Новый Мир ( № 9 2008)

ural>.

“Что происходит в „Куполе”, в повествовании, почти лишенном событий, но от которого невозможно оторваться? <...> Героиня уклоняется от любых отношений в плоскости человеческого и влюбляется в ландшафт. Не слишком изобретательно, скажете вы. Да, соглашусь я, фабула не слишком экстраординарная, — если только не добавить, что влюбленность эта — оказывается взаимной” (Александр Иличевский).

Дмитрий Володихин. День патриота. — “Москва”, 2008, № 3.

“<…> первый адекватный праздник 4 ноября пройдет не раньше, чем случатся два важных события. Во-первых, на Красной площади в этот день должен пройти военный парад. Во-вторых, по улицам столицы следует провести большой крестный ход”.

Людмила Вязмитинова. Лаборатория слова. Замкнутость и разомкнутость авторского пространства в стихах Данилы Давыдова и Федора Сваровского. — “Топос”, 2008, 30 июня .

“Однако среди онтологического пиршества 90-х — конструирования мира от лица „Я” как творца и части этого мира — творчество Данилы Давыдова выделялось особой приверженностью характерному для концептуализма виду скепсиса, в пору его расцвета направленного не столько на показ невозможности истинно личного высказывания и основанной на нем достоверной картины мира, сколько на исследование причин этой невозможности”.

“„Я” его [Федора Сваровского] текстов, представляющих собой остросюжетные баллады, пребывает как бы вне (или — над) создаваемого им мира, населенного множеством практически равнозначных „он”, так называемых „маленьких людей” или „людей из толпы”, находящихся в разных, но одинаково трагичных, скорее даже безысходных обстоятельствах, навязанных им миром”.

Александр Гаврилов. “Культурная политика — c’est moi! ” Беседу вела Варвара Бабицкая. — “ OpenSpace ”, 2008, 6 июня .

“Сосуществование журналов „Воздух” и „Арион” хотя бы объяснимо. Существование журнала „Поэ(бой)” действительно вносит легкую шизофреническую окраску во всю эту историю, но можем ли мы сказать, что у журнала „Поэ(бой)” нету читателя?

У поэзии по-прежнему страшно невыстроенный потребитель. Мы не знаем, кто ее читает. То, что современную поэзию можно форматировать в такую глянцевую штуку и адресовать потребителю глянцевой журналистики, — черт знает, может, и можно! Затея дикая, но не дурная. А реализация, действительно, и дикая, и дурная. Нельзя тырить у поэтов стихи и публиковать их без спросу. Ну — нельзя. Вообще, это одна из мыслей, которая лежит в основе всей нашей деятельности — Института книги, литературного агентства, „Книжного обозрения”: с литератором нельзя обращаться как со скотом. Нельзя брать его за ноздри и тащить в стойло! Нельзя употреблять его бесплатно на сельскохозяйственных работах — нельзя, нельзя, нельзя!”

Герои на длинном поводке. Владимир Шаров — не диктатор на бумаге. Беседовал Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 19, 5 июня .

Говорит Владимир Шаров: “<…> наверное, если бы Виктор Топоров согласился написать предисловие к моей книге, я был бы очень рад. Вообще хочется быть прочитанным и понятым каждым, кто держит в руках твою вещь: машинисткой, редактором, критиком, художником, конечно, друзьями”.

Линор Горалик. “Шляпу можешь не снимать”: современный эротический костюм. — “ПОЛИТ.РУ”, 2008, 27 июня .

“Вопросы формального определения предмета, о котором пойдет речь ниже, стали для автора самой неприятной частью работы над статьей. Почти любой собеседник, с которым обсуждалась начатая работа, немедленно требовал строго определиться с тем, что именно мы, в целях плодотворного ведения разговора, будем считать „современным эротическим костюмом”. В результате полугода мучительных попыток составить ряд сколько-нибудь успешных сложносочиненных предложений по данному поводу автор пришел к решению сделать данный вопрос (а не ответ на него) одним из основных предметов обсуждения в этой статье”. Статья опубликована в журнале “Теория моды” (2008, выпуск 6).

Питер Гринуэй: кино — это инженерная технология, которая скоро исчезнет.

Беседу вела Александра Кисель. — “Коммерсантъ”, 2008, № 108, 26 июня .

