О вечном. Избранная лирика

О Беллери, ручей мой славный,

Прекрасен ты, как Бог дубравный,

Когда, с сатирами в борьбе

Наполнив лес веселым эхом,

Не внемля страстной их мольбе,

Шалуньи нимфы с громким смехом,

Спасаясь, прячутся в тебе.

Ты божество родного края,

И твой поэт, благословляя,

Тебе приносит дар живой —

Смотри: козленок белоснежный!

Он видит первый полдень свой,

Но два рожка из шерсти нежной

Уже торчат над головой.

В тебя глядеть могу часами, —

Стихи теснятся в душу сами,

И шепчет в них твоя струя,

В них шелест ив твоих зеленых,

Чтоб слава скромного ручья

Жила в потомках отдаленных,

Как будет жить строфа моя.

Ты весь овеян тенью свежей,

Не сушит зной твоих прибрежий,

Твой темен лес, твой зелен луг,

И дышат негой и покоем

Стада, бродящие вокруг,

Пастух, сморенный летним зноем,

И вол, с утра влачивший плуг.

Не будешь ты забыт веками,

Ты царь над всеми родниками,

И буду славить я всегда

Утес, откуда, истекая,

Струей обильной бьет вода

И с мерным шумом, не смолкая,

Спешит неведомо куда.

Пойдем, возлюбленная, взглянем

На эту розу, утром ранним

Расцветшую в саду моем.

Она, в пурпурный шелк одета,

Как ты, сияла в час рассвета

И вот уже увяла днем.

В лохмотьях пышного наряда —

О, как ей мало места надо!

Она мертва, твоя сестра.

Пощады нет, мольба напрасна,

Когда и то, что так прекрасно,

Не доживает до утра.

Отдай же молодость веселью, —

Пока зима не гонит в келью,

Пока ты вся еще в цвету,

Лови летящее мгновенье, —

Холодной вьюги дуновенье,

Как розу, губит красоту.

Эй, паж, поставь нам три стакана.

Налей их ледяным вином.

Мне скучно! Пусть приходит Жанна,

Под лютню спляшем и споем,

Чтобы гремел весельем дом.

Пусть Барб идет, забот не зная,

Волос копну скрутив узлом,

Как итальянка озорная.

Был день — и вот уже прошел он,

А завтра, завтра, старина…

Так пусть бокал мой будет полон,

Хочу упиться допьяна,

Мне только скука и страшна.

А Гиппократ — да врет он, право,

Я лишь тогда и мыслю здраво,

Когда я много пью вина.

Когда грачей крикливых стая,

Кружась, готовится в отлет

И, небо наше покидая,

Пророчит осени приход,

Юпитер кравчего зовет,

И влаге тот велит пролиться,

И, значит, хмурый небосвод

Надолго тучами замглится.

И будет Феба колесница

Сквозь мрак лететь к весне другой.

А ты спеши в свой дом укрыться

И, чуждый суете людской,

Блаженствуй в горнице сухой,

Пока мертва земля нагая —

Трудолюбивою рукой

Тебя достойный стих слагая.

Как я, возжаждай — цель благая!

Ужасный превозмочь закон,

Которым Жница роковая

Весь мир тиранит испокон.

И, чтоб греметь сквозь даль времен,

Трудись упорно. В час досуга

С тобою здесь Тибулл, Назон

И лютня, дум твоих подруга.

Когда бушует дождь иль вьюга,

А в дверь стучится бог шальной,

И ни любовницы, ни друга, —

Одушевленных струн игрой

Гони мечтаний грустных рой.

Когда ж ты стих довел до точки,

Усталый мозг на лад настрой

Бургундским из трехлетней бочки.

Мне что-то скучно стало вдруг,

Устал от книг и от наук, —

Трудны Арата «Феномены»!

Так не пойти ль расправить члены?

Я по лугам затосковал,

Мой Бог! Достоин ли похвал,

Кто, радость жизни забывая,

Корпит над книгами, зевая!

Скучать — кой толк, я не пойму!

От книг один ущерб уму,

От книг забота сердце гложет.

А жизнь кончается, быть может,

Сегодня ль, завтра ль — все равно

Быть в Орке всем нам суждено.

А возвратиться в мир оттуда —

Такого не бывает чуда!

Эй, Коридон, живее в путь!

Вина покрепче раздобудь,

Затем, дружище, к фляге белой

Из листьев хмеля пробку сделай

И с коробком вперед ступай.

Говядины не покупай,

Она вкусна, но мясо летом

Осуждено ученым светом.

Купи мне артишоков, дынь,

К ним сочных персиков подкинь,

Прибавь холодные напитки

Да сливок захвати в избытке.

