О вечном. Избранная лирика

Быть может, что иной читатель удивится

Предмету этих строк, подумав свысока,

Что воспевать любовь — не дело старика.

Увы, и под золой живет огня крупица.

Зеленый сук в печи не сразу разгорится,

Зато надежен жар сухого чурбака.

Луне всегда к лицу седые облака,

И юная заря Тифона не стыдится.

Пусть к добродетели склоняет нас Платон —

Фальшивой мудростью меня не проведете.

О нет, я — не Икар, не дерзкий Фаэтон,

Я не стремлюсь в зенит, забыв о смертной плоти;

Но, и снегами лет ничуть не охлажден,

Пылаю и тону по собственной охоте.

Чтобы цвести в веках той дружбе совершенной —

Любви, что к юной вам питал Ронсар седой,

Чей разум потрясен был вашей красотой,

Чей был свободный дух покорен вам, надменной,

Чтобы из рода в род и до конца вселенной

Запомнил мир, что вы повелевали мной,

Что кровь и жизнь моя служили вам одной,

Я ныне приношу вам этот лавр нетленный,

Пребудет сотни лет листва его ярка, —

Все добродетели воспев в одной Елене,

Поэта верного всесильная рука

Вас сохранит живой для тысяч поколений,

Вам, как Лауре, жить и восхищать века,

Покуда чтут сердца живущий в слове гений.

Сажаю в честь твою я дерево Цибелы,

Сосну, чтоб о тебе все знали времена;

Любовно вырезал я наши имена,

И вырастет с корой их очерк огрубелый.

Вы, населившие родные мне пределы,

Луара резвый хор, вы, Фавнов племена!

Заботой вашею пусть вырастет сосна,

И летом и зимой пусть ветви будут целы.

Пастух, ты пригонять сюда свой будешь скот,

С тростинкой напевать эклогу в этой сени;

Дощечку на сосну ты вешай каждый год, —

Прохожий да прочтет мою любовь и пени,

И вместе с молоком ягненка кровь прольет,

Сказав, «Сосна свята. То память о Елене».

Кассандра и Мари, пора расстаться с вами!

Красавицы, мой срок я отслужил для вас.

Одна жива, другой был дан лишь краткий час —

Оплакана землей, любима небесами.

В апреле жизни, пьян любовными мечтами,

Я сердце отдал вам, но горд был ваш отказ,

Я горестной мольбой вам докучал не раз,

Но Парка ткет мой век небрежными перстами.

Под осень дней моих, еще не исцелен,

Рожденный влюбчивым, я, как весной, влюблен.

И жизнь моя течет в печали неизменной,

И хоть давно пора мне сбросить панцирь мой,

Амур меня бичом, как прежде, гонит в бой —

Брать гордый Илион, чтоб овладеть Еленой.

Как ты силен, Амур, коварный чародей!

И как ты слаб и слеп, мой разум омраченный!

Нет, ты не сможешь стать надежной обороной

Для сердца глупого и седины моей, —

Вся Философия не пригодится ей.

Лишь ты поможешь мне, веселый сын Тионы:

Приди, Нисейский бог, приди, дважды рожденный,

И в чашу мне свое противоядье влей.

С бессмертным смертному тягаться — жребий трудный,

Но против колдовства есть, к счастью, колдовство;

И если за меня смиритель Ганга чудный,

Тогда беги, Амур, от взора моего!

Рассудком воевать с любовью — безрассудно.

Чтоб сладить с божеством, потребно божество.

Комар, свирепый гном, крылатый кровосос

С писклявым голоском и с мордою слоновьей,

Прошу, не уязвляй ту, что язвит любовью, —

Пусть дремлет Госпожа во власти сладких грез.

Но если алчешь ты добычи, словно пес,

Стремясь насытиться ее бесценной кровью,

Вот кровь моя взамен, кусайся на здоровье,

Я эту боль снесу — я горше муки снес.

А впрочем, нет, Комар, лети к моей тиранке

И каплю мне достань из незаметной ранки —

Попробовать на вкус, что у нее в крови.

Ах, если бы я мог сам под покровом ночи

Влететь к ней комаром и впиться прямо в очи,

Чтобы не смела впредь не замечать любви!

К индийскому купцу, что вынет из тюка

Душистую смолу, запястья, ожерелья,

Сходить и не купить заморского изделья, —

Как без охапки роз уйти из цветника,

Иль, уст не увлажнив, стоять у родника,

Что солнечной струей бежит из подземелья,

Иль в круг прелестных дам проникнуть без веселья,

Не ощущая стрел крылатого божка.

К чему самообман? Глупец — и тот рассудит:

Жжет пламя нашу плоть, а лед нам тело студит.

