Обезьяны и солидарность

В ГОСТЯХ

Часы тикают. Часы, много часов. Почему не возникает смысла? Конечно, возникает: он — зародыш в часах, тут, там и повсюду. Создается жуткое впечатление, значения разбегаются, как векторы. Понятия разветвляются и образуют узлы.

Это случилось летом в одной из европейских столиц.

Женщина, с которой мы были полузнакомы по работе, услышала, что я собираюсь поехать на несколько дней в тот прекрасный город. Она обрадовалась, потому что там жила ее родственница. Эту родственницу я непременно должна была повидать. И хотя бы одну ночь обязательно провести у ее симпатичной и деятельной родственницы. Да, и на самом деле мне не нужен никакой отель, решила она, если у меня нет аллергии на кошек, я вообще могу остановиться в квартире ее родственницы в центре города. Недолго думая, моя новоиспеченная знакомая позвонила своей деятельной родственнице и сообщила ей время прибытия моего самолета. Покивала в телефон, затем, прикрыв его ладонью, сообщила мне, что ее милейшая родственница будет ждать меня на железнодорожном вокзале через полтора часа после приземления моего самолета. В начале первого перрона. К сожалению, у нее не было ни одной фотографии родственницы, но узнать эту чудесную женщину совсем не сложно. Такая кругленькая, с длинными темными волосами. Знакомая отпустила в телефон какую-то шутку, засмеялась и передала мобильный мне. «Поздоровайся с ней».

У родственницы был мелодично журчащий голос. Ее звали Анна.

Мы приземлились дождливым вечером. В аэропорту подбросить меня до вокзала предложил перевозчик багажа, который как раз заканчивал смену. Любезное предложение меня растрогало, но перевозчик неверно понял мою растроганность. И достал документ: «Я не преступник».

«Но, я надеюсь, что, несмотря на это, вы интересный человек». Я подумала, что, пошутив, проявлю вежливость. На фургоне, где было полно собачьей шерсти, мужчина отвез меня на вокзал, и я поволокла чемодан по мокрому асфальту, а потом по чистым половым плитам здания вокзала к первому перрону.

Какое-то время понаблюдала за людьми, пытаясь определить, каковы особые черты местной физиогномики. В общем и целом народ показался симпатичным, искренним, с открытыми взглядами. В семь минут девятого в сводчатом проходе показалась шарообразная женская фигура.

«Так».

Не знаю почему, но в моей голове прозвучало именно это слово: так. Шар покатился в моем направлении, и я почувствовала, что напрягаюсь. Приближаясь, женская масса теряла очертания, становилась все бесформеннее и какое-то время казалась человекоморжом. Но когда толстая женщина, наконец, остановилась возле моего чемодана, я отметила, что ее плоть, по сравнению с моржовой, слишком рыхлая и пористая. У нее было бледное пухлое лицо, маленькие бегающие карие глазки, и эта беглость вызвала во мне сомнения. Длинные локоны, украшенные бантиками, выглядели довольно пышно, но заметно поредели на височной и лобной части, как у лысеющего мужчины. Ее рост, в лучшем случае, исчислялся 150 сантиметрами.

«Я — Анна».

Я приняла протянутую белую пухлую руку: «Здравствуйте».

«Ну как — не сложно было добраться до вокзала? Я имею в виду, из аэропорта, это так просто, по-моему, если голова хоть немного соображает, даже совсем просто». Фразы, произносимые Анной, казалось, тонули в кипящей каше.

«Да, просто, конечно».

«На сколько дней ты у нас остановишься? Я так поняла, что на неделю?»

«Нет… На самом деле… — Я отважно улыбнулась. — На самом деле только на одну ночь. Завтра поеду к подруге моей сестры».

«Вот как. А Сусанна сказала, что ты к нам на неделю. Может, все-таки останешься. Нам нравятся гости из-за границы, знаешь, мы входим в одну сеть, которая принимает туристов, чтобы приезжие видели, как люди здесь живут, я имею в виду, на самом деле».