В тени, у звонкого ручья,

Их на траве расставлю я

Иль в диком гроте под скалою

Нехитрый завтрак мой устрою.

И буду яства уплетать,

И буду громко хохотать,

Чтоб сердцу не было так жутко,

Оно ведь знает, хворь — не шутка:

Наскочит смерть, и сразу хлоп, —

Мол, хватит пить, пора и в гроб!

Да, я люблю мою смуглянку,

Мою прелестную служанку,

Люблю, нимало не стыдясь,

Хоть неравна такая связь.

Ни полководцы с буйной кровью

Их рангу чуждою любовью,

Ни мудрецы, ни короли

Ни разу не пренебрегли.

Геракл, прославленный молвою,

Когда Иолу взял он с бою,

Плененный пленницей своей,

Тотчас же покорился ей.

Ахилл, гроза державной Трои,

Пред кем склонились и герои,

Так в Бризеиду был влюблен,

Что стал рабом рабыни он.

Сам Агамемнон, царь надменный,

Пред красотой Кассандры пленной

Сложив оружие свое,

Признал владычицей ее.

Так, мощью наделен великой,

Амур владыкам стал владыкой,

Ни одному царю не друг,

Он ищет не друзей, но слуг.

И, страсти нежной раб смиренный,

Юпитер, властелин вселенной,

В угоду мальчику тайком

Сатиром делался, быком,

Чтоб с женщиной возлечь на ложе,

Он мог богинь любить — но что же?

Презрев высокий свой удел,

И низших он любить хотел.

В любви богинь одни печали,

Один обман мы все встречали,

Кто жаждет подлинной любви —

В простых сердцах ее лови.

А недруг мой пускай хлопочет,

Пускай любовь мою порочит,

Пускай, стыдясь любви такой,

Поищет где-нибудь другой!

Ужель, Белло, переведен

И впрямь тобой Анакреон?

Ты слишком вяло пьешь, приятель!

А ведь комета, что весной

Прошла, сулит нам сушь и зной,

Или я скверный прорицатель.

Лучи кометы горячи,

И в глотке жарко, как в печи, —

Так пей, покуда жажда длится!

В краю теней не пьют вина,

Там ждет с тобою нас одна

Забвенья черная водица.

А впрочем, ладно, мой Белло!

Не пей — не будет тяжело

Тебе на Геликон подняться,

Где Музы славные царят:

Им послужить — мудрей стократ,

Чем с Вакхом и Венерой знаться.

Да, смесь из Вакха и любви

В рассудке нашем и в крови

Частицы не оставит здравой,

Одна лишь нимфа светлых вод

Вновь прояснит и подхлестнет

Ум, отуманенный отравой.

Недаром к Девам дождевым

Попало взятое живым

От матери сожженной чадо,

Малютка Вакх: и посейчас

Шалит он и дурачит нас,

Коль не вмешается Наяда.

Не правда ль, Дю Белле, в какой чести у Муз

Венерино дитя, крылатый карапуз:

Камены следуют шаг в шаг за мальчуганом!

Кто дружен с ним — того они наперебой

Спешат ласкать, учить премудрости любой,

Созвучьям сладостным, и плавным, и чеканным.

Но горе дерзкому, кем оскорблен Эрот, —

Камены вмиг его лишают всех щедрот;

Напрасно призывать он станет вдохновенье,

Ему заказано вступать на Геликон,

И непокорным ртом уже не сможет он

К священному ключу припасть хоть на мгновенье.

Я по себе сужу: лишь только петь начну

Героев и богов, войну и старину —

Язык отнимется, слова нейдут часами;

А песнь любовную лишь стоит мне начать,

Незримая рука снимает с уст печать,

И дышится легко, и строки льются сами.

Природа каждому оружие дала:

Орлу — горбатый клюв и мощные крыла,

Быку — его рога, коню — его копыта.

У зайца — быстрый бег, гадюка ядовита,

Отравлен зуб ее. У рыбы — плавники,

И, наконец, у льва есть когти и клыки.

В мужчину мудрый ум она вселить умела,

Для женщин мудрости Природа не имела

И, исчерпав на нас могущество свое,

Дала им красоту — не меч и не копье.

Пред женской красотой мы все бессильны стали.

Она сильней богов, людей, огня и стали.

Так мало жизни в нас, любезный мой Белло,

Мы служим зависти, а это ли не зло?

Мы служим милостям — с рожденья до кончины

Наш разум суетный терзая без причины.

Найдется ли еще на свете существо,

Что ищет гибели для рода своего?