Жаровни, может быть, Амуру не раздуть,

Но берегись его: свой факел взяв опасный,

Тебе, Любовь моя, столь юной и прекрасной,

Хоть искру заронить он изловчится в грудь!

Оставь меня, Амур, дай малость передышки;

Поверь, желанья нет опять идти в твой класс,

Где разум я сгубил и силы порастряс,

Где муки адовы узнал не понаслышке.

Напрасно доверял я лживому мальчишке,

Который жизни цвет тайком крадет у нас,

То ласкою маня, то нежным блеском глаз, —

С истерзанной душой играя в кошки-мышки.

Его питает кровь горячих юных жил,

Безделье пестует и сумасшедший пыл

Нескромных снов любви. Все это мне знакомо;

Я пленником бывал Кассандры и Мари,

Теперь другая страсть мне говорит: «Гори!»

И вспыхиваю я, как старая солома.

Превозносить любовь — занятье для глупца,

Но трудно совладать с певцом полубезумным,

Хотя в безверья век ни тяжбам хитроумным,

Ни разрушительным сраженьям нет конца.

Амур — исчадье зла! Я сед и спал с лица.

С повязкой на глазах, мальчишкой полоумным

Он делает меня, что мужем был разумным,

Но жалким слепком стал с коварного юнца.

Неужто, увидав с чужим гербом знамена

В родном краю — под власть Амурова закона

Я, к своему стыду, беспечно подпаду?

Нет! Поспешу в Париж — искать в нем правосудья!

У Муз, — у старых ведьм, — не соглашусь отнюдь я

На побегушках быть, ходить на поводу!

Я вами побежден! Коленопреклоненный,

Дарю вам этот плющ. Он, узел за узлом,

Кольцом в кольцо, зажал, обвил деревья, дом,

Прильнул, обняв карниз, опутав ствол плененный.

Вам должен этот плющ по праву быть короной, —

О, если б каждый миг вот так же — ночью, днем,

Колонну дивную, стократно всю кругом

Я мог вас обвивать, любовник исступленный!

Придет ли сладкий час, когда в укромный грот

Сквозь зелень брызнет к нам Аврора золотая,

И птицы запоют, и вспыхнет небосвод.

И разбужу я вас под звонкий щебет мая,

Целуя жадно ваш полураскрытый рот,

От лилий и от роз руки не отнимая.

He вечен красоты венок благоуханный!

Ты, время упустив, ей втуне дашь пропасть!

Но если у тебя очарованья часть

Осталась — раздели с друзьями дар желанный.

Киприда, я кляну твой нрав непостоянный.

Зачем тобой, как раб, я отдан был во власть

Мучительнице той, что надо мною всласть

Натешилась, пока не пал я, бездыханный.

Мятущихся валов тебе покорна дурь.

Дитя пучины, — мне пошлешь ты много бурь!

Какого ждать еще блаженства, Киферея?

Раскатов громовых и языков огня

Ты припасла, жена Вулкана, для меня.

Страстей, ножей и стрел — любовница Арея.

В купальне, развязав, тебе вручила пояс

Киприда и беречь его дала наказ.

А ты стрелу метнуть в меня из дивных глаз

Успела, стан обвив и с волшебством освоясь.

Но, доброхотства Муз, увы, не удостоясь,

От раны гибну я! Богини, разве вас

Я, как школяр, спросил о свойствах лунных фаз

Иль об эклиптике, лениво в книгах роясь?

За вами волочусь я не затем, чтоб мог

Узнать, кто создал мир — Фортуна или Бог?

Я помышлял смягчить Еленино коварство,

Ей посвятив сонет, но беден был мой слог!

Вам нужен ученик, чей стих не столь убог.

Прощайте, ухожу! Окончено школярство.

О, стыд мне и позор! Одуматься пора б,

С седою головой резон угомониться.

Отныне лучше бы рассудку покориться,

Бежать бы от любви, от этих цепких лап.

Сто раз давал зарок, но что мне делать? — слаб.

Зимой бутонам роз, увы, не распуститься.

Уже полсотни лет моя неволя длится,

Разбойнице служу, ее галерный раб.

Отныне я готов доверить сердце в руки

Лишь Аристотелю, хочу служить науке,

Прекрасной дочери его, остаток лет.

Пора бы мне понять все тонкости Амура.

Он — бог, и он парит, а я брожу понуро.

Он молод, он силен, а я согбен и сед.

Оставь страну рабов, державу фараонов,

Приди на Иордан, на берег чистых вод,

Покинь цирцей, сирен и фавнов хоровод,

На тихий дом смени тлетворный вихрь салонов,

Собою правь сама, не знай чужих законов,

Мгновеньем насладись, — ведь молодость не ждет!