Анна уже купила для меня автобусные билеты. Она топала по лужам в золотистых шлепанцах на плоской подошве. Ее кукольные тапочки, приклеившиеся к пальцам, влажно похлюпывали.

«Только смотри, не загораживай дорогу своим громадным чемоданом детским коляскам, или инвалидам, или старикам».

Дом Анны оказался на удивление тесным. Страшно неудобно было тащить по лестнице чемодан, а лестничная клетка оказалась такой маленькой, что передвижение Анны по ней казалось обманом зрения. «Рокко!» — позвала Анна, и из кухни шагнул долговязый мужчина неопределенного возраста. С желтоватым лицом, подрагивающими губами и блуждающим взглядом. Ему, возможно, было чуть больше сорока, а возможно, и около пятидесяти. Он был в футболке, пересеченной по груди надписью, как мне сначала показалось, «THE LORD OF THE FLIES»[7]. Но в следующее мгновение я поняла, что все-таки на футболке было написано «THE LORD OF THE RINGS»[8].

«Это Рокко, — представила Анна. — Сейчас он изучает язык эльфов».

«Добрый вечер», — сказал Рокко. Он смотрел на меня с нерешительной улыбкой, будто одновременно обдумывал — а не сбежать ли. Что касается остальной части фигуры, в целом выглядевшей достаточно стройно, то у него был несоразмерно большой живот.

Анна всколыхнулась белым грибообразным телом и прильнула к Рокко; мужчина в футболке Властелина Колец улыбнулся бодрее, щелкнул языком и вытянул руку: «Смотрите!»

Красивый серый кот сидел на моем чемодане. Я бы не поняла, что он там делает, но Анна вскрикнула: «Боже мой, киска писает!»

Рокко взял кота за загривок и приподнял. Кот замяукал мерзким голосом, в ответ на это Рокко поднял его до уровня своих глаз, вытянул губы трубочкой, будто сказал что-то нежное и ласковое и с ошеломляющей резкостью швырнул кота в угол комнаты. Анна принесла из ванной сырую тряпку.

«Если сразу помыть, не будет вонять. Видимо, у твоих вещей такой запах, что киску возбуждает».

После того как Анна прошлась тряпкой по моему чемодану, его перенесли в библиотеку. Я успела заметить на полках обилие кулинарных книг и фантастики.

«Ты почему на кулинарные книги смотришь, а? Я их перевожу, ты знала, да? Сейчас перевожу о макробиотической кухне. Может, ты голодна? У нас еще остались детские сосиски, сварить?»

Я посмотрела на пальцы Анны.

«Я думаю, мне лучше прогуляться. Не утруждай себя, правда. Мне интереснее… поесть не дома, я с удовольствием схожу одна».

В самолете пассажиров туристического класса не кормили, я жутко проголодалась. Но стоило мне представить, что в кухне этой квартиры для меня варится сосиска, как мне стало страшно. Я улыбнулась.

«Нет, ну зачем же, я пойду с тобой, — отозвалась Анна. Она похлопала Рокко по большому животу. — Но Рокко пойти не сможет. У него больная печень. На самом деле — весь пищеварительный аппарат. Тебе придется с этим считаться: по утрам он проводит в туалете полтора часа. С восьми до полдесятого, каждый день, учти, полтора часа, да».

«Ах вот как. Жаль. То есть… да. Жаль, да». Я поспешила выйти из квартиры, чуть было не загремела вниз на узкой лестнице. Анна, чмокнув Рокко, направилась вслед за мной.

По какой-то неведомой причине все рестораны в тот воскресный вечер были закрыты. После долгого кружения под дождем мы, наконец, нашли обильно украшенную искусственными цветами забегаловку, название которой переводилось примерно как «Сытый землепашец». Анна сообщила, что новые владельцы этого места — турки. Сев, она вытянула ноги в насквозь промокших золотистых шлепках, забавно ухнула и шумно брызнула тапками.