Говорит Питер Гринуэй: “Не беспокойтесь о кино, это эфемерное создание, которое очень скоро перестанет существовать. Есть шесть видов искусства, которые существовали всегда: архитектура, театр, музыка, скульптура, литература, живопись. Но время от времени появляются синтетические, эфемерные виды искусства, которые используют элементы других видов искусства, но со временем исчезают, как это наверняка случится и с кино. Кино ничего не изобрело. Оно только использует то, что было изобретено другими шестью видами искусства, оно только тиражирует приемы. <...> Прошло всего 25 лет со дня изобретения медиаарта как такового, это даже не жизнь одного поколения, поэтому мы ждем нового поколения, которое должно сказать свое веское слово и как-то объединить все виды искусства, показав миру что-то новое и изощренное”.

Андрей Громов. Человек хотящий. Секс как культурная доминанта. — “Русская жизнь”, 2008, 5 июня .

“<...> мы живем в мире, где секс является не столько физиологической, сколько культурной доминантой. <...> Лидия Гинзбург дала очень точное определение пошлости: неправильно выстроенная и примененная иерархия ценностей. Так вот доминирующее положение секса — это и есть совсем неправильно выстроенная и решительно неправильно примененная иерархия. А мир, в основе которого заложена системная пошлость,-— это все-таки не здорово”.

“<...> масскультурный образ секса оказывается в кричащем отрыве от самой сексуальной реальности. Секс — это что угодно, но только не красиво, гладко и роскошно. Тут совсем другие эмоции, совсем другие притягательные силы, все совсем другое”.

Гейдар Джемаль. “Послание общества на изначальной презумпции несвободы...” Беседу вел Алексей Нилогов. — “Русский Журнал”, 2008, 27 июня .

“Экстремизм есть правовая мифологема, изобретенная либералами. <...> Либералы придумали экстремизм, потому что они одержимы культом собственного комфорта и благополучия, рождающим страх перед любой неопределенностью, из которой может вырасти некая угроза или вызов. Либералы, будучи артикулированным инвариантом „женского сознания”, заточены на перманентность, предсказуемость и безопасность. Все, что не совпадает с этой установкой, есть „экстремизм”...”

“<...> Ницше являлся, по совести говоря, попросту либералом, правым либералом. И это все объясняет! Это отмычка и к секретам его ненависти к христианству, и к его пониманию идеализма, и к его концепции „сверхчеловека”, представляющего собой до предела идеализированное самоописание либерала, каким он бы хотел себя видеть”.

Даниил Дондурей. Время новых варваров. — “Российская газета”, 2008, 18 июня .

“В кино начался период смены поколений. А это значит: серьезный кризис старых представлений о кинематографе и, следовательно, — авторов, приоритетов, тенденций. <...> И это нечто совсем иное, нежели позиция „Тодоровский-младший против Тодоровского-старшего”. Это всегда смена самих типов художественного мышления. Так появляются Кирилл Серебренников, Алексей Мизгирев, Анна Меликян, Борис Хлебников, Алексей Попогребский, Игорь Волошин и та же самая Валерия Гай Германика, вокруг которой, похоже, будут скрещиваться копья. <...> А Валерия Гай Германика (может быть, через десять лет такое сравнение покажется слишком для нее шикарным)-— такая же экстремистка, какими были в изобразительном искусстве начала

ХХ века представители „Бубнового валета”, „Голубой розы”, „Ослиного хвоста” — объединений, казавшихся чудовищными по сравнению с „Миром искусства” с его потрясающим мастерством, редкостными эстетическими решениями, наследованием русской и французской живописным школам. И вдруг в 1907 году приходят люди, казалось бы вообще не умеющие рисовать... хулиганы. Сегодня их произведения продаются по огромным ценам, а они признаны классиками мирового искусства. Я совсем не хочу сказать, что Гай Германика будет признанным мэтром. Я просто обращаю внимание на некий импульс, заметный содержательный тренд: молодые люди чувствуют неудовлетворенность и по отношению к отцам, и ко всем другим художникам межеумочного

последнего десятилетия”.

Сергей Есин. Маркиз Астольф де Кюстин. Почта духов, или Россия в 2007 году. Предисловие Анатолия Королева. — “Российский колокол”, 2008, № 3 (22) .

“По жанру это, пожалуй, мистический памфлет...” (Анатолий Королев).

В этом же номере “Российского колокола” — большая поэтическая подборка Василия Казанцева. К сожалению, все стихи в этом журнале зачем-то набраны курсивом.

Михаил Золотоносов. Мистификация Владимира Сорокина. — “ OpenSpace ”, 2008, 11 июня .

