О жизни и о себе

Друзья и враги

Новый, 1938 год я встретил 59-летним человеком, обремененным невероятным количеством нагрузок. Я боялся, что из-за недомоганий, связанных с хроническим переутомлением, не сумею завершить ряд таких научных работ, которые необходимо закончить во что бы то ни стало. Монографии по филяриатам и оксиуратам с Шихо-баловой, «Основы общей гельминтологии» с Шульцем, первые тома огромной исчерпывающей монографии по трематодологии, а также много мелких, но крайне интересных работ были мне дороги, отнимали много времени и сил.

Много труда я вкладывал и в подготовку научных кадров гельминтологов. Руководил в институте гельминтологии работами сотрудников по изучению фауны и географии гельминтов, работами тех, кто с периферии приезжал ко мне для повышения квалификации, руководил диссертационными исследованиями аспирантов, читал доклады в научных обществах и на конференциях в различных городах. За один 1938 год я побывал в Крыму, Куйбышеве, Уфе, Ташкенте, Харькове и везде выступал с докладами и лекциями, вел консультации с медицинскими и ветеринарными врачами, встречался с руководителями городских организаций и убеждал наладить или улучшить гельминтологическое лечение населения. Это был нелегкий труд, но он приносил мне такое удовлетворение, что я не замечал усталости.

В октябре 1937 года приказом заместителя председателя Совета Народных Комиссаров СССР т. Чубаря меня ввели в комиссию по пересмотру Ветеринарного устава СССР. Председателем этой комиссии был нарком совхозов СССР т. Юркин. В проект нового варианта устава впервые были введены статьи, касающиеся мероприятий по борьбе с гель-минтозами сельскохозяйственных животных.

Главные «оппоненты» в лице начальника Главветуправления т. Лактионова и Военно-ветеринарного управления т. Власова никак не могли примириться с тем, что по моему проекту проблемы гельминтологии должны войти в ветеринарное законодательство. Власов, например, доказывал, что плановая дегельминтизация животных невозможна из-за нехватки лечебных препаратов. Лактионов пытался изъять из устава пункт, касающийся учета гельминтозных поражений на бойнях и мясоконтрольных станциях.

А я, как цербер, стоящий на страже интересов дела и государства, отстаивал любое дело, касающееся проблем борьбы с гельминтозами. Удивляло и возмущало, что приходилось защищать и отстаивать гельминтологию от покушений со стороны тех лиц, которым вверено дело государственной ветеринарии в нашей стране.

7 декабря 1938 года мне исполнилось 60 лет. Всесоюзный институт гельминтологии отметил это событие собранием московских гельминтологов. Через два дня в газете «Социалистическое земледелие» была напечатана моя статья «Помочь научным кадрам периферии». В ней говорилось о том, что крупным ученым центра необходимо регулярно выезжать на периферию в вузы и научные учреждения для консультирования как научных сотрудников, так и практических работников. В заключение я призывал включиться в эту работу членов президиума и академиков ВАСХНИЛ, а также старшее поколение своих учеников.

10 декабря в «Правде» была опубликована моя большая статья «Наука, которой не было в царской России». В ней я подчеркнул, что в медицине царит вредная тенденция, недооценивается значение гельминтов в заболеваниях человека, что медицинская гельминтология отстает от ветеринарной. Я получил многочисленные отклики от родителей, которых тревожил факт неумения врачей лечить гельминтозы у детей.

15 февраля узнал, что Совнарком СССР вынес следующее постановление в связи с моим 60-летием: «Присвоить Всесоюзному институту гельминтологии имя академика Скрябина. Учредить 2 стипендии во Всесоюзном институте гельминтологии и 2 стипендии в Московской ветеринарной академии для аспирантов, присвоив им имя К. И. Скрябина».

