Обещай мне

Глава 18

Давняя привычка сохранять хладнокровие независимо от обстоятельств помогла Корту прийти в себя к тому времени, когда он оказался дома. Добрейший Нэш открыл ему дверь и принял головной убор и перчатки.

– Ваша милость, мистер Фрай ожидает вас в кабинете, – сообщил он и добавил со значительным видом: – С ним неизвестная особа женского пола.

Корт только покачал головой, с неудовольствием предвидя со стороны сыщика новый сюрприз. Впрочем, 'возможно, Эмори Фрай ездил с женой за покупками и по дороге решил получить премию, причитающуюся ему за розыск доктора Дсрнфорда. Корт чувствовал странную Неспособность мыслить здраво, все как-то перепуталось у него в голове. Почему-то более всего его зани-, мал вопрос, сколь многое известно сыщику о болезни Сэндхерста, знает ли он, что тот был ложно обвинен.

– Я поговорю с ним немедленно, – сказал он дворецкому.

Эморн Фрай сидел на зеленой козетке у камина. В кресле рядом с ним восседала женщина лет пятидесяти, с необъятным бюстом и словно для пущего контраста – носом-пуговкой. Если это его жена, тупо подумал Корт, то во всем мире не найдется более неподходящей пары. Женщина была лет на пятнадцать старше Фрая и тяжелее фунтов на пятьдесят. Оба поднялись, когда Корт появился в дверях.

– Ваша милость, – Фрай наклонил голову. – Я взял на себя смелость без предварительной договоренности привести к вам миссис Пенни Гиббс. Я разыскал ее в Йорке. Мы прибыли в Лондон буквально пару часов назад, и я даже отложил устройство этой достойной леди в гостиницу. Я узнал от нее историю столь поразительную, что счел разумным немедленно познакомить вас с ней.

Корт повернулся к женщине, недоумевая, как ему пришло в голову отождествить ее с миссис Фрай.

– Рад знакомству, миссис Гиббс, – сказал он с бледным подобием улыбки. – Как поживаете? Как мило, что вы согласились нанести мне визит. Присаживайтесь, сделайте одолжение.

Корт был недоволен Фраем. Очевидно, богатство не пошло сыщику на пользу, если он колесит по стране в поисках интересных историй и даже привозит рассказчиков на дом. Меньше всего сейчас хотелось Корту слушать что бы то ни было. Но делать было нечего, и он решил разыграть роль радушного хозяина.

Корт скрестил руки на груди, приготовившись слушать, но спохватился и, ругая себя за непростительную рассеянность, обратился к сыщику:

– Прежде чем мы начнем, хочу воспользоваться случаем и поблагодарить вас, мистер Фрай, за то, что разыскали доктора Дернфорда. Ваши старания будут щедро вознаграждены.

– Уверяю вас, ваша милость, это излишне, – с достоинством ответил Фрай, сплетая пальцы на колене, облененном в дорогие, прекрасно сшитые брюки. – Ваше желание отблагодарить меня за хлопоты приятно греет мне душу, но позвольте напомнить: мои услуги уже оплачены в Венеции. – Он улыбнулся краешками губ и обратил взгляд к своей спутнице. – А теперь, если позволите, мы дадим миссис Гиббс возможность сообщить нам кое-что интересное. Уверен, вы не будете разочарованы.

Корт принял заинтересованный вид и повернулся к особе, разительно напоминавшей крепостную башню. На ней был ярко-оранжевый дорожный костюм и тюрбан того же цвета с длинным черным перышком, подчеркивающим ее внушительные пропорции. Однако улыбка гостьи была искренней, а глаза смотрели с простодушной прямотой.

Женщина разглядывала его с непосредственностью провинциалки и непонятным любопытством. Удовлетворившись осмотром, она кивнула.

– Вот, значит, вы какой будете, ваша милость… ага. Ладненько, задавайте свои вопросы, а я вам все как есть расскажу про Гиацинту Мур. Все, значит, как на духу.

Услышав имя матери Филиппы, Корт сильно вздрогнул и выпрямился.

– Не может быть! Вы были знакомы с Гиацинтой Мур?

– Это почемуй-то не может быть? Много годков я ее, раскрасавицу, знала. Изволите видеть, я у ней служила горничной, с того самого денечка, как приехала она, родимая, в Мур-Манор невестой, и до той ночки, когда Бог прибрал ее душу. – Миссис Гиббс покачала головой и исторгла из обширной груди вздох. – Не знала я да не ведала, что сталось с девчоночкой ее малолетней. Отписала раз да другой дяде ее, а только ответом он меня не удостоил. Другая, может, и подивилась бы, а я его больно хорошо знала, Кроутера-то.

Корт заметил, что колючие глаза сыщика пристально наблюдают за ним.

– Она говорит чистую правду, ваша милость, – с живостью подтвердил Фрай, встретив вопросительный взгляд Корта. – Я разыскал миссис Гиббс после того, как узнал у очевидцев пожара, что был еще третий выживший – женщина, горничная леди Гиацинты.

– Продолжайте, прошу вас! Не упускайте ничего!

– Да уж чего ради мне упускать, раз ехала сюда аж от самого Йорка, – добродушно согласилась женщина. – Одно горько, не так-то много я и знаю, чтоб все, значит, по полочкам вам разложить. И то спасибо, что жива осталась. – Она помолчала, и в глазах ее появилось отсутствующее выражение, как у человека, полностью погрузившегося в воспоминания. – Денек тот был на диво, ваша милость, лето стояло ни дать ни взять райское. Помнится мне, хозяйка тогда очень огорчалась, потому как остолоп этот негодящий, деверь ее, проходу ей не давал. Взбрело в его дурную голову приставать к ней со своей любовью! То – ущипнет ее, сердешную, то прижмет где, а она молчит, слово сказать боится. Очень она жалела сестрицу-то свою, Анну. А только дальше терпеть ей стало невмоготу, она возьми да и пригрози, что раскроет, значит, всю правду. Ох, и нелегко ей было такие слова говорить. Любила она мужа своего, ох как любила! Не мастерица я на красные слова, а скажу, что ничего для нее во всем свете не было, кроме, значит, мужа да доченьки. А этот олух царя небесного, Эразм 'Кроутср, вбил себе в дурную башку, что леди вроде нее станет шашни разводить с такой лошадиной задницей! – на минуту рассеянность сменилась в ней негодованием, и она плюнула, смачно утерев губы в знак своего полного пренебрежения к дяде Филиппы.

– Продолжайте!

– Да уж как тут продолжать, ваша милость? И язык-то не поворачивается, прости Господи. Ходил он за хозяйкой по пятам, все норовил лапать ее своими грязными ручищами – думал, дурак, что никто не видит. А как понял, что ничего ему, окаянному, не светит, так прислал он ей письмецо: приходи, мол, в беседку на закате, а если не придешь, скажу жене, что ты под меня подстилаешься. Такой охальник был, изволите видеть! Хозяйка ко мне: пойдем, Пенни, со мной, а то как бы худа не вышло. А я и рада была ей услужить. Думаю, если хозяин спросит, что да как, я уж ему такого порасскажу!

