Обещай мне

Глава 8

После необычной июньской жары первая неделя июля показалась особенно холодной. Дожди, почти не прекращавшиеся в течение трех дней, превратили в болота немощеные сельские дороги. Однако, несмотря на серые тучи и тяжелый от влаги воздух, окна в библиотеке Сэндхерст-Холла были распахнуты.

Полускрытая массивным книжным шкафом, Филиппа незаметно наблюдала за собравшимися. К ней подошла леди Гарриэт и ободряюще потрепала по руке.

– Пора! – решительно провозгласила леди Гарриэт.

– Да-да, – поддержала ее Филиппа, – нет смысла откладывать процедуру, через которую все равно придется пройти.

Финеас Ларпент, нотариус Сэндхерстов, заранее представил обеим леди Бентинк список персон, упомянутых в завещании усопшего, и имя Уорбека было в атом списке первым. Филиппа уверяла себя, что нет никаких причин для беспокойства: Сэнди не мог включить в завещание ничего, что не было бы на пользу ей и Киту – но не могла избавиться от тревоги. Почему имя Уорбека попало в завещание?

Под руку с леди Гарриэт Филиппа прошла к своему месту. Помимо знатных гостей, здесь собрались слуги Сэндхерст-Холла, жившие в доме много лет, – дворецкий, экономка, старшая горничная и садовник, кучер и кухарка. Приехали управляющие из других поместий Сэндхерстов. В хорошо сшитой строгой одежде, они всем своим видом подчеркивали, что относятся скорее к господам, нежели к слугам. Филиппа заметила среди них управляющего Сэндхерст-Холла Стэнли Томпкинсона, долгие годы занимавшегося всеми финансовыми делами Сэндхерстов.

Завещание было написано в последние дни итальянской ссылки, когда Сэнди понял, что смерть уже близка. Завещание вложили в специальный пакет, скрепленный фамильной печатью, и доверенный курьер доставил его в Англию, Финеасу Ларпенту. В конторе нотариуса, в несгораемом шкафу для ценных документов, оно хранилось в ожидании, пока морские пути снова станут безопасными и вся семья покойного соберется в Сэндхерст-Холле, чтобы выслушать его последнюю волю. Сэнди отдал необходимые распоряжения, чтобы его вдове и сыну ежемесячно выплачивалась щедрая сумма на содержание, а старшему управляющему выдавались средства на хозяйственные нужды. Он поставил непременное условие: чтение завещания должно состояться не раньше, чем его останки будут захоронены в фамильном склепе…

К крайнему недовольству Филиппы, Уорбек сел почти рядом с ней. Пару минут спустя расселись все остальные. За письменным столом расположился достойнейший мистер Ларпент с завещанием в руках.

– Мужайся, дитя мое, – негромко послышалось слева.

Филиппа повернулась. Леди Августа. Невозможно было понять, были ее слова шуткой или предостережением, но Филиппа напряглась. Это не укрылось от зорких глаз престарелой леди.

– Помни, на этот раз все происходит на глазах у слуг, – пояснила она. – На кухнях сплетничают с не меньшим удовольствием, чем в светских салонах, и с тем же злорадством, ты уж поверь мне.

– Вам не о чем беспокоиться, бабушка, – ответила Филиппа со спокойной улыбкой, хотя сердце ее ныло от беспричинной тревоги. – Даже если я останусь без единого шиллинга, это не заставит меня упасть в обморок. О чем вы разговаривали с Китом?

– Этот молодой человек уже в пять лет наделен обаянием первого красавца Лондона, – усмехнулась герцогиня. – Только представь себе, что будет, когда ему стукнет пятнадцать. Придется воздвигнуть вокруг Сэндхерст-Холла высокую стену, чтобы преградить доступ юным леди, которым он вскружит голову. Ну, а в двадцать ему придется спешно жениться, чтобы оградить себя от преследования дам, в том числе замужних.

– Да уж, он чудо! – согласилась Филиппа, чтобы поддержать шутку. – Я хотела взять его сюда, но потом передумала. Он еще слишком мал, чтобы терпеливо высидеть такую утомительную процедуру.

Разумеется, истинная причина того, что Кит остался в своей комнате, была иной. Что, если Сэнди, измученный болезнью, решил снять с души грех и в завещании исповедался в совершенном обмане? Ни к чему быть Киту свидетелем скандала.