И только человек при случае удобном

Охотно нанесет удар себе подобным.

Взгляни на грузного, усердного вола, —

Его на пользу нам Природа создала.

На нем из года в год мы бороним и пашем:

О пропитании заботится он нашем.

Лишенный разума, приученный к ярму,

Он не желает зла собрату своему

И поздно вечером, под теплой крышей хлева,

Лежит, не ведая ни ярости, ни гнева,

И мирно спит, забыв и плуг, и борозду,

Пока заря его не призовет к труду.

Один лишь человек счастливым быть не может:

Нас вечно что-нибудь снедает, мучит, гложет,

И если кто чихнул, мы в гневе, мы кипим,

Полночи иногда от страха мы не спим,

Услышав под окном крикливого буяна,

Какой-то злобный червь нас точит постоянно, —

Перед вельможами лакействуем, дрожим,

Нам мало бед своих — мы тянемся к чужим:

К злопамятству и лжи, порокам вездесущим,

Но человеческой природе неприсущим,

Тщеславье губит нас, любовь притворство, лесть,

Несчастья худшие их всех, какие есть, —

Скажи, до коих пор присваивать мы будем

Грехи и слабости, несвойственные людям!

Полдневным зноем утомленный,

Как я люблю, о мой ручей,

Припасть к твоей волне студеной,

Дышать прохладою твоей,

Покуда Август бережливый

Спешит собрать дары земли,

И под серпами стонут нивы,

И чья-то песнь плывет вдали.

Неистощимо свеж и молод,

Ты будешь божеством всегда

Тому, кто пьет твой бодрый холод,

Кто близ тебя пасет стада.

И в полночь на твои поляны,

Смутив весельем их покой,

Все так же нимфы и сильваны

Сбегутся резвою толпой.

Но пусть, ручей, и в дреме краткой

Твою не вспомню я струю,

Когда, истерзан лихорадкой,

Дыханье смерти узнаю.

Прелат, скажите, почему,

Когда мне встретится придворный

И с вежливостью непритворной

Я шляпу перед ним сниму,

Раскланяюсь, не лебезя,

Учтивую бросаю фразу, —

Он дружбу предлагает сразу:

«Ронсар, вас не любить нельзя!»

Не повернется он спиной,

Столкнись в покое мы дворцовом,

Он с лицемерьем образцовым

Твердит: «Располагайте мной!»

Но если, бедами тесним,

К нему за помощью приду я,

Он дверь захлопнет, негодуя,

Как будто незнаком я с ним.

А если буду о себе

Напоминать неутомимо,

Не посмотрев, пройдет он мимо

И будет глух к моей мольбе.

И пусть поэтом я слыву,

К моим он равнодушен лаврам,

Как будто я родился мавром

И где-то в Африке живу!

Но не таков мой кардинал,

Он своего достоин сана,

В груди моей звучит осанна:

Людей щедрее я не знал.

Себя так сильно не люблю,

Как Вас любил все эти годы,

Не приведут меня невзгоды

К сановнику и королю.

Вы мне поможете один,

Подать мне руку снизошли Вы,

Но как наставник справедливый,

А не как строгий господин.

Меня от бедности храня,

Вы не сулите горы злата:

Не осквернит уста прелата

Напыщенная болтовня.

За неподдельность Вас ценю,

А лицемерные вельможи

Пусть вечно лезут вон из кожи

В служенье суетному дню!

Вам я шлю эти строки,

Вы, пещеры, потоки,

Ты, спадающий с круч

Горный ключ.

Вольным пажитям, нивам,

Рощам, речкам ленивым, —

Шлю бродяге ручью

Песнь мою.

Если, жизнь обрывая,

Скроет ночь гробовая

Солнце ясного дня

От меня,

Пусть не мрамор унылый

Вознесут над могилой,

Не в порфир облекут

Мой приют.

Пусть, мой холм овевая,

Ель шумит вековая,

Долго будет она

Зелена.

Моим прахом вскормленный,

Цепкий плющ, как влюбленный,

Пусть могильный мой свод

Обовьет.

Пьяным соком богатый,

Виноград узловатый

Ляжет сенью сквозной

Надо мной,

Чтобы в день поминальный,

Как на праздник прощальный,

Шел пастух и сюда

Вел стада.

Чтобы в скорбном молчанье

Совершил он закланье,

Поднял полный бокал

И сказал:

«Здесь, во славе нетленной,

Спит под сенью священной

Тот, чьи песни поет

Весь народ.

Не прельщался он вздорной

Суетою придворной

И вельможных похвал

Не искал.

Не заваривал в келье

Приворотное зелье,

Не был с древним знаком

Волшебством.

