Об исполнении доложить

Четыре тяжелых контейнера

Поехать в Ивановку вместе с Сомовым и Белоконем мне не довелось. Меня в кабинете у председателя райисполкома разыскал капитан Копейка и сообщил:

— Товарищ полковник, к вам прибыла военврач Неделина. Она по поводу того госпиталя, в котором оперировали Сугонюка.

Пришлось извиниться перед Федором Николаевичем. Он отпустил меня:

— Мы всегда предпочтение отдаем тем делам, которые неотложны.

Я поспешил в отделение НКВД.

В кабинете капитана Копейки меня поджидала рослая женщина, одетая в форму военврача. Капитан Копейка тактично оставил нас вдвоем.

Военврач заговорила низким, грудным голосом:

— Меня прислали к вам как специалиста по госпиталю №35767. Я там работала врачом и была свидетелем его гибели. Любовь Ивановна Неделина, — представилась она.

Неделина! Неделиным было подписано медицинское свидетельство Сугонюка.

— Значит, госпиталь погиб? — спросил я, предложив Неделиной присесть.

— Да. Тридцатого июля. Наскочили фашистские танки, начали утюжить повозки с ранеными, расстреливать сараи, где находился медперсонал. Мой муж был начальником этого госпиталя. Он поднял над собою санитарный флаг и пошел навстречу одному из танков, намереваясь таким способом приостановить ужасную бойню. Танк вдавил его в землю. Меня усадили в одну из машин с ранеными. Как вырвались из этого ада, не представляю, я тогда потеряла сознание.

— Любовь Ивановна, может быть, припомните, двадцать девятого июля, накануне этих событий, раненых эвакуировали?

— Само собою. Раненых оперировали и при первой же возможности отправляли в тыл, чтобы освободить место для других.

Если верить свидетельству, Сугонюк был эвакуирован именно двадцать девятого. Выходит, мои подозрения необоснованны? А я такую отличную систему выстроил, связал воедино все известные факты.

Осторожно спрашиваю Неделину:

— Часто доводилось вашему госпиталю комиссовать раненных, особенно контуженых?

— Мы оперировали и отправляли в эвакогоспитали. Комиссовали уже там. Тем более контуженых.

— А в порядке исключения? — допытывался я.

— В той напряженной обстановке могли быть и исключения…. Хотя жизнь на них не очень-то щедро отпускала время. Я — нейрохирург, а по восемнадцать часов не выпускала из рук скальпеля, ампутировала. Время летнее, раны гноятся. Чуть что — и гангрена.

Я показал ей фотокопию свидетельства Сугонюка. Неделина дважды прочитала его вслух, долго присматривалась к подписи, наконец заявила:

— Подпись моего мужа. Со всеми характерными особенностями. Выдано двадцать девятого… Ужаснейший день. За ночь доставили большую партию раненых. Чуть рассвело, все, кто мог, взялись за скальпели. Нас бомбили. Где-то после обеда, часа в четыре, погиб хирург Грипак. Накрыл раненого во время бомбежки. Муж заканчивал его операцию. Потом мы похоронили Грипака. И после этого уже ничего делать не могли. Выпили по полстакана спирту, завалились спать. Возможно, на свидетельстве перепутана дата?

Я не без удовольствия отметил про себя: «Свидетельство фальшивое!»

— Любовь Ивановна, проконсультируйте нашего больного. Только ничему не удивляйтесь и никаких диагнозов не отрицайте. Может быть, припомните его лицо.

— Лицо — вряд ли, — ответила Неделина. — Скорее бы узнала культю своей работы.

Ее возвращения из больницы я ждал с огромным нетерпением. Пробыла она там часа полтора. Вернулась расстроенная. Села. Закурила. Я не торопил с рассказом. Но вот резким мужским тычком Неделина загасила окурок о мраморную пепельницу.

— Полная взаимная неузнаваемость. И вообще, по специфике ранения Сугонюк не наш. Случалось — всяких привозили. Но его первичная рана — не из тяжелых: без повреждения костей. С такими справлялись санроты и санбаты. Я его спрашиваю: «Где вас так угораздило?» Он отвечает: «Под Бердичевом». Я обрадовалась: «О! И мне довелось там побывать. Хозяйство Пронина. Не слыхали?» Это наш комиссар, знаете, из стойких коммунистов двадцатых годов. Удивительно добрый и отзывчивый человек. Почти не было раненого, с которым бы он не побеседовал. Без него не могла состояться комиссия. Ваш Сугонюк мне отвечает: «Я воевал в дивизии у Субботина». Субботин действительно погиб под Бердичевом. Привезли к нам в госпиталь, а уже поздно.

Я поблагодарил Неделину за помощь, поинтересовался, как она будет возвращаться.

— Поездом. До Ростова, оттуда уже в Таганрог. Если я вам была чем-то полезна, это для меня большое утешение. Толком не предупредили. Вызывает начальник госпиталя: «Поезжайте немедленно в Светлово. Там вам предстоит встреча с кем-то из сотрудников вашего мужа». Ну и координаты! Представляете, как я сюда летела! А тут все совсем другое.

Я понимал ее разочарование. Но она действительно помогла нам.

Сугонюка выписали из больницы. И в тот же день в двадцать три пятьдесят пять заработал передатчик. Пеленгаторы уже караулили его. Направление взяли со снайперской точностью. Радист устроился в старенькой кузнице-развалюшке на краю села. Хитер Сугонюк! А я-то думал, что он держит передатчик дома. И вообще он оказался более сложным человеком, чем его представляла Надежда. Она просто недооценивала своего Шоху. Липовое свидетельство было подделано с учетом всех обстоятельств: совпадали даты, фамилии, сроки. Для рядового агента такую кропотливую работу делать не будут. Значит, и задание Шоха получил не рядовое.

