Новый пользователь

Глава 17 Баловень фортуны

Утром опять растолкала мамка, на будильник Пашка не реагировал. Голова была ватная. Он непритворно закашлялся, но мамка тут же обозлилась: сказала, что номер не пройдёт и предупредила, что с классной руководительницей Пашки на связи. А потом ещё и сунула на завтрак ублюдскую овсянку, от одного вида которой хотелось блевать.

А ведь первым уроком физкультура! Сам бог велел поспать. Так нет же!

Отец был не в духе, на Пашку поглядывал недобро. И что это он так поздно выходит на работу?

Даже физрук понял, что что-то с Пашкой не то, и отправил посидеть на крыльце до конца урока, а собственные предки хотят извести!

Приложуха дала перевёрнутый «игрек» и две недоведённые «П», девятую и десятую в своей строке, а значит, уровень Пашки повысился до двадцать третьего. «Игреки» и недоведённые «П» шли у него лучше всего, на втором месте были овны.

Пашка ещё раз проверил неприятный квест, но там ничего не изменилось.

— Ты какой-то прикукоренный, — отметил Толик на английском. — Не выспался?

— Горло болит, — буркнул Пашка.

На большой перемене Абдулов и Кумыжный свистнули Толиков пакет со сменкой и развесили его спортивные штанищи, а ещё откуда-то взявшиеся там грязные труселя, на доску в кабинете истории. «Артефакты жирного» — было написано мелом до тех пор, пока историк не явился в класс и не заставил владельца вытереть доску и собрать шмотки. До того Антон и Илья не подпускали Толика тычками и хохотом.

Пашка выдрал из тетради лист, написал там: «Ещё раз такое замутите, и Вахтанг затолкает Толиковы труселя кому-то из вас в задницу», сложил бумажку в самолётик и ловко запустил прямо Кумыжному в лоб, когда препод отвернулся. До того, как прочесть послание, тот налился краской и сверкнул на Пашку очень недобрым взглядом, оттенённым всё ещё синеватым и подпухшим сломанным носом. Но от полученного месседжа присмирел.

Толику Пашка решил о своём альтруизме не распространяться. Друг сидел насупившийся и мрачный.

Васин опять начал ходить в школу, но перебрался на заднюю парту через ряд от Славкиной кучкующейся шайки. Это Пашкину душу очень радовало. Хотел он поразвлекаться чужими мыслями, но историк устроил какой-то «марафон дат», щедро отсыпая 10-му «Г» единицы, которые следовало исправить в будущем, выучив наконец хронологию какой-то устаревшей херни.

К четвёртому уроку у Пашки раздуло правую гланду, и глотать стало больно. Лидочка объявила диктант. Да сговорились они все, что ли⁈

На астрономии написала Пионова. Звала играть в бадминтон. Пашка попробовал это представить и стало ему прямо-таки тошно. Так что он впервые за всю свою жизнь отказался идти гулять, да ещё и не с кем-то, а с бабой симпотной. Не баловали так-то Пашку особо подобными предложениями раньше. Но жизнь ведь поменялась. Да и заразить Пионову ангиной казалось идеей хреновой.

Если бы у Пашки был сороковой уровень, ангину можно было бы убрать за двести пятьдесят баллов, и бронхит за столько же. И грибок ещё обязательно, да, чтобы не смердели кроссы. Но где Пашка и где тот сороковой уровень?

Последними двумя уроками шли алгебра и геометрия. Зинка поприветствовала, как родного, и Пашка заволновался — не заметил бы кто. Потом решил, что ему теперь пофиг. Математичка вызвала на втором уроке перерешить задачу по геометрии, и он даже что-то припомнил и справился, так что двойку она ему выправила. Была бы поумнее, отменила бы дополнительные занятия — может, тогда и игруха бы квест заменила. Кладбищенскую землю Пашка всё ещё таскал с собой, и было оттого ему как-то неуютно.

Придя домой, завалился спать, залив в себя перед тем двойной пакет какого-то антипростудного порошка из аптечки. Но пришедшие с работы предки Пашку разбудили, и подвергли его процедуре проверки домашних заданий, за которые Пашка, конечно, даже и не думал садиться. Он попытался наврать с три короба, но не прокатило.

Вышла перепалка, и настроение совсем испортилось.