Миссис Гиббс ненадолго прикрыла глаза рукон, потом подперла щеку и склонила голову.

– Так вот, прихожу я к беседке-то… да чуток припозднилась. Ну, думаю, не иначе, как атот негодник уж распустил руки… ан нет, куда там. Вижу, стоит он перед хозяйкой, чудной такой: глаза выпучил, туда-сюда ими бегает – ну прямо дурачок деревенский. Хозяйка к нему с вопросами, а он молчит, ни гу-гу! Я уж было решила, что он умом тронулся, хотела на подмогу звать, а потом слышу, от дома крики, шум. Гляжу, а там… батюшки светы! Изо всех окон огонь пышет! И минуточки не прошло, а там уж была геенна огненная…

Миссис Гиббс перевела дух, открыла ридикюль и начала шарить внутри в поисках платка. Звучно высморкавшись и промокнув глаза, она продолжала, скорбно покачивая головой.

– Ноженьки подо мной подкосились, язык отнялся, ни вздохнуть не могу, ни охнуть. А хозяйка-то как закричит: «Девочка моя! Доченька!» – и ну бежать прямо в горящий дом. Ни я, ни чертяка этот бесполезный удержать ее не сумели… ах, ваша милость, ваша милость, до чего ж то были страшные минутки. Огонь ревет, из дома крики несутся – ни дать ни взять души людские в аду – а запах!.. Не дай Бог еще когда такое увидеть. Сколь ни проживу, а не забуду, вы уж мне поверьте. Сгорели они все, как есть сгорели, как головешки в костре, ни различить, кто где. И хозяин сгорел, и миледи, и сестрица ее, и все слуги до единого. Хоть бы кто уцелел!

– Филиппа уцелела, – тихо возразил Корт.

– Верно изволите говорить, – кивнула женщина, поднимая повлажневшие глаза. Утерев слезы, она заговорила снова, тоном глубокого благоговения. – Мне-то эа спасение своей жизни благодарить некого, окромя Господа Бога, а доченьку хозяйкину выручила няня Фанни Бидл. И ведь девчонка сама, а такое дело сделала, что и мужику не всякому по плечу. Выйти-то из детской им огонь не давал, так Фанни взяла девчоночку на руки да и прыгнула из окна. А этаж-то третий! Ну и свернула она себе шею, конечно… а ребеночек упал сверху да и остался живой.

– Миссис Гиббс, я вынужден задать вам вопрос, который весьма важен для меня и леди Филиппы. Прошу вас отвечать со всей откровенностью. Не старайтесь уберечь память мертвых, потому что судьбы живых зависят от того, что вы сейчас скажете. До конца ли вы уверены, что Гиацинта Мур ничем не провоцировала Эразма Кроутера на вольности?

– Ахти мне! – вскричала женщина, всплескивая руками. – Хозяйка-то? Да ей тошно было и смотреть на него!

– Благодарю вас от всей души, миссис Гиббс, – е чувством произнес Корт, поднимаясь. – Я уверен, леди Филиппа с радостью побеседует с вами. Вы даже представить себе не можете, как она будет счастлива узнать, что остался еще один свидетель пожара, а главное, что этот свидетель хорошо знал ее родителей! Не откажите мне в любезности, едемте вместе на Кавендиш-сквер.

– Повидать малышку Филли Мур! – ахнула женщина, вскакивая на ноги с проворством, удивительным ври ее габаритах. – Уж так-то я порадуюсь, ваша милость! После пожара она ведь и словечка не проронила. Я к ней и так, и эдак, а она молчит и вроде как не понимает, кто я такая. Думала я, может, похороны ее чуток расшевелят… оно и лучше, поплакать-то, чем сидеть день-деньской, точно неживая. А только она и там не ожила, и на гробы-то почитай не глядела, будто не ее это дело. Была у меня надежа, что мистер Кроутер разрешит мне о ней заботиться, да куда там! Он почитай что выгнал меня за порог. Сказал, что ему и одной служанки хватит. Негодящий он был, а не дурак. Соображал, какое мое об нем мнение. Одно мне чудно, чего ради он всех прочих повыгонял: и с конюшни работников, и садовников. Ну да ничего, не померла я, сестрица из Йорка приютила меня, – впервые с начала разговора женщина улыбнулась и добавила: – Там-то я и мужа своего встретила. Мы теперь держим постоялый двор и живем припеваючи, так что нету худа без добра.

Корт уже собирался отдать распоряжение насчет экипажа, как в дверь постучали, и Нэш осторожно сунул голову в дверь.

– Ваша милость, леди Августа послала узнать, составите ли вы ей сегодня компанию за чаем. Сегодня у нее с визитом леди Гарриэт, и они надеются обменяться новостями.

– Для начала я хочу, чтобы леди зашли ненадолго в кабинет. Я их кое с кем познакомлю.

В нетерпении он мерил шагами комнату, а когда появились обе титулованные вдовы, разочарованно нахмурился.

– А где же Филиппа? Я был уверен, что она тоже здесь.

– Как, разве ты не читал ее записку? – удивилась леди Гарриэт. – Я передала ее Нэшу с просьбой… да вот она, на столе! Филиппа уехала в Суррей. Дядюшка прислал ей письмо с приглашением взглянуть на то, как продвигаются восстановительные работы. Она выехала еще утром, взяв с собой Кита.

Холодный страх змеей шевельнулся в душе Корта.

– Вы хотите сказать, что отпустили Филиппу одну в Мур-Манор?

– А что тут особенного? Ведь с ней там будет ее дядя. В письме он написал, что дело движется очень быстро и настало время позаботиться о коврах, гардинах и прочих деталях внутреннего убранства.

– Чтой-то мне чудно, – вмешалась Пенни Гиббс. – Осьмнадцать годков прошло, а Мур-Манор, значит, все строится? Черепахи, что ль, его строят?

– На восстановление не было денег, – лаконично объяснил Корт. – Пожар оставил Филиппу без гроша, и ее опекун…

– Ах он, негодник! – страшным голосом перебила миссис Гиббс. – Да ведь леди Филиппа и после пожара была богатей богатого!

– Вот как! – хмыкнула леди Августа, приподняв брови. – Интересный, однако, субъект этот Эразм Кроутер.

– Я немедленно отправляюсь в Суррей! – заявил Корт, встретив взгляд бабушки, в котором прочел тот же страх, что мучил его самого.