Очевидно, решив, что он достаточно долго держал аудиторию в напряжении, нотариус поднял глаза от завещания и посмотрел на Филиппу. Та кивнула, и в полной тишине зазвучал монотонный голос Финеаса Лар-пента. Как обычно, сначала перечислялись скромные суммы, завещанные слугам. Сумма выделялась не в зависимости от занимаемого места или обязанностей, а в зависимости от срока службы в Сэндхерст-Холле. Как только стало ясно, что ничего пугающего или неожиданного первые строки завещания в себе не несут, мысли Филиппы обратились к человеку, который сидел рядом.

Уорбек слушал с видом прохладно-отстраненным. Видимо, он был озадачен просьбой явиться на слушание, потому что в какой-то момент ей почудился сдержанный вздох нетерпения. Почему бы ему было не остаться дома, если он так нетерпелив, спросила она себя с вялой иронией.

Сразу за Уорбеком расположились Тобиас и Белль. Они держались за руки, словно им хотелось без слов заверить друг друга, что ничего ужасного не произойдет. Две пары темно-карих глаз, увеличенных толстыми стеклами очков, ловили каждое движение Финеаса Ларпента. Вид супругов Говард, столь очевидно приготовившихся к худшему, испугал Филиппу.

Дальше по ряду можно было видеть Эразма Кроутера.. В библиотеке было прохладно, а порывы ветерка даже заставляли кое-кого из присутствующих ежиться, но лоб Кроутера был покрыт крупными каплями пота. «Интересно, – подумала Филиппа, – почему он так упорно подчеркивает свою бедность. Ведь благодаря щедротам моих мужей она давно осталась в прошлом».

Кроутер прибыл в Сэндхерст-Холл три дня назад, вместе с непогодой.

– Весьма сожалею, что не присутствовал на похоронах маркиза Сэндхерста, – сказал, а вернее, проворчал он с порога. – Сломалась ось кареты. А чему удивляться? Это не экипаж, а полугнилая развалюха. Из-за нее мне пришлось неделю просидеть в каком-то клоповнике, да еще и заплатить немалую сумму.

– Мне очень жаль, что все так получилось, дядюшка, – – сказала Филиппа в ответ, надеясь умилостивить ворчуна приветливой улыбкой. – К счастью, вы живы и здоровы.

«А на что же идут все те средства, которые ежемесячно переводят дяде Эразму?» – снова спросила она себя, но уже в следующую минуту забыла об этом.

– Мне нужен, просто необходим приличный экипаж! – рычал между тем Кроутер.

– Вы его получите, – кротко согласилась она. И на Филиппу обрушился нескончаемый поток жалоб на тяготы дороги и на жизнь в целом. Филиппа старалась слушать с сочувствием, но в душе ее зашевелились прежние недоверие и неприязнь. Она пыталась убедить себя, что несправедлива. Нельзя жить прошлым, нужно уметь прощать, думала она. Ведь после злосчастного пожара дядя Эразм жил в нищете, первое время на подачки жителей Хэмбл Грин, а позже стал нахлебником мужей племянницы. Участь бедного приживалы может ожесточить сердце. Однажды испытав нищету и унижения, человек начинает бояться за свое будущее, и ничто не способно излечить его от этого страха.

Цель визита дяди в Сэндхерст-Холл не представляла загадки для Филиппы. Он явился выяснить, что станет с Мур-Манором теперь, когда наследница разрушенного поместья вернулась на родину. Ничуть не меньше его интересовало, какие распоряжения сделал маркиз Сэндхерст насчет него самого и будут ли ему по-прежнему ежемесячно выплачивать более чем щедрые суммы.

Между тем нотариус покончил с той частью завещания, которая касалась слуг. Уже следующий пункт показал, что Эразму Кроутеру нечего опасаться нищеты. Благодетель, не оставлявший его щедротами при жизни, не забыл о нем и после смерти, завещав солидную сумму, которая порадовала бы даже человека, привыкшего к роскоши. Правда, специальным условием оговаривалось, что из этих денег должен быть отстроен Мур-Манор, но зато ежемесячное содержание оставалось в полном распоряжении Кроутера.

По мере того как чтение продолжалось, в комнате становилось все жарче. Необъяснимое напряжение охватило присутствующих.