Я была голодна и в полном отчаянии, увидев в меню tartare de boeuf, сделала заказ. Анна спросила, сказать ли официанту, чтобы он не приносил сырого яйца. «Если ты за холестерином следишь или вообще предпочитаешь легкую пищу, то яйца… ну, ты сама знаешь…»

«Нет, пусть яйцо будет. Я обычно хожу ва-банк. И холестерин, и даже небольшая сальмонелла… Sorry, я пошутила». Конечно, шутка мне не очень удалась, но какая разница, — подумала я. Больше всего мне хотелось остаться одной.

«Они здесь вполне приличные».

«Конечно. Понятно. Я пошутила».

«Ой, мы же скоро поедем в Америку, с друзьями, а Карл, муж моей подруги, он просто настоящий расист».

«Вот как. Да я не имела в виду, что сальмонелла… в тех местах, где турки, вовсе нет».

«Ну да, конечно, но Карл: он же раньше никогда за границей не бывал, этот Карл. И все потому, что он не выносит иммигрантов».

«Ах, вот оно что!»

«Он хочет служить хорошим примером и предпочитает не быть иммигрантом. Нигде».

«Турист это не иммигрант. Он скорее такой легкомысленный эстет — как я сейчас».

Анна не улыбнулась. Она быстро засунула в рот вилку с горкой риса, разок кивнула головой, как клюющая птичка. Я посмотрела на ее толстые упругие щеки… Мой первый вечер в этом городе.

«Я всегда говорю, что все мы иммигранты. Я тоже иммигрантка. Все иммигранты. Наши прародители откуда-то сюда приехали».

Я принялась за еду. Я могла гордиться собой, сырое мясо оказалось вкусным, а Анна, изо рта которой в ходе монолога высыпались на тарелку зернышки риса, не портила моего аппетита. Я всегда считала себя политически корректным едоком.

Анна продолжала: «Коренных жителей нет. Их не существует».

Ее победный тон показался мне странным. Я никак не могла понять, почему именно мне она торжественно сообщает эту весть. «Может быть, и не существует, да, — отозвалась я. — Трудно провести границы».

«Коренных жителей не существует!»

«Просто кто-то всегда кого-то опережает. И устраивает там дела по-своему, но когда новоприбывшие все перемешивают, это так травмирует, по меньшей мере».

Анна вытянула губы трубочкой. А я сама себе удивилась: с чего это я принялась объяснять, можно было просто кивнуть. Но добавила: «Если кто-то раньше тебя сел на скамейку в парке, то это все-таки больше его скамейка, чем твоя, — разве ты не так к нему отнесешься? Даже если ты уверена, что задумала использовать скамейку более интересным образом».

Анна начала постукивать вилкой по столу: «Человек может жить там, где хочет. Может».

«Конечно. Совершенно согласна».

Анна еще пару раз постучала вилкой по столу, затем яростно воткнула ее в еду. Я спросила: «Рокко тоже поедет в Америку?»

«Ахх». Видимо, во рту у Анны оказалось что-то совершенно несъедобное, во всяком случае она тут же исторгла изо рта странный перепончатый кусок. «Пффф. Мой Рокко, конечно, он тоже поедет. Рокко. О да. В его жизни теперь две великие цели».

«Да?»

«Первая — дожить до сорока, и вторая — выучить язык эльфов».

«Что за… Сколько же ему лет?»

«Рокко у меня тридцатисемилетний. У него слизь в легких, это не просто так… Когда ему было двадцать пять, дело было настолько серьезно, думали, что до тридцати он не дотянет, понимаешь. А потом болезнь стала отступать, и сейчас даже совсем… в общем под контролем, в этом смысле».

«По-моему, тоже. В смысле, что он выглядит здоровым». Мне вспомнился блуждающий взгляд Рокко.

«Ну… Не будем преувеличивать. — Анна, мило позвякивая, размешала сахар в чашке. — Кроме того, он учит язык эльфов. Он большой фанат».