Прочитав эти строки, я, естественно, вспомнил очень многое, о многом задумался. Я был очень благодарен Советскому правительству. И не мог не думать об ответственности ученого, о тех путях, которые он выбирает. Мне кажется, что сам я сделал слишком мало или, вернее, брался за многое, но не мог сосредоточиться на частных вопросах, старался поднимать одну целину за другой, не отрабатывая каждую из них в отдельности до совершенства. Пожалуй, так оно и было. Но, думал я, что лучше: просидеть всю жизнь над одной проблемой и закончить жизнь созданием одной блестящей монографии, которая десятки лет будет в данной узкой области главенствовать, жить и не стареть, или же организовать свой труд по-другому: не выходя за пределы определенного широкого масштаба специальности, ну, скажем, гельминтологии, в ее границах работать и вширь и вглубь, сочетая научно-лабораторное изучение с экспедиционной работой, подготовку научных кадров — с просвещением широких масс, углубляясь в строение нематод и планируя одновременно работу по оздоровлению людей и животных от тениид [38] на пять пятилеток вперед?

Сейчас уже поздно выбирать тот или иной образ труда: выбор мой в свое время пал на второй путь. И если я кое в чем успел, то только потому, что шел прямой дорогой, не изменял своей генеральной линии. Я интересовался очень многими проблемами, и сейчас меня очень многое привлекает, но я сдерживаю свои порывы, если они отвлекают от основного пути. Я умел дисциплинировать себя, и это позволило мне стать специалистом, а не быть дилетантом. Суметь избежать дилетантизма, идти прямо, не углубляясь в боковые тропинки, — значит выработать из себя настоящего специалиста. А тропинки очень заманчивы: тут и музыка, и разные виды изобразительных искусств, и театр, и поэзия, и литература, и бесконечно интересный комплекс гуманитарных, физикохимических, биологических, технических наук. Все это соблазняет своей новизной, перспективами, манит, увлекает; но беда слабовольному, который не совладает с собой и пойдет по пути «размена» на множество специальностей. Таких людей очень много, они весьма образованны, они интересны как собеседники, с ними можно незаметно скоротать время, но на закате своей жизни они вызывают к себе жалость, ибо им было многое дано, но они мало сделали: они хороши только как авторы предисловий к чужим работам, так как своих собственных ценностей создать не имели возможности.

Из Сибири приехал Сергей со своей семьей. 7 лет сын проработал вдалеке от нас: сначала в Омской области — старшим ветврачом, а затем в Калмыкии — начальником ветеринарного отдела при Наркомземе Калмыцкой АССР в г. Элиста.

В совхозе Ломоносовский, где Сергей работал старшим ветеринарным врачом, он познакомился с Анной Васильевной, студенткой Омского ветеринарного института, которая проходила практику в совхозе. Вскоре они поженились. В августе 1934 года у них родилась девочка, в честь бабушки Елизаветы Михайловны ее назвали Лизочкой. Это была наша первая внучка. Понятны наши радость и нетерпение: нам очень хотелось увидеть Лизочку. И вот девочку, когда ей было всего 3 недели, привезли в Москву. Это было очень приятное время: Лизочка внесла в нашу жизнь новую, и если так можно сказать, лирическую струю. Как я ни был занят, все же несколько вечеров провел в кругу семьи, разрешив себе маленький отдых.

Говорят, что у меня неплохой слух. Мне не пришлось учиться музыке, но по слуху я играю, и играть люблю, хотя из-за недостатка времени редко позволяю себе подходить к пианино. В эти же вечера мы музицировали и даже выбрались в консерваторию на концерт. Я люблю классическую музыку, люблю «Фауста», «Ивана Сусанина», «Псковитянку», могу, кажется, слушать их до бесконечности. Аня жадно знакомилась с Москвой, мы водили ее по театрам. Я и сам смотрел и слушал спектакли с наслаждением, втихомолку ругая себя за то, что всю жизнь у меня не хватало времени на семью и отдых. Но «театральный период» для меня лично закончился очень быстро. Дел было множество, и мои друзья, и мои ученики часто звонили мне очень поздно, зная, что я работаю по ночам. Приходилось расставаться с пленительным миром звуков, возвращаться в научный, всегда неспокойный мир.

