О жизни и о себе

Командировка в прошлое

1934–1936 годы для меня счастливыми. В 1934 году мне была присвоена ученая степень доктора ветеринарных наук, в 1935 году я был утвержден действительным членом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, а в 1936 году награжден орденом Ленина за открытие новых методов борьбы с гельминтозами.

Все это накладывало на меня еще большую ответственность за работу, которую я вел. Я был преисполнен желания сделать как можно больше и как можно лучше. В 1935 году мы с Р. С. Шульцем решили создать монографию «Гельминтозы крупного рогатого скота и его молодняка» — такого труда в мировой литературе еще не было. Работу эту мы начали давно, но московская суета и загруженность не давали возможности ее окончить. И мы решили уехать из Москвы, чтобы дописать начатую рукопись. Выбрали тихий городок Дорогобуж, где жил и работал мой товарищ по аулие-атинскому периоду, ветврач Н. А. Высотский, который предоставил в наше распоряжение свой рабочий кабинет.

С 10 августа по 2 сентября мы интенсивно работали, строго руководствуясь намеченным планом, и привезли в Москву почти готовую рукопись. Эта монография объемом 723 страницы со 167 рисунками была издана Сельхозгизом через год. Монография была в те годы основным пособием для студентов ветеринарных вузов и практических ветврачей. Большой, в 40 печатных листов, труд впервые в мире обрисовывал гельминтозные заболевания крупного рогатого скота и его молодняка во всех зонах земного шара. Мы использовали всю иностранную литературу по данному вопросу. Таким образом, монография содержала исчерпывающий материал по теме.

В феврале 1936 года проходило первое совещание передовиков животноводства. Со всех концов страны съехались знатные доярки, скотники, пастухи, зоотехники. В президиуме совещания сидели Сталин, Ворошилов, Андреев, Микоян, Калинин и другие. Появление членов правительства вызвало бурю аплодисментов, долго не смолкавших под сводом знаменитого Кремлевского дворца.

Сталин не выступал, но все взгляды были прикованы к нему. Сталин очень внимательно слушал все выступления, а во время перерыва долго не уходил, разговаривал с прославленными животноводами. Его слова, сказанные тому или иному делегату, повторялись, обсуждались, волновали всех.

Михаил Иванович Калинин, с тех пор как я видел его на съезде ветеринарных работников, почти не изменился. Та же добрая улыбка и та же удивительная скромность. Во время перерывов его окружали колхозники и разговаривали запросто, словно были давным-давно знакомы.

На совещании выступал Демьян Бедный. Полный, лысый, он был некрасив, но его умные глаза смотрели так весело и понимающе, улыбка была так приветлива и располагающа, что он сразу вызывал у людей симпатию. Говорил он хорошо. Слушали его, затаив дыхание, и каждое его слово находило отклик у сидящих в зале.

Речь Демьяна Бедного вызвала бурю аплодисментов.

Выступил на совещании и я. Сообщил о том, над чем трудится наш институт, рассказал о работе гельминтологов в кубанских совхозах «Полтавский» и «Пролетарский» и особо остановился на наших общих задачах — добиться большей продуктивности животноводства. Это было мое первое выступление в Кремлевском дворце. Рассказ о задачах и достижениях гельминтологической науки слушали стахановцы животноводства, руководители Коммунистической партии и члены Советского правительства.

А на следующий день, 16 февраля, выступил с речью заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК КПСС т. Яковлев. Коснувшись животноводческой науки, он заявил следующее: «Здесь выступал ряд ученых. Судя и по этим выступлениям, а главное, по положению дел в животноводческих институтах, есть, видимо, два рода ученых. Одни — «ученые» в кавычках, которые много болтают о науке, а одного «ура» ведь мало для того, чтобы двигать науку вперед. Другие — о пользе науки говорят мало, зато всерьез двигают науку вперед, внедряют ее достижения в практику совхозов и колхозов. Таких у нас немало, и с каждым днем их будет становиться все больше. Они уже приносят серьезную пользу государству».

Тов. Яковлев к первой категории персонально не отнес никого. К ученым второй категории он причислил целый ряд лиц, в числе которых оказался и я. «Это настоящие ученые, не болтуны, — заявил т. Яковлев. — Им честь и слава, им вся поддержка Советской власти, им право на риск в работе, им по заслугам любовь передовых колхозников».

…В 1936 году меня командировали в Афины на Международный конгресс по эхинококкозу. Путь лежал через Румынию и Болгарию. Проехав транзитом Румынию, я в портовом городе Джурджу сел на пароход. 5 километров вверх по Дунаю — и я в болгарском городе Русе.

