Новый мир. Книга 5. Возмездие

Глава 4

§ 24

Мы нашли другое убежище. После операции в Бразилиа возвращаться в предыдущее было бы равносильно самоубийству. Новая временная база, подысканная Лейлой, находилась в глубине евразийской территории — так глубоко, что узнавшему об этом было бы сложно поверить, что товарищи из МГБ об этом не осведомлены. Но Принцесса прозрачно намекнула, что публичная казнь человека, который перед этим признался в уничтожении тысяч гражданских в Новой Москве, дала отряду «Мстители» право рассчитывать на определенную негласную помощь со стороны Нового Тяньцзиня.

Группу помещений, которую мы занимали, можно было бы назвать «большой квартирой» или даже «домом», и это определение было бы вполне точным, если бы помещения не располагались в подземном бункере, погребенном под толщей земли — в одном из поселков, возникших на окраинах некогда великого города Пекина, уровень радиации в руинах которого через 40 лет после окончания Третьей мировой уже начинал становиться близким к приемлемому, если не считать единичных очагов.

У холодильника на кухне, куда я пошел за содовой, я встретил Гэвина, который явился за добавочной банкой пива. Ирландец был покрасневшим, потным и выглядел запыхавшимся. Даже в полумраке бункера, развеиваемом светом лампочки из открытого холодильника и далеким синеватым отсветом телеэкрана, мерцающего в зале, откуда я пришел, я мог видеть, что зрачки Гэвина расширены, как бывает у людей, которые находятся под веществами.

— Командир! — усмехнулся он мне бодро, схватившись за банку пива.

Череп Гэвина был все еще перебинтован в том месте, где недавно повстречался с кулаком Гаррисона. Но сейчас это не слишком влияло на его настроение.

— Как самочувствие? — осведомился я.

— Прекрасно, черт возьми! Решили с Кирой… — э-э-э… ну, немного оторваться. Жизнь коротка, чтоб ее! А мы еще и проваландались столько времени в тюряге!

— Развлекайтесь, — благожелательно кивнул я, берясь за прохладную содовую.

Ирландец, сам не замечая, как бодро двигается, опередил меня в коридоре и, махнув рукой, скрылся за дверью их с Кирой комнаты. Из щели под дверью был виден приглушённый свет и бодрая рок-музыка. В тишине коридора сквозь звуки рока был хорошо слышен громкий смех Киры, поцелуи, шорохи. Они трахались уже час третий. В принципе, люди так обычно и делают, приняв «Уни». А Кира, кажется, приготовила себе и Гэвину какую-то особенно ядреную версию этого афродизиака.

Попивая на ходу содовую, я вернулся в зал. Здесь стоял обширный мягкий уголок из дешевой надувной мебели. Я уселся на диван, залитый синим отсветом с телеэкрана, и уставился туда.

На экране была студия одного из крупных каналов, где в свою очередь еще один экран показывал в записи преисполненное гнева горделивое смуглое лицо президента ЛФ Марии Кабреры.

— … настоящее зверство! Вопиющий акт варварского насилия! — гневно раздувая ноздри, вещала ощетинившаяся президент федерации в микрофоны журналистов, окружавшие ее, как частокол. — Мне едва хватило моей выдержки, чтобы посмотреть фрагменты этой гнусной записи! Единственное призвание этого вызывающего, отвратительного фейка — попытка очернить репутацию заслуженного, честного человека!

— Значит, вы не верите признаниям Гаррисона?

— А вы считаете, я должна верить словам человека, которого эти изверги — террористы пытали и накачали наркотиками?! — возмутилась президент.

— Не из-за того ли это, что он хорошо знаком с вашим братом?

— Это еще что за инсинуации? Вы на кого работаете, молодой человек? На Патриджа?! Ну так ступайте и скажите ему — я знаю, и все знают, что это его рук дело! У нас под носом, в нашей столице, зверски убит один из людей, которые должны были стать во главе нашей новой независимой армии! Что это, если не циничная попытка устрашения жителей нашей крепнущей, расправившей крылья федерации со стороны старой загнивающей метрополии, глубоко вонзившей когти в ее молодое тело?!

— Но ведь ответственность за убийство полностью взяло на себя Сопротивление!

— Эти анархисты за что угодно готовы взять на себя ответственность!

Разгневанное лицо Марии Кабреры исчезло — и камера вновь вернулась в студию теледебатов на центральном сиднейском телеканале SMT-1. Накал страстей здесь был пуще прежнего.

— М-да, — протянула ведущая Тара Уиллис. — Подумать только! Ведь еще каких-то 4 месяца назад никто из нас и знать не знал ни о каком Димитрисе Войцеховском. Сколько раз с тех пор мы говорили о нем в нашей студии? Сложно сосчитать, сколько копий сломали тут те, кто видит этого человека героем и борцом за правду, с теми, кто считает его преступником, достойным наказания. И вот теперь — новый переворот в сознании. Человека, успевшего стать для многих людей одним из символов изнурительной борьбы за либеральные реформы и права ветеранов, вдруг освобождают из тюрьмы максимально строгого режима боевики Сопротивления. Не проходит и пары недель, как он предстает уже в новом амплуа — убийцы, решившего учинить жестокий самосуд над теми, кого он обвинил в ряде страшных преступлений…

— Да бросьте, Тара! — вдруг бросилась в бой крикливая женщина средних лет, одна из гостей студии — Мелания Вайт, сопредседательница Общества консервативных матерей. — «Самосуд?» Вы бы его еще «народным мстителем» назвали! Это — самое обыкновенное убийство! Совершенное с невиданной жестокостью! Пытать человека, накачивать его наркотиками, засовывать ему… Господи помилуй, я такое и произносить не хочу… а затем обезглавить, и выложить это в Сеть! Матерь Божья! Да это даже хуже, чем темное Средневековье!

— Вот именно, — присоединился к ней мужчина с профессорской бородкой по имени Сандор Жамель, политический обозреватель, голос которого звучал брезгливо. — И никакого «нового амплуа» я не вижу, Тара. Этот человек много раз совершал подобное ранее. Он — жестокий убийца, на совести которого больше 60 жизней. За что он и попал в «Чистилище» по приговору трибунала. Лишь исключительно опасные социопаты, звери в людском обличье, попадают туда. И Войцеховскому там было самое место. Многие из нас купились на ореол «правдоруба и политзаключенного», который создала вокруг этого жестокого наемника оппозиция, в угоду своим интересам. Теперь уже и оппозиция стыдливо молчит. Ведь теперь он совершил жестокое убийство на территории лояльной к ним Латиноамериканской федерации.

— Вот-вот! — вновь вступила в разговор Вайт. — Много теперь осталось крикунов, которые все еще пытаются построить из него невинную овечку? Разве что такие же, как он сам, наемники из этого «носка», половина из которых уже и сами сидят в тюрьмах! Кажется, что уже и его воздыхательница поутихла! Папенька, видимо, как следует отшлёпал и запретил выходить в Сеть…

— Советую приберечь свой сарказм Мелани, — предложила ведущая. — Прибереги патроны. Потому что Лаура Фламини у нас на прямом включении из Турина.

Многие в студии возбужденно зашумели. На экране я увидел Лауру, и ощутил, как сердце мгновенно начинает биться быстрее. Лицо Лори выглядело на фоне блестяще-черных волос совсем бледным — бледнее, чем когда я в последний раз ее видел вживую. Как всегда, она смотрелась собранной и серьезной. Но где-то не так уж глубоко под этой внешней пеленой я ощущал трепещущее волнение. И от этого мое сердце сжималось еще сильнее.

Она была там от моего имени. Как моя защитница. Мое воплощение. Именно так ее воспринимали собравшиеся там шакалы, норовящие меня растерзать. И вопросы посыпались на нее, как удары плетей.

— Мисс Фламини, как вы относитесь к тому, что человек, которого вы публично объявили своим спутником, бежал из места лишения свободы при помощи террористов, вошел в их карательный отряд и уже совершил кровавое убийство?! — вонзила в нее первую стрелу молодая бойкая журналистка. — Это все еще тот человек, за которого вы заступались все эти месяцы?!

— Надо обладать изрядным лицемерием, чтобы называть «местом лишения свободы» лагерь смерти, в котором неугодных людей физически уничтожают. Вы видели, на что он был похож в день своего «побега»?

— А вы слышали, что это состояние стало результатом его голодания во время заточения в карцере, куда он был помещен после того, как до смерти забил двоих и покалечил еще троих заключенных?! Вы слышали, что одному из них он выдавил глаза, а еще одному — практически отрезал заточками мужские органы?! — не унималась журналистка

— Никто понятия не имеет, что на самом деле произошло в тюрьме. Я абсолютно уверена, что это была провокация и самозащита, — спокойно ответила Лаура.

— Самозащита? Отрезать человеку яйца?! Вы шутите?!

— Как насчет вчерашнего видео? — вступила в диалог Мелани Вайт. — Вы уже видели его? Пожалуйста, выведите кадры на экран. Я хотела бы, чтобы мисс Фламини внимательно присмотрелась к делам рук своего подзащитного, которого она нам столько месяцев выставляла невинной жертвой и узником совести!

— Я обязательно должна отвечать на вопросы этой буйной провокаторши? — устало вздохнула Лаура. — Даже с оперным голосом ее не перекричишь.

— Ты еще мне язвишь?! Это — не шутки, дорогуша. Не твои обычные игры! Это — обезглавленное тело офицера, против которого ваш клиент и любовник при вашей помощи выдвинул голословные обвинения, которые не сумел доказать. Он зверски убил его, и это факт. Я хотела бы, чтобы вы снова оправдали его. Ну же! Скажите наконец при всех, что вы и это считаете нормальным — чтобы все наконец поняли, с кем имеют дело!

— Да ничего она не скажет, — презрительно отозвался Сандор Жамель. — Лучше молчите, барышня, советую по-дружески. Я удивлен, как вы вообще осмелились появиться в эфире. После того, как вся верхушка оппозиционного альянса, включая Аманду Йоргенсен, Бенджамина Боттома и вашего собственного отца, уже сделали звонки Марии Кабрере с заверениями в своей непричастности к деятельности банды вашего друга Войцеховского и ее решительного ее осудили, лучшее, что вы могли бы сделать — это просто исчезнуть с экранов.

— Я смотрю, вы все этого бы хотели. Слышать альтернативную точку зрения — не то, что нравится проплаченным подпевалам властей, да, Сандор? — не осталась в долгу Лаура.

— Лаура, многие задаются вопросом, не беспокоишься ли ты о своей безопасности, — с большим трудом вырвала слово Тара Уиллис. — Не боишься ли ты стать мишенью людей, которым твой спутник объявил войну?

— Ей лучше бояться вызова на допрос в СБС! Если ее хахаль сношается с выродками из Сопротивления, то и она! — взревел разгневанный усатый человек из зала, выпрыгивая со своего места и испепеляя Лауру безумным взглядом. — Ты хоть знаешь, овца драная, что от рук этих чокнутых террористов погиб в 89-ом мой родной сын?! Знаешь?! Знаешь, с какими людьми твой любовничек теперь в одной упряжке, а?!

— Давайте попробуем успокоиться, — попыталась урезонить всех ведущая.

Но крикуны не отступали.

— Мисс Фламини, это правда, что ваш возлюбленный не связывался с вами ни разу после своего побега из тюрьмы? Вы уверены, что ваш с ним весьма недолгий роман все еще для него актуален?

— Лаура, что у него на уме дальше? Новые убийства?!

— Вы останетесь верны Войцеховскому, даже несмотря на его открытое присоединение к жестокой террористической организации? Что об этом думает ваш отец?

Лаура осмотрела толпу крикунов усталым взглядом и покачала головой.

— Вы слышите лишь то, что хотите. Мои ответы вам не нужны. С меня достаточно.

Еще некоторое время спустя после исчезновения ее из прямого эфира в студии продолжались дебаты, которые очень быстро стали смещаться в сторону глобального политико-экономически-социального срача. Вскоре вид студии сменила заставка.

— Напомним — ответственность за жестокую акцию в Бразилиа, ставшую предметом активной дискуссии у нас в студии, взял на себя лидер Сопротивления Фримэн. В Сети появилось сообщение, на котором он сообщает, что Джек Гаррисон, высокопоставленный офицер ЧВК, был «казнен» по «приговору» не признанного «народного революционного трибунала», который «привел в исполнение» отряд боевиков во главе с Димитрисом Войцеховским, который после освобождения из тюрьмы изъявил желание присоединиться к движению Сопротивления…

Я услышал, как дверь ближайшей ко мне комнаты, из тонкой щели под которой брезжил слабый свет, тихо открывается. Затем донеслись мягкие, словно бы крадущиеся шаги. Шаги приблизились и замерли у дивана рядом со мной.

— Не было никакого трибунала, — не оборачиваясь, произнес я мрачно, отхлебнув содовой.

— А если бы был какой-то — вроде того, который «судил» тебя — это, по-твоему, что-то бы изменило? — рассудительно ответил мне вкрадчивый голос Лейлы Аль Кадри.

Я неопределённо покачал головой.

— Он получил по заслугам. И ты знаешь это не хуже меня, — резюмировала она, мягким жестом руки приглушая звуки телевизора.

— Да, знаю, — согласно кивнул я.

Но менее мрачным я так и не сделался. Мой взгляд упал через стеклянную стену гостиной вниз, в просторное помещение, которое было чем-то средним между гаражом и мастерской. Там стоял полуразобранный микроавтобус, штабели каких-то бочек, какие-то ящики. Весь этот хлам, собранный старателями по просторам Пекина, был здесь до нашего приезда, и останется после отъезда. Ши и Джером уже битый час играли там в подобие гольфа, катая шарик по лункам, сооруженным из хлама, найденного вокруг. Тень, как обычно, тренировалась в сторонке с катаной.

— Не помню, благодарила ли я тебя, что ты спас мне жизнь, — нарушила долгое молчание Лейла. — Когда Гаррисон вдруг притянул к себе оружие с помощью этого магнита, я на миг замешкалась. Со мной такое редко бывает. Я не успела бы среагировать.

— Не стоит благодарности. Я вернул лишь часть своего долга.

— Я же уже говорила. Забудь о долгах.

Тон самозваной заместительницы отряда показался мне необычным: задумчивый, даже чуть растерянный. В нем почти что не было пафоса и самоуверенности. Возможно, у Лейлы так бывает всякий раз после того, как она побывает на волосок от гибели.

— Как твои раны? — поинтересовался я.

— Я же уже говорила — это и «ранами» не назовешь, — фыркнула она, вернув в свой голос часть своего обычного металла.

В установившемся молчании я вспомнил, как все было. Не сомневаюсь, что об этом же вспоминала сейчас и она. О том, как лежала беззащитной и обнаженной на красной простыне борделя, где десятки людей до нее прежде подвергались жестоким садистским унижениям или просто трахались. О том, как Гаррисон нависал над ней угрожающей, пышущей тестостероном горой, и под его пристальным взглядом ее кожа покрывалась мурашками. О хищном свисте ремня. О хватке его мозолистой ладони на ее горле.

— До сих пор не знаю, зачем ты пошла на это. На боль, унижение. Он мог покалечить тебя. Изнасиловать, — молвил я задумчиво, хотя еще миг назад не собирался этого говорить.

Мне невольно вспомнились слова Гаррисона — о том, что в мурашках на ее коже и затравленном выражении лица он видит не только страх, но и извращенное желание. Я не хотел признаваться себе в этом, но и мне казалось, что я тоже видел это. Ископаемое, мучительно-болезненное желание жертвы, загнанной в угол самым большим и самым агрессивным самцом. Ведь именно в таком амплуа выступали самки homo sapiens на протяжении многих тысяч лет.

Еще одну форму желания — странную, иррациональную, извращенную (если не строить из себя Фрейда и не вдаваться глубоко в недра человеческой психики) — я увидел в момент, когда Лейла с Гаррисоном поменялись ролями. Когда мнимая рабыня вдруг восстала и, уже в роли безжалостной карательницы, возвысилась над одураченным, поверженным врагом. Я увидел это лишь на миг — в ее горделивой осанке и пылающем взгляде, когда она стояла и победно смотрела на парализованного Гаррисона, больше не прикрывая своей наготы.

Люди — странные, психопатические создания. И чем дальше от природной среды обитания заводит людей причудливая история их вида, тем более невероятные пируэты проделывает их психика. В воспаленном разуме человека простой, казалось бы, инстинкт, раскололся на тысячу зеркальных осколков. Превратился в столь тонкие и многогранные материи, что мы, люди, и сами уже не способны его познать, контролировать, или даже отличить от других своих столь же сложных и причудливых чувств и эмоций.

Мне вдруг вспомнились слова, которые я услышал от эсбэшников в 89-ом, вскоре после своей первой встречи с Лейлой. Тогда они сказали, что она ВИЧ-инфицирована. Я не поверил. Но это оказалось правдой. Они также сказали, что она, вероятно, заразилась, занимаясь проституцией или принимая наркотики. В это я тоже не поверил. Хотя мог бы догадаться, что бесстрашная, высокодуховная и несгибаемая наследная принцессы Бахрейна — это образ, который сама для себя соткала, пройдя через боль и страдания, маленькая, никому не нужная арабская девочка, выброшенная с самого девства на дно сиднейских помоек. Девочка, у которой не было ничего, кроме силы воли и неистового желания найти в этой жизни цель.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — произнесла Аль Кадри. — У тебя очень выразительное молчание. Его начинаешь читать, когда немного в тебе разберешься. Иногда кажется, что в тишине можно уловить целые отрезки твоих мыслей. Я точно знаю, что эти мысли обо мне. И чувствую себя так, как будто за мной подглядывают в щель, когда на мне нет исподнего.

Я перевел на Лейлу пристальный взгляд. Она была в джинсах и какой-то темной футболке. На первый взгляд ничего необычного. Но от меня не укрылось что темные волосы распущены и красиво расчесаны, а на лицо нанесен макияж, тонко и ненавязчиво подчеркивая и без того выразительные черты лица.

У меня не было идей, что сказать. Ни одно слово не было бы в такой ситуации правильным — каждое было бы сущим абсурдом. Лейла их от меня и не ждала. Довольно долго она сидела молча. Ее высокий лоб прорезала морщина. На красивом лице играли оттенки пробегающих мыслей. Наконец она спокойно изрекла:

— Хотела сказать насчет своей инфекции. Я знаю, что многие люди сторонятся ВИЧ-инфицированных. Но на самом деле вирус не опасен, если инфицированный принимает определенные препараты. Шанс заразиться от такого человека близок к нулю. При… любых обстоятельствах.

Словосочетание «любые обстоятельства», очевидно, заменило иное, которое она не сочла возможным произнести — для этого она была слишком гордой. Должно быть, Лейла полагала, что я и так пойму смысл ее слов из контекста ситуации. И она была права — я все понял.

Перед человеком, попавшим в такую ситуацию, как я, открывается широкий спектр вариантов действий. Вытаращить глаза? Сделать вид, что не понимаю, о чем она? Сморщиться от отвращения? Рассмеяться ей в лицо? Перейти на похабщину?

А может — просто понять? Ведь это именно то, чего людям так часто не хватает.

— Всё, что я говорила тебе о себе и о своём отношении к людям — правда, — продолжила Лейла, прервав неловкое молчание, упредив мои слова. — Я — самодостаточная личность. Одиночество — моя крепость, а не темница. Я давно так для себя решила. Не жалею об этом. И это не просто громкие слова.

— Знаю, Лейла, — ответил я искренне. — Знаю.

— Это так. Но иногда я просто нуждаюсь в…

Она не стала искать подходящего слова. Но я избавил ей от этой необходимости.

— Я понимаю. Это нормально. Тут нечего стесняться. Мы — всего лишь люди. Наша жизнь слишком коротка и полна всякого дерьма, чтобы создавать себе проблемы еще и вокруг этой темы.

Она согласно кивнула, с явным облегчением. Все стало проще, когда был пройден момент, который хотелось побыстрее опустить. Ее аметистовые глаза вскользь прошлись по моему лицу и всему моему силуэту — как бы оценивая их в контексте того, что сейчас могло произойти.

Я вздохнул.

— Мне… приятно, что ты прямо сказала мне об этом. Я… ценю это. Но я… не могу.

На лице арабки не дрогнул ни один мускул. Самообладание было идеальным.

— Понимаю, — спокойно ответила она.

Я знал, что она не потребует никаких объяснений. Вообще не станет продолжать этот разговор, и сделает вид, что его не было. Но все же я счел нужным объяснить:

— Дело не в инфекции, не в чем-то подобном. Просто я… м-м-м… как ты там это назвала? Я больше не «самодостаточен».

В памяти мелькнули кадры из просмотренного выпуска новостей. Расстроенное лицо Лори, на которую обрушивается шквал критики из-за ее скандального романа с человеком, оказавшегося жестоким убийцей. Растерянность в ее глазах, когда она видит на экране чью-то голову, отделенную от голого туловища, и понимает, что это совершил тот самый человек, с которым она еще недавно ела круассаны в пекарне Жерара в Сент-Этьене, делясь своими невинными секретами.

— Я надеюсь, что она стоит этого, — наконец изрекла Лейла.

Я знал, что она на самом деле имеет в виду, говоря «стоит этого» — не о цене моего отказа от случайного секса с ней, о котором мы оба вскоре забыли бы, отправляясь на очередное задание, с которого вряд ли вернемся живыми. Она говорила о цене отказа от самодостаточности. Выхода из-под защиты крепостных стен, которыми она так сильно дорожила. Снайперского прицела, который тот, кто любит, обречен всегда чувствовать на спине любимого человека, а значит — и на своей собственной.

Я знал, что она не нуждается в моем ответе. Понимал, что у суровой воительницы Сопротивления был свой сложившийся взгляд на то, кого представляет собой и чего достойна Лаура Фламини, либеральная правозащитница, дочь политика и избалованной поп-дивы.

Но я все-таки ответил:

— Знаешь, в таких случаях ты не задумываешься. Любишь, и все. Это довольно глупо. Но в этой глупости есть некий смысл. Смысл, который ты, нащупав, уже не хочешь ни на что другое променять.

Я сидел перед телевизором еще довольно долго после того, как Лейла ушла, переключая с одного канала на другой. Война, политика. Политика, война. Кризис, сокращения, зарплаты, фондовые рынки. Снова политика, снова война.

Лишь краем глаза я видел, как Лейла в гараже внизу говорит о чем-то с Ши Хоном, который как раз окончил свою партию в «мусорный гольф» с Джеромом. Краем уха услышал, как эти двое проходят мимо. Несколько раз мне показалось, что из комнаты Лейлы доносятся звуки — не столь интенсивные и бурные, как из комнаты Гэвина и Киры, но ощутимые. Звуки не особо беспокоили меня. Но я все-таки увеличил громкость звука на телевизоре, чтобы он их заглушил.

Примерно через полчаса явился Ши Хон с банкой пива. Кореец выглядел чуть взъерошенным и не столь мрачным, как обычно. Он плюхнулся на кресло напротив, и уставился вместе со мной в телевизор, потягивая пиво.

— Помню, как мы сидели примерно так в Элис-Спрингс, — первым нарушил я молчание.

— Давно это было, — отозвался тот, усмехнувшись, и хлебнул еще пива. — Жаль, что мне еще тогда не удалось научить тебя уму-разуму. За эти годы ты бы смог многого достичь, имея правильные приоритеты.

— А как же, великий учитель ЧеГевара, а как же, — не скрывая сарказма, усмехнулся я. — Жаль, ты не видел только что выпуска новостей на SMT-1. И вообще не смотрел новости в последние девять лет.

— Зомбоящик — одна из немногих вещей, о которых я вообще не скучал.

— Смотрел бы хоть иногда, чтобы понимать, что думают о таких, как ты, девяносто пять процентов людей на этой планете. И каковы шансы того, что они вскоре присоединятся к вашему «революционному фронту». Неплохо отрезвляет.

— Зомбированные массы никого на хрен не волнуют! Все революции вдохновлялись парой процентов пассионариев. Такой будет и наша. И вот еще! Кончай уже с этим — «ваши», «вы». Ты теперь — один из нас!

— Ваш Фримэн озвучил это так, как будто я принес ему присягу на верность. Но я такого не припоминаю. Припоминаю, как говорил о ситуативном союзе и некоторых общих интересах…

— Это все «бла-бла-бла». Не получится быть «наполовину беременным», Димон. Забудь наконец о своей прошлой жизни. Приходит время, когда ты переходишь черту. И в этот момент эти самые девяносто пять процентов зомби-телепузиков начинают люто тебя ненавидеть. Ибо именно так им велят относиться к настоящим революционерам их хозяева. И их больше не интересует, что ты скажешь, как ты перед ними оправдаешься. Все. Баста. Ты для обывателей — изгой. Понять тебя смогут отныне лишь такие, как ты сам, твои братья и сестры по революции. Их немного. Но лучше иметь немного верных друзей, чем кучу непонятных сукиных детей вокруг. Я это понял еще в интернате. Или даже раньше — в детстве, на пустошах.

Я неуверенно покачал головой.

— Знаешь, скажу тебе о другом, — вдруг распрямив плечи по спинке дивана и довольно улыбнувшись, заговорил Ши. — Я знаю, что первым наша Принцесса присматривалась именно к тебе. На тебя девки всегда были падкими. Так вот, ты — редкий идиот! Хотя я этому рад. Но ты не представляешь себе, что ты упустил!

— Может, и так, — не стал спорить я.

— Жизнь слишком коротка, чтобы страдать херней, и мастурбировать, а тем более лишь мысленно, на девку, которую тебе, давай посмотрим правде в глаза, больше никогда не суждено будет увидеть. Эта юристка — ещё одна часть твоей прошлой жизни, брат.

— Не думаю, что ты знаешь меня настолько хорошо, как тебе кажется, Ши.

— Не знаю. Скорее чувствую. И очень надеюсь, что мое чутье не обманывает меня.