После ухода Сугонюка я обследовал кузницу, нашел передатчик.

Вот она, первая настоящая удача! Время предположений и домыслов истекло, наступила пора действий.

Я позвонил Борзову, рассказал о ситуации. Он поздравил меня с успехом. И посоветовал:

— Надо выставлять где-то неподалеку круглосуточный пост, да, пожалуй, и не один. Пеленгаторы пеленгаторами, а визуальное наблюдение — дело надежное. Может, у Сугонюка есть помощники. Необходимо срочно под благовидными предлогами вводить в Александровку своих людей, устанавливать неусыпное наблюдение за домом.

Удобнее всего было поселить партию эвакуированных, а между ними и чекистов. Из молодежи.

Напротив Сугонюка, в небольшом ветхом доме жили двое старых людей. Что ж, место удобное.

Я обратился с просьбой к Сомову, председателю райисполкома, за помощью. Он меня понял с полуслова и пообещал прислать первую партию эвакуированных в Александровку.

На следующий день около двух часов, когда жена была в колхозе, Шоха, толкая впереди себя двухколесную тележку, направился к заповедной посадке. Это на вторые сутки после выписки из больницы, где его оперировали! Он рубил сушняк, вытаскивал его на клеверище к тележке. Нарубил две большие кучи. Потом перебрался на противоположный, восточный край клеверища и там махал острым топором почти без отдыха. Устал. Долго отдыхал. Хворост не забрал, даже тележку оставил, загнал в кусты и оставил.

Готовит сигнальные костры!

Я телеграфировал об этом Борзову. Через четыре часа Андрей Павлович специальным самолетом приземлился на Светловском полевом аэродроме, а к десяти вечера был уже у нас под Александровкой.

— Я вам привез шифровальщика. Первый военный выпуск нашего училища, — представил Борзов хрупкого паренька, похожего на девчонку-подростка.

— Товарищ полковник, младший лейтенант Князев прибыл в наше распоряжение, — четко отрапортовал тот, и вдруг его нежные щеки, которых, по-моему, еще не касалась бритва, залил густой румянец.

Нос — пуговкой, глаза светлые-светлые. Я почему-то настроился на игривый лад. Говорю:

— Я начинал войну в корпусе, которым командовал Иннокентий Владимирович Князев. Это не ваш родственник?

— Мой дедушка, — ответил шифровальщик и стал совсем алым, как маков цвет.

— Рад, — отвечаю, — что доведется служить вместе с внуком такого умного и храброго человека.

Чувствовалось, что Борзов по-отечески опекал младшего лейтенанта. Положив руку ему на плечо, сказал мне:

— Петр Ильич, младший лейтенант Князев — человек далеко не робкого десятка. Он подал три рапорта с просьбой направить его в тыл противника для настоящей работы, получил два взыскания за непродуманные действия, и вот на третий пришлось пойти ему навстречу. Вы к нему присмотритесь, если подойдет, оставлю его с вами до Победы. Шифровальщик с головой. Радист — похуже, нуждается в практике. Но этот недостаток восполняется хорошим знанием немецкого языка.

Младший лейтенант мягко, очень вежливо освободил свое плечо от руки Борзова.

— Крестника отдаю вам, — сказал Борзов.

Так вот кого привез Андрей Павлович! Своего крестника, единственного сына знаменитого профессора-физика Князева.

Двое сыновей Борзова погибли. Старший — в Испании, младший — в научной экспедиции, изучавшей Крайний Север нашей страны. Андрей Павлович всей душой привязался к крестнику. Не однажды он расхваливал таланты мальчишки: «Аналитический ум! Поднимется на крыло — заткнет за пояс отца-ученого!»

Я вмиг представил, какую родительскую осаду выдержал хрупкий паренек, прежде чем настоял на своем и Борзов пообещал направить его в группу, которой предстояло работать в условиях оккупации.

Я взглянул на младшего лейтенанта уже совершенно иными глазами. По всему, этот хрупкий юноша из упорных и самолюбивых. Мне нравятся такие, особенно когда самолюбие направлено на защиту человеческих достоинств.

— Мы сработаемся с младшим лейтенантом Князевым, — ответил я Борзову.

Он вздохнул. Может быть, в душе надеялся, что я скажу, дескать, такой молодой шифровальщик мне не подойдет.

Борзов заговорил о деле.

— Нашему аналитическому отделу удалось расшифровать две депеши Сугонюка. Над этим неплохо потрудился младший лейтенант Князев. Разработал специальные таблицы, способствовавшие поиску ключа.

— Шифр был нетрудный, построен на принципах русского алфавита. И кроме того, мне просто повезло, — пояснил младший лейтенант.

«Еще одна хорошая черта характера», — подумал я.

Честно говоря, передавая звуковую и цифровую запись шоховских шифровок в аналитический отдел, я как-то не особенно верил в удачу. Правда, перед войной этот отдел нам дважды неплохо помог. Но тогда в его распоряжении было десятка полтора перехваченных текстов, а дешифровкой занимались более месяца. Сейчас мы имели всего три радиограммы, причем одна без начала. «Видать, солидная у них практика, коль так навострились!»

— Вот полюбопытствуйте, — Борзов передал мне текст.

Самая длинная радиограмма гласила: «Врач определил сепсис. Вынужден лечь на операцию, принять «Комету» в указанные сроки не смогу. По возвращении из больницы выйду на связь в обычное время».

