Обретая Розу

Глава 10

30 марта, пресса.

Из-за толпящихся под дверью газетчиков Анна чувствует себя как в осаде. Распоряжение судьи не покидать пределов провинции лишь усилило внимание. Репортеры настойчиво пытаются вызвать ее на разговор, выкрикивая торопливые провокационные вопросы всякий раз, когда она выходит из квартиры.

Утренняя газета лежит у нее на журнальном столике. Заголовок: «Судья дал разрешение на то, чтобы дело об эмбрионе рассматривалось в рамках иска о возвращении собственности», с подзаголовком: «Министр юстиции хранит молчание».

Каждый раз, когда она наталкивается глазами на заголовок, у нее перехватывает дыхание. Она представляет, как женщины в своих домах и квартирах читают этот заголовок, качают головами, сердце их наполняется яростью, прямо как у Анны. Она берет газету, относит на кухню и выкидывает в мусорное ведро.

Звонит мобильный телефон. Он звонит постоянно. Газетчики неизвестно как ухитрились раздобыть ее номер.

Вернувшись на диван, она принимается за бутерброд с арахисовым маслом и джемом. По телевизору идет программа новостей на общенациональном канале. Двое комментаторов обсуждают ее дело. Первый возмущен тем, что с Анной обходятся как с преступницей, в то время как второй согласен с судьей, указывая на необходимость придерживаться рамок закона.

«Перестаньте», — говорит первый комментатор, возмущенно хмыкая и ерзая в кресле.

«Если она сбежит, — заявляет комментатор, — она заберет с собой собственность».

При слове «собственность» на лице первого комментатора появляется гримаса отвращения.

«Прекратите использовать это слово, или разговор закончен».

Второй комментатор молчит.

Вступает ведущий новостей:

«Мы вернемся к этому обсуждению через пару минут».

Когда Анна слышит слово «собственность», ей становится нехорошо. Интересно, что скажет ее ребенок, когда через много лет он об этом узнает. Ребенок, который родится, несмотря на то что его отец пытался этому воспрепятствовать.

Жуя свой бутерброд, Анна не сводит глаз с экрана. Реклама закончилась, и показывают видеосюжет: ребенок рисует на плакате. Подпись гласит: «Меня могло не быть». Женщина признается, что хотела сделать аборт.

«Но мы так счастливы, что решили оставить Джереми. — Женщина целует ребенка в макушку. — Это была бы ужасная ошибка».

В репортаже сказали, что уже планируются демонстрации. Представитель «Права на жизнь» называет дату и время. Они выбрали известную больницу, где делают аборты, как место для своего выступления. Организация «Право на выбор» планирует другую акцию протеста. Она состоится на ступенях здания суда. Обе стороны осуждают решение судьи.

Анна убирает звук. У нее больше нет сил это терпеть, она обдумывает, куда бы скрыться. Дом в Барениде — очевидный выбор, но при мысли о маленьких мальчиках и девочках ей становится не по себе.

Если она сядет в машину и поедет куда глаза глядят, возможно, ей удастся оторваться от газетчиков.

Куда еще она может спрятаться? Есть еще Дэвид, но он говорил, что репортеры и так в последнее время зачастили в галерею. А кроме того, она по-прежнему будет в городе, и, следовательно, за ней все равно будут следить. Во время последнего разговора с Дэвидом он сказал, что спрос на ее картины подскочил до небес.

— Мне трудно сосредоточиться, — сказала Анна в ответ на вопрос Дэвида о новых работах.

Он сказал, что люди спрашивают, не рисовала ли она детей или младенцев. Цены за эти картины могли бы быть в десять или двадцать раз больше, чем обычно.

Какие-то ее картины с прошлой выставки даже показали по телевидению. Они показались ей жестокими. Фрагменты человеческих лиц вперемешку с разрубленными животными. И среди них несколько голов младенцев. При виде их она морщится от отвращения. Как можно было так легкомысленно к этому относиться!

Анна увеличивает громкость, чтобы послушать, что говорят.

Камера поворачивается к репортеру, он кивает и мрачно провозглашает:

«Все это пугает и вызывает дальнейшие опасения».