Лицо Корейца сделалось сурово-стальным.

— Я редко доверяю людям. Поэтому они нечасто меня подводили. К сожалению, такое все же бывало. И эти истории никогда не заканчивались хорошо. Не закончится хорошо, уж поверь, и для Голдстейна. Я не злопамятен, не добропамятен. Но его я помню.

Поверить о том, что он намекает на убийство нашего бывшего товарища, поверить было бы трудно.

— Знаю, о чем ты сейчас думаешь, — ухмыльнулся Кореец. — О том, что не желаешь ему зла. О том, что, окажись ты рядом, попробовал бы остановить меня, защитить его.

— Что-то сегодня все подозрительно легко читают мои мысли.

— А ты такой и есть, Димон. Как открытая книга. Ты честный — вот что мне всегда в тебе нравилось. Я люблю честных людей. Жаль, что ты еще и наивный. Быть честным, но не наивным — сложно. Но необходимо. Знаешь, что сделал бы наш «добрый друг» Шон, если бы ты спас его от моего гнева, в лучших традициях своего идеалистического гуманизма? Позвонил бы копам, чтобы они пристрелили тебя, как бешеного пса. Не стал бы с тобой даже говорить. Разве что для того, чтобы отвлечь внимание и потянуть время. Вот чего ты не можешь понять! Он — среди тех самых 95 %. Даже хуже — он среди тех, кто оказался там добровольно. Кто даже особо не одурачен, а сознательно выбрал кормушку побольше. Ты для него — всего лишь угроза. Враг государства и общества, сытым паразитом в котором он является. И никакие твои честные и дружественные по отношению к нему слова и поступки — этого не изменят.

— Спасибо за лекцию. Вот только цена ей — грош.

— Да ну?

— Ты не можешь знать, как поступил бы в той или иной ситуации Шон, или кто-то еще. Думаешь, что самый умный, что зришь в корень? Но так думают все. Все относят себя к «5 % нормальных». Ты веришь в какую-то свою чушь, точно так же, как все верят в какую-то свою чушь, Ши. Разница лишь в том, что у всех она разная: боги, загробная жизнь, судьба, высший замысел, долг, честь, добрый батюшка Патридж, великая всемирная революция, либеральная демократия…

Кореец вздохнул и пожал плечами.

— У тебя есть правильный ответ? — спросил он прямо.

— Нет, — мрачно покачал головой я. — Но я пока еще остановил его поиски. Я здесь, потому что решаю конкретные проблемы.

— Такие «проблемы» как Гаррисон?

— Да. А чего добиваешься ты, Ши? Что значит эта борьба лично для тебя? Ради чего ты провел девять лет за решеткой, а теперь сразу же взялся за старое, вместо того, чтобы радоваться своей свободе? Ты ведь не можешь не понимать, что всемирная революция — это дело, которое вряд ли выгорит при твоей жизни, да и вообще когда-нибудь.

— При моей жизни оно не выгорит точно.

Он красноречиво провел рукой по своей лысой голове.

— Я специально на лысо не бреюсь. Я проработал на урановых рудниках достаточно долго, чтобы начались кое-какие процессы. А «Чистилище», как ты наверняка успел заметить — не самое лучшее место для лечения подобных болячек. Да и другие тюрьмы тоже. Там нейтронно-стабилизирующих процедур не проводят. И даже йодистыми водорослями не кормят.

Я нахмурился.

— Насколько все плохо?

— Все давно и сильно запущено. Не хочу знать точно, насколько сильно. Один знающий старик в тюряге пощупал мне щитовидку, и сказал, что годик-два у меня еще есть. От этого и исхожу.

— Это какая-то чушь, Ши. Тебе требуется нормальное лечение. У евразийцев есть хорошие больницы…

— Да брось ты, Дима! — раздраженно отмахнулся он. — Я что, правда похож на человека, которому нужно утешение? Давай не будем забывать кто мы, где мы, чем мы занимаемся, что вообще творится в мире вокруг. У нас всех одинаково маленькая вероятность прожить хотя бы год-два от текущей даты. Так не плевать ли, у кого тут лучевая болезнь, у кого ВИЧ, а у кого геморрой или подагра? Пули все равно убивают быстрее.

В ответ на его вопросительный взгляд я вынужден был кивнуть.

— Хер стоит — и за это скажем «спасибо», — заключил он.

— Думаю, за это «спасибо» тебе уже сказали.

— Не завидуй, парень.

Промолчав немного, он добавил:

— Я вот что еще хотел тебе сказать, Дима. Этот парень, Скандинав — мне он не нравится.

— Я тебя с ним женить не собираюсь. Или ты хочешь сказать что-то конкретное?

— Он всерьез сидит на препаратах. Это видно.

— Донни в завязке. А если ты хочешь помочь ему оставаться в ней, и вообще весь такой из себя противник препаратов — скажи лучше своей «сладкой парочке», чтобы они кончали баловаться с наркотой, хотя бы при нем.

— А еще как-то его хрупкую детскую психику мне не пощадить? Может, ходить за ним по пятам и бить по рукам, как к шприцу потянется? Дима, я слышал, что у тебя был когда-то что-то типа частного клуба для реабилитации нариков. Без обид, но у нас тут — нихера такого нет. Нас в любой момент могут прикончить. Из-за любой оплошности. У нам нет времени нянчиться с нариками.

— К счастью, это не твоя забота, — осадил его я.

— Разумеется, ты здесь босс. Но, прими дружеский совет человека, который тоже искренне желает, чтобы мы не спеклись из-за такой херни. Разберись с ним. Лучше рано, чем поздно.

Донни я нашел в «смотровой башенке». Это было маленькое помещение, куда надо было долго подниматься по лесенке — единственной в нашем убежище, которое находилось над уровнем земли. Здесь были настоящие окна без тонировки. Сквозь их стекла, позади гор хлама и ржавого металла, который натаскали сюда сталкеры за 40 лет, высились величественные деловые кварталы Пекина их часть, устоявшая после ядерного взрыва.

Парень услышал мое приближение, но не повернулся. Я пристроился рядом. Некоторое время мы просто сидели, созерцая давно затихший, опустевший город.

— Говорят, евразы технически готовы к тому, чтобы тут все отстроить. Уровень радиации позволяет. Но приказа нет, — наконец заговорил бывший легионер.

— М-да, — кивнул я. — Много есть таких же уцелевших мегаполисов. Тот же Париж. Берлин. Мадрид. Что мешает нам их отстроить, снова вдохнуть в них жизнь?

— А ты как думаешь — что?

— Не знаю. Может быть, мы почему-то их боимся. Как будто квартира, в которой, ты точно знаешь, кого-то жестоко убили. Она может быть милой, хорошо обставленной. Ты бы с удовольствием в ней жил. Эх, если бы ты только не знал! Но ведь ты знаешь.

Донни задумчиво кивнул.

— А может быть, мы просто понимаем, что все равно все уже не будет так, как раньше? Что Старый мир не вернуть, как не вернуть давно умерших, даже если построить свеженькие избушки на старых могилах? — спросил парень риторически.

Я кивнул, согласившись с такой возможностью.

— Странно, что мы с тобой рассуждаем о Старом мире, правда? Ведь мы его не застали.

— Моя тетка, которая растила меня до детдома, так много об этом рассказывала, что мне иногда кажется, что я его видел. Она была художницей. Рисовала картины. Пейзажи. Я иногда думаю, она из-за этого в итоге и зачахла. Не смогла вынести лица Нового мира. Она слишком хорошо помнила, каким прекрасным был мир Старый. Сколько бы лет не прошло — все равно не могла забыть о том, что она потеряла. Что все мы потеряли.

Некоторое время мы задумчиво молчали. Я эгоистично думал о том, что не хотел знать этого факта о жизни Донни. Зачем мне знать, что его вырастила тетка-художника, ностальгирующая по лугам и лесам? Зачем мне знать, что он любил читать? Зачем знать еще что-то о его жизни?

Ведь потом, после того, как я увижу его могилу, именно эти маленькие фактики будет коварно преследовали меня всю жизнь. Будут приходить по ночам. Они не позволят мне причислить Донни к безликой, неодушевленной армии павших, которую можно рассматривать просто как цифру, как явление. О которой можно просто забыть.

— Тебе было не место в Легионе, Донни, — изрек я, вдруг ощутив себя очень старым.

— Тебе тоже, Димитрис. Там вообще никому не было место.

Я согласно кивнул. Он был прав.

— Насколько все хорошо или плохо? — наконец прямо спросил я.

Донни сразу понял, о чем я. И не удивился вопросу.

— Не так плохо, как могло бы быть, сиди я там, в этой норе внизу. В темноте ты словно бы заложник всего, что грызет тебя изнутри. Всех этих вечных кошмаров. Но здесь, ближе к воздуху, почти под открытым небом, мне лучше.

Я понимал цену его «лучше», когда смотрел на темные круги у него под глазами, которые свидетельствовали о хронической бессоннице и переутомлении. Очень хотелось сказать что-то подбадривающее. Какие-то из тысяч вариантов простых и добрых слов, которые принято говорить, даже когда знаешь, что это не правда. Но только не здесь. Не в такой момент. Сейчас, когда мы с ним, два реликта, прошедших «Железный Легион», болтаем о смысле жизни, глядя на рассыпающийся город-призрак на горизонте — не время для лжи.

Мы с ним оба прекрасно знали, что ломка после отказа от «Валькирии «может так никогда и не прекратиться. Так случалось почти в 50 % случаев, несмотря на все усилия наркозависимого. Наступает момент, когда организм становится просто физически не способен больше сопротивляться зависимости — и тогда заменители в виде тринозодола становятся единственной альтернативой смерти.

— Я буду держаться столько, сколько смогу, — выдавил из себя Донни, словно прочтя мои мысли. — Я не вернусь к этому. Лучше уж смерть.

— Я не уверен, что это лучше, Донни, — засомневался я.

— Уверен, Димитрис. И ты поступил бы так же. Я знаю.

Некоторое время мы молчали. Затем я дернул пальцами и молча спроецировал на воздух маленький дисплей. На нем было фото интеллигентного мужчины лет пятидесяти на вид, блондина, с окладистой бородкой, в очках в тонкой оправе.

— Кто это? — спросил Донни.

— Сейчас он называет себя «доктором Густавом Хессенхофом». Образцовый муж, отец прекрасной 3-летней дочери. Человек, который работает в сфере исследования методов лечения рака. Все, кто знаком с ним сейчас, знают его таким. Скорее всего, лишь таким его знает и его семья.

Я вывел на экран фото, где Хессенхоф был изображен улыбающимся, в обнимку с женой, которая держала на руках дочь. Семья выглядела вполне счастливой.

— Лишь мы с тобой знаем, Донни, что этот человек, мирно живущий и работающий в Стокгольме — это профессор Говард Браун. Создатель «Валькирии».

Некоторое время Донни молчал. Пристально вглядывался в фото. В его глазах скользило выражение, в котором было слишком много граней и тонких оттенков, чтобы его вообще можно было описать. Затем он поднял на меня пристальный взгляд.

И сказал лишь одно:

— Спасибо.

§ 25

Залитые заходящим солнцем дорожки в парке, раскинувшегося посреди Лидинге, уютного пригорода Стокгольма, были припорошены снежком. Редкие снежинки — фигурные, как с детской картинки — продолжали сыпаться с неба. Практически полный штиль нивелировал ощущение сильного мороза. Пусть щеки и краснели, а изо рта валил пар, все равно приятно было бы пройтись этим вечером под сенью здешних сосен. Хотелось запустить ладонь в ближайший сугроб, слепить снежок и запустить куда-нибудь, ощутив по приятному покалыванию на коже, что ты все еще жив.

Мне сложно было поверить, что на дворе 3-ее марта 2096-го года. Прошло без двух месяцев два года с того дня, как я покинул Стокгольм, выписавшись из госпиталя имени Святого Луки, в новом для себя статусе безобразного, безработного ветерана и инвалида войны. Подумать только — меньше двух лет! А мне казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Заведующий отделением доктор Перельман, физиотерапевт доктор Слэш, медсестра Ульрика Кристиансен — их лица и голоса казались отголосками далекого сна.

Этот город и его жители были добры ко мне. Здесь меня буквально вытащили с того света, собрали по кусочкам мое тело, научили сопротивляться наркозависимости. И вот я вернулся. Но вовсе не для того, чтобы отплатить Стокгольму сторицей. Увы, не для того, чтобы рассказать Перельману, что спасенный им человек сделался праведником или героем.

Бывает, что жизнь, спасенная врачами, становится чьей-то смертью. Бывает, что смертью многих. Докторам повезло, что они не видят будущего пациентов, лежащих на их операционном столе. Будь они способны подбить реальный и окончательный баланс жизней и смертей, который принесли в мир их золотые руки — быть может, некоторые из них перестали бы лечить вообще.

— Он выдвигается, — услышал я сосредоточенный голос Лейлы в наушнике.

Мы с Донни, сидя на лавочке в парке в дутых куртках с капюшонами, обменялись кивками. На сетчаточных дисплеях мы видели стрим с камеры, установленной на бинокле Ронина Хуая, ведущего наблюдение за таунхаусом, где жил Хессенхоф.

Бинокль работал в режиме тепловизора. Это позволяло видеть, как некрупный мужской силуэт встает из-за рабочего стола в своем кабинете на втором этаже таунхауса и спускается по лестнице вниз — в просторный зал, откуда доносятся звуки бодрой музыки и ритмичные возгласы фитнесс-тренера.

— Уходишь?! — выкрикнула запыхавшаяся женщина.

Ее излучавший тепло силуэт, хорошо подсвеченный тепловизором, интенсивно махал руками и ногами, повторяя движения, которые проделывала другая, более спортивная женщина на экране, куда был устремлен ее взгляд.

— Срочная работа, — ответил ее муж.

Жена не удивилась его уходу в вечернее время. Видимо, так случалось часто.

— Возьми с собой поужинать! Хочешь, я упакую тебе?!

— Ты, как всегда, сама заботливость, котенок. Но у меня еще осталась на работе половина сэндвича, который ты мне положила с утра.

— Не напивайся кофе на ночь глядя!

— Как скажешь. Поцелуй от меня Марту на ночь.

Каждый миг, когда до моих ушей доносился этот голос, я ощущал нечто очень странное. В памяти всплывал голос, который казался не похожим на этот — бесстрастный, ледяной и бездушный, похожий на завывание лютой метели или на стук крышки гроба, которая захлопывается у тебя над головой. При звуках этого голоса, несмотря на его мягкий тембр, охватывала дрожь. Ведь ты понимал, что нечего надеяться на сочувствие, понимание или милосердие. Что ты для него вообще не человек, а подопытная крыса. А твои страдания или твоя смерть — лишь часть эксперимента.

«Я хочу посмотреть, как этот генетически модифицированный организм отреагирует на усиленную стимуляцию…»

«… это лишь тестовый материал. «Валькирия» таит в себе практически неисчерпаемый потенциал…»

«Каждого, кто не в состоянии сдержать дрожь, строго накажите…»

«… приговор предстоит незамедлительно привести в исполнение. Сейчас вы это увидите».

«Неужели это действительно он?!» — в замешательстве спросил я у самого себя. — «Неужели может быть, что монстр, совершенно хладнокровно замучивший и убивший своими экспериментами сотни людей, а тысячам — сломавший жизнь, живет в слащавом пряничном домике в тихом шведском городке, называет свою жену «котенком», говорит с ней о чертовых сэндвичах, просит поцеловать на ночь свою дочь?! Как, чёрт возьми, у этого дьявола во плоти вообще могла родиться дочь — невинный, беззащитный человечек, который называет его «папа»?!»

Мне показалось, что его голос, даже обращённый к жене, даже когда он говорил о дочери, все равно оставался внутренне холодным, преисполненным фальши. Что образ нормального человека — всего лишь маска, которую лицемерно натянул на себя этот нелюдь. Но, может быть, я просто пытаюсь себя в этом убедить?!

Хессенхоф накинул длинное серое пальто, педантично закутался в шарф, надел шапку и вышел из уютного жилища, похожего на домик Санта-Клауса. Его электрокар был припаркован рядом. Ехать до работы ему было минут пять. Лидинге — городок небольшой.

— Пошли, — мрачно велел я Донни.

Мы двинулись по парковой дорожке, нарушая своими следами нежное тонкое полотно снега на тротуаре. Должно быть, мы выглядели слишком сосредоточенными и серьезными для любителей прогуляться в такое время и в таком месте. Но это не так уж важно. Случайные прохожие все равно едва ли придадут большое значение встрече с нами. А если за нами следуют те, кто следовать не должны — нам в любом случае крышка.

Здание Исследовательского института «Гамма Лэб» находилось от нас примерно в 10–15 минутах неспешной ходьбы по парку и прилегающей к нему улице. Как раз достаточно, чтобы Хессенхоф успел доехать, припарковаться и зайти внутрь к тому времени, как мы подойдем.

Шли мы в основном молча — думали о предстоящем. Лишь когда в поле нашего зрения показалось красивое новенькое 4-этажное здание института, Донни на миг замер.

— Значит, в таких местах все это разрабатывается? — задумчиво пробормотал он.

— Может быть, — ответил я.

«Гамма Лэб» был через пятое колено дочерней структурой корпорации «Омикрон Медикал», родственной «Андромеде» Рудольфа Дерновского. Профайл компании был невинным. Да и сам институт выглядел со стороны безобидно — типичный гражданский объект, никаких серьезных систем безопасности. Однако я много раз имел возможность убедиться, что в мире корпораций бумаги и внешний вид часто не имеют ничего общего с действительностью.

Попасть внутрь через вход для персонала не составило труда — понадобился лишь код для замка и снимок отпечатков пальцев одного из сотрудников лаборатории, которые Тень без труда раздобыла для нас загодя, тайно проникнув во внутреннюю базу данных.

В холле было темно и тихо. Эта спокойная картина вполне соответствовала пустой парковке у института, где сиротливо стояла лишь машина Хессенхофа. Любителей поработать в позднее вечернее время в «Гамма Лэб» не водилось. Сэкономили здесь и на штатном стороже, положившись на сигнализацию, камеры видеонаблюдения и контракт с охранным агентством. Это сильно упростило нам работу.

Как и полагалось по плану, мы вскрыли один из щитков в коридоре первого этажа и присоединили к сети здания миниатюрное устройство, переданное Тенью.

— Подключились, — сообщил я, пока Донни аккуратно прикрывал крышку.

Прошло около минуты, прежде чем Лейла, выполняющая в этой операции роль диспетчера, сообщила:

— Есть подключение! Выводим вам изображение с 4-го этажа.

На миниатюрном экранчике, который появился на моем сетчаточном дисплее, я мог видеть, что Хессенхоф как раз усаживается за стол в просторном рабочем кабинете, отделенном стеклянными перегородками от общего «openspace» пространства.

— Как мы и предполагали, его компьютер находится вне общей сети. Лишь он один во всем здании. Тень не может проникнуть туда, — проинформировала нас Лейла.

— Ясно, — ответил я. — Вижу, на двери кабинета сканер?

— Да. И, весьма вероятно, доступ открыт только ему.

— Стекло бронированное?

— Сложно сказать. Но исключать этого нельзя.

Эти открытия говорили в пользу теории о том, что Хессенхоф — некто куда более интересный, чем просто один из ученых, работающих в институте над проектом в сфере онкологических исследований. Хотя, конечно, вероятность ошибки все еще оставалось. И это беспокоило меня сейчас больше всего.

— Все готово для следующего этапа? — спросил я.

— Подтверждаю, — ответила Лейла.

— Отлично.

Чтобы подняться на четвертый этаж, мы воспользовались служебной лестницей.

— Помехи на все камеры на четвертом, — велел я, после того, как мы с Донни замерли перед дверью, ведущей с лестничной клетки на этаж.

— Сделано, — сообщила Лейла через секунду.

С этого момента ни одна из камер видеонаблюдения на четвертом этаже больше не передавала данных на удаленный пост службы охраны. Возможно, эти помехи заставят виртуальный интеллект службы охраны «забеспокоиться» и подать предупреждающий сигнал дежурному сотруднику охраны. Не исключено, что охранная фирма вышлет сюда патруль для проверки. Это было бы досадно. Но это все равно лучше, чем если бы они увидели то, что будет происходить дальше, на своих экранах.

— Начинаем, — распорядился я, натягивая на лицо черную маску.

В отличие от охранного агентства, мы продолжали получать изображение с камеры, установленной в офисном пространстве невдалеке от кабинета Хессенхофа.

Я мог видеть, как он отрывается от своей работы и недоуменно хмурится. Естественная реакция автовладельца, который получил уведомление о срабатывании сигнализации на своем авто, однако на автоматически появившемся перед его глазами изображении с бортовых камер автомобиля ничего подозрительного не видит.

Мы с Донни в напряжении застыли, гадая, не проигнорирует ли он этот сигнал, или же наоборот, не позвонит ли сразу же в полицию или в охранную фирму. К счастью, он все же сделал самое логичное, что мог сделать в этой ситуации любой человек — подошел к окну в своем кабинете. Когда он убедился, что из этого окна парковки не видно (мы это просчитали заранее) — он двинулся к выходу из кабинета, чтобы пройти к окну, расположенному во внешнем офисном пространстве.

— Клюнул, — удовлетворенно сообщила Лейла.

Я дождался, пока Хессенхоф покинет кабинет и подойдет к окну. Лишь затем мы с Донни, стараясь пока действовать тихо и незаметно, просочились в полутемный офис, и крадучись, двинулись между пустующих рабочих мест, разделенных перегородками.

Как только спина мужчины, стоящего у окна, появилась в поле зрения, я сразу взял ее на мушку. Палец лег не на спусковой крючок, а на кнопку активации хитроумного приспособления, установленного под стволом оружия. Велик был соблазн нажать кнопку прямо сейчас. Но мне все же хватило выдержки, чтобы быстро преодолеть еще несколько рядов офисных джунглей, отделяющих нас от Хессенхофа, и сократить дистанцию. И лишь когда голова доктора дернулась (возможно, он уловив звуки шагов у себя за спиной, а может, устал рассматривать свою машину, с которой визуально не происходило ничего примечательного) — я нажал кнопку.

Физически он ничего не должен был почувствовать. Если он и испытал в этот момент шок, то лишь от того, что дополненная реальность, которую каждый современный человек привык видеть с момента пробуждения до момента погружения в сон, вдруг перестала существовать. Электромагнитный импульс, который я только что выпустил, превратил все гаджеты, которые он носил на себе (и в себе) в хлам.

Когда он обернулся и увидел совсем рядом двух человек в черных масках, которые наставляли на него пистолеты, его глаза под стеклами очков округлились.

— Не двигаться! Подними руки так, чтобы я их видел! — гаркнул на него я.

Его глаза беспокойно пробежались по сторонам, ища варианты спасения. Однако его единственным спасением могла быть помощь извне. А вызвать ее он не мог, так как все средства связи вырубились, а тревожная кнопка осталась под столом в кабинете. Едва он это понял, как руки тут же вытянулись вверх.

— Что вам нужно? — спросил он озадаченно.

Эти слова были произнесены несколько более высоким тоном, чем обычный тембр его голоса, которым он говорил, например, с женой. Но все он не утратил самообладание. Я пристально всмотрелся в его глаза — карие, с янтарным отливом, совсем непохожие на ледяную синеву, из-под которой на меня глядел в свое время один из самых страшных живодеров, которые когда-либо мне встречались.

Всё-таки ошибка? Подстава?

Хессенхоф, тем временем, спокойно заговорил:

— Это — просто исследовательские лаборатории. Здесь вам красть нечего. У меня есть некоторые средства на карте, так что…

Я наконец взял себя в руки. Надо было придерживаться плана.

— Неужели ты думаешь, что мы вломились сюда из-за сраных грошей на твоей карте?! — агрессивно спросил я, подходя к нему, и кивнул в сторону его кабинета. — Нам нужны данные! С твоего компьютера! Они стоят намного дороже, чем твоя жизнь!

По лбу мужчины пролегло несколько глубоких морщин, свидетельствующих об интенсивной умственной деятельности.

— Глупости. Исследования, которые мы тут проводим, мало кому интересны…

— Заткнись, Хессенхоф! Если мы здесь, то ты должен понимать — мы прекрасно понимаем, что ты тут занимаешься! Вывеска никого не обманет!

Он открыл было рот, чтобы сказать еще что-то, но я опередил его:

— Давай к делу! Либо ты открываешь сейчас нам дверь, проходишь все сканеры и вводишь все пароли, либо же мы применяем к тебе физическую силу! Времени у нас мало, так что воздействие будет очень интенсивным! В итоге ты все равно все сделаешь! Готов, чтобы тебе поломали пальцы за деньги твоего работодателя?!

Донни уже зашел к нему сбоку, готовый заломить ему руку и исполнить мое обещание немедленно. Но, как я и ожидал, этого не потребовалось — серьезность наших слов он сумел оценить по тону и движениям.

— Давайте будем оставаться спокойными, — проговорил он, опасливо покосившись на движения Донни. — Я не намерен рисковать своим здоровьем, чтобы предотвратить корпоративную кражу. Но, кем бы вы ни были, я должен предупредить: красть у моих работодателей — плохая идея. Вы, полагаю, всего лишь наемники. И вы не представляете себе, что и кого пытаетесь украсть. И чем это может для вас обернуться…

— Он запугать нас решил?! — обратился ко мне Донни. — Позволь я все-таки сломаю ему палец-другой, а, босс?!

— Сделай это, если очкарик не отправится открывать нам дверь ровно через секунду, — согласился я.

— Я все сделаю, — умиротворяюще ответил тот, начав идти к двери. — Но я вас предупредил.

Когда мы оказались в кабинете, я отстранил Хессенхофа рукой, и, оставив его под присмотром Донни, подошел к компьютеру. Внимательно оглядел сенсорную панель. Затем — осмотрел стол, заглянул под него и под кресло.