Но Камены недаром

Петь любили с Ронсаром

В хороводном кругу

На лугу.

Дал он лире певучей

Много новых созвучий,

Отчий край возвышал,

Украшал.

Боги, манной обильной

Холм осыпьте могильный,

Ты росой его, май,

Омывай.

Чтобы спал, огражденный

Рощей, речкой студеной,

Свежей влагой, листвой

Вековой.

Чтоб к нему мы сходились

И, как Пану, молились,

Помня лиры его

Торжество».

Так, меня воспевая,

Кровь тельца проливая,

Холм обрызжут кругом

Молоком.

Я же, призрак туманный,

Буду, миртом венчанный,

Длить в блаженном краю

Жизнь мою —

В дивном царстве покоя,

Где ни стужи, ни зноя,

Где не губит война

Племена.

Там, под сенью лесною,

Вечно веет весною,

Дышит грудь глубоко

И легко.

Там Зефиры спокойны,

Мирты горды и стройны,

Вечно свежи листы

И цветы.

Там не ведают страсти

Угнетать ради власти,

Убивать, веселя

Короля.

Братским преданный узам,

Мертвый служит лишь музам,

Тем, которым служил,

Когда жил.

Там услышу, бледнея,

Гневный голос Алкея,

Сафо сладостных од

Плавный ход.

О, как счастлив живущий

Под блаженною кущей,

Собеседник певцам,

Мудрецам!

Только нежная лира

Гонит горести мира

И забвенье обид

Нам дарит.

В огромном этом мире, где от века

Мы жить обречены,

Природой рождены

Два племени — Богов и Человека.

У матери одной, с богами рядом,

Росли мы искони

И небеса одни

Пронизывали дерзновенным взглядом.

Нам разум гордый даровал величье,

Бессмертное подчас;

С богами есть у нас

Всего одно, но веское различье.

Не быть тебе, мой друг, счастливым вечно

И вечно молодым,

Мы таем, словно дым,

А жизнь богов светла и бесконечна.

Исчезла юность, изменила,

Угасла молодая сила,

И голова моя седа.

Докучный холод в зябких членах,

И зубы выпали, и в венах

Не кровь, но ржавая вода.

Прости, мой труд, мои досуги,

Простите, нежные подруги,

Увы, конец мой недалек,

Мелькнуло все, как сновиденье,

И лишь остались в утешенье

Постель, вино да камелек.

Мой мозг и сердце обветшали, —

Недуги, беды и печали,

И бремя лет тому виной.

Где б ни был: дома ли, в дороге,

Нет, нет — и обернусь в тревоге:

Не видно ль смерти за спиной?

И ведь недаром сердце бьется:

Придет, посмотрит, усмехнется

И поведет тебя во тьму,

Под неразгаданные своды,

Куда для всех открыты входы,

Но нет возврата никому.

Когда средь шума бытия

В Вандомуа скрываюсь я,

Бродя в смятении жестоком,

Тоской, раскаяньем томим,

Утесам жалуюсь глухим,

Лесам, пещерам и потокам.

Утес, ты в вечности возник,

Но твой недвижный, мертвый лик

Щадит тысячелетий ярость,

А молодость моя не ждет,

И каждый день, и каждый год

Меня преображает старость.

О лес, ты с каждою зимой

Теряешь волос пышный свой,

Но год пройдет, весна вернется,

Вернется блеск твоей листвы,

А на моем челе — увы! —

Задорный локон не завьется.

Пещеры, я любил ваш кров, —

Тогда я духом был здоров,

Кипела бодрость в юном теле,

Теперь, окостенев, я стал

Недвижней камня ваших скал,

И силы в мышцах оскудели.

Поток, бежишь вперед, вперед,

Волна придет, волна уйдет,

Спешит без отдыха куда-то,

И я без отдыха весь век

И день и ночь стремлю свой бег

В страну, откуда нет возврата.

Судьбой мне краткий дан предел,

Но я б ни лесом не хотел,

Ни камнем вечным стать в пустыне,

Остановив крылатый час,

Я б не любил, не помнил вас,

Из-за кого я старюсь ныне.

Пахарь, знай свои поля

И не бойся короля!

Пусть монарх сидит на троне,

Скоро в мир потусторонний

Он отправится, поверь, —

Всем открыта эта дверь.

Всех накроет крышка гроба:

Венценосная особа

Сядет в лодку Старика

Рядом с тенью мясника.

Тем, кто жаждет славы ратной,

Предзаказан путь обратный

С окровавленных полей.

Честный труженик, смелей!

Что для мертвых луки, копья?

