Обещай мне

Глава 17

Прошло три с половиной недели со дня возвращения из Галлс-Нест, и Филиппа исчерпала вежливые отговорки, которыми отвечала на приглашения леди Августы. Когда Бланш и Беатриса вернулись в лиллибридж-ский пансион, вдовствующая герцогиня решительно отказалась слушать объяснения, почему Филиппа и Кит не могут несколько дней погостить в Уорбек-Кастле. Филиппа попробовала воззвать к леди Гарриэт, но оказалось, что та уже успела рассказать мальчику о старом фамильном замке Уорбеков. Более того, она заверила его, что по возвращении из Лондона герцог захочет узнать мнение своего подопечного об этом величественном родовом гнезде.

Так Филиппа узнала, что Корт снова в Лондоне. Ей хватило на сборы получаса, и вскоре бело-зеленый кабриолет леди Гарриэт уносил мать, сына и его няню к Уорбек-Кастлу. Леди Августа, сияя улыбкой, приветствовала гостей с верхней ступеньки парадной лестницы, а за ее спиной маячил изумленный дворецкий. Его изумление было тем более забавно, что на памяти Филиппы он никогда не терял достоинства и невозмутимости.

В первый день леди Августа устроила экскурсию по дому. Прежде всего они осмотрели коллекцию древностей из Египта, вещи с раскопок Византии. Секретарь Корта служил им гидом, подробно рассказывая о происхождении, возрасте и назначении каждого предмета. Нейл Толандер, увидев Кита, был изумлен не меньше, чем старый добрый Пил, но не выказал своего удивления. Однако и он не мог удержаться и время от времени бросал взгляды в сторону мальчика. Странное дело, это Филиппу не тревожило. Наоборот, она чуть не расхохоталась.

На следующий день Кит отправился на конюшню и быстро перезнакомился со всеми конюхами и грумами. Интересно было видеть, как эти грубоватые парни лезут из кожи вон, чтобы позабавить молодого маркиза. Да и не только они, вся прислуга Уорбек-Кастла, казалось, только и мечтала принять под свое коллективное покровительство это юное создание.

Филиппа хорошо помнила Уорбек-Кастл. Это было старинное здание, построенное в тринадцатом веке на месте нормандской крепости, и каждый новый хозяин считал своим долгом заново вычистить и углубить ров, обновить стены. Жилая часть дома располагалась в крыле, относящемся к эпохе Стюартов. Пиршественный зал, занимавший всю центральную часть замка, был сохранен во всем своем угрюмом великолепии. Его потолок, одновременно являвшийся сводом главной башни, опирался на деревянные колонны, прочные, как камень, и покрытые причудливой резьбой. Средневековые гобелены были великолепно отрестаарированы и сверкали яркими красками. Во всем этом убранстве было что-то варварское.

Филиппе отвели спальню, которую она занимала после свадьбы. За шесть лет многие комнаты переоборудовали, но эту оставили в неприкосновенности. Просторная и светлая, обставленная мебелью времен королевы Анны, спальня выглядела в точности так же, как в то утро, когда молодожены покинули замок и направились в лондонский дом герцога. В гардеробной по-прежнему висела одежда шестилетней давности, прикрытая от пыли папиросной бумагой. Филиппе показалось, что время повернулось вспять.

И вот сейчас, накануне отъезда из Уорбек-Кастла, Филиппа стояла посредине спальни, сдерживая слезы. Она не могла сказать, отчего они: от радости, что она наконец покидает этот дом, или от печали. Визит в Уорбек-Кастл обернулся путешествием в прошлое. Брак ее был слишком короток, чтобы всем сердцем полюбить замок, но за две недели, проведенные в нем, она потянулась к нему душой, впервые почувствовала, что такое настоящий дом.

До последнего вечера она не прикасалась к ящикам комода, опасаясь найти там безделушки, которые еще больше разбередят память, но сейчас не удержалась и выдвинула ящичек туалетного столика. Как она и ожидала, внутри оказалась черная лакированная коробка. Филиппа медленно открыла ее. В углублении на красном бархате лежало бриллиантовое колье с крупным аметистом и серьги в пару ему. Это был свадебный подарок Корта. Чуть ниже покоилось обручальное кольцо, которое Филиппа заложила, чтобы заплатить за дорогу до Венеции. И наконец, в коробке находился золотой медальон на цепочке, который шесть лет назад она позволила надеть себе на шею в знак того, что принимает предложение руки и сердца. После ее бегства медальон остался в Уорбек-Хаусе, но, как видно, был привезен в замок вскоре после того, как она покинула страну.

Филиппа помедлила, прежде чем вынуть медальон из коробки, зная, что не сможет удержаться от слез. На обратной стороне было выгравировано несколько слов, которые она хорошо помнила: «Обещай мне прекрасное навеки».

Слезы хлынули из глаз, но она не пыталась остановить их. Медленно и осторожно, как невероятно хрупкую вещь, Филиппа положила медальон в коробку, а коробку в ящик и задвинула его. Из большого зеркала на нее печально смотрела молодая женщина с бледным заплаканным лицом. Не в силах вынесли ее укоризненного взгляда, Филиппа прошла к высокому стрельчатому окну. Стояла ясная звездная ночь, и черный бархат небес казался совсем близким. Но Филиппа чувствовала только невыносимую боль потери и тоску по тому, что не сложилось и никогда уже не сложится.