Пятницу Пашка пережил с превеликим трудом. На мойку припёрся полудохлый, но бог от клиентов миловал, и просидел там Пашка без дела до самого вечера, точнее, продремал. Выглядел он при этом, похоже, так хреново, что хламидиозная шлюха Ритка к нему внимания не проявила. Вручила пол косаря за сидение только, да и всё.

В субботу на работу Пашка себя едва приволок. Если бы ввиду конфронтации с предками это не оставалось пока единственным источником столь необходимых на Пионову финансов, ни за что бы не вышел из дома, и даже из кровати бы не вылез. Горло распухло уже всё, глотать не получалось.

А тут ещё и Ритка оставила его одного. Сказала, что «полностью доверяет Пупсику», и что идёт «хлебнуть винца с девчонками». А в довесок попросила прибрать в кладовке: пересмотреть, что там высохло и испортилось из залежей красок и специальных средств, вынести на помойку, а остальное — расставить по полкам.

У Пашки рябило в глазах. Глотать было так мучительно, что он спасался только обезболами от головы, которые успокаивали почему-то и налитые гноем гланды.

До вечера пригнали две тачки. Одна из которых, кажется, побывала в грязевом бассейне. Пашка поливал и смывал её шесть раз, и всё равно оставались следы. Кладовка тоже разгребалась медленно и нехотя. Кажется, поднималась температура.

За четверг, пятницу и субботу в купе дали три перевёрнутых «игрека», шесть недоведённых «П», трёх медведей (а с ними двадцать четвёртый уровень, но Пашке было так плохо, что даже это не радовало) и одну «G» на боку. И ещё опять оживилась нежданно отзеркаленная «Г» с длинным верхом. К вечеру Пашка успел разбить её пятнадцать раз, а это означало двадцать пятый и двадцать шестой уровень следом!

Но Пашка хотел одного — зарыться под одеяло. Он свалил, как только отдал владельцу вторую тачку. Зарплату и ключ Ритка оставила заранее, ключ следовало спрятать потом в клумбу около въезда.

По пути домой рябило в глазах. Пашке казалось, что он пылает. Кашель из сухого стал мокрым и булькающим. Горло хотелось вырвать, и уже не помогали никакие колёса.

Пашка был настолько плох, что это наконец-то приметила и признала мать. Она откопала градусник, сунула полуживому сыну под мышку, нашла температуру тридцать девять и несколько сменила гнев на милость. Но Пашке было уже пофиг. Он спал.

И спал почти четыре дня. Пропустил воскресную работу, а потом и школу. Какие-то грани соображаловки проклюнулись в башке только к вечеру среды. Пашка осторожно выпил оставленный мамкой бульон, морщась, потому что горло всё ещё болело, написал Ритке, а потом продублировал мойщику, извиняющийся текст, ответил на лавину сообщений Пионовой и Толика.

В игрухе впервые не появилось никаких достижений. Похоже, она дулась за то, что не выполняется земельно-подушковый квест. Пашка подумал сходить к Зинке, но потом едва дополз даже до уборной, и похерил этот план. Написал и ей извинительное сообщение, потому что дала она ему на прощание свой мобильный номер для коммуникации. Зинка ответила сожалея, что он заболел, порекомендовала имбирный чай и обещала объяснить всё, что Пашка пропустит.

Ей что, делать нечего в свободные часы? Вот Пашка, например, будучи временным автомойщиком, ну ни в жизни бы после работы не захотел помыть дополнительную машину, да ещё и бесплатно! Странная она, всё-таки.

Но какой бы странной Зинка ни была, а землю ей подсыпать не хотелось. И решил Пашка провести эксперимент. Взял пакетик из кармана куртки, повертел нерешительно в руках, но потом-таки сунул под свою подушку. Если чё херовое произойдёт, покажет, там, скажем, приложуха ухудшение здоровья, например, выкинет землю к чертям собачьим. Или лучше: сунет вместе с пакетиком в подушку в понедельник, получит баллы, а в среду вытащит обратно и в унитаз спустит. Вот.

Работает всё-таки у Пашки кумекалка!

Он проверил внимательно все свои показатели, даже в тетрадь переписал. И улёгся, хотя стало ему сразу тревожно. Спать уже не хотелось. Да и отвечать, к тому же, начала Пионова. А потом вдруг написала такое… Что к Пашке сегодня в гости зайдёт, проведать!

