключительно с целью добиться провала Тони на выборах. Правда, и Гордону было на что пожаловаться; например, в 2000 году Тони, без предварительного согласования с Гордоном, в телепрограмме Дэвида Фроста заявил, что правительство отныне будет тратить на здравоохранение столько же, сколько в среднем тратят страны — члены Евросоюза. Тони специально, чтобы вернее получить деньги, поставил Гордона перед фактом — однако «номер второй» имел все основания обижаться.

В течение следующих десяти лет бюджет и распределение средств оставались главным камнем преткновения. Гордоновы бюджетные планы обычно хорошо принимались, но вскоре в них всплывали разнообразные слабые звенья. В 1999 году я написал, что Гордон предлагает яблоко, тем же, кто это яблоко берет, приходится иметь дело с червями, сожравшими сердцевину. Джереми Хейвуд в день представления бюджета обычно углублялся в мелкий шрифт Красной книги[95] — искал подводные камни в виде двойной бухгалтерии и завышенных требований. Оппозиция до подводных камней в день представления бюджета не добирается, зато обнаруживает их в ходе парламентских запросов (имеющих место в ближайшую среду) — и швыряет эти камни в премьера.

Каждое принятие бюджета начиналось в секретариате на Даунинг-стрит с отчета экспертов-экономистов Казначейства. Отчет этот неизменно напоминал мне прогноз погоды Майкла Фиша (эту мысль я обнародовал в 1998 году); впрочем, прогнозы Фиша были несколько более точными. Обычно Гордон старался не допускать наших контактов с чиновниками Казначейства. В 1998 году, когда я взялся председательствовать на совещании казначейских госслужащих (мы предлагали собственные идеи по реформам Бреттонвудского соглашения[96]), Гордон устроил целый скандал. Они с Эдом Боллсом выжили с Даунинг-стрит двух советников по экономике, Дерека Скотта и Арнаба Банерджи, причем простым способом — держа обоих на голодном информационном пайке и не позволяя госслужащим встречаться с ними. Разумеется, скандалы и ссоры между советниками по экономике и канцлером — дело обычное; правда, в нашем случае атаки наблюдались лишь с одной стороны.

В бюджетных отчетах, которые Гордон предоставлял Тони, как в физрастворе, вроде бы и присутствовали все необходимые элементы — но мы знали, что без сюрприза не обойдется. Процесс поиска этого сюрприза Тони характеризовал как игру в «двадцать вопросов», когда посредством продуманных фраз играющий постепенно сводит все варианты к одному-единственному. В нашем случае — к истинной сути бюджетного плана. Гордон имел обыкновение заканчивать представление бюджета вводной фразой «Итак, подытожим» — то был знак лейбористам-заднескамеечникам устроить овацию, под которую Гордон мог проследовать на свое место. Мы знали: в потайном кармане у Гордона «припасено» на сюрприз, в пределах разумного, конечно; поиски «заначки» и последующая трата на иные нужды сделались для Тони настоящим ежегодным «квестом». Тони всегда на первое место ставил здравоохранение и образование, а Гордон — налоговые льготы (идею подкинул ему Эд Болле, в свою очередь, заимствовавший ее у своего гарвардского наставника, профессора Ларри Саммерса, позднее — секретаря Казначейства США). В 2004 году мы настолько замучились выяснять, какой сюрприз замышляет Гордон, что не назначали дату распределения средств, пока наш канцлер не раскололся.

Проект бюджета в Гордоновом исполнении неизменно представлял собой набор обрывистых, неудобоваримых фраз, напечатанных заглавными буквами[97] — Гордон всегда печатал лично. Если кому-нибудь, кроме Тони, удавалось прочесть его бумаги, Гордон устраивал целый скандал. Когда в 1999 году Джереми показал проект нескольким сотрудникам Даунинг-стрит, Гордон едва не лопнул от злости. Наш советник по стратегии Джефф Малган в беседе с госчиновником Казначейства сослался на черновик проекта — Гордон не замедлил отправить в Номер 10 тогдашнего непременного секретаря Казначейства, Эндрю Тёрнбулла, с обвинением в утечке информации. Что, по моему мнению, отдавало эксцентричностью, ибо у Казначейства в обычае было сливать прессе изрядную часть бюджетного плана еще до его принятия.

Тони постоянно предлагал новые варианты формулировок, чтобы Гордонов слог стал понятнее, а политика — привлекательнее. Поправки обычно принимались. Если же нет — это вело к осложнению ситуации в стране. Так случилось в ноябре 2001 года, когда Гордон проигнорировал предложения Тони. В результате предбюджетный отчет общественность приняла за готовый бюджет, основанный на повышении налогов. Гордон винил госсекретаря Министерства здравоохранения Алана Милбурна и Чарльза Кларка — якобы у СМИ сложилось соответствующее впечатление с подачи этих двоих. О роли собственных синтаксических конструкций Гордон, конечно, не думал. К счастью, Тони обычно удавалось настоять на своем, по крайней мере когда речь шла о серьезных проблемах. В 2002 году в качестве средства давления на Гордона он прибег к угрозе перенести обсуждение бюджета в Кабинет министров, и Гордон сдался, поскольку понимал: там он поддержки не найдет. Чтение бюджетного плана проходило обычно так: Гордон являлся на спецзаседание утром бюджетного дня и еле слышно, на одной ноте, однако в темпе пулеметной очереди, зачитывал проект бюджета. Никто никаких комментариев не делал. Я только диву давался — как люди понимают Гордоново «бу-бу-бу»; вероятно, им, как и мне, позволялось прочесть черновик. Затем раздавался ритуальный стук по столу; впрочем, члены Кабинета стучали без энтузиазма.

В налоговых вопросах Тони и Гордон обычно приходили к консенсусу. Будучи в оппозиции, я по неосмотрительности сболтнул лишнего корреспонденту «Файнэншнл таймс» Роберту Пестону; в результате появилась история о том, что правительство новых лейбористов не намерено вводить налог «50 пенсов»[98]. Представился удобный случай явить нашу политику во всей красе, даром что Гордон был к этому не вполне готов, а Тони держался мнения, что налог надо ввести. У Тони и Гордона не возникало серьезных идеологических разногласий по экономической стратегии; дело осложнялось лишь нежеланием Гордона допустить к этому процессу Тони в частности и Номер 10 в целом. Лично меня очень беспокоила транжирская сущность некоторых принятых нами бюджетных планов. В дневнике я писал, что без реформ по экономии в госсекторе мы лишаемся подушки безопасности, необходимой на случай экономического спада.

В последние годы правления Тони противостояние между ним и Гордоном ярче всего проявилось, пожалуй, в Гордоновом нежелании согласиться провести базисный обзор сбережений. Тони хотел использовать базисный обзор, чтобы исключить некоторые траты, неизбежные в ходе усиленного многолетнего инвестирования в общественные нужды. Гордон же этого не допустил, пока Тони оставался премьером. Мы пытались его убеждать; в ответ он заявил через «Файнэншнл таймс», что в период премьерства Тони этому не бывать; инструктируя министров Кабинета, Гордон дал понять, что в 2006 году никакого базисного обзора ждать не приходится, а завершен он будет, лишь когда Тони уйдет с премьерского поста. Тони продолжал спрашивать о проекте обзора и даже писал официальные письма в Казначейство с пометкой «вниманию личного секретаря». В конце концов Гордон явился к Тони в кабинет и швырнул на стол требуемый документ со словами: «Ты просил чертовы бумажки — на, получи». Тони предлагал объединиться хотя бы для этого проекта; Гордон отказался наотрез. В результате базисный обзор сбережений не состоялся, а мы упустили возможность подготовить страну к экономическому краху 2008 года.