“Со слишком уж большим нажимом Сорокин подал „Заплыв” как книгу „ранних повестей и рассказов”, чтобы все было на самом деле так просто. С одной стороны, подзаголовок, только что процитированный, с другой стороны, мозолят глаза даты: 1978, 1979, 1980, 1981 гг. Откуда такие залежи после двух- и трехтомника? Забегая вперед

доказательств, начну с того, чем следовало бы закончить: книга эта — мистификация, напоминающая о соответствующих проделках Казимира Малевича. И все даты тут следует писать в кавычках: „1978”, „1979” и т. д. Трудно точно сказать, что за этим стоит: то ли просто желание предложить читателю игру, то ли забота о создании своей фиктивной биографии. В любом случае чтение довольно унылой книги становится гораздо более интересным”.

“Таким образом, можно предложить гипотезу о желании Сорокина утвердить свой приоритет постмодерниста путем существенного — на 15—17 лет — смещения начала постмодернистских опытов на период разгара соцреализма и оказаться хронологически как можно ближе к „Москве—Петушкам” (1970). Едва Сорокин успел очнуться от юности — и сразу же в 23 года стал писать как завзятый постмодернист. Рождение постмодернистом до превращения постмодернизма в массовое явление — это, очевидно, и есть цель всех мистификаций и тоже, кстати, вполне постмодернистский жест. Оказаться в одной компании с Малевичем, по крайней мере, забавно”.

Алексей Иванов. “Талант — это качество твоего мышления”. Беседовал Игорь Михайлов. — “Литературная учеба”, 2008, № 2, март-апрель.

“Я довольно редко перечитываю свои старые произведения. Разве что какой-нибудь критик достанет „выдиркой” из контекста, тогда злобно схвачу свою книжку, чтобы убедиться, какая же критик сволочь”.

Николай Калягин. Чтения о русской поэзии. Чтение седьмое. — “Москва”, 2008, № 3.

“Переходя к биографии Катенина от биографии Дениса Давыдова, словно бы попадаешь в ноябрьскую ночь после майского дня. Если уж говорить о незаслуженно горьких писательских судьбах в России XIX столетия, то тут судьба Катенина в первую очередь приходит на ум. Катенин в нашей литературе — имя невеселое”.

Среди прочего: “Согласитесь, что обыкновенный человек наших, например, дней говорит о Пушкине вещи сплошь правильные и умные („наше все”, „родился в 1799 году” и прочее) именно потому и только потому, что Пушкин не задевает его за живое. Обычный наш современник твердо знает, что Пушкин — величайший поэт России, но теплоту, тревогу и живость испытывает, перечитывая в двадцатый раз „Золотого теленка” или „Мастера и Маргариту”. Вот об этих книгах он способен иметь свое суждение-— способен, от полноты сердечной, сказать о них какую-нибудь смешную глупость: назвать Ильфа и Петрова „классиками”, булгаковский роман — „литературным шедевром” и т. п. Правильные же слова о Пушкине, которые наш современник по временам произносит, — это чужие слова, заученные с грехом пополам на школьных уроках литературы. Произнося эти слова, наш современник освобождает от них свой организм и, надо думать, испытывает облегчение”.

Максим Кантор. Шапито размером с пирамиду. Почему высокое искусство не имеет шансов на внимание. — “Новая газета”, 2008, № 45, 26 июня .

“Цирк размером с пирамиду Хеопса — вот символ сегодняшнего общества. <...> Характерной чертой языческой демократии является отрицание великого ради гигантского”.

“Отличие сегодняшнего балагана от балагана средневекового состоит в том, что изменился объект иронии. Не народ смеется над властью, а власть имущие потешаются над народом”.

Светлана Кекова. Крушение миражей. Философская антропология Федора Степуна. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2008, № 6 .

“Трагическое артистическое „многодушие” порождает особый феномен артистической любви: трагическое „многолюбие”. Реализация этого „многолюбия” зависит от типа артистической души. Степун выделяет два типа <...>”.

“Сам философ Ф. Степун в своей жизни и философии вполне преодолел „переслегиновщину”, что, очевидно, было ознаменовано переходом из лютеранства (именно в протестантизме корни романтизма и нездорового мистицизма, равно как кантианства и неокантианства, глубинная суть которых — иллюзионизм) в православие”.

Андрей Ковалев о Тимуре Новикове . — “ OpenSpace ”, 2008, 7 июня .