Анна переключается на американский канал. В эфире новости, но о ней — ни слова. Несмотря на это, Анна ждет, что эта новость может появиться в любую минуту, поскольку на некоторых фургонах, стоявших у ее дома сегодня утром, она видела эмблемы американских телекомпаний.

Она переключается на другой американский канал. На врезке в правом верхнем углу экрана появляется деталь картины. Роза с лепестками телесного цвета. Она встает и подходит поближе к телевизору, а тем временем ведущая произносит:

«Суд должен решить спор между канадской художницей и ее бывшим возлюбленным, врачом-гинекологом, относительно того, кому из них принадлежит право распоряжаться судьбой их нерожденного ребенка. Основание для иска крайне необычно: „Возвращение собственности“».

Ведущая обрисовывает ситуацию, а в это время на экране появляется студия Анны. Незаконченная картина с изображением розы. Камера выхватывает ее работы, прислоненные к стенам или стоящие на мольбертах. Анна не появляется в кадре ни разу.

У нее в студии кто-то был!

Она хватает пальто и выходит из квартиры, заперев за собой дверь. На улице ее окружают газетчики, которые всю дорогу идут следом за ней. Анна не обращает внимания на их крики, ей хочется заткнуть уши руками.

Подойдя к студии, она берется за ручку двери. Все закрыто, нет никаких следов взлома.

Отперев дверь, она быстро заходит и захлопывает дверь прямо перед толпой, рвущейся внутрь. Фыркая от ярости и отвращения, она бежит вверх по ступеням, входит в студию и торопливо оглядывается по сторонам, в ее глазах тревога. Все на месте. Как они вошли сюда без ее согласия? Насколько ей известно, ключей нет ни у кого, кроме нее и хозяина.

Мог мистер Оливер пустить их? Анна сильно сомневается. Вряд ли он способен на такую низость.

Проверяя холсты, чтобы убедиться, что все на месте, она чувствует вибрацию мобильного телефона. Анна снимает перчатки и достает телефон из кармана, чтобы проверить номер. Это звонит ее адвокат.

— Я слушаю.

— Анна?

— Ко мне в студию кто-то заходил.

Она продолжает оглядываться, поворачиваясь на месте, чтобы окинуть взглядом все помещение.

— Кто?

— Репортеры с телевидения. Вы видели американские каналы?

— Нет, я не смотрела. Какой канал?

Анна называет канал.

Адвокат отвечает:

— Да-да. — Ее тон говорит о том, что она записывает. — Я поручу кому-нибудь проверить.

— Мне нужно уехать отсюда.

— Уехать куда?

— Не знаю.

— Вы не можете уехать, вы же знаете.

— Я имею в виду из города.

— Только не очень далеко. До суда осталось всего три дня.

Адвокат снова начинает говорить о том, что не ожидала от суда такой оперативности.

Анна ждет, ее глаза скользят по рабочим столам.

— Вам нужен сопровождающий?

— Нет, я обойдусь.

— А где вы намерены остановиться?

— Газетчики будут следить и за вами.

— Мы можем снять вам гостиницу.

— Не надо, я просто на пару дней уеду за город.

— Хорошо, но оставайтесь на связи. И, Анна, пожалуйста, не пытайтесь уехать из провинции. Я понимаю, вы об этом даже не думаете, но это очень осложнит все дело. Я уверена, общественное мнение приведет судью в чувства.

— Я не собираюсь этого делать.

— Вот и замечательно. Женщины по всей стране выступают в вашу защиту. Те, кто выступает за свободу выбора, тоже на нашей стороне, как и ожидалось, и, что удивительно, даже противники абортов — в нашем лагере. Никогда не думала, что буду рада получить поддержку от этих людей. — Она смеется.

Анна обдумывает это замечание.

— А что плохого в противниках абортов?

Адвокат замолчала.

— Ну… они все слегка тронутые. Но в данном случае мы их потерпим.

От этого разговора у Анны портится настроение. Какое отношение имеют политические взгляды людей к ее ребенку? В трубке раздается гудок.