Обращаясь к тому времени, не могу не поражаться, сколько я успевал делать в 60 лет. Помимо педагогической работы в Московском ветинституте, я выступал с докладами и публичными лекциями по просьбе самых разнообразных научных и общественных организаций. Росла и активизировалась сеть ветеринарных и медицинских учреждений на периферии. Из разных республик и областей шли просьбы приехать провести консультации и прочесть доклады, организовать краткосрочные гельминтологические курсы для медицинских к ветеринарных врачей и т. д. и т. п. Мои московские лаборатории наводнялись стажерами, желавшими приобщиться к гельминтологии, как они выражались, из первоисточника.

Со второй половины 1938 года началось выдвижение ученых разных профилей в действительные члены и члены-корреспонденты Академии наук СССР. Совершенно неожиданно я был назван одним из кандидатов в академики биологического отделения. Выдвинули меня общие собрания ВИЭВ, Тропического, Московского зооветеринарного института, Всесоюзного института гельминтологии, Воронежского ветеринарного института и ряда других вузов и институтов.

Шансов на успех, с моей точки зрения, у меня было немного, так как имелось только 6 вакансий на специалистов всех профилей биологической науки, а претендентов было 58. К тому же я не чистокровный биолог-теоретик, а ученый ветеринарного профиля с прикладным уклоном, а такие специалисты в течение двухсот с лишним лет существования в нашей стране Академии в этот храм науки не избирались.

26 января радио передало, что биологическое отделение АН СССР выдвинуло для избрания в число академиков Лысенко, Цицина, Бериташвили, Павловского, Штерн и Скрябина. Через три дня общее собрание АН СССР избрало всех названных ученых в число действительных членов АН СССР. Так я оказался первым и до сих пор, до 1969 года, единственным академиком — представителем как ветеринарного, так и гельминтологического профилей.

Вступив в качестве действительного члена в Академию наук СССР, я, естественно, прежде всего должен был найти здесь точку приложения своим знаниям. Поскольку с 1923 года в составе зоологического института Академии действовала постоянная комиссия по изучению гельминтофауны СССР, сыгравшая большую роль в развитии гельминтологического дела в Союзе, я считал правильным вывести комиссию из состава зоологического института и включить ее в биологическое отделение. В таком духе составил я докладную записку и передал ее в бюро биологического отделения.

Через две недели узнал, что академик Е. Н. Павловский внес проект о создании при биологическом отделении Академии наук постоянной паразитологической комиссии.

Мне казалось правильным, чтобы Академия наук СССР, оснащенная гельминтологической комиссией, стала межведомственным планирующим центром гельминтологической науки. Это, думал я, создаст обоюдную выгоду — и Академии наук, и гельминтологическому делу. Академия приблизит свою работу к насущным запросам жизни, а все разделы гельминтологии будут объединены высшим научным учреждением страны, что поднимет ее авторитет и обеспечит проведение работ на высоком теоретическом уровне. Кроме того, создание самостоятельной гельминтологической комиссии еще раз подтвердит полный суверенитет этой науки.

Обстоятельства, однако, сложились таким образом, что организовать гельминтологическую комиссию при биологическом отделении Академии наук не удалось. 27 июня 1939 года я докладывал о проекте создания постоянной комиссии по сравнительной гельминтологии на общем собрании биологического отделения АН СССР. Здесь я встретил оппозицию со стороны директора зоологического института академика С. А. Зернова. Произошел диалог примерно такого характера:

Зернов. А у вас есть разработанный проект положения о комиссии?

Скрябин. Положение я представлю тогда, когда биологическое отделение принципиально признает мой проект заслуживающим реализации.

Зернов. В таком случае я прошу биологическое отделение никакого решения не принимать, поскольку мы не знаем, чем будет заниматься гельминтологическая комиссия. Кроме того, я считаю неудобным решать этот вопрос в отсутствие академика Павловского.

