О вечном. Избранная лирика

Когда я начинал, Тиар, мне говорили,

Что человек простой меня и не поймет,

Что слишком темен я. Теперь наоборот:

Я стал уж слишком прост, явившись в новом стиле.

Вот ты учен, Тиар, в бессмертье утвердили

Тебя стихи твои. А что ж мои спасет?

Ты знаешь все, скажи: какой придумать ход,

Чтоб наконец они всем вкусам угодили?

Когда мой стиль высок, он, видишь, скучен, стар,

На низкий перейду — кричат, что груб Ронсар, —

Изменчивый Протей мне в руки не дается.

Как заманить в капкан, в силки завлечь его?

А ты в ответ, Тиар: не слушай никого

И смейся, друг, над тем, кто над тобой смеется.

Меж тем как ты живешь на древнем Палатине

И внемлешь говору латинских вод, мой друг,

И, видя лишь одно латинское вокруг,

Забыл родной язык для чопорной латыни,

Анжуйской девушке служу я в прежнем чине,

Блаженствую в кольце ее прекрасных рук,

То нежно с ней бранюсь, то зацелую вдруг,

И по пословице не мудр, но счастлив ныне,

Ты подмигнешь Маньи, читая мой сонет:

«Ронсар еще влюблен! Ведь это просто чудо!»

Да, мой Белле, влюблен, и счастья выше нет.

Любовь напастью звать я не могу покуда.

А если и напасть — попасть любви во власть,

Всю жизнь готов терпеть подобную напасть.

Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!

Налей нам, Коридон, кипящую струю,

Я буду чествовать красавицу мою,

Кассандру иль Мари — не все ль равно какую?

Но девять раз, друзья, поднимем круговую, —

По буквам имени я девять кубков пью,

А ты, Белло, прославь причудницу твою,

За юную Мадлен прольем струю живую.

Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду,

Фиалки, лилии, пионы, резеду, —

Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.

Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь.

Быть может, завтра нам уж не собраться вновь,

Сегодня мы живем, а завтра — кто предскажет?

Мари-ленивица! Пора вставать с постели!

Вам жаворонок спел напев веселый свой,

И над шиповником, обрызганным росой,

Влюбленный соловей исходит в нежной трели.

Живей! Расцвел жасмин, и маки заблестели,

Не налюбуетесь душистой резедой!

Так вот зачем цветы кропили вы водой,

Скорее напоить их под вечер хотели!

Как заклинали вы вчера глаза свои

Проснуться ранее, чем я приду за вами,

И все ж покоитесь в беспечном забытьи, —

Сон любит девушек, он не в ладу с часами!

Сто раз глаза и грудь вам буду целовать,

Чтоб вовремя вперед учились вы вставать.

Любовь — волшебница. Я мог бы целый год

С моей возлюбленной болтать, не умолкая,

Про все свои любви — и с кем и кто такая,

Рассказывал бы ей хоть ночи напролет.

Но вот приходит гость, и я уже не тот,

И мысль уже не та, и речь совсем другая,

То слово путая, то фразу забывая,

Коснеет мой язык, а там совсем замрет.

Но гость ушел, и вновь, исполнясь жаром новым,

Острю, шучу, смеюсь, легко владею словом,

Для сердца нахожу любви живой язык.

Спешу ей рассказать одно, другое, третье,

И, просиди мы с ней хоть целое столетье,

Нам, право, было б жаль расстаться хоть на миг.

Когда лихой боец, предчувствующий старость,

Мечом изведавший мечей враждебных ярость,

Не раз проливший кровь, изрубленный в бою

За веру, короля и родину свою,

Увидит, что монарх, признательный когда-то,

В дни мирные забыл отважного солдата, —

Безмерно раздражен обидою такой,

Он в свой пустынный дом уходит на покой,

И, грустно думая, что обойден наградой,

Исполнен горечью и гневом и досадой,

И негодует он, и, руки ввысь воздев,

На оскорбителя зовет Господень гнев,

И, друга повстречав, на все лады клянется,

Что королю служить вовеки не вернется,

Но только возвестит гремящая труба,

Что снова близится кровавая борьба, —

Он, забывая гнев, копью врага навстречу,

Как встарь, кидается в губительную сечу.