Болгария в то время была монархией: управлял страной царь. Я смотрел вокруг с интересом и вниманием. Уж очень разителен был контраст по сравнению с родиной.

Обстановка на пристани и на железнодорожном вокзале производила удручающее впечатление. Пассажиров назойливо окружали группы безработных, буквально выхватывавших из рук чемоданы, чтобы полупить гроши за перенос вещей. У вокзала — ни единого автомобиля. Зато к услугам приезжих — фаэтоны, сбруя лошадей обвешана позолоченными украшениями. На стойках вокзального буфета — сомнительного вида колбаса и вяленая рыба. Немощеная вокзальная площадь утопала в грязи. Всюду крайняя неряшливость.

Население хорошо понимало русскую речь, а многие даже говорили по-русски. Приятное впечатление произвела молодежь — гимназисты и гимназистки, одетые в форму, какую носили школьники в дореволюционной России: у мальчиков темно-синие фуражки с белым кантом, а у девочек — коричневые платья с черным фартуком. В общем, Русе с его немощеными улицами и босоногими ребятишками напомнил запущенный уездный городок бывшей царской России.

К вечеру мы двинулись в глубь Болгарии. Дорога вилась змеей. Пересекли 24 туннеля, после чего поезд пошел долиной реки Искыр. Пейзаж походил на закавказский: на горах — снег, а равнина ярко-зеленая.

София издали не произвела впечатления большого города: почти не было видно многоэтажных зданий. Меня встретили сотрудники нашего полпредства и сообщили, что ехать в Грецию нет смысла, так как конгресс там уже закончился. Проезжаем улицу Московскую и останавливаемся в полпредстве. Расположено оно в здании бывшего посольства царской России. Здесь, в маленьком «дьяконовском» особняке, мне предоставили жилье.

Названия некоторых улиц Софии напоминали о событиях 1877 года, когда русские войска освободили Болгарию от турецкого ига: «Бульвар Царя-освободителя», «Бульвар Николая Николаевича», на лучшей площади города стоял памятник Александру II. Праздная воскресная толпа гуляла по улицам взад и вперед, совершая как бы своеобразный ритуал. Жители Софии мне понравились: они были радушны и внимательны. Одеты все очень скромно, но со вкусом. Женщины, несмотря на праздничный день, без следов модного грима.

На полпредском автомобиле мы ездили вверх по долине реки Искыр. Открылась чарующая картина, напоминающая местами участки Военно-Грузинской дороги, местами — окрестности Боржоми.

В Софии я познакомился с интересовавшими меня учреждениями и лицами. Я знал, что в Болгарии работает по гельминтологии ветеринарный врач К. П. Матов, и я просил известить его о моем приезде. Ко мне приехал председатель Медицинского общества в Софии доктор Киров, и мы договорились, что я выступлю с докладом. Одновременно с Матовым приехали ученые-ветеринары: профессор Ангелов (микробиолог), с которым мы неоднократно встречались в Париже на заседаниях Международного эпизоотического бюро, и профессор Бичев, председатель Ветеринарного общества. Чуть позже приехал профессор Диков — декан ветеринарного факультета. К. П. Матов с этого момента и вплоть до моего отъезда из Болгарии не расставался со мной. Всей группой мы направились в университет.

Софийский университет имел тогда факультеты: физико-математический, юридический, историко-филологический, медицинский, ветеринарный, агрономический и богословский. Ветеринарный факультет, самый молодой, был основан в 1924 году, курс обучения в нем — 4¹/₂ года. На первый курс принималось всего 30 человек. До открытия этого факультета все ветеринарные врачи Болгарии получали образование в Германии.

Здание университета, построенное в византийском стиле, было очень своеобразным, похожим на храм. Вход украшен мозаикой с изображением Кирилла и Мефодия, а также царя Симеона.

Прекрасное впечатление произвела библиотека университета. Она имела 200 тысяч томов, уютный, культурно обставленный читальный зал. Впрочем, места для мужчин были расположены отдельно от рабочих мест для женщин. Имелся специальный малый зал для профессуры, зал периодической литературы, картотека. Книгохранилище было построено целиком из железобетона.

Мы посетили миниатюрную, слабо оборудованную зоологическую лабораторию профессора Консулова — симпатичного, жизнерадостного пожилого человека, который глубоко верил в правоту своей (к сожалению, ошибочной) гипотезы о биологическом цикле ленточных гельминтов овец — мониезий.