Вторая шифровка сообщала: «Вернулся. Обстановка благоприятствует. Рекомендую второй вариант».

Итак «Комета» и «Есаул». Есть ли у этих операций нечто общее? Я считал «Комету» первоначальной стадией «Есаула». Борзов против такой версии не возражал. Наши с ним мнения разошлись насчет сроков. Я полагал, что «гостей» надо ждать этой же ночью, неспроста Сугонюк оставил в кустах тележку: заберет парашюты или другой груз десантников. Многоопытный чекист Борзов думал иначе:

— А если бы Сугонюку что-то помешало собрать хворост в этот день? Что же — вся операция кошке под хвост? Они ее готовили не один день.

Я подробно доложил Борзову о всех предусмотренных мероприятиях. Он потребовал план местности. Долго его изучал. Я давал пояснения:

— В крайней хате мы поселили вместе с эвакуированными двух наших. Под видом стариков, которым душно в хате, они временно поселились в сараюшке. На чердаке есть сено. Первый пост. Он контролирует тропу и сельскую улицу. На выходе из села, на развилке, откуда начинается путь к посадке, стоит небольшая будка — бывший санитарный кордон против ящура. Это наш второй пост. Его недостатком является то, что он не круглосуточный. С наступлением темноты сидят в будке двое влюбленных, но если Сугонюк несколько раз их заметит, может кое-что заподозрить.

Что-то Борзову во всем этом не нравилось. Уж я знал его характер. Засыпал меня вопросами:

— Кто соседи слева? Кто справа? Кто живет против Сугонюка?

— И напротив наши люди поселились сегодня днем. С чердака этой хаты можно вести наблюдение за всем, что делается во дворе Сугонюка.

— А как объяснить хозяевам постоянное бдение на чердаке? — И далее: — Каков обзор с поста №1? Далеко видно из сарая человека, идущего в ночное время по тропе? Нет ли у Сугонюка возможности уйти в другую сторону?

Объясняю, что путь к посадке у Сугонюка один, и мы его контролируем со всех трех постов. Борзова это не успокоило.

— У вашего чудесного плана есть один недостаток: он идеально логичен. А что, если Сугонюк в один из самых ответственных моментов поступит вопреки логике?

— Именно логика фактов и привела нас к Сугонюку. Будем, рассчитывать и в дальнейшем на его здравый смысл.

— Вы обратите внимание, — продолжал Борзов разбирать мой план операции, — на обстановку слева. Рядом с Сугонюком живут тоже престарелые люди. Собаки у них нет. Затем начинаются службы: почта, магазин, правление колхоза, потом — дорожка к фермам, дальше — школа. Совершенно свободный выход.

— Я давно обратил внимание на все это. Но дело в том, что напротив колхозного двора круча уходит вверх градусов под шестьдесят, местами там нависают настоящие скалы, никакой тропы нет.

Борзов покачал головой:

— Петр Ильич, что такое для профессионального разведчика «нет тропы»? Значит, меньше возможностей встретить ненужного свидетеля.

Я заверил Андрея Павловича, что исправлю промах, перекроем дорожку к фермам.

Итак взвод оперативной службы дежурил в машинах. Шоферы до тонкостей знали свои маршруты по всем четырем вариантам, днем не один раз прошли их пешком. Командиры отделений проинструктированы. И только у нас с Борзовым миллион сомнений. Какой вариант из тысячи возможных выберет жизнь? Во-первых, в каком составе прибудет группа? Два человека? Три? Пять? Десять? Выбросятся ли они с парашютами? А может, приземлится самолет? От всего этого зависели наши действия.

Если прибудет два-три человека, то разумнее всего предоставить им полную свободу. Сугонюк заберет гостей вначале к себе. А через Надежду можно будет получить информацию общего содержания. Почти каждый день, за редким исключением, она по утрам пригоняла корову к родничку, где росла довольно густая и сочная трава. Там Надежду поджидал один из помощников капитана Копейки.

Борзов усомнился в Надежде.

— Кто в ее глазах до сих пор был муж? Когда-то он ее много и зло обижал. Потом притих. Она свыклась, что-то забылось. Она понимает многие его недостатки. Ей не импонирует его жадность. По ее убеждению, парашют все-таки надо было сдать властям. Но она на этом не настояла. А настаивать на своем умеет. Семнадцать лет вместе, нажили такое хозяйство. Встретила вас, вспомнила молодость. И вот собирает она информацию, при случае даже поможет задержать диверсанта, который закопал парашют. Но в ее понятии муж и диверсант — совершенно разные люди. А когда она узнает, кто ее муж, как прореагирует? Человек неуравновешенного характера. Что в ней победит? Изменник Родины — это суд, это частичная конфискация имущества, а в военное время — выселение семьи, в данном случае жены.

Я был настроен оптимистичнее, более того, даже подумывал о том, чтобы привлечь Надежду в будущем к нашей работе, поэтому назревающие события рассматривал как своеобразные суровые для нее испытания. Борзову я сказал, что постараюсь проверить Надежду.

— Ну-ну, как знаете, — недоброжелательно отозвался Андрей Павлович.

Мы разрабатывали несколько вариантов предстоящей операции. Самым уязвимым был план ликвидации многочисленной группы. Дать им свободу действий? Растекутся. Не уследишь — не соберешь. Брать всех на месте высадки? Вариант надежный, сулит в будущем полное спокойствие. Но самый ли рациональный? Я считал, что в любом случае спешить не стоит. У нас есть ключ к шифру Сугонюка, значит, можно контролировать его следующие передачи. Подождать хотя бы первой информации: «Прибыли на место. Все благополучно». И брать только после этого.