— Кто-то пытается до меня дозвониться.

— Хорошо. Позвоните мне, если вам что-нибудь понадобится.

— Спасибо. До свидания. — Анна жмет кнопку ответа. — Я вас слушаю!

— Анна, это Дэвид. Почему ты не сказала мне о картинах с розой? Господи, телефон у меня просто разрывается.

У Анны кровь приливает к лицу при мысли, что ее картины показали по телевизору до того, как она сама решила их выставить.

— Сколько их у тебя?

— Не знаю. — Она оглядывает комнату. — Пятнадцать.

Тут она вспоминает о картинах, оставшихся в Барениде:

— А может, двадцать.

— Потрясающе! Сохрани их.

— Я не собиралась их сжечь.

Дэвид смеется почти истерически, как безумная птица.

— Не надо это делать. Ты готова к выставке? Мне кажется, уже пора.

Анна сомневается.

— Не знаю, я еще не поняла, то ли это.

— Интерес просто невероятный. Давай заканчивать. У меня тут еще звонки. Еще поговорим.

Анна закрывает телефон. Она подходит к окну и смотрит на улицу. Считает людей. Их четырнадцать. Несколько лиц поднимаются вверх, губы беззвучно произносят слова.

Анна ведет машину. Глядя в зеркало заднего вида, она убеждается, что репортеры едут за ней по пятам. Она поворачивает в переулки и проезжает на желтый, чтобы оторваться от преследователей. Уходя от погони, она чувствует необычайное возбуждение.

По дороге из города она проезжает салоны, торгующие машинами, и рестораны быстрого обслуживания, расположенные вдоль Кенмаунт-роуд. Тут ей приходит в голову, что, если пресса по-прежнему следует за ней, они могут подумать, что она решила бежать. Вероятно, их охватывает охотничий азарт при мысли, что им удалось ее застичь. Они будут первыми, кто сообщит об этом факте, который потянет на серьезное правонарушение.

В конце Кенмаунт-роуд она поворачивает на запад, на шоссе. Она так часто отвлекается, чтобы посмотреть в зеркало заднего вида, что уже начинает опасаться за свою безопасность.

Она замечает вдали несколько фургонов и прикидывает, как бы от них оторваться. Неужели они будут ехать за ней до самого Баренида? Это в часе езды. Что им там делать?

Снова одна в Барениде.

Устав от неотступного внимания прессы, не оставлявшей ее в покое ни на минуту, Анна представляет себе жизнь в Барениде как долгожданный островок тишины, забыв о возможном появлении потерявшихся мальчиков и девочек. Но теперь, когда она действительно уезжает из города, ей страшно остаться одной. Но, с другой стороны, ей хочется привести прессу к этим детям в надежде узнать, кто или что притягивало их к ней.

Она заезжает на последнюю заправку перед открытым шоссе. Она выходит из машины и стоит у двери водителя, глядя, как проносятся мимо два фургона без опознавательных знаков.

Наверное, это ее фантазии. У прессы масса других дел. И ее история, по-видимому, не самая важная. Она заходит в кафе и покупает колу с яблочным пирожком. На кассе пожилая женщина со значком «менеджер» на груди пробивает чек. Она называет цену и поднимает глаза на Анну. По-видимому, ей что-то приходит в голову, и она оглядывается на газеты на стойке у двери. Вернувшись к деньгам, которые протягивает Анна, она говорит:

— Все в порядке. За мой счет, милочка.

Анна недоумевает:

— Точно?

— Точнее не бывает. — Она пододвигает ручки пластиковой сумки к Анне и, наклоняясь, шепчет: — Берегите своего ребенка. — Женщина улыбается, а затем шепчет еще тише: — Мужчины такие чудовища.

Анна оборачивается на мужчину в бейсболке, стоящего за ней в очереди. Он оглядывает ее с ног до головы, а затем делает вид, что внимательно рассматривает пачки сигарет, выставленные на прилавке.

Анна улыбается женщине и берет пакет:

— Спасибо.

— На здоровье. Не принимайте этот бред близко к сердцу.

Анна кивает:

— Постараюсь.