– Моей возлюбленной жене, Филиппе Мур Бентинк, – продолжал читать Финеас Ларпент, – я оставляю треть моего состояния, чтобы она могла и впредь вести тот образ жизни, к которому привыкла в бытность свою маркизой Сэндхерст и к которому обязывает ее общественное положение. Земельное владение, известное как Мур-Манор, некогда принадлежавшее ее родителям и впоследствии доставшееся ей в приданое, я передаю ей в полное владение вместе со всеми приписанными к нему угодьями с тем, чтобы фамильная собственность Муров в будущем не оспаривалась законом и могла и далее передаваться по наследству. Однако ей предоставляется право проживания в поместье Сэндхерст-Холл, в данное время принадлежащем моей матери, леди Гарриэт Бентинк. После смерти последней имение должно перейти в собственность моей жены, вышеупомянутой Филиппы Мур Бентинк.

«О Сэнди! – подумала Филиппа. – Как и обещал, ты позаботился обо мне! Пусть будет тебе пухом земля, благороднейший из людей, когда-либо рождавшихся на свет! Никто никогда не посмеет больше выгнать меня за порог!»

В этот момент впервые в жизни она ощутила, как отступает самый большой страх ее детских лет. Страх, который поселился в ее душе в тот день, когда она прочла письмо Эразма Кроутера к Бланш и Беатрисе. Сколько раз потом она с ужасом представляла мануфактуру и себя, десятилетнюю, бредущую между грохочущими машинами.

Наступила тишина. Нотариус медлил, держа в руке последний листок. Все затаили дыхание. Сердце Филиппы стеснилось. Мистер Ларпент прокашлялся, ослабил тугой воротничок и опустил взгляд на лист.

– Все остальное состояние, включая недвижимость, земельные владения и иную собственность, а также титул маркиза я передаю моему законному сыну и наследнику, Кристоферу Бентинку. Однако поскольку он в данный момент слишком молод, чтобы управлять завещанным ему имуществом, я, как то предписывается английским законом, должен учредить над ним опекунство вплоть до возраста в двадцать один год. Заверяю, что нижеследующее заявление я делаю в твердом уме и здравой памяти, а также по длительном размышлении. В качестве опекунов моего единственного и возлюбленного сына я выбираю своих давних и близких друзей Тобиаса Говарда, виконта Рокингема, и Кортни Шел-бурна, герцога Уорбека, и прошу их вступить в опекунство немедленно по прочтении завещания.

Филиппа вскочила с места. Она была так потрясена, что не могла произнести ни слова, только сжимала ладонями ледяные щеки. Ее безумный взгляд перебегал с одутловатого лица Финеаса Ларпента на его мясистые руки, в которых по-прежнему белел последний лист завещания. Она хотела крикнуть: произошла ужасная ошибка, болван нотариус все перепутал! Сэнди не мог написать такое! Но голос не слушался ее.

– Сядь, дорогая, – послышался шепот леди Гар-риэт, и Филиппу мягко, но настойчиво потянули вниз. – Мистер Ларпент еще не закончил чтение.

Она бессильно опустилась на стул. Леди Гарриэт как будто нимало не удивилась услышанному. Как это могло быть? Неужели Сэнди писал матери тайно? Или сама вдовствующая маркиза догадалась, что Кит не внук ей? Но ведь она никогда даже намеком не упоминала об этом!

Леди Августа, которая все это время продолжала невозмутимо обмахиваться веером, сложила его и открыла ридикюль. Филиппа тупо уставилась на флакон с нюхательной солью и отрицательно покачала головой.

– Ничего, все в порядке, – пробормотала она. – Я же обещала, что не упаду в обморок.

Однако сейчас она была близка к этому: в висках стучало, тошнота подкатила к горлу, и комната поплыла перед глазами. Нотариус и все собравшиеся молча ждали. Филиппа наконец собралась с силами, впилась ногтями в ладони и сделала мистеру Аарпенту знак продолжать.