В целом Болгария 1936 года произвела на меня сложное, если так можно сказать, мозаичное впечатление. Промышленность в стране была развита плохо. Так же слабо было поставлено и дело образования. В Болгарии не было ни одного индустриального вуза, существовали только техникумы. Экспортировалось розовое масло, добываемое в знаменитой Долине роз, а также разные сорта болгарского табака, который широко высевается во Фракийской долине. Табак составлял 40 процентов экспорта страны. Вывозились также плоды граната. Большую роль в экономике страны играло виноградарство и виноделие. Высевались технические культуры: конопля, мак, соя. Животноводство было развито слабо. Некоторое значение имело птицеводство, поскольку Болгария экспортировала яйца. Широко было развито ковровое производство.

В Болгарии не было государственной художественной галереи. К моему удивлению, никто из моих софийских знакомых не смог назвать мне имени крупного болгарского художника, который пользовался бы международной известностью. Был в Софии «Национальный театр», в котором по четным числам ставились оперы, а по нечетным — драматические спектакли. Выходило несколько газет и журналов. Наиболее левым журналом была «Мысль». В нем в свое время под псевдонимом «В. Ильин» публиковались произведения В. И. Ленина, а под псевдонимом «И. Д.» — статьи И. В. Сталина.

Сочинений В. И. Ленина в те годы в болгарских книжных магазинах не было, поскольку правительство запретило их.

С 21 апреля началась у меня организационная работа. Я посетил министра земледелия Болгарии Атанасова, фитопатолога по специальности. Прием был очень любезный, поскольку Атанасов хорошо знал наших русских ученых-биологов — Н. И. Вавилова, профессора Наумова и был большим поклонником профессора Ячевского. Поговорили дружески и пришли к заключению о необходимости самого тесного контакта ученых СССР и Болгарии.

Вместе с сотрудником полпредства я поехал к председателю Общества культурной связи с заграницей. Договорились о моей публичной лекции (в Болгарии они называются «сказками») в этом Обществе на тему: «Какой вред причиняют паразиты человеку и как с ними бороться».

Вместе с заведующим противомалярийными мероприятиями доктором Марковым я посетил директора здравоохранения Болгарии молодого врача доктора Радкова. Дирекция здравоохранения входила в состав министерства внутренних дел в качестве автономной единицы с правом сноситься непосредственно со всеми министрами. Однако в совете министров директор здравоохранения не представительствовал. Директор сообщил, что по бюджетным соображениям за последние два года были сокращены штаты 14 маляриологических учреждений, так что во всей Болгарии сохранились только 4 малярийных станции. Радков рассказал, что вскоре в Софии откроется институт народного здравоохранения, в котором будет паразитологическое отделение.

Вечером я поехал в Медицинскую аудиторию, на улице Дупав, где прочитал доклад на тему «Патогенная роль паразитических червей человека и животных». Собралось около 400 человек, причем большинство слушателей были студентами медицинских и ветеринарных факультетов. Слушали очень внимательно и делали записи в блокнотах. После доклада меня окружила толпа молодежи, причем один студент под аплодисменты заявил: «Студенческая молодежь хотела бы вас видеть у себя в роли профессора болгарского университета».

В вестибюле меня снова окружила толпа студентов, которые стали расспрашивать о студенчестве нашей страны, о положении врачей — медиков и ветеринаров, о структуре советских университетов и пр. Я охотно давал разъяснения, рассказывал о социалистической Родине. На прощание они просили меня передать братский привет студентам Советского Союза и особенно, что было подчеркнуто, студенткам.

Дело в том, что в Болгарии в то время было всего 10 женщин — ветеринарных врачей, причем последние 5 лет женщин на ветеринарный факультет не принимали.

На другой день состоялась моя публичная лекция на тему: «Значение гельминтологии для медицины и ветеринарии». Присутствовало свыше 200 человек. Публика чрезвычайно пестрая: пришли послушать «сказку» несколько священников и даже монахов. Впрочем, и они слушали с большим вниманием. После лекции посыпались вопросы, некоторые из них поражали чрезвычайной наивностью. Между прочим, несколько болгарских врачей, живших в России до первой мировой войны и хорошо знавших русский язык, обратили внимание на то, что я пользовался новыми для них словами, которых не было ранее в русском языке, например «учеба», «увязка», «выявить», «внедрить» и др.

Все лекции, которые я читал в Болгарии, проходили в переполненных залах. Я понимал, что интерес слушателей объясняется не столько содержанием лекции, сколько встречей с советским научным работником. Ведь я был первым советским ученым, выступавшим перед болгарской интеллигенцией.

Интересна одна подробность, которую рассказали мне болгарские друзья. Администрация Общества культурной связи намеренно выделила для моего выступления самую маленькую аудиторию, чтобы выступление гражданина Советской страны не получило слишком большого резонанса.