— Где и как? — поинтересовался Борзов. — В доме Сугонюка врасплох не застанешь. А тут нужна ювелирная работа. Как только Сугонюк подаст все условные сигналы, уберем его без шума. Парашютистов перехватим во время приземления.

— А если не впишутся в клеверище, разлетятся? Один преждевременный выстрел — и всполошим раньше времени, — отстаивал я свой вариант.

— И все-таки большую группу будем брать на месте, — решил Борзов. — Аппетиты, Петр Ильич, надо соразмерять с возможностями. Иногда синица в руке лучше журавля в небе. Не забывайте, есть еще группа Переселенца, которую мы не можем выявить довольно продолжительное время. Вам же придется ею заниматься. Если прибывает группа «Есаул», то кто-то из них, вне сомнения, знает, где искать «мистера Икса».

Ночь тревожных ожиданий. На каждый пролетающий самолет думали: «Он!» И к утру от этой нервотрепки все невероятно устали. Перед утром Борзов пригласил меня подышать свежим воздухом.

— Если что, то нас позовут.

Он накинул на плечи шинель, и мы вышли из машины, где у нас был оборудован временный штаб. Я чувствовал, что Борзов хочет что-то сказать мне, и не ошибся.

— Помнишь, Петр Ильич, при каких обстоятельствах замолчал Сынок перед войной? Весь апрель и май от него не было вестей. Оказывается, в ведомстве Канариса была обнаружена утечка важной информации. Начались поиски советского разведчика в своей среде. Это и заставило Сергея замолчать. С началом войны поиски возобновились. Они, по всему, привели к каким-то выводам, пока, на наше счастье, приблизительным. Буквально на днях Сынок прислал такое сообщение: «Есть сведения, что русский разведчик, сумевший проникнуть в военную разведку, работал ранее в Донбассе. Идет повальная проверка всех, кто бывал в России, кто имел какое-то отношение к Донбассу». Это, Петр Ильич, — обратился ко мне Борзов, — клич о помощи. По документам, наш Сынок перебрался в Германию вместе с бароном Менингом еще накануне мировой войны. Но фон Менинг обращался в Международный Красный Крест с просьбой разыскать в России его жену и сына.

— Но мы же, — напомнил я Борзову, — в свое время с помощью норвежских товарищей проверяли архив Красного Креста. Письменного заявления фон Менинга там нет.

— А что, если его тогда просто не нашли? И потом, факт есть факт: фон Менинг разыскивал сына в Советской России. С кем-то он об этом говорил. Убежден, что советовался со своим адвокатом. А вы не хуже меня знаете: если у контрразведки появилась хотя бы тень подозрения, она проверит и перепроверит каждую минуту жизни подозреваемого человека. Вот у меня из головы и не идет эта особая операция «Сыск», которую должна провести здесь, в Донбассе, группа «Есаул». И перед нами встает усложненная задача: не просто обезвредить группу «Есаул», а подсунуть ей такие сведения, которые бы полностью отводили любое подозрение от Сынка. Какими должны быть эти сведения? Как их передать гитлеровской контрразведке, я пока еще и сам не знаю. Но потерять Сергея как разведчика мы не имеем права. Его охрана ложится лично на вас и на меня. Вот и думайте, и я буду ломать голову.

В ту ночь так ничего и не произошло. Мы сняли посты, отвели на отдых взвод оперативной службы. Сколько впереди еще таких тревожных ночей, сотканных из бесполезного, изматывающего нервы ожидания?

С вечера все началось с самого начала. Но в этот раз ожидания оказались не напрасными.

В ноль часов девятнадцать минут первый пост доложил по рации на пеленгатор: «Прохожий отправился на прогулку». Это — в нашу сторону.

В два пятнадцать Шоха появился в районе посадки. Вытащил на край клеверища сушняк, заготовленный накануне. Потом наблюдатели потеряли его из виду, возможно, лег где-то на клеверище. По крайней мере до трех часов тридцати пяти минут ничем себя не обнаруживал.

В три тридцать пять пролетела группа самолетов, Сугонюк послал в небо две ракеты: зеленую и белую. Самолеты ответили желтыми. Сугонюк зажег два костра на западном конце клеверища.

Где-то над нашими головами затарахтел одномоторный самолетик. Он «проутюжил» местность над посадкой. Сугонюк перебежал на восточную сторону и зажег еще два костра, четко обозначив границы посадочной площадки.

— По-моему, — сказал Борзов, — будет приземляться. Или большая группа, или большой груз.

Пока Сугонюк занимался своими делами, оперативный взвод занял исходные позиции.

Летчик был опытный, он сажал самолет на незнакомое, неприспособленное поле, причем практически не освещенное. Только в последний момент Сугонюк дал белую ракету. Самолет коснулся земли, побежал к кострам, развернулся. Сугонюк тут же бросился тушить костры. Разметал и затоптал их. В наступившей темноте ориентироваться можно было лишь по звуку мотора, работающего на малых оборотах. Но вот открылась овальная дверца, внутренняя часть самолета оказалась освещенной синим светом.

В бинокль были видны два силуэта. Третий человек, оставаясь в самолете, помогал вытаскивать не очень большие, но, похоже, тяжелые контейнеры.

Потом самолет прибавил обороты, побежал по клеверищу и взмыл в воздух.

— Прибыл всего один, — подытожил Борзов. — Но с солидным грузом. Дадим уйти.

