Облака

Подумай, позаботься, поспеши, старик,

Врага переспорить.

Когда б в себя не верил он, наверное,

Не был так бесстыден.

На что-то он надеялся, — в словах его

И дерзость и сила.

Из-за чего и почему у вас возникла тяжба,

Пред хороводом объясни. Начни, не заминаясь!

Из-за чего и почему мы начали ругаться,

Вам расскажу. Мы закусить решили, как известно.

Тут в руку лиру взять его я попросил и песню

Поэта Симонида[50] спеть: «Барашек, Крий, попался».

А он сказал, что песни петь за чашей, под кифару,

Обычай устаревший, баб забота, мукомолок.

Неправ ли был я, наскочив с руками и с ногами

На старика? Заставить петь! Кузнечики мы, что ли!

Вот те же самые повел и за едой он речи,

Сказал к тому ж, что Симонид — писатель очень скверный.

С трудом, но все-таки себя я удержал от злости.

Я попросил его тогда взять миртовую ветку

И из Эсхила мне прочесть. А он ответил тут же:

«Эсхила почитаю я первейшим из поэтов

По части шума, болтовни, нескладности и вздора».

Вскипело сердце у меня, представите вы сами,

Но гнев в себе я подавил, сказал: «Тогда, голубчик,

Из новых что-нибудь мне спой, из песен философских».

Из Еврипида говорить тут начал он, о брате,

С родной сестрой, избави бог, бесстыдно переспавшем.

Тут удержаться я не мог. Накидываюсь в злости

С проклятьем, с криком на него. Потом, как уж ведется,

На слово — слово, брань — на брань, он вскакивает с места

И ну душить, и ну давить, и мять меня, и тискать!

А не по праву, да? Признать готов ты Еврипида

Мудрейшим из поэтов всех?

Мудрейшим? Ах ты горе!

Да что сказать тебе? Опять меня побьешь!

За дело!

За дело? Ах, бесстыдник! Я ж вспоил тебя, взлелеял,

Нескладный детский лепет твой отгадывать умел я.

Едва ты пролепечешь: «И» — тебе даю напиться.

А скажешь: «Мама», — на бегу леплю из хлеба соску,

Кака захочешь — тут как тут, тебя несу я за дверь,

Усаживаю там. А ты меня схватил за горло!

Хоть я кричал, хоть я пищал,

Хотел на двор, ты, негодяй,

Не пожалел, за дверь не снес,

Меня душил, и под себя,

Мой бог, кака я сделал.

У молодых трепещет сердце, думаем,

Все ждут его речи.

Когда уже такие безобразия

В речах защитит он,

За шкуру стариков мы не дадим тогда

Пустого орешка.

Искатель хитрых, новых слов, твоя теперь забота

Такие доводы найти, чтоб правым показаться.

Наук новейших мастерством как радостно заняться

И научиться презирать закон, обычай старый!

Пока все помыслы мои ристаньям отдавал я,

Трех слов связать я не умел, ни разу не запнувшись.

Теперь от скачек отучил меня вот этот самый,

Я занялся сложеньем слов и мыслей изощренных.

И доказать могу, что сын отца дубасить вправе.

Лошадничай, свидетель Зевс! Уж лучше заведу я

Тебе четверку лошадей, чем от побоев сдохну!

Меня от речи ты отвлек, я к мысли возвращаюсь,

И вот о чем тебя спрошу: меня дитятей бил ты?

Да, бил, но по любви, добра тебе желая.

Что же,

А я добра тебе желать не вправе, точно так же

И бить тебя, когда битье — любви чистейшей признак?

И почему твоя спина свободна от побоев,

Моя же — нет? Ведь родились свободными мы оба?

Ревут ребята, а отец реветь не должен? Так ли?

Ты возразишь, что лишь с детьми так поступать пристало.

Тебе отвечу я: «Ну, что ж, старик — вдвойне ребенок».

Заслуживают старики двойного наказанья,

Ведь непростительны совсем у пожилых ошибки.

Но нет обычая нигде, чтоб сын отца дубасил.

А кто обычай старый ввел, тот не был человеком,

Как ты да я? Не убедил речами наших дедов?

Так почему же мне нельзя ввести обычай новый,

Чтоб дети возвращать могли родителям побои?

А порку, что досталась нам, до нового закона

Забудем лучше и простим за давностию срока.