Что тебе судьба холопья? —

Под плитою гробовой

Ты забудешь лемех свой.

Радамант, судья суровый,

Не смутится, седобровый,

Перед блеском пышных лат

Вместо нищенских заплат.

Для Плутона не обуза

Ни клинок, ни аркебуза,

Ни роскошный мавзолей

Опочивших королей!

Прекрасной Флоре в дар — цветы,

Помоне — сладкие плоды,

Леса — дриадам и сатирам,

Кибеле — стройная сосна,

Наядам — зыбкая волна,

И шорох трепетный — Зефирам.

Церере — тучный колос нив,

Минерве — легкий лист олив,

Трава в апреле — юной Хлоре,

Лавр благородный — Фебу в дар,

Лишь Цитерее — томный жар

И сердца сладостное горе.

Вчера сказал я: дай спою,

Как Франк могучий рать свою

На галльский берег вывел смело!

Но лира, мне наперекор,

Презрев воинственный задор,

Лишь о любви к Кассандре пела.

Я думал: в чем же тут секрет?

Любовь я славил столько лет,

Что лира попросту привыкла

К словам любви, и ей нужны

Другие две иль три струны,

Чтобы другая песнь возникла.

И я немедля все, что мог, —

Колки, и квинты, и смычок —

Переменил рукой суровой,

Взмахнул воинственно смычком, —

Но лира прежним языком

Мне о любви запела новой.

Прости, о Франк, но чтобы впредь

Величьем ратных дел греметь

И о себе напомнить миру,

Проси потомка-короля,

Пусть, мне аббатство уделя,

Мою умилостивит лиру.

Храни вас Бог, весны подружки,

Хохлатки, ласточки-резвушки,

Дрозды, клесты и соловьи,

Певуньи пташки голосисты,

Чьи трели, щебеты и свисты

Вернули жизнь в леса мои.

Храни вас Бог, цветы-малютки,

Фиалки, смолки, незабудки,

И те, что были рождены

В крови Аякса и Нарцисса,

Анис, горошек, тмин, мелисса,

Привет вам, спутники весны.

Храни вас Бог, цветные стайки

Влюбленных в пестрые лужайки,

Нарядных, шустрых мотыльков

И сотни пчелок хлопотливых,

Жужжащих на лугах, на нивах

Среди душистых лепестков.

Сто тысяч раз благословляю

Ваш хор, сопутствующий маю,

Весь этот блеск и кутерьму,

И плеск ручьев, и свист, и трели, —

Все, что сменило вой метели,

Державшей узника в дому.

Мой боярышник лесной,

Ты весной

У реки расцвел студеной,

Будто сотней цепких рук

Весь вокруг

Виноградом оплетенный.

Корни полюбив твои,

Муравьи

Здесь живут гнездом веселым,

Твой обглодан ствол, но все ж

Ты даешь

В нем приют шумливым пчелам.

И в тени твоих ветвей

Соловей,

Чуть пригреет солнце мая,

Вместе с милой каждый год

Домик вьет,

Громко песни распевая.

Устлан мягко шерстью, мхом

Теплый дом,

Свитый парою прилежной.

Новый в нем растет певец.

Их птенец,

Рук моих питомец нежный.

Так живи, не увядай, Расцветай, —

Да вовек ни гром небесный,

Ни гроза, ни дождь, ни град

Не сразят

Мой боярышник прелестный.

Как только входит бог вина,

Душа становится ясна.

Гляжу на мир, исполнясь мира,

И златом я и серебром —

Каким ни захочу добром —

Богаче Креза или Кира.

Чего желать мне? Пой, пляши —

Вот все, что нужно для души.

Я хмелем кудри убираю.

И что мне почестей дурман!

Я громкий титул, важный сан

Пятой надменной попираю.

Нальем, друзья, пусть каждый пьет!

Прогоним скучный рой забот,

Он губит радость, жизнь и силу.

Нальем! Пускай нас валит хмель!

Поверьте, пьяным лечь в постель

Верней, чем трезвым лечь в могилу!

Какой поэт в строфе шутливой

Не воспевал тебя, счастливый,

Веселый жаворонок мой?

Ты лучше всех певцов на ветках,

Ты лучше всех, что, сидя в клетках,

Поют и летом и зимой.

Как хороши твои рулады,

Когда, полны ночной прохлады,

В лучах зари блестят поля,

И пахарь им взрезает чрево,

И терпит эту боль без гнева,

Тебя заслушавшись, земля.

Едва разбужен ранним утром,

Росы обрызган перламутром,

Уже чирикнул ты: кви-ви!