Внезапное предчувствие большой беды заставило его содрогнуться, но он взял себя в руки. Пока готовили экипаж, он сохранял хладнокровие, но когда настало время отправляться, почувствовал, что не в силах больше сдерживать ужас и ярость. Эмори Фрай, вышедший проводить его вместе с другими, пытался предложить свою помощь, но Корт ответил решительным отказом.

– Оставайтесь с миссис Гиббс. Устройте ее и ждите моего возвращения. С леди Филиппой все будет в порядке. Когда она вернется, мы устроим ей встречу с бывшей горничной матери.

В эту ночь сон бежал от Филиппы. Особняк все еще был в лесах, и дядя устроил ее в башне, той самой, что одна уцелела после пожара. Здесь было неуютно, но Кит заснул сразу, как только коснулся головой подушки. Сейчас он мирно посапывал под грубым одеялом на соломенном тюфяке. В ногах у него, спрятав нос в лапы, устроился Fancuillo.

Они прибыли в поместье поздно вечером и поужинали вместе с дядей. Он лез из кожи вон, чтобы их развлечь. Однако присутствие дяди тревожило и смутно пугало Филиппу. В который уже раз она напомнила себе, что этот грубоватый, неуклюжий и неряшливый человек – единственная нить, связывающая ее с прошлым. Все было напрасно. Ей не нравилась его манера держаться и одеваться, раздражало вечное ворчание. Но дело было даже не в этом. Филиппа давно простила дядю за то, что он когда-то бросил ее на произвол судьбы, но… она боялась его.

Впрочем, не только общество Кроутера выбило ее из колеи. С той самой минуты, как она ступила на каменным пол башни, ее охватило зловещее чувство обреченности. Зачем она приехала сюда одна? И Филиппа решила уехать утром.

Наконец она впала в беспокойную дремоту, но вскоре очнулась от странного звука. Fancuillo жалобно скулил, временами потявкивая. Увидев, что она проснулась, терьер спрыгнул с кровати и бросился к двери, потом вернулся и просительно заглянул ей в глаза. Потом снова бросился к двери, встал на задние лапы и принялся царапать ее когтями. Поскуливание перешло в лай.

– Что с ним, мама? – спросил Кит сонно.

– Не знаю, милый. Она зажгла свечу.

– Странно, – рассуждала она про себя, – обычно твой маленький друг не просится на улицу по ночам… что-то его встревожило. Я пойду посмотрю.

Стоило только ей приоткрыть дверь, как из щели потянуло знакомым и отвратительным запахом, едким запахом дыма.

Пожар!

Филиппа захлопнула дверь и привалилась к ней спи-иой, хватая ртом воздух. В сознании мгновенно воцарилась пустота. Пустота была и вокруг, и ее стремительно заполнял ледяной ужас. От него немели кончики пальцев, отнимались ноги.

Пожар! Пожар! Пожар!

Но где же мамочка и папочка? Без них она пропадет!

– Что случилось, мама? – послышался детский голос как будто из бесконечной дали. – Куда убежал Fancuillo?

Филиппа рывком повернулась и в недоумения уставилась на незнакомого мальчика.

Она не может сейчас разговаривать с ним! Ей нужно как можно крепче ухватиться за нянину руку! Боже, она уже слышит треск горящего дерева, чувствует жар подступающего пламени! «Я боюсь! Я боюсь!» – мысленно повторяла Филиппа своей юной няне.

– Мамочка! – снова окликнул Кит с длинным зевком. – Давай я сбегаю разыщу щенка и приведу его обратно.

Он откинул одеяло, посидел, мотая босыми ногами, зевая и потягиваясь, и приготовился спрыгнуть на пол. Это вывело Филиппу из шока.

– Нет, Кит, милый! – закричала она, разом приходя в себя.

Странный колеблющийся туман подступил снова, ус» рожая заполнить сознание, но она оттеснила его.

– Оставайся пока в постели! – приказала она и подошла к окну.

Окно было как раз такое, какие бывают в башнях – узкое, как щель. За ним стояла пасмурная ночь, безлунная и беззвездная. Ничего, кроме мрака. Никто еще не понял, что начался пожар. Филиппа почувствовала, что заперта в клетке, и с трудом подавила истерические рыдания. Туман снова поглотил ее.

«Все будет хорошо, малышка. Все будет прекрасно, – сказала Фанни. – Просто закрой глаза и не смотри. Тебе ничего не надо делать, Филли, только изо всех сил обнимать меня за шею…»

Рука Филиппы потянулась, открыла окно, потом отдернулась – и туман расступился, давая возможность здраво мыслить. Они не могут выпрыгнуть из окна! Оно слишком узко не только для нее, но даже для Кита! Может быть, и к лучшему… потому что если бы они все-таки прыгнули, то погибли бы наверняка. Филиппа закрыла лицо дрожащими руками и приказала себе: думай!

Дожидаться помощи здесь? Нет смысла. Откуда взяться помощи? Здесь, в башне, только он (она так и подумала с ужасом «он» – как о каком-то порождении зла) и его наполовину глухая экономка. Единственный пугь к спасению – узкая винтовая лестница.

Филиппа бросилась к кровати, опустилась на колени перед сыном и крепко обняла его. Ее сотрясала крупная дрожь, и это напугало мальчика. И страх в его глазах заставил ее действовать.

– Ты должен внимательно меня выслушать, милый, – начала она, прилагая неимоверное усилие, чтобы голос не дрожал. – В башне пожар, но мы выберемся. Нельзя бояться. Мы будем вести себя, как взрослые разумные люди, и просто спустимся по лестнице. Другого выхода нет. Ты понимаешь?

Мальчик кивнул. Филиппа вернулась к столу, взяла кувшин с водой.

– Не пугайся, милый, я оболью тебя водой. Так нужно, ведь огонь боится воды.

Когда холодная вода окатила его. Кит подскочил, но не издал ни звука. Остаток Филиппа вылила на персидскую шаль и закутала в нее сына.

– Вот так и держи ее, милый. Ты ведь понимаешь, почему это нужно? Нам может встретиться дым, даже огонь, поэтому старайся дышать через шаль.

– Хорошо, мама, – пообещал Кит. Судя по всему, мальчик все еще не представлял себе, как велика опасность.

– Я не шучу! – – с необычной резкостью произнесла Филиппа, присела и заглянула Киту в глаза. – Запомни, что я сейчас скажу: что бы ни случилось, не убирай от лица шаль. Не убирай от лица шаль! Ты понял или нет?

– Si, mamma, – ответил мальчик, и по тому, что он перешел на итальянский, она поняла: предостережение достигло цели.

На дне тазика для умывания было немного мыльной воды. Филиппа намочила простой хлопчатобумажный халат, благодаря провидение за то, что он не из шелка, обвязала его вокруг головы, прикрыв нос и рот, взяла подсвечник. Без свечи им не обойтись: на лестнице даже днем было сумрачно, а ночью, должно быть, темно, как в могиле.