Постылы мне дома и грохот городской,

В пустынные места я ухожу все чаще,

Мне дорог дикий лес, приветливо молчащий,

И я бегу, едва замечу след людской.

Во всех моих лесах пичуги нет такой,

Нет вепря хищного во всей угрюмой чаще,

Бездушной нет скалы, протоки нет журчащей,

Не тронутых моей убийственной тоской.

Приходит мысль одна, за ней тотчас другая,

Слезами горькими мне душу обжигая,

А стоит на людей случайно набрести,

Любой прохожий прочь бросается, не веря,

Что человека он увидел на пути,

А не свирепого затравленного зверя.

Да женщина ли вы? Ужель вы так жестоки,

Что гоните любовь? Все радуется ей.

Взгляните вы на птиц, хотя б на голубей,

А воробьи, скворцы, а галки, а сороки?

Заря спешит вставать пораньше на востоке,

Чтобы для игр и ласк был каждый день длинней,

И повилика льнет к орешнику нежней,

И о любви твердят леса, поля, потоки.

Пастушка песнь поет, крутя веретено,

И тоже о любви. Пастух влюблен давно,

И он запел в ответ. Все любит, все смеется.

Все тянется к любви и жаждет ласки вновь,

Так сердце есть у вас? Неужто не сдается

И так упорствует и гонит прочь любовь?

Коль на сто миль вокруг найдется хоть одна

Бабенка вздорная, коварная и злая, —

Меня в поклонники охотно принимая,

Не отвергает чувств и клятв моих она.

Но кто мила, честна, красива и нежна,

Хотя б я мучился, по ней одной вздыхая,

Хотя б не ел, не спал — судьба моя такая! —

Она каким-нибудь ослом увлечена.

И как же не судьба? Все быть могло б иначе,

Но такова любовь и так устроен свет,

Кто счастья заслужил, тому ни в чем удачи.

А дураку зато ни в чем отказа нет.

Любовь-изменница, как ты хитра и зла!

И как несчастен тот, в чье сердце ты вошла!

Будь я Юпитером, была бы ты Юноной,

Вздымайся над дворцом моим соленый вал,

Бессмертной Тефией тебя бы я назвал

И океанскою украсил бы короной.

Будь я царем, а ты царицею законной,

На быстрых скакунах, пьянея от похвал,

Ты проносилась бы, и ветер бы взвивал

Златые волосы перед толпой склоненной.

Но я не Бог, не царь, и жребий мой иной:

Я создан, чтоб служить, служить тебе одной,

Любой твой приговор сочту я справедливым.

Ты жизнь моя и смерть, печаль и боль моя,

Ты только полюби — Нептуном стану я,

Юпитером, царем, богатым и счастливым.

Мари! Вы знаете, мой пламень не потух.

Укрою ли от вас любви моей улики?

Когда, подобная нежнейшей повилике,

Вы ластитесь ко мне, я — невесомый пух —

Мечтаю умереть меж поцелуев двух.

Благоухание жасмина и гвоздики

Со сладким запахом малины и клубники

Мешается у вас в устах — в тончайший дух,

Достойный вознестись по голубой дороге

К Юпитеру, в его прекрасные чертоги.

Я счастлив, нет границ блаженству моему.

Но вдруг, причудница, не говоря ни слова,

Вы убегаете, чтоб целовать другого.

Он юноша, и я завидую ему.

Мари, перевернув рассудок бедный мой,

Меня, свободного, в раба вы превратили,

И отвернулся я от песен в важном стиле,

Который «низкое» обходит стороной.

Но если бы рукой скользил я в час ночной

По вашим прелестям — по ножкам, по груди ли,

Вы этим бы мою утрату возместили,

Меня не мучило б отвергнутое мной.

Да, я попал в беду, а вам и горя мало,

Что муза у меня бескрылой, низкой стала,

И в ужасе теперь французы от нее,

Что я в смятении, хоть вас люблю, как прежде,

Что, видя холод ваш, изверился в надежде,

И ваше торжество — падение мое.