«Да, я видела. У него даже футболка Бога мух. В смысле, Властелина Колец». Анна не обратила внимания на мою оговорку.

«Он очень основательный и систематичный. Иногда даже здоровается со мной на языке эльфов. И вообще хорошо запоминает, точно помнит формы слов и цветовые нюансы. У аутистов отличная память, а Рокко у меня немножечко того…»

Анна подмигнула. Я не знала, как на это отреагировать.

«Он где-то работает?»

«Да, конечно, он программист. Он привыкнет к тебе, привыкнет».

Мне вспомнился мой чемодан, оставшийся в их квартире. Подумала, а не смогу ли я изобразить, будто мне пришла СМСка от друга сестры. Ведь вполне могло так случиться, парень должен был вернуться сегодня поздно вечером из Турции, он знал, что я буду здесь несколько дней. Когда Анна пошла в туалет, я отправила парню СМСку, чтобы он сообщил, захочет ли сегодня вечером еще куда-нибудь сходить. Но ответа не получила.

Анна вернулась из туалета, взяла свою цветастую сумку и направилась к стойке платить. Я встала и пошла вслед за ней.

Счет оказался внушительный; мелькнула мысль, может, из вежливости мне следовало бы заплатить за двоих, они же меня принимают, что с того, что вопреки моему желанию. И все-таки я достала из кошелька только свою долю.

«Ох, нет, и не думай, — отреагировала Анна. — Ты гостья. Нет-нет-нет. Я заплачу, это меньшее, что я могу сделать».

«Нет. Так нельзя. Видишь, вот моя доля».

«Убери! — Анна подала официанту кредитную карточку. — Для меня это радость, честное слово, радость».

Я подумала, следует ли мне и далее противостоять ее радости. Толстушка оплачивает мой счет и, желая добра, пугает меня. Анна поблагодарила официанта. Я поблагодарила официанта и Анну.

Дома Рокко сидел на диване, водрузив на стол голые желтые ноги, и смотрел фильм, у действующих лиц которого были, как у ящериц, широкие шершавые щеки. Они обитали на какой-то другой планете, и к ним для обсуждения дел прибыла девушка с внешностью модели, которая летала так, словно ее переносила сверкающая комета.

«Эта девушка послана высшей силой. Напрямую они об этом не сообщают, но она, несомненно, ангел». Рокко опустил ноги на пол. Подвинул примостившихся на диване кукол в потрепанных кружевных нарядах, чтобы мы с Анной тоже поместились на диване. Кукол явно трепали коты. «Ангельское исцеление. Сегодня одна женщина произнесла — ангельское исцеление. Ангельское исцеление грядет», — бормотал Рокко.

«Я в этих фэнтези не разбираюсь, но когда Рокко смотрит, то хорошо, что и еще кто-то смотрит, в том смысле, что у человека есть хобби, а я с удовольствием сижу рядом, вяжу или просто компоную…»

«У нас уже все скомпоновано», — загадочно произнес Рокко.

«Пойду заварю травяной чай». — Анна поднялась и отправилась на кухню.

«Что там происходит?» — поинтересовалась я у Рокко.

Рокко посмотрел на меня изучающим взглядом, в котором сквозила определенная доля удивления.

«Теперь уже слишком сложно объяснить».

«Хорошо, посмотрю так, пока просто не пойму».

«Это просто так не понять», — чуть слышно отозвался Рокко.

«Тогда я просто посмотрю красивые картинки».

Рокко засопел. «Может, ангел тоже уже не справится. Ангельское исцеление. Смешно. Оно грядет, ангельское исцеление», — пробормотал он и замолк, потому что испугался, что я могу услышать. И старался больше не смотреть в мою сторону.

Анна вернулась из кухни с чаем и села между нами. Рокко налил себе чаю, Анна с невероятной гибкостью подтянула ноги под себя. Я испугалась, что она коснется меня пальцами ног, но даже не посмела взглянуть в ту сторону. Две минуты, решила я. Это будет выглядеть вполне естественно.