И в этот тягостный момент она приняла решение. Невозможно дольше откладывать неизбежное. Пора рассказать Корту о крещении. Она объяснит ему все. А потом… узнав о подделанных документах, он заберет сына у лживой матери.

До самого бала в «Рокингемском аббатстве» в душе ее теплилась надежда на чудо. Не ссора на балконе убила ее. Именно в тот вечер она поняла, что воссоединение невозможно: он готов жениться, но не готов поверить ей. До конца жизни он считал бы ее способной на измену…

Неожиданно Филиппа поняла, что она не одна в комнате. Филиппа обернулась. На пороге стоял Корт и молча смотрел на нее.

Он был одет совершенно по-домашнему, в длинный бархатный халат, босиком. Насколько она знала этого человека, под халатом ничего не было. У Филиппы перехватило дыхание. Сердце, только что бившееся с унылой размеренностью, начало частить.

– Вот ты и дома, Филиппа, – сказал Корт негромко.

– Но как же… ты же должен сейчас быть в Лондоне! – глупо заявила она. – Ты уехал всего четыре дня назад!

– Боюсь, мой отъезд в Лондон был всего лишь беспочвенным слухом, – спокойно возразил он.

– И кто же его распустил? Не ты ли? А твоя бабушка и рада была подхватить!

– Не только бабушка, но и добрейшая леди Гарри-эт, – Корт шагнул к Филиппе. – Тебе не показалось, что она как-то уж слишком охотно дала согласие на ваш отъезд? Наши дорогие титулованные вдовы пришли к решению, что нам нужно поговорить наедине.

– В таком случае куда же ты ездил?

– Недалеко. В Чиппингельм. Я снял комнату в «Черном лебеде» на пару ночей и всласть отдохнул от забот, пока ты осматривала замок. Мне хотелось, чтобы ты чувствовала себя спокойно, совсем как прежде. Да и Киту не мешало освоиться в его будущем доме.

Филиппа не нашлась, что ответить на это в высшей степени нахальное заявление. Что за человек! Просто интриган какой-то!

– Мне нужно зайти к Киту, – пробормотала она, – а потом… а потом я попрошу тебя удалиться, я собираюсь лечь.

– Нет никакой необходимости заглядывать к Киту, – заверил Корт. – Буквально пару минут назад я заходил в его комнату, чтобы проверить, все ли в порядке. Наш сын крепко спит в громадной постели, в которой ему так удобно будет спать ночь за ночью. Его хорошенькая няня плетет кружева в соседней комнате и, конечно, присмотрит за ним, если он проснется. Впрочем, с чего бы ему просыпаться? В Уорбек-Кастле всем хорошо спится.

Не выдержав его настойчивого взгляда, Филиппа опустила глаза на свои руки, теребящие пояс халата.

– В любом случае тебе лучше уйти, – сказала она не слишком уверенно. – У нас есть о чем поговорить, но это может подождать до утра, не так ли?

Она отвернулась к туалетному столику, чтобы скрыть дрожь, бившую ее.

– Нет, не так! – заявил Корт категорическим тоном. – То, что нам предстоит обсудить, не терпит отлагательства.

Он почувствовал, что робкая мольба соблюдать приличия тронула его и он готов уступить. А это было очень некстати. Он пришел получить ответы на все вопросы разом и не намерен тянуть с этим больше ни дня.

Но Филиппа была так хороша в своем милом домашнем наряде, что мысли о важном разговоре сами собой улетучились. Она была в белом шелковом халате, застегивающемся на множество мелких пуговок, все еще причесанная для ужина, с серебряными гребнями в высокой прическе. Святая из его снов. Корт тряхнул головой, прогоняя наваждение.

– Я хочу, – начал он решительно, – чтобы разговор, не состоявшийся между нами шесть лет назад, все-таки произошел. Я имею в виду тот день, когда ты приехала в Уорбек-Хаус, а я отказал тебе в свидании. Запоздало признаю, что вел себя, как упрямый осел. Однако я готов исправить дело. Я слушаю.

– Да, но… я не помню, что собиралась сказать, – пролепетала Филиппа. Глаза ее расширились от страха, она смотрела на Корта, словно была не в силах отвести от него взгляда. – Прошло уже шесть лет, и я… я…

– Если ты захочешь, то вспомнишь, – произнес он мягко, но настойчиво. – Представь, что этих шести лет не было. Зачем ты приходила тогда? Сказать, что ждешь ребенка?

Корт ждал ответа почти с трепетом, чувствуя, что застарелая душевная рана, мучившая его годами, вот-вот вскроется. Он сам виноват, что выздоровление так долго не наступало, он питал свою боль безумной ревностью и горьким цинизмом, пока она совершенно не изъела его душу.

– Говори же, Филиппа! Ты хотела просить меня принять тебя обратно ради ребенка?

– Нет… – прошептала она, глядя ему в глаза. – Нет, Корт. Я даже не собиралась говорить тебе, что беременна. Я хотела, чтобы ты поверил мне.