“На пресс-конференции перед выставкой Тимура Новикова в музее ART4.ru я попал в сердцевину скандала. Когда мне предложили выступить, в начале своей речи я произнес слова „гомосексуализм” и „фашизм”. Поднялся страшный шум, Африка (Сергей Бугаев) на меня чуть не с кулаками бросился. Дальше мне ничего сказать не дали. А я, собственно, имел твердое намерение присоединиться к хору славословий, источаемых в адрес моего любимого художника, дружбой с которым горжусь”.

Когда падают горы... Памяти писателя и дипломата Чингиза Айтматова. — “НГ Ex libris”, 2008, № 20, 19 июня.

Говорит Павел Басинский: “Говорить критически об Айтматове сложно — писатель он настоящий, который навсегда останется в литературе. Но правда есть правда. Лучшее в его творчестве — это то, что идет от Киргизии, от гор и табунов. Айтматов завораживает ранними вещами: „Прощай, Гюльсары!”, „Тополек мой в красной косынке”, „Белый пароход”, „Пегий пес, бегущий краем моря”. <...> „Тавро Кассандры” — все понимали, что этот роман неудачный — для памяти Айтматова лучше говорить правду. В романе „Когда падают горы” все, что про снежного барса, горы, как всегда, удалось. Но философия... <...> Через русский язык Айтматов вышел на мировой уровень. В последнее время каждая его новая строчка переводилась в Германии. Но пройдет время — останутся только его ранние вещи”.

Критик, от которого не спасут адвокаты. Владимир Бушин: “Меня только

сейчас стали признавать…” Беседовал Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, № 21,

26 июня.

Говорит Владимир Бушин: “Я считаю, что строчки: „Я один Кузнецов, остальные обман и подделка” и, например, „Моя фамилия — Россия, а Евтушенко — псевдоним”-— одного уровня бездарности. Кстати, мои стихи Кузнецову не нравились. Во всяком случае, именно этим Станислав Куняев объяснял, почему он их не печатает”.

Майя Кучерская. Сопротивление материала. Роман Александра Архангельского “Цена отсечения” о жизни русского бизнеса — яркая публицистика в прозе. — “Ведомости”, 2008, № 111, 19 июня .

“Но чем ясней, кто кроется за героями, тем очевиднее, что отношения этого текста с реальностью слишком уж прямолинейны. И ощущение, будто читаешь не художественный роман, а очередную красивую и умную колонку Архангельского, все нарастает. Ткань повествования трещит и рвется от обилия авторских наблюдений, мыслей, от всей этой документальности и злободневности. Нет, „Цена отсечения” все же никак не классический роман. Это произведение в специфически „архангельском” жанре, не подлежащем тиражированию, органично сочетающем публицистику и художественность. Все лучшие книги Архангельского в этом жанре и написаны — и биография Александра I, и недавняя „1962. Послание Тимофею”...”

Майя Кучерская. Вечные ценности. Грех — не беда. — “Ведомости”, 2008,

№ 117, 27 июня.

“Случилось событие исключительной важности. Я не про футбол. В свет вышла первая за последние десятилетия непереводная светская сказка об искушении, соблазне и бесах. Не придурковатых фольклорных чертиках, а самых настоящих бесах — умных обманщиках, сражающихся за человеческую душу. Сказка называется „Агата возвращается домой” (М., „Гаятри”). <...> Линор Горалик заговорила на темы, которые в современной русской литературе практически не обсуждаются. (Исключения есть, но их ничтожно мало.) <...> Никто из нынешних писателей (да и режиссеров) не описывает грех как нарушение нормы, потому что представления об этой норме так восхитительно расплывчаты и неточны. Жизнь, знаете ли, сложнее… Ни „Анны Карениной”, ни „Бесов” не может появиться сегодня не потому, что нет Толстых и Достоевских, а потому, что нет авторов, готовых пережить падение своего героя как катастрофу. Точно малые дети, современные художники зажмуриваются как раз в этом месте. Ну, кроме Линор Горалик. Но и она недаром заговорила о механизмах искушения и дьяволе на языке архаичного жанра — сказки, словно бы понимая: в нормальном романе и говорить-то об этом неловко”.

Максим Лаврентьев. Когда отступает граница. Стихи. — “Литературная Россия”, 2008, № 25, 20 июня .

Девять лет прошло с тех пор,

Как еще в двадцатом веке

Хлебникова я попер —

Книжку из библиотеки.

Пусть ее читал у них

Только раз какой-то дятел,

Нет, конечно, прав таких,

Чтобы я ее попятил.