Нежелание Гордона делиться информацией распространялось не только на Номер 10. Оно вызывало бесконечные свары с коллегами по Кабинету министров. В 2000 году госсекретарь Минздрава Алан Милбурн посетовал, что с ним не посоветовались при окончательном распределении средств. Правда, Алан успокоился, когда Гордон сообщил ему, сколько конкретно денег намерен запихать Минздраву в глотку. Зато Дэвид Бланкетт, госсекретарь Министерства образования, узнав, сколько получит Минздрав, отказался подписать бюджет своего Министерства. Два года спустя Гордон скрыл и от Алана, и от Дэвида суммы, предназначенные их министерствам, они же в ответ отказались участвовать в его публичном выступлении после оглашения бюджетного плана. Пошли слухи о намеченном на 2004 год уходе Гордона в Министерство иностранных дел; на фоне этих слухов Гордон сетовал в Кабинете: дескать, министерские свары его просто вымотали. Дэвид Бланкетт, тогдашний министр внутренних дел, не скрывавший желания занять место Гордона, веселым голосом уточнил: «Вам, верно, надоело быть канцлером?»

Самые ожесточенные споры возникали обычно вокруг расходов на оборону. Минобороны настраивало прессу против Гордона; тот возмущался, ибо искренне считал, что деньги нужно тратить сначала на внутренние дела и на помощь иностранным государствам, а уж потом, что останется, — на оборону. Мы же держали сторону Минобороны, отчасти потому, что из его сотрудников переговорщики просто аховые. Они, похоже, не располагали даже данными, с которых можно было бы начать переговоры; что до Гордона, он нередко завершал дебаты перепалкой с одним адмиралом, советником по финансам при начальнике штаба. Гордон так увлекался «обменом любезностями» с этим человеком, что забывал и о министрах, и о госслужащих Минобороны. В 2000 году Клэр Шорт, сочтя бюджет своего Министерства международного развития слишком скромным, пригрозила отставкой. Когда же Гордон задобрил Клэр дополнительной суммой, глава генштаба Чарльз Гатри с помощью того же самого приема с отставкой выбил денег и для своего Министерства. Между прочим, речь шла о дополнительных 130 миллионах фунтах стерлингов. Практика прижилась, и вот в 2004 году преемник Гатри, Майк Уокер, потребовал личной встречи с Тони. Уокер ставил себе ту же цель и использовал то же проверенное средство. В 2007 году Гордон предложил «для популярности» увеличить зарплаты военным, даром что они находились в Афганистане и Ираке. Тони удалось отговорить Гордона от этой затеи, зато Гордон отныне мог позиционировать себя в таблоидах как защитник солдатских интересов.

Гордон очень носился с собственным заявлением, что фактически руководит всей внутренней политикой Британии, словно этакий особый, «внутренний» премьер; в действительности очень многие аспекты внутренней политики его не интересовали совершенно или же интересовали постольку, поскольку позволяли застопорить реформы Тони Блэра. Все десять лет, что Тони занимал премьерское кресло, Гордон твердил о наличии предметов, обсуждать которые правительству не пристало. К этим предметам он относил преступность и иммигрантов. Стоило Тони запланировать речь о преступности или иммигрантах, как Гордон, Эд Болле и Эд Милибанд принимались его отговаривать. Приводили железный аргумент: дескать, пускай консерваторы это обсуждают, не будем вторгаться на их территорию. Напротив, убеждал Тони: в условиях спада безработицы такие темы, как преступность и предоставление убежища иммигрантам, вышли на первый план, нельзя их игнорировать. Гордон не соглашался. Казалось, он всерьез полагает, будто замалчиванием проблемы можно от нее избавиться.

В июне 2006 года на Даунинг-стрит, 11 Гордон организовал сессию с Альбертом Гором и просмотр фильма о климатических изменениях[99] — и очень расстроился, обнаружив, что мероприятие совпадает по времени с заседанием в Кабинете министров Комитета по защите окружающей среды, а значит, ни один министр не придет. Тогда мы перенесли заседание, министры явились на киносеанс, откуда проследовали прямо в Кабинет. Под впечатлением от фильма они дружно решили поднять планку урезания углеродных выбросов с предполагаемых четырех миллионов тонн до десяти с половиной миллионов тонн. Гордон взвесил последствия для экономики, напрягся и тотчас попытался изменить решение министров. Дэвид Милибанд, тогдашний глава Министерства окружающей среды, опомнился, подумал о Номере 10 и стал убеждать нас сопротивляться Гордону. Мы вняли. Однако Дэвид сам дал слабину и пошел на компромиссные восемь миллионов тонн. Забавно, что Гордон с тех пор использовал эти восемь миллионов тонн с целью показать: он, Гордон, — «зеленее» всех остальных членов Кабинета.

Впрочем, истинный талант Гордон проявлял не в стратегии, а в политической тактике. Совещания по разработке стратегии, на которых он председательствовал, обычно сводились к обсуждению, какую инструкцию запустить с завтрашнего дня или какую мини-инициативу предложить на следующей неделе. О проектах с долгосрочной перспективой речи не шло. В 2000 году Тони, в качестве одного из шагов к восстановлению дружеских отношений с Гордоном, попросил его разработать правительственную стратегию. Минуло несколько месяцев, в течение которых Тони не уставал повторять свою просьбу. В феврале 2001 года бумага наконец вышла из-под Гордонова пера. И что бы вы думали? Максимум, на что хватило Гордоновой фантазии, — это слоган «работать на благо семей рабочих», кстати, затасканный еще Клинтоном и другими демократами. Гордон не признавал середины между двумя крайностями — либо разражался абстрактной идеей, либо вдавался в подробности политических тактик. Вторую крайность отлично иллюстрирует кампания Гордона в защиту «британскости». Кампания получилась «двухуровневая». Первый уровень — интересная тема для беседы без всяких там политических ответвлений: каковы они, обитатели Британских островов; чем отличаются от других людей? Второй уровень — неприкрытые политические притязания: почему бы, регрессу вопреки, не выбрать следующим премьером шотландца? А вот что в этой кампании отсутствовало, так это политическая проницательность относительно изменений в стране. Гордон питал непреодолимую страсть к сложным выражениям (любил показать свою образованность); однажды, еще в оппозиции, Гордон по совету Эда Боллса стал говорить о «новой теории эндогенного роста». В результате Майкл Хезелтайн высмеял его на ближайшей конференции консерваторов — сказал, что Гордон поет со слов Боллса.

Гордон регулярно выбивал Тони из колеи заявлениями, что правительство «не занимается политикой». С той же частотностью Гордон сетовал, что «Номер 10 снова напортачил с последним успешным бюджетным планом». Не будучи «охваченным», Гордон твердил Тони, что все летит в тартарары (особенно он эксплуатировал эту фразу в период предвыборных кампаний); когда же вероятность провала действительно наличествовала, Гордон делал все, чтобы не дать повода для обвинений в адрес своей персоны. В 2006 году он сообщил СМИ, что Номер 10 не допустил его до местных выборов; на самом деле мы всячески старались вовлечь Гордона, но его помощница Сью Най сказала «нет» от его лица. Когда Гордону не удавалось поставить на своем, он бунтовал; например, отказался участвовать в местных выборах 2003 года, заявив, что с ним не посоветовались. В 2004 году Гордон присутствовал лишь на пресс-конференциях, посвященных экономическим вопросам. В 2007 году, имея шансы стать лидером партии, полностью пренебрег выборами с единственной целью — в случае провала не нести ответственность за таковой.