За днем веселия печали день придет

И заблестит зима, твой лоб снегами тронув.

Ужель не видишь ты, как лицемерен Двор?

Он золотом одел Донос и Наговор,

Унизил Правду он и сделал Ложь великой.

На что нам лесть вельмож и милость короля?

В страну богов и нимф — беги в леса, в поля,

Орфеем буду я, ты будешь Эвридикой.

Когда уж старенькой, со свечкой, перед жаром

Вы будете сучить и прясть в вечерний час, —

Пропев мои стихи, Вы скажете, дивясь:

«Я в юности была прославлена Ронсаром!»

Тогда последняя служанка в доме старом,

Полузаснувшая, день долгий натрудясь,

При имени моем согнав дремоту с глаз,

Бессмертною хвалой Вас окружит недаром.

Я буду под землей и — призрак без костей —

Смогу под сенью мирт покой свой обрести, —

Близ углей будете старушкой Вы согбенной

Жалеть, что я любил, что горд был Ваш отказ…

Живите, верьте мне, ловите каждый час,

Роз жизни тотчас же срывайте цвет мгновенный.

Созвездья Близнецов любимая сестра

И Леды с Лебедем пленительное чадо!

Краса твоя была причиною разлада

Европы с Азией, но стала ты стара.

При виде зеркала тебя берет хандра:

«Иль тело дряблое и сеть морщин — отрада,

Из-за которой шла Троянских стен осада,

Глупцов, мужей моих, кровавая игра?

Но кожу каждый год меняя змеям, Боги

Весну у нас навек, завистливы и строги,

Спешат отнять: глядишь — и осень на дворе!»

Красавицы! Нельзя не внять словам Елены

О том, что свойственны природе перемены.

Кто упустил апрель, заплачет в октябре!

Ступай, мое письмо, послушливый ходатай,

Толмач моих страстей, гонец моих невзгод;

Вложи в слова тоску, что душу мне гнетет,

И сургучом любви надежно запечатай.

Явись пред госпожой и, зоркий соглядатай,

Заметь: небрежно ли прекрасный взор скользнет

По горестным строкам — или она вздохнет —

Иль жалость выкажет улыбкой виноватой.

Исполни долг посла и все поведай ей,

Чего я не могу поведать столько дней,

Когда, от робости бледнея несуразной,

Плутаю в дебрях слов, терзаясь мукой праздной.

Все, все ей расскажи! Ты в немоте своей

Красноречивее, чем лепет мой бессвязный.

В тот вечер плавные тебя манили звуки,

И в танцевальный зал ты весело сошла,

От блеска глаз твоих зажглась ночная мгла,

Все ожило, едва соединились руки.

Все вьется, кружится, летит, не зная скуки,

И танцу комната становится мала, —

То переменчивый, то ровный, как стрела,

Меандра древнего он повторял излуки.

Обворожительный и каждый раз другой:

То треугольником, то лентой, то дугой,

То клином журавлей в просторе поднебесном

Выстраивался он, — о нет, сомненья прочь!

Я видел: над землей парила ты в ту ночь, —

Танцуя, божеством ты стала бестелесным.

Уж этот мне Амур — такой злодей с пеленок!

Вчера лишь родился, а нынче — столько мук!

Отнять у матери и сбыть буяна с рук,

Пускай за полцены — на что мне злой ребенок.

И кто подумал бы — хватило же силенок:

Приладил тетиву, сам натянул свой лук!

Продать, скорей продать! О, как заплакал вдруг.

Да я ведь пошутил, утешься, постреленок.

Я не продам тебя, напротив, не тужи:

К Елене завтра же поступишь ты в пажи,

Ты на нее похож кудрями и глазами.

Вы оба ласковы, лукавы и хитры,

Ты будешь с ней играть, дружить с ней до поры,

А там заплатишь мне такими же слезами.

Душистый сноп цветов, печали не тая,

Сложила ты на холм Лукреции могильный.

Увидел я слезу, услышал вздох умильный

И понял, что в плену у смерти жизнь твоя.

Ты ценишь все, на чем печать небытия

Лежит, но есть закон души любвеобильной:

Я должен умирать сто раз в тоске бессильной,

Суровости твоей и жертва, и судья.

Когда, живых презрев, ты, почестями гробу,

Являешь нам свою тщеславную особу,

Когда тебе одни фантомы по нутру,

Не мнишь ли ты, что я, от мира отрешенный

И милостей твоих неласково лишенный,

Стремясь любовь снискать, возьму — и впрямь умру?

Увидев, что мой дом разграблен солдатней

И смерть сражает всех без счету, без разбору,

Я мысленно искал в тебе свою опору

И радость обретал в тебе, тебе одной.