Ты плачешь, песнь моя? Таков судьбы запрет:

Кто жив, напрасно ждет похвал толпы надменной.

Пока у черных волн не стал я тенью пленной,

За труд мой не почтит меня бездушный свет.

Но кто-нибудь в веках найдет мой тусклый след

И на Луар придет как пилигрим смиренный,

И не поверит он пред новой Ипокреной,

Что маленькой страной рожден такой поэт.

Мужайся, песнь моя! Достоинствам живого

Толпа бросает вслед язвительное слово,

Но Богом, лишь умрет, становится певец.

Живых, нас топчет в грязь завистливая злоба,

Но добродетели, сияющей из гроба,

Сплетают правнуки без зависти венец.

Вы слышите, все громче воет вьюга.

Прогоним холод, милая подруга:

Не стариковски, ежась над огнем, —

С любовной битвы вечер свой начнем.

На этом ложе будет место бою!

Скорей обвейте шею мне рукою

И дайте в губы вас поцеловать.

Забудем все, что вам внушала мать.

Стыдливый стан я обниму сначала.

Зачем вы причесались, как для бала?

В часы любви причесок не терплю,

Я ваши косы мигом растреплю.

Но что же вы? Приблизьте щечку смело!

У вас ушко, я вижу, покраснело.

О, не стыдитесь и не прячьте глаз, —

Иль нежным словом так смутил я вас?

Нет, вам смешно, не хмурьтесь так сурово!

Я вам сказал — не вижу в том дурного! —

Что руку вам я положу на грудь.

Вы разрешите ей туда скользнуть?

О, вам играть угодно в добродетель!

Затейщица! Амур мне в том свидетель,

Вам легче губы на замок замкнуть,

Чем о любви молить кого-нибудь.

Парис отлично разгадал Елену.

Из вас любая радуется плену.

Иная беззаветно влюблена,

Но похищеньем бредит и она.

Так испытаем силу, — что вы, что вы!

Упали навзничь, умереть готовы!

О, как я рад, — не поцелуй я вас,

Вы б надо мной смеялись в этот час,

Одна оставшись у себя в постели.

Свершилось то, чего вы так хотели!

Мы повторим, и дай нам Бог всегда

Так согреваться в лучшие года.

Паллады верный друг, наперсник бессловесный,

Ступай, веретено, спеши к моей прелестной.

Когда соскучится, разлучена со мной,

Пусть сядет с прялкою на лесенке входной,

Запустит колесо, затянет песнь, другую,

Прядет — и гонит грусть, готовя нить тугую,

Прошу, веретено, ей другом верным будь,

Я не беру Мари с собою в дальний путь,

Ты в руки попадешь не девственнице праздной,

Что предана одной заботе неотвязной, —

Пред зеркалом менять прическу без конца,

Румянясь и белясь для первого глупца, —

Нет, скромной девушке, что лишнего не скажет,

Весь день прядет иль шьет, клубок мотает, вяжет,

С двумя сестренками вставая на заре, —

Зимой у очага, а летом во дворе.

Мое веретено, ты родом из Вандома,

Там люди хвастают, что лень им незнакома.

Но верь, тебя в Анжу полюбят как нигде, —

Не будешь тосковать, качаясь на гвозде.

Нет, алое сукно из этой шерсти нежной

Она в недолгий срок соткет рукой прилежной,

Так мягко, так легко расстелется оно,

Что в праздник сам король наденет то сукно,

Идем же, встречено ты будешь как родное,

Веретено, с концов тщедушное, худое,

Но станом круглое, с приятной полнотой,

Кругом обвитое тесемкой золотой.

Друг шерсти, ткани друг, отрада в час разлуки,

Певун и домосед, гонитель зимней скуки,

Спешим! в Бургейле ждут с зари и до зари,

О, как зардеется от радости Мари!

Ведь даже малый дар, залог любви нетленной,

Ценней, чем все венцы и скипетры вселенной.

Если вижу, что весна,

Что юна

Вновь волна и земли эти,

Мнится мне: Амур и день,

Бросив тень,

Вновь рождаются, как дети.