— Я готов ввести пароль, если это то, что вам требуется, — объявил хозяин кабинета. — Это смогу сделать только я — иначе ВИ поймет, что к данным пытается получить доступ злоумышленник, и полностью заблокирует доступ.

— Знаю, от чего ты так охотно сотрудничаешь, — усмехнулся я. — Есть два пароля, да? Один обычный, второй — экстренный. Второй якобы откроет нам доступ, но направит наиболее важные данные в “облако”, куда даже ты не имеешь доступа. И заодно уведомит службу безопасности. Я угадал?

Судя по молчанию в ответ — я, конечно же, угадал.

— Нет уж, спасибо, — покачал головой я, положив на сенсорную панель небольшое внешнее устройство, с помощью которого Тень попытается взломать его. — Сами справимся. А ты, тем временем, ответишь на пару вопросов. Только не здесь.

Я кивнул Донни.

— Эй! — забеспокоился Хессенхоф, опасливо покосившись на подходящего к нему Донни. — Это вовсе необязательно…

Однако Донни не стал слушать его, а молча схватил рукой за шею и с силой толкнул к выходу из кабинета. Это был важный жест. Нужно было нарушить его личное пространство и зону комфорта. Не только словом, а и действиями показать, что он находится полностью в нашей власти и беззащитен перед физической силой.

— Ай! Ладно-ладно! Я иду!

Я проследовал за Донни, который выволок Хессенхофа из его кабинета и затащил в туалет — одно из немногих мест в офисе, не покрытых камерами видеонаблюдения.

— Можете убирать помехи, — велел я по радиосвязи.

— Убрали, — сообщила Лейла.

Теперь в охранном агентстве снова могли видеть изображение с камер на 4-ом этаже. Если повезет, то спокойная «картинка», которую они теперь увидят, убедит их, что краткая неисправность не стоит того, чтобы немедленно высылать для проверки патруль.

Следом за Донни я зашел в чистенький в офисный туалет с двумя кабинками, двумя писсуарами и двумя умывальниками. Тот к этому времени уже грубо приволок Хессенхофа к дальней кабинке.

— Сидеть! — гаркнул он тому, как собаке, кивнув на унитаз в кабинке. — Садись, я сказал!

— Чего вы хотите?! — спросил тот отчасти возмущенно, отчасти опасливо, покорно присев на закрытую крышку унитаза.

— Ответов, — подходя, молвил я.

— Что я могу сказать? Я — обычный исследователь, — тоном невинного агнца заверил тот.

— Густав Хессенхоф, да?

— Да. Вы ведь и сами это знаете!

— Нас интересует один из прошлых твоих проектов.

— Не представляю себе, что вас может интересовать! — удивился тот.

— ML-5. «Валькирия».

Установилась долгая пауза. Я сделал несколько решительных шагов к ученому. Я был выше его по меньшей мере на голову, даже когда он стоял, а когда он сидел — то и вовсе возвышался над ним как гора. Это не могло не произвести определенный психологический эффект. Я поравнялся с ним вплотную. Вперил взгляд прямо в его глаза. Его самообладание оставалось безупречным. Либо — он все же не тот, за кого мы его принимаем.

— Я о таком не слышал, — проговорил он.

— Не слышал? Тогда, может, вытащим на поверхность твою прошлую личность? Профессора Говарда Брауна?

Я надеялся, что прямо названное имя выведет его из равновесия, заставит наконец перестать отпираться. Но и это не сработало.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь.

Он по-прежнему выглядел совершенно спокойным. Слишком спокойным как для человека в такой ситуации. Таким же спокойным, каким был профессор Браун, отдавая команды проводить над людьми бесчеловечные опыты. И уничтожать людей, когда требовалось. Как, например, он распорядился похоронить живьем бывшего морпеха Хэнка Уотерса — в назидание другим рекрутам.

Я вздохнул. Кивнул Донни. И мы с ним одновременно сняли маски. Кажется, этот жест его наконец насторожил. Ведь он не мог не понимать — если мы показываем ему свои лица, то у нас есть веские основания думать, что он никогда никому их не опишет.

— Знаю, меня сейчас тоже узнать не так просто, — сказал я, посмотрев на него. — Так что давай я напомню тебе кое-что: Грей-Айленд; подопытный № 324; 2089-ый год; «Валькирия»; коэффициент 1.8. А это мой товарищ, на котором в 91-ом применялся уже серийный вариант «Валькирии». Его ты, вероятно, никогда не видел. Думаю, даже не задумывался о том, что ты и твоя работа превратили его жизнь в кошмар.

Хессенхоф промолчал, все еще сохраняя самообладание. Я тяжело вздохнул.

— Данные, которые мы сейчас скачиваем, нам пригодятся. Я очень надеюсь, что там будет достаточно мерзости, которую я смогу показать миру, чтобы все человечество увидело истинное лицо тебя и твоих боссов. Но мы здесь не только ради этого. Мы пришли сюда за тобой, Браун.

Я не сводил с него взгляда — тяжёлого и неумолимого.

— Ты думал, что «Андромеда» обеспечила тебе надежное прикрытие? Был уверен, что никто никогда не найдет тебя и не заставит ответить за то, что ты сделал? Что сможешь спокойно продолжать свои эксперименты, и умрешь через много десятков лет, как Йозеф Менгеле, пожилым и на свободе? Может, надеялся жить вечно, как Хирохито Нагано, перенося свой дьявольский мозг из одного тела в другое? Как видишь — ты ошибся. Тебе конец, Браун. Я гарантирую, что после того, как мы уйдем отсюда, твоя черная душа отправится прямиком в небытие.

— Я не знаю, о чем вы говорите. Кажется, вы принимаете меня за другого человека…

— Знаю, на что ты рассчитываешь. На то, что я не убью тебя, так как не уверен на 100 %, что я не ошибся. Ведь мне, в отличие от тебя, нужен стоящий повод, чтобы убить человека. Так ты полагаешь, да?

— Я правда не понимаю…

— Ты прав. Я не убью тебя, как собаку. То, что я сейчас делаю — это не убийство, а правосудие. Извращенное, грубое, кустарное правосудие. Но только такое правосудие и осталось в мире, который такие, как ты, Браун, и твои хозяева, превратили в антиутопию. Так что вначале ты все мне расскажешь. Ответишь нам на вопросы, которые мы задавали себе все эти долгие годы, пока боролись с твоим чёртовым детищем, сидящим внутри нас, которое норовило и всё ещё норовит свести нас с ума. Ответишь, как, зачем и по чьему приказу ты создал эту дрянь. Лучше ответь нам сразу. Прямо. Потому что иначе, клянусь — мы причиним тебе очень сильную боль. Какой бы мучительной она не была — это все равно будет ничто в сравнении с совокупностью тех страданий, которые причинил людям ты. Но я обещаю — тебе этого покажется более чем достаточно.

К этому моменту я был уверен, что нам с Донни придется сделать это. И, как бы мне не хотелось этого признавать — желал этого. Быть может, впервые в жизни, находясь в ясном уме, я искренне желал и всерьез был намерен пытать безоружного человека, находящегося в моей власти. Это было отвратительное, разрушающее человеческую личность чувство. Оно оставляло мерзкое послевкусие, как будто часть лютой ненависти, адресованной человеку, которому ты жаждешь причинить страдания, преподает и тебе самому. Но все же оно было непреодолимым.

— Я все еще не понимаю…

— Ну ладно.

Я кивнул Донни — и тот ударил ученого кулаком в лицо. Тощее тело слетело с унитаза на пол, как тряпичная кукла. Пока тот пытался опомниться, бывший легионер закатил по локоть рукава, сорвал с унитаза крышку и заткнул в его жерло целый рулон бумаги, а затем еще один, перекрыв путь для ухода воды.

— Что вы?.. — промямлил обескураженный Хессенхоф, из носа которого шла кровь.

— А-ну иди сюда, сукин сын! — взревел Донни, сильно ударив того в лицо еще раз — так, что стекло одного из окуляров его очков треснуло, и очки повисли на одной дужке.

С выражением неописуемой ненависти на лице, он схватил упирающегося доктора за шкирку и с силой ткнул его головой в унитаз, удерживая там. Я тем временем нажал на слив. Вода быстро заполнила унитаз, затопив голову удерживаемого там пленника, и начала течь на пол. Хессенхоф начал конвульсивно дергаться, пытаясь высвободиться — но Донни удерживал его железной хваткой.

— Не дергайся, тварь! — шипел Донни.

Я досчитал мысленно до двадцати, прежде чем дать ему знак прекратить — и Донни выдернул из перемешанной с кровью воды голову едва не захлебнувшегося доктора. Наконец на его лице можно было увидеть выражение, далекое от безмятежности.

— Жаль, что мы не можем пока довести дело до конца, — проговорил я, пока он тяжело хватал ртом воздух. — Как бы я хотел посмотреть, как ты, сука синеешь и задыхаешься — так же, как бедняга Хэнк Уотерс. Помнишь — парень, которого ты, Браун, велел запихнуть живьем в гроб и утопить в океане? Помнишь, я спрашиваю?!

— Отвечай, тварь! — взревел Донни, и, раньше, чем тот сумел сказать хоть одно слово — снова ударил его кулаком в лицо. — Мы заставим тебя говорить, сучий потрох!

— Пожалуйста… Я не знаю…

Я кивнул Донни — и тот снова погрузил голову жертвы в унитаз, попутно ударив того кулаком под дых — так, чтобы тот инстинктивно открыл под водой рот и набрался воды.

— Достаточно, — велел я через какое-то время.

Донни с явным сожалением вытащил голову Хессенхофа из затопленного унитаза. На этот раз он откашливался долго и судорожно, забившись в самый угол кабинки.

— Это все — просто развлечение, — объяснил я, склоняясь над ним. — Просто для того, чтобы увидеть на твоей роже вот это вот выражение. Но у нас есть приемчики и поэффективнее, Браун. Такие, от которых ты будешь визжать, как свинья. Показать?

Донни молча схватил его руку, и, прижав в нужном месте, с силой захлопнул дверцу туалетной кабинки. Вместе с хрустом кости в туалете раздался душераздирающий вопль.

— А-а-а!

— Вот видишь. А в крайнем случае, как развлечемся — разговорим тебя, как Гаррисона. Вколем тебе кое-что. Ты же любил колоть людям всякую дрянь и смотреть, что будет дальше? Вот и мы на тебе поэкспериментируем.

Безжалостно глядя на скулящего от невыносимой боли человека, прижимающего к телу конвульсивно дрожащую руку со сломанными пальцами, я напомнил:

— Помнишь, как ты, ухмыляясь, рассказывал нам о «законах республики Силенд», по которым мы были бесправным мясом, принадлежащим корпорациям? Пришла моя очередь кое-что рассказать тебе о правосудии!

Некоторое время человек, называющий себя Густавом Хессенхофом, тяжело дышал и дрожал, нервно отирая с лица размазанную водой кровь. В этот момент я почти готов был поверить в то, что мы все-таки ошиблись. Почти готов был возненавидеть себя за то, что мы сейчас сделали.

И тут (о чудо!) окровавленное лицо исказилось в ухмылке.

— «Правосудие», — проговорил он устало, тихо рассмеявшись. — Как много пафоса… кхе-кхе… и значения… кхе-кхе…ты вкладываешь в это слово, лишенное… кхе-кхе… какого-либо смысла…

Мы с Донни замерли, наблюдая за происходящими на наших глазах удивительными метаморфозами. Несмотря на жалкий в целом вид, в его взгляде вдруг появилось выражение неимоверного высокомерия и презрения. Теперь я был уверен, что не ошибся — это были те самые глаза, что смотрели на меня на Грей-Айленд. Та самая жестокая, изуверская ухмылка.

— Это точно он, сэр! — явно возбудившись, воскликнул Донни.

На лицо бывшего легионера опустилась хорошая знакомая мне мрачная пелена. В глазах, которые до этого казались потухшими, вспыхнула ярость.

— Это точно он! Позвольте мне…?! — сцепив зубы, прорычал он, ступая к жертве.

— Отставить! — поспешно остановил я его быстрым движением руки, так как опасался, глядя на лицо Донни, что он может не рассчитать сил и убить его.

Мой мрачный стальной взгляд застыл на Брауне, который наконец сбросил с себя личину Хессенхофа.

— Чего медлить? — создатель «Валькирии», облокотившись о стену кабинки, устало закатил глаза, один из которых начал заплывать от удара Донни. — Разорвите уже меня, как свора собак. Никакая физическая боль не будет хуже пыток, которым вы подвергаете мой разум, способный к созиданию тонких материй, которые вы никогда не сможете постичь — своими утомительными истериками, скучными угрозами, убогими проповедями о «правде» и «справедливости». Нет зрелища более жалкого и скучного, чем возня приматов, которые еще вчера выискивали блох в своих мохнатых шкурах и метили территорию мочой. А едва у них в черепушке проклюнулись зачатки разума — утопили этот самородок в примитивном эгоцентризме и мракобесии.

— А ты, значит, выше всего этого? Небожитель? — процедил сквозь зубы я, напрягая все силы своей воли, чтобы удержаться от желания снова окунуть его голову в унитаз, стерев с нее это мерзкое высокомерие. — Уничтожение сотен ни в чем не повинных людей в угоду своему эго — это проявление твоей «высшей природы»?

— Ты, что, и правда считаешь, что способен поддерживать на эту тему дискуссию? — с нечеловеческим презрением скривился Браун, облизнув языком шатающийся зуб и разбитую губу. — Давай лучше взглянем на прозаичную реальность. Ты — бракованный плод эксперимента. Орудие, созданное, чтобы служить одной узкоспециализированной цели. И ты служишь ей даже сейчас, осознаешь ты это или нет. Ты здесь, чтобы пытать и убить меня. Так чего ты ждешь?

— Я хочу, Браун, чтобы тысячи людей, искалеченные твоими варварскими экспериментами, и близкие тех, кого они убили, услышали — ради чего все это было?!

— Да кого заботят сотня, тысяча или даже миллион грязных и вонючих животных, которые только и способны, что жрать, испражняться, грызться и совокупляться друг с другом, руководствуясь набором примитивных инстинктов? — фыркнул он. — Не так давно целые миллиарды представителей этого вида поуничтожали друг друга. А заодно чуть не уничтожили всю прочую жизнь на планете. И даже это событие не сделало их ни капли умнее. Рано или поздно они довершат начатое. Если, конечно, немногие из них, кто сумел выйти за рамки животных инстинктов, срочно не направят эволюцию в нужную сторону.

Я с удивлением наблюдал за выражением лица Брауна, на котором не было видно ни капли лицемерия — все, что он сейчас говорил, звучало вполне искренне.

— Чертов психопат! — в ярости прошептал Донни, сжав кулаки. — Ты хоть понимаешь, что ты с нами сделал?! Ты понимаешь, что я уже никогда не смогу излечиться от твоей чертовой «Валькирии»?! Что я от нее сдохну?!

— Что значит смерть или увечье одной человеческой особи на фоне глобальной проблемы, которую я описал? Каждый человек обречен на гибель, чуть раньше или чуть позднее. И большая часть из них на протяжении своих жизней не приносят никакой пользы эволюции вида. Взять несколько сотен или тысяч из них и обратить их жизни на пользу будущему всему виду, его выживанию — этот поступок ты считаешь неправильным? Нелогичным?

— И какую же пользу ты намерен был принести этому «великому делу», Браун, превращая людей, которые могли прожить обычные безобидные жизни, в бездушные машины для убийства?

— Пытаться рассказать тебе об этом — все равно что пытаться объяснить годовалому младенцу различие между материей и антиматерией. Проект, о котором говоришь ты — крошечный фрагмент огромнейшего паззла. Одно из тысяч направлений исследований, которые проводятся каждый день, каждую минуту, пересекаясь и дополняя друг друга…

— Кто стоит за всем этим? Рудольф Дерновский?

Браун засмеялся.

— Да какое тебе до этого дело? Силы, стоящие за этим, настолько несоизмеримо выше, чем ты, что даже думать о них тебе нет никакого смысла. Можешь не сомневаться, что одна из этих сил дергает сейчас за ниточки, управляя тобой, марионеткой — иначе ты никогда бы здесь не оказался. Можешь тешиться тем, как ловко ты выследил и поймал меня, или еще кого-то. Можешь упиваться своей игрушечной местью и игрушечной борьбой. От тебя это и требуется. Но правда в том, что мы все, даже я — лишь крошечные винтики в процессах, суть которых слишком сложна для твоего крошечного мозга…

По моему лицу прокатилась мрачная тень.

— Грек, вы там уже слишком долго! — услышал я в наушнике беспокойный голос Лейлы. — Нужно действовать быстрее! Выбить из него показания, которые вам нужны, заснять, закончить с ним — и уходить!

Я кивнул. Таким и был наш план.

— Что ж, с твоими мотивами мне все ясно, — молвил я. — Теперь мне нужны лишь факты.

§ 26

— … еще одно жестокое убийство…

— … в туалете в здании компании «Гамма Лэб» в Стокгольме, с черепом, разбитым об унитаз, в котором его перед этим топили…

— … убитая горем вдова категорически отрицает, что ее муж имел какое-то отношение к экспериментам над людьми…

— … Джек Фримэн взял на себя ответственность…

— … шокирующие признания ученого в его прямой причастности к глобальной программе генетических и медицинских экспериментов вызвали новую волну возмущения…

— … представители корпорации «Андромеда» категорически опровергли слухи… назвали «мистификацией» и «очередной провокацией Патриджа»…

— … Главный специальный прокурор Такаги объяснил, что признания, полученные под пытками, не могут считаться доказательством, и выразил сожаление из-за того, что Говард Браун уже не сможет быть допрошен надлежащим образом…

— … Такаги высказал предположение, что за убийством Брауна может стоять руководство «Андромеды». По его словам, корпорации могло стать известно, что СБС уже давно ведет расследование ее деятельности, и она могла нанести превентивный удар, первой выбросив информацию о своей реально существующей глобальной программе экспериментов, в таком виде, чтобы это выглядело максимально неправдоподобно…

Информационное пространство бурлило и пенилось. Странное это ощущение — наблюдать за последствиями своих поступков в выпусках служб новостей. У кого-то это могло вызвать воодушевление — разве не приятно верить, что ты действительно меняешь мир? Но на моем сердце была лишь тяжесть. Я представлял себе в это время не миллионы незнакомых людей по всему миру, которые обсуждают в эти минуты вытащенные нами на свет шокирующие факты. Я представлял себе лишь одного человека — Лауру, которая снова увидела на экране бездыханное тело. Дело рук человека, которого она любила. Или когда-то любила.

Похожие эмоции испытывали не все присутствующие.

— До чего же приятно видеть, как зашевелились эти паразиты! — воскликнул Ши радостно, глядя на экран. — Черт возьми, вот это мы молодцы!

— Это большая победа, — кивнул Гэвин. — Действительно большая!

— Открываем шампанское?! — предложила Кира.

— Я бы не отказался! — гаркнул Медведь.

Джером выглядел скорее хмурым. Я перевел на него взгляд. Так совпало, что мы с ним сидели чуть дальше от экрана, обособленно, отделенные от радостной компашки по соседству незримой стеной.

— Я до сих пор не могу поверить в то, что этот ублюдок сказал, — признался он шепотом. — Кем они нас всех считают? Тараканами? Крысами? Это происходило все эти годы, Дима. Все эти 40 лет в таких местах, как наше с тобой Генераторное, на людях просто ставили опыты. А ведь я всегда знал, что нечто подобное происходит. Никогда в жизни не верил в байки в «добренькое Содружество». Не верил подачкам со стороны корпораций. Все они — те, кто наверху — знали об этом. Теперь они обвиняют друг друга! Но я не верю, что кто-то из них не знал!

— Ты прав, Джерри, — ответил я мрачно.

— Хм. А я думал, ты будешь, как всегда, их защищать.

— Меня другое печалит, — признался я. — Обе операции прошли без сучка, без задоринки, хотя в теории выглядели сущим безумием. Я много лет служил в полиции. Потом в ЧВК. Я участвовал в гораздо более тщательно спланированных операциях. В операциях, когда на моей стороне было превосходство над противником в силе и ресурсах, за которыми стояла тщательная разведка. И знаешь, что их все объединяло?

— Каждый раз все шло не по плану, — кивнул бывший казачий атаман. — Я тоже не пальцем делан, грека.

— Этих двоих кто-то просто «слил» через этого Германа. Отдал нам на съедение.

— Это важно? Они были ублюдками. Они заслуживали того, что получили.

— Может, и так. Но я устал быть чьим-то инструментом, Джерри.

— Лейла как-то сказала мне: «Не проблема, если кто-то считает, что он использует тебя. Это не мешает тебе использовать его».

— Мне она это тоже говорила. Лейла умна. Но настолько ли умна, как она думает?

— Не знаю, дружище. Не буду строить из себя стратега. Там, где я прожил большую часть жизни, все было проще. Ты и сам должен понимать, где сейчас все мои мысли. При одной мысли о том, что моя Катька и мой малой сейчас где-то… Я просто не хочу, не могу об этом думать. Если бы не верил, что у этого Фримэна есть хотя бы призрачная надежда свалить власть этого вашего Патриджа, и тем самым спасти их — давно послал бы его на хрен, взял бы пару стволов и совершил бы безумную попытку освободить своих из их лап. Сложил бы голову — и пусть. Но хотя бы чувствовал бы себя мужиком!

— Им бы от этого легче не стало.

— Знаю. Потому и сижу здесь.

Я покачал головой.

— Не могу перестать думать о том, что этот чертов прокурор в чем-то прав. Он, конечно, врет, что расстроен смертью Брауна. Но в одном он, думаю, не соврал — кое-кому очень выгодно, что Браун никогда уже не даст официальных показаний.

— Да брось ты свой бюрократизм. «Официальные», «неофициальные». Никого не гребет! То, что вам с Донни пришлось прижать пальцы сукина сына дверью и окунуть башкой в унитаз, чтобы его разговорить — ничего особо не меняет.

— Нам не следовало убивать его. Надо было публично передать в руки властям. Сделать так, чтобы у них не было выхода, кроме как его допросить. Эта мысль вертелась у меня в голове, перед тем как…

В моей памяти всплыла проломленная об унитаз голова Брауна. Я поморщился.

— Да брось. Не вини Донни. Парень увлекся.

Теперь в памяти всплыло искаженное яростью лицо Донни.

— Я его и не виню, — вздохнул я, сразу вспомнив его же виноватый и подавленный вид в тот момент, когда мне с огромным трудом удалось оттащить его от бездыханного тела Брауна и привести в себя. — Это был приступ боевого безумия, который случается иногда у тех, кто раньше «сидел» на «Валькирии» и других стимуляторах. Организм упивается адреналином, пытаясь найти в нем заменитель наркотика…

— Вот видишь. Этот выродок ему жизнь сломал. Не знаю, смог бы ли я удержаться…

— Я должен был удержать его! Но это произошло слишком быстро…

— Кончай ныть. Сам понимаешь, что городишь херню. Как ты вообще себе представляешь то, что предложил? «Передать его властям». Да эсбэшники бы нас всех спапашили при попытке «передачи»! Или подстроили бы его самоубийство, или какой-то несчастный случай. А может, он бы сразу обзавелся бы кучей адвокатов и стал бы все отрицать — в итоге еще и сделали бы из него жертву. Короче говоря, ни хрена бы из этого все равно не вышло.

— Наверное, ты прав, — вздохнул я. — Но я все равно чувствую себя дерьмово.

В этот момент произошло нечто странное. Судя по звуку в моем ухе и значку на сетчаточном дисплее, я получил входящий вызов. Только вот, мой временный номер не был, по идее, известен практически никому за пределами этой комнаты…

— Я сейчас, — произнес я, поднимаясь.

Я принял вызов, лишь уединившись в своей комнате.

— Привет, Дима, — поздоровалась со мной Мей Чанг, в девичестве Юнг.

— Откуда тебе известен этот номер?

— Я рада тебя видеть целым и невредимым. Признаюсь, я не ожидала, что это произойдет, после тех событий, которыми окончилась наша предыдущая встреча, и того решения, что ты тогда принял.

— Да-да, я тоже рад тебя видеть, Мей. Но вопрос я задал серьезно.

— Перестань. Ты ведь не думал, что в МГБ не знают о вашем убежище на территории Союза?

— Я полагал, евразийские спецслужбы не афишируют, что поддерживают Сопротивление.

— Правильно полагал.

— Тогда как понять, что ты сейчас звонишь мне по их поручению?

— Всего лишь еще один способ негласно помочь восстановлению справедливости. Даже в той жестокой форме, которую оно иногда приобретает.

По тону Мей при словах «в жестокой форме» я понял, что она смотрела видео допроса Брауна, которое гуляло в Сети. И от осознания этого мне сделалось не по себе.

Но еще больше мне стало не по себе от понимания того, что я вполне всерьез и спокойно говорю сейчас… нет, не просто с подругой своего детства — с представителем Евразийского Союза, власти которого я считал и считаю ответственным за уничтожением своего родного поселка и убийство моих родных.

Это было примерно так же невероятно, как и то, что я являюсь без пяти минут членом Сопротивления, которое я всю свою жизнь считал опасной террористической организацией, сборищем социопатов, нигилистов и маргиналов, которые заслуживают в лучшем случае длительного тюремного заключения.

Мир менялся намного быстрее, чем успевало перестраиваться мое сознание.

— Тебе поручили что-то мне сообщить? — мрачно спросил я, смиряясь с действительностью.

— И сообщить, и предложить.

— Что же?

— Надеюсь, ты готов к быстрым решениям.

— Зависит от решений.

— Несколько часов назад войска Содружества начали активную фазу осады сразу трех так называемых «свободных экономических зон» или «чартерных городов» — территорий, контролируемых корпорациями, которые перед этим находились в состоянии полной блокады. Судя по всему, так называемые «миротворцы» собираются силой взять их под свой контроль. Видимо, Патридж решил, что общественность одобрит применение им силы на фоне всплеска негатива к олигархам, который вызвали признания этого фашиста Брауна.