– Что? Ты хотела заставить меня поверить, что между тобой и Сэндхерстом ничего не было? Это было невозможно, и ты знала это!

– И все же я молилась, чтобы ты поверил.

– Поверить в твою невиновность! – с горечью воскликнул он, рывком вытянул из кармана белый шелковый платок и ткнул им почти в самое лицо Филиппы. – По-твоему, что это? Как этот предмет мог оказаться у меня?

Некоторое время Филиппа с недоумением смотрела на кусок шелковой ткани, уже слегка пожелтевший от времени.

– Что это?

– Это я должен спросить, что это! – с едкой иронией выговорил Корт. – Я уверен, ты узнаешь этот предмет одежды. У Сэндхерста было по меньшей мере десять таких.

– Шейный платок…—тихо сказала Филиппа, осторожно взяла за краешек и всмотрелась в инициалы. – Нет, я не помню, чтобы у Сэнди был такой платок.

– Но ты же не станешь отрицать, что именно его монограмма здесь вышита! – сердито воскликнул Корт, нависая над ней, как воплощение обвинения.

– Ну и что с того? – спросила она, окончательно сбитая с толку. Он вел себя так странно, почти безумно, что она почувствовала прежний страх. – Допустим, это платок Сэнди. Какая разница, кому он принадлежит?

– В данном случае очень большая разница, – с горькой усмешкой ответил Корт. – Знаешь, где я нашел эту тряпку? В нашей с тобой постели на следующий день после того, как прервал ваше трогательное свидание с Сэндхерстом.

Тоненький звук сорвался с ее губ. Она стояла, не сводя взгляда со скомканного платка, потом спросила:

– Как он мог оказаться в нашей постели?

– Это как раз тот вопрос, который мучил меня в течение шести лет. И вот теперь я задаю его тебе, Филиппа: как мужской шейный платок с монограммой маркиза Сэндхерста мог оказаться в нашей постели?

Он снова ткнул платком ей в лицо. Мягкая ткань на мгновение коснулась щеки Филиппы, и та отшатнулась, точно обожженная.

– Я не знаю! Не знаю! Может быть, кто-то нарочно подложил его туда!

– Да? И кому же могло это прийти в голову? Подложить платок Сэндхерста именно в тот день, когда я вернулся!

– Я не могу объяснить! Знаю только, что я тут ни при чем, что это чья-то подлая, гадкая шутка!

– В таком случае этот шутник, кто бы он ни был, умирал со смеху, когда парламент проводил билль о разводе!

Внезапно Филиппа выхватила платок из руки Корта и отшвырнула его.

– Послушай… послушай меня! Корт, я клянусь всем, что мне дорого, что я невиновна!

Казалось, даже не он сам, а душа его заглянула в глаза Филиппы. Он почувствовал, что она говорит правду, и облегчение, неописуемое облегчение волной захлестнуло его. Что бы ни натворила Филиппа, она не осквернила супружеской постели. И прежде чем Корт успел осознать это, из самой глубины его души вырвались слова:

– Я тебе верю…

Но потом он выругался сквозь зубы. Кому могло прийти в голову сунуть ему в постель платок Сэнди? Ни один человек, даже из числа его недоброжелателей, не осмелился бы на такой поступок.

– Мне некого больше подозревать, кроме разве что Сэндхерста, – угрюмо произнес он. – Он мог подбросить платок, чтобы я подумал худшее и развелся с тобой. Он надеялся, что таким образом заполучит тебя…

– Невозможно! – возразила Филиппа с глубочайшей убежденностью. – Сэнди был не способен на такую гнусность. Он любил тебя, Корт, любил до самой смерти.

Она подняла платок, бережно его свернула, ненадолго прижала к груди и повесила на спинку кресла. Потом встретила взгляд Корта и выпрямилась, словно набираясь решимости.

– Должно быть, ты не более готов выслушать меня, чем шесть лет назад, но ты настаивал на объяснении. Для меня это так же важно, как и для тебя. Когда ты ворвался в отдельный кабинет «Четырех карет», обезумев от ревности, между мной и Сэнди ничего не было. Да, ты застал нас в объятиях друг друга, но то было невинное объятие, объятие друзей.

Корт чувствовал всем своим существом, что Филиппа говорит правду. Но поверить означало признать, что он один виноват во всем, только его безумная, безрассудная ревность разрушила их счастье, принесла боль близким и любимым людям.

Он полюбил Филиппу Гиацинту Мур с первого взгляда, но с первой же минуты он считал себя недостойным ее любви. Никто никогда не любил его, кроме бабушки, даже родители, так как могла его полюбить женщина столь совершенная?

И все же он сделал все, чтобы обладать Филиппой Он берег свое бесценное сокровище как зеницу ока, в каждом мужчине видя потенциального вора, и в глубине своей измученной души был уверен, что наиболее ловкий из них рано или поздно отберет ее. Однажды Филиппа встретит человека более достойного. Такого, как Артур Бентинк. Как нелепо повернулось все в его жизни! Именно отчаянное желание сохранить Филиппу привело к тому, что он потерял ее. Он своими руками толкнул жену в объятия Сэндхерста! Если бы не его бешеная ревность, они так и остались бы друзьями.

– Я так хочу верить тебе, Филиппа… Но больше я хочу, чтобы прошлое осталось в прошлом, а мы начали все сначала.