– Возьми меня за руку, carissimo, —обратилась она к Киту. – Обещаю, что буду держать тебя крепко.

– И я тоже буду держать тебя крепко, – торжественно пообещал Кит, – и ни за что не отпущу.

Филиппа сделала глубокий вдох, набираясь мужества, и пошла к двери, ведя за собой сына. У двери она остановилась.

– Когда мы выйдем на лестницу, может быть, там окажется много дыма, и тогда мы не увидим ступеньки. Нам придется идти по стене, чтобы плечо все время касалось камня, понимаешь? Просто спускайся шаг за шагом и не выпускай моей руки.

Вместо ответа Кит только кивнул.

– Что бы ни случилось, не вздумай повернуть назад. В спальне нам не спастись Даже если туда не доберется огонь, мы задохнемся от дыма. Не бойся, иди все вниз и вниз, потому что другой дороги нет. И еще, не спеши. Бежать нельзя, чтобы не споткнуться и не скатиться с лестницы. Мы просто будем идти так быстро, как сможем.

Башня была самой старой частью дома. Когда-то на месте Мур-Манора стояла крепость, впоследствии превращенная в поместье, и только эта башня осталась от прежних времен. Сделанная из грубого песчаника, она представляла собой укрепление, задуманное с единственной целью – преградить врагу доступ к осажденным. Именно потому лестница была так узка и неудобна. Нападающие могли подняться по ней только цепочкой, и те, кто укрылся в башне, расправлялись с ними поодиночке.

Филиппа думала: если пожар захватил только верхние этажи, им повезло. Но что, если случилось худшее? Если пожар начался внизу? Тогда они спускаются навстречу смерти!

Новая волна ужаса окатила ее. Воля к жизни, казалось, испарилась, и она хотела только забиться в угол, уткнуться лицом в колени и ждать, ждать – чего? Все равно, лишь бы не открывать эту дверь в ад! Что же делать?

«Не бойся, Филли! – сказал ласковый женский голос из глубин ее памяти. – Мама и папа здесь, с тобой, и ничего страшного не случится».

Неожиданно на Филиппу снизошло чувство глубочайшего спокойствия и уверенности. Она протянула руку и взялась за щеколду, облегченно вздохнув: металл был все еще прохладен, и это означало, что огонь не успел подступить вплотную.

Когда дрожащее пламя свечи осветило узкую лестницу, стали видны струйки дыма, поднимающиеся снизу, из кромешной тьмы. Они вползали по ступенькам, как блекло-серые змейки, парили под потолком. Пламени не было видно.

Из темноты выпрыгнул Fancuillo. Щенок нисколько не был испуган и, казалось, воспринимал происходящее, как забаву. Он радостно тявкал и всем видом приглашал хозяев следовать за собой. Это подбодрило Филиппу, и она потянула Кита на лестничную площадку. Дверь в спальню она плотно прикрыла, чтобы уменьшить тягу, мысленно произнесла молитву о счастливом избавлении и первой начала спускаться по крутым ступенькам.

Первое, что бросилось в глаза Корту, когда он рас-ахнул дверь башни, были ярко-оранжевые языки пламени. От притока свежего воздуха они высоко взметнулись вверх, и Корт быстро захлопнул дверь.

Поначалу он не мог понять, что происходит. Столы, стулья, скамейки – все, что составляло скудную меблировку нижнего этажа, было свалено в кучу и подожжено. Пламя ревело неистово, словно во время лесного пожара, и уже успело прожечь дыру в потолке. Башня превратилась в вытяжную трубу и вскоре неизбежно должна была стать адским горнилом.

Перед этим гигантским костром стоял с факелом в руке Эразм Кроутер. Он смотрел на Корта, вытянув шею и не мигая. Должно быть, он не ждал гостей и растерялся.

Корт сделал шаг, и дядя Филиппы метнулся к лестнице, ведущей на верхние этажи, загородив ее своим телом. Он безумен, с ужасом подумал Корт. Кроутер пританцовывал на месте, словно шут, проделка которого удалась. В колеблющемся отсвете огня глаза его горели злобным торжеством.

В этот момент в башню ворвался Слейни, задержавшийся снаружи, чтобы привязать коренников к коновязи.

– Уходи! – крикнул Корт, отступая на шаг, но не оборачиваясь. – Возьми в карете пистолет! Отстегни полог и неси сюда!

Не задавая вопросов, Слейни исчез, и Корт снова навалился на дверь.

– Фу ты ну ты, какой он грозный, наш Уорлок! – Эразм Кроутер засмеялся лающим смехом. – Хочешь не хочешь, голубчик, а придется тебе подождать у двери. Видишь ли, в комнате было прохладно, и я решил немного ее обогреть. Какая жалость, что моя племянница и ее сорванец не могут погреться у огня… впрочем, что это я? Они скоро согреются получше нас с тобой!

Последняя фраза заставила Корта потерять всякое самообладание. С бешеным ревом он ринулся через комнату.

– Прочь с дороги, ты, сумасшедший ублюдок! До этой минуты ему казалось, что он знавал в жизни все степени ненависти, но то, что он чувствовал сейчас, было ненавистью поистине адской, было непреодолимой жаждой убийства. Стереть с лица земли этого мерзавца! Убийца, вор, обманщик, лишивший маленькую беззащитную девочку и родителей, и дома, и денег! И все это в угоду чему? Собственной похоти!

Кроутер попятился вверх по лестнице, но не уступил дорогу. Наоборот, он начал размахивать перед собой факелом, дико крича:

– Не подходи! Не подходи, а не то я подожгу и тебя! То-то славно ты будешь гореть да потрескивать… совсем как этот идиот, Филипп Мур! Тот тоже думал, что спасет Филиппу… – Он снова разразился смехом, кудахтая как курица. – Ах, ваша милость, вы меня поймете, если я скажу, что не мог, никак не мог позволить ему жить. Пока он жил. Гиацинта не желала иметь со мной ничего общего. Я был для нее развратником, а он – сосудом добродетели. Ханжа! Лицемер! Будь он добродетелен, он бы отдал жену мне! Так нет же, он цеплялся за нее, он мне мешал, и пришлось покончить с ним навсегда… – Кроутер ненадолго перестал махать факелом и как будто задумался. – Какой был план, Уорлок, какой план! Моя сладкая красотка осталась бы жива, чтобы оплакивать безвременно погибших. И я был бы жив, чтобы утешить ее…

Корт дюйм за дюймом продвигался вперед, но когда подошел к безумцу совсем близко, Кроутер ткнул ему в лицо факелом, едва не опалив волосы, и он вынужден был отступить.

– Теперь я вижу, что ты такой же идиот, как и Филипп! – прорычал дядя Филиппы. – Нет, ты еще глупее, хоть ты и Уорлок! Будь ты умен, ты бы сообразил, кто оставил тебе анонимное письмо. Что за дурак тот муж, который за шесть лет не сумел разобраться, кто подкинул ему в постель тряпку Сэндхерста!