На последнюю реплику я реагировал чрезвычайно резко. Прежде всего я указал, что моя работа и работа академика Павловского идут по различным руслам, не пересекаясь. Кроме того, я отметил ошибочность такого положения вещей, когда при отсутствии одного академика биологическое отделение не может решать вопросы, выдвигаемые другим его членом. Я заявил, что каждый академик является равноправным членом нашего учреждения, а потому может самостоятельно и независимо от других ставить вопросы перед таким авторитетным коллективом, как общее собрание биологического отделения. Последнее вольно либо принять предложение, если считает его для дела полезным, либо отвергнуть, если выдвигаемый проект не заслуживает реализации.

В итоге биологическое отделение мой проект принципиально одобрило и постановило: «Просить акад. Скрябина представить в бюро биологического отделения проект положения о постоянной комиссии по сравнительной гельминтологии».

Я составил положение о комиссии, список ее членов и набросал проект состава бюро нарождавшейся гельминтологической организации. Председателем, естественно, должен быть я; первым заместителем наметил Р. С. Шульца, вторым — Н. Н. Плотникова. Ученым секретарем — А. М. Петрова, его заместителем — Н. П. Шихобалову. При такой ситуации ветеринария увязывается с медициной, ВИГИС — с Тропическим институтом и ВИЭВ. Составленные документы я передал в бюро биологического отделения АН СССР. 17 октября на бюро в присутствии Л. А. Орбели, А. И. Абрикосова, А. А. Борисяка и X. С. Коштоянца обсуждался вопрос об организации постоянной гельминтологической комиссии.

Взамен комиссии Л. А. Орбели предложил организовать при биологическом отделении Академии наук СССР Всесоюзное гельминтологическое общество, подобно тому, как при этом отделении организуется в настоящее время Всесоюзное общество физиологов. С этим предложением я согласился, ибо учел, что Всесоюзное гельминтологическое общество может вылиться в значительно более мощную и солидную организацию как по тематике, так и по охвату кадров.

21 и 23 октября прошли первые заседания организационного комитета Всесоюзного гельминтологического общества (ВОГ), на которых был выработан устав и намечен план работ Общества на первый период его существования.

28 декабря 1939 года вопрос об организации Всесоюзного общества гельминтологов был рассмотрен президиумом Академии наук СССР под председательством вице-президента Е. А. Чудакова. Из биологов были Коштоянц и Дозорцева. За столом сидели престарелый Бах, транспортник Образцов, инженер Никитин, философ Деборин. Присутствовала значительная группа ученых, приглашенных для разрешения других вопросов повестки дня — химики, геологи, астрономы и металлурги.

Подошло время моего доклада. Пригляделся к аудитории, увидел, что моя гельминтология для всех является подлинной терра инкогнита. Решил, что наступил удобный момент для «гельминтологического просвещения» академиков. Продумал структуру своего выступления и решил облечь его в короткую, тактичную и содержательную форму, стараясь не допустить ни единого промаха.

— Считаю, — сказал я в итоге, — что Академии наук целесообразно организовать Всесоюзное общество гельминтологов.

Е. А. Чудаков заявил, что президиум Академии наук неправомочен утверждать устав Общества — это прерогатива Совета Народных Комиссаров СССР. Поэтому Чудаков внес предложение: 1) признать организацию Всесоюзного гельминтологического общества при биологическом отделении АН СССР целесообразным и 2) обратиться с ходатайством в Совнарком СССР об утверждении Всесоюзного гельминтологического общества АН СССР. Оба указанных предложения были президиумом приняты без возражений.

Итак, к концу 1939 года мне удалось добиться принципиального согласия со стороны президиума Академии наук СССР на существование Всесоюзного общества гельминтологов.

Прошло еще полгода. 30 июня 1940 года я докладывал на президиуме АН СССР о проекте устава Общества, подлежащего утверждению президиумом, с тем чтобы после этого послать его на окончательное утверждение в Совнарком СССР. Председательствовавший академик О. Ю. Шмидт заявил, что устав надо окончательно отредактировать, и предложил для этого создать комиссию в составе академиков Скрябина, Орбели и Борисяка. В сентябре президиум АН СССР под председательством В. Л. Комарова и Е. А. Чудакова одобрил проект устава и постановил направить его на утверждение в Совнарком СССР.