— Приятно было бы думать, что мои действия так сильно влияют на события в мире, Мей. Но вместо этого меня не оставляет ощущение, что я лишь невольно подыгрываю кому-то из тех, против кого пытаюсь бороться.

— Все пытаются обернуть каждое событие себе на пользу — не важно, спровоцированное ли ими специально, случайное, или созданное врагом. Такова политика.

— Что ты там говорила о штурме СЭЗ?

— Патридж спешит. Его империя трещит по швам, разъедаемая кознями корпорократов. Ему уже практически не на что опираться, кроме военной силы. Вот он ее и применяет.

— Допустим, так. При чем здесь я?

— Среди трех СЭЗ, которые Содружество атаковало — Мерида, в Южной Америке. Это важный центр экономических интересов Консорциума. Что еще важнее — это анклав на территории Латиноамериканской федерации, власти которой ведут сепаратистскую риторику. Крупные маневры войск Содружества на их территории — это прямой вызов властям ЛФ. Либо президент Кабрера проглотит это, и покажет всем свою слабость, либо сгоряча ввяжется в открытую войну. Возможно, Патридж на это и рассчитывает.

— Это очень интересно. А теперь давай наконец к делу.

— Ты уже успел забыть, чьей обителью не так давно стала Мерида? Туда бежал опальный генерал-полковник Окифора, верный прежде боевой пес Уоллеса Патриджа, чью карьеру его прежний патрон решил принести в жертву после твоих разоблачений. Твой информатор не дал тебе на него наводку?

— Странный вопрос со стороны тех, на кого «мой информатор» работает.

— Не угадал. Исходя из того, что мне известно, это — не наш человек.

— Допустим, я в это и поверил. Так или иначе, по Окифоре он мне данных не передал. Этот человек пытается держать меня на крючке. Выдает мне информацию порциями.

— Возможно, его услуги тебе в ближайшее время больше не понадобятся. В МГБ решили передать тебе информацию на Окифору — в качестве жеста поддержки за отмщение невинно убиенных граждан Евразийского Союза.

В моей памяти всплыла рожа Окифоры — громадного и брутального чернокожего мужчины, похожего на каннибала. Он отличался от дикаря с пустошей, отгрызшего другому человеку руку, которого я встретил в «Чистилище», лишь тем, что еще в раннем возрасте его обучили искусству войны, и обратили его разрушительную энергию на пользу тем, кто в ней нуждался. Я хорошо помнил его безжалостную ухмылку, когда он наблюдал за истязаниями над рекрутами на Грей-Айленд. И хорошо помнил, как он лично отдал приказ о создании «чертовой дивизии» под командованием Чхона в качестве авангарда для наступления на Новую Москву.

— Что у вас на него есть? — спросил я.

— Он — по-прежнему в Мериде. Преждевременный военный пенсионер наслаждается покоем и уютом в огромном шикарном особняке, в окружении толпы телохранителей, слуг и элитных проституток. Не похоже, чтобы он собирался куда-то бежать. Видимо, рассчитывает, что ему удастся найти общий язык с людьми из СБС после того, как Содружество возьмет Мериду под контроль. Аналитики из МГБ полагают, что его надежды оправданы. Окифора знает слишком много, чтобы отдать его под трибунал. Так что ему, вероятно, позволят незаметно улизнуть, либо осесть где-то на территории Содружества под чужим именем. А может, и вовсе реабилитируют и восстановят на должности. Такой человек пригодится Патриджу, решившему вырыть топор войны против Консорциума.

— Как бы там ни было, крайне сложно, а если точнее — невозможно добраться до ублюдка на территории осажденного войсками Содружества города. Так что пользы от этих данных мне немного.

— Есть решение, — сказала Мей, явно ожидавшая такой реакции.

Я поднял на нее вопросительный взгляд.

— В Мериде размещено крупное представительство Евразийского Союза. Там все еще работают больше 250 наших граждан. Главным образом — в дипломатической, торговой и гуманитарной сфере.

Я усмехнулся. Я ни на минуту не сомневался, что большая часть из этих 250 людей были либо штатными работниками, либо внештатными информаторами МГБ.

— И что же?

— Наши дипломаты вошли в контакт с властями Содружества и, после непростых переговоров, добились права направить туда эвакуационный конвой. Войска Содружества пропустят конвой в город и выпустят обратно, при условии, что мы заберем только наших граждан. С властями Мериды достигнута схожая договоренность — они гарантируют конвою проход и неприкосновенность.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы переварить полученную информацию и сопоставить ее с темой нашего разговора.

— Вы готовы дать нам места в этом конвое? — не сразу поверил я.

— Да, — прямо ответила кореянка. — А если управитесь быстро — успеете с ним же и обратно. Ожидается, что там будет полная неразбериха. Уже начнутся локальные стычки. Точечные обстрелы. Паника. Толпы беженцев. Даже если вы устроите пальбу и возьмете особняк Окифоры штурмом — на фоне более масштабных событий этого никто особо не заметит.

— Мей, ты ведь понимаешь масштаб международного скандала, который разгорится, если станет известно, что Евразийский Союз к этому причастен?

— При всем уважении, Дима — оставь это людям, которые лучше разбираются в таких вещах, и лучше способны взвесить эти риски. Да и с каких пор тебя заботят политические проблемы, которые могут возникнуть у Евразийского Союза? Я ведь прекрасно вижу по твоему взгляду и слышу по твоему тону, что твои предубеждения в нашем отношении никуда не делись.

— Тут ты права. Но все равно план звучит как полное безумие.

— Мне сложно сказать. Ты ведь знаешь, я считаю любую войну и боевые действия безумием и преступлением против человечности. Но у тебя больше опыта в таких вещах.

— Мей, ты предлагаешь мне вклиниться между двумя соприкоснувшимися враждующими армиями под видом охранников евразийских граждан, и напасть на особняк в Мериде под носом у всех! Ты права — я разбираюсь в таких вещах. Так что я тебе и говорю — это чертово безумие!

Мей пожала плечами без особых эмоций.

— Я в данном случае выступаю лишь в роли посредника, Дима. Ты ведь знаешь, я вообще прикоснулась ко всей этой сфере, которая мне совершенно чужда, только потому, что я — твоя старая подруга. Так что, мне передать товарищам из МГБ, что ты отказываешься от их предложения?

Я тяжело вздохнул и покачал головой.

— Нет, подожди.

Поверить в то, что я слышу и говорю, было сложно. Но приходилось соображать быстро. События в мире не станут ждать, пока я чешу себе репу. И второго такого шанса добраться до Окифоры мне может не выпасть никогда.

— Невежливо отказывать тем, кто столь гостеприимно нас приютил.

§ 27

Дюжина тяжелых колесных бронетранспортеров евразийского производства неслась по пустошам, поднимая своими чудовищными колесами тучи дорожной пыли. Все машины были выкрашены в белый цвет. Над каждой реял белый флаг с красным крестом, предупреждая о гуманитарном характере конвоя. На ведущем и замыкающем БТР-е были установлены громкоговорители, которые беспрерывно прокручивали запись сообщения на английском и китайском, которое напоминало о назначении конвоя. Каждые полминуты ведущая и замыкающая машины выпускали в небо зеленые сигнальные ракеты, как и было оговорено с обеими сторонами. Несмотря на все эти меры, происходящее казалось безумием.

Сквозь узенькое окошко-бойницу в бронированном корпусе бронетранспортера я видел, как колонна проносится мимо лагеря войск. Перед глазами замелькали сине-желтые цвета флага Содружества наций. Штабеля современных утепленных армейских палаток были окружены долговременными защитными огневыми точками, которые собирались, как конструктор, в течение суток после развертывания лагеря, и были защищены магнитными щитами. Над лагерем парили аэростаты противовоздушной обороны и барражировали стайки дронов. Кишащие в лагере солдаты в тяжелых боевых бронекостюмах-экзоскелетах и шлемах с закрытой системой дыхания напоминали роботов. Интенсивные передвижения и нервные жесты солдат и офицеров красноречиво свидетельствовали о близости сражения. «Автоботы», молчаливые шеренги которых стояли неподалеку, отличались от солдат разве что спокойствием и преимуществом в габаритах.

— Похоже, они настроены серьезно, — присвистнул сидящий рядом Медведь, поглядывая в окошко.

Мы как раз преодолели очередной бугор, и оказались в небольшом овраге. Здесь была скрыта и дожидалась своего часа бронетехника. Нам открылись мрачные силуэты боевых танков М-405 с короткими, толстыми плазменными орудиями, и ракетных танков М-409, вооружённых ракетной установкой. Каждая из этих тяжело бронированных машин весила не менее шестидесяти тонн, а длиной они достигали десяти метров. Позади танков виднелись М-333, сверхтяжелые бронетранспортеры, способные перевозить по 48 солдат в полном снаряжении. Каждое из 12 колес гигантского БТР-а превышало высотой рост взрослого мужчины. А вон и «легкая кавалерия» — прыгучие «Баксы», и легкие танки М-243 на воздушной подушке, развивающие скорость до 100 м/ч — на таком когда-то воевал Сильвестр Торнтон.

— Поверить не могу, что мы это делаем, — проговорила Лейла, которая тоже оглядывала технику встревоженным взглядом.

Голос арабки был недовольным и нервным. Она выступила категорически против этой операции — главным образом из-за того, что наводка поступила не от ее «проверенного источника», а от моего. Пришлось мне напомнить ей о том, кто здесь главный. Послевкусие того разговора немного ощущался до сих пор.

— Напоминает старые-добрые времена, правда, Принцесса? — ухмыльнулся Медведь, ласково погладив чудовищный евразийский гиперзвуковой ручной пулемет «тип 600», который он держал в руках.

— Даже в те времена мы не устраивали такие эскапады, — покачала головой Лейла.

Я сразу догадался, о каких временах они говорят — о тех самых, когда они воевали на стороне Евразийского Союза против Содружества наций, за которое воевал я. Однако мне вряд ли пристало изливать по этому поводу недовольство. Ведь я маскировался сейчас не под кого-нибудь, а под бойца евразийского спецназа. И идея эта принадлежала не кому-нибудь, а евразийским спецслужбам.

— А мне план нравится, — возразил Джером. — Дерзкий и решительный! Такие мне по нраву!

Как и я, Лайонелл был вооружен многоцелевой пехотной системой «тип 707» — дешевой и сердитой евразийской копией современной гиперзвуковой штурмовой винтовки ОКП-7 производства «Нью Эйдж Армз» — той самой, с которой я воевал в Легионе.

Высказавшись, Джером инстинктивно потянулся рукой к шее, намереваясь, кажется, почесаться, но рука уперлась в пулезащитный ворот.

— Если бы только не вся эта хрень! — пожаловался он, досадливо стукнув кулаком о бронированный нагрудник, который отозвался сочням звоном. — Мало того, что она весит как еще один я, так под ней, бляха, все тело зудит! Парень, который носил это до меня, что, не мылся совсем?!

Как и каждый из десяти членов отряда, который теснились в десантном отсеке БТР-а, Джером был облачен в тяжелый боевой скафандр евразийского производства. Скафандр весил в 45 фунтов, не считая шлема, который весил еще 9 фунтов. Если добавить к этому наше оружие, боеприпасы и другое снаряжение — каждый тащил на себе 70-100 фунтов веса.

Экипировка, согласно легенде, была выкрашена в серый и болотно-зеленый цвета, которые чаще всего применялись в Народно-освободительной армии Евразийского Союза, но без знаков различия — чтобы по нашим трупам все же нельзя было однозначно доказать нашу к ним принадлежность.

— Та же хрень! — пыхтя, раздраженно отозвался дородный Гэвин, отерев со лба пот и нетерпеливо поерзал на сиденье, зацепив плечами ближайших соседей. — Нацепить на человека сотню фунтов металла и запихнуть его в металлическую же душную жестянку — да этого хватит, чтобы вывести его из строя безо всякого боя!

Надо признаться, я и сам был далеко не в той форме, чтобы легко и радостно таскать на себе столько снаряжения. Большую часть времени я пыхтел себе под нос и старался абстрагироваться от неудобств, которые в такой ситуации были неминуемыми. Но жалобы ирландца по праву командира решил сразу же строго пресечь.

— Кончай ныть, салага! Так и знал, что не нужно было брать никого, кто не прошел армейку!

— Я просто хотел сказать, что легкое снаряжение было бы, по-моему, более эффективным… — начал оправдываться тот.

— Много ты прошел боев?! Настоящих боев, я имею в виду, а не таких, где тебе противостоят безоружные заложники?!

Гэвин обиженно засопел, скривился, и открыл было рот, чтобы возразить — но осекся, встретившись с предостерегающим взглядом Ши Хона.

— Раз нет, то лучше заткнись и послушай! — продолжил чеканить я. — Ты сейчас носишь тяжелый боевой скафандр «Бусин Баолей». Переводится как «ходячая крепость». Он защищает практически все тело носителя — включает в себя нагрудный жилет с боковыми панелями и защитой паховой области, наспинный панцирь, наплечники, наручи, налокотники, щитки, ворот. Снаряжение выполнено из современных сверхмолекулярных защитных материалов, которые обеспечивают отличную баллистическую защиту. В каждый скафандр встроен экзоскелет, повышающий силу мышц и амортизирующий удары, а также генератор индивидуального магнитного щита и наспинный реактивный ранец. Это — лучшее, что сейчас состоит на вооружении евразийского спецназа. Лучше защищены только «Ронины». И поверь мне — скоро ты поймешь, зачем все это нужно!

— Да, я знаю, сэр, — покорно кивнул тот.

— Вот именно, — мрачно добавил Ши. — Не позорь меня. Посмотри вон на Принцессу и ее ребят. Ладно еще Медведь — там силища богатырская, и габариты те еще. А девчонки весят футов 100–120, но не жалуются.

Я перевел взгляд в сторону трех девушек, по которым казалось, что броня вот-вот раздавит их своим весом. Но, как и сказал Кореец, те переносили лишения спокойно.

— Расслабься, Джек, — закатив глаза, философски посоветовала Гэвину, он же Джек, его возлюбленная Кира, она же Роза, устало закатив глаза к потолку. — После «Чистилища» — уже на все пофиг. А если вспомнить, что нас, скорее всего, вот-вот прикончат — тем более пофиг.

В такт ее словам где-то позади нас раздался отголосок артиллерийского выстрела. За ним — сразу же последовал еще один. Колонна тут же замерла.

— Похоже на ДСПО, — встревоженно проговорила Лейла, назвав аббревиатуру дальнобойных самоходных плазменных орудий, которые состояли на вооружении миротворцев. — И чего они начали сейчас?!

Тоже встревоженный звуками обстрела и остановкой, я пересел к противоположному борту. Сквозь окошко БТР-а я смог увидеть, что мы приблизились к фильтрационному центру — большому блокпосту, через который проходил последний действующий коридор для беженцев. Он стал «дорогой жизни» после того, как небо над Меридой было объявлено властями Содружества безполетной зоной, и воздушный путь для бегства был закрыт.

Этим утром, когда по осажденной Мериде разнеслись слухи о неминуемом штурме, фильтрационный центр захлестнула необычно крупная волна беженцев, которые до самого последнего надеялись на мирное разрешение конфликта. Однако, несмотря на ажиотаж, процесс пропуска беженцев происходил крайне медленно. Миротворцы останавливали, проверяли личность и тщательно обыскивали вещи всех, кто пытался запоздало унести свои задницы и пожитки из гибнущей Мериды. Людей, о которых были соответствующие отметки в базах данных, бесцеремонно задерживали, и не обращая внимания на их протесты, передавали в руки присутствующих тут эсбэшников.

Из узкого окна БТР-а я мог видеть фрагменты этой околовоенной драмы: огромная очередь пеших беженцев теснится в зигзагообразном коридоре из металлических сетчатых стенок; столь же огромная очередь частных автомобилей, нагруженных вещами, включая мебель, стоит в одну полосу перед закрытыми воротами КПП; шум, гам, чей-то плачь, чьи-то сердитые и возмущенные крики; повторяющиеся строгие инструкции для беженцев через мегафоны.

Услышав далекие звуки артобстрела, беженцы засуетились. Некоторые закричали, некоторые вообще попадали на пол. Кто-то начал толкаться и теснить передних. Кто-то из водителей начал сигналить и нервно газовать, как будто это могло помочь им сдвинуть с места пробку.

— Сохранять спокойствие! — раздался над блокпостом усиленный мегафоном приказ.

Однако этого оказалось недостаточно для того, чтобы успокоить людей.

— Что происходит? — спросил я по-русски по своему коммуникатору.

— Сейчас, подожди минутку, уточняют, — ответила Мей.

На протяжении минуты-другой хлопки артиллерийских выстрелов и грохот взрывов повторились еще несколько раз с разных направлений. Мы могли видеть, как беженцы напирают на ворота фильтрационного центра, но стена миротворцев сдерживает их.

— Забавно будет, если окажется, что наш парень сейчас где-то там, — заметил Джером, кивнув на толпы беженцев. — Что тогда сделаем? Напишем на заборе его виллы крепкое матерное словцо — и айда домой?

— Ты что-то рано об этом забеспокоился. Пока больше похоже на то, что мы вообще никуда не проедем, — процедил сквозь зубы Ши.

Через пару минут на связи снова появилась Мей.

— Пока не совсем понятно, что происходит. Ясно только, что локальные стычки несколько усилились. Идет обмен точечными артиллерийскими ударами. Обе стороны предупредили нас о нарушении «безопасного коридора», обвинив в этом друг друга. Предложили нам остановить конвой «до возобновления тишины». Но есть сомнения, что «тишина» вообще возобновится. У нас считают, что это похоже на начало активной фазы.

— Черт возьми, — выругался я.

— Подожди! Возможно, нам все-таки удастся проехать. Хотя бы в режиме «на свой страх и риск». Подсветим колонну цветным дымом, чтобы по ней не била ничья артиллерия. Сейчас по этому поводу проводятся переговоры.

— Вы готовы пойти на такой риск? — удивился я.

— Там — 250 наших людей. Если мы бросим их на произвол судьбы, во время штурма часть из них точно пострадает!

Голос Мей звучал вполне искреннее и убежденно. Но я слишком хорошо знал, или был убежден, что знаю, что представляет собой Евразийский Союз, дабы поверить в бескорыстный и самоотверженный альтруизм партийных бонз и отпетых чекистов.

— Хм. Насколько я знаю, человеческий капитал никогда не считался у вас особой ценностью. Что, товарищи из МГБ решили устроить эффектное представление для СМИ в стиле «как мы спасаем своих граждан»? То-то вокруг колонны постоянно летает дрон с телекамерой…

— Ты правда считаешь, что твой совершенно несправедливый и оскорбительный сарказм уместен в такое время и в таком месте?! — возмутилась Мей, которой явно сделалось не по себе от того, что мои слова слышала не одна лишь она, но и кое-кто из людей, которым был адресован мой сарказм.

— Извини. Не удержался.

— Сидите и ждите. Возможно, все удастся уладить.

Некоторое время я наблюдал посредством камеры, установленной на одном из сопровождающих колонну дронов, как БТРы стоят, не выключая двигателей, замерев перед закрытым шлагбаумом. У шлагбаума сгрудилась группа солдат-миротворцев.

Далеко впереди, за участком пустынного высокогорья протяженностью в пару миль, виднелись очертания осажденной Мериды. Из нескольких мест шли столбы дыма — то ли от горящих покрышек, которые специально жгли защитники, дабы затруднить наблюдение с воздуха, то ли от горящих зданий, ставших жертвами артобстрела.

— Ситуация выглядит довольно дерьмово, — заметил Джером.

— Возможно, это к лучшему, если все так и закончится, — прокомментировала Лейла.

Однако их мрачные пророчества не оправдались. Через некоторое время шлагбаум открылся, солдаты расступились, и колонна двинулась вперед. Об этом меня сразу же проинформировала Мей:

— Разрешение получено.

— «На свой страх и риск»?

— Да. Помечаем дорогу цветным дымом.

— Я слышу, что обстрел продолжается.

— Так и есть. У нас укрепились в убеждении, что операция, похоже, постепенно переходит в активную фазу. Ради нас ее никто уже приостанавливать не станет. Дипломаты тут, увы, не властны. Так что лучше скрестите пальцы, чтобы в вашу машину не попал шальной выстрел.

Конвой, время от времени выбрасывая впереди себя шашки с зеленым дымом, пополз дальше — по единственной оставшейся асфальтированной дороге, пролегающей меж горными хребтами, среди которых ютился блокадный город.

В обратном направлении продолжали гнать единичные гражданские автомобили. Они силились набрать максимальную скорость, дабы преодолеть простреливаемый участок дороги, и не обращали внимания на ямы с ухабами, которые остались тут после тяжелой техники. Кое-кто за это уже поплатился. На обочине было видно несколько сломанных авто. Их пассажиры в истерике метались вокруг, бессильно разрываясь между страхом за жизнь и за оставшееся в машинах имущество.

— Да уж. Похоже, жизнь с сытым брюхом под крылом у корпораций закончилась, — глядя на их возню без малейшей жалости, жестко изрек Ши Хон.

Его тон, преисполненный всепоглощающей ненависти к части человечества, которая в его мировоззрении именовалась «тупыми, зажравшимися обывателями», меня покоробил.

— В Мериде жили обыкновенные люди, — возразил я. — Такие же, как везде

— Как, например, тот, за кем мы туда едем? Или тот, кого вы с Донни недавно выдернули из его райской жизни в Стокгольме? — иронично хмыкнул он.

— Не всех, кто работают на Консорциум, можно равнять с Брауном.

— Все они виноваты в том, в каком обществе мы живем, Димитрис. Каждый из них внес свою лепту в построение и цементирование несправедливого олигархического общества. Своим трудом в пользу олигархов. Своими мозгами, которые они сдали в наем олигархам. Своим безразличием к тому, на кого и во имя чего они работают, что они помогают создавать. Вот пусть и отгребают теперь сполна!

Минут десять мы тряслись по ухабистой дороге, содрогаясь каждый раз, когда до наших ушей доносилось эхо артиллерийских выстрелов. Несколько раз колонна замирала из-за того, что встречались полностью разрушенные снарядами участки дороги, которые приходилось аккуратно объезжать по обочине — опасно близко к крутому кювету, откуда открывался головокружительный вид на окружающие горы. Но все же опасность миновала нас. И вскоре мы приблизились к цели.

Передовой блокпост Сил обороны Мериды находился примерно в тысяче футов от первых зданий города. Через камеру, установленную на дроне сопровождения, я мог видеть, как нос колонны уперся в шлагбаум, по сторонам от которого были оборудованы огневые точки из мешков с песком и вырыты сети траншей. В специальных танковых окопах были припаркованы несколько бронированных джипов, на которых были установлены пусковые установки противотанковых и противовоздушных ракет.

На блокпосту нас встретили многочисленные вооруженные люди. Они были экипированы лишь немногим легче, чем пехота миротворцев, а выглядели довольно злыми и матерыми. Экипировка была черной, без знаков различия, если не считать шеврона одного из ударно-штурмовых эскадронов «Чи милитари» на одном рукаве и шеврона с цветастым гербом Мериды — на другом.

Блокпост, очевидно, работал в две стороны. Охраняющие его люди не только были готовы к отражению нападения извне, но и очень успешно препятствовали выезду из города отстающих машин беженцев — под предлогом того, что из-за обстрелов «дорога жизни» больше не безопасна.

Через камеру сопровождающего дрона я видел, как один из беженцев распинается, тщетно пытаясь доказать что-то офицеру с блокпоста. Время от времени мужчина махал рукой в сторону дрона, который рваными линиями барражировал недалеко от блокпоста, распространяя сквозь громкоговоритель информационное сообщение, призывающее все гражданское население, от имени властей Содружества, немедленно покинуть Мериду.

Сердито покосившись на дрона, о котором шла речь, офицер отдал какой-то приказ. Миг спустя в одном из окопов возникла яркая вспышка, с которой в сторону дрона была запущена зенитная ракета. Дрон совершил крутой маневр уклонения, но тот не удался, и он на наших глазах красочно рассыпался прямо в воздухе.

— Что тут происходит? — удивился молчавший до этого Донни, наблюдая за этой сценой.

— Не хотят выпускать из города оставшихся гражданских, — объяснил я. — Понимают, что если в городе не останется никого, кроме сил обороны — то миротворцы смогут применить к ним тяжелое вооружение, и просто раздавят их.

— По той же причине могут не пропустить и нас, — пессимистично предрек Ши. — Евразийские граждане в городе — это тоже своего рода «страховка». Я бы на их месте в жизни евразов не выпустил.

— Консорциум не станет ссориться с Союзом, — покачала головой Лейла.

В какой-то степени правы оказались они оба. Через камеру мы могли видеть, как передняя пассажирская дверца ведущей машины колонны открылась — и руководитель нашего конвоя, пожилой азиат, вступил в дискуссию вначале с дежурным офицером, а затем и с подоспевшим следом начальником блокпоста. Нежелание этих двоих пропускать в город конвой, который был намерен забрать и вывезти отсюда 250 человек, выполняющих роль их «живого щита», было очевидным. Однако нескольких сеансов связи, види с вышестоящим руководством оказалось достаточно, чтобы командир блокпоста, чертыхаясь и яростно отплевываясь, со словами, которые я прочел по губам как «Да пошли вы все!», вынужден был отдать приказ открыть шлагбаум. Его люди грубо оттеснили прочь с дороги беженцев, чтобы никто из них не попробовал просочиться под шумок наружу.

— Сколько бы ни платили этим ребятам — не похоже, чтобы они считали это достаточной платой за верную смерть, — прокомментировал это Джером, наблюдая за весьма кислыми лицами наемников.