Корт был потрясен. Правда, по дороге в Мур-Манор он уже смутно догадывался, чьих рук делом была грязная анонимка, но тогда он слишком беспокоился за Филиппу и сына, чтобы всерьез задуматься над этим.

– Как я ненавижу вас всех! – продолжал Кроутер в неистовстве. – Я знал, знал, что девчонка рано или поздно все вспомнит, и я сделал бы в тысячу раз больше, чтобы предотвратить это. Я надеялся, что ты, ревнивый болван, обезумеешь настолько, что сразу прикончишь обоих в «Четырех каретах», но только дельце не выгорело… жаль! Ну да и ладно, эти двое сбежали в Италию, где у них был хлопот полон рот – не до воспоминаний. И все бы хорошо, но мозгляк Сэндхерст возьми да и помри, а Филиппа возьми да и вернись в Англию. Что тут было делать бедному старому Эразму? Только позаботиться о племяннице раньше, чем она вспомнит. Да и ты тоже хорош, Уорлок! Взбрело тебе в голову затеять эту стройку! Тебе что, жить было негде? На кой черт тебе сдались эти развалины? Ведь жил я тут, никого не трогал – нет, всем дело до старого Эразма, всем дело до его денежек!

Корт продолжал незаметно приближаться, приготовившись при первом удобном случае выбить факел ударом трости. Ему послышался странный, смутно знакомый звук, заглушаемый ревом пламени. Он не успел еще сообразить, что это, как с задымленной лестницы, неистово лая, мохнатым шариком скатился Fancuillo. He медля ни секунды, щенок вцепился в штанину Кроутера и начал трепать ее, рыча и подвывая. Тот никак не ожидал нападения и на секунду отвлекся.

Корту этого хватило. Он выставил трость наконечником вперед и со всей силой нанес Кроутеру удар в грудь. Раздался хруст треснувшей кости. Глухо ухнув, Кроутер навзничь повалился на каменный пол. Падая, он ударился головой о стену и остался лежать недвижим. Корт даже не взглянул на него, чтобы проверить, жив ли он еще. Он переступил через неподвижное тело и поднял факел. Fancuillo поскуливал у закрытой входной двери. Корт свистнул, чтобы привлечь его внимание.

– Ко мне, малыш! – крикнул он, похлопывая по ноге. – Ищи своего хозяина! Ищи Кита!

Услышав знакомое имя, щенок понесся по ступенькам вверх.

– Филиппа! Кит! – звал Корт, перепрыгивая через две ступеньки. – Где вы? Вы меня слышите?

Лестница была крута, и прыжки отозвались острой болью в ноге, но Корт даже не обратил на это внимания.

– Филиппа! Кит! Вы живы?

– Signore! – наконец послышалось сверху. – Signore, мы здесь, наверху!

Через несколько мгновений раздался захлебывающийся кашель, а потом хриплый голос Филиппы:

– Кит… милый, беги вниз! Беги! Я… я скоро… там твой отец, он поможет…

Корт ощутил прилив сил и уже через секунду оказался рядом с обоими. Мальчик склонился над Филип-пой и тянул ее за руку, стараясь поднять. И она, и Кит были едва различимы в тонкой пелене дыма, но было видно, что лица их прикрыты.

– Еще немного! – пробормотал Корт, борясь с удушьем. – Филли, нельзя останавливаться! Здесь слишком круто, я не смогу взять тебя на руки. Осталось совсем немного!

Сотрясаясь от кашля, Филиппа судорожно ухватилась за протянутую руку и с неимоверным усилием поднялась.

– Кит, пригнись как можно ниже и иди за щенком, – приказал Корт. – Нас не жди, мы справимся сами. Ты и моргнуть не успеешь, как мы все будем в безопасности. Только смотри не снимай шаль с лица!

Мальчик не стал тратить время на возражения, пригнулся к самому полу и почти на четвереньках пополз вниз. Корт, поддерживая Филиппу, шаг за шагом спускался за ним. Чем ниже, тем сильнее становился жар. Дым теперь шел и снизу, и сверху, и вскоре вообще невозможно стало различить что-либо. В какой-то момент пелена вокруг заколебалась – очевидно, открылась входная дверь.

Раздался треск, такой оглушительный, что Корт решил: обрушился потолок – и похолодел от ужаса за Кита. Но за грохотом последовала короткая вспышка, и он узнал пистолетный выстрел. Тело Филиппы напряглось под его рукой.

– Ваша милость, ваша милость, где вы? – донесся едва узнаваемый голос Слейни. – Сюда, ваша милость! Я здесь!

Наконец они достигли разоренной комнаты. Громадный костер пылал, и в его свете виднелась фигура грума с пистолетом в опущенной руке. Он стоял над телом Эразма Кроутера.

– Каков сукин сын! – воскликнул он возбужденно, показывая стволом в сторону тела. – Бросился на меня, что твой медведь! И уж он меня подмял бы, кабы не пистолет!

И спасатели, и спасенные выбрались наконец из башни. Чуть дальше виднелся особняк, весь в лесах. Та его часть, что примыкала к башне, уже занялась, к ней бежали, перекликаясь, какие-то люди с ведрами. Убедившись, что все четверо, в том числе храбрый маленький терьер, не пострадали, Слейни бросился тушить пожар.

Некоторое время они просто лежали в росистой траве, хватая ртом свежий воздух. Корт развязал тряпки на Ките и Филиппе. Филиппа кашляла, и все это время Корт держал ее в объятиях, шепча что-то утешительное. Чуть поодаль Кит хрипловато хихикал, тиская Fancuillo.

Наконец Филиппа затихла и, пошатываясь, поднялась. Корт тоже поднялся и обнял ее. Она будто не замечала этого. Она смотрела на языки пламени, выбивающиеся из окон башни.

Ее странное оцепенение встревожило Корта. Вдруг она простерла руки к чему-то невидимому. По лицу, оставляя в тонком слое копоти влажные дорожки, покатились слезы.

– Человек с факелом! – жалобным детским голосом выкрикнула она. – Теперь я знаю, кто это был! Мой дядя Эразм! Мы видели его с верхней площадки лестницы, Фанни и я. Он поджигал гардины и гобелены в гостиной. Он шел прямо к нам, такой страшный, с этими безумными глазами… а потом я услышала папин крик: «Филли! Филли!» – и все… я только помню один большой живой факел. О Господи! Господи! О Боже правый! Нянюшка прикрыла мне глаза рукой, потащила меня за руку в спальню и закрыла дверь… а потом было открытое окно… за окном мама звала меня: «Девочка моя! Доченька!» Боже, как она страшно кричала!

Филиппа заплакала навзрыд, но Корт понял, что это были слезы облегчения.