На парковке она замечает две стоящие рядом машины. Мужчина на водительском сиденье смотрит, как Анна садится за руль. Она отъезжает. В зеркале заднего вида она видит, что две машины следует за ней. Машина Анны останавливается у выезда со стоянки, ожидая просвета в потоке движущихся машин. Завидев довольно большую дистанцию между двумя подъезжающими машинами, Анна рвет с места. Вторая машина, идущая на скорости больше ста километров в час, скрежещет тормозами и возмущенно сигналит.

Впереди она видит два фургона, отброшенные к обочине дороги. Мелькнуло лицо — женщина с причудливой стрижкой. Анна видела ее по телевизору. Пронесшись мимо, она видит в зеркало, что фургон тоже выехал на шоссе.

Вереница огней в зеркале заднего вида наводит ее на мысль, что газетчики предупредили полицию, и сразу несколько машин преследуют ее, чтобы задержать. Когда огни ее настигают, сердце у нее чуть не выпрыгивает из груди и она съезжает на обочину. Мимо проносится пожарная машина и фургон скорой помощи.

Анна с облегчением понимает, что проблемы возникли дальше по дороге. Красные огни горят уже где-то далеко впереди, и Анна снова выезжает на шоссе. Пятна огней движутся где-то вдали, пока не останавливаются. Они становятся все больше и больше, и Анне кажется, что это оптическая иллюзия. Наконец она их настигает.

Подъезжая к месту аварии, она видит груду искореженного металла. Столкнулись сразу три машины, на дороге творится сущий ад. Она прижимается к правой стороне, едва удерживая машину, чтобы не упасть в кювет, а за ее спиной пожарный начинает устанавливать желтый барьер. Осторожно пробираясь по обочине, она ухитряется проехать вперед, и тут ей становится понятна причина столкновения. Сбоку от дороги лежит что-то огромное, покрытое мехом. Рогов нет. Это лось, самка. Анне она кажется огромной, и тут она замечает, что бедное животное все еще живо. Лосиха поднимает голову и пытается встать, но не может двинуться, как будто ноги ее не слушаются.

Анна смотрит в зеркало заднего вида. Безнадежная борьба лосихи надрывает ей сердце. Что они с ней сделают? Пристрелят?

Сообразив, что машины преследователей не смогут проехать мимо места аварии, она жмет на газ, но мысли ее заняты несчастным животным и людьми в столкнувшихся машинах. Почему она не заметила там людей? Когда Анна мысленно прокручивает увиденное, она убеждается, что машины были пусты. Неужели людей успели извлечь из обломков и поместить в машину скорой помощи за то время, пока она доехала до места происшествия?

Анна снова смотрит в зеркало заднего вида. Дорога пуста.

Вскоре она сворачивает на Ширстаун и едет дальше, в Баренид.

31 марта, снова в Барениде.

Пока Анна спит, у эмбриона появляются зачатки зубов. Под поверхностью десны образуются крошечные эмалевые узелки.

В 3:27, когда Анна переворачивается поудобнее в постели, у эмбриона формируются трахея и голосовые связки.

Проснувшись, Анна постепенно понимает, что тревога ушла. Она не забыла, где находится, и с ней не случилось приступа дезориентации. Пробуждение было плавным скольжением от беспамятства к сознанию. Освежающий сон без пробуждений. Она не помнит, что ей снилось. Анна чувствует себя уверенной и отдохнувшей.

Видения потерявшихся детей — необъяснимое явление, оставшееся в прошлом. Несомненно, это как-то связано с гормональной перестройкой. Вернувшись в Сент-Джонс, она много читала об этом в Интернете и узнала множество удивительных историй, связанных с беременностью и гормонами. Самый поразительный случай — это женщина, убившая своего мужа. Суд постановил, что она была не в своем уме из-за гормонов. Врач свидетельствовал в ее пользу. Анна попыталась отыскать случаи, когда мужчина требовал бы от женщины сделать аборт, ссылаясь на право собственности, но не смогла пробиться через юридический жаргон на разных сайтах. Из всего, что ей удалось найти, ближе всего по смыслу были случаи с замороженными эмбрионами. Они действительно рассматривались как собственность. Это открытие ее глубоко встревожило.

