Новый мир. № 3, 2003

Выцвели луж голубые камеи,

Вдоль по обочинам — пыльные рвы,

А по лугам все лежит и тускнеет

Скифское золото старой травы.

Снова сквозь ветви березы и ели

Ветреный полдень разлил стеарин.

Каждою ночью поет у постели

Желтая птица весенних равнин.

В крапчатых перьях некроткого нрава

Тонко выводит, склоняясь ко мне,

Как закипает зеленая лава

Там, в глубине, у древесных корней.

Скоро! Подступит, прорвется, нахлынет

Сквозь раскаленные поры земли,

Мусор и хлам — захлестнет, опрокинет,

Словно враждебной страны корабли!

Если скажу, что напрасны усилья:

Время вселенной подходит к концу, —

Благословенные пестрые крылья

Больно ударят меня по лицу.

Если под вопли взбесившейся стаи

В зимнюю полночь придется уйти,

Желтая птица меня не оставит,

Тень ее будет бежать впереди.

Читает мама моя роман,

Блестят очки на носу.

Но Мама всех бесконечных мам,

Конечно, живет в лесу.

Она огромна, она стара,

Но все норовит расти.

В глубокой чаще ее нора,

И лапы ее — в шерсти.

Сминает ели ее живот,

Угодьям чиня урон,

Как будто она проглотила взвод,

А может быть, эскадрон.

Но хоть боится ее когтей,

Похоже, сам Сатана,

Лесная Мама не ест людей,

Не ест никого она.

Встает во весь беспримерный рост

В предутренней тишине,

И пьет молоко заплутавших звезд,

И лижет бочок луне,

И жаждет Мама весь мир объять,

И шепчет в сырой рассвет,

Что будет насмерть она стоять

За этот безумный свет.

Она воркует, она рычит

Среди бескрайних лесов,

И этот голос во мне звучит

Сильней других голосов.

Ужасно линючие кошки,

Достаточно грустные книжки,

С мостком деревянным картина.

В январских узорах окошки,

Кроватка для рыжего мишки

И — маленькое пианино.

Артачились нот закорючки,

Тускнела в пыли полировка,

Ленивые кошки — скучали.

А мамины тонкие ручки

По клавишам били неловко.

«Средь шумного бала, случайно…»

Но к маминой робкой досаде

Росла я с решением жестким

И в этой разлуке повинна.

Ты в крохотной нашей мансарде

Казалось мне слишком громоздким,

О маленькое пианино!

В том доме — серьезные люди,

Хрусталь, и сверкающий кафель,

И девушки правильный профиль…

По клавишам бегает пудель,

Любитель печенья и вафель,

И кличут его — Мефистофель.

Весенним хмельным дуновеньем,

Слепым неподкупным судом

Прекрасные дети затменья

Однажды приходят в твой дом.

Немерено их обаянье,

твою озарившее клеть.

Какие, мой Бог, расстоянья

Сумели они одолеть!

Покуда их вечные очи

Томят обещаньем любви,

Не видишь — истерзаны в клочья

Одежды и руки твои.

А видишь… и гонишь сомненья,

Мечтаньями ум иссушив, —

Прекрасные дети затменья

Дороже бессмертной души!

Беспечны, жестоки и лживы,

С повадками диких зверей

В ответ на твои же призывы

Возникли они у дверей.

Дрожите же, ветхие стены!

Лети, роковая стрела!

Какие нас ждут перемены!

Какая глубокая мгла…

Полдневного луча горячий грошик

И на столе меж черствых хлебных крошек

Остывший чай.

В лесную глухомань, такая жалость,

Не нужно уходить, как оказалось,

Чтоб одичать.

Под крана неисправного журчанье

Забыть речей значенье и звучанье —

Таков итог.

Вселенная глуха на оба уха.

Стучит в стекло разгневанная муха,

Ей невдомек.

Судьба всегда пристрастна и дотошна,

Но, может быть, совсем неплохо то, что

Все решено,

Что за окном — ни облака, ни птицы,

И никуда не надо торопиться

Давным-давно.

Все время ждешь чего-то,

То выходных, то денег.

И ходишь на работу,

И смотришь чертов телик,

Куплеты сочиняешь,

Микстуры принимаешь

И никогда не знаешь,

Кого ты обнимаешь.

Растишь свои фиалки,

Глотаешь бутерброды,

Латаешь плащик жалкий

Запредпоследней моды,

Удачу заклинаешь,

Полтинник занимаешь

И никогда не знаешь,

Кого ты обнимаешь.

Бросаешься в романы

И не глядишь под ноги,

Зализываешь раны

И думаешь о Боге,

Сомненья прогоняешь,

Волненье унимаешь

И никогда не знаешь,

Кого ты обнимаешь.

Стою, в душе звериной просвет не находя,

Над песенкой старинной слезами изойдя.

Не тенор при капелле, раскормлен и усат,

Ее мы с мамой пели сто тысяч лет назад.

Горланили дуэтом, два брошенных птенца,

А думали при этом — синхронно — про отца,

Что, мол, кому-то крышка, кранты, как ни крути,

А наш-то, докторишка, у смерти на пути.

Мы вслух его бранили, грехи его копя,

Мы так его любили! Безмолвно, про себя…

Из подкаблучной дали, с восточной стороны,

О, как его мы ждали! Как были мы верны!

Сквалыга-алиментщик, смотавшийся в астрал!

Игрок, фигляр, изменщик, он всех нас разыграл!

Я сердце заклинаю, чтоб было как броня.

Я до сих пор не знаю, любил ли он меня.

Ах, белые халаты! Ах, жизни торжество!

А жизнь — одни заплаты и больше ничего!

Паршивая шарада! Грабительский кредит!

Вот смерть — святая правда — слепа и не щадит.

Монеты света не зароешь,

Сна золотого не продашь,

Ладонью небо не закроешь,

Звезды заветной не предашь,

Пусть говорят — не вечно маю

Сады и головы кружить,

Не плачь, не плачь, теперь я знаю:

Мы будем жить! Мы будем жить!

Где свищут в кущах духи леса

И ткут зеленое сукно,

Где опустившийся повеса

Цедит дешевое вино,

Где океан хрипит угрозы,

Где травы жаркие по грудь,

Где окровавленные розы

Роняет Бог на Млечный Путь,

В потоках воздуха и ливней,

Ночных машин, прозрачных рыб,

В пересеченьях ломких линий

На грубых гранях древних глыб

Пребудем мы — вселенской солью,

Сильны, как в мае дерева,

За то, что нашей скотской болью

Была Вселенная жива.