– Корт, милый! Теперь я знаю, что они любили меня! Ты слышишь, мои мама и папа любили меня! Они погибли, пытаясь меня спасти! – дальнейшее невозможно было разобрать за душераздирающими рыданиями.

– Тише, тише! – шептал он, покачивая ее в объятиях, как ребенка. – Вот и хорошо, что ты все вспомнила. Мерзавец добился этого, сам того не желая. Теперь все будет хорошо.

– Ну что же ты, мама? – с тревогой восклицал Кит, тоже обнимая ее. – Ведь все уже кончилось! Мы в безопасности, grand signore и Fancuillo спасли нас. Тебе больше не нужно плакать, мама. Ну пожалуйста!

– Я знаю, милый, я знаю, – пролепетала Филиппа, крепко прижимая к себе сына. – Мне больше никогда не придется плакать.

Корт хотел сказать ей что-нибудь удивительно красивое, волшебные слова, которые убедят ее в его любви, и, как обычно, не сумел. В минуты величайших потрясений слова ускользали от него, оставались только чувства, поэтому он просто обнял жену и сына.

Тремя днями позже Филиппа, сидя в постели, недоумевала, почему Корт не спешит явиться к ней с визитом. В ту страшную ночь он отвез Филиппу и Кита в Лондон, на Кавендиш-сквер. Кит заснул в дороге, а Филиппа говорила и говорила. Потрясение, пережитое ею, открыло шлюзы памяти, и она вспомнила все. В мельчайших деталях она описала мать и отца, удивляясь тому, что живы эти драгоценные подробности в ее памяти. Образы родителей были яркими, казалось, только вчера все они дружно праздновали ее шестилетие Удивительно, но родители оказались именно такими, какими она рисовала их в детстве, маленькая сиротка, из милости принятая в приходский пансион: отец – высокий, привлекательный и мужественный, мать – красавица, исполненная доброты.

Уже занималось утро, когда Корт отнес спящего Кита в детскую. Леди Гарриэт помогла Филиппе переодеться, а Корт сам уложил ее в постель, заявив, что не уйдет, пока не увидит, как она уснула. Потому последним, что видела в тот день Филиппа, – было его лицо, полное нежности.

Но с тех пор он как в воду канул.

Зато на другой день к Филиппе, пусть и неохотно, был допущен Эмори Фрай, вежливый молодой человек, слишком хорошо одетый для сыщика. Он привел с собой гостью, заявив, что таково было распоряжение герцога Уорбека. Как только взгляд Филиппы упал на улыбающееся лицо женщины, она узнала горничную матери, Пенни Лонгли. Воспоминание вызвало новый поток слез, но Филиппа отказалась подчиниться приказу врача и не отпустила Пенни.

Эмори Фрай сказал, что разыскал миссис Гиббон урожденную Пенни Лонгли, не по собственной инициативе, а исключительно по просьбе Доминико Флабианко, и передал письмо, собственноручно написанное итальянским аристократом. Содержание письма глубоко тронуло Филиппу. Герцог Падуанский, Венецианский и Веронский оказался настоящим и надежным другом.

На другой день Пенни Гиббс явилась вновь. В течение нескольких часов Филиппа беседовала с ней, выспрашивая все, что только могла помнить бывшая горничная о своих хозяевах и о судьбе кроткой и бессловесной Анны, тетушки Филиппы и жены злосчастного Кроутера. Разговор был полон счастливых и горестных минут, и к концу его обе собеседницы были опустошены, за что заработали выговор от добряка врача…

Стук в дверь отвлек Филиппу от воспоминаний. Леди Гарриэт энергичным шагом подошла к ее кровати.

В руке она держала толстенную газету, очевидно, «Таймс». Филиппа посмотрела на нее вопросительно.

– Ты не можешь себе представить, дорогая, как взбудоражен весь высший свет, – объявила леди Гарриэт торжествующим басом. – Буквально в каждой газете, включая «Морнинг пост» и «Стандард», появилось некое заявление. С пресловутым избранным кругом такое творится! Прочти скорее, а потом можешь вставать и одеваться, доктор наконец разрешил тебе выйти. Кое-кто уже явился с утренним визитом, чтобы быть в числе тех первых, кто скажет: «Добро пожаловать в лондонский свет». Удивительно, как люди переменчивы… но это и к лучшему. Я уже распорядилась насчет чая, так что можешь особенно не торопиться.

Прежде чем Филиппа сумела вымолвить в ответ хоть слово, леди Гарриэт покинула спальню.

Все это было в высшей степени странно. Озадаченно хмурясь, Филиппа подняла газету. Что могло так поразить леди Гарриэт в утренних новостях?

«Герцог Уорбек приносит открытое извинение маркизе Сэндхерст».

Заявление гласило:

«Шесть лет назад я, Кортни Шелбурн, герцог Уорбек, выдвинул публичное обвинение против Филиппы Гиацинты Мур, с которой прожил в браке всего два месяца, и Артура Бентинка, маркиза Сэндхерста, моего давнего и близкого друга. Заявляю, что оба обвинения не имели под собой никаких оснований, как то выяснилось лишь в самое последнее время. Не могу выразить, как я сожалею о своих поступках шестилетней давности, особенно о том, что позволил себе подать судебный иск, основываясь не на фактах, а на одних только подозрениях.

Тем самым я признаю, что опорочил жену без достаточных на то оснований. Я снимаю с леди Филиппы, в настоящее время маркизы Сэндхерст, обвинение в нарушении брачного обета. Признаю, что побудительным мотивом к отъезду в Венецию явилось одно лишь невинное стремление ухаживать за умирающим Артуром Бентинком.

Я, Кортни Шелбурн, герцог Уорбек, публично заявляю: ответственность за развод и его последствия лежит целиком на мне. Приношу свои самые искренние и глубокие извинения маркизе Сэндхерст и надеюсь, что со временем она найдет в себе достаточно милосердия, чтобы простить мой проступок. Сознавая, что деньги не в состоянии залечить душевные раны, я все же покорнейше прошу маркизу Сэндхерст принять 180 000 фунтов стерлингов в попечительский фонд недавно основанного ею в Челси частного женского пансиона прогрессивного направления».

Филиппа перечла заметку не менее пяти раз, не в состоянии до конца поверить в то, что видели ее глаза. Слова, которые она жаждала услышать в течение бесконечно долгих шести лет, – они были сейчас перед ней, и каждый, буквально каждый мог их прочесть! Однако к радости примешивалось огорчение: Корт восстановил ее доброе имя, но ценой собственной репутации. Он, с его болезненной гордостью, пожертвовал честью и самолюбием, чтобы обелить ее в глазах света!

Теперь она понимала, почему он не появился в Сэндхерс-Хаусе уже на другое утро. Непонятным образом он сумел выяснить подробности болезни Сэнди. А она-то переживала по поводу его внезапной холодности! Должно быть, в это самое время он изнемогает от стыда за свое поведение в «Четырех каретах».