– Если упомянутые джентльмены примут опекунство, то герцогу Уорбеку должен быть предоставлен полный и безраздельный контроль над всем имуществом моего сына. Я требую этого на том основании, что мой друг Кортни Шелбурн, помимо излишне горячего нрава, обладает незаурядными способностями в финансовых делах. За время моего пребывания в Венеции я неоднократно слышал, как значительно он преумножил состояние, полученное им в наследство. Это соображение, а также тот факт, что я слишком долго находился вдали от свцих владений и не мог должным образом управлять ими, натолкнуло меня на мысль о том, что герцог Уорбек сумеет привести в порядок мои дела, находящиеся сейчас в запущенном состоянии. Таким образом, мой сын Кристофер, достигнув совершеннолетия, унаследует солидный и прочный доход. Все остальные вопросы, касающиеся опекунства, к коим я отношу образование, воспитание и прочее, я вверяю обоим опекунам в равной мере, поскольку уверен, что никто не сумеет лучше защитить законные права и интересы моего сына, чем два моих давних и близких друга. Единственным условием, которое я ставлю и на котором настаиваю: чтобы никогда, ни при каких условиях мой сын не был насильственно разлучен с моей возлюбленной женой Филиппой.

Снова воцарилась тишина. Чтение завещания было закончено.

– Боже мой. Боже мой! – повторяла Филиппа все громче, словно в бреду. – Все это какая-то ошибка! Сэнди не мог так поступить, не мог, не мог!

Она повернулась, безотчетно ища взглядом Уорбека. Когда ее горячечный взгляд коснулся его лица, он как будто ощутил его и медленно повернулся. Уголки Выразительного рта приподнялись разве что самую малость, но в глазах вспыхнуло торжество.

– Успокойся, дорогая, успокойся, – снова зашептала леди Гарриэт. – Сейчас не время и не место для сцен. – И выразительно посмотрела на леди Габриэль.

Белль не нужно было слов. Она подошла к Филиппе и обняла ее.

– Моп Dieu! – вполголоса заговорила она; – Поверить не могу! Но тебе не стоит сразу так расстраиваться, Филли. Тоби сделает все, что возможно, ой защитит твои интересы… защитит тебя от Корта, если потребуется…

– Защитит меня?! – голос Филиппы поднялся до высокой истерической ноты. Она не могла оторвать взгляда от Уорбека. – Значит, меня нужно защищать от опекуна моего родного сына? Боже мой! Это неслыханно!

К этому моменту библиотека напоминала улей с растревоженными пчелами. Уже одно появление Уорбека на слушании, упоминание его имени в завещании человека, которого он считал своим злейшим врагом, стало источником самых невероятных предположений. А новость о его назначении опекуном ребенка бывшей жены произвела эффект разорвавшейся бомбы. Особенно если учесть, что ребенок, о котором шла речь, был похож на герцога как две капли воды.

– Давай поднимемся наверх, в твою комнату, – уговаривала Белль, искоса поглядывая на слуг, явно напрягавших слух, чтобы ничего не упустить. – Тебе нужно прилечь.

– Неплохая ид-дея! – поддержал Тобиас, подходя. – М-могу я проводить тебя н-наверх, Филли?

– Нет! – крикнула та. – Я хочу, чтобы из библиотеки удалили всех, кроме… кроме… – Она не могла продолжать. – Я… я должна переговорить с Уорбеком в присутствии родных и близких! Я должна знать, знать немедленно, что он намерен делать! Я не могу… не хочу оставаться в неведении!..

Леди Гарриэт поспешно выдворяла из библиотеки слуг, а леди Августа, Белль и Тобиас окружили Филиппу, чтобы заслонить ее от любопытных взглядов. Они пытались усадить ее, но ничего не добились: она была вне себя. Казалось, она едва сдерживается, чтобы не вцепиться себе в волосы и не завыть в полный голос, как безумная.

Невозмутимый Финеас Ларпент, в высшей степени довольный тем, как провел чтение, и едва ли замечавший разразившийся скандал, подошел к Филиппе и низко поклонился, ожидая благодарности, но та едва взглянула на него. Это очень не понравилось стряпчему, он нахмурился и покинул библиотеку, не скрывая недовольства. За ним последовали Стэнли Томпкинсон и пять управляющих пониже рангом. Их лица были бледны, взгляды блуждали, грядущие перемены явно не радовали их.

Только когда в библиотеке не осталось никого из посторонних, Уорбек, сопровождаемый Эразмом Кроутером, подошел к Филиппе.

Невероятным усилием воли она заставила себя взглянуть на Корта. В его глазах она увидела именно то, что ожидала, – злорадство. По причине, которой она не понимала, Сэнди вложил в руки ее бывшего мужа меч, и тому не терпелось пустить его в ход, чтобы разделаться с ней. С этого самого дня Уорбек становился полновластным хозяином не только жизни Кита, но и завещанного ему состояния. И нате – он стал хозяином ее самой.