Всякая идея, не принадлежавшая лично Гордону, объявлялась чепухой. Со временем мы сообразили преподносить Гордону желательные нам идеи как его собственные. В частности, я полагал очень полезным для нас развитие персидского телеканала Би-би-си, однако не видел способов выцарапать на это деньги у Казначейства. Тогда один из Гордоновых специальных советников сказал: он-де сумеет подать Гордону эту идею «в собственном соку», и уж тогда-то деньги будут. Я с готовностью уступил авторство этому человеку, и действительно из Казначейства поступило предложение профинансировать скорейшее учреждение канала Би-би-си на персидском языке. Нет нужды добавлять, что мы сразу согласились.

Поворотный момент случился для меня в 2001 году, когда из-за ошибки работника коммутатора я вклинился в телефонный разговор с Ником Брауном, находившимся тогда за границей. Разговор касался эпизоотии ящура; Гордон то и дело просил Ника быть осторожнее в выражениях — вдруг телефон прослушивается? Это «президентское правление», сказал Гордон, просто ужасно. «По-моему, борьба с ящуром — ваша прерогатива, — продолжал Гордон. — А наш общий друг одеяло на себя тянет. Надо это прекратить». Ник Браун стал возмущаться: дескать, он ежедневно битый час выслушивает бредни Тони Блэра насчет ящура; только время теряет. В итоге однофамильцы решили не обсуждать проблему со стратегами из Номера 10, но нынче же переговорить с Эдом Боллсом. Я ушам не верил: как можно настолько неуважительно говорить о Тони Блэре? В тот день Гордон предстал передо мной в новом свете.

Впрочем, несмотря ни на что, Гордон был действительно сильным политиком. Тонкий стратег и блестящий тактик, он обладал острым умом и огромной силой воли. Увы: эти недюжинные дарования перевешивались серьезными пороками. Скандальность и нездоровая тяга контролировать все и вся, о которых я уже говорил, не столь существенны — этим большинство политиков страдает. А вот недостаток доблести — действительно проблема для политического деятеля.

Эндрю Тёрнбулл, непременный секретарь Гордона-канцлера, назвал его «Макавити»[100]; пожалуй, несколько погорячился. С другой стороны, известно: когда пахло жареным, Гордона на месте не бывало. Мы даже острили: дескать, как узнать, что кризис миновал? Поискать Гордона. Если он присутствует — значит, ситуация выправилась. Гордон легко мог уйти с совещания, чтобы потом на него нельзя было повеешь ответственность за то или иное решение. Например, в 2005 году Гордон удалился с совещания, на котором Тони и Джек Стро обсуждали необходимость референдума о принятии европейской конституции. В 2003 году, когда в Кабинете решался вопрос введения дополнительных войск в Афганистан, Гордон явился к началу этого важнейшего совещания, объявил дату представления бюджета — и отправился в Шотландию выступать с речью. Таким образом, никто не мог с уверенностью сказать, поддержал Гордон решение о вводе дополнительных войск или не поддержал. Вместо себя Гордон оставил Алистера Дарлинга — сетовать на большие расходы и выражать недовольство отсутствием у нас гибкой стратегии. Позднее, в приватной обстановке, Гордон напомнил Тони, что это было его решение (в смысле решение Тони). Кстати, грядущее премьерство Гордона Тони уже пустил под нож, растратив все деньги. Гордону он тогда ответил следующее: «Мы оба знаем, что все шишки за твое несостоявшееся премьерство посыплются на меня».

Что интересно, отражать атаки у Гордона получалось не важно. Приведу пример. В 2007 году в рамках закона о свободе информации были обнародованы документы, касающиеся отмены налоговых скидок на авансовый налог с доходов корпорации для пенсионных планов. Этот закон мы ввели в первый наш год у власти. Когда об этом стало известно, правительство обвинили в ограблении пенсионеров. А Гордон, вместо того чтобы самому встать на защиту решения, послал на телешоу Эда Боллса, который все свалил на госчиновников. С глазу на глаз Гордон обвинил в заварухе Тони, да еще потребовал ответа — откуда, собственно, взялось злополучное постановление из закона о свободе информации? Кто его придумал? Продолжил Гордон зловещим предупреждением: «Дайте срок— и по Ираку что-нибудь всплывет». Тони отвечал в том смысле, что с Ираком хуже уже не будет. Потом, в беседе со мной, Тони провел параллель данной ситуации с ситуацией времен оппозиции. Гордона тогда критиковали за излишнюю поддержку механизма контроля курса валют Евросоюза с попутным ограничением права лейбористов поругать консервативное правительство за «черную среду»[101]. От критики Гордон неизменно цепенел.

Иногда Тони звал меня к себе в «логово» — фиксировать их с Гордоном беседу. Надеялся, мое присутствие заставит Гордона держаться в рамках. Действительно, Гордон при мне голоса не повышал — только увлекался собственными аргументами. Иногда он даже сам себе противоречил. Однажды Гордон заявил, что несимпатичнал ему политика обойдется в 200 миллионов фунтов. Тони продолжал настаивать, и Гордон сказал, что на самом деле речь идет о двух миллиардах фунтов. Я вмешался, напомнил о двухстах миллионах, только что помянутых Гордоном, но он сразу отрекся от этого заявления и очень рассердился. Однажды Гордон проиллюстрировал «транжирство» Правительства на Министерство культуры, СМИ и спорта на примере расходов на вебсайт. Сайт этот обошелся, по его словам, в 58 миллионов фунтов, а посещений было зарегистрировано... также 58, но уже без нулей. Более поздние исследования показали, что цена сайта составляла только 58 000 фунтов, посещения же исчислялись тысячами. Но Гордон не виноват. Виноваты опечатки, которые ввели в заблуждение Гордоновых помощников.

В марте 2005 года нам наконец удалось заставить Гордона встретиться с Джоном Хаттоном и Тони по поводу пенсионной политики. Перед встречей мы просили Джона притвориться, что он в глаза не видел Гордонова доклада по теме, ибо таково было желание Гордона — не показывать доклад Хаттону. Джон честно изображал полнейшее неведение. Гордон, однако, в процессе обсуждения все более распалялся, и советник Джона Хаттона, Гарет Дэйвис, позволил себе неодобрительно покачать головой. Гордон немедленно обернулся к нему и рявкнул: «А это еще кто?» Гарет, впрочем, не пострадал — заняв наконец премьерское кресло, Гордон взял его на работу. На совещании в секретариате Кабинета, которое имело место чуть позже, Гордон выдал себя, заявив, что не читал премьерского доклада о пенсиях — в то время как его помощники держали перед собой копии доклада и переворачивали страницы; шорох сливался со смущенным шарканьем остальных присутствующих.

В феврале 2000 года Робин Кук пригласил меня на ленч в «Уилтон». Настойчивость, с какой он подливал мне вина, не оставляла сомнений: Кука очень интересует отношение Номера 10 к Гордону. До тех пор я как-то не принимал в расчет, что Кук знает Гордона еще с отрочества. Теперь же Кук поведал мне о желании Гордона участвовать в дополнительных выборах в Гамильтоне еще в 1978 году; тогда его отец-священник выдвинул мощные аргументы против: во-первых, он и его жена — тори, а во-вторых, у его жены слабое сердце. Гордон ведь не хочет довести родную мать до инфаркта? Вот и пришлось Гордону во время предвыборной кампании кататься по избирательному округу вместе с Робином и агитировать за Джорджа Робертсона. Кажется, объяснить Гордоновы поведение и характер влиянием родителей не пытался только ленивый, однако доводы Робина меня убедили. Родители Гордона были очень строги, и Гордон попросту не имел сил признаться в дурном или ошибочном поступке. Иными словами, избегал всякой ответственности. Будучи же обвиненным, отрицал свою причастность и переводил стрелки. Эти факторы отрицательно влияли на его способность принимать решения.