«Один…» И сразу возникло подозрение: «Может быть, этот «один» к операции «Есаул» не имеет никакого отношения? Случайно мы вышли на что-то иное…»

Борзов отверг мои сомнения:

— Если здешние места предназначены для десантирования группы «Есаул», то портить их другой, менее значительной операцией не будут. А вот разделить группу — могли. Возможен и другой вариант: прибыло техническое обеспечение. Люди десантируются где-то в ином месте и налегке.

— Но все равно придут на базу, где их ждет снаряжение, — высказал я свою версию.

По западной окраине посадки шла полевая дорога. Сугонюк выкатил на нее тележку, вместе с прибывшим погрузили ящики и направились в сторону Александровки.

Мы долго наблюдали за ними: поднявшаяся к этому времени луна светила довольно сносно. Но когда тележка выкатилась на открытую местность, преследование пришлось прекратить. Сугонюк и прибывший вели себя настороженно, часто останавливались, осматривались. Порою Сугонюк возвращался назад, проверял дорогу. Чувствуют, что ли, наше присутствие? В общем, они были явно чем-то встревожены.

— Пожалуй, надо предоставить им свободу. Свернуть не смогут, впереди только Александровка, — заверил я Борзова.

— На вашу ответственность, — неохотно дал он согласие.

О том, что Шоха вернулся, мы узнали от своих людей, поселившихся в хате через дорогу от Сугонюков. «Тележка под навесом», — доложили они.

Стали мы ждать вестей от Надежды. Признаться, я волновался изрядно: придет она на место свидания или нет? Я-то в нее верил, а вот как Борзов воспримет ее возможную задержку?

Надежда пригнала корову к родничку после обеда.

— «Братик»! — покачала она сокрушенно головой, увидев меня. — Ты бы только знал, кого ночью привел в дом мой Шоха!

Я сделал вид, что понятия ни о чем не имею, пожал плечами.

Пустив корову на сочную траву, Надежда начала рассказывать.

— С той поры как Шоха вернулся контуженным, мы с ним спим врозь, слава богу, места в доме хватает. Последнее время он все зудел, дескать, к нему должон прибыть друг. Думаю, может, какой фронтовой. Когда Шоха минувшей ночью исчез из дому, не приметила, заспала. Под утро слышу: Пан рычит — значит, неподалеку чужой. Еще подумала, может, кто прошел по круче. Пора было вставать скотину кормить. Вышла на веранду в чем спала. Навстречу Шоха. Ведет гостя. «Вот, — говорит, — моя хозяюшка». Я шмыгнула назад, натянула платье. Выхожу. А они все еще толкутся в коридоре, света не зажигают. Гость мне вежливо: «Здравствуйте». Ну и я — подаю руку. Он пожал… Меня всю в жар и бросило. Девятнадцать лет прошло, а я его впотьмах по рукам узнала. Говорю: «Здравствуй, Филипп Андреевич!» Он аж отшатнулся. Шоха свет зажег. Филипп Андреевич улыбается, да только скулы свело, будто зеленое яблоко жует. Не по себе ему. «Признала, — говорит. — Только я теперь не Филипп Андреевич». — «Как же величать прикажете?» — спрашиваю. Отшутился: «Много будешь знать — скоро состаришься. А я старух не люблю». Ну и я в долгу не осталась: «Безымянные-то только на кладбище под сгнившими крестами». — «Зла, — отвечает, — как мартовская кошка. Зови Иваном Ивановичем». На том и порешили. Говорю: «Имя православное, ничуть не хуже другого».

Чухлай! Вот уж с кем не чаял встретиться! Признаться, я надеялся, что прибыл кто-то из руководителей операции «Есаул» — доктор Хауфер или фон Креслер.

Надежда продолжала:

— Интересовался семьей Черногуза. «О том, — говорит, — что Степан пять лет тому сдох, знаю, и о том, что его дочери уехали из Степановки, тоже знаю. А ты вот добудь их адреса. И племянниц».

«Вырезал селами… Хочет вновь взяться за старое. Но от кого он доведался о смерти Черногуза? Может, бывал в здешних местах до войны? Тогда логично предположить, что Сугонюк давно работает с ним в паре».

— В Ростов собираются… — рассказывала Надежда. — Какой-то дружок у него там. Вначале хотел послать меня, потом передумал. Шоха показал свое медицинское свидетельство, после чего Филипп Андреевич решил: «Инвалиду войны сподручнее». И вот ходит Чухлай за мною по пятам. Плитку разжигаю, он тут как тут: «Дай помогу». Толку поросенку картошку, сидит напротив, пялит гляделки. «Вспоминала хоть?» Отвечаю: «Чуть не каждый день. Как берусь за лопату, так и вспоминаю: черенок-то короткими пальцами не обхватишь». Он мне свое: «Я злым словам больше не верю. Ты мне тогда наплела про чекистов, я сдуру пощекотал тебя и потерял самого верного друга». Но не нравятся мне его глаза, — продолжала раздумчиво Надежда. — Мы, бабы, такие взгляды шкурой чувствуем. Втолковываю: «Старый посох сколько ни поливай, дуба не вырастет». Лишь ухмыляется: «В таких разговорах мы с тобою еще не поставили точку».

Догадывалась или не догадывалась Надежда, кто такой Чухлай и какие узы связывают с ним Шоху? По тону, по словам я не мог сделать точного вывода. Чтобы определиться в главном, простовато спросил:

— А как Чухлай очутился в Александровке?

Она не поверила в наигранную простоту.

— Будто сам не знаешь? Уж больно ловко тогда Шоха нашел немецкий парашют. А я, дура, польстилась на шелковую материю.