– Намерены ли вы принять предложенное вам опекунство? – спросила Филиппа хриплым, едва узнаваемым голосом. – Неужели это возможно после всего, что вы наговорили в суде обо мне и Сэнди?

– Не вижу, почему я должен отказывать усопшему в его последней просьбе, – ответил Корт, даже не пытаясь скрыть улыбку. – Да, я обвинил Сэнди во многом и не возьму своих слов назад, но я никогда не называл его глупцом. Он поступил мудро, дав мне право распоряжаться своим имуществом. Я удвою, даже утрою состояние Сэндхерстов к тому времени, когда Кристофер достигнет совершеннолетия. Мой бывший друг детства знал, что сам он, человек непрактичный, не преуспеет в этом, как бы ни тужился.

– Однако, Кортни! – – воскликнула леди Гарриэт, выпрямляясь и сдвигая брови. —Тебя, что же, не учили, что о мертвых плохо не говорят? Сделай милость, проявляй уважение к памяти моего сына.

Корт тотчас склонил голову и коснулся груди кончиками пальцев в знак глубокого раскаяния. Ему не составило труда сделать это, видя перед собой надломленную, поникшую Филиппу. Та смотрела на него расширенными глазами, состоявшими из одних зрачков, – так раненое животное смотрит на охотника в ожидании, последнего выстрела.

– В данный момент мне и впрямь не следует плохо говорить о Сэнди. Он тронул мое сердце, выказав доверие и даже назвав меня лучшим другом после всего, что было. Было бы странно, если бы я уклонился от ответственности, которую он пожелал возложить на мои плечи. Я принимаю опекунство. Уже завтра утром я буду в Сэндхерст-Холле, чтобы в присутствии старшего управляющего разобраться в состоянии дел. Ну, а вторую половину дня я проведу в обществе моего юного подопечного, чтобы мы могли получше узнать друг друга. – И из опасения, что его торжество слишком явно, Корт повернулся к Тобиасус самым деловым видом. —Надеюсь, ты присоединишься ко мне завтра утром?

– Н-нет уж, уволь, – запротестовал виконт, – ни завтра утром, ни в люб-бой другой день. Пусть финансы ост-танутся целиком в твоем ведении. Мне показ-залось, что Сэнди именно так себе это и п-представ-лял. – Он искоса окинул Филиппу сочувственным взглядом и продолжал: – Но я буду част-то заходить повидать К-кита.

– Кстати, насчет мальчика, —поспешно вставил Корт, стараясь сполна использовать предоставленный судьбой шанс. – Я подумал, не лучше ли будет забрать его отсюда в Уорбек-Кастл? Поскольку я должен следить за его образованием, там мне легче будет делать это.

– Нет, ни за что! – диким голосом крикнула Филиппа. – Тебе не удастся отнять у меня сына!

Она была потрясена. И как никогда, прекрасна, подумал Корт. Потемневшие глаза наполнились слезами, ресницы трепетали, трогательный букетик поникших фиалок вздымался на груди от частого дыхания. Корт чувствовал необычный физический подъем, вспышку энергии, от которой кровь забурлила в жилах, словно шампанское. Шесть лет, шесть бесконечно долгих лет он был игрушкой бессильной ярости, и вот теперь та, что ввергла его в ад, оказалась в полной его власти! Впервые за все эти годы он чувствовал себя… прекрасно, черт возьми!

Все заговорили разом, стараясь перекричать друг Друга, наконец леди Гарриэт властно махнула рукой, требуя тишины, и обратилась к Корту.

– Не следует поддаваться первому же порыву, дорогой мой Кортни. Не забывай, что в завещании моего сына были оговорены условия воспитания Кита. Хочу еще раз напомнить, что мальчик не может быть разлучен с матерью.

– Кортни вовсе не имел в виду, что собирается разлучить Кита с матерью, – запротестовала леди Августа, обмахиваясь веером с монаршей невозмутимостью. – Тебе нужно точнее выбирать слова, дорогой. Ведь ты и сам прекрасно знаешь, что столь юное создание более всего нуждается в материнской заботе.