Но почему он не понимает, что это никак не оттолкнет ее? На самом деле она любила его сейчас более, чем когда бы то ни было, более, чем в юности. Тогда она была слишком молода и многого не понимала. Ее ослепил красивый аристократ, но что она знала о нем? Для нее он был воплощением силы и авторитета, а душа его была неведома ей. О, если бы они тогда поделились друг с другом своими мрачными тайнами! Они много страдали и потому не верили людям. Что ж, они шли друг к другу трудным и долгим путем.

«Корт, как же ты не прав! – думала Филиппа. – Ты стыдишься своих недостатков, не сознавая, что любят не за что-то, а вопреки! Если бы только ты мог понять, что твое несовершенство делает тебя человечнее, ближе. Я люблю все твои шрамы, на теле и на душе. Я счастлива, что ты – это ты!»

Она отложила газеты. Рассиживаться было некогда. Итак, сначала она примет тех, кто явился с визитами, потом она подумает, как вернуть Корта из добровольной ссылки.

Позже в тот же день в Сэндхерст-Хаус спешно прибыла виконтесса Рокингем. Поскольку она взяла себе за правило следить за прессой и выписывала множество утренних газет, у нее было при себе несколько вырезок заявления Корта. Белль пребывала в весьма приподнятом настроении, но приподнятость сменилась искренним сочувствием, когда Филиппа призналась, что не видела виновника светской суматохи с самого пожара в Мур-Маноре. Зная поразительную неуступчивость (если не сказать ослиное упрямство) Корта в вопросах, касающихся самолюбия, она предложила обратиться за содействием к Тобиасу и заверила подругу, что все разрешится к лучшему.

На другой день Филиппа махнула рукой на условности и отправилась в Уорбек-Хаус, намереваясь объясниться с Кортом. В глубине души она опасалась, что его не окажется в Лондоне. И верно, дома была только леди Августа, которая забросала Филиппу вопросами о предстоящем бале у леди Гарриэт.

Наконец терпение Филиппы лопнуло.

– Итак, бабушка, что вы думаете о сегодняшней газетной статье? Я имею в виду публичное извинение Корта.

– Публичное извинение Корта? – переспросила вдовствующая герцогиня, простодушно округляя глаза. – Дитя мое, да ведь я не читаю газет! Заглянешь в них – и сама не заметишь, как подтвердятся твои наихудшие подозрения относительно несовершенства человеческой природы. Что касается моего внука, он поставил меня в известность, что в этом сезоне будет проживать в другом городском доме. Так что ты можешь приезжать в Уорбек-Хаус в любое время, не опасаясь пересудов. Ну разве это не славно?

– Да что тут может быть славного?! – вскричала Филиппа в отчаянии. – Он что же, собирается избегать меня до конца жизни?

Со спокойствием, способным взбесить святого, леди Августа налила чай в чашку.

– Мой внук! – фыркнула она. – Шесть лет он денно и нощно скрежетал зубами, вынашивая ужасающие планы мести. Чего только не приходило в его непробиваемую голову! Если чутье меня не обманывает, он приобрел «Белокурую ведьму» только для того, чтобы однажды отплыть на ней в Венецию. – Старая аристократка безмятежно улыбнулась. – Таков уж он, наш Кортни. Полагаю, последующие шесть лет он потратит на глубокое и неизбывное раскаяние. С самого детства для него было только «все– или ничего», а это всегда обходится дорого. Если он вознамерился носить вериги и посыпать голову пеплом, то будет заниматься этим истово, как никто другой.

– Значит, теперь ему больше нет дела до Кита? Раскаяние для него важнее родного сына?

– – Дорогая моя, он думает, что не достоин быть отцом. Он заявил мне, что Киту будет гораздо лучше с отчимом, которым он сможет гордиться. Мол, мальчику нужен образцовый отец, джентльмен до кончиков ногтей, благородный душой и поступками, и так далее, и тому подобное. Одним словом, ему нужен второй Артур Бентинк.

– Ах так! – вспылила Филиппа. – Ну так знайте, что лично я не намерена ждать еще шесть лет, пока этот идиот до кончиков ногтей не перестанет упиваться самоотречением! Довольно и того, что у Кита в течение нескольких лет не было отца. А мне… мне нужен муж!

– О! – одобрительно воскликнула вдовствующая герцогиня. – Приятно слышать столь разумные речи. Однако что же ты собираешься предпринять, дитя мое?

Филиппа прикусила губу, мысленно перебирая возможные варианты.

– Я думаю… нет, я знаю, как поступлю! – Она поднялась, подхватила со стола ридикюль и чмокнула леди Августу в лоб. – Буду с нетерпением ждать встречи с вами на балу, бабушка.

– Что же ты, вот так и уйдешь? – возмутилась старая аристократка, ловя ее за руку и удерживая с неожиданной силой. – Ваша бабушка слишком стара, чтобы подолгу пребывать в неведении. Это изнуряет. Не хватало еще умереть от любопытства!

– Ну хорошо, хорошо, – засмеялась Филиппа. – Не стану вас мучить. Но вам придется изменить своей привычке не прикасаться к газетам. Прочтите хотя бы пятничные.

– Газеты? – леди Августа приподняла брови. – Уж не собираешься ли ты?..

– Собираюсь, – решительно заявила Филиппа, ловко высвободила руку и направилась к двери, откуда послала воздушный поцелуй. – Что не зазорно герцогу, то не зазорно и маркизе. Итак, бабушка, встретимся на балу!

Два дня спустя Корт уныло сидел в малой столовой за завтраком. Он плохо спал эту ночь. Накануне вечером он пытался преодолеть бессонницу с помощью бренди, но добился только головной боли, измучившей его окончательно. Раскаяние, которому он пытался предаться, оказалось не столько болезненным, сколько унылым занятием.

Он взял газету, пробежал первую страницу. Вдруг взгляд его наткнулся на слово, удивительно похожее на его собственное имя. Корт поморгал, всмотрелся пристальнее.

«Маркиза Сэндхерст принимает чистосердечное извинение герцога Уорбека и, в свою очередь, умоляет его о прощении».

«Я, Филиппа Бентинк, маркиза Сэндхерст, урожденная Филиппа Гиацинта Мур, с трепетом прочла благородные, исполненные мужества и великодушия строки. Спешу ответить столь же искренней исповедью и уповаю на то, что буду прощена за свой тяжкий проступок – сохранение в тайне рождения Кристофера Кортни Шелбурна, второго герцога Уорбека.

В знак того, что мои извинения приняты, покорнейше прошу герцога Уорбека посетить в субботу вечером Сэндхерст-Хаус, где вдовствующей маркизой Сэндхерст будет дан бал.

Последний вальс я оставляю для его милости. Смиренно уповаю на судьбу, что приглашение будет Принято и тем самым мне не придется оставаться у стены на виду у всех».