– О мой дорогой, мой единственный! – прошептала она. – Я хочу этого больше всего на свете.

Он привлек Филиппу к себе. Поцелуй был долог и нежен. Без слов Корт сказал, что любил прежде и любит теперь, что все еще поправимо и будущее возможно.

– Теперь я могу обещать тебе одну очень важную вещь, Филиппа, – сказал Корт, заглядывая ей в глаза. – Что бы ни случилось, я никогда больше не задам тебе вопросов о том дне, никогда не стану мучить тебя, требуя новых объяснений. Клянусь, отныне я буду безоговорочно доверять тебе. На этом наш разговор окончен.

– Нет, Корт, еще нет, – возразила она, смахивая слезы с густых ресниц. – Я не сказала тебе всего, что собиралась… и мне нелегко сказать это, поверь, – звук, похожий на подавленное рыдание, сорвался с ее губ, но она справилась с собой и продолжала: – Три недели назад, когда ты был в Лондоне, состоялось крещение Кита. Он был поименован Кристофером Кортни Шелбурном, как то и должно было быть. Поскольку он родился за несколько дней до того, как парламент принял билль о разводе, он является твоим законным наследником.

– Успокойся, милая, мне это известно, – мягко сказал Корт. – Я заходил к мистеру Троттеру, и тот показал мне метрики. – Он привлек Филиппу ближе, стараясь лаской унять бившую ее нервную дрожь. – Спасибо за то, что нашла в себе мужество сказать правду, за то, что вернула мне сына.

– Я очень люблю тебя, Корт. Эти простые слова потрясли его до глубины души. Он взял ее лицо в ладони и всмотрелся в него.

– Я тоже люблю тебя, маленькая фея… Он снова поцеловал ее, все так же нежно, лишь легонько касаясь губ кончиком языка. Потом руки его скользнули вниз, на грудь, прикрытую только шелком халата. А потом внезапно Корт ощутил сильнейшее желание.

Поцелуй стал жадным. В безотчетной потребности почувствовать ладонями иной шелк – нежный и теплый шелк кожи – он распахнул халат. Пуговки дождем посыпались на ковер.

– Корт! – ахнула Филиппа.

– Я куплю тебе три других вместо этого, – прошептал он, на миг оторвавшись от ее губ.

Руки его жили отдельной жизнью, двигались сами по себе, раздевая Филиппу. Одним движением он освободился от своего халата. Черный бархат волной накрыл на полу белый шелк. Корт опустился на стул и потянул к себе Филиппу. Несколько секунд они сидели лицом к лицу, молча глядя друг на друга из-под полуопущенных век и наслаждаясь сладким томлением. С того самого момента, как Корт задумал свою маленькую интригу, он заучивал наизусть изысканные слова любви, которыми решил поразить Филиппу в минуты, предшествующие безумствам страсти. Но теперь он не находил в памяти ни одной из тщательно составленных фраз.

– Это было чертовски долгое ожидание, – произнес он наконец, надеясь, что Филиппа простит его примитивную прямоту. – Я не могу ждать больше не минуты!

– Я тоже!

И это было все. Возможно, большего было и не нужно.

– Корт, милый… – это был даже не шепот, а вздох, – я не знаю почему, но я не могу насытиться тобой.

Она не столько увидела, сколько угадала улыбку на его губах и услышала глухо, словно сквозь густой туман:

– Вот и хорошо, потому что до утра еще много времени…

– Нам нужно будет пожениться как можно скорее, – опять послышался его голос. – Я хочу от тебя детей – не одного, а нескольких – и постараюсь, чтобы это случилось как можно быстрее.

– Не помню, чтобы я принимала твое предложение…

– Посмотрим, что ты скажешь утром, – он усмехнулся и зарылся лицом в ее волосы. – Боже правый, как же хорошо ты пахнешь! Мы обрели рай, да, милая?

Когда Филиппа проснулась, за окном занимался рассвет. Она приподнялась на локте, не понимая, что ее разбудило, встретила взгляд Корта и сразу вспомнила медовый месяц. Тогда он тоже не спал по ночам, словно охраняя ее покой.

– Ты спал хоть немного?

– Нет, – ответил он, прослеживая пальцем очертания ее щеки – Я отоспался в «Черном лебеде» на несколько ночей вперед, а вот тебе не помешает время от времени отдыхать.

Он коснулся ее пупка, обвел его, палец начал медленно спускаться вниз, между ног.

– Как хорошо!.. – прошептала Филиппа. – Мне кажется, я никогда в жизни не чувствовала себя такой отдохнувшей.

Она положила руку ему на бедро, пальцы ощупали вздутый рубец шрама и замерли.

– Ты расскажешь, как это случилось? Это не просто любопытство, Корт. Мне нужно знать.

Мышцы, резко напрягшиеся при ее прикосновении, медленно расслабились. Корт повернулся на спину и лег, заложив руку за голову. Рассказывая, он смотрел не на Филиппу, а в потолок.