– Так ли это? – спокойно спросил Корт. – Мне показалось, Сэнди пытался сказать прямо противоположное. Как всякий английский джентльмен, получивший правильное воспитание, он хорошо понимал, что мальчик с детства нуждается в дисциплине, о которой Кит до сих пор, кажется, даже не слышал. Тот, кто со временем унаследует титул и состояние, унаследует также большую ответственность за все это. Способна ли мать приготовить мальчика к будущему управлению имуществом? Нет. Заниматься воспитанием наследника должен мужчина. Это общепринятое правило, мадам, – сказал он Филиппе с легким поклоном.

– Мне безразличны общепринятые правила!

– Да, я помню. Но это не отменяет их. Взгляды их скрестились, и по смертельной бледности, покрывшей лицо Филиппы, он понял, что стрела попала в цель.

– П-постой, Корт, постой! – вмешался Тобиас. – Условия зав-вещания не дают тебе права решать все ед-ди-нолично! В т-твои руки полностью отданы только фин-на-нсовые вопросы, а все остальное мы д-должны обсуждать. Только если мы п-придем к соглашению…

– Значит, – вкрадчиво перебил Корт, поворачиваясь к другу, – ты не согласен, что воспитанием Кристофера должен заниматься в первую очередь мужчина? Да что там, воспитанием любого мальчика!

Как он и ожидал, Тобиас ничего не ответил на это и в замешательстве опустил глаза. Он не терял надежду когда-нибудь стать отцом, и поэтому сейчас не мог высказаться против ведущей роли мужчины в воспитании: это могло в будущем обернуться против него самого.

– Кит останется со мной! – лепетала Филиппа, цепляясь за Белль. – Он останется, говорю я вам!

– Mon Dieu! – воскликнула Белль, не в силах больше выносить это. – Ребенок должен оставаться с матерью, по крайней мере до более зрелого возраста! Неужели у кого-то хватит жестокости разлучить мать и сына?

Она обратила умоляющий взгляд сначала к Корту, а потом к мужу.

– Несмотря на то что мои симпатии полностью на стороне племянницы, – раздался голос Эразма Кроу-тера, чем-то похожий на ворчание собаки, которую раздразнили, – в вопросе воспитания закон всегда отдает предпочтение отцу, а если такового нет, то опекуну, который, как вы все знаете, выбирается из числа лиц мужского пола. Женщины, как правило, это игрушки эмоций, а мужчина способен принимать разумные решения. Женщина вырастит из отрока истеричное и избалованное создание, мужчина же превратит его в ответственного члена общества.

Все четыре присутствующие дамы устремили на дядю Филиппы взгляд, весьма далекий от симпатии.

– Каковы бы ни были мнения присутствующих, решение остается за Тоби, – подытожил Корт.

Уверенный в победе, он сложил руки на набалдашнике трости и замер в ожидании. Взгляды устремились к виконту, лицо которого жалобно сморщилось, словно он безмолвно просил снять с его плеч тяжесть решения. Молчание затягивалось. Филиппа поднесла руку ко рту, словно заранее заглушая крик отчаяния. Лицо ее было бледно, на лбу и висках выступила испарина. Она была на грани нервного срыва.

– Э-э… я с-согласен с-с Филиппой, – наконец начал Тобиас, отчаянно заикаясь. – Я д-думаю, чт-то для м-мальчика б-буд-дет лучше, ес-сли он ост-танется в Сэндхерст-Хо… Хо… Холле, с м-мамой и б-бабушк-кой!

– Но ведь Корт и не предлагал разлучить Кита с мамой, – с добрейшей улыбкой сообщила леди Августа. – Вы все его не так поняли. Он только хотел, чтобы оба они переселились в Уорбек-Кастл. Это вполне удобно, раз я тоже там нахожусь.

– Никогда! – вскричала Филиппа с ужасом. – Поймите же, это… это немыслимо!

– Чт-то ж, значит, ребенок ост-танется в Сэнд-херст-Холле, – заключил Тобиас.

– Решено, пусть остается здесь до тех пор, пока не станет постарше, – быстро добавил Корт, с новообретенной хитростью притворяясь нимало не разочарованным. – Но в этом случае я вынужден настаивать на том, чтобы мне был открыт свободный доступ в Сэндхерст-Холл. Как опекун, я обязан регулярно проверять, все ли в порядке у моего подопечного.

– Я отказываю вам в этом! – заявила Филиппа, к которой вернулась утраченная было уверенность.

– Я тоже против, – сказала Белль.

Она сузила глаза и вперила в мужа взор, в котором ясно читалось: надеюсь, ты и на этот раз поступишь так, как я хочу.