Возьмите с петухов пример и тварей, им подобных,

Ведь бьют родителей у них, а чем они отличны

От нас? Одним, пожалуй, тем, что жалоб в суд не пишут.

Но если петухам во всем ты подражать желаешь,

Дерьма не щиплешь почему, не дремлешь на насесте?

Ну, это, друг, совсем не то, Сократ со мной согласен.

И все-таки не бей! Потом винить себя же будешь.

С чего же?

Как теперь меня, потом тебя обидит,

Когда родится, твой же сын.

А если не родится?

Так, значит, бит я даром, ты ж в гробу смеяться будешь?

Боюсь, ровесники мои, что говорит он дельно.

Должны мы в этом уступить, как видно, молодежи.

И поделом: кто был неправ, пусть на себя пеняет.

Теперь ты эту мысль развей!

Совсем меня угробишь!

Быть может, с тем, что претерпел, сейчас ты примиришься?

Да как же? Научи меня. Ты чем меня утешишь?

Я мать свою отколочу, как и тебя.

Что слышу?

Вот дерзость, прежних всех страшней!

Что, если словом кривды

Тебя сумею убедить,

Что матерей законно бить?

Когда и это превзойдешь,

Тогда осталось мне одно

С откоса вниз тебя столкнуть

С Сократом вместе

И с проклятой Кривдой!

Вы всем моим несчастьям, Облака, виной.

Вам, Облака, я вверил все дела мои!

Нет, нет, в своих несчастьях виноват ты сам:

На ложный путь направил ты дела свои!

Но прежде так со мной не говорили вы?

Слепого дурня, старика морочили?

Мы поступаем так же всякий раз, когда

Погрязшего встречаем в преступлениях.

Его в пучину бедствий повергаем мы,

Чтобы богов бояться научился он.

Жестоко, Облака мои, но правильно.

Я денег тех, что задолжал, не должен был

Присваивать.

Теперь же, милый мальчик мой,

Пойдем, Сократа с Хэрефонтом мерзостным

Побьем! Обоих нас они опутали.

Но обижать как смею я наставников?

Смелей, смелее! Чти лишь Зевса старого!

Сказал же, старый филин: «Зевса старого»!

Да есть ли Зевс?

Да, есть!

Да нет же, нет! Царит

Какой-то Вихрь, а Зевса он давно изгнал.

Нет, не изгнал! Хотя и сам я думал так

И в Вихрь поверил. Слепота несчастная!

За бога принял я пустые выдумки!

С самим собой безумствуй и неистовствуй!

Ах, я дурак! Ах, сумасшедший, бешеный!

Богов прогнал я, на Сократа выменял.

Гермес, голубчик, не сердись, не гневайся,

Не погуби, прости по доброте своей!

От хитрословий этих помешался я.

Пошли совет разумный, в суд подать ли мне

На негодяев, отомстить ли иначе?

Так, так, совет прекрасный: не сутяжничать,

А поскорее подпалить безбожников

Лачугу.

Ксанфий, Ксанфий! Поспеши сюда!

Беги сюда, топор возьми и лестницу,

И на мыслильню поскорей вскарабкайся,

И крышу разбросай, любя хозяина,

И опрокинь стропила на мошенников!

А мне подайте факел пламенеющий!

Ксанфий выполняет приказание.

Сегодня же заставлю расплатиться их

За все грехи. Заплатят, хоть и жулики!

Ай-ай-ай-ай!

Пылай, мой факел! Жги горючим пламенем!

Что делаешь, старик?

Как что? Я с крышею

Мыслильни вашей тонкий диалог веду.

Ай-ай! Кто дом наш поджигает? Горе нам!

Тот самый, у кого накидку выкрали!

Погубишь нас! Погубишь!

Это — цель моя.

Пусть не обманет лишь топор надежд моих

И сам не упаду я, шею вывихнув.

Голубчик, стой! На крыше что ты делаешь?

Парю в пространствах, мысля о судьбе светил.

О, горе мне, беда мне! Задыхаюсь я.

И мне несчастье! Жарюсь, как на вертеле!

Зачем восстали на богов кощунственно?

Как смели за луною вы присматривать?

Коли, руби, преследуй! Много есть причин,

А главное, они богов бесчестили!

Дом рушится.

Уходите отсюда скорее! Наш хор

Поработал сегодня на славу.