– Это случилось в битве при Бусако. Накануне вечером из ставки командования прибыл нарочный с приказом о наступлении. Этим нарочным был Тоби. К тому времени я был на перешейке уже полгода, и в тех немногих письмах, которые доходили до нас, не было известий о тебе. Я не знал даже, жива ли ты. И вот явился Рокингем с сообщением, что и ты, и Сэндхерст находитесь в добром здравии, обосновались в Венеции. Он рассказал мне о ребенке, прехорошеньком мальчике, который у вас родился… – Услышав возглас Филиппы, Корт вздрогнул, но не повернулся, только голос его зазвучал сурово. – Признаюсь, эти новости наполнили меня гневом и отчаянием. Я уверил себя, что разгневан на Господа Бога, не наславшего на ваш корабль шторм. – Он повернулся с усмешкой. – Но позже, когда Тоби уехал и я остался один, впервые со дня смерти брата мне захотелось плакать. Я долго-долго смотрел в ту сторону, где окопалось шестьдесят тысяч французов. В темноте поросшие вереском холмы выглядели такими же кромешно-темными, как моя душа. Я не знаю, плакал ли я тогда, но мне было больно до слез, потому что я все еще любил тебя, хотел, чтобы ты была моей женой, а ребенок – моим сыном.

– Я виновата перед тобой, – с усилием произнесла Филиппа.

Она поцеловала безобразный рубец, и две горячие капли скатились по щекам и упали туда, где только что прижимались ее губы.

– Ты когда-нибудь простишь меня, Корт?

– За что? – с горечью спросил он, всматриваясь в ее лицо. – Не твоя вина, что на следующий день я повел себя, как законченный идиот. Узнав, что французы отбили у нас обоз с боеприпасами и провиантом, я бросился с отрядом добровольцев за ними. Там-то я и получил от французского гусара удар саблей. Слава Богу, этот мерзавец рассек только мышцу, а не кость. – Корт снова усмехнулся, на этот раз задумчиво и не без сожаления. – Знаешь, что самое нелепое? Много позже я узнал, что к моменту стычки, которая чуть не стоила мне' жизни, маркиз Сэндхерст был уже мертв.

Последовало долгое молчание, потом Филиппа еще раз склонилась над шрамом и проследила его языком от начала до конца. Волосы ее накрыли пах Корта.

– Господи, Филли! – выдохнул Корт, подавляя стон. – Ты делаешь это нарочно? Предупреждаю, если ты не остановишься, то скоро окажешься в руках безумца, помешанного на плотских утехах!

– Вот и хорошо, – поддразнила она его. – Потому что и я близка к такому же безумию!

Через неделю Корт уехал в Лондон, зная, что в Уор-бек-Хаусе его ожидают накопившиеся бумаги. Именно поэтому он отказался от мысли взять с собой Кита. Филиппу с сыном и леди Августой он ожидал через несколько дней.

Перед отъездом Корт сообщил Филиппе, что решил оставить Стэнли Томпкинсона. Он вынужден был признать, что причиной развала поместий было не воровстве и даже не отсутствие опыта. Как команда судна нуждается в капитане, так и управляющие, как бы толковы они ни были, нуждаются в хозяине. Филиппа была бесконечно обрадована этой новостью.

В первую неделю сентября Филиппа, Кит и обе титулованные вдовы благополучно прибыли в Лондон. В столице как раз начинался малый светский сезон. Встретившись после недельной разлуки в доме леди Гарриэт на Кавендиш-сквер, Корт и Филиппа обсудили предстоящий брак. Филиппа настаивала, чтобы оглашение было отложено: молва неминуемо возложит на нее вину за расторгнутую помолвку с Клер. Нужно пощадить самолюбие бывшей невесты Корта.

– Начинается сезон, и бедняжка сможет подыскать себе другого жениха, – уговаривала она Корта. – Ну и что же, что пока желающих не видно? Просто нужно дать ей время. Вот увидишь, прежде всего это будет лучше для нас.

Она стояла у окна, сквозь которое лился в комнату золотистый свет ранней осени. Корт не помнил, чтобы когда-нибудь прежде Филиппа выглядела такой счастливой. Элегантное домашнее платье цвета гиацинтов подчеркивало необычный цвет ее глаз. В неглубоком вырезе поблескивал золотой медальон, когда-то свадебный подарок, а теперь – знак воссоединения. Корт во второй раз торжественно возложил его на шею Филиппы. Это было в утро ее отъезда из Уорбек-Кастла в Сэндхерст-Холл.

– Значит, я должен ждать, пока Клер Броунлоу заарканит очередного глупца? – саркастически осведомился Корт. – Нет уж, я отказываюсь ставить наш брак в зависимость от этого. А если она засидится в девицах лет до сорока? Как ни наивны порой лондонские джентльмены, все же среди них не много таких олухов, как твой покорный слуга.

– Нет явления более редкого, чем джентльмен, смиренно признающий за собой недостаток ума, – заметила Филиппа со смехом.

Корт немедленно схватил ее в объятия и осыпал поцелуями.

– Корт, Корт! Я не предлагаю ждать, пока Клер Броунлоу произнесет брачный обет. С нас вполне будет достаточно ее обручения… или хотя бы какого-нибудь громкого скандала, который займет сплетников настолько, что им будет не до нас.

– А вот это здравая мысль. Насколько я знаю лондонский свет, очередной громкий скандал разразится не позже, чем через неделю.