Удивляюсь сам себе:

Как сподобился на это?

Многое в моей судьбе

Остается без ответа.

Владимир Личутин. Взгляд. — “День литературы”, 2008, № 6, июнь.

“У [Юрия] Кузнецова были слегка навыкате, широко поставленные глаза жидкой крапивной зелени, иногда они наливались окалиной, кровцою и чисто воловьим упрямством. Взгляд временами был угрюмый иль печальный, грустный иль победительный, по-детски лучезарный иль сумрачный, надменный иль презрительный. Все зависело от настроения и от тех людей, кто оказался по случаю возле. В редкие минуты за высоким лбом будто зажигалась свечечка, и взгляд Кузнецова, вдруг озарившись, становился

радостным, почти счастливым, и тогда Поликарпыч взахлеб смеялся порою над самой пустяковой шуткою и по-кубански, с придыханием, гыгыкал. Смех смывал с лица его оловянный туск, размягчал напряженность скул и плотно стиснутых губ, словно бы

Кузнецов боялся высказать лишнее, особенно обидное, ставящее собеседника в тупик. Кузнецов как бы снимал на время маску и открывал свой истинный, глубоко притаенный лик, но тут же торопливо, с некоторым испугом спохватывался, чтобы не потерять особость. Потому часто разминал пальцами виски и лоб, словно тугая маска натирала лицо. И тут не было никакой игры; постепенно внешнее срослось с внутренним, духовным и натуристым, и все, от поступи до взгляда, однажды сыгранное в юношеской роли Гения как бы для забавы, стало неистребимой сутью поэта. Театральный грим не удалось, а может, и не захотелось смывать с лица. Но, несмотря на внешнюю породу и вальяжность, картинность мужицкого вида, Кузнецов отчего-то напоминал мне неустойчивый хрупкий сосуд, дополна налитый вином, которое жалко и боязно расплескать. Наверное, чтобы победить внутреннее расстройство, душевный дрызг и смятение, надо воспитывать понимание себя как отмеченного Божиим перстом...”

“Небольшого росточка, тонкокостый вологодский „вьюнош” [Рубцов], плешеватый, востроносый, пригорблый, с пригорелым чайником в руках, пьющий из железного носика „холодянку”, и Кузнецов — высокий, кудреватый, с зелеными навыкате прозрачными глазами, широкой грудью, с надменным взглядом сверху вниз. Конечно, невольно высеклась незримая искра насмешки и подозрительности. Страдающий с похмелья Рубцов

навряд ли сохранил в памяти образ спесивого парня, даже не кивнувшего в приветствии головою; он был погружен в себя, его взгляд был сама горючая печаль. Два самолюбивых поэта обитали в особых мирах, и ничто не притягивало их друг к другу”.

И т. д. И это не памфлет.

Вероника Лосская. О Записных книжках Цветаевой. — “Стороны света”, 2008, № 9, май .

“<...> ее ранняя проза, проза дневников и Записных книжек, от первой до восьмой включительно и есть тот роман, который Вячеслав Иванов ее увещевал писать”.

“Прозу ее русский читатель всегда ставит на второе место. Во Франции же, из-за недостаточного знания стихов, изданных в переводах небольшими тиражами, она воспринимается французским читателем прежде всего как удивительный прозаик”.

Игорь Манцов. Внутренняя империя. — “Взгляд”, 2008, 15 июня .

“Сюжетом или бюджетом, новыми гармониями или диссонансами, оригинальной пластикой или внутрикадровым дизайном никого нынче не удивишь. Руки связаны, фантазия ограниченна? Не беда, это позволяет умным кинематографистам сосредоточиться на интерпретации, на „паузах и тембрах”, дает возможность „продышать” канон по-своему, заново. Адресуясь к чувствительным натурам, хорошее сегодняшнее кино манипулирует так называемыми мелочами. Теперь у кинорежиссера навряд ли есть шанс прослыть „великим”, зато возможностей сделать незаурядный опус на бросовом материале, затронув при этом как „последние вопросы”, так и душевные струны внимательного потребителя, — больше, чем когда бы то ни было”.

Борис Минаев. “Духовное сектантство помогло нам выжить”. Возможен ли в России полноценный культурный андеграунд? Беседовал Ян Шенкман. — “Новая газета”, 2008, № 45, 26 июня.