Я согласно кивнул. В этом была проблема наемных армий. Опытные бойцы за плату были готовы идти на разумный риск. Но точно не на верную смерть. А значит, оказавшись в ситуации, где противник имеет подавляющее превосходство, и у них нет надежды на победу, они, вероятно, не захотят отдавать свои жизни — в отличие от бойцов регулярной армии, если их мозги как следует промыты патриотической пропагандой.

В данном случае наемники боролись не только за заказчика, но и за свои интересы. Ведь под властью Патриджа, который своим указом запретил деятельность ЧВК, они больше не смогут зарабатывать себе на хлеб. Однако перспектива быть живым безработным все же не выглядела настолько безрадостной, как верная смерть.

— На что они вообще рассчитывают? — спросил я, не обращаясь ни к кому конкретно, глядя на бойцов Сил обороны Мериды сквозь окно.

Но ответила мне по радиосвязи Мей.

— В тактическом плане — они надеются на то, что войска Латиноамериканской федерации, которые, судя по спутниковым снимкам, приблизились к кольцу блокады извне, придут им на помощь в случае штурма.

— Не думаю, что эта надежда оправдана, — возразил я. — Кабрера понимает, что у его самодельной «армии» нет шансов против миротворцев в общевойсковом бою на открытой местности. Если они ввяжутся в это — их уничтожат с воздуха и с орбиты за считанные часы.

— Почему ты говоришь — «его» армия? — удивилась Мей. — Я не сильна во внешней политике. Но, если мне не изменяет память, то президент Латиноамериканской федерации — Мария Кабрера, женщина.

— Я говорю не о ней, а о ее брате, руководителе «Бразилиа трупс» Родриго Кабрере, который там реально всем заправляет. Потому и — «его», — объяснил я.

— Тогда уж говори об Анатолии Де Вонг, владелице «Бразилиа трупс», которой подчиняется этот Родриго Кабрера, и которая реально всем заправляет. Все равно получается — «ее».

— «Плохо разбираешься в политике», говоришь? — хмыкнул я иронично.

— Но я ведь не утверждаю, что я совсем безграмотна, — не смутилась кореянка. — Продолжая же ответ на твой вопрос — в стратегическом плане эти наемники, ну а точнее — их хозяева, думаю, надеются на то, что власть Патриджа падет под бичом глобального экономического и политического кризисов, спровоцированных олигархами, скорее, чем он успеет задавить их анклавы военной силой.

— Тоже довольно сомнительно.

— А вот я бы на это как раз поставила. Но, боюсь, это произойдет все же не так скоро, как им хотелось бы. Мерида, очевидно, обречена. Это дело считанных часов. Так что заканчивайте поскорее, Дима. И не задерживайтесь.

— Добро, — кивнул я. — Конец связи.

§ 28

Улицы Мериды выглядели совсем пустынно. Несколько месяцев осады нарушили обычный уклад его жизни: большая часть общественных заведений были закрыты, и город покинуло больше половины его 150-тысячного населения; на дорогах почти не осталось гражданского транспорта, а на тротуарах — беззаботных прохожих. Пока колонна ползла по одной из улиц, небо несколько раз озарялась вспышками взрывов. Один из них прогремел, по ощущениям, меньше чем в миле от нас. Земля содрогнулась. В ближайших к нам зданиях задребезжали оставшиеся стекла. В небо взметнулся огромный гриб из огня и дыма — как будто взорвалась бензоколонка или даже небольшой склад горючего.

— Ничего себе! — воскликнул я. — Здесь становится все жарче

— Дороги назад уже нет, — жестко ответила на это Лейла. — Нет смысла повторять, что я была против этой затеи. Теперь нам остается лишь довести ее до конца.

Колонна разделилась на одном из перекрестков. Три БТР-а, в числе которых и наш, свернули в сторону, устремившись по наклонной дорожке в направлении квартала элитных особняков, утопающего в пальмах, окружающих бассейны.

Мы были уже близко.

— Первая группа — приготовиться, — велел я, нацепляя на голову шлем.

— Казак готов, — повторив движение со шлемом, доложил Джером.

— Скандинав готов, — повторил за ним Донни.

— Медведь готов, — передергивая затвор на ручном пулемете, гаркнул здоровяк.

Немая Тень просто молча кивнула.

— Вторая группа тоже готова, — подтвердила Лейла, получив отклик от Ронина, Ши, Гэвина и Киры.

— Будем ждать от вас сигнала, что вы на позиции. Начинаем действовать синхронно.

— Таков план, — согласно кивнула она.

В наушнике, тем временем, раздался голос Мей:

— Ситуация вокруг города резко накаляется. Растет активность авиации Содружества. Нас убеждали в обратном, но такое впечатление, что штурм начнется с минуты на минуту.

— Сам вижу, — буркнул я, покосившись взглядом в сторону, откуда вырвались несколько зенитных ракет, преследуя какой-то скрывающийся среди облаков дрон.

— Дима, наши люди не смогут вас ждать ни одной лишней секунды. Если вас не будет в точке эвакуации точно в оговоренное время — сможете дальше рассчитывать только на себя.

Она предупреждала об этом сейчас, так как после выхода из БТР-а связь со мной поддерживать больше не сможет — за пределами оснащенной шифровальными системами техники слишком велик был риск «прослушки». Евразийцы будут, скорее всего, наблюдать за происходящим с помощью разведывательного спутника — но не более того.

— Принято.

— Удачи.

Наш БТР, замыкающий в тройке, притормозил на круто уходящей вниз живописной улочке, застроенной красивыми фазендами, утопающими в тенистых садах. Пейзаж имел бы идиллический вид, если бы не отголоски разгорающегося сражения. Несколько группок мечущихся в панике людей продолжали туго набивать свои машины вещами, причитая и голося себе под нос, опасливо глядя на небо и пригибаясь от грохота далеких взрывов.

С негромким хлопком от БТРа по улице прокатился электромагнитный импульс. Он был призван вырубить любые камеры видеонаблюдения, которые тут находились, чтобы те не зафиксировали момент нашей высадки, и у Евразийского Союза остался шанс формально отрицать свою причастность к тому, что случится дальше.

— Пошли! — скомандовал я.

Мы впятером высыпали на улицу. Раньше, чем испуганные люди начали тыкать пальцами в вооруженных людей — мы нырнули в узкий тенистый переулочек между двумя особняками, соединяющий эту улицу с соседней. Здесь мы замерли — на пару секунд, которые понадобились Тени, чтобы активировать заготовленный заранее комплект из четырех мини-дронов. Словно майские жуки — переростки, наша мини-эскадрилья с жужжанием разлетелась по сторонам.

— Отлично, Тень! Шикарная картинка, — кивнул я, наблюдая за изображением с их камер на четырех вспомогательных мини-дисплеях, которые выдавала мне встроенная в шлём тактическая система управления боем.

Тень кивнула. Затем, разбежавшись, она с ловкостью акробатки перепрыгнула забор справа, скрывшись на частном участке, поросшем эвкалиптами. Ей предстояло вломиться в стоящий на этом участке четырехэтажный дом (к счастью для его владельцев — покинутый ими заблаговременно) и забраться на его плоскую крышу, где были установлены солнечные панели. Это была едва ли не единственная высокая точка, откуда открывался хороший обзор на особняк Окифоры (если, конечно не считать еще более удобной в этом плане колокольни католической церквушки, которая высилась на холме с противоположной стороны особняка — однако церковь, по данным спутникового наблюдения евразийцев, все еще функционировала и могла оказаться полна прихожан — так что от ее использования пришлось отказаться). Со своей позиции Тени должна была управлять нашими дронами и, по возможности, поддерживать нас снайперским огнем.

— Вперёд! — поторопил я остальных.

Мы преодолели остаток переулка — и замерли перед выходом на улицу, на которой стоял особняк Окифоры. К счастью, здесь было совсем безлюдно. Отсюда мы уже могли увидеть забор особняка на противоположной стороне улицы — вычурную конструкцию из природного камня высотой никак не меньше девяти футов и протяженностью гораздо больше, чем мог охватить взгляд. Из-за забора невозможно было увидеть даже краешка крыши двухэтажного особняка, который, как я знал, стоял на дальней от нас стороне громадного земельного участка.

К счастью, у нас были дроны. С помощью их камер мы могли увидеть практически весь земельный участок. Почти пяти акров были засажены идеально покошенным пышным зеленым газоном с редкими художественно подстриженными кустиками, которые отлично ощущали себя под озоновым куполом, который все еще мерцал над Меридой. Здесь располагались: теннисный корт, мини-поле для гольфа, конюшни, манеж для верховой езды, множество уютных беседок, спа-комплекс, отдельно стоящий комплекс домиков охраны и обслуживающего персонала, и, конечно же, сам особняк. Двухэтажный дом был выполнен в современном стиле. Большая часть стен и многие сегменты потолка были выполнены из стекол с изменяемым уровнем тонировки, обеспечивая внутри отличное освещение.

Окифора устроился отлично как для военного пенсионера.

— Вижу движение! Там есть люди! — воскликнул я возбужденно.

В поле зрения дронов попали охранники. Они были одеты и экипированы примерно так же, как бойцы Сил обороны Мериды. Может быть, они к ним и принадлежали. По крайней мере, у евразийцев были данные, что Окифора рассматривается местными властями как уважаемая VIP-персона. Телохранители прохаживались по садовым дорожкам, которые раскинулись по всей территории имения. Время от времени они с тревогой поглядывали в небо, которое озарялось вспышками взрывов, и переговаривались по радиосвязи. Первый, второй, третий, четвертый, пятый… Их силуэты, излучающие тепло, фиксировались и мгновенно автоматически наносились на интерактивную тактическую карту.

— Мы почти на месте, — сообщила, тем временем, Лейла. — Судя по тем данным, которые мы получаем, с дронов, на территории обнаружено… семнадцать энергетических сигнатур.

— Вижу, — кивнул я, поморщившись.

Надежду на то, что Окифора вполне уверен в своей безопасности, и ограничится всего лишь парой-тройкой телохранителей, очевидно, приходилось отбросить.

— Обратите внимание на фигуру на балконе! — воскликнул Ронин Хуай.

На широком крыльце на втором этаже особняка был заметен силуэт очень высокого и широкоплечего чернокожего мужчины. Он был одет почти так же, как телохранители — во что-то неброское, удобное и темное. Однако что-то в его позе заставляло сомневаться в его принадлежности к охране. С ракурса, с которого снимал дрон, лица было не рассмотреть. Но, судя по затылку, выглядывающему из-под черного берета, он был чернокожим.

— Это Окифора? — догадалась Лейла.

— Скорее всего. — кивнул я, насупившись, и тут же гаркнул: — Пусть дроны держатся на безопасном расстоянии, не подлетают слишком близко!

Некоторое время я хмурился и раздумывал. Дроны зафиксировали уже двадцать один объект. Может быть, среди них были дворецкие, садовники, уборщицы, банщики и массажисты, которым не позволили уехать из Мериды, несмотря на военное положение. Но большая часть обнаруженных людей точно была вооруженными до зубов телохранителями Окифоры, готовыми защищать своего клиента. Даже если все пойдет по плану, и мы сможем извлечь максимальное преимущество от неожиданности нападения — нас ждет жестокая, кровавая схватка.

Чтобы добраться до Окифоры, мне придется пройти по трупам многих людей — своих и чужих. Снова сделать то, что мне никогда больше не хотелось делать. От чего я зарекся, пытался очиститься и избавиться почти два года после своего выхода из комы. Стоит ли такого этот вонючий ублюдок? Правда ли я рассчитываю сделать этот мир лучше, выдавив из него правду о его преступлениях и отправив его самого к праотцам? Или кровь породит лишь кровь, как это обычно бывает?

Что подумает Лаура, когда увидит это в очередном выпуске новостей? Что подумали бы об этом мои родители?

— Вторая группа готова! — сообщила мне Лейла. — Ждем приказа, командир!

— Ну, чего медлим? — переспросил Джером.

Я тяжело вздохнул. Слишком поздно было сомневаться. Я ступил на путь, который не принесет мне покоя и успокоения. Не позволит мне чувствовать себя тем, кем мне бы очень хотелось быть. Тем, кем я пытался стать наперекор Чхону. Нормальным человеком. Но все же мне, похоже, предстоит пройти по этому пути до конца.

Я встретился взглядом с Медведем и коротко кивнул. Поняв знак, он отложив в сторону свой увесистый пулемет. Затем втащил из-за плеч ручной гранатомет, и ловким движением зарядил снарядом с боеголовкой, помеченной красным цветом — он содержал в себе усиленный фугас.

— Внимание! — это был беспокойный голос Ронина Хуая. — Кажется, один охранник что-то заподозрил! Заметил дрон! Передает что-то по рации!..

Медлить дольше было нельзя. Снова вздохнув, я сделал, пожалуй, самое сложное и неприятное, что мне предстояло сделать этим днем — нажал на маленькую кнопку на правом рукаве своего скафандра, позволив инъекционной системе впрыснуть в кровь «коктейль Аткинса» — набор боевых стимуляторов, которые применялись в миротворческих силах Содружества. Нам предстоял слишком непростой бой, чтобы лишать себя преимущества в силе, выносливости и скорости рефлексов, которые способен дать этот набор препаратов.

— Начинаем, — велел я, ощутив, как сердце начинает биться быстрее.

Медведь выстрелил — и чудовищный взрыв снес изрядный участок каменного забора до основания, открывая нам проход с юго-западной стороны территории особняка. Столь же мощный взрыв раздался вдали, с северо-восточной стороны — оттуда предстояло зайти группе Лейлы.

В тот же миг все четыре наших дрона, до этого исполнявшие функцию наблюдения, показали зубы. Из-под корпуса каждого стартовала управляемая ракета «воздух-земля» с малым зарядом взрывчатки — две в сторону особняка, две в сторону домика охраны. Каждый дрон также выпустил по несколько дымовых шашек, которые зашипели и уже через секунду укутали направления нашего наступления плотным облаком белого дыма.

— Вперед, вперед, вперед!

Мы с Джеромом и Донни быстрым спринтом рванулись вперед сквозь завесу пыли, оседающей на месте разрушенного забора. Медведь, который возился с ракетницей, остался чуть позади — ему предстояло занять хорошую позицию, чтобы прикрыть нас пулеметным огнем.

Наш рывок был настолько стремительным, что мы успели увидеть, как ракеты, выпущенные дронами, достигли своих целей. Особняк сотрясли два взрыва, от которых все широкие панорамные окна со страшным звоном разлетелись вдребезги, оголяя богатое внутренне убранство. Пара охранников, которые стояли неподалеку от входа, повалились на газон — то ли от шока и силы взрывной волны, то ли просто от страха. В конюшне, которая находилась рядом с особняком, испуганно заржали и заметались лошади.

Ближайший к нам охранник обнаружился на садовом тротуаре рядом с теннисном кортом всего ярдах в двадцати от места, где мы вошли. Из-за прозвучавшего рядом с ним взрыва и туч дыма он был совершенно дезориентирован. Сквозь завесу пыли и дыма его было легко увидеть с помощью тепловизоров.

— А-ну ни с места! Бросай оружие! — крикнул я.

Охранник со страху сделал очередь вслепую, метя в сторону, откуда доносился мой голос. Пули пролетели даже не близко от нас. Но дать ему еще один шанс мог лишь полный идиот. Мы с Донни одновременно сделали по короткой прицельной очереди в ответ — и телохранитель свалился замертво. Я услышал, как стрельба доносится и с северо-восточной стороны. Там, более чем в миле от нас, со стороны поля для гольфа, врывалась группа Лейлы.

Бой начался.

§ 29

Особняк, где прятался Окифора, раскинулся перед нами как на ладони. До него было напрямик где-то ярдов пятьсот. Стоит лишь вырваться из тени высаженных вдоль забора кустарников, пересечь поперек теннисный корт и лежащий за ним коротко постриженный газон — и за полторы-две минуты окажешься у цели. Словно гончая, учуявшая зверя, я сразу ощутил соблазн ринуться туда, понадеявшись на удачу, скорость и на броню. К счастью, я не был таким идиотом, чтобы поддаться этому чувству.

Еще загодя, изучив спутниковые снимки территории, я понял, что если бы мы попытались с наскока покрыть расстояние от точки входа на территорию имения до дверей особняка — мы, вне всякого сомнения, погибли бы смертью храбрых (и глупых).

— Занимаем позиции! — рявкнул я.

Мы бросились врассыпную и притаились в складках местности в густых кустах самшита позади теннисного корта. Как я и надеялся, часть охранников, поддавшись панике, не понимая, откуда им грозит опасность, начали хаотично носиться вокруг особняка, ведя беспорядочный огонь в стену дыма, которая расползалась со всех сторон, и по нашим дронам, которые намеренно привлекали к себе внимание, издавая навязчивое жужжание и двигаясь рваными зигзагами прямо у них над головами.

Оставаясь невидимыми и ориентируясь по тепловизорам, мы втроем сосредоточили прицельный огонь в северо-восточном направлении. Перед нами было сразу пять целей: двое дежуривших у входа в особняк, которые пытались очухаться после взрыва ракеты; двое в панике выбежавших из-за угла особняка; и еще один, показавшийся со стороны конюшни, которая стояла к юго-западу от особняка.

Несмотря на большую дистанцию, кто-то из нас попал в ногу одному из телохранителей. Еще одного охранника филигранно метким выстрелом прямо в голову «сняла» из снайперской винтовки Тень. Тут уж и остальные трое поняли, что на открытом месте им грозит лишь гибель: наспех отстреливаясь двое торопливо заскочили в особняк, третий — кувырком ринулся в конюшню.

Телохранитель, которому кто-то из нас прострелил ногу, пытался уползти, оставляя за собой на газоне красный след, и орал, видимо, призывая товарищей помочь ему. Те не откликались, понимая, что их ждёт, если они высунутся.

Я прошёлся по светящемуся красному силуэту раненого перекрестьем прицела, но стрелять не стал. Вместо этого открыл огонь по одному из окон особняка, где увидел силуэт охранника, засевшего за поваленным взрывом креслом. Однако тот почти не высовывался, а дистанция была слишком большой для прицельных выстрелов.

Завязалась позиционная перестрелка.

— Мы вошли! Встречаем здесь сильное сопротивление! С ходу не осилим! — сообщила Лейла.

— Черт! — выругался Хуай. — У них «Стрекозы»! Вижу как минимум две! Ай!..

— Проклятье! Шмаляют с воздуха! Ронин ранен! — выкрикнула Кира.

— Грек, большая группа, пять или шесть объектов, быстро двинулась от домика охраны к особняку! Скоро будут у вас в секторе! Там у них как минимум один «Автобот»! — предупредила Лейла.

— Принято! — ответил я. — Встречаем их!

— Я уже на позиции, — сообщил Медведь. — Сейчас дам им прикурить!

Из-за аллеи деревьев к востоку от нас, высаженных вдоль дороги, которая соединяла гараж у особняка с внешними воротами, стремительно вырвался даже не один, а сразу два «Автобота» 3-ей модели. Они двигались с максимальной своей скоростью, порядка 25 м/ч, ориентируясь на звуки нашей стрельбы и намереваясь, похоже, как можно скорее сократить между нами дистанцию. Можно было сомневаться, что оба оборудованы тепловизорами и мощными детекторами движения, которые легко позволяют им видеть нас сквозь дымовую завесу. Подтверждая эту теорию, оба на ходу открыли огонь из пулеметов, вмонтированных им в «руку». Им тут же ответил шквальным пулеметным огнем Медведь. Я выстрелил из подствольного гранатомета, однако из-за большого расстояния граната, которую я пустил по навесной траектории, разорвалась слишком далеко от цели, чтобы причинить роботам серьезный вред. Граната, выпущенная Донни или Джеромом, упала более удачно — прямо под «ноги» одного из роботов, перебив одну из них и превратив его в медлительного механического калеку.

Под прикрытием «Автоботов», принявших на себя наш огонь, четыре охранника кинулись в сторону особняка. Одному, задержавшемуся, чтобы помочь просящему о помощи раненому, Тень попала из снайперской винтовки в спину — и он грохнулся рядом с раненым, убитый или тяжелораненый. Еще двое беспрепятственно юркнули в особняк. Третий — миновав двери особняка, сумел добежать до ворот конюшни, куда его призывал один уже засевший там товарищ.

Последний оставшийся в строю робот наконец вышел из строя под шквальным огнем Медведя, буквально нашпигованный свинцом. Однако в этот момент из-за завесы дымы появились два боевых дрона «Стрекоза», хищно устремляясь к нашим кустам.

— Воздух! — предупредил я. — Тень, сбивай их!

Наши мини-дроны, которыми управляла Тень, не были оснащены никаким оружием, кроме как по одной ракете, которые они уже израсходовали. Так что, набрав максимальную скорость, они пошли со своими более мощными противниками на воздушный таран.

Одну «Стрекозу» двум нашим дронам, пожертвовавшим своими механическими жизнями, удалось сбить. Вторая успела расстрелять оба ринувшихся к ней камикадзе раньше, чем хоть один успел ее протаранить. Но борьба выиграла для нас время, нужное Медведю для того, чтобы переместить свой шквальный огонь на вражеский летательный аппарат. Самый меткий пулеметный огонь, какой мне доводилось видеть, снес «Стрекозу», словно вихрь — и та, дымясь, рухнула на газон.

— Готова! — торжествующе проревел Медведь, и тут же предупредил: — Перезаряжаюсь!

Стреноженный ранее «Автобот» с упорством металлического киллера продолжал целенаправленно ползти к нам по газону, фонтанируя искрами из отсутствующей нижней конечности, но не думая сдаваться. Я выпустил в его направлении еще одну гранату из подствольного гранатомета, а затем сделал длинную очередь. На этот раз, кажется, попал — он наконец замер.

Буквально в футе от меня просвистела пуля. Это кто-то из четверых охранников, засевших в особняке, либо двух, спрятавшихся в конюшне, начал, похоже, пристреливаться по нам сквозь дымовую завесу при помощи тепловизора. Как раз в этот момент винтовка издала сухой щелчок. Чертыхнувшись, я отполз глубже в укрытие, чтобы поменять магазин.

— Вторая группа, как обстановка?! — гаркнул я, пока возился с магазином.

— Ведем позиционную перестрелку! Силы на нашем участке примерно равны! — доложила мне Лейла. — Ронин совсем плох! А Кореец ранен в руку!

— Пустяки! — яростно прошипел Ши, хотя даже сквозь помехи чувствовалось, что говорит он сквозь боль — не говоря уже о том, что о точной стрельбе с его стороны говорить теперь не приходилось.

— Проклятье! Вы что, охренели?! — возмутился я, наконец управившись с магазином. — Не дайте там все себя поубивать!

— Их слишком много! — заорал в панике Гэвин. — Нам не справится!

— А хера лысого! — возразил я, сцепив зубы.

Высоко в небе над Меридой творилось что-то неладное — все больше дронов с ревом прорезали облака, все больше зенитных ракет вырывались и устремлялись в небо. Время от времени город тяжко содрогался от артиллерийских ударов. Его конец близился. Однако нам сейчас было не до этого.

— Грека, какого хера мы тут сидим?! Ждем, пока они там очухаются и пристреляются?! — возмутился Джером, который засел в кустах и дыму где-то справа от меня. — Давай пойдем туда и перебьем этих сукиных детей!

— Да нас самих быстрее прикончат!

— А ты что, думал жить вечно?! — иронично прыснул тот.

— Проклятье! Ладно! — наконец признал его правоту я, и тут же спросил: — Медведь, ты перезарядился?!

— Так точно, командир!

— Тогда дай им прикурить! Дай как следует! Медведь, Тень — заградительный огонь! Казак и Скандинав — со мной к конюшне! Живо! Живо!

Под прикрытием ураганного пулеметного и кинжального снайперского огня мы трое выскочили из укрытия и спринтом рванулись через газон к конюшне, стоящей к северо-северо-востоку от нас. Этот рывок должен был позволить нам сократить расстояния до особняка примерно на половину.

Вокруг, словно рой шершней, сразу же засвистели пули. Одна, пробившись сквозь магнитный щит вырвавшегося вперед Донни, угодила ему в бронещиток напротив щиколотки. Парень споткнулся и едва не упал — но бегущий рядом Джером в последний момент успел подхватить его, не позволив рухнуть на газон.

— Я тебе дам падать, сука! — обругал его бывший казачий атаман.

— Мой магнитный щит сдох! — пожаловался бывший легионер.

— Так не подставляйся больше, ясно?!

— Вы — внизу, я — сверху! — обгоняя их, бросил я на ходу.

— Какой еще, мать твою, «верх»?! — донесся мне вслед голос Джерома.

Объяснять времени не было. Я включил реактивный ранец на полную мощность. Тот сразу же поднял меня вверх по меньшей мере на десять футов. Проломив деревянные доски, я влетел сквозь стену на чердачок, опоясывающий конюшню.

Пахло сеном и навозом. Внизу ржали и бесновались в стойлах роскошные скакуны арабских кровей. Оба находящихся тут наемников засели у ворот, через которые должны были ворваться Джером и Донни, готовые встретить их огнем. При моем появлении они в изумлении задрали кверху головы, а за ними повели и стволы. Но моя реакция, хвала проклятому коктейлю Аткинса, оказалась быстрее. Двумя прицельными очередями, словно моей рукой управлял сам бог войны, я застрелил обоих — каждого прямо в центр головы. Я услышал, как внизу Джером с Донни вышибли ногами дверь, ворвавшись внутрь— однако они лишь успели увидеть, как заканчивают падать тела врагов.

— Мать твою, грека! — изумился Джером. — Быстро ты тут справился!

Воспользовавшись реактивным ранцем, я спрыгнул вниз.

— Не тормозим! Вперёд, живо! — поторопил их я.

Не обращая внимание на беснующихся в своих стойлах жеребцов, мы втроем спринтом пронеслись через конюшню до противоположного выхода. Отсюда оставалась всего сотня-другая шагов до западного флигеля особняка. Сейчас в нашем поле зрении был огромный бассейн, через который перекинут изящный деревянный мостик, окруженный парой кушеток под зонтиками, столиков и гамаков.