Подытоживая мои публичные выступления в Болгарии, должен признать, что они, конечно, оказали определенное положительное влияние, особенно на болгарскую молодежь, поскольку в них широко пропагандировались прогрессивные советские идеи, рекламировались методы работы и достижения нашей науки. Помогли мне и статьи в прогрессивных газетах Болгарии, освещавшие некоторые стороны моей деятельности как на основе моих публичных «сказок», так и по данным мною интервью. Появились в газетах и дружеские шаржи.

Наступил день расставания с Болгарией. В течение дня в полпредство приходили репортеры софийских газет для прощальных интервью, делегация от студенческого журнала «Академик», которой я подробно осветил жизнь высших учебных заведений в СССР и роль студенчества в социалистическом строительстве. Приехали и от редакции журнала «Мысль». Для этого журнала я написал специальную статью «На борьбу с массовым очервлением людей и полезных животных».

Вечером в полпредстве устроили прием, на который были приглашены представители тех научных и общественных организаций, с которыми я был в деловом контакте. На прием прибыло около 120 человек: представители университета во главе с ректором, медицинская и ветеринарная знать как гражданского, так и военного ведомства, ответственные работники некоторых министерств, представители прессы и какие-то совсем незнакомые мне лица. Оживленные разговоры велись на русском, болгарском, французском и немецком языках; неожиданно я оказался в положении «юбиляра» и не уставал отвечать на вопросы.

За 15 минут до отхода поезда я прибыл на вокзал. Лил дождь, и я искренне удивился, увидев перед своим вагоном народ. Оказывается, меня пришли провожать многие из тех, кто несколько часов назад был на приеме в нашем полпредстве.

…В начале июня 1936 года должна была состояться 10-я сессия Международного эпизоотического бюро в Париже. Предполагалось, что я выступлю с докладом. 2 июня сессия начала работу, а я сидел в Москве и ожидал визы. Наконец 3 июня получаю визу, билет до Парижа. В 12 ночи выезжаю.

Прибываю в Париж, еду на такси в отель Сен Жермен. Номер отвратительный: миниатюрный столик и огромная кровать, которая занимает три четверти комнаты.

Прежде чем идти на заседание, решил купить новый костюм. Но не тут-то было: магазины закрыты — забастовка.

Возле универмага — масса народу, любители поглазеть. Все двери и окна магазинов заперты, а вокруг ходят продавцы и продавщицы, причем ведут себя очень выдержанно. Много полицейских.

В десять утра прибываю к зданию, где проходила сессия. Подхожу к залу и слышу аплодисменты. Оказывается, председатель бюро профессор Леклэнш только что закончил заключительную речь и закрыл заседание до будущего года.

Вхожу в зал заседания. Делегаты уже встали со своих мест, обмениваются впечатлениями, собираются уходить. Ко мне подходят представители различных стран, сожалеют, что я опоздал. Очень тепло приветствовал меня болгарский ученый Тодоров. Лично мы с ним не были знакомы, но он знал меня по литературе. Подошел и Леклэнш. Он рассказал, что 4 июня были зачитаны резюме из докладов, присланных на сессию советскими учеными. Леклэнш пообещал опубликовать эти доклады в бюллетене Бюро. На сессию будущего года запланирована дискуссия по докладу, составленному мною и Р. С. Шульцем.

Кто-то из стоявших рядом сказал, что сейчас Скрябин и американец Холл — две основные фигуры в мировой ветеринарной гельминтологии. Леклэнш добавил: «Такая работа, которую ведет господин Скрябин, возможна только в условиях их страны».

Из Бюро зашел в наше полпредство. Посла т. Потемкина не застал, принял меня консул и показал полученную из ВАСХНИЛ телеграмму. В ней было сказано, чтобы я непременно добился постановки на сессии своего доклада. Увы, телеграмма опоздала, так же как и я сам.

8 июня поехал к Леклэншу поговорить насчет издания на французском языке моей работы по ветеринарной гельминтологии. Он посоветовал обратиться в издательство Виго, которое выпускало преимущественно книги по ветеринарии.

Поехал в книжный магазин Виго и увидел работу Неве-Лемера «Гельминтология медицинская и ветеринарная». Прочел книгу внимательно. Нашел в ней принципиальные ошибки, противоречия. К сожалению, не обнаружил точки зрения автора на некоторые важные проблемы гельминтологии, видимо, сказалось то, что Неве-Лемер не гельминтолог, а паразитолог.