Он так и ахнул.

Обозрел сначала свою захламлённую комнату, понюхал заложенным носом воздух. Казалось, что кошаком не пахнет, но это он, скорее всего, привык. К тому же, бардак и убожество — ещё полбеды. Ведь если Пионова зайдёт в гости, её как пить дать увидят предки! Они вон уже через пару часов с работы подтянутся!

Пашка хотел написать, что боится её заразить, но потом представил, как круто было бы Люську увидеть. И проведывать больных — это уже того, настоящие отношения.

Кое-как поднявшись, он принялся за уборку. Собрал вокруг кровати полупустые тарелки и чашки, какой-то мусор и лекарственные коробки. Потом вообще взял и снял провонявшее потом бельё. Приволок новое — и чуть не помер, пока воевал с пододеяльником. И как мамка делает это так ловко и быстро?

Сгрёб в стол всё, что валялось сверху, запихал в шифоньер шмотки со стула и братовой кровати, которую теперь использовал как полку. Потом намочил наволочку и вытер пыль, где углядел. Оценил комнату. Всё равно была она какая-то ублюдочная.

Пашка полез за пылесосом. Стержень сдрыснул в неведомые дали, а он собрал мусор по ковру и под кроватью даже, хотя навряд ли Пионова туда заглянет. Потом пришла в Пашкину голову страшная мысль, что она может на кухню пойти. И так-то логично будет угостить её хотя бы чаем.

Но мыть посуду было уже слишком, к тому же чувствовал Пашка себя всё ещё хреново. Потому он взял две чашки, сахарницу, положил в чашки пакетики, налил в чайник воды и всё это (чайник вместе со шнуром) отнёс к себе в комнату, выставив на освобождённом столе. Порылся на кухонных полках и насыпал в пиалу печенье и какие-то карамельки.

Лёг.

Вскочил, сбегал на кухню, нарезал на блюдце лимон, и принёс на стол тоже. Лёг опять.

Неведомо, что больше поразило Пашкиных родителей впоследствии: явление Люси Пионовой к одру болезни непутёвого сына, или та самая невероятная уборка. Мать настолько обалдела, что даже относиться к Пашке начала как-то иначе. А отец, когда Люська ушла, оставив два кило апельсинов, вообще пришёл и пожал Пашки руку, да ещё и денег дал целый косарь, раз у сына появилась такая девушка.

А до того и вообще было чудесно. Пионова, правда, нацепила голубую медицинскую маску, да ещё и сказала, что нос какой-то там мазью намазала, но зато, благодаря этим предосторожностям, просидела она у Пашкиной кровати почти три часа. И была такая весёлая, позитивная и… соскучившаяся. Пашка глазам своим не верил, если честно. Всё боялся, что вот-вот проснётся от этих чудес никому не нужным, как и раньше, лохом.

Люся рассказывала, как болела в прошлом году воспалением лёгких почти целый месяц, и как ей было скучно. Обещала заходить, если не каждый день, то через день точно. Принесла Пашке какую-то книгу и уверяла, что она ему очень понравится (хотя кому придёт в голову во время болезни читать, он понятия не имел). В общем, вела себя как в кино! Потому что к заболевшему бабы не шастали даже к Серёге. Хотя было их у него пруд пруди.

Ради такого можно и ангину потерпеть, так-то! Хотя горло распухшее и задолбало. Ещё и предки помиловали. Прям чудеса!

Пашка думал, что про землю под подушкой напрочь забыл, но ночью выяснилось, что помнил он о ней прекрасно и тревожить она его не перестала. Во всяком случае, приснился Пашке Иван Лавриков собственной персоной — но не с топором там, или какими упрёками за могильный грабёж, а более чем дружелюбный.