И вот летишь, паря, взвиваясь,

В душистом воздухе купаясь,

Болтая с ветром о любви.

Иль сереньким падешь комочком

В ложбинку, в ямку под кусточком,

Чтобы яйцо снести туда,

Положишь травку иль пушинку

Иль сунешь червячка, личинку

Птенцам, глядящим из гнезда.

А я лежу в траве под ивой,

Внимая песенке счастливой,

И как сквозь сон, издалека

Мне слышен звонкий смех пастушки,

Ягнят пасущей у опушки,

Ответный голос пастушка.

И мыслю, сердцем уязвленный:

Как счастлив ты, мой друг влюбленный!

Заботам неотвязным чужд,

Не знаешь ты страстей боренья,

Красавиц гордого презренья,

Вседневных горестей и нужд.

Тебе все петь бы да резвиться,

Встречая солнце, к небу взвиться

(Чтоб весел был и человек,

Начав под песню труд прилежный),

Проститься с солнцем трелью нежной, —

Так мирный твой проходит век.

А я, в печали неизменной,

Гоним красавицей надменной,

Не знаю дня ни одного,

Когда б, доверившись обману,

Обманом не терзал я рану

Больного сердца моего.

Иные, сбросив плоть свою,

Являются в краю далеком:

Кто превращается в змею,

Кто камнем станет ненароком.

Кто — деревом, а кто — цветком,

Кто — горлицей, кто — волком в чаще,

Тот — говорливым ручейком,

А этот — ласточкой летящей.

А я зерцалом стать готов,

Чтоб ты всегда в меня глядела,

Иль превратиться в твой покров

И твоего касаться тела.

Мне б стать водою, чтоб ласкать

Волной дрожащей стан пригожий,

А может быть, духами стать,

Впитаться этой нежной кожей.

Мне б лентой стать, чтобы обвить

Вот эти перси молодые,

Я мог бы ожерельем быть

Вокруг твоей точеной выи.

Я был бы всем, я стать не прочь

Твоих прекрасных губ кораллом,

Чтоб в поцелуях день и ночь

К ним прикасаться цветом алым.

Ax, если б смерть могли купить

И дни продлить могли мы златом,

Так был бы смысл и жизнь убить

На то, чтоб сделаться богатым, —

Чтоб жизнь была с судьбой в ладу,

Тянула время, как хотела,

И чтобы смерть, пускай за мзду,

Не уносила дух из тела.

Но ведь не та у денег стать,

Чтоб нам хоть час да натянули,

Так что за толк нагромождать

Подобный хлам в своем бауле?

Нет, лучше книга, мой Жамен,

Чем пустозвонная монета.

Из книг, превозмогая тлен,

Встает вторая жизнь поэта.

Я умираю, нет мне мира —

Ты говоришь, что только лира

Меня влечет, что я пою

Всегда одну любовь свою.

Ты прав, я признаю отныне:

Угодно так моей Богине —

Я нег не мыслю без тревог,

И по-другому жить не смог.

Когда Любовь, огонь мятежный,

Душой овладевает нежной,

Не избежать ее сетей,

Не удержать ее страстей.

Но ты, Пакье, дарами первый

Был щедро наделен Минервой,

Ты пылким духом награжден

И не для праздности рожден.

Пусть наших Королей деянья

И слава обретут сиянье

В твоем витийственном труде.

Честь Франции храни везде!

А мне оставь удел бесславный:

В веселье, в болтовне забавной

У милой в ветреном плену

Жить, наживая седину.

Ты, меня целуя, Жанна,

Повторяешь непрестанно,

Что я стал и стар и сед,

Ты целуешь и хохочешь,

Бедный возраст мой порочишь,

Ты сцарапать ногтем хочешь

Белизну почтенных лет.

Но черно иль поседело —

Поцелуям что за дело?

Белый конь еще силен,

Целовать умеет он.

Так целуйся, а другого

И не требуй от седого.

Большое горе — не любить,

Но горе и влюбленным быть,

И все же худшее не это,

Гораздо хуже и больней,

Когда всю душу отдал ей

И не нашел душе ответа.

Ни ум, ни сердце, ни душа

В любви не стоят ни гроша.

Как сохнет без похвал Камена,

Так все красотки наших дней:

Люби, страдай, как хочешь млей,

Но денег дай им непременно.

Пускай бы сдох он, бос и гол,

Кто первый золото нашел,

Из-за него ничто не свято.

Из-за него и мать не мать,

И сын в отца готов стрелять,

И брат войной идет на брата.

Из-за него разлад, раздор,

Из-за него и глад и мор,

И столько слез неутолимых,

И, что печальнее всего,

Мы и умрем из-за него,

Рабы стяжательниц любимых.