Говорил с одним из братьев Виго, предложил ему издать мою и Шульца книгу «Гельминтозные заболевания домашних животных». Объяснил, что предлагаемая книга не повторит труда Неве-Лемера и будет иметь значение для ветеринаров различных стран. Виго обещал дать мне окончательный ответ после того, как посоветуется с Леклэншем.

В 9 часов утра мне подали визитную карточку профессора Брумпта — крупнейшего французского специалиста в области медицинской паразитологии. Оказалось, что Брумпт видел Леклэнша и тот сказал ему, что я хочу издать во Франции книгу. Брумпт сообщил, что рекомендовал меня Виго и заверил последнего, что наша с Шульцем книга не имеет ничего общего с работой Неве-Лемера.

Брумпт был возбужден: его кандидатуру выдвинули во Французскую академию. Академиков во Франции называют «бессмертными», и Брумпту очень хотелось стать «бессмертным». Он откровенно рассказал, что в связи с выдвижением у него очень много хлопот: необходимо посетить ряд влиятельных лиц, чтобы получить надлежащее количество голосов.

Брумпт пригласил меня к себе, и в 4 часа я поехал в его лабораторию. Она мне понравилась: обстановка скромная, но деловая. Сотрудником Брумпта был крупный ученый Ланжерон.

Познакомился я у Брумпта и с Неве-Лемером. Этот холодный, выдержанный человек встретил меня неприязненно. Видимо, Виго с ним говорил о моем желании издать книгу. Зорко следя за мной, он не произнес ни единого слова.

Во время беседы с Брумптом в кабинет зашел профессор Дольфюс — шумный, несдержанный, но, видимо, откровенный человек. С его приходом кабинет наполнился смехом, выкриками.

Если Ланжерон — тихий, спокойный человек, то Дольфюс — сама энергия. Это был очень интересный человек, весь ушедший в гельминтологию, обладавший огромной эрудицией. Он жил больше чем скромно, видимо, сильно материально нуждаясь. Я понял это, когда узнал, что Брумпт привлек Дольфюса на маленькую должность, поручив ему привести в порядок свой музей. Дольфюс приходил к нему в пять часов пополудни и работал до половины девятого, а иногда уходил еще позднее.

Дольфюс сразу же налетел на меня, упрекая за то, что я не посылаю ему оттиски своих работ. Говорил он шумно, размахивая руками, как оратор на митинге.

После осмотра лаборатории мы с Брумптом поехали к нему домой. Вся его семья, кроме старшего сына, была в сборе — жена и трое сыновей. Гостиная была наполнена необыкновенными вещами, привезенными Брумптом из различных экспедиций; здесь были бивни слона, японские стеклянные рыбки, статуэтки Будды и т. д.

Мы мило провели время в обществе умной, изящной и приветливой жены Брумпта. Вечером на машине, которую вела мадам Брумпт, меня отвезли в отель.

На другой день я поехал в музей к Дольфюсу. Надо было подниматься по узкой грязной лестнице, всюду темнота, затхлость, пыль. Только энтузиаст мог здесь работать за гроши.

Огромная масса пробирок с гельминтами была рассована по всем углам. Беспорядок полнейший, поскольку нет технического персонала. После беседы Дольфюс, приветливый и добрый человек, повел меня к себе домой и показал свою гордость — прекраснейшую библиотеку.

От Дольфюса поехал пообедать, но все рестораны оказались закрытыми — забастовка. Повара и официанты стояли на своих местах, чтобы не допустить штрейкбрехеров. Забастовщики смотрели на публику и на тех, кто был бы не прочь поесть. А вечером я увидел в газете фотографию: выглядывавших из окон ресторана поваров. Под фотографией надпись: «Забастовщики не унывают».

16 июня вернулся в Москву и с головой ушел в работу.

Конец ноября провел в Киеве, где заседала фаунистическая конференция, организованная Институтом зоологии и биологии Украинской Академии наук. По докладу профессора С. Я. Парамонова, который предлагал издать многотомную «Фауну Украины», я выступил с предложением: включить в книгу и домашних животных, осветив тему не в зоотехническом, а зоолого-фаунистическом аспекте (многие высказывались против включения в это издание домашних животных).

На вечернем заседании пришлось крепко поспорить с теми, кто хотел объединить гельминтологию с паразитологией. «Почему вы не требуете от ихтиолога, чтобы он занимался энтомологией и орнитологией?» — спросил я. На этот мой вопрос последовало молчание. В итоге Украинская Академия наук решила усилить разработку гельминтологических проблем.

Меня избрали членом биологической комиссии Института зоологии Академии наук Украины, так что в дальнейшем я мог, хоть и немного, влиять на развитие гельминтологической работы в этом учреждении.