Несмотря ни на что, первый раз за всю неделю она чувствует, что мысли ее ясны, как никогда. Рисунки на стенах в детской и коридоре, вероятно, ее собственные. Красное пятно на полу потемнело до черноты. Анна пытается вспомнить, что она здесь пролила.

Спускаясь по лестнице, Анна с радостью видит, что за окном во дворе никого нет. Ни детей, ни толпы журналистов, требующих ответов.

На кухне она оглядывает стол, но свежей розы там не оказывается. Только старая, сухая и черная, со слабым оттенком красного.

Анна проверяет телефон и видит, что пропущено двадцать семь вызовов. Она просматривает номера, но ни одного знакомого среди них нет. Рядом с телефоном лежит коробка патронов, которую она купила в Сент-Джонсе перед отъездом в Баренид. Она решилась на эту покупку, поскольку много думала о своей стычке с Кевином, реальной или мнимой. Найденную в доме старую двустволку она оставила в сарае. Ей не хотелось держать такую вещь в доме. В магазине были пустые гильзы, которые Анна вынула, чтобы сравнить в магазине перед покупкой.

Двустволка стоит у окна, в дальнем углу, дулом вверх.

Анна не помнит, чтобы она приносила ружье из сарая, хотя она могла это сделать после истории с Кевином. Или агент по продаже недвижимости мог сделать это за нее. Ей смутно помнится, что она что-то такое ему говорила.

При виде двустволки она вспоминает сбитую лосиху. Как ее прикончат? Ножом или из ружья? Обычно такие вещи делает егерь — это входит в его обязанности.

Анна заглядывает в холодильник — посмотреть, не надо ли что-нибудь докупить в супермаркете. Молока, конечно, и сока. Анна не помнит, есть ли в здешнем магазине сок, который она любит. Она открывает дверцу морозилки и видит, что она забита замороженным мясом. Бифштексы и стейки лежат на подложках из пенопласта, полиэтилен заиндевел от мороза. Мясо темное, этикеток на пакетах нет. Она вынимает стопку и смотрит на нее, а в это время в мозгу эмбриона формируется центр, отвечающий за обоняние. Кусок мяса ей незнаком, и Анна подозревает, что это лосятина. Она вынимает мясо, чтобы разморозить к ужину.

1 апреля, за работой.

Когда на следующее утро Анна открывает краны, оттуда не вытекает ни капли воды. Но несмотря на это, Анна исполнена чувством благостного удовлетворения, когда работает за холстом. Даже мысль о том, что трубы могли замерзнуть, которую подтвердил ей агент по продаже недвижимости по телефону, не мешает ей рисовать. Она разберется с этим позже. У нее есть план.

Забыв про неудобства, она торопится воспользоваться этим счастливым состоянием, потому что такие дни выпадают очень редко. Слишком много факторов определяют настроение. Иногда, рисуя, она чувствует себя так, словно не выспалась, и выпитый чай приносит не бодрость, а, наоборот, упадок сил. Ей удается себя преодолеть, но в таком состоянии она быстрее устает и творческая энергия быстро гаснет. А бывает, к ней приходит чувство абсолютной ясности, как будто все вокруг имеет четкие, точно определенные границы.

Факторы, которые влияют на эти состояния, слишком многочисленны, чтобы судить однозначно. Еда. Сон. Погода. Стресс. Но как правило, несмотря на плохое настроение, она все же работает, стараясь претворить свое состояние в образы, жаждущие воплощения. Сегодня она блаженствует. Солнце за окном ее спальни, превращенной в студию, сияет не белым, а желтым светом. Безупречным и яростным.

Анна делает мазок умброй, а сердце эмбриона, не переставая биться, начинает разделяться на четыре камеры. Восходящие штрихи умбры смешиваются с кармином, создавая изысканную напряженность в сплетении двух цветов. Анна видит два цвета, а не картину в целом, в ее воображении существует связь этих контуров с рисунком, и вся картина отходит на второй план. Рождение нового происходит помимо ее воли, Анне кажется, она может наносить краски, закрыв глаза, ничего не чувствуя.