“Нынешний андеграунд возник как оппозиция рыночной массовой культуре. Клубы, поэтические вечера, странные неформатные спектакли. Другое дело, что он сам стремится стать масскультурой. Большинство андеграундных людей с удовольствием встали бы на место тех, кого они презирают. А андеграунд, направленный против

официоза, еще не появился, просто потому что не успел. Он появится, если государство станет окончательным и полным монополистом”.

Славомир Мрожек. Валтасар. Автобиография. Фрагменты. Перевод с польского Вадима Климовского. — “Иностранная литература”, 2008, № 6 .

“Меня зовут Славомир Мрожек, но теперь, после того, что случилось со мной

четыре года назад, у меня новое имя, более короткое: Валтасар. 15 мая 2002 года я

перенес инсульт, результатом которого стала афазия. При афазии человек, вследствие нарушения некоторых мозговых структур, частично, а то и полностью теряет дар речи. Когда я снова обрел способность говорить и попытался вернуться к работе, пани

магистр Беата Миколайко, по профессии логопед, предложила мне в рамках курса

лечения написать новую книгу”.

“Прошу не искать тут эротических эпизодов моей биографии, потому что их нет. Я согласен, что такого рода близость между мужчиной и женщиной — самое важное

в жизни, но избегаю этой тематики из-за абсолютно интимного характера подобных

отношений, а также из-за существующей в нашей литературе несправедливости: в то время как мужчины во всеуслышание распространяются на эту тему, женщины в основном помалкивают, хотя у многих из них наверняка есть что сказать”.

“Может статься, я невольно исказил какие-то факты и рассказал о них не совсем так, как это происходило в действительности. В таком случае прошу читателей меня извинить”.

Не пересказывать “Гамлета”. Беседу вел Андрей Архангельский. — “Огонек”, 2008, № 24 .

Говорит Соломон Волков: “<...> в 30-е годы в СССР впервые была создана система распространения и пропаганды некоммерческой культуры. Массовые тиражи классики, доступные книги великих писателей — русских и зарубежных. Классика редко бывает коммерчески выгодной. В СССР под влиянием Горького классику стали внедрять сверху, обеспечив сравнительно высокий уровень образованности в обществе. Эта система просуществовала почти 60 лет — и когда она обрушилась, мы очень скоро с ужасом увидели, что вместе с наступлением свобод с огромной скоростью происходила дегуманизация населения. Нам казалось, что любовь к Пушкину или Толстому

будет передаваться по наследству, — оказалось, что это не так! Для этого необходимо постоянное усилие, пропаганда ценностей!”

“Если бы мы пользовались языком Платонова, многие проблемы истории осмысливались бы у нас гораздо более эффективно: мы смогли бы тогда выстроить более сложную и многоуровневую систему взглядов на революцию, войны, коллективизацию, террор... <...> Сегодня Платонова стоило бы буквально насаждать — как картошку при Екатерине. Он предложил универсальный язык, на котором мы могли бы сегодня говорить с миром на равных”.

Андрей Немзер. С нулями жить — не по-волчьи выть. О новом романе Дмитрия Быкова. — “Время новостей”, 2008, № 108, 20 июня .

“Незадолго до выхода „Списанных” в свет я столкнулся с его автором на какой-то тусовке; он посулил: „Мой новый роман вам понравится”. Если это не было просто светской шуткой, то Быков в целом ошибся. Роман мне не нравится. Но и метать в него молнии не могу. Потому как на зеркало неча пенять, коли рожа крива. Это я не об окружающей нас реальности (в ней, хочется верить, какие-то смыслы еще живут и рождаются), но о себе, каждодневно утрачивающем способность эти самые смыслы фиксировать, различать и понимать”.

Лиля Панн. Уроки ходьбы от Марины Цветаевой и Вернера Херцога. — “Стороны света”, 2008, № 9, май.

“И Цветаева, и Херцог, каждый в своей сфере, создали вершинные произведения модернизма, причем Херцог не поддался постмодернистским веяниям века, как бы они ни набирали силу. Кинокритики числят Херцога по ведомству культурной антропологии: человека он исследует между сильно заряженными полюсами природы и культуры. Именно в этом поле высокого и для нее напряжения выживала поэзия Цветаевой. Ничего сравнимого по радикальности эксперимента противостояния культуре в пользу природы, проведенного цветаевской „Поэмой Лестницы” (1926), в русской поэзии нет. Безумный и гениальный эксперимент. Опыты в поэтической антропологии, которые ставят фильмы Херцога, экстремальны не меньше, а иначе”.