Дэвид Беннет, бывший консультант Маккинси, которого мы в 2005 году назначили главой Стратегического аппарата, признавался: придя работать в Номер 10, он нашел многие вещи далеко не такими страшными, как их малевала пресса, но поведение Гордона и его отношения с Тони оказались крайне неприятным сюрпризом. Дэвид Беннет не мог взять в толк, почему мы никогда не афишировали этих, мягко говоря, сложностей. Теперь и я склонен считать это замалчивание ошибкой, однако тогда постоянно казалось, что подходящий момент все никак не настает. Мы вели своего рода асимметричную войну. Гордон производил впечатление человека, готового спалить крепость дотла, если таково условие ее взятия. Мы не могли отвечать тем же, ибо несли ответственность за правительство как за единый организм. Если бы Тони затеял ответную атаку на своего канцлера, он бы неминуемо уничтожил лейбористское правительство целиком, а не одного только Гордона. Поэтому нам постоянно приходилось сдерживаться. В 2004 году Эд Болле опубликовал доклад об учреждении больниц, явившийся прямой атакой на стратегию правительства и сочтенный вызовом суррогатному лидерству. Алан Милбурн буквально вскипел, порывался ответить тем же. Насилу мы его остановили. Вообще борьбу приходилось вести, задействуя лишь половину возможностей.

Конечно, нас тоже было в чем обвинить. Война предполагает участие как минимум двух сторон; я уверен, что помощники и сторонники Тони позволяли себе выказывать раздражение при контактах с прессой; наверно, у чувствительного к таким вещам Гордона складывалось впечатление, будто он постоянно находится под огнем. Без сомнения, в душе каждый из нас считал его врагом. Помню, на богослужении в память жертв 11 сентября, в соборе Святого Павла, сидевший рядом со мной Алистер Кэмпбелл толкнул меня локтем в бок: дескать, гляньте вон на тех, что на два ряда впереди нас. То были Гордон, Иан Дункан Смит и Уильям Хейг. «Вот они, лидеры оппозиции», — шепнул Алистер мне на ухо.

Гордон нередко вел себя так, будто и правда был в оппозиции. Например, на совещаниях по стратегии выдвигал обвинения в адрес правительства. Что характерно, собственных идей у Гордона никогда не обнаруживалось. Он раскритиковал введенный Тони «гонорар за наставничество» для университетов, но на вопрос Тони, каково альтернативное предложение, ответил, что имеет «план». От его имени Эд Болле разработал «налог на выпускников»[102], который они с Гордоном, впрочем, так и не решились ввести — очень уж непопулярным он бы получился. Поэтому Гордон и Эд Болле в дальнейшем просто выступали «против», не утруждаясь альтернативными предложениями. Когда секретарь Кабинета Эндрю Тёрнбулл анонсировал закон о пенсиях госчиновникам (непопулярный среди госчиновников, которые считали его ущемлением своих интересов, и не более популярный среди комментаторов, которые считали его несправедливым в смысле принципов соцобеспечения), Гордон публично выступил против. Зато отмолчался в ответ на вопрос, не намерен ли он, Гордон, этот закон «завернуть».

Ничего не стоило заставить Гордона думать, будто его водят за нос. Однажды Пирс Морган, редактор «Миррор», сразу после интервью с Тони наткнулся на Гордона в холле Номера 10. В шутку он сказал Гордону, что Тони переплюнул его, поддержав открытую редакцией «Миррор» кампанию по учреждению особой медали в память принцессы Дианы. Не помня себя, Гордон бросился в «логово». Понадобилось добрых полчаса, чтобы убедить его: это был розыгрыш, мы не собираемся плясать под дудку «Миррор».

Гордон не выносил совещаний в офисе Тони в Номере 10; не нравилась ему также квартира 11, ибо по пути туда он мог столкнуться с Шери Блэр. Поэтому Тони часто сам ходил к нему в Канцлерский кабинет Номера 11. Там Гордону было комфортнее. Периодически Гордон отказывался присутствовать на совещаниях — исключительно с целью покачать права. Однажды он заявил, что не пойдет на запланированное совещание, поскольку дает интервью для телевидения. Тони позвонил ему в разгар совещания и по характерному пыхтенью и другим звукам в трубке понял, что Гордон наматывает мили на велосипеде. К 2003 году терпение Тони иссякло. Гордон в очередной раз отказался приехать из Шотландии на запланированное совещание, касающееся евро и других важных вопросов; Тони отправил ему предупреждение: если Парламент не поддержит голосованием полуавтономные («фондовые») больницы (раскритикованные браунитами), он Гордона уволит. Гордон напрягся. И с тех пор исправно ходил на совещания. А полуавтономные больницы, кстати, Парламент поддержал.

Тони постоянно предпринимал попытки умаслить Гордона. Регулярно встречался с ним, причем наедине, не так, как с большинством министров. По выходным часами говорил с Гордоном по телефону. Я иногда прослушивал эти разговоры. По неведомым мне техническим причинам во время такого разговора нельзя просто повесить трубку, иначе оба аппарата будут отвратительно гудеть. В апреле 2003 года, после целого часа выяснения отношений между Тони и Гордоном, я не выдержал, нажал на аппарате кнопку «беззвучно» и продолжил прогулку; в нагрудном кармане надрывались два голоса. Моя Сара как-то застала фрагмент типичного воскресного вечернего разговора; тон поверг ее в шок. Гордон, возмущалась она потом, визжал, как девушка, которой изменил бойфренд, пускал в ход шантаж и даже слезы. В другой раз Тони позвонил мне в воскресенье вечером и сообщил, что наконец-то повесил трубку — беседовал с Гордоном три часа. На мой вопрос, о чем можно говорить три часа, Тони ответил другим вопросом: «Джонатан, вы когда-нибудь были влюблены?» «Был, только не в мужчину», — сказал я.

По словам Тони, Гордон время от времени заходил к нему «со смиренным видом». Я не верил в способность Гордона к смирению; впрочем, периоды перемирия лишь подчеркивали перманентность окопной войны. Самый серьезный порыв Гордона возобновить дружбу с Тони датируется 1999 годом, когда Питер Мендельсон и Джеффри Робинсон ушли в отставку. И выражался этот порыв в том, что Гордон, явившись назавтра, назвал по имени дневную секретаршу Тони — Кейт Гарви и сказал ей «Привет». За сим неслыханным проявлением сердечности последовала встреча двух команд; на стороне Гордона выступали Эд Болле, Эд Милибанд и Сью Най. В результате был объявлен мир. Своему дневнику я доверил сомнения относительно истинности этого мира; увы — как в воду глядел. За 2006 год, отмеченный добрыми отношениями с Тони, нашими усилиями Гордон перестал противиться реформе образования. «Полагаю, Тони, после образования тебе захочется, чтобы я поддержал и реформу здравоохранения?» — с тоской полувопросил, полуконстатировал Гордон. Тони ответил утвердительно. Он предложил Гордону вожделенную должность главы Комитета по конституционным делам (вместо Джона Прескотта), лишь бы часть бюджетного плана, касающаяся пенсий, выглядела так, как хотел Тони.

Проблема на самом деле коренилась в другом, а именно: Гордон претендовал на полное внимание Тони к своей особе, на все, без остатка, время Тони — как в первые годы в оппозиции. Понятно, что, будучи премьером, Тони физически не мог уделять Гордону столько внимания. Делегировав снижение процентной ставки Банку Англии, наш Канцлер серьезно озадачивался лишь дважды в год — весной представлял бюджетный план, а осенью — предбюджетный отчет. В остальное время он вместе со своей командой мог плести интриги, ни на что не отвлекаясь. У премьер-министра расписание совсем другое.