Я думал: «Сжалилась Фортуна надо мной,

Оставив мне тебя в несчастнейшую пору!»

И в простодушии своем поверил вздору!

Но ты, пленив меня искусной западней,

Мне нанесла такой урон, что и матерым

Тут делать нечего осталось мародерам.

Но не ропщу на твой суровый произвол,

Оправдываю я твой суд неправосудный.

Над слабостью моей торжествовать нетрудно.

В ней — не в жестокости твоей — источник зол.

Судили старички, взойдя на Трои стены,

Царицы красоту и женственную стать:

«Все бедствия, все зло, что терпит наша рать,

Способен окупить единый взгляд Елены!

Затмить бы впору ей рожденную из пены!

Но лучше б Менелай увел супругу вспять.

Вал осажден, теперь недолго крепость взять.

К нам, гавань запрудив, шлют корабли Микены».

Затем с Троянских стен, отцы, взирая вниз,

Вы юношей сдержать решили с перепугу?

— Сражайся стар и млад! — им нужен был девиз,

Чтоб головой своей рискнуть, надев кольчугу.

Был вправе Менелай забрать свою супругу,

Но вправе был ее не отдавать Парис!

Расстался я с тобой, блаженная свобода.

На шею мне ярмо надел прекрасный пол.

Хоть я ломал его, но — подъяремный вол! —

Подставил шею вновь, как мне велит природа:

Я без любви — свинец, я — сущая колода!

Но полюбил — и вновь гармонию обрел,

Окрепла Муза, стал торжественным глагол,

Рассудок прояснен, и в мыслях нет разброда.

Созданья моего пера! Ронсаров род,

Как сыновьям, продлить приходит вам черед.

Кого мне воспевать — я знаю, Бог — свидетель!

В античности седой всегда найдешь пример.

Елена, красота ее и добродетель —

Сюжет, которым так утешен был Гомер!

Чтоб по земле прошли слова твоих хвалений,

Как в небо на коре возносит их сосна,

Я, всех богов призвав и возлияв вина,

Источник посвятил тебе в укромной сени.

Пастух, здесь не паси, сгоняя из селений,

Курчаво-белых стад: но да цветет одна

Здесь утренних цветов прелестных пелена,

Да знают, что родник сей посвящен Елене.

На бреге летом пусть прохожий отдохнет

И, сидя на траве, Елену воспоет

Несчетно и меня припомнит вдохновенно!

Кто выпьет от него, — пусть любит непременно

И пламя жаркое из влаги пусть вдохнет,

Какое сердце мне сжигает сокровенно.

Ты не влюблен, воды испив из родника,

Что посвятил поэт божественной Елене?

Тогда укромный грот среди зеленой сени

Найди в холме крутом и подремли слегка.

По шелковой траве росистого лужка

Задорно пропляши, без вялости и лени!

Но ждет святой Жермен почтительных молений.

Патрону вознеси их с ветхого мостка.

И, девять раз обход вокруг дуплистой ивы

Свершив, ты ощутишь внезапно жар счастливый

В груди, где у тебя лежал осколок льда:

Амур, измазанный гигантов кровью красной,

Усердно отмывал в ручье свой торс прекрасный,

И пыл его страстей еще хранит вода!

Итак, проигран бой, войска мои разбиты,

Я отступаю вспять, Амуром сокрушен;

Доносит мне отбой трубы охрипшей стон,

Полвека за спиной толпятся вместо свиты.

И если до сих пор мы славою не квиты,

И если твой триумф еще не довершен, —

То я же не Парис, увы! и не Ясон,

Грядет моя зима: нет от нее защиты.

В горниле жгучих мук, на наковальне бед

Пришлось мне этот стих выковывать и плавить.

Не жаль трудов и сил, не жаль убитых лет;

А жаль, что я хотел любить, а ты — лукавить.

О, ты раскаешься — ты не жестока, нет! —

Но и раскаяньем былого не исправить.

Ты помнишь, милая, как ты в окно глядела

На гаснущий Монмартр, на темный дол кругом

И молвила: «Поля, пустынный сельский дом, —

Для них покинуть Двор — нет сладостней удела!

Когда б я чувствами повелевать умела,

Я дни наполнила б живительным трудом,

Амура прогнала б, молитвой и постом

Смиряя жар любви, не знающий предела».

Я отвечал тогда: «Погасшим не зови

Незримый пламень тот, что под золой таится:

И старцам праведным знаком огонь в крови.

Как во дворцах, Амур в монастырях гнездится.

Могучий царь богов, великий бог любви,

Молитвы гонит он и над постом глумится».