Журчи и лейся предо мною,

Влеки жемчужную струю,

Неиссякающей волною

Питая родину мою.

Гордись: ты с нею изначала

На все сроднился времена.

Такой земли не орошала

Из рек французских ни одна.

Здесь жили встарь Камены сами,

Здесь Феб и грезил и творил,

Когда он миру их устами

Мое искусство подарил.

Здесь, погруженный в лень святую,

Бродя под сенью диких лоз,

Он встретил нимфу молодую

В плаще из золотых волос

И красотой ее пленился,

Помчался бурно ей вослед,

Догнал ее — и насладился,

Похитив силой юный цвет.

И, нежным именем богини

Прибрежный именуя грот,

О ней преданье и доныне

Лелеет в памяти народ.

И я в твои бросаю воды

Букет полурасцветших роз,

Чтоб ты поил живые всходы

Страны, где я, счастливый, рос.

Внемля, Луар, мольбе смиренной,

Моей земле не измени.

Твоей волной благословенной

Ей изобилье сохрани.

Кругом разлившись без предела,

Не затопляй ее стада,

Не похищай у земледела

Плоды заветного труда.

Но влагой, серебру подобной,

Сердца живые веселя,

Струись, прозрачный и беззлобный,

И воскрешай весной поля.

Не упускай счастливый случай!

Зовя Любовь в учителя,

Заботами себя не мучай, —

Обманем скуку, Николя!

Прогоним прочь соблазн бесовский, —

Тщеславье, алчность всех мастей,

На мир посмотрим философски,

Избавим душу от страстей.

Довольствуйся своим уделом,

Иных не требуя даров,

Поверь, здоров ты будешь телом,

Когда душою ты здоров.

Души возвышенные блага —

Вот пища сердцу твоему:

Когда в печи пропала тяга,

Мы задыхаемся в дыму.

Спасительные блага эти

Искать нам вечно суждено,

И больше ничего на свете

Тебя заботить не должно.

Скребницей дерзостных фантазий

Отчистил мир я от стыда,

Дабы, забыв о дольней грязи,

Служить Поэзии всегда.

Вот о каком мечтал я благе,

Вот чем отныне я живу:

Все, что доверено бумаге,

Своей империей зову.

Но, если не подводит память,

Твое занятье не глупей, —

Кто может нас переупрямить? —

Ты пьешь, так наслаждайся — пей!

От кубка первого, второго

Беды не будет никакой,

И без того к нам жизнь сурова,

И слишком краток век людской.

Твоя водянка тоже благо,

Что рядом с ней мои стихи! —

Вода — живительная влага,

Древнейшая из всех стихий.

Нет в мире ничего полезней:

Водой священной ты раздут! —

Увы, проклятые болезни

К бессильной старости ведут,

Расшатывает бедный разум,

Богами данный нам взаймы,

Все тело поражая разом,

А смерть придет, жалеем мы,

Что фарс прескверно разыграли,

И, оседая на диван,

Вдруг слышим: «В пекло не пора ли?»

Ну, что вы, сударь Бонвиван!

Не держим мы в руке своей

Ни прошлых, ни грядущих дней, —

Земное счастье так неверно!

И завтра станет прахом тот,

Кто королевских ждал щедрот

И пресмыкался лицемерно.

А за порогом вечной тьмы

Питий да яств не просим мы,

Не тянет вас и в погреб винный,

О закромах, где мы давно

Скопили тучное зерно,

Не вспомним ни на миг единый.

Но не помогут плач и стон,

Готовь мне ложе, Коридон,

Пусть розы будут мне постелью!

И да спешат сюда друзья!

Чтоб усмирилась желчь моя,

Я эту ночь дарю веселью.

Зови же всех, давно пора!

Пускай придут Жодель, Дора,

Питомцы муз, любимцы наши,

И до зари, под пенье лир,

Мы будем править вольный пир,

Подъемля пенистые чаши.

Итак, начнем: струей святой

Наполни кубок золотой, —

Мой первый тост Анри Этьену

За то, что в преисподней он

Нашел тебя, Анакреон,

И нам вернул твою Камену.

Анакреон, мы все, кто пьет —

Беспечный и беспутный сброд

Силен под виноградной сенью,

Венера, и Амур-стрелок,

И Бахус, благодатный бог,

Твой гений славим пьяной ленью.

Мне скоро праздному блуждать

В краю, где плещут реки ада, —

Что ж проку столь стихов создать,

Сколь сочинитель «Илиады»?