Многие Гордоновы выпады, как прямые, так и через третьих лиц, своим тоном выдавали происхождение из левого крыла и имели цель увеличить популярность Гордона в партии и среди профсоюзов. В 2000 году нам потребовалось принять непростое решение о дислокации синхротрона. Проект был серьезный, предполагал, наряду с пользой для науки, создание новых рабочих мест. Эксперты советовали соорудить синхротрон неподалеку от Оке-, форда; фонд «Веллком Траст», соучредитель проекта, дал понять, что именно это место наиболее предпочтительно. Как вариант рассматривался Северо-Запад Англии; ряд лейбористов-заднескамеечников — представителей Северо-Западного региона в Парламенте — устроили кампанию в пользу этого решения. Страсти между Севером и Югом накалились до такой степени, что один «кнут» — представитель Северо-Запада — даже пригрозил отставкой. После затяжных боев мы все же послушались экспертов и разместили синхротрон в Оксфорде. Гордон же сделал свое несогласие с Тони и предпочтение Северо-Запада достоянием парламентских лейбористов.

Для противостояния Тони он сколотил команду приспешников из заднескамеечников-лейбористов — причем сколотил вокруг министров, которых мы отстранили от работы в Правительстве, например Ника Брауна и Джорджа Мади. Гордону даже удалось в конце концов сделать одного из них, Тони Ллойда, председателем Парламентской лейбористской партии. Способ он применил не слишком благородный — сперва вроде принял Джоан Радцок, а затем бросил ее. Эта группа браунитов, заседая в Палате общин, ставила палки в колеса Тони, который пытался реформировать сферу социального обеспечения; в частности, брауниты выступали против полуавтономных больниц, налога на наставничество и реформы образования.

Гордон допустил стратегическую ошибку — стал позиционировать себя противником реформы сферы соцобеспечения, особенно же — школьной реформы; зато премьерской крови попил достаточно. В ходе одной нехарактерно откровенной дискуссии Гордон заявил Тони, что не понимает, зачем менять что бы то ни было в государственных школах. Он, дескать, сам посещал государственную школу — и не жалуется. Тони надавил на него, и Гордон с неохотой признался — его школа была особая, он учился по экспериментальной программе, т.е., по сути, посещал шотландскую разновидность грамматической школы.

Гордон всегда пытался усидеть на двух стульях. В СМИ правого направления он представал противником вступления Британии в Евросоюз; в СМИ левого направления горячо высказывался о необходимости искоренения бедности. Он обхаживал «Гардиан», особенно — корреспондентов Полли Тойнби и Джеки Эшли; заверял их, что, если Тони уйдет с поста, лейбористское правительство займется внедрением левых стратегий и аннулирует все компромиссы новых лейбористов. В оппозиции Гордон подавал себя сторонником Евросоюза; попав в правительство, заделался евроскептиком в надежде на поддержку Руперта Мёрдока и газеты «Сан» и начал кампанию по внедрению моральных ценностей среднего класса, милых сердцу Пола Дакра, редактора «Дейли мейл».

Однако бесконечно сидеть на двух стульях не получится — рано или поздно свалишься. Макиавелли рассказывает о том, как Аппий, лидер децемвирата, ввел в заблуждение римский плебс, пустив слух о своем низком происхождении, но, придя к власти, столь быстро изменил стиль поведения, «что ни у кого не нашлось причин не признать коварство его ума»[103]. Лидеру Макиавелли советует менять поведение на соответствующих этапах правления, «прежде чем такое изменение лишит его сторонников... иначе лидер останется без друзей — и будет свергнут»[104]. В оппозиции, где Гордон фактически пребывал с 1997 по 2007 год, еще можно было дурачить обе стороны. Но, став премьером, Гордон очень быстро обнаружил, что не находит поддержки ни у левых, ни у правых. Он проявил бы куда большее благоразумие, если бы отдал предпочтение либо левым, либо правым — тогда бы его поддерживало по крайней мере одно крыло.

С самого начала истинным камнем преткновения между Тони и Гордоном был не налог на наставничество и не «городские академии», а требование Гордона к Тони — назвать дату ухода с премьерского поста. С выборов 2001 года Гордон регулярно пытался «подвинуть» Тони к отставке. На одном собрании он заявил, что примет евро, если Тони уйдет с поста лидера; на другом — что на тех же условиях выделит средства на реформу социальной сферы. Тони пытался задобрить Гордона: мол, если Гордон перестанет воспринимать все его начинания в штыки, он, Тони, пожалуй, и не будет претендовать на третий премьерский срок. Гордон не внял. Он возлагал большие надежды на первую после летнего перерыва встречу с Тони (сентябрь 2001-го); был уверен, что Тони наконец назовет вожделенную дату. Сияющий, Гордон явился к нам в офис — а через час вышел мрачнее тучи. Он требовал от Тони отставки, Тони отказался наотрез. Гордон в своей обычной манере (на повышенных тонах) назвал их дело «вопросом чести»; дескать, за Тони «должок». Несколько оклемавшись после этого выпада, Тони рассказывал: когда Гордон вскочил и навис над столом, он, Тони, всерьез испугался за свою жизнь. Секретарю Кабинета министров, Ричарду Уилсону, Тони заметил: канцлеры не вечны.

Военные действия велись безо всякого учета внешних обстоятельств. Вскоре после трагедии 11 сентября Тони позвонил Гордону — хотел спросить совета. Гордон же воспользовался звонком как возможностью в очередной раз потребовать даты отставки. Тони в сердцах бросил трубку. В тот период я лишь один раз наблюдал приподнятое настроение Гордона — оно было связано с информацией об угрозе жизни Тони от рук террористов, каковую информацию добыл военный кабинет. В 2001 году Тони признался: стратегия Гордона состояла в том, чтобы измотать его, сделать его жизнь несносной и вынудить к отставке; не на таковского напал.

Мы надеялись, что из отпуска по уходу за ребенком Гордон вернется с ощущением необходимости думать о будущем (принимая во внимание его личное горе[105]); надежды не оправдались. Гордон потребовал места в Национальном исполнительном комитете[106] и принял на себя обязанности Тони относительно Евросоюза. В ноябре того же года Гордон явился к Тони с вопросом: «Зачем ты все это затеял?» Тони хотел удалиться по причине «перехода конфликта из категории стратегических в категорию личных»; бросил Гордону: «Ты в правительстве не один». В марте 2004 года Гордон грозил устроить в правительстве раскол, если Тони не согласится освободить премьерское кресло сразу после очередных выборов. Тони его угрозы мало праздновал.

В отношениях между Тони и Гордоном вызывает интерес следующее обстоятельство: газетные репортажи об обострении борьбы неизменно отличались асинхронностью истинному ходу дела. Всякий раз, когда СМИ спохватывались и бросались печатать статьи о «военных действиях», таковые уже бывали временно прекращены и двое соперников трудились в тандеме. Зато в периоды, когда пресса сообщала о гармонии между премьером и канцлером, я вздрагивал от криков, что просачивались под дверь «логова». Через несколько минут оттуда вылетал разъяренный Гордон и, подобно ракете, проносился мимо моего стола.