Она всему давала правильную оценку.

— Когда Шоха поедет в Ростов? — поинтересовался я.

— Может, завтра с утра. Велел приготовить пару уток, насыпать килограмма три муки. Говорит: «Водочку поищу».

— А как александровские добираются до Ростова?

— Если в район идет колхозная машина — то до Светлово, потом поездом. Не повезло — топают пятнадцать километров до большака, ловят попутную машину. Красненькую покажешь — любой шофер притормозит.

Я попросил Надежду завтра с утра обязательно повидаться со мною. Она покачала головой.

— Ежели Шоха подастся в Ростов, я останусь на хозяйстве. И гостя негоже кидать одного. Нашараханный. Пан во дворе заурчит, Филипп Андреевич уже ногу в стремя. А уйду — сменные подштанники потребуются казаку.

Но мне показалось, что причина не только в этом. «Намеревается что-то выведать у Чухлая?» Она превосходно понимала, как для меня сейчас важно побольше знать о замыслах ее гостя.

— Может, выгоню корову поближе к вечеру… На всякий случай нехай место не пустует.

— Тебя будут ждать, когда бы ни пришла, — сказал я ей на прощанье и поблагодарил за все: — Спасибо.

Она вмиг погрустнела, нахмурилась.

— Чего уж там… Иди, а то разревусь от хороших слов.

Я доложил Борзову новости. Начали мы их оценивать.

— Интересно, какую же скрипку в этом оркестре играет Чухлай?

— Видимо, очень важную, — решил Борзов. — Впрочем, отгадками займемся в свободное время. Чухлай ищет связи с Ростовом. А в Ростове в поисках Переселенца бьется Яковлев. Надо помочь Сугонюку добраться до Ростова. Какие у нас есть возможности? Прежде всего следует отсечь первый путь, по железной дороге. Этим немедленно займется капитан Копейка. Парень он верткий, местные условия знает превосходно. Пусть договаривается с Сомовым, и тот на правах председателя райисполкома пришлет во все ближайшие колхозы красноармейцев. Они будут готовить зерно к вывозке на элеватор. В общем, оперативный взвод должен быть в селе и контролировать положение, а машины «готовиться к рейсу», то есть стоять в гараже. Надо заставить Сугонюка выйти на большак и там посадить на нашу машину. Предупредим Яковлева, он со своими людьми встретит Сугонюка и проведет по всему Ростову.

Для капитана Копейки было еще одно задание: размножить фотокарточки Сугонюка с тем, чтобы их можно было передать в Ростов Яковлеву.

В два часа семнадцать минут пеленгаторы зафиксировали работу передатчика. Но Сугонюк работал на иной волне и уже иным шифром, Князев прочитать депешу не смог.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Лежала перехваченная радиограмма на крохотном столе у шифровальщика в будке пеленгатора: полстранички цифр. Они шли сплошняком, они скрывали в себе важную тайну. Младший лейтенант Князев морщил лоб, заливался краской стыда, что-то бормотал, высчитывал, пытаясь нащупать ключ к новому шифру, но был бессилен.

— Вот первый их козырь, — ворчал Борзов. — Надо утром выкладывать свой.

Князев, который теперь остался без работы, молил Борзова дать ему настоящее задание.

— Добре, — после некоторого раздумья согласился Борзов. — Повезешь Сугонюка. Оденешься рядовым красноармейцем. В обмоточках… Сядете оба в кузов. Место в кабине будет занято. Ну ты и трепись ему о фронте, как ты воевал и какие подвиги совершал. А в Ростове с рук на руки передашь Яковлеву.

Князев засмущался:

— Андрей Павлович, я же не был на фронте, а он был… Сразу поймет, что вру.

— Это и хорошо. Пусть считает тебя фанфароном. Отвезешь его фотокарточки, передашь их тем, кто будет на КПП проверять документы. Затем назад. На этом твою миссию будем считать выполненной.

Младший лейтенант просветлел от счастья:

— Андрей Павлович, я не подведу!

Ночью нам стала известна еще одна новость: Сугонюк забрал из старой кузницы рацию.

Семь часов утра. При утренних сумерках Сугонюк вышел из ворот. За плечами — вещмешок. Не тяжелый. Бодро зашагал в сторону большака. Князев с двумя машинами направился на перехват.

Сугонюк был опытным ходоком. Пятнадцать километров одолел за два часа десять минут. Вышел на большак, сел на обочину и закурил. Первую машину мы пустили через полчаса. Сугонюк к тому времени истомился. Вставал, смотрел вдаль на дорогу.

Машина подошла. Сугонюк поднял руку. Шофер хотел содрать с него такую сумму, которой хватило бы купить на ростовской барахолке туфли. Не сторговались. Машина укатила, оставив за собою облачко пыли. Минут через двадцать, когда Сугонюк вконец изнервничался, подъехал наш Князев. Мы радировали в Ростов Яковлеву, который должен был организовать встречу на КПП.

В девятнадцать сорок машина с Князевым и Сугонюком прошла ростовское КПП. Сугонюк попросил «трепливого» солдатика, чтобы его отвезли на вокзал. Взял перонный билет, вошел в здание, выбрал свободное место и сел, явно намереваясь ночевать на вокзале.

Информируя нас с Борзовым о положении дел, Яковлев сообщил приятную новость. Кажется, он с большей или меньшей достоверностью может назвать ростовского радиста: экспедитор заготконторы Иван Степанович Иванов, личность, по всем объективным данным и отзывам, самая положительная. Но он ухитрился из пяти «кругов» попасть в четыре.