“Именно тело — тот параметр в познании, по которому не только осмысленно, но и насущно для культурного здоровья нашей цивилизации сближать таких поэтов-антропологов, как Цветаева и Херцог. Точнее, по одной его, тела, функции. Это ходьба, функция отмирающая в homo sapiens медленно, но верно — за ненадобностью в машинной цивилизации. Мы вернулись к сердцевине нашего странного сближения: Цветаева и Херцог — поэты ходьбы ”.

Сергей Переслегин. Информация и мышление. Как золотой миллиард отвечает на новые вызовы. — “Независимая газета”, 2008, № 126, 24 июня .

“<...> высокая толерантность означает, как правило, низкую пассионарность”.

“Немыслящее большинство возникло как естественная реакция человеческого общества на нарастающую агрессию со стороны информационных субъектов и на государственную политику снижения пассионарности”.

“В мире больших информационных систем можно существовать либо за счет выдающихся личных достижений, либо — став частью соответствующей большой системы. „Немыслящее большинство” и образовало собой такую систему — социальную ткань. Социальная ткань способна поглощать и даже утилизировать любое информационное воздействие, до рекламы включительно. Она, в сущности, также является информационным субъектом, поэтому не зависит от своих конкретных носителей — индивидуумов. Да, индивидуумы не способны ни мыслить, ни действовать. Но ткань как целое способна и к тому, и к другому. Она гораздо лучше приспособлена к современной эпохе, нежели те немногие, кто позволяет себе оставаться личностями и мыслить свободно. Можно предположить, что в течение всего горизонта прогнозирования социальная ткань

будет вытеснять „обычных людей” на социальную периферию”.

Андрей Перла. Нормальная страна. — “Взгляд”, 2008, 25 июня .

“Мой добрый друг Константин Киселев, философ и политтехнолог из Екатеринбурга, недавно заметил, что в этом, свойственном российской интеллигенции, да и вообще российской публике, взгляде отражается один из важнейших недостатков российской политической культуры. Понятие нормы у нас оказалось совмещено с понятием идеала. Поэтому мы воспринимаем как ненормальное любое неидеальное положение дел у себя — и совершенно неспособны увидеть идентичные нашим проблемы в странах, которые полагаем „нормальными”, т. е. в тех, которые идеализируем”.

Валентина Полухина. Литературное восприятие Бродского в Англии. — “Стороны света”, 2008, № 9, май.

“Бродский по-английски существует, как известно, в трех ипостасях: как английский эссеист, как автор английских и как переводчик собственных стихов. Парадокс восприятия Бродского в Англии заключается в том, что с ростом репутации Бродского-эссеиста ужесточались атаки на Бродского поэта и переводчика собственных стихов”.

“Высказывания Бродского об Одене поэтов, не любящих Одена, сильно раздражали”.

“Я уверена, что если бы Бродский не писал стихов по-английски и не переводил самого себя, его репутация в Англии была бы гораздо выше”.

Поэты не будут последними. — “Эксперт”, 2008, № 26, 30 июня .

Говорит Дмитрий Кузьмин: “<...> подлинное искусство преобразует мир, влияя в итоге на всех и каждого, но непосредственно и в полной мере может быть принято и понято очень и очень узким кругом (за пределами этого круга может быть сколько угодно людей, которым кажется, что и они понимают Пушкина, Есенина и даже Мандельштама, они заблуждаются). Вопрос, однако, в том, что в этот узкий круг может войти всякий, кто этого действительно захочет: пропуск в него — усилие понимания, готовность перестраивать сознание для того, чтобы услышать поэта, говорящего на своем собственном языке. Минимальное условие для этого: люди должны знать (что поэты есть, что языки у них очень разные и непохожие, что понимать их непросто и что усилие понимания будет сторицей вознаграждено)”.

Птичьи права — на музыку. Поэту Инне Лиснянской исполняется 80. Беседу

вела Анна Саед-Шах. — “Новая газета”, 2008, № 44, 23 июня.

Говорит Инна Лиснянская: “<...> я — вечный подросток. Семен Израилевич [Липкин] говорил: „Нужно вести себя важно. Ты должна чувствовать себя уверенно. Что ты перед каждым трепещешь, читая стихи?” Но если б я была важной и непокорной, то наша совместная жизнь длилась бы недолго. Он сам был важный, серьезный и непокорный”.

Игорь Савельев. Триптих. Взгляд на “литературу двадцатилетних”. — “Урал”, 2008, № 6.