Через две минуты я поднялась и сказала, что очень устала. И пожелала спокойной ночи.

Ванная комната была грязно-белой и пахла приторно-сладко. Я не могла понять, пахнет ли это кошачий песок под раковиной. Странный запашок вызывал желание сбежать незамедлительно, но мне нужно было почистить зубы и смыть тушь с ресниц.

За дверью раздался голос Анны: «Ты можешь использовать любое полотенце». Но я запомнила, что Рокко проводит в ванной каждое утро по полтора часа и уже достала из чемодана свое полотенце.

На краю раковины я заметила пингвина. Это была игрушка, заполненная жидким мылом, почтенного, должно быть, возраста, ибо ее покрывал слой желтоватой мути. Пингвин показался мне отвратительным. Чистить зубы и умывать лицо пришлось водой, текущей из крана, рядом с которым валялся отвратительный пингвин. Эта процедуру никак нельзя назвать умыванием, подумала я, хотя и не смогла сформулировать, что это за процедура.

Мне стало стыдно за себя.

Пингвин был тем, чем он был, игрушкой, с каждым может случиться. Я попыталась представить — что, если бы я вдруг обнаружила такую пикантную фиговинку в ванной комнате одного из моих любимых мужчин. Тогда она могла бы показаться мне даже обаятельной. Нечаянно забытая жутковатая фиговинка, составляющая, тем не менее, часть пространства сексапильного мужчины. Случайная шутка, может быть, чей-то дурацкий идиотский подарок, который он не выбросил по своей мальчишеской невнимательности или трогательной сентиментальности. И даже желтоватый слой на поверхности игрушки в квартире атрактивного мужчины выглядел бы вполне приемлемым. Таким образом, под воздействием лжетрактовки пингвин стал выглядеть почти что симпатичным.

Я выдавила пасту на зубную щетку и заметила на зеркале второго пингвина. С вешалки для полотенец таращились круглые пингвиньи глаза — крючок для полотенца представлял клюв пингвина. Под потолком тикали часы с пингвиньим корпусом, со стрелками в виде створок пингвиньего клюва. На занавеске душевой был изображен хоровод пингвинов, на керамических плитках, на высоте примерно полутора метров от пола был наклеен строй пингвинов, который обегал почти всю ванную комнату. На полочке над раковиной лежал скребок для пяток с ручкой, изображавшей пингвина, побелевший от струпьев человечьей кожи.

Их бытие. Воображенное мною человеколюбие обваливается при первом же дурно пахнущем вдохе. Как карточный домик. Стыдно.

Я сплюнула зубную пасту в раковину. Перед тем, как погасить в ванной свет, успела заметить висящие на бельевой веревке, натянутой под потолком, пятнистые в разводах подштанники, на пару секунд задержавшие мой взгляд.

Как можно тише я прошла в библиотеку, где Рокко приготовил для меня резиновый матрац. Коты забрались под одеяло вместо меня, самый младший нервно сновал туда-сюда, теребя зубами и когтями лиловую простыню. Я вышвырнула их одного за другим из комнаты и с нахальным грохотом захлопнула дверь. Младший, отчаянно мяукая, еще пару раз толкнулся в дверь, открывавшуюся из библиотеки в коридор. Вторая дверь, которая вела из библиотеки в гостиную, была стеклянной. Сквозь нее я отчетливо видела Рокко и Анну, сидящих перед телевизором, а они видели меня.

Я совсем не стеснительная персона, что касается переодеваний или разгуливания нагишом. Но в этот момент я почувствовала, что не имею ни малейшего желания раздеваться на глазах супружеской пары. Нашим телам не следовало лицезреть друг друга. Нет, никакого обмена телесной информацией, пусть границы остаются неприкосновенными.