Гордон вбил себе в голову, что его сделка с Тони состоялась в ноябре 2003 года, за ужином у Джона Прескотта. Он ожидал ухода Тони в 2004 году. Тщательно готовился. Выбрал людей в команду переходного периода, в том числе — нового главу Номера 10, и начал оскорбительную для тогдашних сотрудников Тони кампанию по их прельщению новым режимом. Приспешники Гордона вели индивидуальные атаки на людей Тони; утверждали, что Гордон хочет проводить с ними больше времени. Вдобавок Гордон принялся вникать в тонкости внешней политики. Впрочем, продолжалось это недолго. Война возобновилась в 2004 году, когда на горизонте замаячили выборы. В декабре Гордон потерял самоконтроль и обозвал Тони лжецом, мошенником и плутом. «Тот, кто не хозяин своему слову, не имеет права называться христианином», — заявил Гордон. Тони выгнал его из кабинета. Мне он признавался, что подумывал об отставке и возбуждении кампании против лидерства Гордона в партии, правда, лишь среди лейбористов — членов Парламента, а не среди всей коллегии выборщиков, включающей профсоюзы и рядовых членов партии лейбористов. Я сказал, что идея никуда не годится — уж очень смахивает на шоковую отставку Джона Мэйджора, также имевшую цель осадить «негодяев» и ни к чему не приведшую[107].

Тем не менее репортажи о противостоянии Тони и Гордона вносили в Кабинет определенную смуту. В январе 2005 года Джек Стро призвал обе стороны прекратить распри. Наша проблема заключалась в том, что лейбористы были склонны считать Тони и Гордона равно виновными в междоусобице; говорили, что они друг друга стоят. Ваш покорный слуга, наблюдатель далеко не беспристрастный, считал войну односторонней. Алистер Кэмпбелл и Филип Гоулд опасались, как бы разногласия не спровоцировали наш провал на выборах 2005 года. Под давлением Кабинета Гордон сделал шаг от роковой черты. В марте 2005-го он вышел из «логова», глотая слезы, — было объявлено перемирие. Гордон сообщил СМИ, что Тони будет участвовать в выборах и что его, Гордона, бюджетный план спас положение. Питер Мандельсон позднее обвинял Тони в «продаже права первородства, каковую продажу спровоцировала кратковременная паника Алистера и Филипа». Впрочем, другие варианты поведения измыслить трудно. Период перемирия, растянувшийся с марта по апрель, был для нас очень сложным; рекламному ролику для предвыборной кампании лейбористов, снятому Энтони Мингеллой, мы дали свое название — «Любовная история II», ибо ролик показывал трогательное сотрудничество Тони и Гордона. Подготавливая манифест для пресс-конференции (апрель 2005-го), Гордон пытался вынудить Тони к публичному обещанию передать ему власть после выборов. Со своей стороны Гордон соглашался на обещание не возражать против действий Тони. Предложение было отклонено.

В дневнике я записал, что медовый месяц закончился через двенадцать часов после дня выборов. Буквально назавтра Гордон снова приступил к Тони с датой ухода. А неделю спустя сказал ему: «Значит, ты таки остаешься на четвертый срок». Тони рассмеялся. Гордон постоянно возвращался к теме и в конце июня заявил Тони следующее: «В прошлом году ты меня кинул, когда от нашей сделки открестился. Ты обязан назначить дату». В октябре Гордон снова напомнил Тони, что за ним «должок», и потребовал пресловутой даты, однако добавил: даже если Тони эту дату и назначит, у него, у Гордона, все равно доверия к нему нет. Через несколько недель все повторилось — появление Гордона и требование назвать дату. Тони сказал, что подумывает об уходе в конце 2007-го, чем поверг Гордона в шок. Взбешенный Гордон пригрозил «слить подробности». Правда, ничего не ответил на вопрос, какие именно подробности. Тони предложил вместе поужинать и обсудить, что делать с новым лидером консерваторов, Дэвидом Кэмероном. «Ты же сам за ним стоишь», — буркнул Гордон. И ужинать с Тони отказался. В прессе стали появляться статьи о том, как Гордон пристает к премьеру с датой ухода; Гордон публично заявил, что никаких дат не требовал. И в следующий свой визит захотел «ясности». Тони спросил, не подразумевает ли Гордон под «ясностью» все ту же дату. Гордон ответил отрицательно. В ноябре 2005 года Тони снова стал подумывать об отставке и кампании против лидерства Гордона — и снова мы убедили его воздержаться от подобных действий.

Вплоть до 2006 года, до согласия Тони освободить премьерское кресло, вопрос «когда» задавал тон его отношениям с Гордоном. Давление было слишком сильно, поддержка в партии пугала нестабильностью. Мне Тони признавался: он не хочет оставаться, раз его лидерство стало нежелательно.

Тони любил рассуждать об истинных мотивах Гордона: действительно он хочет занять самый высокий пост или на подсознательном уровне испытывает наслаждение, пестуя свои обиды и получая пинки в самый последний момент? Тони отмечал, что Гордон в прошлом регулярно отказывался от шанса стать лидером; возможно, прикидывал Тони, Гордон знал про себя, что не создан для лидерства. Пожалуй, подсознание не обманывало Гордона — достаточно вспомнить о его жалком премьерстве. Иногда он напоминал мне пса, который пытается догнать самолет; что стал бы пес делать с самолетом, если бы погоня увенчалась успехом? Вероятно, Гордон и впрямь репутацию жертвы предпочитал ответственности, которую налагает премьерство.

Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что Тони следовало сразу выгнать Гордона. Вспомним Макиавелли: «Человека, в чем-либо обойденного и обиженного, нельзя назначать на государственную должность»[108]. В первые годы пребывания лейбористов у власти Гордон достаточно часто угрожал отставкой; можно было без труда поймать его на слове, но Тони ни одним таким шансом не воспользовался. В декабре 1998 года, когда Тони потребовал увольнения Чарли Вилана (пресс-секретаря Гордона), Гордон, обливаясь слезами, пригрозил собственной отставкой. В 1999 году дело было посерьезнее — Гордон пустил слух о своем желании возглавить Международный валютный фонд. А в 2004 году Тони рассказал мне, как предлагал Гордону председательство во Всемирном Банке; с другой стороны, непонятно, как бы мы выбили эту должность, если во Всемирном Банке традиционно председательствуют американцы.

Впервые об увольнении Гордона Тони заговорил в апреле 2001 года, еще до выборов. Схема была уже готова. В понедельник, после очередного воскресного скандала, Тони намеревался попросить меня пригласить Гордона в пятницу на решающий поединок. Если Гордон откажется сотрудничать — он просто вылетит. Мы стали прикидывать, кого назначить канцлером вместо Гордона. В ноябре 2001 года эта должность досталась бы Чарли Кларку; в январе 2003-го — Джеку Стро; в ноябре 2003-го — Джону Рейду. Последний едва ее не получил. В июле 2003 года, после особо крупной ссоры с Гордоном, Тони сказал, что снова хочет обрести политическую мощь, а значит, в ноябре «решит проблему по имени Гордон». Ибо пока Гордон торчит в Казначействе, толку от премьер-министра Тони Блэра не будет. Тони затеял мини-перестановку до летних каникул, с тем чтобы ближе к концу года устроить перестановку более серьезную и назначить Гордона секретарем по внешней политике. Если Гордон откажется, его уволят, причем сочувствие товарищей по партии ему в этом случае не светит. Гордона эти планы взбесили; в Казначействе он заявил, что уйдет в отставку, не дожидаясь предложения новой должности. Однако обе перспективы — отставки и увольнения — серьезно его напугали, и он сдался. Увы: в октябре 2003-го произошла утечка информации, сделавшая невозможным претворение в жизнь замечательного плана Тони. В тот самый день, когда о перестановке напечатали в газетах, Гордон явился к Тони в кабинет и с ухмылкой вопросил: «Ну что, больше не видишь смысла меня перемещать?»