«Круги» — это своеобразный тактический прием контрразведывательной работы, усовершенствованный Яковлевым. В своем идеале — безотказный метод поиска, но требует прежде всего времени. А в условиях войны оно порою становится самым ценным фактором. Поздно — и этим сказано все. Кроме времени яковлевские «круги» требуют значительной по масштабам организационной работы. Как было в данном случае? Кочующий передатчик начинал работу. Пеленгаторы определяли район, который немедленно брался в оцепление. Сколько для этого требовалось людей! Какая оперативность в их доставке! Потом проверяли документы поголовно у всех. Сотни, тысячи жителей, проезжих, совсем случайных. И составлялся огромнейший список. В следующий раз готовился точно такой же список оказавшихся в «кругу» работы кочующего передатчика. И в третий… Потом такие списки сводились в единый. Адова работа, требующая скрупулезной точности и не поддающейся измерению усидчивости. Всеми этими качествами обладал подполковник Яковлев. И вот первый результат: некий экспедитор из заготконторы оказался помянутым в четырех списках из пяти.

В какой-то степени этот радист перехитрил сам себя и облегчил работу Яковлеву. Он выходил на каждую следующую передачу с совершенно иного района, поэтому практически во всех проверочных списках были разные фамилии, а вот его постоянно повторялась.

— Какой все-таки молодчина наш Борис Евсеевич! — восхищался я работой своего товарища.

— Пожалуй, я сейчас нужнее в Ростове, — решил Борзов. — Центр событий, вероятно, перемещается туда.

Я провожал его до аэродрома. Расставаясь, Борзов наказывал:

— Не проморгайте своего старого знакомого, как это случилось девятнадцать лет тому назад. Чухлай в нынешней ситуации личность для нас более чем интересная. Обратите внимание на такие детали: и он, и Сынок связаны с Донбассом. Более того, Сынок одно время принимал участие в ликвидации банды Чухлая. А не мог ли Чухлай стать специалистом, которому поручена акция «Сыск»?

Версия Андрея Павловича выглядела вполне убедительной и заслуживала самого пристального внимания. Если принять ее как одну из. рабочих гипотез, то следовало признать: Чухлай — тот человек, который нам нужен. Именно через него и только через него можно будет подсунуть гитлеровской военной контрразведке дезинформацию, способную поставить вне подозрения нашего Сынка.

Рядом с Чухлаем и Шоха приобретал особое значение, как человек, имевший отношение к событиям, в которых принимал участие чекист Сергей Скрябин.

Было тут над чем поломать голову. Пока неясным оставалось главное: какого плана дезинформацию надо готовить для контрразведки противника? Что известно немецкому центру о советском разведчике? Так называемые факты, которые с нашей помощью попадут в ведомство Канариса, должны полностью подтвердить те сведения, какие есть у гитлеровцев, и при этом дезинформировать их.

В свой кочующий штаб я вернулся в три часа утра. Командир пеленгатора сообщил мне:

— Товарищ полковник, вас разыскивает капитан из НКВД. Какая-то женщина убила в своем доме мужчину. Капитан сейчас там.

Надежда и Чухлай! Что у них произошло? Убила! Такого нужного нам человека! Сколько чекистских надежд я успел уже связать с ним! Как это событие отразится на судьбе Сергея? В хорошие планы впутывается дикая случайность. Но разве все предусмотришь?

Я уже представлял себе, как Андрей Павлович нахмурится и скажет: «Не успел уехать — и такой фортель выкинули!»

Машина мчалась к Александровке на предельной скорости.

Но село выглядело сонным. Темная улица пустынна, в хатах ни огонька. Я толкнул тяжелую тесовую калитку. Заперто. Злобно гавкнул Пан, забегал, заюлил: я слышал, как звенит, катаясь по утрамбованной земле, цепь, пес знал ее длину и научился бегать не натягивая.

И во мне родилось подозрение: «Может быть, командир пеленгатора что-то перепутал? Может, речь шла не о Надежде Сугонюк?»

Глухо скрипнула дверь, ведущая на веранду. Ее приоткрыли…

— Кто там? — сонно, недовольно спросила Надежда.

— Посыльной сельрады, — отозвался я.

В коридоре меня поджидал капитан Копейка.

— Наконец-то! А я уж не знал, что делать. Ну, думаю, хозяин явится. Брать? Не брать? Замесила Надежда Степановна ситуацию! Рученька-то у нее! Врезала дубовой скалкой между глаз!

— Насмерть? — спросил я самое главное.

— Дышит пока. Я принял меры, чтобы из дома слухи не разбегались. Привел александровского фельдшера. Камфару колет, еще какую-то дрянь, повязку сделал. Говорит, пострадавший потерял много крови. Предлагаю: «Возьми для такого случая мою, у меня первая группа, любому подойдет». А он не умеет делать переливание крови на живом, ему подавай ампулу.

В одной из комнат огромного дома на кровати лежал мужчина. Комната была освещена керосиновой лампой «молния». В одиннадцать часов вечера сельский движок переставал работать. Александровка погружалась до утра в темноту.

Желтоватый свет лампы накладывал на все свой неестественный оттенок: желтоватые пузырьки с лекарством на комоде, желтоватая наволочка на подушке, желтоватый старичок-хлопотун, склонившийся над пострадавшим, и восковое лицо самого Чухлая.

— Есть какая-нибудь надежда? — спросил я сельского фельдшера.

Он обернулся ко мне. Снял старомодное пенсне, протер стекло платком, посмотрел на раненого и ответил:

— Я всего лишь сельский фельдшер… Тут нужно хирургическое вмешательство, причем желательно нейрохирурга. А больной нетранспортабелен. У него сотрясение мозга.