Мы едва успели упасть на землю и залечь в складках садового ландшафта, как в нашем направлении раздалась стрельба. Пули вгрызались в газон совсем рядом, осыпая нас «брызгами» вспаханной ими земли с частичками травы.

— Они заходят с фланга! Со стороны конюшни! — услышал я голос кого-то из наемников со стороны флигеля.

Один из стрелявших увлекся и, намереваясь броситься нам наперерез, выскочил из флигеля особняка — попав, таким образом, на линию снайперского огня Тени. В тот же миг его голова содрогнулась, взорвавшись фонтанчиком крови, а тело — безжизненно осело на пол, повалив собой один из зонтиков у бассейна

— Проклятье! Снайпер! — закричали со стороны флигеля.

— Вы окружены! Сдавайтесь! — крикнул я.

Однако миг спустя мне пришлось крепче вжаться в землю, так как стену конюшни за моей спиной пробила длинная автоматная очередь, автор которой, кажется, ориентировался на мой голос.

— Вот тебе мой белый флаг, сука! — последовал за пулями издевательский коммент.

— Похоже, ублюдки по-хорошему не хотят, — проскрипел зубами Джером, посылая очередь в ответ.

На какое-то время снова завязалась позиционная перестрелка. За это время в голове у кого-то из оставшихся телохранителей созрела идея предпринять отчаянную попытку эвакуировать VIP-персону, полагаясь на толщину брони.

— Грек, внимание! Кажется, цель пытается уйти! — предупредила меня Лейла.

На «умном» тактическом интерфейсе, который проецировала мне на глаза система управления боем, я увидел изображение с камеры, установленной на шлеме Медведя, в поле зрения которого находился фасад особняка.

Из гаража особняка выкатил и подъехал к дверям особняка черный бронированный вездеход, прикрыв собой фасадную дома от мощного пулеметного огня Медведя. Судя по едва заметной ряби в воздухе вокруг вездехода, и по тому, как пули забарабанили по его корпусу, не пробивая его — он был оснащен мощным генератором магнитного щита.

Из парадных дверей особняка тут же выскочили, укрывшись за корпусом вездехода, двое или трое телохранителей.

— Медведь, займись этим, пока они не усадили туда Окифору, — велел я.

— Даже не сомневайтесь, командир.

Как и следовало ожидать, столь отчаянная попытка бегства увенчалась эпической неудачей. Медведь выстрелил по вездеходу из своего гранатомета, который, если использовать правильную военную терминологию, был пусковой установкой управляемых ракет. «Умная» ракета преодолела магнитный щит, замедлившись, но не сдетонировав и не утратив скорость — и попала прямо в вездеход.

— Да! Точно в цель! — обрадовался Джером.

Машина исчезла в красочной вспышке дыма и пламени. От мощной взрывной волны, несмотря на вес бронированного корпуса, искаженный остов несколько раз перевернулся, теряя на ходу детали. Взрывом и осколками, очевидно, убило или тяжело ранило всех, кто наивно рассчитывал на вездеход как на надежное укрытие.

— Черт возьми! У них гранатомет! — в ужасе проорали со стороны особняка.

Потеря вездехода и сразу нескольких людей, очевидно, деморализовала оставшихся защитников. Я сделал приглашающий жест Джерому и Донни — и мы, воспользовавшись неразберихой, начали короткими перебежками подступать к входу во флигель особняка, на ходу постреливая. Нам отвечали вяло и неприцельно.

Один из наемников, засевший у дальнего края бассейна, перед превосходящими силами решил спешно отступить внутрь особняка — но Джером или Донни попали ему в нижнюю часть спины, когда он был уже близок к цели. Он упал, скатившись по ступеням крыльца, издавая тяжкие стоны.

Бывшая тут некогда дверь и изящные стеклянные стены стали историей — все было практически полностью уничтожено взрывами и шквальным огнем. Изнутри доносились кашель и грязная матерщина, которой изумился бы любой портовый грузчик.

— Сдавайтесь! — крикнул я, медленно подступая ко входу. — У вас нет шансов! Нам нужен только Окифора! Остальные могут уйти живыми!

— А вот это вам не нужно?! — донеслось в ответ.

Из дверей вылетела и скатилась по ступеням осколочная граната. Мы успели наспех укрыться, чтобы осколки нас не задели — в отличие от раненого нашим огнем коллеги бросавшего. Его стенания резко усилились, свидетельствуя о понимании происходящего — но после взрыва сразу же затихли.

— Проклятье! Это был голос Эдди! Ты Эдди подорвал, кретин! — догадался кто-то внутри.

Джером и я синхронно закинули по «лимонке» в ответ, предусмотрительно выждав пару секунд после того, как выдернули чеку, прежде чем совершить бросок — чтобы у врагов было меньше времени на бегство. Оттуда донеслись: ругательства, быстрый топот, взрывы, звон стекла, треск ломающейся мебели. Не дав им время опомниться, мы заскочили внутрь.

Роскошная некогда прихожая, она же гостиная, была превращена в ад из обломков мебели, крошева от стен и штукатурки, осколков упавших люстр, обрывков мягкого уголка и книг.

Здесь было трое наёмников. Один был мёртв. Второй — едва живой, и, очевидно, больше не способным к сопротивлению. Третий — кажется, лишь слегка оглушен взрывом. Этот последний и встретил нас — выстрелом в упор из боевого дробовика. Заряд дроби пришелся в грудь Джерому. Оставшейся силы его магнитного щита и мощи брони хватило, чтобы предотвратить прямой физический вред — но все же он потерял равновесие и рухнул. Мы с Донни одновременно сделали по очереди в ответ, превратив наемника в подобие решето.

Донни протянул Джерому руку, и помог подняться.

— Порядок? — спросил бывший легионер.

— Похоже, мы квиты, — крякнув, кивнул тот.

Оставшийся телохранитель тяжело дышал, устало прислонившись спиной к стене. При нашем приближении он покорно поднял руки вверх.

— Ваша взяла, черт возьми, — прошептал он, харкнув кровью. — Мне столько не платят.

Обе ладони телохранителя были окровавлены — как я понял, он запачкал их, пытаясь зажать рану у себя в боку. Судя по бледному лицу, он потерял много крови. На лбу и на щеке было несколько глубоких царапин от осколков.

— Где Окифора? — спросил я, наводя на него винтовку.

Он кивнул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

— Сколько еще людей в доме? — продолжил допытываться я.

— Никого, — покачал головой он, и, с ненавистью посмотрев, добавил: — Вы, суки, всех ребят убили. Хороших ребят! Будьте вы прокляты!

Позже мне вспомнится его окровавленное лицо и слова про «хороших ребят». Еще один фрагмент для кошмаров, которых и так накопилось слишком много. Но в этот момент, в разгар боя, в моей душе не было места для сожалений.

— Лучше бы это была правдой. Иначе ты к ним скоро присоединишься, — пообещал я.

Оглянувшись на Джерома и Донни, я шепнул:

— Проверьте здесь все! А я — пойду наверх, за чертовым нигерийцем.

— Справишься один? — уточнил Джером.

Я проверил заряд своего магнитного щита — осталось еще около трети мощности. Затем мой взгляд переместился на раненого телохранителя.

— А я буду не один, — ответил я.

К лестнице я подошел, толкая раненого телохранителя перед собой, и прикрываясь его телом. Тот едва переставлял ноги и тяжело сопел.

— Я слышал о тебе, легионер, — прошептал он неприязненно, на миг приостановившись. — Нам говорили, что ты придешь. Говорили, что ты — настоящий выродок. Теперь вижу, что это — чертова правда!

— Нужно было думать, кого взялся охранять, — толкнув его вверх по лестнице, прохрипел я.

На улице все никак не утихала стрельба — это группа Лейлы продолжала перестрелку с наемниками, которые пытались пробиться к особняку со стороны домика охраны. Медведь время от времени поддерживал их тяжелыми пулеметными очередями. Минуту спустя стрельба раздалась и в здании, в каком-то из соседних помещений.

— Никого не осталось, говоришь?! — злобно прошептал я наемнику, схватив его сзади за бок.

— Да пошел ты, сука, — ответил он, попробовав вырваться.

Я крепко надавил на его рану — и он, зашипев от боли, прекратил барахтаться.

— Пшёл вперёд, недоносок, — велел я, толкнув его.

На лестницу в ужасе выбежала симпатичная высокая брюнетка лет восемнадцати. Ее модельная внешность и большая грудь в красивом нижнем белье входили в разительный диссонанс с разгромом вокруг. Она болезненно ойкнула от того, что ее холеные босые ступни ступают по рассыпанному повсюду битому стеклу, которое раньше было частью разрушенного взрывом элегантного стеклянного потолка. Яркий некогда макияж был безобразно размазан по лицу из-за слез.

Увидев нас, она в страхе замерла. Ее глаза в ужасе расширились, уставившись в дуло моей винтовки, и на окровавленное лицо телохранителя, которого я толкал перед собой.

— Не убивайте, пожалуйста! — протягивая к нам руки, взмолилась она.

— Окифора! Он там?! — взревел я, кивая на арку, из которой показалась девушка.

Она вопрос явно не расслышала.

— Пожалуйста, не убивайте меня! Я просто массажистка! Пожалуйста!..

— Отвечай — и я тебя не трону! Он там?! Окифора!

Она несколько раз непонимающе моргнула. Я про себя чертыхнулся.

— Здоровенный чернокожий, отставник, хорошо за пятьдесят! Он там?!

С трудом поборов страх, заплаканная девушка несмело кивнула.

— Кто с ним ещё?!

— Моя подруга. Он… он сказал, что ей пока нельзя уйти.

«Проклятье!» — подумал я. — «Сукин сын решил прикрыться заложницей».

— Убирайся отсюда! Живо! — велел я девушке.

Всплакнув и вновь болезненно ойкнув из-за битого стекла, она пугливо засеменила вниз, вздрагивая от звуков пальбы с улицы и из смежных помещений особняка. Ее ступни оставляли за собой на ступенях размазанные кровавые следы.

— Казак, Скандинав, вниз спускается гражданский! — предупредил я Донни и Джерому.

— Принято! — ответил Донни, с трудом перекричав звук стрельбы.

— Что там у вас происходит?!

— Один ублюдок тут засел! Никак не желает успокоиться! Мы его дожмем! — пообещал Джером.

В этот момент пара выстрелов прогремели прямо за стеной, отделяющей лестницу от помещений второго этажа. Невдалеке от нас просвистели пули. Я присел, потянув за собой охранника. Сквозь дыры от пуль в стене на лестницу проникли лучики света, а также отголосок тонкого девичьего крика, преисполненного ужаса.

— Слушайте сюда, траханые ублюдки! — раздался следом за этим из-за стены угрожающий звонкий бас, хорошо знакомый мне по прошлой жизни.

Я вспомнил, как в 89-ом, на тренировочном полигоне Грей-Айленде, я стоял по шею в грязи, трясущимися руками удерживая над головой винтовку, а громадный, как гора, суровый чернокожий мужчина смотрел на меня с мостика наверху — презрительно, как на вошь.

— Вы меня хер возьмете! Только суньтесь — и придет конец и этой чертовой сучке, и вам всем! Я — боевой генерал! И я не дамся живым каким-то вонючим сучьим детям! На кого бы вы не работали! — продолжил грохотать бас Окифоры.

Я тихо прошептал по радиосвязи:

— Тень, подтверди — есть ли обзор на цель на втором этаже?

В ответ раздались два коротких гудка — отрицательный ответ. Значит, снайпер — не вариант. Да и не стал бы я полагаться на выстрел с семи сотен ярдов в человека, которого нужно ранить, но не убить, желательно также не повредив заложницу, которая находится, вероятно, в паре футов от него.

Мне предстояло решить это самому.

— Ты такой крутой мужик, Окифора?! — крикнул я. — Такой крутой, что поджал хвост, сбежал и спрятался тут от трибунала, попивая винцо и потрахивая массажисток?! И даже сейчас прикрываешься девкой?! Раз ты такой «боевой генерал», то выйди из своей норы и прямо ответь на вопросы, звучащие из уст миллионов людей, которым я открыл твоё истинное нутро!

— Так я и знал, что это ты, Сандерс! Предатель! Говнюк! Ты же был солдатом! А на кого ты теперь работаешь?! На вонючих террористов?! На чертовых евразийцев, которые убивали твоих товарищей?! Ты будешь гореть в аду, выродок!

— Не раньше, чем я доставлю тебя туда, сука! На твоих руках, ублюдок — кровь тысяч ни в чем не повинных людей! Думал, не придется за это отвечать?!

— Да что ты знаешь?! Это была война! Я — герой войны! У меня орденов добрая сотня!

— Сколько из них тебе дали за новомосковских детей, у которых кожа слезала с лиц живьем из-за твоего «Зекса»? А сколько за бедных парней, которых на Грей-Айленде искалечили и превратили в конченых убийц и наркоманов?!

— Да пошел ты! Ты, сука, чем на войне занимался — братом был, бляха, милосердия?! Тебя же самого запроторили в «Чистилище» за то, что ты убил кучу гражданских!

— Я сделал это только потому, что по твоему приказу, урод, меня накачали «Валькирией»!

— Да ну?! А сейчас ты не под ней?! Ты обыкновенный киллер, так не строй из себя святошу!

Даже не знаю, что меня взбесило в этих словах больше — несогласие с ними, или же понимание того, сколько в них правды. Толкая впереди себя телохранителя, я преодолел еще несколько ступеней лестницы. Окифора, услышав отголоски наших шагов, сделал еще два выстрела вслепую сквозь стену. На этот раз одна из пуль прошла совсем близко от моей головы. Девушка за стеной вскрикнула — сдавленно, как будто ее сильно сдавили.

— Я тебя предупредил, ублюдок! — гаркнул Окифора. — Только сунься!

— Он тебе не сдастся, — шепотом прохрипел измученный телохранитель.

— Да ну? — переспросил я, откладывая в сторону винтовку и доставая из набедренной кобуры свой пистолет П-407 — для боя на самой ближней дистанции он подходил лучше.

— Это великий человек. Он совершил туеву хучу подвигов на войне. Если ты думаешь…

Я сжал охранника туже, чтобы он наконец умолк, и прошептал ему на ухо:

— Что ж, иди тогда — и скажи Окифоре, как ты восхищаешься его военными подвигами.

В тот же миг я с силой толкнул его в комнату, а сам, прикрывшись его телом — влетел следом.

§ 30

Как я и ожидал, Окифора засел неподалёку от арки, ведущей на лестницу, поджидая тех, кто придёт по его душу. Его громадная туша — накачанный десятками лет тренировок внушительный мышечный каркас, после пятидесяти покрывшийся сверху слоем рыхлого жира — наполовину высунулась из-за перевернутого на бок тяжёлого массажного стола. Он прикрывался телом худенькой полуголой блондинки — ещё одной «массажистки», которая выглядела полумертвой от страха. В руке, протянутой через плечо заложницы, он сжимал гиперзвуковой пистолет «Hyper-10».

Едва телохранитель, оступаясь, показался из арки, открыв рот, чтобы предупредить своего клиента о том, что он не враг, как его корпус прошило два выстрела. Наполовину присев, я увидел в проеме между ног телохранителя корпус Окифоры. Но точно выстрелить не получалось — слишком высок был риск попасть в ни в чем не виноватую девушку. Так что я выстрелил чуть в сторону от их голов — так, чтобы заставить нигерийца инстинктивно спрятаться поглубже в свое укрытие. В тот же миг я толкнул вперед тело телохранителя, все еще не успевшее утратить инерцию — и он, уже мертвый, повалился на массажный стол, за которым засел Окифора.

Я быстро рванулся вперед, сокращая дистанцию.

— Сука! — рассерженно крикнул бывший командующий Сил специальных операций.

Его реакция была все еще хороша — несмотря на возраст хорошо за пятьдесят и на то, что последние десяток-полтора лет он лично вряд ли участвовал в боях. Прикрываясь телом заложницы, он высунулся из укрытия и сделал еще один выстрел. Оставшейся силы моего магнитного щита как раз хватило, чтобы замедлить пулю достаточно сильно, чтобы тяжелый нагрудный бронежилет сумел сдержать ее. Несмотря на это, дыхание сбило, в глазах затуманилось, а рука инстинктивно выпустила рукоять пистолета. Споткнувшись, я сшиб своим телом Окифору вместе с его жертвой — и мы все втроем повалились на землю.

Нигериец спохватился достаточно быстро. Каким бы говнюком он не был, надо было отдать ему должное — он все-таки был опытным спецназовцем, который не понаслышке знает о том, что такое драка, кровь и смерть, и в свое время лично забрал не одну жизнь в более или менее честном бою.

Довольно ловким как для своего возраста и габаритов кувырком он перекатился от меня подальше, на ходу разворачиваясь и наводя на меня пистолет. Однако я был моложе, а бурлящий в моей крови коктейль Аткинса, экзоскелет боевого костюма, а также гнев в сердце придавали мне дополнительных сил и выносливости, компенсируя утраченную за время голодания в «Чистилище» форму. Ему было со мной не справиться.

Ударом ноги я вышиб у него из рук пистолет. Поднырнул под его удар справа. Нанес левой удар под дых. Тут же ударил его лбом в лицо — с такой силой, что с моей головы слетел шлем. За секунду, на которую дезориентированный великан зашатался — перехватил на лету падающий бронированный шлем, и, сжав его двумя руками, с силой зарядил по голове противника. Звякнуло, как от удара молотка о бифштекс. Я с удовлетворением заметив, как противник зашатался, а его глаза затуманились.

Я увернулся от нанесенного в агонии встречного удара, который благодаря стимуляторам казался мне слабым и плавным. Контратаковал кулаком справа в голову — удар получился сокрушительный из-за дополнительной силы, которую придавал мышцам эксзосклет. Увернулся от слабеющего встречного. Еще удар кулаком слева — в подбородок. Башка говнюка застряслась, будто по ней проехался поезд. Тут же добавил справа. И удар ногой — достаточно сильный, чтобы повергнуть двухсотсемидесятифунтовое тело на землю, прямо на стеклянный журнальный столик, который каким-то чудом уцелел после всех прозвучавших взрывов.

Я был уверен, что послал его в нокаут, и даже на миг забеспокоился, не с летальным ли исходом. Но Окифора показал себя невероятно крепким старым сукином сыном — он не только остался в сознании, но даже успел немного отползти, на ощупь выхватывая из ножен у себя возле голени кинжал. Однако моих рефлексов и навыков хватило, чтобы вовремя подскочить к нему и, вывернув нужным образом руку с кинжалом, навалиться на него всем своим весом — до громкого, крайне неприятного хруста в кости его руки.

Не давая засранцу ни секунды, чтобы опомниться, я повалился на него сверху и, заняв доминирующее положение, принялся нещадно колотить — до тех пор, пока по выражению его рожи, наполовину превращенной в отбивную, не стало понятно, что воля к сопротивлению иссякла.

— С-сука, — пробормотал он устало, еле шевеля разбитыми губами.

— Вот и вся твоя крутизна, урод? — спросил я, тяжело дыша.

— Будь ты проклят, предатель. Лучше отсоси у меня.

— О, мы сейчас увидим, кто у кого отсосёт, — пообещал я, хватая его за шкирку и не без труда подтаскивая тушу к одному из немногих уцелевших здесь стульев.

Я усадил Окифору на стул и добавил для верности еще один удар ему под дых, чтобы не появилось желания дергаться. Затем завел его руки за спину, и скрепил наручниками, которые были заблаговременно заготовлены в подсумке — так, чтобы превратить его и стул в одно целое.

— Пришло время для интервью, — произнес я.

— Иди ты на хрен, — сплюнул Окифора.

Стрельба внизу утихла — похоже, Джером с Донни наконец справились с последним из наемников, засевших в особняке. На улице все еще постреливали. Что еще хуже — усилилось эхо от артиллерийских обстрелов и рев авиации в небе. Штурм Мериды явно развивался полным ходом.

— Грек, как ты там? Это Принцесса! Ответь! — воззвала Лейла — явно уже не в первый раз, но во время драки я ее не слышал.

— Всё в порядке. Цель захвачена. Всем бойцам — доложить обстановку!

— Это Скандинав! Мы полностью зачистили первый этаж особняка. Казак ранен в ногу — ранение сквозное, кость не задета, но передвигается с трудом…

— Все в порядке, я могу продолжать бой! — перебил его Джером. — Один поганец засел в спа-комплексе с северо-западной стороны дома! Попытаемся сейчас его выкурить!

— Оставьте его! Казак, ты оставайся внизу и просто держи его на расстоянии! Мы подберем тебя на обратном пути! Скандинав — давай ко мне! Принцесса, что у тебя?!

— Мы сдерживаем оставшихся телохранителей, которые напирают со стороны домика охраны. Медведь сменил позицию, чтобы поддержать нас пулеметным огнем — после этого они залегли и сейчас выжидают. У нас есть убитый: Ронин погиб. Повторю — Ронин погиб, — сообщила арабка, чей голос, несмотря на новость о первом убитом, не дрогнул.

Перед моими глазами за долю секунды пронесся ряд картинок, связанных с историей моих недолгих и непростых отношений с Ронином Хуаем, сиротой из сиднейских трущоб, который не переваривал меня за мое прошлое в полиции. Мне не за что было его любить. Но понимание того, что погиб мой человек — молодой мужик, который еще пару минут назад был жив, и оставался бы жив еще долго, если бы не этот бой, в который я его повел — болезненно кольнуло в сердце.

— Проклятье! — в ярости отозвался Медведь. — Сукины дети заплатят за это!

— У нас еще ранены Кореец и Джек, — продолжила докладывать Лейла. — Для жизни не опасно, но из боя вышли. Что еще хуже — это то, что происходит вокруг. Похоже, миротворцы начнут штурм с минуты на минуту.

— Так все и выглядит, — согласился я, хмуро покосившись на участок неба, который был виден сквозь разбитую взрывами стеклянную крышу.

— Нужно валить отсюда как можно скорее! А то не успеем упасть на хвост нашим «друзьям»! — заметил Ши, голос которого из-за ранения сделался еще более нервным и раздраженным.

— Постараемся закончить тут поскорее, — успокоил его я. — Пока удерживайте позиции. Конец связи.

Как раз в этот момент на втором этаже показался Донни. Его сосредоточенный взгляд вскользь прошёлся по лежащему на полу мертвому телохранителю, которого я успешно использовал как живой щит.

— Ты оставил на лестнице, — сообщил он, прислоняя к стене неподалеку мою винтовку.

— Спасибо, — кивнул я.

Раньше, чем я успел возразить, он шагнул ко мне и активировал портативную батарею для подзарядки магнитного щита. Уровень заряда мгновенно взлетел от близкой к нулевой отметки приблизительно до половины мощности.

— А как же твой щит? — нахмурился я.

— Жизнь командира ценнее жизни солдата, — спокойно отозвался Донни.

Я хотел возразить. Напомнить, что мы больше не в Легионе. Но сейчас было не время. Взгляд Донни, тем временем, переместился на скованного наручниками Окифору.

— Это и есть тот самый «великий полководец»? Выглядит довольно жалко, — молвил он.

— Да пошел ты! — харкнул кровью Окифора. — Сучий выпердок!

— Я — один из тех, кого ты, гнида, подсадил на «Валькирию». А потом всю войну бросал в самые смердящие задницы, куда было жалко посылать «настоящих», «нормальных» солдат, делать грязную работу, — тихо подходя к нему, объяснил Донни.

Я с некоторой тревогой заметил, как глаза экс-легионера застилает тень, похожая на ту, что появилась у него в день прошлой операции в Стокгольме — та самая, после которой он размозжил голову Говарда Брауна об унитаз раньше, чем я успел его остановить.

— И все для того, чтобы ты получил пару орденов в свою коллекцию! — продолжил чеканить Донни, нависая над Окифорой. — А потом выбросил меня на улицу, чтобы я сдох в сточной канаве со шприцом в вене, да таким и остался в глазах людей! Удобно, да!? Кому особняк с полем для гольфа, бассейном и шлюхами! А кому — наркодиспансер, «0» по шкале Накамуры, дешевая «чернуха» и смерть на улице…!

— Донни, спокойно, — счел нужным встрять я, заметив, как кулаки Донни сжимаются.

— Ты наслушался этого сукина сына, сынок, — устало покачал головой Окифора, с ненавистью покосившись на меня. — Но все не так.

— «Не так?» А как?! — буравя его взглядом, спросил Донни.

— Ты воевал за свое отечество! За все человечество! Против выродков, которые всех нас желали поработить! — заявил Окифора, смело посмотрев в глаза парня.

После короткой зрительной дуэли, на протяжении которой взгляд Донни оставался все так же преисполнен гневом, нигериец нервно облизнул кровоточащую губу, и признал:

— Да, тебе выпала непростая роль! Да, ты пожертвовал здоровьем, чтобы быть сильнее в бою! Да, ты воевал под прикрытием простого наемника! Не мог открыть своего лица! Но так было нужно, черт возьми! Нужно, чтобы победить! Ты вправе гордиться тем, что там сделал! И ордена — не важны!

Донни презрительно усмехнулся. А Окифора продолжил:

— Встреть я тебя в иной ситуации — я бы пожал тебе руку! Помог бы тебе с работой! Такие парни всегда нужны! Но ты… тьфу! Ты связался с террористами, которые хотят разрушить все, что мы защищали на этой войне! Не погнушался брататься даже с прямым врагом — евразами! О чем ты, мать твою, думаешь?! Неужели ты забыл, кто ты такой, легионер?!

Высказавшись, Окифора вновь перевел взгляд на меня — и тот наполнился прежними безраздельными ненавистью и презрением. В отличие от Донни, меня он ни в чем убедить не надеялся.