Имеются объективные причины бездействия Тони в отношении Гордона. С одной стороны, устраиваемые Гордоном скандалы были несносны; с другой стороны, по мнению Тони, на Гордоне весь Кабинет держался. Можно ли разбрасываться такими талантливыми политиками? Опять же если вытеснить Гордона в задний ряд, вокруг него немедленно сгруппируются оппозиционеры из числа «старых лейбористов», и целью этой группировки будет смещение Тони. Уж лучше пускай Гордон будет «в шатре», под присмотром. Вдобавок для удаления Гордона нужны веские причины, иначе оно будет выглядеть как зависть со стороны Тони; а поскольку мы всегда замалчивали Гордонову скандальность, люди нас просто не поймут. Я окрестил проблему «Гордоновым узлом»; разрубить сей узел нам так и не удалось.

Отчасти потому, что привязанность Гордона к Тони исчислялась не одним годом, поменять стиль отношений почти не представлялось возможным. Тони, впрочем, понимал, что упустил момент. В июле 2005 года он с мрачной миной спросил меня: «Как по-вашему, Джонатан, — надо было с этим человеком давно разобраться? Я здорово ошибся, да?» Конечно, он ошибся.

Джон Прескотт постоянно пытался помирить Тони с Гордоном — а сам наслаждался властью, проистекавшей из их конфликта. В глазах Тони объединение Джона с лидером-Гордоном поставило бы на его, Тони, стремлениях жирный черный крест. Гордон явно придерживался того же мнения, о чем говорили его отчаянные усилия завоевать поддержку Джона. Гордон посещал все парламентские опросные сессии, на которых Джон Прескотт выступал от лица Тони — хотя нередко игнорировал таковые, если Тони сам отвечал на парламентские запросы. В 2004 году Гордон выделил деньги Министерству Джона, хотя всем остальным министерствам бюджет урезал. В 2005-м обещал Джону должность заместителя премьер-министра, когда сам займет премьерское кресло (по его расчетам, после очередных выборов). Наживка, даром что ничего общего не имела с реальностью, оказалась очень аппетитная. Вдобавок Джона ужасала перспектива отставки. В своей служебной квартире он дал ряд обедов «в знак перемирия»; даже порывался устроить обед в Дорнивуде[109] (надо сказать, что Гордон отказался обосноваться в этой загородной резиденции, положенной ему по должности); увы — обеды не способствовали продлению ни одного из перемирий.

В марте 2005-го Джон сообщил мне, что сделка между Тони и Гордоном была заключена у него дома, за обедом, в ноябре 2003-го. Гордон, уж можно не сомневаться, до всеобщего сведения довел информацию о другой сделке, имевшей место еще в их с Тони бытность в оппозиции. Даже Джим Каллаган в мае 2002 говорил Тони: дескать, и ему Гордон поведал о пресловутом обещании; дескать, по его, Джима, мнению, Тони должен обещание сдержать. Тони выдал свою версию событий. Ни о какой сделке не может идти речи, поскольку Гордон свои обязательства не выполнил. С самого 1994 года, когда Тони вступил в борьбу за лидерство в партии, он пытался умаслить Гордона, предлагал ему позднее стать его преемником, говорил о большой роли в правительстве, которую они с Гордоном сыграли бы, если бы действовали сообща. В ноябре 2003 года Тони, что называется, обложили со всех сторон. Еще в первых числах, в квартире на Даунинг-стрит, за стаканчиком подкрепляющего, он признался мне, что чувствует себя будто в осаде — гут и Гордон, и Майкл Говард, и СМИ, и ситуация с Ираком. Явно именно это состояние заставило Тони дать Гордону понять: после выборов он, пожалуй, откажется от лидерства в партии. Однако Гордон и слышать не хотел об этом quid pro quo[110] подразумевавшем поддержку реформ с его, Гордона, стороны. Поскольку Гордон с самого начала не выполнял своих «обязательств по договору», нечего и удивляться, что Тони не передал ему лидерства. К июню 2004 года Тони убедился: Гордон не имеет (и никогда не имел) намерения поддерживать его реформы. Стало быть, и власти он не получит, по крайней мере из рук Тони. Раз не выполняешь условий сделки, не рассчитывай на их выполнение второй стороной; особенно если вытянул обещание силой. Кстати, именно эту мысль Макиавелли повторяет на все лады, чтобы правители лучше затвердили урок: «Ни государь, ни республика не станут соблюдать условий сделок, заключенных под давлением»; «вселяют уверенность лишь те договоры о мире, в которых проявилась воля к миру с обеих сторон»; «обещания, вынужденные силою, не выполняются».

Впрочем, как бы то ни было, имела ли место пресловутая сделка или не имела, а Тони в конце концов передал лидерство Гордону. Увы, Гордон, добиваясь этого лидерства, допустил ряд ошибок, которые задали тон его пребыванию у власти. Скажу больше: по этим ошибкам сразу можно было сделать вывод, что премьерство Гордона будет провальным. Первую ошибку я еще в 2004 году окрестил «стратегией царя Ирода»; заключается сия стратегия в том, чтобы пресечь соперничество уже в зародыше. Как ни странно, Гордон даже Кена Ливингстона[111] рассматривал как соперника. В 1999 году Гордон заявил Тони: не отпирайся, мне известно, что Ливингстон у тебя служит противовесом мне. В 2001-м Гордон буквально взбеленился, узнав, что Тони тайно встречался с американцем Бобом Кили, специалистом по общественному транспорту (Ливингстон пригласил Кили для оптимизации работы лондонского метро)[112]. Протокол встречи, который вел один из госчиновников Номера 10, попал в руки Эду Боллсу. Одной мысли, что Тони говорил с Кеном Ливингстоном, Гордону было достаточно, чтобы подбить Ника Брауна на выпад против Тони в Кабинете. После заседания в Кабинете Тони сказал Гордону: будешь продолжать в том же духе — вылетишь; Гордон пропустил угрозу мимо ушей.

С Аланом Милбурном и Стивом Байерсом, как с потенциальными претендентами на корону, Гордон еще хуже обходился. Оба подвергались с его стороны настоящему артобстрелу; министерства, ими возглавляемые, Гордон держал на голодном пайке. В 2005 году он потребовал отстранить Алана Милбурна от деятельности координатора выборов, а на его место поставить Дугласа Александера — тогда, дескать, так уж и быть, соглашусь участвовать в кампании. В 2006 году, в течение всего периода перемирия, Гордон изводил Тони требованиями не давать ходу Алану и Стиву Байерсу. Когда в 2002 году Тони сделал Чарльза Кларка председателем партии, Гордона чуть удар не хватил. Крайне не понравилось ему и продвижение Дэвида Милибанда, Джеймса Пурнелла и Пата Макфаддена, произошедшее в 2006 году; Гордон вполне справедливо распознал в этих троих представителей нового поколения блэритов — потенциальных претендентов на премьерский пост. Что касается Джона Рейда, его Гордон боялся по-настоящему. В результате постепенной «амортизации» внутри Кабинета Джон Рейд «продвинулся» за столом заседаний и помещался теперь рядом с Гордоном; ваш покорный слуга с наслаждением наблюдал недовольные гримасы, искажавшие Гордоново лицо всякий раз, когда Джон толкал речь. Джон, заметив очередную гримасу, мне подмигивал: дескать, глядите, как человек мучается. Со стороны Гордона столь беспощадное выживание потенциальных соперников было, конечно, ошибкой. У него не осталось в Кабинете ни друзей, ни сторонников. Гордона на дух не выносили и не упускали случая насолить ему.

