Быть учеником Николая Коляды — хорошо. Коляда создал на Урале не просто собственную драматургическую школу с явственно ощутимыми традициями, но и инфраструктуру, позволяющую даровитым екатеринбуржцам выходить на свет, быстро менять местную известность на широкую, общероссийскую. Николай Коляда щедр: не переставая успешно выдавать собственную творческую продукцию (для справки: к настоящему времени Колядой написаны 70 пьес, у Островского их было 48, у Шекспира — 37), он «обустраивает» первые шаги карьеры для своих подопечных. В каждом интервью не забывает замолвить словечко об учениках, на собственном сайте вывешивает их пьесы, распространяет тексты по театрам. Не человек, а литературное агентство. Сказывается и коренное русское радушие, и сентиментальность театрального человека из провинции, выбившегося в разряд самых востребованных отечественных драматургов, и «отеческая» ответственность. На самом же деле есть и более глубокая причина литературного радушия. Все проще… и все глубже.
Дело вот в чем. Коляда не верит в это привычное театроведческое утверждение: дескать, драматург опережает развитие драматического искусства и предлагает консервативному искусству театра пути развития. Как ни скажи, суть его «системы обучения» остается той же: драматург может состояться только в театре и никогда — на бумаге.
Коляда тащит своих учеников в театр, в буквальном смысле слова «забрасывая» их в жизнь — сразу «в люди», минуя стадию «университетов». Умеющий плавать да выплывет, не умеющий — просто не станет драматическим писателем, профессионалом, настроенным работать с театром, а не писать для него. Николай Коляда верит в то, что театральная практика «замажет» любые драматургические недостатки. Для него, если угодно, вообще не существует понятия законченной пьесы — любой текст требует сценической доработки. Драма — прикладной жанр. Со сцены она лучше звучит, чем выглядит на бумаге. В жанре «драмы для чтения» ни сам Коляда, ни его ученики не работают. И вот логичная новость последних месяцев: в Екатеринбурге создан «Коляда-театр», в котором будут идти пьесы мастера и его учеников.
После такой преамбулы банальное название сборника «Репетиция» начинает играть разноцветьем красок. Писать пьесу — значит уже начать ее репетировать. Для Коляды — актера и режиссера — это очевидно.
Пьеса, давшая заглавие книге, принадлежит перу Ольги Бересневой. И этот интересный текст, быть может, максимально приближен к «основным параметрам» школы Николая Коляды. Режиссер и актриса (конечно, любовники) в пустом театре репетируют пьесу. Текст — не сказать чтобы стихи в прозе, но отменно ритмизированный диалог. Речь мягко плывет и стелется, и оттого нервный процесс репетиции оказывается гармоничным и идилличным. В театральные репетиции вклинивается личная жизнь, сюжет пьесы замещается реальными взаимоотношениями. Театр становится реальностью, реальность — театром, и в этом глубоко естественном для Коляды и его учеников соединении конфликт оказывается соположен душевному покою. Жизнь и сцена сливаются в одну протяженную историю противоречивых человеческих отношений.
На обложке книги изображен пустой театральный зал, на который сверху, из-под плафона, где должна бы находиться люстра, выливается поток грязи. Графика принадлежит постоянному соавтору Коляды, сценографу Владимиру Кравцеву. Его рисунок, вероятно, должен напомнить, что мы имеем дело с так называемой «чернухой» в театре. И таких пьес — жестоких, неприглядных и «варварских» — здесь большинство: это и «панковские» зарисовки Евгения Леончука «Die Mдuse», и «Занимательная арифметика», и тексты Василия Сигарева, и его «эпигон» Татьяна Филатова с текстом «Торс лысого кучера», и пьеса Надежды Колтышевой «Ментовская новогодняя».
Модный теперь и самый известный ученик Николая Коляды Василий Сигарев представлен уже многажды прославленным текстом «Пластилин», поставленным в двух театрах Москвы «Черным молоком» и текстом «Фантомные боли» — о нездоровой девушке, которая пережила гибель любимого человека и ищет замещения своей «фантомной боли».