— Думаешь, сынок, ты похож на вот этого? — спросил он у Донни, кивнув на меня. — Да он вообще не человек, а обыкновенное оружие! Такое же, как «Автобот»! Этого выродка вывели очкарики в гребаной лаборатории специально для войны! Только вот, похоже, он оказался бракованным!

— Димитрис — намного больший человек, чем сотня таких, как ты, — сверкнув глазами, ответил ему Донни. — И чем те ублюдки, к которым мы наведывались перед тобой…!

— У нас нет на это времени, — наконец пресек их разговор я, подходя ближе и мягко отстраняя младшего товарища.

Мой взгляд сосредоточился на нигерийце.

— Будь мужиком хоть раз в жизни, Окифора. Ответь честно и открыто на мои вопросы. Ведь ты выставляешь все так, будто тебе нечего стыдиться?!

— Да пошел ты! — брызнул слюной тот, выпятив широкую грудь. — Думаешь, сука, я так просто выдам тебе военные тайны, которые я присягал хранить?!

— Ради кого ты их будешь хранить? Ради Патриджа, который тебя разменял, как пешку? — вкрадчиво спросил я. — Мы ведь с тобой оба прекрасно знаем, что я никогда бы не смог и близко подобраться к Гаррисону, Брауну и к тебе, если бы мне не позволили этого сделать. Вы ведь просто-напросто мусор. Отработанный материал. Оставшееся со смутных военных времен дерьмо, которое все еще дурно пахнет — и ваши хозяева решили слить вас в унитаз.

— Да пошел ты! — прохрипел нигериец.

Но по его глазам я видел — мои слова попали прямо в точку. И я продолжил:

— Да брось! Ты правда думаешь, что я просочился сквозь кольцо оцепления миротворцев, где и мышь прошмыгнет, лишь благодаря своей ловкости? Думаешь, это случайность — что я пришел сюда как раз в то время, как миротворцы идут на штурм, и на стрельбу на твоей маленькой вилле всем насрать? Окифора, давай не будем притворяться идиотами. Нас обоих используют. Дергают за ниточки. Только вот я осознаю это. И даже научился получать от этого определенное удовольствие. А ты оказался до того наивным, что думал, будто твоя преданность Патриджу что-то для него значит, и ты имеешь какой-то иммунитет. Верил в это даже после того, как он выгнал тебя с твоей должности и заставил податься в бега. Но пора наконец просыпаться. Тебя — списали.

Ответом мне было тяжелое сопение. Я коротко переглянулся с Донни, и он показал мне большой палец, подтверждая, что запись ведется. Я изрек:

— Проект «Железный Легион». А также конкурирующие проекты — корпус «Крестоносцы» и эскадрон «Сатана». По документам это частные инициативы. ЧВК. Но на самом деле — это неофициальный, «черный» спецназ Содружества наций, которым ты, Окифора, руководил — от начала, до конца, наряду с «белым» спецназом. Все, что они делали на войне, они делали по твоим приказам, или с твоего ведома, в интересах Содружества. «Двойная бухгалтерия» — так это называлось, верно?

— Да пошел ты, ублюдок!

— Только что ты уже и сам признал это. Ты признал это, когда говорил с Донни. Черт бы тебя побрал, Окифора — не заставляй мне прижимать тебе член плоскогубцами, чтобы выдавить из тебя правду! Будь мужиком. Признай наконец, что десятки тысяч парней отдали свои жизни и положили здоровье не ради выполнения гребаного частного контракта, а были солдатами — такими же, как и миротворцы!

Какое-то время мне казалось, что он ничего не ответит. Я сжал кулак, намереваясь как следует вмазать ему, хотя и понимал — сукин сын был крепким, а времени на то, чтобы «разговорить» его, у нас было мало.

Но он поднял на меня взгляд и гордо произнес:

— Да, это так, черт возьми! Я говорю это не потому, что боюсь тебя, тупая гнида! А потому, что мне нечего стыдиться!

Я удовлетворенно кивнул. Он начал говорить. Теперь оставалось лишь не ослаблять напор.

— Операция в Новой Москве была как раз одной из таких операций. Ты лично отдал приказ о формировании так называемой «чертовой дивизии» из элитных подразделений ЧВК. И ты бросил ее на передний край атаки — чтобы снизить число официальных потерь среди миротворцев, а заодно и избавиться от свидетелей всего того стремного дерьма, что они творили по твоему приказу на протяжении всей войны. Это так?!

— Да пошел ты! Нихера это не так! Это было нужно, чтобы проломить оборону евразов! Вы были самыми лучшими! Самыми подготовленными! Никто другой бы просто не справился!

— Но даже нашей подготовки не хватило бы, чтобы сломить оборону! И поэтому эскадрону «Сатана» был отдан приказ применить химическое оружие! Газ «Зекс» — тот самый, что убил под землей тысячи гражданских! Так это, или нет?!

— Сука! Ты же работаешь теперь на евразов! А не хочешь вспомнить, что творили они сами на протяжении всей войны, и до нее?! Не хочешь вспомнить о пси-излучателях? Концлагерях? О терроре, массовых казнях? Бляха, да они же твоих собственных предков завалили!

— Ты не ответил на вопрос! — взревел я, с трудом сдерживая ярость и боль в душе.

— Да кто ты такой, чтобы я отвечал на твои вопросы?! Я не жалею ни об одном евразийском ублюдке, что сдох в Новой Москве — мне похер от пуль, от «Зекса», от голода, или от радиации! Ни об одном! Они — сами напросились! Они — начали ту войну! А я делал то, что нужно, ради победы! Ради выживания человечества!

— И шёл по трупам ни в чём не повинных людей?!

— Ты что, не знаешь, что на войне, во время штурма города, всегда погибают гражданские?! Ты, сука, что, смог бы взять Новую Москву, усыпая там все одуванчиками и раздавая детям конфеты?! А?!

— Кто решил, что это было оправдано? Кто отдавал приказ? Лично Патридж?

— Да пошёл ты! — прищурившись, плюнул тот в мою сторону.

— А как насчет Чхона? Кто он тебе? Твой протеже?! Где он сейчас?!

— Я не буду отвечать на твои грёбаные вопросы, выродок, — брезгливо покачал головой тот. — Ты — не судья и не прокурор, а обыкновенный террорист и каторжник.

— Судьи не могут задать тебе вопросов — ведь ты прячешься от них, — напомнил я.

— Грек, время на исходе! — поторопила меня Лейла. — На какой бы вы там стадии ни были, заканчивайте!

Я сжал зубы так крепко, что аж прикусил губу, и с силой заехал Окифоре под дых. Затем схватил его ладонь, скованную за стулом, и выдрал один палец из его сжатого кулака.

— Не заставляй меня ломать тебе пальцы, гребаный урод! — прошептал я ему на ухо. — Твоими стараниями — я знаю, что нужно делать, чтобы выбить из человека информацию! Где Чхон?! Говори мне!

— Я не знаю, о ком ты говоришь, ублюдок. А если бы и знал — все равно послал бы тебя нахер.

Палец сломался с отвратительным хрустом. Окифора взревел, но не завизжал — в его придыханиях было больше ярости, чем страха. Я надавил на сломанные кости — и его рык усилился, а туша забарахталась на стуле.

— Сука! Ну давай! Давай еще! — проревел он сквозь боль.

— Так? — спросил я, надавив еще сильнее.

— А-а-а!!! Сука! Думаешь, я не знаю, что такое боль?! Я — солдат, мать твою! Давай!

В наушнике я услышал голос Лейлы:

— Грек, нам надо уходить! Срочно! Ты там еще долго?!

Я бросил нервный взгляд на клочок неба над головой, где как-раз просвистела, оставляя дымный след, ракета. В ярости топнул на месте. Повернулся к Донни:

— У тебя «сыворотка»?! Давай сюда! — рявкнул я.

— А у нас есть время, пока она подействует? — прошептал он обеспокоенно, стянув рюкзак со спины.

Ответ был очевиден. Времени не было. Но я не желал этого признавать. Не желал вновь уходить, так и не услышав имени Чхона. Я в ярости схватил Окифору, и заломил ему еще один палец.

— Скажи мне, где Чхон, — прошептал я ему в мясистое ухо, поломанное, как у старого борца. — Скажи, кем он был, и где он сейчас.

— Пошел в задницу, евразийская подстилка!

Я сломал ему еще один палец. Раздался глухой рев.

— Генерал-полковник Самюэль Окифора, Силы Специальных, Операций Объединенных Миротворческих Сил Содружества наций, личный номер —… — исступленно забормотал себе под нос Окифора.

Его было так просто не сломать.

— Димитрис, держи, — Донни протянул мне шприц с ампулой.

— Грек, долго вы там еще?! Ответь! Прием! — вновь вызвала меня Лейла.

— Удерживайте позиции! — рявкнул я, хватая шприц.

— Здесь что-то неладное происходит! Похоже…

Договорить она не успела.

Лишь значительно позже я понял все детали того, что случилось секунду спустя. В тот момент все происходило слишком быстро.

Стену особняка, которая прикрывала нас с восточной стороны, пробил целый рой быстро летящих маленьких предметов. Могло показаться, что это мелкокалиберные артиллерийские снаряды. Однако снаряды не умеют сами наводиться на цели с точностью в дюймы. А микродроны-убийцы, каждый размером с мелкую монетку, которые на момент окончания Четвертой мировой войны еще находились на стадии экспериментальных разработок — как раз умеют.

Прямо на моих глазах один из них попал в ушную раковину Самюэлю Окифоре — и его голова буквально треснула, как сжатый в кулаке орех. Все секреты, которые хранились в голове у командующего Силами специальных операций, которые еще можно было оттуда выудить, исчезли в беспорядочном месиве из деталей его мозга.

Второй смертоносный посланец взорвался в долях дюйма от растерянного лица Донни, в районе его ноздрей. Ничто не могло ему воспрепятствовать — ведь магнитный щит парня был неактивен, а запасной заряд он целиком истратил, чтобы защитить своего командира. Я успел увидеть выражение глаз Донни за миг до того, как лицо бедняги, и значительная часть головы, просто перестали существовать. В тот краткий миг его глаза были ясными. Слегка встревоженными. Он не успел понять, что произошло. Скорее всего, не успел почувствовать боли. Для него все просто исчезло — быстро и навсегда.

Третий микро-дрон вышел из строя и взорвался примерно в паре футов от меня, врезавшись в невидимую преграду в виде магнитного щита, воссозданного стараниями Донни. Заряд взрывчатки был слишком крохотным, чтобы нанести с такого расстояния летальные повреждения — так что я лишь поморщился от микроскопических осколков, похожих на частицы стекла, которые осыпали повернутую к взрыву половину лица, как шрапнель. От шока я оступился и рухнул на спину.

Я больше не слышал у себя в ухе криков Лейлы Аль Кадри, предупреждающей о том, что все пошло к чертям — микро-наушник в ухе из-за взрыва перестал функционировать, а шлем с дублирующей системой связи валялся где-то невдалеке. Потрясенный, лежа на спине, словно перевернутая волной черепаха, и чувствуя обильно растекающуюся по лицу из десятков или даже сотен мелких ранок кровь, я тупо пялился вперед.

Сквозь выбитый одним из взрывов участок стены я мог видеть, как из колокольни католической часовенки, которую мы перед операцией забраковали как плохое место для снайперской позиции, устремляется слепящий луч лазера, направленный в сторону чердака соседнего особняка, на котором засела Тень. Я встречался с такими лазерами на войне. Если Тень в этот момент смотрела в оптический прицел (а именно этого и стоило ждать от нее как от снайпера) — ее сетчатка глаза была просто-напросто сожжена.

«Засранец сидел там все это время. Наблюдал», — мгновенно пронеслось у меня голове, когда я подумал о снайпере, засевшем на колокольне.

Коктейль Аткинса в моей крови все еще действовал, и помогал мне двигаться, не обращая внимание на раны. У меня ушло лишь несколько секунд, чтобы доползти до своей винтовки, заботливо перезаряженной Донни, двумя короткими перекатами приблизиться к окну — и обрушить огонь в сторону колокольни. Не сговариваясь со мной, туда дал длинную пулеметную очередь и Медведь. Однако, вопреки моим ожиданиям, оттуда нам не ответили.

Сделав свое дело, снайпер уже исчез. И уступил место команде зачистки.

Большой участок забора рядом с полем для гольфа, недалеко от места, где, по моим расчётам, сейчас засела команда Лейлы, взорвался. Раньше, чем пыль осела, там показался исполинский силуэт шагающего танка «Голиаф» — массивной металлической громадины весом в десять тонн и высотой в четырнадцать футов, в колоссальной огневой мощи и невероятной живучести которой я не раз мог убедиться за время войны.

— Черт возьми, — прошептал я пораженно.

«Голиаф», явившийся словно яростный демон из Преисподней, обрушил шквальный огонь двух шестиствольных пулеметов на позиции группы Лейлы. В пыли за его спиной можно было мельком увидеть силуэты группы захвата, но не ясно, в какой униформе, ведь бойцы забегали на территорию особняка под прикрытием махины.

Медведь среагировал очень быстро — переключился с пулемёта, не способного пробить тяжеленную броню танка, на гранатомет. Он успел сделать выстрел. Однако ракета не сумела пробить мощный магнитный щит и обойти защитные противоракетные помехи, испускаемые шагающим танком — она без толку взорвалась футах в тридцати от «Голиаф». Этого сукина сына было невероятно сложно подбить. За это его в свое время китайцы и прозвали «бессмертным».

Оператор «Голиафа» не дал второго шанса уничтожить машину — он тут же сделал залп из своей бортовой ракетной установки, заряженной дюжиной управляемых ракет с зажигательными боеголовками, в сторону, где засел Медведь.

Перед моим изумленным взором миленькие кустики, шедевры садового искусства, высаженные вокруг теннисного корта, и аккуратный коврик газона, исчезли в сплошном облаке всепожирающего пламени и едкого черного дыма.

Несколько ракет из дюжины устремились в сторону соседней виллы, на плоской крыше которой засела ослепленная лазером Тень — и мигом превратили роскошный дом в пылающий факел, готовый вот-вот рассыпаться.

А еще одна ракета, сделав в небе крутой вираж…

— Сука! — взревел я в ужасе.

Мне едва-едва хватило времени, чтобы активировать реактивный ранец и совершить с его помощью головокружительный прыжок в сторону лестницы, ведущей вниз, на первый этаж — а дальше мне придала дополнительного ускорения взрывная волна, сносящая на своем пути мебель, стены и перегородки.

На миг мне показалось, что все кончено. Спину и затылок обдало адским жаром. Волосы буквально задымились. Мое тело безвольно полетело вниз по лестнице, в облаке дыма и пыли, вперемешку с обломками мебели и стен — кости не ломались лишь из-за одетого на мне бронекостюма.

Понадобилось около секунды, чтобы убедиться — я пока еще жив.

— Джером! — вскричал я что есть силы, с огромным трудом поднимаясь на ноги и ковыляя по заполненной дымом прихожей, ориентируясь на кашель.

Мы с ним столкнулись практически случайно — чудом набрели друг на друга в дыму. Схватились друг за друга отчаянно, как утопающий хватается за соломинку.

— Убираемся отсюда, твою мать! — прошептал Джером, исходя тяжелым кашлем — и это было вернее, чем десять тысяч любых других слов.

Держа под руку хромающего друга, я вывалился из объятого пламенем и дымом особняка в сторону бассейна. Перед глазами пронесся силуэт полуголой девушки, которую я давеча лишь чудом освободил из лап Окифоры. Надеявшаяся переждать перестрелку, засев где-то в укромном уголке особняка, теперь она выпорхнула оттуда, объятая ужасом из-за охватившего дом огненного Апокалипсиса.

На моих глазах ее, вместе с окружающими столиками, кушетками и гамаками, снес, за секунду буквально превратил в пыль разрушительный смерч — именно так выглядел огонь двух шестиствольных пулеметов «Голиафа», выпускающих по площади несколько тысяч пуль за секунду. У оператора машины не было задачи оставлять живых.

Нас спасло лишь то, что объятый пламенем особняк все еще стоял, прикрывая нас от огня «Голиафа». Передвигаясь так, чтобы не попадать на его линию огня, мы ринулись в сторону западной границы имения, за конюшни и манеж для верховой езды, на ходу разминаясь с вырвавшимися из стайни беснующимися лошадями.

Вокруг вдруг засвистели пули. Одна из них попала в грудь коню — и бедное животное, издав ржание, преисполненное почти человеческой боли, повалилась на землю. «Еще одна штурмовая группа! Нас окружили!» — подсказало мне воспаленное сознание. Я даже не видел стрелков, не мог ответить им огнем. У нас был лишь один крошечный шанс выжить — как можно скорее бежать.

Придя к этой мысли одновременно, мы с Джеромом активировали свои реактивные ранцы. Земля ушла из-под ног и начала резко удаляться. Пули преследовали нас, как рой злобных ос. Заряда в реактивных двигателях как раз хватило, чтобы перемахнуть через крышу конюшни, перелететь находящийся за ней манеж для верховой езды и забор имения, а затем кубарем приземлиться на ухоженной территории соседнего участка.

Над головами продолжало тяжело грохотать. Кажется, миротворцы начинали штурм Мериды. А может, и нет. Сейчас я не мог рассуждать об этом. Все мои мысли были нацелены лишь на одну цель — выживание.

Кто-то подстерег нас. Кто-то, кто знал о нашей операции заранее. А это значит, что нас предали. Я силой потащил Джерома вперед — с гораздо большей скоростью, чем та, что пристала раненому в ногу. Он не жаловался.

— Рация работает?! — проорал я на ходу.

— Да!

— Включи на громкую связь!

Миг спустя, спешно пробираясь через безлюдные садовые дорожки и аккуратные газоны, и глядя на то, как в небе над городом разгорается сражение авиации Содружества с силами ПВО Мериды, я услышал вызов Лейлы:

— Первая группа! Есть кто-нибудь живой?!

— Лейла! — забыв о позывных, гаркнул я. — Тебе удалось отступить?!

— Иначе я бы с тобой не говорила!

— Тебя преследуют?!

— Нет, не думаю! Но не исключаю!

— Двигай к точке эвакуации, живо!

— Это не сработает! Миротворцы уже пошли на штурм! Посмотри на небо!

— Вижу, бляха!

— Евразы не заберут нас!

— Заберут!

— Ни хрена подобного!

Прямо у меня над головой очередная ракета сил ПВО Мериды попала в крупный разведывательный дрон, принадлежащий миротворческим силам Содружества. Объятый пламенем летательный аппарат спикировал вниз, и рухнул где-то на коттеджных участках недалеко от нас.

— Ты одна?!

— Со мной Кореец! Мы чудом успели ускользнуть с помощью ранцев!

— Мы тоже! А остальные?! Гэвин, Кира?! — спросил я, уже холодея при мысли об ответе.

— От них даже мокрого пятна не осталось! — взревел голос появившегося в эфире Ши Хона.

— Проклятье! — выругался Джером, с трудом ковыляя за мной по пятам.

— Это был «Голиаф»! Долбанный ходячий танк! — продолжил буйствовать Хона.

— Я видел, черт возьми! — огрызнулся я.

— И снайпер! Они ждали нас! Кто-то знал о нашей операции! — проорал Кореец в гневе. — Из-за какой-то крысы мои люди мертвы, ты это понимаешь, Димон, сука?! Прошли со мной через «Чистилище» — и вот так запросто сыграли в ящик!

— Держи себя в руках, Ши!

— Да пошел ты! Пошел ты, сука!

— Что Тень и Медведь?! — перебила наше бессмысленное препирательство Лейла.

— Их накрыло залпом зажигательных ракет. Они не могли выжить, — прошептал я.

На миг с ее стороны воцарилось молчание. Всех троих людей, которых она привела в отряд «Мстители» — людей, прошедших вместе с ней всю войну — не стало на протяжении пары минут.

— Я говорила, что нельзя доверять непроверенному источнику! — произнесла арабка, и даже в ее холодном голосе прорезался неподдельный гнев. — Кто-то из евразов сдал нас! Кто-то с их стороны! С нашей — никто не мог! Я так и знала, черт побери!

— Соберись! Надо выбраться отсюда — а потом разбираться!

Когда мы с Джеромом наконец выбрались с территории очередной виллы на улицу, я уже почти утратил надежду на спасение. Те, кто явился в особняк, по-видимому, не задались целью выследить нас и перебить всех до единого — иначе уже давно сделали бы это. Но мы просрочили дедлайн операции, и евразийский конвой, весьма вероятно, уже ушел.

Гражданские на улицах наконец прекратили упаковывать необъятные чемоданы и рояли в свои машины — из-за грянувшего в небесах сражения для всех стало слишком очевидным, что городу и их жизням вот-вот может прийти конец. Все, кто не успел бежать, теперь забились по подвалам и тряслись там за свои жизни. Их драгоценные автомобили стояли покинутыми, с беспардонно открытыми задними дверями и багажниками, откуда торчали чемоданы и ковры, знаменуя запоздалое перераспределение ценностей в головах обывателей.

— Надеюсь, наша Мей все такая же чистоплюйка, какую я помню, — тяжело дыша и тревожно оглядываясь через плечо, прошептал Джером, когда мы приблизились к перекрестку, на котором располагалась наша точка эвакуации. — Помню, как насмехался и спорил с ней о «бесценности» человеческой жизни. А теперь так хочется, чтобы жизнь не убедила ее в правоте моих слов!

— Не Мей там принимает решения, — покачал головой я.

— Знаю, — кивнул Джерри.

Перекресток уже был в поле нашего зрения. Он был пуст.

— Есть план «Б»? — осведомился Лайонелл, сплюнув.

— Город вот-вот будет захвачен миротворцами, и мы окажемся в их руках, — ответил я хмуро.

— Что ж, если повезет, станешь первым в истории, кто попадал в «Чистилище» дважды. Но, скорее всего, миротворцы нас с тобой просто шлепнут для верности, — предположил Джером.

— Да, вероятно, — согласился я.

Лейла и Ши показались с другой стороны улицы. Их, похоже, тоже никто не преследовал. Арабка была на вид цела. Держа в руке свое давнее фирменное оружие, знакомое еше по 89-му — портативный плазмомет, она нервно оглядывалась через плечо. Ши ковылял угрюмо, морщась и зажимая широкую рваную рану на руке.

— Ну и где, сука, твой транспорт?! — вместо приветствия гаркнул Хон.

— Может, харе ныть?! — вступился за меня Джером. — Ты сам на это подписался!

Кореец рассерженно сплюнул.

— Я смерти не боюсь, — заверил он, хмурясь. — Но меня бесит, что нас развели, как котят! Эти суки ждали нас, Димон!

Я не слушал его причитаний — вместо этого встретился коротким взглядом с Лейлой. В её ярких аметистовых глазах можно было прочесть больше эмоций, чем в тысяче проклятий и причитаний Хона. Я открыл рот, чтобы сказать что-то, что считал в тот момент важным и правильным. Что-то, что все равно не имело большого значения — ведь ни одно слово не вернет к жизни Донни, Тень, Медведя, Ронина, Гэвина и Киру, не перечеркнет то, через что мы только прошли. Но я не успел ничего сказать — меня дернул за плечо Джером.

— Не могу поверить, Дима, — произнес он, указывая в конец улицы, где показался быстро ползущий силуэт белого бронетранспортера с красным крестом. — Но, похоже, что мы, может быть, даже выживем.

§ 31

Подобрав нас, бронемашина сразу же ринулась вперед, удвоив скорость. Видно, ее водитель мечтал поскорее закончить с наиболее сомнительной частью своего задания и присоединиться к быстро отступающей из гибнущей Мериды колонне евразийской техники, набитой двумя с половиной сотнями эвакуированными гражданами (или теми из них, кого удалось найти).

Я устало прислонился к стене бронированного корпуса БТР-а. Действие «коктейля Аткинса» почти прошло. Миновал и чудовищный заряд адреналина, так что я уже начинал ощущать непременно следующие за ними слабость и апатию. Бронекостюм со снаряжением, который еще минуту назад ощущался как органичная часть собственного скелета, теперь казался тяжелым металлическим саркофагом, который весил вдвое больше, чем я сам.

Вместе с тем я чувствовал нарастающую пульсирующую боль в своей кровоточащей правой щеке и во лбу, куда впились десятки осколков микро-взрывчатки. Слегка колол и правый глаз — похоже, задело и его. Я опасался, что через час-полтора, когда стимуляторы прекратят свой действие полностью, боль станет невыносимой. Вдобавок, часть волос на голове выгорели, и на их месте я наощупь ощущал ожог.

В рюкзаке у каждого из нас был медпакет. Достав его, я занялся дезинфекцией ран и замазал их заживляющей эмульсией. Джером с похожим выражением лица как раз снимал с ноги бронированный щиток, чтобы заняться своей раной в районе голени. Чуть дальше Лейла помогала шипящему от боли Ши Хону с ранением в районе предплечья. Все это время в салоне броневика висело тяжкое молчание.

Лишь закончив с ранами, я вспомнил, что мой микро-коммуникатор не активен, и догадался взять шлем Джерома с запасной системой связи, дабы вернуться в глобальное информационное пространство.

— Дима! Алло! Ты меня слышишь?! — послышался взволнованный голос Мей.

— Слышу, — устало прошептал я.

— Ты цел?! — торопливо спросила кореянка, и тут же добавила: — Как Джером?

— Цел. Почти, — предположил я, морщась от холодящей раны эмульсии.

— А Джером?!

— Тоже в порядке. Он был бы рад, узнав, что все еще тебе не безразличен.

— Как гора с плеч! — выдохнула Мей, и лишь затем сказала: — Дима, мы наблюдали за вами со спутника. Кажется, все прошло тяжело. Товарищи настойчиво интересуются, выполнена ли ваша миссия.