«Ты бы лучше не трясся, а время зря не терял, — напутствовал он. — Сколько баллов за эту неделю накопить можно было, а ты телишься, как целка какая-то! Живи, Пашка! Жизнь она знаешь, какая короткая! Тебе такую возможность предоставили! Ну наберёшь ты свой сороковой уровень, и что? Там все плюшки — платные! Ты знаешь, как быстро эти тысячи баллов разлетятся? Тебе вон на одно лечение сколько пойдёт! А потом? Что, думаешь, не захочется корректировать реальность? Да ты в первый день растратишь всё, сколько бы ни накопил, и ещё захочешь! И правильно! От жизни надо удовольствие получать, всё из неё выжать! Вот стал бы ты тут валяться неделю, если бы мог просто выключить свою ангину? Конечно, нет! Да тебе, язык высунув, надо сейчас очки зарабатывать, и наплевать на всех и вся! Но и про радости не забывать. Ты что вокруг девчонки этой на задних лапках прыгаешь? Да даст она тебе, не видно, что ли? Бери быка за рога, не теряй время! Что ты копейки считаешь? Машины эти трёшь? Вон возьми у предков из тайника бабла и трать себе, а как дойдёшь до сорокового уровня, положишь туда в два раза больше! Или школа твоя дурная? Ну что ты там торчишь? Кому польза от того, что ты штаны свои протираешь? Ладно бы учился, ещё понять можно. Но тебе же пофиг! Ты принципиально учиться отказываешься. И зачем тогда время тратишь? Посмотри на меня, Пашка! Бабосов было — немеряно, а того. Умер. И всё. Никакое бабло не поможет. Знаешь, сколько я дней упустил на скучную обязаловку, которая никому, ну никому вообще не нужна? Не повторяй ошибок, Пашка! Живи вольно, радуйся каждому дню! Ешь вкусно, дери красивых баб во все дыры! Счастливым надо быть. Сча-стли-вым!».

Проснулся Пашка после такой лекции чуть очумевший. Лаврикова видел, как живого, ну точно что с той фотки сошёл, где яхта и синий океан. И ведь правильно он всё говорил, Лавриков этот! Шестнадцать лет уже Пашка потерял, и продолжает перед всеми пресмыкаться, как глиста поганая. Его уже и от шпаны школьной избавили, и бабу ему подогнали. А Пашка продолжает что ни день от чего-то трястись, и жизнь, для радости данную, просаживать. А главное — боится постоянно, не одного, так другого!

Прав Лавриков, как никто никогда за всю Пашкину жизнь прав не был! Только перестроиться враз навряд ли получится, привычку рабскую искоренить. Но уж Пашка постарается, все силы приложит!

Начнёт жить в своё удовольствие, прямо сейчас, не дожидаясь сорокового уровня!

А от земли той ничего Зинке не будет! С Пашкой-то вон, всё в порядке! Он, можно сказать, даже и прозрел вообще!

На всякий случай проверил Пашка показатели здоровья в приложухе и сравнил со вчерашними в тетрадке. Никаких изменений! Не влияет земля на здоровье! Бредни всё о проклятиях и сглазах, что и требовалось доказать. Колдовская игруха мигом бы какие отклонения засекла. И бояться Зинке нечего! Может, она, земля эта, вообще счастье приносит! Передаёт, так сказать, прижизненную удачливость покойного! Вот к Пашке разом и Пионова прибежала, и предки потом подобрели, — а стоило только землю эту под подушку засунуть и сверху лечь.

С пакетиком так-то теперь и расставаться не хочется!

Походу, игруха заслала Пашку к покойному баловню фортуны как раз за везением! Вот в чём секрет странного задания! С землёй унёс Пашка с кладбища чужую, уже не надобную отжившему Лаврикову, удачливость. Может, и не было у того никаких приложений, а просто был он баловнем судьбы. Вот потому божественный ИИ к нему и направил. Перенять, так сказать, чтобы не пропадало такое добро.

И что же, всё теперь Зинке одной?

Почесав репу, Пашка пошёл, порылся в мамкиной швейной коробке, и очередной пакетик бисера высыпал на дно, смешав с содержимым предыдущего, а тару присвоил. И переполовинил землю, а потом ещё и карман куртки вытряс на согнутый пополам листок, чтобы добро не пропадало. Снял наволочку, надрезал подушку и сунул один из пакетиков внутрь.

Будет Пашка теперь счастливцем, как миллионер-Лавриков, вот что!

Приложуха выдала лису, «икс», отзеркаленную квадратную «С» и десятую в строке запятую.

«Вы достигли 27-го уровня!»

Так-то! И понял Пашка с радостью, что он всё делает правильно.