14 декабря 1940 года за подписью заместителя председателя Совнаркома СССР т. Землячки ВО Г был утвержден. Общество наше выросло в крупную научно-общественную организацию с многочисленными филиалами и к концу 1968 года объединяло свыше 2 с половиной тысяч человек, работавших во всех республиках, областях и краях нашей страны.

10 июня 1940 года состоялось совещание Наркомзема СССР. Обсуждался проект постановления о сети научно-исследовательских сельскохозяйственных учреждений. Я был единственным представителем ветеринарии на этом совещании, где преобладали агрономы и присутствовало несколько зоотехников. Пришлось еще раз столкнуться с потрясающей косностью некоторых агрономов, продемонстрировавших полное непонимание сущности ветеринарного дела.

В конечном итоге мне все-таки удалось провести, и притом единогласно, постановление нашего совещания о создании двух новых ветеринарных институтов всесоюзного значения: клинико-терапевтического и санитарно-гигиениче ского. Кроме того, были утверждены 12 зональных институтов.

26 января 1941 года я присутствовал на заседании Московского общества испытателей природы, которому исполнялось 135 лет. Руководил собранием академик Зелинский — председатель этого Общества. В перерыве подошел ко мне с ласковой улыбкой сутуловатый старичок — первый нарком здравоохранения республики Н. А. Семашко. Пожал мне руку, поздравил с успехом, сказал: «Очень рад, что вам удалось поднять гельминтологическое дело на огромную высоту».

Я удивился и напомнил Николаю Александровичу, что начинал поднимать гельминтологическую целину давно, 20 лет тому назад, в бытность его наркомом, когда я основал первую медико-гельминтологическую научную ячейку на базе Тропического института. На это последовал искренний ответ: «Кто же мог думать, особенно в те годы, что гельминтология станет наукой огромного народнохозяйственного значения?»

По-видимому, для корифеев медицины в те далекие годы я был не только смешон, но прямо-таки карикатурен, когда дерзал отстаивать любимую науку. Впрочем, и в 1941 году некоторые именитые врачи, не понимавшие гельминтологии, относились ко мне необъективно. Многие из них с недоумением смотрели на мой орден, на мои академические звания и недоумевали: «За что все это? Неужели за глисты?!» А наиболее озлобленные, как мне говорили, произносили с сарказмом: «Хорошую Скрябин сделал карьеру и, представьте, на чем?… На глистах!» Конечно, были люди, которые понимали меня, радовались достижениям гельминтологии. Без их моральной поддержки гельминтология не смогла бы выкристаллизоваться в суверенную дисциплину большого научного и практического значения.

Что касается Н. А. Семашко, то я глубоко его ценил и уважал как крупного деятеля советского здравоохранения и очень порядочного человека. Я сохранил о нем хорошие воспоминания как об умелом организаторе здравоохранения в самый начальный, наиболее трудный период жизни нашей Родины.

Да, на пути развития гельминтологической науки было много препон. Первые годы нашего бытия, когда специалисты-гельминтологи исчислялись единицами, удельный вес нашей науки в ветеринарии и медицине был еще очень скромен и нас почти не замечали.

Никаких нападок на нас не было со стороны тех учреждений, с которыми мы находились в деловом контакте. В частности, Институт экспериментальной ветеринарии, составной частью которого в течение 12 лет являлся руководимый мною гельминтологический отдел, был нами очень доволен, поскольку наши научные и практические достижения лили воду на общую мельницу.