Стихом от тлена не спасусь,

Бесчувственная тень не скажет,

Тяжелый или легкий груз

На холм могильным камнем ляжет.

Хоть никаких сомнений нет,

Что плод усердия и рвенья

На десять или двадцать лет

Мне обеспечит восхваленья,

Но все хвалы поглотит вмиг,

О них сотрет воспоминанье

Любого пламени язык,

Разор любой военной брани.

Я лучше ль, чем Анакреон,

Я ль яростнее Симонида,

Велеречивей, чем Бион,

Иль сладкогласней Вакхилида?

Хоть их Эллада родила,

Хоть им служил язык высокий,

Великий труд сожгли дотла

Веков безжалостные сроки.

Но я-то, я — простой француз,

Слагатель виршей материнских,

Мне ль уповать, что вознесусь

В веках на крыльях исполинских?

Нет, Рюбампре, куда сытней

Прожить свой век купцом богатым

Иль, куш сорвавши покрупней,

Витийствовать перед Сенатом,

Чем славную стезю торить

В прислугах музы горемычной,

Которой голодом морить

Своих ревнителей привычно.

Когда хочу хоть раз любовь изведать снова,

Красотка мне кричит: «Да ведь тебе сто лет!

Опомнись, друг, ты стал уродлив, слаб и сед,

А корчишь из себя красавца молодого.

Ты можешь только ржать, на что тебе любовь?

Ты бледен, как мертвец, твой век уже измерен,

Хоть прелести мои тебе волнуют кровь,

Но ты не жеребец, ты шелудивый мерин.

Взглянул бы в зеркало: ну, право, что за вид!

К чему скрывать года, тебя твой возраст выдал:

Зубов и следу нет, а глаз полузакрыт,

И черен ты лицом, как закопченный идол».

Я отвечаю так: «Не все ли мне равно,

Слезится ли мой глаз, гожусь ли я на племя,

И черен волос мой иль поседел давно, —

А в зеркало глядеть мне вовсе уж не время.

Но так как скоро мне в земле придется гнить

И в Тартар горестный отправиться, пожалуй,

Пока я жить хочу, а значит, и любить,

Тем более что срок остался очень малый».

Венера как-то по весне

Амура привела ко мне

(Я жил тогда анахоретом), —

И вот что молвила она:

«Ронсар, возьмись-ка, старина,

Мальчишку вырастить поэтом».

Я взял ученика в свой дом,

Я рассказал ему о том,

Как бог Меркурий, первый в мире,

Придумал лиру, дал ей строй,

Как под Киленскою горой

Он первый стал играть на лире.

И про гобой я не забыл:

Как он Минервой создан был

И в море выброшен, постылый;

Как флейту сделал Пан-старик,

Когда пред ним речной тростник

Расцвел из тела нимфы милой.

Я оживлял, как мог, рассказ,

Убогой мудрости запас

Я истощал, уча ребенка.

Но тот и слушать не хотел,

Лишь дерзко мне в глаза глядел

И надо мной смеялся звонко.

И так вскричал он наконец:

«Да ты осел, а не мудрец!

Великой дождался я чести:

Меня, меня учить он стал!

Я больше знаю, пусть я мал,

Чем ты с твоею Школой вместе».

И, увидав, что я смущен,

Ласкаясь, улыбнулся он

И сам пустился тут в рассказы

Про мать свою и про отца,

Про их размолвки без конца

И про любовные проказы.

Он мне поведал свой устав,

Утехи, тысячи забав,

Приманки, шутки и обманы,

И муку смертных и богов,

И негу сладостных оков,

И сердца горестные раны.

Я слушал — и дивился им,

И песням изменил моим,

И позабыл мою Камену,

Но я запомнил тот урок

И песню ту, что юный бог

Вложил мне в сердце им в замену.

Закончен труд, прочней и тверже стали,

Его ни год, чей быстр и легок шаг,

Ни алчность вод, ни яд, таимый в жале

Твоих друзей, стереть не властны в прах.

В тот день, когда всего живого враг

В последний раз сомкнет мои ресницы,

Ронсар не весь уйдет в могильный мрак,

Часть лучшая для жизни сохранится.

Всегда, всегда, отвергнув прах гробницы,

Летать живым над миром я готов,

И славить дол, где жизнь моя продлится,

Где лавр венчал мой жребий для веков

За то, что слил я песни двух певцов

В мелодиях элефантинной лиры

И их привел в Вандом как земляков.

Ну, Муза, в путь — ввысь вознеси, к эфиру,

Победный клич, всему поведай миру

Про мой триумф — награду жизни всей,

Дай мне надеть бессмертия порфиру

И лаврами чело мое увей.