«Пластилин», если угодно, — знак новой волны в современной драматургии. Писателю удалось совместить очень «прозападную» форму письма, берущую исток в экстремальном европейском кино (рваная, дискретная инфраструктура мелко-мелко нарезанных сцен, действующих на зрителя как ослепительные фотовспышки), моду на ядовитые, злобные, душераздирающие тексты о жуткой беспросветности бытия и отличное знание российского провинциального контекста. В заводском уральском городе прозябает подросток Максим, тинейджерской грубостью и отменным сарказмом отвечающий на возмутительную тупость окружающей жизни. Но парню, так и не успевшему осознать свою особость, в этом мире не выжить. И он погибает, успевая по-своему отомстить негостеприимной жизни и проклясть ее на веки вечные. С помощью пластилина и олова он вылепливает для своих врагов огромный фаллос, чтобы послать их всех куда следует. «Пластилин» — это ужас российской глубинки и патологической глубины в ожесточенных сердцах. Картины «Пластилина»: подлая школа, плюющая в души детей; родители, бросающие чад на попечение еле живых бабушек; нищета и отсутствие перспектив на будущее; беглые солдаты, использующие мальчиков «по назначению»; попустительство милиции — словом, простой кромешный ад привычной всем жизни. «Пластилин» — прорыв не только в общем контексте современной драмы, но и прорыв для Василия Сигарева. Остальные его тексты более чем традиционны, впрочем, не теряя от этого искренности и качества. Сегодня они вызывают правомерный интерес у театров. Но если «Пластилин» призвал себе на помощь адекватную экстремальную режиссуру Кирилла Серебренникова, то «Черное молоко» и другие пьесы Сигарева — скорее удел режиссеров с сентиментально-ностальгическим настроением (Сергей Яшин и Марк Розовский в Москве). Начинают ставить Сигарева и в антрепризах. В этом году он самый популярный драматург.
Еще один участник «Репетиции» — Олег Богаев — был первым из трех учеников Николая Коляды, получивших престижную Антибукеровскую премию. В свое время он написал «Русскую народную почту» — одну из самых существенных современных пьес, которая обошла многие российские сцены и тем самым невероятно подняла престиж новой драматургии. В «Почте» взаимодействовали некто (одинокий пенсионер Иван Жуков, который ведет сам с собой переписку) и бесчисленная рать его фантомов-респондентов: Елизавета Великая — королева Англии, Владимир Ленин, марсиане и клопы. Развиваясь, Олег Богаев ушел сегодня не в ту сторону, в которую следовало бы от него ожидать. Он стал писать пьесы не из жизни обиженных и униженных Ванек Жуковых, а из жизни искусственных персонажей, которые окружают этого униженного человека.
Театр — искусство, изначально развернутое на человека, на драматизм человеческого бытия. Богаев же презирает закон, который гласит, что если в театре начинают оживать предметы, является нечто фантомное и призрачное, то тут же вместе с ними на сцену восходят искусственность, ходульность и безжизненность. Преодолеть эту закономерность мог только символист Морис Метерлинк в «Синей птице». В старой пьесе Олега Богаева «Мертвые уши», к примеру, авторы книг из местной разоренной библиотеки (Гоголь, Толстой и другие) ходили по домам и искали себе новых хозяев.
В пьесах, опубликованных в сборнике «Репетиция» («Фаллоимитатор» и «Телефункен»), представлен именно этот искусственный мир суррогатов, в который ушел с головой много обещавший автор. И уже теперь кажется, что сочиняет он пьесы не для драматического, а для кукольного или радиотеатра или вообще занимается возрождением мультипликации в уральском регионе. В «Телефункене» театру предлагается разыграть сюжет из жизни радиоприемников и радиол. Живет такая радиосемья в одной квартире: старые аппараты ворчат и вспоминают старую, довоенную жизнь, а молодые влюбляются, женятся и рожают маленькие японские плейеры. Трогательно, умильно, сентиментально, да и только!