День прелестней каждый час,

С ним для нас

Вновь луга разнообразны,

И Амур в груди людской

Правит бой,

С ним и стрелы, и соблазны!

Мечет он во все края

Острия,

Он властитель всей природы,

Всех людей, зверей и птиц,

Пали ниц

Перед ним покорно воды.

Вот Венера. С ней и сын,

Властелин,

В колеснице, зримы снизу…

Мчит она на лебедях

в облаках

На свидание к Анхизу.

И куда бы ни простер

Стрелы взор

Сквозь простор лучей прекрасных,

Воздух станет сразу чист

И, лучист,

Блещет в искрах сладострастных.

Лишь опустит до земли, —

И взросли

Тысячи цветов медвяных,

И гвоздик среди полей,

И лилей,

И меж ними роз румяных…

В месяц сей душа моя, —

Чую я —

Вся в Амуровом пыланье;

Вижу я: со всех сторон

Принял он

Госпожи очарованье.

Если вижу все в цвету,

Пестроту

На речном цветущем бреге,

Мнится, предо мной горит

Жар ланит

Пурпуровых, полных неги!

Если вижу: вяз обвить

Хочет нить

Плющевая, обнимая,

Мнится, в путах я тугих

Рук твоих,

Шею жмет мне дорогая.

Слышу ли, войдя в лесок,

Голосок

Веселящий соловейный, —

Мнится: в уши льется мне

В тишине

Милый голос чародейный.

Вижу ль, что стройна сосна

И одна

Осенила всю полянку, —

Мысль мешается моя,

Вижу я

Стан ее, ее осанку!

Иль когда цветок найду

Я в саду,

Ранним утром оживленный, —

Говорю: похож цветок

На сосок

Груди, нежно округленной.

Солнца ль светлая коса

В небеса

Появляется с зарею, —

Вновь мне кажется: она

Ото сна

Поднялась передо мною.

Коль иду среди лугов

И цветов

Окружен благоуханьем, —

Чувствам кажется моим,

Что твоим

Сладким я пленен дыханьем.

Словом, я меж госпожой

И весной

Смело делаю сравненье:

Жизнь дает цветам весна,

А она

Мне дает свое биенье.

Близ журчащего слегка

Ручейка

Я расплел бы косы эти,

Их во столько бы кудрей

Свил бы ей,

Сколько их на водной сети.

Чтобы ею обладать,

Мне бы стать

Божеством сих рощ безвестных,

Целовать бы столько раз,

Сколь у нас

Много листиков древесных.

Дорогая, приходи!

Погляди,

Что за зелень в свежем доле!

Мне сочувствуют цветы.

Только ты

Равнодушна к бедной доле!

Посмотри-ка в высоту

На чету,

Последи за голубями,

Как естественно они

В эти дни

Клювом любятся, крылами.

Мы же чести ловим тень.

Что ни день,

Гоним счастье, хоть не рады.

Птицам лучше, — те вольны,

Влюблены,

И в любви им нет преграды.

Все же нам терять не след

Наших лет

Ради строгости не в меру,

Лучше следовать теперь, —

О поверь, —

Голубиному примеру.

Лучше мне скорей даруй

Поцелуй,

О богиня, утешая,

Чтобы наших дней заря

Эдак зря

Не исчезла золотая!

Коснись, молю богами,

Чтоб я не захворал,

Ты губ моих губами,

Пунцовей, чем коралл.

И шею мне обвей

Скорей рукой своей.

И, очи в очи, рядом

Мы сядем, склонены,

И ты проникнешь взглядом

До сердца глубины, —

Оно ж полно одной

Любовью и тобой.

Красавица! Смущенье

Моих влюбленных глаз!

Целуй без промедленья,

Целуй меня сто раз!

Зачем лежу я тих

И нем в руках твоих?

Чтоб сон твой стал короче, —

Я не хочу отнюдь, —

Блажен, коль могут очи

Прекрасные вздремнуть.

Блажен, коль встретят сны,

Ко мне устремлены.

Я, хочешь, их открою,

Лобзаньем сон гоня?

