Новый мир. № 3, 2003

Вестник лилию держит в руке, как свечу,

Чтобы не обознаться — та ли дева пред ним,

Чтобы не принять служанку, рабыню — за госпожу;

Промах (он знает) будет непоправим.

Дева потупилась, будто томима виной, —

Не понимая, к чему испытующий взгляд

Странника и отчего у него за спиной

Эти огромные светлые крылья блестят?

В левой створке Иосиф строгает и ходит удод;

В правой створке гора и над нею виденье Креста;

Ангел решился: вот сейчас он колени согнет

Перед невестою — и разомкнутся уста.

Снова небо вспомнил я ирландское,

Обижанье вперемешку с ласкою:

Словно мать, присевшая на корточки,

Утирает слезы детской мордочки.

Мокр в ее руке платочек скомканный,

Над его лицом ее — как облако,

От чьего малейшего движения

Происходит плача продолжение

Или слез мгновенных высыхание,

И улыбка — и в носу дыхание.

Как хорошо проснуться одному,

смотреть, младенчески не узнавая,

на белый потолок своей пещеры,

на ослепительный холодный день,

снега, деревья, гаражи и трубы,

на елку праздничную, как Иосиф,

наряженный на пир, — за Рождество

перевалившую, а там уж скоро

и старый Новый год, и непонятно,

что дальше делать — праздновать, пенять

на календарь или, навьючив сумку

на ослика седого, отправляться

в тот край, где ласточки не лепят гнезд,

а только вьются меж рекой и небом;

где корни пышных пальм, как когти грифов,

в земле сжимают ребра мертвецов;

где даже посох, воткнутый в песок

(как сказано в одной старинной книге),

тотчас же «летарасли и листочки

пущает, а порою и цветет…».

Глаза твои колкие как колосья

Я слышу их шорох перед грозою

Глаза твои колкие как колосья

Забрось в меня синие эти зерна

В сухую бесплодную почву сердца

Глаза твои колкие как колосья

Они не взойдут никогда я знаю

Посеянные между светом и прахом

Глаза твои колкие как колосья

О черные жернова созвездий

Я б эту жизнь хранил, как пайку хлеба

за пазухой хранят в платочке чистом,

завязанном так туго, чтоб зубами

не развязать. Но может ли голодный

за вечность не отколупнуть ни крошки,

а раз отколупнув, остановиться?

И что вначале было — хлеб иль голод?

А этот человечек с хвостиком,

что заявиться в мир намерен,

но, будучи в душе агностиком,

ни в чем особо не уверен, —

мир дан ему лишь в ощущениях,

и если в нем живет догадка

о неких новых измерениях,

то неосознанно и шатко…

Еще он, как монах с котомкою,

дойдет в своих мечтах до края

и голову просунет, комкая

пелены и завесы рая;

и зреньем ярким огорошенный,

небес ошеломленный славой,

о коей прежде знал не больше он,

чем левая рука — о правой, —

что он, зверек метафизический,

почует в первый миг свободы,

счастливо избежавший вычистки,

прошедший все круги и воды, —

уже решившись биться внаглую

за дар случайный, бесполезный, —

что он поймет, увидев Ангела,

держащего его над бездной?