О чём шепчут колосья

ЖИВОЙ ПРИМЕР

Три года я проучился на подготовительном отделении. Получив среднее образование, я вместе со вновь поступающими сдавал экзамены и был принят на первый курс агрономического факультета Московской сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева.

Занимаясь в Тимирязевке, я не забывал Шкуринской. Каждый год, когда созревали хлеба, вместе с Лидой мы уезжали на Кубань убирать хлеб. Так было и в предвоенном 1940 году.

В тот день, когда я собирался на городскую железнодорожную станцию за билетами, в коридоре меня остановил профорг агрономического факультета.

— Борин, — сказал он, — мы получили три путёвки в дом отдыха под Звенигородом Места превосходные — русская Швейцария! Можем тебе одну путёвку дать. Поедешь?

— Поеду, только не в Звенигород, а на Кубань — пшеницу косить.

— Какой же это отдых? — удивился подошедший мой однокурсник Андрей.

— Настоящий. Разве ты не знаешь, что о смене труда покойный Вильямс говорил студентам?

Андрей не знал. Он поступил на агрофак тогда, когда Вильямса уже в живых не было.

А нам, бывшим рабфаковцам, посчастливилось много раз видеть и слышать Вильямса, жизнерадостного, весёлого. Однажды перед каникулами я зашёл в лабораторию, чтобы поблагодарить Василия Робертовича за его внимание к нам, спросить, как он чувствует себя.

— Хорошо чувствую, даже как будто и не старею. И знаете, что меня молодит? Труд. Да-да, труд, только не однообразный.

— А когда же вы отдыхать будете?

— Для меня перемена труда всегда была лучшим отдыхом, — ответил Вильямс.

Тогда академику шёл уже восьмой десяток. Тяжело больной, Василий Робертович тем не менее продолжал работать. Он принадлежал к людям, сильным духом. Его жизнь для нас — живой пример.

Когда Вильямс учился в Петровке, он жил в центре — на Смоленском бульваре, примерно в десяти верстах от академии. Чуть свет он выходил из дому, чтобы к восьми утра успеть на занятия. Вильямс ходил пешком б Петровку и обратно, вышагивая за день по двадцати вёрст и больше. Он считал, что ходьба закаляет здоровье студента, подготавливает его к будущей агрономической деятельности. Учась, а потом и работая в Петровке, Василий Робертович обошёл пешком десятки губерний и уездов Центральной России.

Учёный своими руками копал ямы, чтобы добыть нужные ему монолиты черноземов, солончаковых, супесчаных, припойменных и других почв; препарировал корневую систему многих растений. Все оригинальные инструменты и приборы, с помощью которых Вильямс вёл лабораторные опыты, были сделаны его руками. Он любил деревья. И теперь в дендрологическом саду Тимирязевки растут могучие дубы, посаженные им пятьдесят лет назад.

Вильямс часто ссылался на Владимира Галактионовича Короленко, тоже бывшего воспитанника Петровки. Большой писатель сам тачал сапоги, колол дрова. Ссылался академик и на Льва Николаевича Толстого. Гений мировой литературы сеял из лукошка, пахал сохой землю. Труд приносил им отдых и наслаждение.

— Значит, и Вильямс стоял на том, что перемена работы — лучший отдых? — переспросил Андрей. — Если это так, то я, готов ехать, Костя, с тобой на Кубань,

Андрей был на одиннадцать лет моложе меня. В Тимирязевку мы пришли разными путями. Будущую специальность Андрей выбирал, как его тёзка, герой романа Бориса Горбатова «Донбасс».

Вместе со своим товарищем Виктором горбатовский Андрей перебрал десятки профессий. «А если в агрономы, а?» — начинал робко Андрей, но Виктор тотчас же возражал: «Меня к земле не тянет. Дабай лучше в водолазы». — «А что, если в лесной техникум?» — «В лес? С волками жить? Та это ж тоска, брате!» — «Нет, в лесу хорошо. Тихо. Из леса, знаешь, скрипки делают. Я читал. Называется резонансный лес». — «Ты тишины ищешь, Андрей, — возмущался Виктор, — а сейчас время громкое. Какой тут, к чёрту, техникум! Давай прямо на стройку, в степь, а? Верхолазами. Красота!»

Два года назад, держа в руках аттестат зрелости, наш Андрей не знал, куда ему податься, в какое высшее учебное заведение экзамен держать.

В Государственный университет? Там конкурс большой. В Бауманское техническое училище? Там точные науки нужно знать. В Текстильный институт? Там краской пахнет. Знакомые посоветовали:

— Подавай, Андрей, в Тимирязевку.

— К земле не тянет, — ответил он.

— Подавай, не раздумывай. Сейчас не тянет, потом потянет, — уговаривали Андрея родители. — Важно, сынок, диплом получить…

И парень поступил в Тимирязевку.

Об Андрее можно было сказать так: землю он не пахал, траву не косил, а только хлеборобам шляпой махал. Правда, учился он неплохо: все зачёты сдавал в срок, и его имя даже красовалось на доске лучших студентов, но в сельском хозяйстве — и он этого не скрывал — Андрей не собирался работать. Ему нужен был диплом об окончании высшего учебного заведения. Диплом был для него как бы капиталом, как для девушки приданое.

Да и в Шкуринскую Андрей решил съездить, чтобы посмотреть, что собой представляет Кубань. Откуда у тамошних комбайнёров такие высокие заработки.

— Скажи, это правда, — спросил он, когда мы садились в поезд, — что ты за сезон тринадцать тысяч заработал?

— Да, заработал.

— И ещё десять центнеров хлеба?

— Точно. Откуда тебе это известно?

Оказывается, на прошлой неделе Андрей вместе со своей матерью был на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. В павильоне «Северный Кавказ» он случайно задержался возле стенда, посвящённого нашему экипажу. На щитке были приведены слова из книги М. И. Калинина «Что дала Советская власть трудящимся?»:

«Если предположить, что ежедневно агрегат Борина убирал 75 га, то окажется, что одним своим агрегатом Борин заменял ежедневно 950 человек, 150 лошадей, 37 веялок, 20 конных молотилок. Это при условии, если бы уборка 75 га велась вручную, а молотьба — конными молотилками».

Андрея, как он мне потом признался, заинтересовали не лошади, не веялки, не молотилки и даже не сам комбайн, заменявший на уборке ежедневно до тысячи человек, а справка из бухгалтерии Штейнгардтской[16] МТС о заработках комбайнёра.

Мать Андрея тут же перевела все полученные продукты на деньги и заключила, что работёнка у комбайнёра выгодная.

— А трудная ли она? — спросил меня Андрей.

— Поработаешь — увидишь.