– В глаз-зах закона К-корт, как и я, является опекуном К-кита, – сказал Тобиас очень тихо, но с каменной твердостью в голосе, – и пот-тому имеет полное право посещать своего п-подопечного в любое время дня.

Корт незаметно обвел взглядом собравшихся. Только в карих глазах Белль читалось сочувствие к Филиппе. Леди Августа обмахивалась веером, улыбаясь так, словно все устраивалось к всеобщему удовольствию. Эразм Кроутер согласно кивал, и даже леди Гарриэт, от которой Корт ожидал резкой вспышки или хотя бы выражения недовольства, хранила молчание.

– Итак, будем считать, что соглашение между опекунами в этом вопросе достигнуто, – сказал Корт мягко.

– Пусть будет так… – бесцветным голосом произнесла Филиппа, и плечи ее поникли. – Однако… – она подняла взгляд и сделала слабую попытку вздернуть подбородок, – однако я настаиваю на том, чтобы ваши встречи с Китом проходили в моем присутствии.

– Это подходит мне как нельзя лучше, – сказал Корт, и лицо его озарилось откровенной улыбкой победителя.

Корт рассчитывал отправиться в Сэндхерст-Холл рано поутру, но непредвиденные дела отсрочили поездку, поэтому всю дорогу до Чиппингельма он подстегивал гнедых и притормозил, только въезжая в городок.

Подъехав к церкви святого Адельма, он увидел Филиппу, только что вышедшую из центрального придела в сопровождении преподобного мистера Троттера. Они некоторое время разговаривали, стоя под каменной аркой портала, а потом пошли к воротам церковного двора по кирпичной дорожке, вдоль которой росли маргаритки.

– Доброе утро, леди Сэндхерст, – сказал Корт громко. – Ваше преподобие, доброе утро. Вижу, в провинции поднимаются не так поздно, как принято считать в Лондоне.

Филиппа смотрела на него молча и серьезно.

– Вы все шутите, ваша милость, – с благодушием священника большого и богатого прихода откликнулся мистер Троттер. – А ведь пословица гласит: кто рано встает, тому и Бог дает!

Корт рассеянно улыбнулся в ответ, разглядывая Филиппу. На ней было муслиновое платье в зеленую и серую полоску, настолько воздушное, что ветерок, играя легкой тканью, очерчивал каждый изгиб тела. Соломенная шляпка скрывала волосы Филиппы, но несколько прядей выбились и золотились на солнце. За ночь тучи унеслись прочь, и в солнечном свете, пробивающемся сквозь листву вязов, она выглядела свежее цветка, полного утренней росы. И без сомнения, пахла она так же нежно и волнующе, свежестью и чистотой, как полевой цветок. Корт испытал в этот момент не физическое влечение, нет, а странный трепет души.

– Доброе утро, ваша милость, – со спокойной любезностью сказала Филиппа и слегка склонила голову. – Насколько я понимаю, вы едете в Сэндхерст-Холл?

– Именно так. Я намеревался быть там раньше, но пришлось заняться неотложными делами.

– В таком случае я не прощаюсь с вами. Я распорядилась, чтобы мистер Томпкинсон ждал вас в библиотеке. Вашему вниманию будут предложены все необходимые бумаги.

Корт искал и не находил в ее лице и глазах даже намека на вчерашний страх. Филиппа выглядела спокойной, даже безмятежной, словно находилась в ладу с самой собой. Возможно, подумал он, исповедь облегчила ее мятущуюся душу.

Кучер помог ей подняться в кабриолет, сам устроился рядом и взялся за вожжи, ожидая сигнала к отправлению.

Викарий с самым благосклонным видом пожал ей руку.

– Хочу еще раз подчеркнуть, как мне радостно, леди Сэндхерст, что вы приехали повидать меня сегодня. Я постараюсь в самом скором времени устроить то, о чем вы меня попросили. Прошу вас и впредь бывать и в церкви, и в моем доме. Миссис Троттер будет рада вам.

Филиппа тепло улыбнулась викарию, коротко кивнула Корту и сделала знак кучеру.