Однако по мере того как гельминтология крепла, завоевывала вначале всесоюзный, а затем и международный авторитет, стала организовываться скромная на первых порах оппозиция, пытавшаяся в одних случаях затормозить темпы роста нашей специальности, а в других — скомпрометировать ее. На разных этапах развития нашего дела оппозиционные настроения исходили прежде всего от представителей тех специальностей, с которыми наша наука была органически связана. Варьировались методы «воздействия», но цель у наших противников была одна: затормозить темпы быстро развивающейся науки. Особенно изощрялись в этом деле отдельные «гельминтофобы» ветеринарных профилей. Это вполне понятно, ибо наша наука родилась в недрах ветеринарии, особенно бурно развивалась в области животноводства, и ряд наших научно-практических достижений контрастировал с результатами творческих поисков в других, более отсталых ветеринарных дисциплинах.

Менее организованно проводили неблаговидную «работу» противники медицинского профиля. В основном это были врачи старого поколения, абсолютно не знакомые с достижениями молодой советской гельминтологической школы. Хотя их оппозиция носила по преимуществу индивидуальный характер, она способствовала созданию неблагоприятной для нас атмосферы среди широких кругов медицинской общественности.

Точки приложения оппозиционных сил отличались изумительным разнообразием. Были случаи, когда отдельные лица пытались подорвать мой научный авторитет методом дискредитации опубликованных мною работ, выискивая в них «антимарксистскую» трактовку и даже «антидарвинистические» тенденции. Как правило, подобные «обвинения» оказывались несостоятельными и успеха не имели.

Большую оппозицию среди некоторых административных деятелей ветеринарии вызывали наши работы по фауне гельминтов и выявлению их положения в системе. Многим казалось, что гельминтологический отдел ВИЭВ, а затем и институт гельминтологии обязаны были сразу окунуться в разработку только ультрапрактических проблем.

Возмущение «оппозиционеров», которое с первого взгляда могло казаться правильным, происходило от недопонимания и недооценки взаимосвязей теоретических вопросов с задачами производства. Отвечая за работу всего своего коллектива, я стоял на следующей принципиальной позиции. Фауна гельминтов нашей страны была до Октябрьской революции сплошным белым пятном; предстояло прежде всего выявить элементы этой фауны в разных климатических и географических зонах СССР. Для этого я прибег к плановой организации гельминтофаунистических экспедиций, с последующим изучением видового состава возбудителей гельминтозов человека и животных. Без этой работы нельзя было строить в стране гельминтологическую науку и связанную с ней ветеринарную и медико-гельминтологическую службу. Понадобилось много времени для того, чтобы эта банальная истина была понята и освоена деятелями практической ветеринарии. На это были потрачены годы, когда «оппоненты» изощрялись на все лады, чтобы уронить престиж и достоинство нашей научной работы. Я мог бы привести имена нескольких десятков лиц, которые занимались подобной дискредитацией, причем среди них были и вполне честные люди, которым недоставало эрудиции, чтобы понять необходимость закономерной очередности этапов в развитии новой научной дисциплины.

Когда началось строительство гельминтологической науки в нашей стране, объединение глубин ее биологической теории с широтою ее практического значения в медицине, ветеринарии и агрономии, стало ясно, что гельминтология является самостоятельной научной дисциплиной. Конечно, она связана с разделами паразитологического комплекса и с целым рядом других наук биологического профиля. Поэтому я счел правильным исповедовать воззрение, согласно которому объем и содержание гельминтологии на современном этапе настолько грандиозны и специфичны, что настоящему ученому совмещать помимо гельминтологии еще другие специальности паразитологии абсолютно непосильно. Вся моя научно-организационная деятельность была посвящена созданию школы гельминтологов; все ученики этой школы (ныне среди них — 116 докторов наук — ветеринарных, медицинских и биологических) как ученые являются гельминтологами, а как педагоги — паразитологами с гельминтологическим уклоном. Те же из моих учеников, что работают в научно-исследовательских институтах и на опытных станциях, заняты только проблемами гельминтологии. Если бы они разрабатывали одновременно вопросы и других паразитологических дисциплин, они выродились бы в дилетантов и потеряли бы облик настоящего ученого. Конечно, я признаю общую паразитологию, представителями которой были крупные ученые Е. Н. Павловский и В. А. Догель, но считаю ее комплексом разнотипных наук, а не единой самостоятельной наукой. Точка зрения, которую я культивировал среди учеников своей школы, сводится к следующему: я стою за узкую (это слово в 60-х годах XX века меня нисколько не шокирует), но глубокую специальность.