Ах! Вновь ты стала злою,

Чтоб уморить меня.

Сейчас покину свет…

Тебе не стыдно, нет?

Коль хочешь, враг мой милый,

Чтоб не был я томим,

В меня вдохни ты силы

Лобзанием своим.

Ах! В сердце мне течет

Его сладчайший мед.

Любови неустанной

Я буйство полюбил,

Коль тот же постоянный

Двоих сжигает пыл.

Мне будет смерть мила,

Коль чрез любовь пришла.

Что я люблю Мари — то истина святая,

Но и любовь к Аннет Амур в меня вдохнул,

Мне обе дороги. Так в оны дни Тибулл

О Немезиде пел, по Делии страдая.

Педант бы осудил — вот ветреность пустая:

Забыть любимую, едва лишь день мелькнул!

Любил лишь тот, кто ввек с дороги не свернул,

Кто счастлив был, одну любовь предпочитая.

Но, право, Шеруврье, в обеих я влюблен!

Не думай, будто лгу, безмерно распален

Воображением и жаждой обладанья.

И многого ль прошу: у той — к руке прильнуть,

Той — шею целовать, глаза иль губы, грудь,

Вот, милый Шеруврье, и все мои желанья.

Ты всем взяла: лицом и прямотою стана,

Глазами, голосом, повадкой озорной.

Как розы майские — махровую с лесной —

Тебя с твоей сестрой и сравнивать мне странно.

Я сам шиповником любуюсь постоянно,

Когда увижу вдруг цветущий куст весной.

Она пленительна — все в том сошлись со мной,

Но пред тобой, Мари, твоя бледнеет Анна.

Да, ей, красавице, до старшей далеко.

Я знаю, каждого сразит она легко, —

Девичьим обликом она подруг затмила.

В ней все прелестно, все, но только входишь ты,

Бледнеет блеск ее цветущей красоты,

Так меркнут при луне соседние светила.

Проведав, что с другим любимая близка,

Не буйствуй, удержись от гневного порыва,

Ты друга верного прощаешь терпеливо,

Когда вспылил он вдруг и нагрубил слегка.

Грех надо отличать от мелкого грешка,

А согрешить разок — уж не такое диво,

Когда любовница твоя еще красива

И даже кается — вина невелика!

Ты скажешь, ты считал ее достойной, честной,

Но Цинтия — пример тебе не безызвестный,

Проперций в ней нашел достойные черты.

И все ж она его однажды обманула.

Так усмири свой гнев. Ну чем их лучше ты —

Их всех — Проперция, Тибулла и Катулла.

Я грустно, медленно, вдоль мутного потока,

Не видя ничего, бреду лесной тропою.

Одна и та же мысль мне не дает покою:

О ней, — о той, в ком нет, казалось мне, порока.

О дай мне отдых, мысль, не мучай так жестоко,

Не приводи одну причину за другою

Для горьких слез о том, что и теперь, не скрою,

Мне больно сердце жжет и сводит в гроб до срока.

Ты не уходишь, мысль? Я развалю твой дом,

Я смертью собственной твою разрушу крепость.

Уйди, прошу, оставь мой разум наконец!

Как хорошо забыть, уснув могильным сном,

Измену, и любовь, и эту всю нелепость —

То, от чего навек освобожден мертвец.

Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!

Он хочет сотый раз увидеть без рубашки

Мою любимую, пощупать все: и ляжки,

И ту, и эту грудь, и спину, и живот.

Так лечит он ее? Совсем наоборот:

Он плут, он голову морочит ей, бедняжке,

У всей их братии такие же замашки.

Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет.

Ее родители, прошу вас, дорогие, —

Совсем расстроил вас недуг моей Марии!

Гоните медика, влюбленную свинью.

Неужто не ясна вам вся его затея?

Да ниспошлет Господь, чтоб наказать злодея,

Ей исцеление, ему — болезнь мою.

Я безутешно слезы лью.

Припоминаю смерть твою,

Былое счастье, жизнь былую,

Воображаю каждый миг

Тот взор, что мной играть привык,

И в одиночестве тоскую.