Одной из причин слабости Гордона как премьера был тот факт, что его на этот пост не избрали. В поддержку Гордона выступала бы законность избрания, если бы он принял вызов и выиграл идейный спор внутри партии. Увы, Гордон полагал, что, если людям будет дозволено голосовать, они проголосуют против него; поэтому-то он и предпринимал все меры для удушения конкуренции в зародыше. Его курс я назвал «стратегией неотвратимости». Для подрыва репутации своих врагов — членов Кабинета — Гордон задействовал матерых политтехнологов Чарли Вилана, Дэмьена Макбрайда и Эда Воллса. Эти трое весь Кабинет держали в страхе. Гордон жаждал внушить своим коллегам: он — дофин, все права на корону принадлежат ему. Чарли Фальконер справедливо заметил: «Девяносто пять процентов членов Кабинета не сомневались, что следующим премьером станет Гордон Браун; из них девяносто пять процентов были против его кандидатуры». Даже Дуглас Александер, один из сторонников Гордона, в октябре 2006-го обронил: дескать, бороться-то за лидерство Гордон борется, а вот на выборах ему не победить, пока линию поведения не изменит.

Позиция Гордона вообще отличалась парадоксальностью. Он дистанцировался от Тони и их прежних отношений, но это как раз объяснимо. В конце концов, за десять лет премьер всем поднадоел, хотелось увидеть новое лицо и новый курс действий. Однако Гордон почему-то выставил на всеобщее обозрение собственные слабости и недостатки. Он, например, стал позиционировать себя дальновидным стратегом, в то время как все знали: Гордон — блестящий тактик в политике и по натуре задира, но разработка долгосрочных стратегий — не его конек. Гордон называл себя противником пиара, а сам нанял коварнейших пиарщиков, каких когда-либо знала британская политика. Гордон говорил, что он выше политики — и немало предпринял для создания весьма слабого «правительства всех талантов»[113]; в то же время у него была репутация яростного защитника интересов своей партии, не приемлющего даже самых разумных предложений представителей других партий. Гордон обещал сократить — а на деле увеличил — количество политических назначенцев в Номере 10. Итак, Гордон выставлял свои недостатки на всеобщее обозрение; стоит ли удивляться, что они жестоко аукнулись ему во время премьерства? Слишком долго Гордон называл черное белым, а белое — черным, а поскольку это сходило ему с рук, он возомнил, будто и слабости Гордона исчезнут по Гордонову хотенью.

Гордон никогда не задумывался, а что, собственно, он станет делать с властью; в этом — его самая серьезная и самая нелепая ошибка. Внутрипартийные выборы по крайней мере обозначили бы для него причину желания стать премьером и помогли бы определиться с программой. Странная ситуация: человек с младых ногтей жаждет некой должности, однако не снисходит до определения вещей, которые хочет изменить. В 2005 году Гордон сказал Тони, что план у него имеется, однако до ухода Тони он этот план не раскроет. По заявлению, которое в 2005 году Дуглас Александер сделал корреспонденту «Гардиан» Полли Тойнби, Гордон «кипит планами», однако, будучи спрошенным о конкретных предложениях, он вымучил лишь изъятие из школ автоматов по продаже газировки. На самом деле у Гордона был всего один план — сместить Тони. Еще в 2003 году Тони сказал что-то вроде: «Попомните мое слово, Джонатан, — наш Гордон станет «крайне осторожным» премьером; его деяния сведутся к дополнительным налоговым скидкам». Тони оказался абсолютно прав. Консерваторы имели все возможности построить выборную кампанию вокруг Гордона — блокатора реформ. Стань премьером любой другой член лейбористской партии — и в 2010 году никакая выборная кампания консерваторам вовсе бы не светила. Тогда, пожалуй, лейбористы остались бы у власти.

Просматривая свои дневники, я буквально на каждой странице натыкаюсь на упоминания о двух проблемах. Первая — это постоянные попытки уладить ситуацию с Северной Ирландией. Вторая — бесконечные перечисления необоснованных требований или нелепых действий Гордона Брауна. Сейчас трудно понять, почему Тони это терпел — и как у него хватало терпения. Ясно же: надо было сразу гнать Гордона в три шеи или по крайней мере угрожать увольнением в соответствующих выражениях, чтобы не заносился. Впрочем, сомнительно, чтобы Гордон в принципе мог не заноситься. Амбиции растравляли ему душу; остановить его было невозможно. Макиавелли справедливо отмечает: «Столь сильно обаяние власти, что жажда ее целиком охватывает человеческое сердце, и оно уж не оставляет амбицию, сколь бы высоко человек ни поднялся».

Пожалуй, без дофинов лидерам легче бы жилось. Без сомнения, принцы Уэльские веками были для британских монархов как бельмо на глазу. Конечно, отсутствие явного преемника не спасло Маргарет Тэтчер в 1990 году. Однако если лидер не желает становиться жертвой шантажа, ему следует иметь нескольких потенциальных преемников, на выбор, и поощрять их к соперничеству. Лидер должен быть уверен, что ни у одного из его коллег влиятельность не выйдет за известные пределы, и пресекать такую напасть в зародыше, пока цена ее не стала слишком высока. Макиавелли советует справляться с подобными ситуациями на ранних стадиях, ибо самое главное для государя — «вести себя с подданными так, чтобы никакое событие — ни дурное, ни хорошее — не заставляло его изменить своего обращения с ними, так как, случись тяжелое время, зло делать поздно, а добро бесполезно, ибо его сочтут вынужденным и не воздадут за него благодарностью»[114].

Потенциальным же преемникам полезно заранее подумать о том, что они станут делать, получив власть. Им не следует бояться соперничества на выборах — напротив, нужно рассматривать выборы как шанс поднять ту или иную проблему и получить право делать то, что они затеяли. Можно при желании дистанцироваться от своих предшественников, однако нельзя чернить их, нельзя вызывать их недовольство — иначе предшественники прочно засядут в Палате общин и станут, подобно Теду Хиту, плести интриги, каковое плетение существенно осложнит жизнь новоиспеченному правителю.

Тони всегда выигрывал в политических битвах. Гордону не удавалось остановить замыслы Тони — он только замедлял и усложнял процесс, и в итоге Тони не смог пожать плоды своих реформ, пока лейбористы оставались у власти. В целом период премьерства Тони отмечен прискорбной потерей времени и напрасной тратой усилий. Гордона называли «мягким левым» старой закалки; более левым, чем Тони, «настроенный» на представителей «Средней Британии», колеблющихся и потому способных создать перевес; называли справедливо. Но бунтовал Гордон не по причине идейных разногласий. Он поставил себе единственный вопрос: «Кому править?»; вопрос, который красной нитью проходит через все написанное Макиавелли.

Нашему вниманию Макиавелли представляет многих правителей, «приобретших власть злодеяниями»; один из них — сицилиец Агафокл. Пороки в этом человеке сочетались с «силой духа и телесной доблестью»[115]; власть он получил не по счастливой случайности, а в результате собственных стараний. Причем в процессе практиковал «убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость, а всем этим можно стяжать власть, но не славу»[116]. Таким образом, «памятуя его жестокость и бесчеловечность и все совершенные им преступления, мы не можем приравнять его к величайшим людям»[117].

Гордон в конце концов добился своего. Он стал лидером, но его дурные поступки ему аукнулись, причем довольно громко. Говоря словами Макиавелли, «силою легко заполучить титул, однако титул еще не дает силы». Что касается Тони, Гордоново поведение лишь усложнило ему управление страной и отравило пребывание на посту премьер-министра.