Таково мое кредо. Думаю, что жизнь и стремительное развитие науки подтверждают мою правоту.

…В 1940 году благодаря инициативе ставропольских краевых организаций в овцеводческих хозяйствах края началось планомерное наступление на чесотку и гельминтоз-ные болезни.

В начале апреля в Ставрополе открылось совещание, посвященное проблемам борьбы с заболеваниями животных. В большом зале собралось свыше 300 человек: чабаны, доярки, бригадиры, секретари райкомов, председатели райисполкомов, заведующие райзо, председатели колхозов, ветеринарные врачи и зоотехники. Прибыл на совещание нарком земледелия РСФСР т. Жаров, начальник Ветупра республики т. Рябов, приехали ученые. Присутствовали первый секретарь крайкома т. М. А. Суслов, заведующий сельскохозяйственным отделом крайкома т. Копейкин и председатель крайисполкома т. Шадрин.

Я выступал на второй день. Рассказывая о том, какой вред наносят животноводству гельминтозные заболевания, я привел такой пример: только в одном из совхозов края в 1939 году погибло 1900 овец от вертячки и было обнаружено, что 70 процентов овец заражено эхинококком. В заключение я высказал такое пожелание: пусть в 1940 году в крае будет покончено с чесоткой, надо бросить на это основные силы ветврачей Ставрополья. Что же касается 1941 года, то я предлагал организовать здесь же аналогичное совещание, но уже по вопросам борьбы с гельминтозами. Участники совещания поддержали меня.

Прошло полгода. Получил извещение из Ставрополя, что на 5–6 октября 1940 года назначено совещание по борьбе с гельминтозами, причем общенаучное и методическое руководство возложено Наркомземом на Всесоюзный институт гельминтологии.

К этому времени у нас уже был опыт борьбы с гельминтозами овец. Борьба эта велась очень успешно, и я видел в этом начинании исполнение своего заветного желания: добиться создания высокопродуктивных, агельминтозных животных путем внедрения в производство достижений советской гельминтологической науки. Я гордился тем, что методика этой борьбы, обеспечившая успех дела, была разработана моими учениками и проводилась в жизнь при их непосредственном участии. Анализируя эту работу, я мечтал о том времени, когда все края и области проведут оздоровление общественных хозяйств, что поднимет нашу экономику.

Итак, вечером 5 октября началась работа гельминтологического совещания в Ставрополе. Длилось оно два дня. Третий был посвящен консультациям и инструктажу ветеринарных врачей и зоотехников. Перед отъездом мы с начальником Ветупра РСФСР т. Рябовым посетили М. А. Суслова и договорились с ним о следующем:

1. Чтобы в марте 1941 года организовать выездную сессию ветеринарной секции ВАСХНИЛ в г. Ставрополь.

2. Об усилении внимания к ветеринарному персоналу края.

3. О серьезной активной помощи со стороны партийных организаций, в частности секретарей райкомов, делу борьбы с гельминтозами.

С этим М. А. Суслов вполне согласился, показав себя исключительно внимательным, серьезным и отзывчивым человеком, вникающим во все детали выдвигаемых перед ним проблем.

Осеннее совещание 1940 года по борьбе с гельминтозами сыграло положительную роль в оздоровлении поголовья овец Ставропольского края. Не могу не отметить, что краевой комитет партии и органы Наркомзема проявили большую активность и оказали действенную помощь участникам массового наступления на гельминтозного врага.

За осень 1940 года ветеринарные работники Ставропольского края освободили от гельминтозов 6268 тысяч животных. Интенсивная работа продолжалась и в первой половине 1941 года. В общей сложности за 9-месячный срок (1940–1941 года) проведения оздоровительных мероприятий потери овцеводства в крае снизились по сравнению с соответствующим периодом предыдущего года в 3 раза.