Корт некоторое время следил за быстро удаляющимся кабриолетом и думал о том, что его бывшая жена так и не научилась править. Когда-то, на заре их знакомства, он обещал, что научит ее этому. Воспитанница приходского пансиона и к тому же сирота, она и ездила-то в экипажах от случая к случаю, может быть, несколько раз за всю жизнь…

Он хорошо помнил день, когда в Гайд-парке позволил Филиппе самой управлять парой серых в яблоках лошадей. Она была вне себя от восторга, даже подпрыгивала на сиденье, словно ребенок, впервые приглашенный на детский праздник. А он сказал, что, если она будет себя так вести, ее примут за девчонку, а его – за совратителя малолетних. Это вызвало у Филиппы приступ смеха, такого музыкального и искреннего, что не одна пара глаз с восхищением посмотрела на нее. Он так и не сумел привыкнуть к тому, что все мужчины как один с первого взгляда влюбляются в его невесту…

Когда кабриолет скрылся за поворотом, мистер Троттер, тактично державшийся в стороне, подошел к Корту.

– Не желаете ли пройти в дом, ваша милость? Супруга моя будет просто в восторге. Если бы вы знали, что за булочки она печет! Уверен, вы оцените ее кулинарные способности и с удовольствием отдохнете за чашечкой свежего чаю.

– К сожалению, я очень спешу. Неотложные дела в Сэндхерст-Холле. – Корт приподнял бровь и продолжал после недолгой паузы: – Меня удивляет, что вы столь же сердечно пригласили в гости и леди Сэндхерст. Насколько мне помнится, миссис Троттер – женщина весьма строгих правил. Другое дело, пригласить леди Сэндхерст на исповедь, чтобы она могла покаяться в грехах.

– Если человек искренне желает исповедаться, его нет нужды зазывать в церковь, ваша милость, – серьезно, ответил викарий. – Что касается сегодняшнего визита леди Сэндхерст, то она приезжала обсудить со мной, как с пастырем здешнего прихода, вопрос величайшей важности, а именно крещение своего сына Кристофера. Леди Сэндхерст отложила этот священный обряд до возвращения в Англию.

– Должен признаться, мне не приходило в голову, что леди Сэндхерст так заботится о душе моего подопечного, – задумчиво заметил Корт и добавил с нескрываемым сарказмом: – Особы с запятнанной репутацией обычно стараются держаться подальше от церкви.

Уже в следующее мгновение он готов был откусить себе язык. Это была речь обманутого мужа и отвергнутого любовника. Дьявольщина, подумал он с досадой, нужно держать себя в руках, иначе, чего доброго, все станут думать, что он все еще любит эту женщину!

– Ах, ваша милость, ваша милость! – покачал головой викарий. – Раз нам не дано умение заглядывать в глубины человеческих душ, нужно тысячу раз подумать, прежде чем ставить клеймо. Однако я вас задерживаю, хотя сказано: делу время, а потехе час. Желаю вам доброго пути, но хочу добавить: надеюсь в ближайшее воскресенье увидеть вас на проповеди.

– Увы, ваше преподобие, я вынужден вас разочаровать, —Ответил Корт и улыбнулся, чтобы смягчить отказ. – Мы с Господом что-то не очень понимаем друг друга.

– Не в моих правилах настаивать на том, что идет против желаний человека, – кротко заверил мистер Троттер. – Однако мне кажется, что тема воскресной проповеди прямо касается вас, ваша милость, – «Не судите – и не судимы будете».

Корт ничего не сказал на это, и викарий отступил от коляски, подняв руку в прощальном жесте.

Скоро дорога заскользила под колесами экипажа, и Корт выбросил из головы последние слова мистера Троттера. Он не мог думать ни о чем, кроме сына, ожидающего его в Сэндхерст-Холле. В эту ночь он почти не сомкнул глаз. До рассвета мерил шагами спальню, прикидывая, как ему вести себя в сложившейся ситуации. Он уже любил мальчика, а это означало, что придется отказаться от мести.

Как ему хотелось обнять Кита! Сказать ему, кто его настоящий отец. Но чем он мог подтвердить свои слова? Без сомнения, Филиппа будет все отрицать, и Кит, конечно, поверит любимой маме, а не человеку, которого знает всего несколько дней. К тому же это может испугать мальчика. Значит, надо ждать. Не ссориться с Филиппой, ведь злые или насмешливые слова не так сильно заденут мать, как ребенка.

И Корт решил, что будет вести себя, как дружелюбный сосед и искренний друг леди Сэндхерст. Он дал себе слово держаться безупречно – если нужно, ценой сердечного приступа от бессильной ярости.