При слове «товарищи» я уже не в первый раз поймал себя на мысли, что даже не представляю себе, где и в каком окружении находится Мей, голос которой я все это время слышу. Маленькая темная комнатка, где сидит лишь она в окружении парочки суровых офицеров МГБ? Или огромное помещение с кучей дисплеев, похожее на центр управления космическими полетами, где собралась едва ли не вся верхушка Народно освободительной-армии Союза?

Я мог бы поверить в оба варианта.

— Мы понесли тяжелые потери, но со своей задачей справились. Главным образом. Давай об этом позже, ладно?

— Конечно. Для меня главное, что вы с Джерри уцелели. Теперь буду держать кулаки, чтобы колонна смогла спокойно выехать из города.

— Ваши договоренности с обеими сторонами все еще в силе? — засомневался я.

— Никто не гарантирует нам безопасности в таких условиях. Сам видишь, начался штурм. Разведка докладывает, что Силы обороны Мериды пока не сдаются, хотя их система ПВО, по нашим данным практически подавлена. Вот-вот, похоже, грянут наземные бои, а это — дело непредсказуемое. Не мне тебе рассказывать. Но специально стрелять в нас вроде бы никто не собирается.

— Разве что для того, чтобы обвинить в этом врага?

Мей промолчала. Евразийцы не могли не понимать этот риск. Как и тот риск, что колонна может стать случайной жертвой бомбардировок или артобстрелов, или наехать на мину. Как и риск, что колонну могли, вопреки всем договоренностям, просто не выпустить из черты города либо защитники, либо нападающие. Однако со всеми этими рисками ничего нельзя было поделать.

— Не забудь сказать своей евразийской подружке, что нас предали, Грек, — не глядя на меня и не отрываясь от перевязки руки Хона, холодно произнесла Лейла.

Я тяжело вздохнул.

— Кто-то ждал нас там, Мей, — изрек я.

С той стороны «провода» повисла короткая растерянная пауза.

— Если произошло утечка, то почему они просто не обезопасили Окифору, не вывезли его? — нашлась она какое-то время спустя.

— Люди, которые нас предостерегали, не были заинтересованы в выживании Окифоры. Они убили его в середине допроса, который я вел. Очень-очень высокотехнологичным оружием. Высокоточные микро-дроны со взрывчаткой. Я о таком только слышал. А потом — появился «Голиаф», и штурмовые команды с востока и северо-запада.

— У тебя есть догадки, кто это был?

— Судя по тому, что вы нас все-таки забрали — вас я бы пока поставил в самый низ списка подозреваемых.

— Спасибо за «доверие», — хмыкнула Мей.

— Вопрос даже не в том, кто это был. Вопрос в том, откуда они знали о наших планах.

— Если утечка и была, то не с нашей стороны, — заверила она.

Ей я сразу поверил. Вовсе не так сильно я верил людям из МГБ, евразийской армии и Компартии, которые стоят за всей этой авантюрой, и сейчас надиктовывают ей правильные ответы. Однако сейчас было не время и не место, чтобы это обсуждать.

— Я сейчас не собираюсь искать виноватых. Но, если эти люди знали, что мы придем — то они могут знать и о вашей роли в операции. А если так, ничто не мешает той или другой стороне притормозить колонну, обыскать ее, проверить у каждого человека отпечатки пальцев — и так отделить агнцов от козлищ, — объяснил я.

— Это будет нарушением всех договоренностей. Международным скандалом.

— Сама понимаешь — виноватыми в этом скандале в итоге сделают вас. Ведь это вы под видом гуманитарной миссии помогли проникнуть в город группе «опасных террористов», которые убили «ни в чем не повинного бедолагу Окифору». При желании это можно очень сочно подать в СМИ — евразийская военщина, реваншизм, и все прочее.

— Так значит, он мертв? Окифора? — прямо спросила Мей.

Этот вопрос явно интересовал евразов даже сильнее, чем перспектива политического скандала. Похоже, что главный организатор этой операции, кем бы он ни был, был на самом деле мстительным сукином сыном.

— О, да. Мертв, как сам дядюшка Мао, — произнес я, представив себе, как завяли уши и гневно насупились брови у большинства слушателей у нее за спиной. — И мне очень жаль, что это не моих рук дело.

— Вы успели получить от него признания? — задала Мей следующий не-свой вопрос.

— По поводу событий в Новой Москве? Ну, так, косвенно. Он не был расположен к прямым ответам, а времени было мало. Но для вашего телевидения в целом сойдет.

— Мы хотели бы… — осторожно заговорила кореянка, явно продолжая получать на ходу указания от кого-то другого.

— Можете скачать в Интернете, как и кто-либо другой, — предугадал ее вопрос я, и, услышав в ответ молчание, разъяснил: — Я был уверен, что товарищи из МГБ это уже давным-давно все отследили и просмотрели. Запись загружалась в Сеть в режиме реального времени — на случай, если никто из нас не выберется отсюда, чтобы сделать это вручную.

Некоторое время на той стороне молчали. Видимо, переговаривались.

— Ты поступил правильно, Дима, — наконец произнесла Мей. — Жестоко. Но, как бы трудно не было это признать — правильно. Невинные дети, которые мучились и погибли там, в Новой Москве, по приказу этого мерзавца — заслуживали правосудия.

— Это твое мнение, или мнение высоких партийных товарищей?

Долгое время Мей молчала.

— Это не только мое мнение. Но и мое тоже. Как матери двух дочерей.

***

Евразийская колонна останавливалась несколько раз, порой надолго — из-за завалов на дороге, пожаров в близлежащих зданиях, близости к зоне боевых действий. Однако никто так и не заблокировал ее ход и не устроил полный досмотр — хотя я был уверен, что о нашем нахождении в одном из евразийских БТР-ов кое-кому было известно.

Колонна покинула черту Мериды примерно через час после того, как мы явились к точке эвакуации. К этому времени изможденные и запуганные мощными бомбардировками Силы обороны Мериды, исчерпав мощь своей ПВО и не дождавшись гарантий помощи со стороны Латиноамериканской федерации, наконец сложили свое оружие.

Сквозь иллюминатор БТР-а я мог видеть, как десятки грозных некогда наемников стоят на коленях со сложенными за затылком руками, разоруженные, унылые и опущенные, под присмотром боевых «Автоботов» и солдат-миротворцев. Эти же кадры сегодня будут во всех выпусках новостей — вероятно, даже раньше, чем сюжет о смерти Окифоры — очередной жертвы «жестокого террориста Войцеховского».

— Тиран Патридж сегодня торжествует маленькую победу, — угрюмо произнес Ши, с ненавистью глядя на миротворцев через окно. — Взял целый город, не потеряв ни одного солдата. А его верный пес, руками которого он убивал тысячи людей — умер, ни разу не произнеся в своих признаниях имени своего повелителя. Очень удачно!

Я оставил пессимистичную реплику без ответа. Дальше мы ехали молча. Преодолев по знакомой уже разбомбленной дороге несколько блокпостов, и разминувшись со значительными силами миротворцев, которые стягивались в захваченный город, колонна евразийских БТР-ов, как змея, поползла дальше по безлюдным ухабистым горным дорогам.

Через некоторое время колонна взобралась на горное плато и приблизилась к охраняемым небольшим отрядом евразийских военных воротам. Именно отсюда колонна недавно и выехала в направлении Мериды. За этими воротами находился маленький горный аэродром, заброшенный еще в Темные времена, но реанимированный специально для целей евразийской спасательной операции.

Здесь уже был разбит живописный палаточный городок с заботливыми медиками, теплыми пледами, горячим чаем, и, конечно, встречающими спасенных из Мериды граждан юными корреспондентами каких-то молодежных комсомольских Интернет-изданий. Под бдительным оком взрослых пропагандистов, остающихся за кадром, эти симпатичные и энергичные юноши и девушки отснимут пронизанные наигранной детской наивностью и непосредственностью душещипательные репортажи о спасенных людях, ради которых (репортажей, не людей) вся эта операция и затевалась. Из творений юных комсомольцев и их не-юных учителей зрители, слушатели и читатели евразийских СМИ четко уяснят все, что требуется: загнивающее капиталистическое Содружество прогнозируемо бедствует, тонет в войне и анархии; но им-то самим, к счастью, повезло жить под крылом Компартии, которая заботится о своих людях и не бросает в беде.

Затем отснятых в репортажах, благодарных за спасение беженцев, а также спасших их героических красноармейцев, эвакуируют несколькими воздушными рейсами. Во всей этой суете сможем затеряться и мы, благополучно выбравшись из ставшей для нас слишком опасной Южной Америки.

— Евразы, похоже, тоже всем вполне довольны, — заметил Ши, оглядывая оживший при прибытии колонны лагерь, озаряемый вспышками фотокамер.

Наш замыкающий БТР, объехав прочие, из которых как раз шумно высыпали на улицу спасенные люди, тихо припарковался на отшибе лагеря, в зоне, куда зевак не пускала пара суровых евразийских солдат, и заглушил двигатель.

Водитель дважды постучал по корпусу, возвещая нас о том, что мы на месте. Выходить, впрочем, никто не спешил — разумнее было подождать, пока в лагере рассосется суета, чтобы какой-нибудь излишне ретивый комсомолец, не дай Бог, не запечатлел нас на камеру.

— М-да. Евразы довольны, — продолжил рассуждать Ши. — А с чего им быть не довольными? Ни один их солдат не погиб. А военный преступник наказан чужими руками. И это можно будет победно представить в пропагандистских сюжетах.

Затем он поднял взгляд на меня, и выпалил:

— Твоя личная месть, Димитрис, тоже свершилась!

Я проигнорировал этот выпад, и он продолжил:

— Одного я не могу понять. За что погибли сегодня шестеро отборных солдат Революции? Как смерть этого Окифоры приблизила торжество всемирной революции и установление нового, справедливого общественного строя? Ответь мне, Димитрис! Ведь это ты, сука, наш командир!

Я перевел на него твердый взгляд.

— Мне жаль погибших ребят, как и тебе, — твердо произнес я.

Но вместо него ответила Лейла.

— Это никогда не были «твои ребята», — покачала головой арабка.

— Ошибаешься, — возразил я.

— Да брось, — ответила она, с прищуром посмотрев мне в глаза. — Ты сказал с самого начала, что для тебя мы, Сопротивление — всего лишь ситуативный союзник, который помогает достичь твоих целей. Так что воздержись от крокодильих слез.

Ее слова задели меня. Как назло, еще и раны как раз начали болеть сильнее.

— То, что я не верю в бредни о всемирной революции, не значит, что мне безразлична судьба людей, которые вместе со мной сражались и проливали кровь! — гаркнул я.

Глаза Принцессы недобро сверкнули.

— Они проливали свою кровь не за тебя! А за дело, в которое они, в отличие от тебя, верили, и не называли «бреднями»! И ты лучше его так не называй, когда их кровь еще не впиталась в землю! — отчеканила она стальным голосом.

— Прости. Я не должен был говорить так, — признал я, выдохнув.

Но она оставалась холодной и жесткой.

— Дело здесь не в политкорректности и не в подборе выражений. Ты не веришь в наше дело — и это оскорбительно для меня и тех, кто отдал за это дело свои жизни, вне зависимости от того, какими словами ты об этом говоришь, — парировала Аль Кадри.

— Прости, если разочаровал.

— Что за дурацкое слово? Не переоценивай себя, легионер. Может быть, я и допускала, что ты изменишься и поверишь в наше общее дело, вместо того, чтобы оставаться в плену у личной мести. Но я не из тех людей, кто будет сидеть и реветь в подушку, или хлопать дверью, из-за того, что мои грезы, видите ли, не сбылись. Меня нельзя «разочаровать», так же, как нельзя и «очаровать», пустив в глаза пыль с телеэкрана!

Её голос показался мне излишне черствым и назидательным. Так бывает у людей, которые пытаются скрыть ярость и боль.

— Лейла, я вижу, что ты в бешенстве из-за гибели своих людей. И это значит лишь то, что ты — нормальный человек, — сделал я попытку воззвать к этому чувству.

Но подход не удался. Сверкнув глазами, она сразу же отгородилась от меня стеной.

— Не надо только делать вид, будто знаешь, что я думаю и чувствую! Я уже говорила, что я не сентиментальна. Я видела достаточно смертей, чтобы моя голова оставалась холодной, что бы ни случилось. Так же и в этом случае. Ронин, Тень, Медведь — были отличными, верными бойцами. Они вступили в отряд, потому что я сказала, что так нужно. Я знала, что они могут погибнуть. Что я ставлю их жизнь на кон. Как и свою. Но я была готова сделать это. Вопрос лишь в том, принесет ли эта ставка пользу Сопротивлению!

Я все еще не был уверен, искренне ли она пытается свести гибели людей к простым математическим расчетам, или прячет под холодной маской чувства, которые ее гордость и упрямство мешают показать. Ясно было одно — Лейла сейчас не настроена открывать свою душу, и говорить придется в заданном ею тоне.

— Слушайте, может, не будем сейчас устраивать всех этих сцен из мексиканских сериалов? — устало и раздраженно предложил Джером. — Лейла верно сказала, что кровь наших ребят еще даже не остыла. Так кончайте это дерьмо!

Его слова были правдивы на все 100 %, и мы с Лейлой оба это прекрасно поняли, так что нашли в себе силы выпустить пар. В установившемся молчании Ши достал из-за пояса флягу и отвинтил крышку. Запахло чем-то сильно алкогольным.

— Помянем, — молвил Кореец. — Гэвина. Киру. Медведя. Тень. Ронина. И этого…

— Донни, — произнес Джером.

— Они заслуживают большего, чем эти сраные слова. Каждого из них надлежало бы хоронить с оркестром и почетным салютом, а за их вклад в дело Революции каждый из них заслужил памятника. А их тела просто бросили гнить на поле боя. Но их смерть не была напрасной. Они умерли за то, чтобы миллиарды их потомков жили в свободном и справедливом обществе. Они — герои. А герои — не умирают.

— Герои не умирают, — повторили мы шепотом, исполняя ритуал.

Ши хлебнул из фляги и пустил ее дальше по кругу. Лейла едва пригубила. Джером приложился как следует. Я — сделал средний глоток, ощутив во рту резкий, непривычный запах спиртяги.

— Наших товарищей уже не вернуть, — продолжил Хон. — Но они заслуживают отмщения. Нас предали. И я хочу знать, кто!

— Я не думаю, что это евразийцы, — молвил я.

— Если не они, то кто-то из нас четверых! — жестко ответил Кореец, обведя всех собравшихся взглядом, в котором читалась готовность немедленно прикончить того, кто окажется изменник. — Ну, или кто-то из погибших, кто полагал, что ему подарят жизнь за измену — но жестоко ошибся!

— Это не единственный возможный вариант, — возразил я. — Нас могли выследить с помощью прослушки, перехваченных сообщений…

— Тебе не кажется, что ты пытаешься выгородить свою евразийскую подружку?!

— Ши, если бы не она, мы бы были сейчас мертвы! — раздраженно отозвался Джером. — На кой ляд евразам вообще могло все это сдаться?!

— Я знаю одно! Все накрылось именно в этот раз! Не в те два раза, когда мы полагались на данные от нашего надежного информатора! — не уступал Хон.

— А ты полагаешь, те два раза о нашей операции никто не знал? — усмехнулся я.

— Ты о чем, Грек?

— Да о том, что всю эту падаль нам кто-то просто-напросто подбрасывает, Ши. Кто-то, кто решил, что их пора списать в расход. Нашими руками.

— Ты правда так считаешь?! — поразился Хон. — И, несмотря на это, следуешь их планам?!

— «Кто-то использует нас, мы используем кого-то», — проговорил я, бросив взгляд в сторону Лейлы, которой принадлежали эти слова.

Арабка одарила меня мрачным взглядом в ответ, но до слов не снизошла.

— Все все время используют друг друга, — продолжил я задумчиво. — Но за кем-то всегда остается последнее слово. Кто-то всегда смотрит хотя бы на один шаг дальше. И именно он в итоге побеждает.

Моими устами говорил сейчас Роберт Ленц. Но это был один из немногих случаев, когда я был с ним согласен.

— Давайте будем реалистами. Мы бросаемся на кости, которые нам кто-то кидает из-за угла и с аппетитом разгрызаем их, не думая ни о чем, кроме их вкуса. В первый раз это даже приятно. Может быть, и во второй. Но затем ты уже не можешь отделаться от ощущения, что ты — всего лишь марионетка. В первый и во второй раз нам позволили растерзать добычу, даже не поперхнувшись. В третий раз — лишь ценой шести жизней. Почему так, а не иначе? Я не знаю. Я ни черта не знаю. Потому что кто-то водит нас за нос! А я даже не могу до конца понять, кто и как.

Ши недовольно топнул ногой.

— Черт бы побрал эту политику! Все эти клептократы и их игры уже у меня в печенках сидят! Ты можешь объяснить мне все просто, как мужик мужику?! Или ты, Лейла?! Раз вы, бляха, такие умные! Большая часть нашего отряда уничтожена! Шестеро отличных ребят! И чего мы добились взамен?! Устранили трех людей, не представляющих особой ценности для врага, фактически списанных им же в утиль! Так?!

Я вынужден был кивнуть. Ши фыркнул и продолжил рассуждать:

— ОК, в первых двух случаях — мы дали повод Верховному выступить с публичным заявлением, показав обывателям, что Сопротивление свершило правосудие там, где власти бездействовали. Допустим, это добавит в наши ряды пару сторонников. Допустим. Хотя я с трудом представляю, чтобы идиоты, до которых ничего не дошло за столько лет, вдруг прозреют от такого незначительного события! А что с этим гребаным Окифорой?! Лейла ведь сказала еще перед операцией, что Верховный не будет брать за нее ответственность!

Лейла и впрямь говорила это, пытаясь убедить меня отказаться от этой затеи. Она сказала, что в этом деле слишком уж явно прослеживается наша тесная связь с евразийцами, которую Сопротивление не афиширует, так как к ней неоднозначно относятся многие их сторонники в Содружестве. Предлагала отложить операцию, запросить сначала одобрение у Фримэна через свои контакты. Однако я ответил, что никакое одобрение мне не требуется.

— Так на кой ляд это был нужно?! Стоит ли овчинка выделки?! — не умолкал Кореец. — Я уже молчу о том, что тем временем в мире разгорается пламя глобального противостояния! Тиран и олигархическая элита наконец ополчились друг против друга! Массы стонут от глобального кризиса и грезят о спасителе! Более подходящего момента для Революции не сыскать! Так неужели лучшее, что можем сделать мы — гоняться по всему миру за кучкой старых педерастов, которые больше не нужны даже их хозяевам?!

— Мы делаем хоть что-то, — возразил Джером. — Кто сделал больше? Покажи мне их!

Лейла вздохнула, и пристально посмотрела на казака.

— Джером, я ведь прекрасно знаю, почему ты здесь. Из-за своей жены и ребенка. Как и Грек, ты не принадлежишь делу нашей Революции всей душой — гораздо больше для тебя значит твоя привязанность к близким.

— Я этого никогда и не отрицал, Лейла, — не смутился он.

— Я знаю, что мне не дано этого не изменить. Но задай себе тогда вопрос — веришь ли ты, что сделанное хоть сколько-нибудь приблизило момент твоего воссоединения с семьей? Ты правда веришь, что устранение этих людей пошатнуло режим, который удерживает их в заложниках? — вперившись в него взглядом, спросила Принцесса.

— Нет, черт возьми! Ни хрена я в это не верю! — со свойственной ему прямотой ответил на прямой вопрос Джером. — Но что предлагаешь делать ты, Лейла?! У тебя есть идеи получше?!

— Возможно.

Затем она перевела взгляд на меня.

— Почему ты поднимаешь этот вопрос сейчас? — спросил я. — Ты была одной из основательниц отряда. Если бы ты не поддержала тогда эту идею, он вообще не был бы создан. И уж точно не под моим командованием!

— Умные люди не зацикливаются на своих прошлых решениях из одного лишь упрямства.

— Значит, ты передумала? — прямо спросил я, глядя ей в глаза.

Она оставалась сдержанной и холодной.

— В определенной степени. Я принимаю события такими, какими они есть — и корректирую свои планы, основываясь на реалиях, а не на фантазиях.

Некоторое время арабка молчала. Я вспомнил наш с ней разговор перед первой миссией — о возможности того, что наши с ней взгляды разойдутся.

— Я тебя слушаю, — сказал я, морщась от нарастающей боли в ранах на лице.

Она посмотрела мне в глаза.

— Я считаю, что цели отряда «Мстители» нуждаются в пересмотре. Я планирую донести это до Верховного, и просить о другом назначении для нашего отряда.

Я выдержал ее взгляд, не моргнув глазом.

— Проси тогда заодно и назначить тебя его командиром, — ответил я твердо. — А я пойду своей дорогой.

— Значит, ты сливаешься?! — возмутился Ши, в сердцах топнув ногой. — Ты что, охренел?!

— Я здесь ради конкретной цели — отдавать должное ублюдкам, которые совершали реальное зло на моих глазах. И я не буду слепо делать то, что мне прикажет ваш Фримэн, — возразил я спокойно, но твердо. — Взрывать АЭС, захватывать заложников в супермаркетах, или что там еще он может посчитать важным для всемирной революции — все это без меня.

Ши покачал головой, и переглянулся с Лейлой.

— До чего же ты, Дима, твердожопый сукин сын, — поразился он, свирепея: — Да для чего тебя вообще вытаскивали из «Чистилища»?! Для чего ты, Лейла, спасала этому херу моржовому жизнь хрен знает сколько раз?! Для того чтобы он нам в лицо сказал, что имеет нас всех вместе с нашей революцией?! Эх, если бы не рука, клянусь, так бы врезал!..

Лейла сдержала его повелительным взмахом руки. Когда он умолк, она произнесла:

— Давайте вначале попробуем сойтись хоть в чем-то. Эта операция привлечет к нашему отряду очень много внимания со стороны различных сил. Кроме того, мы до сих пор не знаем, кому можно доверять, кто и для каких целей нас использует. Предпринимать другие масштабные действия в ближайшее время считаю неразумным. В таких случаях принято разделяться и отсиживаться какое-то время по укрытиям. Все согласны?

— Да, — кивнул я.

— Разумно, — согласился Джерри.

— Похоже, другого выхода нет, — нехотя признал Ши.

Так как с этим никто не поспорил, она продолжила:

— Кроме того, как я уже сказала, я не уверена, есть ли вообще смысл в продолжении нашей деятельности в прежнем формате. Я — не вольный стрелок, какими себя здесь некоторые считают, а часть движения Сопротивления. Так что мне нужно провести совещание с руководством. Сверить часы с другими нашими ячейками. Скорректировать планы в связи с изменением обстоятельств в мире. Раньше, чем все это будет сделано, больше никаких акций предпринимать, я считаю, не следует.

Выдержав паузу, она добавила:

— Я говорю за себя. И, как я надеюсь, — за Хона.

— Можешь в этом не сомневаться, — кивнул тот.

«Вот тебе и несгибаемый своевольный Хон. Достаточно было нашей Принцессе дать ему разок себя трахнуть — и вот он уже принадлежит ей с потрохами», — подумал я, однако смолчал — такого вспыльчивый Ши мне не простил бы.

— Я не вправе указывать тебе, что делать, — добавила к сказанному арабка, одарив меня вкрадчивым взглядом. — Но, если решишь что-то предпринять — это будет исключительно на твой страх и риск.

Я согласно кивнул, признавая честность такого подхода.

— Я ничего не обещаю, — счел нужным сказать я. — Попробую навести кое-какие справки и понять, кто дергает за ниточки, и кто ответственен за то, что произошло сегодня. Может быть, евразийцы помогут мне.

— Я бы на твоем месте им не доверяла, — заметила Лейла.

— А я бы на твоем месте не думал яйцами, — без обиняков добавил Хон. — Если попытаешься хоть приблизиться к своей подружке-юристке — ручаюсь, в тот же день все для тебя и закончится. И ты тоже, Джерри — не лезь в Австралию, слышишь?! Я успел к тебе немного привыкнуть, дурак патлатый!

— Разберемся без сопливых узкоглазых, — угрюмо, но беззлобно ответил Джерри.

Некоторое время мы переваривали достигнутые договоренности.

— Нам нужно назначить дату и место встречи, — заметил я. — На которой мы, если будем к тому времени живы и на свободе, обменяемся новостями и решим, будем ли действовать дальше вместе, или по отдельности.

— Да. И лучше бы это место было надежным! — гаркнул Ши.

Через короткое время место и время встречи были согласованы.

— Надеюсь, не прощаемся! — бросил напоследок Кореец, и первым покинул БТР.

Вскоре следом за ним вышла Лейла. Принцесса коротко посмотрела мне в глаза напоследок — но я так и не смог понять, что скрывалось за этим ее взглядом.

— Что ж… — вздохнул Джером, оставшись. — … вот, похоже, и конец отряда «Мстители»?

— Увидим, — уклончиво ответил я.

Помолчав какое-то время, я добавил:

— Джерри, то, что сказал Ши насчет Катьки и Седрика — я к этому присоединяюсь.

— А я присоединяюсь к тому, что он сказал насчет твоей Лауры. Но ты ведь все равно пошлешь все предосторожности в жопу, правда? Так не требуй от меня другого.

— Я не хочу потерять тебя, дружище.

— А меня не так просто убить, грека. Многие пытались, но не преуспели.

— Что ж, тогда увидимся в назначенном месте, в назначенное время.

— Да.

— Джерри?

— Да?

— Если что — ты со мной? Я могу на тебя рассчитывать?

— Ты о чем?

— Я никому не доверяю. Даже Лейле. Даже Ши. Сам видишь, мы с ними смотрим на вещи немного иначе. Может выйти так, что наши пути разойдутся. Но тебе… тебе я доверяю.

— Дурацкие темы ты заводишь, Димон. И дебильные задаешь вопросы.

— Они все равно остаются вопросами, требующими ответов.

— Да, черт возьми! Я с тобой!

— Это то, что я хотел услышать. А теперь я хотел бы тебя кое о чем попросить…