– Милый, давай поговорим серьезно, – попросила Филиппа, перестав улыбаться. – Подождем хотя бы до бала у леди Гарриэт. Она собралась пригласить весь свет, хотя я и пыталась отговорить ее от этого. Знаешь, что она сказала мне? Что для нее важны лишь несколько знатных гостей, а остальные могут и не являться. Боже мой, она сама не знает, что делает! Да ведь самые знатные как раз и не придут!

– Это почему же? – спокойно осведомился Корт, снова заключив ее в объятия. – Все, кого пригласила твоя напористая свекровь, появятся. Вот увидишь, в гостях недостатка не будет. А если ты позволишь объявить о нашем предстоящем браке, то окажешься под моей защитой и покровительством. У меня не много друзей, зато влиятельных знакомых и деловых партнеров хватает. Да и среди моих недругов найдутся такие, кто придет из опасения рассердить меня отказом.

– Семья Броунлоу тоже имеет обширные связи, – возразила Филиппа, не желая сдаваться. – Если ты объявишь о своем намерении вступить со мной в брак даже раньше срока, когда-то назначенного для вашей с Клер свадьбы, найдется немало желающих выказать мне свое возмущение. Корт, пойми, у меня не настолько крепкие нервы, чтобы хладнокровно выдержать это. После случая в «Рокингемском аббатстве» мне и без того будет непросто появиться на балу. Прошу, подождем еще немного.

– Хорошо, подождем месяц, – заявил Корт безапелляционно. Неожиданная мысль вдруг пришла ему в голову, заставив широко улыбнуться. – Я могу подождать и дольше, если ты согласишься сегодня же перебраться в Уорбек-Хаус. Это будет вполне безобидно, если леди Августа согласится играть роль дуэньи.

– Из твой бабушки не вышло бы худшей дуэньи, будь она глухой, слепой и прикованной к креслу, – насмешливо воскликнула Филиппа. – Может быть, ты станешь утверждать, что она ничего не знала о нашей идиллии в Галлс-Нест? А как простодушно она моргала глазами на следующее утро после твоего возвращения в Уорбек-Кастл! Никогда не поверю, что она считает тебя скромником. Как по-твоему, почему на другой день за завтраком, когда Кит еще спал, она не отрывала взгляда от окна? Уж не потому ли, что ты бессовестно гладил под столом мои ноги?

– Я никогда бессовестно не гладил тебя! – возмутился Корт.

– Да неужто? Тогда что ты делаешь сейчас?

– Прикасаюсь, и только.

Удобно расположившись в коляске, Корт тронул упряжку гнедых. При этом он улыбался и был в самом приятном расположении духа. Да и как могло быть иначе?

В минувшую среду состоялся первый выход Филиппы в лондонский свет. В сопровождении свекрови она побывала на званом вечере у лорда и леди Холанд, Хозяйка дома также была замужем вторично, и в прошлом у нее тоже был развод. Филиппа ужасно нервничала, и никакие уговоры Корта не могли рассеять ее опасений. Она уверяла, что не каждую разведенную женщину принимают в свете. Впрочем, урожденная Элизабет Вессел, а впоследствии леди Вебстер, была известна тем, что бросила мужа ради любовника, с которым вот уже несколько лет жила в счастливом браке.

Их элегантно обставленный дом в Кенсингтоне считался чем-то вроде салона для членов партии вигов. Собирающееся там общество называло себя «Кружок из Холанд-Хауса» и состояло из политиков, писателей, художников и поэтов, в разной степени отмеченных талантом. Большинство джентльменов приходили с женами, но некоторые особенно благовоспитанные дамы не посещали этот дом.

В тот вечер салон леди Холанд был полон самодовольных интеллектуалов, надменных критиков и небрежно одетых поэтов. Филиппе гости показались интересными, но странными. Хозяйка оказалась особой живой и весьма эксцентричной. Она сразу потянулась к Филиппе как к родственной душе (к немалому смущению последней) и представила ее чуть ли не каждому гостю.

Филиппа вела оживленные беседы, требовавшие остроты ума и знания политики, и, очевидно, ей удалось недурно справиться с испытанием.

Когда Корт появился в салоне, он обнаружил, что Филиппу окружает толпа восхищенных поклонников. Вспомнив прежние ошибки, он подавил приступ ревности и увлек ее в сад. Филиппа была счастлива общим вниманием, и Корт порадовался за нее. Потом он принялся рисовать злые карикатуры на обаятельных джентльменов, и Филиппа от души смеялась. Они забрались в самую гущу сада, и он поцеловал ее. Их могли застать, и, случись такое, им пришлось бы пожениться срочно. Но Корта это не беспокоило.

Корт так глубоко погрузился в воспоминания, что едва не заплутал в незнакомой части Лондона. Пришлось достать записку Эмори Фрая с закорючками адреса и свериться с ней. Еще пара поворотов – и Корт оказался на нужной улице. Мысли его тотчас вернулись к Филиппе.

Он уступил ей не только в том, что согласился ждать свадьбы в течение месяца. Она попросила ничего не говорить Киту о том, кто его настоящий отец, по крайней мере до того времени, пока они поженятся. Мальчик мечтал, что опекун станет его новым папой, но все же разумнее не обрушивать все новости сразу на пятилетнего ребенка. А когда они станут одной семьей, они с Филиппой вместе расскажут сыну правду.