Увы! Твой смех, твой нежный взор,

Улыбка, голос, разговор —

Все, от чего росла и крепла

Моя любовь — и нежных глаз

Лукавый, сладостный отказ, —

Ужель вы стали горстью пепла!

И все ж красавицу мою

Я в сердце бережно таю,

Всю, как живую, в нем лелею.

Ни смерть любви не охладит,

Ни гроб мечтам не запретит

Повсюду следовать за нею.

О, если б не был разум мой

Обманут близостью живой,

Когда, лаская пышный волос,

Впивая блеск волшебных глаз,

Внимал я каждый день и час

Твой ласковый, твой звонкий голос,

И вздох, и лепет в тишине, —

О, если б ты сказала мне:

Гляди, чтоб наглядеться вволю,

Запомни все мои черты,

Их больше не увидишь ты,

Мне выпал дальний путь на долю!

Тогда б я взял из глаз твоих

Все то, что мне сияло в них,

Впитал бы сердцем изумленным, —

Но смертным ведать не дано,

Что им утратить суждено

Веленьем Парки непреклонным!

С тех пор живу, забыт, угрюм,

В смятенье скорбном чувств и дум,

Не разделив ни с кем досуга,

Не утолив печаль свою…

Мой ангел, вспомнишь ли в раю

Тобой покинутого друга?

Один остался твой Ронсар!

Ты в полном блеске юных чар

На небеса взята судьбою,

Утратив прелесть красоты,

Как вянут нежные цветы,

Открыты солнечному зною.

Амур, когда захочешь вновь

Мне возвести в закон любовь,

До гроба стать моим владыкой,

Ступай в Аид, Плутону льсти,

Лишь сочетай в земном пути

Меня с моею Эвридикой!

Иль там, вверху, Природу-мать

Моли такую же создать,

Как та, о чьей красе тоскую, —

Но нет, сама восхищена,

Разбила форму ту она,

Чтоб в ней не воплотить другую.

Глаза Марии мне верни!

Два солнца огненных, они

Слепили пламенной игрою.

Ты дал такую нежность ей,

Такую прелесть, что пред ней

Терялся разум мой порою.

Верни мне ласку и привет,

Порой — уклончивый ответ,

Порой — лукавое сомненье.

Верни мне все ее черты!

Когда ж и сам бессилен ты,

Ступай — тебе мое презренье!

Я в смерти помощь обрету,

Я только смерть отныне чту —

Превыше чести, жизни, славы,

Любовь! Пред смертью ты ничто,

Коль отдала без боя то,

В чем цвет и честь твоей державы!

В Элизии ль ты в этот час,

Близ Бога ли — прости сто раз,

Прости, Мари, за дверью гроба!

Вовеки сердцу ты мила,

И смерть не разрешит узла,

Которым связаны мы оба.

Как роза ранняя, цветок душистый мая,

В расцвете юности и нежной красоты,

Когда встающий день омыл росой цветы,

Сверкает, небеса румянцем затмевая, —

Вся прелестью дыша, вся грация живая,

Благоуханием поит она сады,

Но солнце жжет ее, но дождь сечет листы,

И клонится она и гибнет, увядая.

Так ты, красавица, ты, юная, цвела,

Ты небом и землей прославлена была,

Но пресекла твой путь ревнивой Парки злоба.

И я в тоске, в слезах на смертный одр принес

В кувшине — молока, в корзинке — свежих роз,

Чтоб розою живой ты расцвела из гроба.

Красавица Мари, ты здесь погребена.

Ты из Вандомуа в Анжу меня сманила,

В зеленый месяц май ты кровь мне горячила,

В душе, в крови, в мечтах царила ты одна.

Здесь вежество, и честь, и чувства глубина,

И прелесть — все навек отторгнула могила,

Ты б красотой своей и мертвых воскресила —

Такая красота была тебе дана.

Прекрасная Мари звездой прекрасной стала,

Пред ратью ангельской очами заблистала,

Но, красоты лишась, весь мир уныл и сир.

Да, ныне ты жива, я мертв душой с кручины,

Презренен этот век, презренен тот мужчина,

Кто в плен идет к любви и мнит, что честен мир.