Примеру Ставропольского края последовала Дагестанская АССР, получившая в результате развертывания массовой оздоровительной работы блестящие результаты: в одном только районе убыль овец от гельминтозов сократилась с 30 до 1 процента!

14 июня 1941 года ветеринарная секция ВАСХНИЛ провела в Ставрополе пленум. Я открыл его докладом «Проблема оздоровления овцеводческих хозяйств от гельминтозов». Выступали московские гельминтологи Матвеев, Орлов и многие местные ветеринарные врачи, работавшие с искренним энтузиазмом. Этот пленум — яркий пример триумфа советской гельминтологической науки и практики. Все выступления чабанов, фельдшеров, зоотехников были оптимистичными. И для этого оптимизма были основания. Нигде раньше не проводилась такая массовая противогельминтозная обработка животных, не было тесной связи науки с производством, как в Ставрополье. Высокая эффективность работы, похвальные отзывы в адрес ВИГИСа и моих учеников были мне особенно дороги, потому что подтверждали правильность взятой нами линии, необходимость нашей науки для страны и народного хозяйства.

Из Ставрополя я поехал в Краснодар по приглашению крайкома партии и крайисполкома. Вечером 20 июня прочитал здесь первую лекцию «Проблема оздоровления человека и сельскохозяйственных животных от гельминтозов». Местные ветеринарные врачи были очень довольны. У нас состоялся большой и откровенный разговор о состоянии ветеринарной работы в крае, о положении ветработников. Назавтра, 21 июня, я, будучи у первого секретаря крайкома ВКП(б) т. Селезнева, со всей откровенностью поделился с ним своими впечатлениями, полученными при осмотре ряда ветеринарных учреждений, рассказал о плохом состоянии ветеринарных лабораторий, о невнимательном отношении к нуждам ветеринарных специалистов, дал отзыв о состоянии мясоконтрольной станции и просил премировать лаборантку, которая за последнее полугодие обнаружила 3 случая трихинеллеза свиней.

Секретарь крайкома партии обещал принять ряд срочных мер: форсировать строительство ветеринарной научно-исследовательной опытной станции, послать двух ветврачей на стажировку в ВИГИС; организовать в Краснодаре гельминтологическую лабораторию; упорядочить работу малярийных станций и т. д.

Назавтра, 22 июня, в 12 часов дня я должен был прочесть медицинским работникам лекцию: «Как бороться с гельминтозами человека». В полдень собрались мои слушатели. За 10 минут до моего выступления к председателю крайисполкома т. Тюляеву подошел какой-то человек и прошептал ему что-то. Тюляев сообщил, что в 4 часа утра гитлеровские войска перешли нашу границу.

Понятны волнения и мысли, охватившие нас при этом известии. Тем не менее пришлось выйти на трибуну и читать лекцию. Как я ее прочел, не помню.

С чувством большой тревоги ехали мы с Лизой в Москву. В пути на каждой станции одно и то же — толпы народа, музыка и плач: женщины провожали своих мужей и сыновей на фронт.

…Итак, опять Москва. В ВИГИСе мобилизованы некоторые сотрудники. В вузах отменены летние каникулы. У нас идет пересмотр тематики: стремимся приблизить ее к задачам военного времени. На совещании в ВИГИСе постановили в помощь обороне страны:

1) разработать лечение параскаридоза лошадей;

2) написать для красноармейцев популярную брошюру о лечении гельминтозов лошадей применительно к условиям военного времени;

3) усилить помощь краям, организовавшим у себя оздоровление овцеводческих хозяйств.

1 июля — первая воздушная тревога в Москве, носившая учебный характер. Но все в городе встали на ноги и направились в бомбоубежища.

Выдвигается на повестку дня вопрос об эвакуации из Москвы академиков. У меня дело сложное: надо наметить, куда поедет ВИГИС, биологи АН СССР, васхниловцы и тропинцы.

16 июля вынесено решение об эвакуации академиков в Казань.