Корт дал себе торжественное обещание, что никогда и ничем не обнаружит перед мальчиком свое истинное отношение к Сэндхерсту. Кит вспоминал о «папе» с уважением, но, когда он представлял себе, как обнимет сына и скажет: «Я твой настоящий отец, Кит!», – душа его преисполнялась великой радости. Еще до Рождества ; мальчик узнает правду. И кто знает, не будут ли они к тому времени ожидать второго ребенка… брата или сестричку Кита…

Корт наконец увидел нужный номер дома (это было здание из красного кирпича, Харли-стрит, 12) и натянул вожжи. Настроение его было прекрасным. Он победил несправедливую судьбу, заново завоевав любимую женщину и ребенка. Тот, кто похитил их, просчитался и теперь гнил в могиле. Как тут было не вспомнить выражение «победитель получает все?

Рыжеволосый Слейни спрыгнул с запяток и рысцой подбежал принять вожжи.

– Смотри, чтобы упряжка не застоялась, – предостерег Корт, спускаясь на тротуар. – Можешь проехаться пару раз из конца в конец улицы. Полагаю, я не задержусь.

Здание было трехэтажным особнячком с высоко расположенным парадным, к которому вела чистенькая лестница. Рядом с дверью висела внушительная табличка: «Обедия Дернфорд, практикующий врач». И табличка, и отлично начищенный дверной молоточек говорили о достатке и стабильности, и это сразу расположило Корта, хотя он понятия не имел, чего ради Эмори Фрай вытащил его сюда. На стук появилась пышная экономка, его провели в холл безукоризненной чистоты, здесь пахло камфарой, каломелью, ртутной мазью. Корт прогнал сразу нахлынувшие на него воспоминания о полевом госпитале, в котором он провалялся несколько недель..

– Доктор ожидает вас, ваша милость, – объявила экономка с любезной улыбкой.

Они миновали пустую комнату с ширмой и кушеткой и подошли к кабинету в конце короткого коридора.

В кабинете не было ничего, кроме большого секретера и солидного стола вишневого дерева, за которым сидел столь же солидный мужчина. Один из ящиков секретера был открыт, и его содержимое – различные бумаги – разложено на столе. Прикрыв дверь, Корт заметил за ней несколько книжных полок с толстыми томами медицинских справочников, а в углу – человеческий скелет.

Обедия Дернфорд указал на простую скамью с высокой спинкой.

– Прошу присесть, ваша милость. Мистер Фрай предупредил меня о вашем визите, – сказал он и с утомленным вздохом опустился на стул. – Сигару?

Корт отрицательно покачал головой, и он достал одну для себя, не спеша обрезал кончик и начал попыхивать, раскуривая ее. Наконец доктор откинулся поудобнее и окутал себя облаком душистого дыма. Это был человек лет шестидесяти, лысый, как бильярдный шар. Его парик, довольно старомодного вида, был нахлобучен на череп скелета.

– Признаться, ваша милость, я ожидал вашего прихода гораздо раньше, – начал Дернфорд. – Поскольку вы так и не появились, я решил, что вам неинтересно, и перестал ждать.

– Все это звучит странно, – сдержанно заметил Корт. – Только два дня назад я узнал, что вы вообще существуете, мистер Дернфорд. В записке сыщика, которого я нанял для частного расследования, я прочел ваше имя и адрес, ничего больше.

– Речь идет о вашем друге, ныне покойном маркизе Сэндхерсте. Мне казалось, вас должны интересовать обстоятельства его смерти. – Доктор сплел пальцы на животе и продолжал со вкусом попыхивать сигарой.

– Он обращался к вам?

– Не только обращался, но и лечился у меня в течение полугода, вплоть до самого отъезда из Англии. Меня рекомендовал ему семейный врач Сэнд-херстов. – Дернфорд поджал губы, отчего его двойной подбородок забавно выпятился, и с некоторой задумчивостью продолжал: – Обычно я строго придерживаюсь правила, что болезнь пациента является врачебной тайной. Однако тут случай особый… молодой человек оставил мне письменное указание ответить на любые ваши вопросы в том случае, если вы, ваша милость, сочтете нужным их задать.

– Понимаю… Эмори Фрай что-то говорил мне о том, что Сэндхерст уже был смертельно болен к моменту бегства из Англии. – Корт расправил плечи и сильнее стиснул набалдашник трости. – Вы хотите сказать, что можете это подтвердить?

– Разумеется. Артур Бентинк умирал и знал это. Мой врачебный опыт говорил о том, что больше восьми месяцев ему не протянуть. Человек он был большого мужества, и я честно предупредил его о близкой смерти. Только сила воли позволила ему прожить дольше.

– Чем он был болен?

Дернфорд ответил не сразу. Он встал и несколько минут ходил по комнате. В конце концов он остановился перед Кортом и откашлялся.