Корт несколько раз перечел статью. Затуманенное сознание включилось не сразу, но как только это случилось, он схватил трость, отшвырнул стул и бросился вон из дома. Леди Гарриэт и впрямь разослала необычно большое число приглашений, и дом Сэндхерстов был полон. Гости заполняли обе гостиные, парадную и малую, музыкальный салон, библиотеку – едва ли не каждый уголок особняка, толпились в танцевальной зале.

Кого тут только не было! Явились даже две почтенные патронессы «Элмака», леди Коупер и леди Сефтон, причем одна из них с мужем, а другая с любовником, о чем избранный круг был прекрасно осведомлен. Филиппа ни на секунду не оставалась одна. Совершенно незнакомые люди подходили к ней с дежурными любезностями, спеша завязать новое полезное знакомство. Никто не осмеливался открыто говорить о газетных статьях, хотя о них жужжали в каждом углу, но теперь даже самые злостные сплетники и сплетницы давали ей понять, что убеждены в ее полной и абсолютной невиновности.

Филиппа беспечно смеялась и отвечала ничего не значащими любезностями, изо всех сил скрывая растущее беспокойство. От Корта все еще не было вестей. Если ее план потерпит неудачу, думала она, если Корт не появится на балу, она просто не сможет выманить его из пустыни, в которую он удалился плакать и стенать. Вот уже четыре дня она боролась со страхом прожить всю оставшуюся жизнь в одиночестве. Она старалась не поддаться отчаянию, но чувствовала себя так, словно поставила все свое состояние на кон, и исход игры зависел от того, как лягут карты, – то есть от слепой удачи.

Стоя среди шумной и чересчур оживленной толпы, она удерживала на липе безмятежную улыбку, стараясь дышать глубоко и ровно, чтобы никто не заметил ее истинного состояния. Вокруг было много знакомых лиц. Граф и графиня Рамбуйс танцевали вальс, Этьсн и Андрэ тоже, каждый со своей женой. Обе вдовствующие леди беседовали с Тобиасом и Белль и время от времени незаметно бросали взгляды в сторону дверей. Даже Бланш и Беатриса оставили вновь образованный пансион и теперь наслаждались блеском и великолепием бала. С балкона, идущего по периметру залы, на разряженную толпу смотрел Кит в сопровождении няни О’Дуайер к Fancuillo, который вел себя поразительно тихо для непоседливого щенка. Филиппа поймала взгляд сына и незаметно помахала ему.

Все, буквально все ее близкие собрались в зале, не было только одного, и этот один, казалось, держал сейчас в руках само ее сердце. Он мог прижать его к груди и согреть, а мог разжать руки. И тогда оно разобьется навек; Что такое блистательный успех в свете по сравнению с женским одиночеством?

В этот вечер Филиппа оделась с особым старанием. Долго выбирала она бальное платье и наконец остановилась на туалете цвета лаванды, зная, что этот оттенок особенно нравится Корту, так как идет к ее глазам. На шее ее красовалось бриллиантовое колье с крупным аметистом (камнем, по поверью, способным исцелить любую душевную рану), а в ушах – серьги. Драгоценный гарнитур вместе с чудесным букетом фиалок Филиппа получила в этот вечер. Ни записки, ни карточки к ним не прилагалось и невозможно было сказать, кто послал драгоценности, Корт или леди Августа. Филиппа могла бы напрямую спросить вдовствующую герцогиню, но боялась разочароваться.

В тысячный раз за вечер она приказала себе успокоиться. Подошел Тобиас, чтобы пригласить ее на очередной танец, и она заставила себя лучезарно улыбнуться ему.

– П-потанцуешь со мной, Филли? – застенчиво осведомился он. – Сегодня т-ты прямо-таки сияешь, как бриллиант. Д-держу пари, тебя приглашают на к-каждый танец.

К чести Тобиаса, он был достаточно чувствителен к настроению близких, чтобы не надоедать Филиппе ничего не значащей беседой. Невозможно было сказать, о чем он думает. Свет хрустальной люстры отражался в его очках, не давая прочесть выражения глаз. Филиппа изнемогала от желания спросить, что думает Тобиас о Корте, но она прекрасно знала скрупулезную честность виконта и не хотела ставить его перед необходимостью отвечать: «Полагаю, он не придет». И она только улыбалась фальшиво сияющей улыбкой, пока они кружились и кружились в вальсе.

И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, гости разом притихли. Одна за другой пары остановились и повернулись к двери. Музыканты перестали играть. Бессознательно опираясь на руку Тоби, Филиппа посмотрела туда же, куда и все остальные.

В дверях появился Корт. Даже не остановившись, он прошел в центр круга, туда, где стояли Филиппа и Тобиас. Он смотрел прямо перед собой, не отводя взгляда ни на миг. Все разом отхлынуло: сожаления, боль, страх и зарождающееся отчаяние – осталась только надежда… нет, уверенность, что все возможно, что все в конце концов будет хорошо. Он пришел, и это означало, что он простил и ее, и себя.

Он шел к ней по навощенному до блеска полу бальной залы, и толпа расступалась, давая ему дорогу.

Ей хотелось броситься навстречу, но серебряно-серые глаза словно безмолвно говорили: не торопись. И Филиппа молча ждала.

Приблизившись, он тяжело и медленно опустился на одно колено и внятно произнес:

– Могу я рассчитывать на обещанный танец, о Прекрасная Дама?

Корт улыбался как обычно немного насмешливо, но слова прозвучали очень серьезно. Это было непросто для него, вот так публично склониться перед женщиной.

Филиппа смотрела на него своими удивительными фиалковыми глазами, и было видно, что она все понимает.

– Да, мой Храбрый Рыцарь, – сказала она с сияющей улыбкой, – этот танец ваш и только ваш.

Не глядя. Корт протянул трость Тобиасу. Он не танцевал уже много лет, зная, как неуклюжи будут его движения. Но теперь ему было все равно. Странным образом он поднялся над мнением посторонних ему людей. Он привлек к себе Филиппу, и музыканты грянули вальс. Толпа поспешно расступилась, образуя круг.

Медленно и отнюдь не грациозно Корт и Филиппа кружились в нем, улыбаясь с отрешенностью людей, поглощенных друг другом.

– Я хочу кое-что пообещать тебе, милая, – прошептал Корт. – – Если ты вторично выйдешь за меня, я никогда, никогда больше не стану тебя ревновать. Ты вольна поступать, как сочтешь нужным, встречаться с кем захочешь, бывать где угодно – отныне я доверяю тебе безоговорочно.

– Корт, дорогой мой, – тихо ответила Филиппа, – ты обещаешь в тысячу раз больше, чем сумеешь исполнить. Из тебя никогда не выйдет кроткого супруга… но это и не нужно. Я все равно принимаю твое предложение.