“<...> молодая литература „нулевых” годов демонстрирует все признаки самостоятельного, особого явления, течения (как угодно), и к механическому сложению людей по возрасту тут ничего не сводится”.

Дмитрий Стахов. Отягощенные славой. Вышла первая подробная биография братьев Стругацких. — “Русский Журнал”, 2008, 6 июня .

“Прежнее — советское, идеологизированное — „прогрессорство” потерпело крах, но принципы прогрессорства как такового, изложенные в повестях АБС, остались. Причем заманчивость прогрессорства для „фэнов” не уменьшается и после того, как основные герои АБС неизбежно приходят к горькому осознанию тщетности своих усилий”.

“Даже пафосность многих положений и оценок Анта Скаландиса не скрывает от читателя истинное лицо АБС, людей сомневающихся, „отягощенных славой”, но видящих и понимающих свое предназначение, свою роль, свои возможности. Скаландис, находясь полностью под очарованием АБС, по большей части не способен выдержать дистанцию от „объекта анализа”. Так, автор пишет, что „из всей огромной советской литературы уцелели до дня сегодняшнего единичные имена. <...> Подозреваю, что еще через двадцать лет уцелеют только Стругацкие”. Возможно, так и будет, спорить бессмысленно. Только почему-то хочется, чтобы в будущем, даже и не столь отдаленном, власть над миром не попала в руки ученых и уж тем более в руки „фэнов” АБС…”

Это — о книге Анта Скаландиса “Братья Стругацкие” (М., 2008, 702 стр.).

Алексей Татаринов. Диалог с Достоевским. — “День литературы”, 2008, № 6, июнь.

“Полифонизм для Юрия Селезнева — шанс для тех мрачных хитрецов, кто готов смешать Христа и антихриста, подменить добро злом, ссылаясь на амбивалентность. Соборность сохраняет свободу, но сдерживает карнавал, поощряя единство в твердом исповедании русского Христа. Если торжествует полифонизм, Достоевский растворяется в мире своих рискующих героев, а голос Ивана Карамазова равноправен голосу его брата Алеши. Если все-таки соборность, то „последнее слово” остается (и это очень важно для Селезнева) за Достоевским”.

“Кожинов ближе к Бахтину. Он больше доверяет свободе человека, что сказывается в его теории романа: „открытость”, „незавершенность”, „неразрешимость”.

У Кожинова — бахтинское спокойствие по отношение к религии. У Селезнева этого спокойствия нет. Возможно, именно поэтому Кожинов чаще писал о „Преступлении и наказании” — романе, в котором определяется философия личности, а Селезнев

чаще обращался к „Бесам” — тексту, в котором очень важна философия системы, стремящейся уничтожить христианский мир”.

Константин Фрумкин. Возможна ли религия слова. — “Топос”, 2008, 4 июня .

“Одно из самых ярких произведений русскоязычной фантастики последних лет, причем фантастики в самом точном смысле этого слова философской, интеллектуальной, является роман киевских писателей, супругов Марины и Сергея Дяченко „Vita nostra”. Роман этот стоило бы обсудить более подробно и отдельно, но в данном случае хотелось бы обратить внимание на одну, ключевую идею этого романа. Некие высшие силы путем таинственного и порою очень мучительного обучения разъясняют его героям, что все люди — это на самом деле слова. Мироздание — это текст, и люди в нем слова. Слово, которое должно быть лишь орудием коммуникации между людьми, оказывается сутью самого человека и кирпичом бытия. Такая идея могла бы шокировать, если бы она была неожиданной, — однако с тех пор, как в античной

философии появилась категория „логос”, поклонение слову стало соблазном, который всегда преследует человечество. Можно сказать, что это стереотипный соблазн филолога”.

“Обостренный экологический морализм создал секты, члены которых боятся лишить жизни даже муху. Логично увидеть людей с таким же отношением к явлениям культуры. Это может проявиться в форме молчальничества, а может и наоборот — в боязни стереть даже написанную кем-то букву. Не только шагом или дыханием, не только наступив на бабочку или приняв антибиотик, но и каждым культурным актом-— сказав (или не сказав) слово, написав повесть или сфальшивив ноту, — человек порождает или уничтожает жизнь-— вот еще одно измерение экологизма. Такой подход может быть пока бессмысленным для естествознания, но это особое мироощущение в изучении культурных явлений”.

Сергей Шаргунов. Усталые западники. “Прогрессивная” литература конца и начала века. — “Русский Журнал (Рабочие тетради)”, № 2 (лето 2008)