Котенок продолжал мяукать за дверью. Я спряталась в уголок с поваренными книгами, куда не простирались взгляды из гостиной. Быстренько натянула на себя предназначенную для сна длинную футболку с изображением Мэрилин Мансон, но, излишне засуетившись при этом, свалила лежащую на краю полки толстенную книгу про испанскую пищу, с оглушительным шлепком она шмякнулась на пол. Замерев на мгновение, я услышала, как Анна что-то оживленно сказала Рокко.

«Все в порядке! — сообщила я. — Я еще жива. Всего лишь уронила книгу с полки, простите!»

«О’кей», — донеслось из другой комнаты.

Я погасила свет. Сквозь стеклянную дверь виднелся диван с куклами, Анной и Рокко. Я поворочалась на резиновом матраце, примостив голову так, чтобы не видеть их. Время от времени до меня доносились звуки фэнтези-фильма. Но когда я закрыла глаза, вся комната наполнилась звуками. Часы. Множество часов. И все они издавали звуки; я словно очутилась в зарослях часов, тиканье и поскрипывание доносилось с полок, со стен, с письменного стола. Громче всех тикали часы с пластмассовым голосом: крр-крр, кррр-кккррр. Мне показалось, что они хромают, у них был сбит ритм.

Простыни пахли. Человеком. Неизвестно — каким. Я боялась даже подумать, какое тело выделяло свое жировое сало на этих лиловых простынях. Сдвинула простыню, но голый резиновый матрац вонял, как лагеря детства.

Рк-ркк, ррк-ркккк.

Все заражено телами!

Я чуть не вскочила с матраца, но испугалась, что тогда Рокко с Анной меня увидят.

Какого черта. Ну и что здесь такого? Одна ночь. Стыдно должно быть. Спи уже, черт бы тебя побрал.

Ркк-рккк.

Жила-была Принцесса на горошине. Она была фашисткой.

Латентной и органичной. Она не могла спать, если в одном с нею помещении находились тела, которые казались ей безобразными. Безобразие вызывало удушье, аллергическую реакцию, учащало сердцебиение. Оно могло заразить и уничтожить, растворить в себе. Тот, кто вынужден глядеть на уродство, воспринимать уродство, может лишиться себя, своей самостийности.

Толерантность. Это не терпимость, а переносимость. Может быть, Принцесса на горошине, как и любой другой организм, просто вынуждена была бороться за свое собственное выживание. Ее степень переносимости была крайне низкой, она была эстетически слабенькой, с узкой шкалой. Кто-то не выносит определенных продуктов, химикатов, шума, а ее организм приводили в тревожное состояние определенные человеческие тела. Из этого, правда, не следовало, что эти тела были безобразными в общепринятом смысле или воздействовали подобным образом и на других: аллергики — не универсалы. Это просто индивидуальная непереносимость. Случайная, бессмысленная.

Это доброжелательные люди, которые хотели всего-навсего принять меня.

THE LORD OF THE FLIES. Язык фей и пингвины. Это ловушка!

Если ты сейчас не уснешь, завтра пойдешь и сдашься полиции как фашистка. С подобными тебе людьми невозможно создать такое человечество, каким ты хочешь его увидеть.

Ркк-рккк. Я приподняла голову, чтобы увидеть светящиеся цифры единственных беззвучных часов: 1:33.

В гостиной тем временем погас свет.

Пара легла в постель.

Засни уже, идиотка, если не хочешь, чтобы завтрашний день пошел насмарку.

На минуту меня осенило: насколько привлекательна — просто-таки этический опиум — развлекательная индустрия, производящая красивых людей… да, в конце концов все станет столь прекрасным, что опасные значения нивелируются… нас будут окружать лишь пятна света, блики… Нет — на самом деле гибкий и хорошо воспитанный человек приучается вести себя так, будто он видит одну только красоту, или, если ничего другого не остается, одну лишь одухотворенность… эстетическое искупление… Тело Анны было по-своему гармоничным, в элементах белого переливающегося мяса таилось созвучие… Она вполне могла стать моделью Ботеро… Желтоватое лицо Рокко и устрашающая прическа Анны… могли бы они возбудить возвышенные чувства… спи, мысли уже путаются.