Я пригласил капитана в соседнюю комнату.

— Сугонюк раньше завтрашнего вечера не вернется. Но надо решить вопрос, что с ним делать. Брать — не хочется, продолжать игру — рискованно.

— Документы у пострадавшего в полном порядке. Ростовская прописка еще с 1939 года, — перечислял капитан. — Паспорт, военный билет, заводской пропуск на имя Селиверстова Николая Николаевича. Есть отпускное свидетельство. Пострадал гражданин Селиверстов на почве амурных дел. Так что мы можем спокойно отойти в сторону. Пусть Надежда Степановна доложит своему мужу, как все произошло. Фельдшер доставит пострадавшего в больницу. Надо — вызовем нейрохирурга из области.

Я подумал, что это, может быть, действительно лучший выход из создавшегося положения.

— Но фельдшер говорит: нетранспортабельный.

— Да мы гражданина пострадавшего на руках, как родного! — заверил капитан.

Затем у меня состоялся разговор с Надеждой. В сторону смотрит, глаза не смеет поднять.

— Он меня целый день терзал, все хотел повернуть на старое: «Я, — говорит, — других ласкал, а тебя видел». К вечеру совсем осатанел. Здоровый кабан, пытался связать. Орет: «Удушу, а своего добьюсь». За горло схватил и давит. Аж глаза на лоб полезли. Вывернулась — ив кухню. Он за мной. Подвернулась под руки скалка. Ну я и… Мне бы его тут же перевязать, а я к родничку. Хорошо, что там меня в такой поздний час ждали. Вернулась — Чухлай и не дышит. Побежала за фельдшером.

Коль уж я попал в дом Сугонюка, надо было поближе познакомиться с содержимым чухлаевского багажа. Я спросил Надежду:

— Ничего нового Шоха не приносил домой за последнее время?

— Одиннадцатый улей поставил в летней кухне. Мы туда прячем на зиму пчел. Смотрю — обновка. Прислушалась — гудят пчелы. Да где, думаю, он, на зиму глядя, взял новый рой? Только какой-то маломощный, нет настоящей силы в гуде. Заглянула исподу, а там железный ящичек.

Рация!

— А вот таких, — развел я в сторону руки, — ящичков не появлялось в вашем хозяйстве?

— Появлялись. Четыре штуки. В погребе под кадушкой с квашеной капустой есть ляда. Под лядой — тайничок, считай, еще один подвал. Удобные ящики, так ловко ручки приделаны.

— Ну что ж, похвастайся обновками.

Мне нужен был новый шифр, которым воспользовался Сугонюк. Я поручил капитану его поиски, а сам с Надеждой направился в подвал.

В бочке, которая прикрывала тайник, было килограммов двести капусты.

— Куда вам двоим столько? — спросил я Надежду, с трудом откатывая бочку в сторону.

— Ближе к весне — капуста набирает себе цену. Сколько сейчас голодного миру по земле ходит?

Бочку убрал. Смотрю — и не вижу под ней ляды. До чего аккуратно сделана! Надежда на камешек наступила, ляда и приподнялась. Дубовая. Тяжелая.

Тайничок — это солидная комната, только с низким потолком, мне пришлось нагнуться. Стены из толстых колод. Где столько леса достал Сугонюк? В Донбассе, крае степном, каждая палка имела ценность.

Четыре ящика из специального, пропитанного чем-то брезента. Тверже кожи. Крышки плотные, без особых запоров. Открыл я один, внутри — влагонепроницаемый мешок. В нем — советские деньги. Аккуратные пачки красных кредиток, уложенные одна к одной.

Ахнула Надежда.

— И подумать не смела, что такая куча денег может быть в одном месте. — Она хотела разорвать банковскую бумажную ленту, плотно, крест-накрест перехватившую пачку кредиток. Я остановил ее.

— Не надо.

Она осторожно положила деньги на место и приподняла контейнер за ручку.

— Ого! Не поевши, и с места не сдвинешь. А Филипп Андреевич выкрикивал мне: «Озолочу»… Как, «братик», считаешь, дура я, что не согласилась? Отвалил бы миллион.

— Отвалил бы!

Во втором контейнере были резиновые печати, штампы, бланки советских паспортов, трудовых книжек, военных билетов, командировочных удостоверений и фирменные бланки различных учреждений, а также гектограф. В третьем контейнере оружие, в четвертом — взрывчатка, бикфордов шнур.

«Солидное предприятие!»— невольно подумал я.

Капитан Копейка доложил, что ничего похожего на шифр ему обнаружить не удалось.

— А Надежде Степановне пора собираться в дорогу: фельдшер пошел за колхозной машиной. А то очухается ваша симпатия, откроет ясные очи, — сказал он ей в своей шутливой манере, — и захочет на вас полюбоваться… А в общем — готовьте куриные бульоны для контуженого, муж вернется, доложите честь по чести, и милости просим в Светлово, в качестве личной сиделки.

— Ох, и разговор будет у меня с Шохой! — угрожающе пообещала она. — Кого он привел в дом? Ахламыжника, насильника!

— Только не берись опять за скалку, — попросил я ее.

Около пяти часов вечера я сообщил Борзову по рации о происшествии в доме Сугонюка. Комиссар распорядился:

— Выезжайте в Ростов, доложите лично. Но вначале организуйте надежный контроль за домом Сугонюка, он же останется один, не перевез бы контейнеры в иное место.

Я выехал в Ростов.