– Я с величайшим интересом следил за вашим бракоразводным процессом, милорд, читал все статьи до одной… м-да. Должен признаться, меня поразили обвинения, выдвинутые вами против маркиза Сэндхерста, но я был связан врачебной этикой и не имел права голоса. В тот период Артур Бентинк предпочитал хранить в тайне свою болезнь, и мне оставалось только смириться с этим. Много позже, уже после его смерти, я получил письменное указание объяснить вам все. Милорд, маркиз Сэндхерст никак не мог соблазнить вашу жену. Он |; умирал от рака.

– Сэнди? От рака? – Корт порывисто поднялся. – Но ведь ему было всего-навсего тридцать!

– Это тот случай, милорд, когда заболевают еще в молодости. Редкий вид этой болезни, но в медицине он описан и изучен. Лично мне пришлось иметь дело еще с двумя подобными пациентами, но ни один из них не прожил и половину того, сколько прожил Сэндхерст. Он умер от рака яичек.

– Боже правый!

– Именно это дает мне основание утверждать, что маркиз Сэндхерст никак не мог находиться в незаконной любовной связи с вашей женой, милорд. Не стану ручаться за предшествующий период, но за шесть месяцев до отплытия в Венецию этот человек уже был физически не способен на половую близость. – Дернфорд развел руками с видом глубокого прискорбия. – Как видите, болезнь не из тех, о которых рассказывают знакомым.

Корт тяжело осел на скамью, глядя на врача с нескрываемым ужасом.

– Понимаю, ваша милость, – сочувственно кивнул доктор, – для вас все это явилось неприятным сюрпризом. Боюсь, мое время ограничено, очередной пациент уже ждет меня… но вы можете остаться здесь и немного прийти в себя. Думаю, в таком виде вам лучше будет не появляться на улице.

Он вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Корт даже не заметил этого. Он сидел, уставившись в одну точку. Слова Филиппы снова и снова отдавались эхом в его сознании. «…Сэнди просто хотел сказать мне что-то важное», «он просил держать это в секрете». С внезапной ясностью он понял, почему Филиппа и Сэнди обнимали друг друга, когда он разъяренным быком ворвался в «Четыре кареты». Это было не объятие любовников, а единение перед лицом большой беды. Должно быть, Сэнди только что сказал Филиппе, что умирает… а через несколько минут в комнату ворвался обезумевший от ревности муж, превратив трагедию в отвратительный фарс!

Скорее всего Сэнди пытался отговорить Филиппу от бегства. Хорошо зная вспыльчивость Корта, он предполагал, что постепенно тот остынет. Но Филиппе было всего восемнадцать, она была беременна и до полусмерти перепугана. Она не послушалась Сэнди, уверенная, что у Корта достанет жестокости расправиться с лучшим другом и развестись с ней. Но наибольший ужас вызывала у нее мысль, что, когда родится ребенок, он отнимет его у нее на законных основаниях. Вот почему она решилась бежать. Почему же Сэнди последовал за ней, а не умер, защищая свою честь? Потому что боялся, что его —мертвое тело подвергнут осмотру и постыдная болезнь будет обнаружена? Или потому, что решил защищать Филиппу от ударов судьбы, хотя бы то недолгое время, которое было ему отпущено? Так или иначе он. Корт, лишился жены и ребенка не потому, что был предан лучшим другом, а потому что верил, что все люди порочны по своей природе.

Корт откинулся на высокую спинку скамьи и закрыл глаза. Как странно, что итальянский герцог, покровитель Филиппы, безоговорочно поверил в ее безгрешность, а он до последнего времени продолжал считать ее вероломной. И еще он мечтал убить друга детства, который в это время медленно и мучительно умирал.

Что же получается, думал Корт с неизъяснимой тоской и болью, значит, газеты были правы, когда рисовали его исчадием ада? Ведь он и в самом деле выставил кроткую голубку дьяволицей! Он сам, своими руками погубил ее репутацию, чтобы потом ее же этим и попрекать! Уорлок, злой колдун… невозможно было придумать прозвища более меткого. Много лет он мечтал даровать Филиппе прощение и вот теперь спрашивал себя, достоин ли прощения он сам.

Корт поднялся со скамьи и направился к двери. Все время, пока он шел по коридору к дверям дома, спускался по ступенькам, в памяти его крутились несправедливые обвинения, которые он когда-то выдвинул против Филиппы и Сэнди.

Он совершил величайшую из возможных ошибок.

Филиппа простила его. Но сможет ли он сам простить себя? Возможно, лучше всего навсегда избавить ее от себя, уйти из ее жизни и из жизни Кита… но как решиться на это теперь, когда счастье стало возможным?

– Ваша милость, ваша милость!

Слейни ловко остановил упряжку рядом с медленно бредущим Кортом и замер в ожидании похвалы. Хозяин не удостоил его даже взглядом.

– Ваша милость, вот и я! Вы что, не слышите? Ваша милость!

Корт наконец повернулся в его сторону и взглянул на него такими пустыми глазами, что грум с тревогой подумал: только бы на него опять не нашло! Он протянул вожжи, но Корт даже не пошевелился, глядя прямо перед собой.

– Ваша милость! Неужто вы позволите мне собственноручно доставить вас домой!

Вся тревога рыжеволосого грума тотчас испарилась. Он издал пронзительный свист и щелкнул кнутом над головами коренников. Через минуту упряжка уже неслась по направлению к Уорбек-Хаусу.