Кот мяукнул. Прыгнул на дверь и снова мяукнул. Открыть дверь не так-то просто.

Мне вспомнилось утро в кафе другого европейского города.

Мой любовник меня просто бесит. Он говорит, что есть люди, чьи умонастроения он разделяет намного больше, чем мои. Он прищуривает свои прекрасные огромные глаза.

«Ну, и кто же тогда твой ближайший друг?»

«Мой самый дорогой друг… уже с детства… конечно, Киара».

«Ну, конечно».

Я рассматриваю висящий на стене графический лист с изображением лошадей.

«А если бы в один прекрасный день Киара превратилась в кучу навоза, что бы ты тогда делал? Она имела бы человеческий образ и могла бы говорить, она хотела бы находиться поблизости и говорить с тобой, но она была бы сделана из навоза».

«Неужели ты такая ревнивая?»

«Нет, я серьезно. Что бы я стала делать, если бы мой друг… вдруг оказался сделанным из дерьма? У него был бы тот же взгляд, те же взгляды, та же… искренность, например, но он бы невыносимо вонял. Ты мог бы преодолеть подобную дуальность тела и духа?»

Еще и эта Киара — и зачем я о ней вспомнила?

Где-то я прочла о Стендале, что ему, испытывающему любовные муки, все уродливое причиняло особую боль. И правда, от несчастного следовало бы тщательно скрывать функционирование убогой жизни. Трагику и красивую кровь — это можно допустить, но не аутистов, пингвинов, студенистую плоть. Черт побери. Каждый человек — кузнец своей судьбы и литейщик своего несчастья. Я порывисто поднялась.

Дотянувшись до кресла, взяла сумочку, достала из нее телефон. Включила, приглушила ладонью сигнал Nokia. «Хей, Аллен…» Нет, лучше напишу «Дорогой…»

«Dear Allen, if you happen to be somewhere around at this hour, I’d love to join you and offer you a drink;)»

Отправила.

На часах было 2.54.

Я слушала часы и ждала.

Ответ не пришел.

Может, мне просто исчезнуть. В темноте закину вещи в чемодан и поищу себе какой-нибудь отель. Ведь какой-то из них должен быть открыт. Надену самый солидный жакет. Я не запомнила, шнепперный ли замок на входной двери, тогда я с полной ответственностью захлопну дверь за собой. Я уже встала и нащупала на спинке стула джинсы, но снова заставила себя лечь. Еще пару часов… всего час-другой… я же не сломаюсь так легко.

Спокойно. Спокойно. Спокойно.

Все вещи заражены телами! Все вещи заражены духом!

Завтра подарю им красивую сувенирную бутылку водки «Виру Валге».

Часы тикают, а резиновый матрац подо мной буквально обжигает. Может ли воздух внутри резинового матраца по какой-то причине начать нагреваться? Ркк-ркк-ркк-ркккк. Часы озвучивают свои причудливые смещения фаз.

Спасииии-те-спасиии-те-спасиии-те-спасии-те-спасии…

А утром Анна спрашивает, как я спала.

«Хорошо».

«Но ты выглядишь совсем разбитой».

«Правда? Я по утрам всегда сонная, это оттого, что у меня низкое давление».

«Нет. Этот совсем не из-за этого, нет-нет».

«Хм. Ну как же нет… Я просто еще не проснулась».

«Я вижу, что ты очень устала. У тебя осунувшееся лицо, будто ты за всю ночь даже глаз не сомкнула, ни минуты не поспала».

«Я поспала. Честно, поспала…»

«Что-то не так?»

«Да нет, в каком смысле?»

«Я не набожна, но Христос! Христос сказал: „Это моя кровь!“ Был ли он красив?»

«Я не понимаю».

«Тебе не нравится наш дом? Тебе не нравится то, что мы можем предложить? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА? ТЕБЕ НЕ НРАВЯТСЯ НАШИ ТЕЛА…»