Новый Мир ( № 9 2008)

Собака Бунина

* *

*

Something is rotten in the state of Denmark.

Hamlet, I, IV

…подгнило что-то

в паху плода, в той самой круглой ямке,

откуда черенок торчит. Когда-то

он пуповиной был, питавшей завязь,

теперь увял и ссохся. Что-то там

бесперерывно ныло и тянуло,

тянуло вниз.

И догадался он,

что держится теперь не так уж крепко,

что дедушка Ньютон уже улегся

под деревом и только ждет сигнала,

чтоб совершилось торжество науки.

Хотя во имя торжества науки

хватило бы простой слезы, слетевшей

по той же траектории, поскольку

явления взаимозаменимы —

и непонятно, что над чем висит:

меч над Дамоклом или сам Дамокл

над вышесказанным…

Королева Маб

Все дольше сплю, а просыпаюсь чаще —

Испуганно, что твой Фальстаф, храпящий

С открытым ртом, — и сердце будто в яме,

И лоб в поту, и мысли колтунами.

...................................

Зачем ты все запутала так жутко,

Дрянная Маб, злодейка, баламутка,

Что, как к спасенью, я тянусь к отраве

И сна уже не отличу от яви?

Зачем ты мне в глаза, как вечность, дуешь?

И на губах, как бабочка, колдуешь,

И лоб щекочешь лапкой паучиной,

Клянясь, что больше ни с одним мужчиной?

Зачем вливаешь в уши небылицы,

Глумясь над правдой самою святою?

Зачем на плотно сжатые ресницы

Мне каплешь муравьиной кислотою?

Зачем я сам за нить хватаюсь жадно

И выхода ищу из подземелья?

Но все напрасно — ты не Ариадна,

Смущение мое — тебе веселье…

Дурачь, как хочешь, сонную тетерю,

Мне не распутать этих чудных каверз.

Я сорок тысяч раз тебе поверю

И сорок тысяч раз потом раскаюсь.

Я стены возведу и рвы наполню,

Я соберу обид своих дружины!

Но все напрасно — ты неудержима.

Я проиграл — я ничего не помню…

Как рыба, я хватаю скользкий воздух.

Но сколько можно доверяться юбке?

Скачи отсюда на жуках навозных

В своем возке — ореховой скорлупке!

Рождество в городе

Ярче тысячи солнц сверкает реклама колы

в школах девственниц начинается ночная продленка

шире тысячи шин накатанная дорога

ах как рвутся туда где громко и утром ломка

Не ходи на болото ночью один там страшно

водородные бомбы взрывают в игорных залах

в переходах собачьи стаи а в тех подвалах

где нас нет подают в бокалах чумные брашна

На огромном экране мечутся заяц с волком

их сменяет толстая тварь в орденах и в бармах

проплывает ведьмочка мертвая в тихой лодке

по проспекту Калинина мимо свечей фонарных

Марсианские хроники ищут воды в аптеках

их присоски шевелятся что-то высчитывая или глотая

валтасаровы пальцы чертят знаки на стенах

но читает их только больной студент из Китая

Над вертепом торговли реют морские флаги

где фонарщики елки заматывают в моталки

и снуют бесконечно счастливые лотофаги

и шуршат лакированные черные катафалки

Из “Дублинской тетради”

I

Проводив друга, любуюсь гостиничной гравюрой

Куда меня японский бог занес?

Тьма за окном, и в раме — черный пес,

Как Мефистофель, ищущий поживы.

Камин под зеркалом — и тот фальшивый.

Друг погостил и отбыл. Сколько мог,

Он скрашивал мой эрмитаж. Дымок

Растаял в сумраке, как дух печали.

Что ж, побреду назад, гремя ключами.

Каким угодно словом назови —

Бес или скука… Псина визави,

Как черный Бунин с впалыми щеками.

Прислушайся к дождю. Займись стихами.

Годится лыко всякое в строфу.

Что посоветует старик Ду Фу?

Взять в руки цинь? Или взойти на башню?

Или покликать пса, как день вчерашний?

II

Зачарованный сад

Я садовником родился,

Не на шутку рассердился…

Загадочный Вьюнок, ты — эльфа колпачок!

Ты — клада гномьего монетка, Маргаритка!

За вами чудится волшебная калитка,

Летучего кота мерцающий зрачок.

В траве беседуют Кузнечик и Сверчок,

Пугает рожками садовника Улитка;

И, обгоняя всех, замашисто и прытко

Порхает по цветам Набокова сачок.

Как я сюда забрел? И как теперь свернуть

В страну родных осин — скажите кто-нибудь, —

Где прошлогоднее гниет в сарае сено,

Где в тихом омуте — неведомая жуть,

Где у штакетника — чертополох по грудь

И королевский путь — в крапиве по колено.

III

Сижу на скамейке

Ваня + Маша

In memory of Henry and Jane Clark

from their loving children.

Надписи на скамьях

Мысль увековечить человека в скамейке

При всей ее дубовости представляется нам

Современной; хотя что-то в этой идейке,

Безусловно, восходит к фараоновым дням.

Впрочем, развитие налицо в ней,

Это совершенно новый товар;

На скамье, несомненно, сидеть удобней,

На пирамиде — я бы не рекомендовал.

Жили мистер и миссис Кларки,

Жарили шкварки, растили семью.

Ну, и… теперь вот блаженствуют в парке,

Преобразившись в простую скамью.

Что вы подумываете об этом

Метемпсихозе, Гарри и Джейн?

Что согревает вас пасмурным летом,

Кроме, простите, случайных бомжей?

Дрозд мне ответит, сорока напишет,

Может быть, даже пришлет бандероль.

Может, подарочек будет там вышит —

Крестиком шелковым желтофиоль?

Много таких же под кленами сквера,

Ересь в них — или бессмертья залог?

Федоров бы сказал: “Полумера”,

Чаплин бы дрогнул и снял котелок.

IV

Считаю дни

Тяга домой — это Роберта Гука закон:

Анекдот о французе, который вышел

В Лионе, но подтяжка, зацепившаяся при посадке в вагон,

Дернула — и он снова в Париже.

Чую — тянет-потянет. Благодарен дождю,

Который неуклонно заштриховывает, словно картину,

Клетки календаря. И отъезда жду,

Как отмщенья. Невозможно тянуть резину.

Если бы даже никто никого не ждал,

Все равно мечтаю, чтобы бдительная паспортистка

(Что-то в уме перемножив) грохнула штамп,

А там — сумка, такси, и до дома близко.

И ты промчишься по улицам, по которым водили слона,

Но окончательно сердце отпустит, когда лишь

Дверь откроется и кто-то скажет слова,

Которых, сколько ни думай заранее, не угадаешь.

Кружков Григорий Михайлович родился в 1945 году в Москве. По образованию физик. Поэт, переводчик, эссеист. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.