Олег Богаев испытывает жалость не к человеку, а к вещам, как Плюшкин в блестящей интерпретации Владимира Топорова. Современный театр между тем требует, думаю, исключительного правдоподобия, жесткой реальности, бескомпромиссности и ядовитости эмоций — как, скажем, в текстах других екатеринбургских драматургов, братьев Пресняковых, процветающих без опеки Николая Коляды.
Тот же «кукольный» эффект заметен в пьесе «Пыль» Анны Богачевой, где в антикварном салоне взаимодействуют семь мраморных слоников и свинья-копилка. Замечаем его и еще в одной пьесе Олега Богаева — «Фаллоимитатор»: «новая русская женщина» Вера Павловна, очень богатая и очень несчастная, заводит себе наконец настоящего любовника — резиновую куклу — и начинает новую половую жизнь. Достаточно только на миг представить себе тот театр, который сможет вывести на сцену актера в соответствующем силиконовом костюме «эротической куклы», и сразу поймешь, как быстро сходит на нет весь гуманистический пафос Олега Богаева. Смешно и… как-то глупо, ей-богу!
«Фаллоимитатор» — не единственная пьеса, посвященная теме социального расслоения российского общества. В пьесе Надежды Колтышевой «Семечек стакан» мир так же четко делится на очень бедных и быстро разбогатевших. И, как и можно было предположить, в результате различных сценических превращений оказывается, что у богатых на душе одна гнусь, а униженные и оскорбленные, хоть и бедны, — честны и чисты. В текстах молодых авторов почему-то реализуется чувство социальной мести, свойственное скорее старшим поколениям. Крутая баба оказывается несчастнейшей женщиной, униженной мужем-воротилой, а ее партнерша, продавщица семечек, остается при своих и предпочитает свободу унижению, как та худая полевая мышь, нанесшая визит трусливой и толстой домовой мыши, бегающей от кота.
Если не замечать суперизвестного «Пластилина» Василия Сигарева, который опубликован в этом издании не в первый и даже не во второй раз, лучшей в сборнике, на наш взгляд, окажется маленькая пьеса Анны Богачевой «Иллюзион». Богачева унаследовала от учителя самый сильный драматургический эффект, в котором Николай Коляда — дока: соединение страшного и сентиментального, сближение двух неблизких ощущений. В «Иллюзионе» Школьница встречает Даму с неадекватным поведением — знаменитую циркачку Стеллу, а теперь городскую сумасшедшую. Сближаясь с девочкой, клоунесса рассказывает ей историю блистательной карьеры Стеллы и Эдгара — цирковой пары — и ее печальный финал: гибель партнерши в автокатастрофе. Разоблачаясь перед благодарной слушательницей дальше, Стелла вдруг оказывается… переодевшимся в женщину Эдгаром, сохранившим в себе супругу в буквальном смысле слова. Трагическая клоунада, трагическая история любви… Очень неожиданный текст!
Николай Коляда создал драматургическую школу, на которой, по-видимому, будет держаться российский репертуар в ближайшие десятилетия. Ее законы состоят в смеси почти детской наивности и необязательно вытекающей из нее искренности. Часто в неловких пьесах Коляды, равно как и в его неловких спектаклях, вдруг пробуждается великая магия, нечто фантастическое. И бесформенность, нерегулярность, нарочитая неправильность такого искусства — залог свободы, в которой может «зародиться» сила. Парадокс Коляды состоит в том, что в разные моменты он может сравняться с великими, а может — с любым драматургом из числа дилетантов. Ученики повторяют это свойство пера Коляды. Иногда и у них получается.
В любом случае вместо того, чтобы рецензировать все это в качестве текстов, имеет смысл дождаться и посмотреть, в каких царевен, дурнушек или милашек, преобразятся эти «лягушки» на драматической сцене.