В своем последнем интервью журналу «Современный художник» в Торонто она говорила, что, по ее ощущениям, картины почти не имеют отношения к ней самой. Она и раньше слышала от других художников нечто подобное. Совсем недавно Анна прочла у какого-то писателя, имени которого она никак не могла вспомнить, что он каждое утро садится за пишущую машинку, кладет пальцы на клавиши и произносит: «Я готов».

К несчастью, такие признания получаются немного претенциозными, как будто творчество происходит под диктовку высшей силы. Анна пыталась объяснить (но точная формулировка пришла, когда статья была уже в печати, и Анне было неприятно, когда ее цитировали), что мозг действует как на автопилоте, и главную роль тут играют навык и опыт.

По словам матери, Анна начала рисовать, когда ей было два года. Картины у нее получались сложные и неординарные. Мать вставила несколько работ в рамки и повесила на стену в гостиной. Остальные она держала в особой папке большого формата, куда она потом добавляла статьи в газетах, в которых упоминалось о работах Анны. Лица на ее ранних рисунках были больше похожи на чудовищ, однако отчетливо проступали и человеческие черты. Образы были сложные и фантастические, с элементами линий и форм, которые свидетельствовали о глубоко скрытом страдании. Но удивительнее всего были детали. Невероятно отчетливые для такого маленького ребенка. Сколько Анна себя помнила, потребность рисовать была для нее такой же жизненной необходимостью, как еда или сон. Небо затягивалось серыми облаками, погода, похоже, портилась.

Анна снова повернулась к картине и сделала мазок охрой. Она пока не может представить, что возникнет в центре этой розы.

За домом есть люк, ведущий в подпол. Дом опирался на сложенные друг на друга осколки сланцевых пород, они возвышались над фундаментом на восемь дюймов. Этот метод часто применялся для того, чтобы дом можно было перемещать с одного места на другое. Их можно было разобрать и перенести стену за стеной, а затем собрать в другом месте.

В задней комнате на первом этаже есть толстый черный шланг. Он подсоединяется к насосу и идет горизонтально, а потом поворачивает на девяносто градусов и через отверстие в полу уходит вертикально вниз, в подпол, а оттуда через отверстие в полу — под землю. Под землей шланг проложен ниже уровня замерзания почвы. Он доходит до колодца, откуда и поступает вода.

Эти сведения сообщил Анне агент по продаже недвижимости.

— Та часть, что в подполе, вероятно, замерзла. Я приеду, — предложил он, но Анна отказалась, сказав, что в этом нет необходимости. — Вам надо отогреть трубу.

— А как?

— В задней комнате должен быть старый обогреватель.

Анна вспоминает, что видела его.

— Поставьте его в подпол. Только вам придется ползти. Я бы и сам попробовал, но мне уже так не изогнуться. Годы не те.

Анна стоит на заднем дворе, глядя на люк. Морозный воздух холодит нос и кончики пальцев. Люк запирается только лишь на простую деревянную щеколду, которая поворачивается на одном гвозде. Анна идет в дом за перчатками и фонариком. Копаясь в ящиках, она замечает маленькие коричневые катышки. Мышиный помет.

— Этого еще не хватало, — бормочет она.

В журнале про беременность она читала про болезни, которыми можно заразиться от мышиного помета, особенно опасные для беременных женщин. А она сейчас не может даже руки помыть. Анна наконец находит фонарь, но вдруг замирает, услышав, что над головой у нее что-то скребется. Она поднимает голову и прислушивается. Это мышь. Анна сразу же представляет, что где-то там гнездо. Маленькие голые мышата сбились в кучу для тепла. Когда-то в детстве у нее были две морские свинки, и у них были детеныши.

Анна выходит из дому и, присев на корточки у люка, поворачивает щеколду. Она пытается отвалить дверцу, но ей приходится встать и отгрести ногами снег, чтобы дверца открылась.

Согнувшись, она встает на колени и обводит помещение фонариком. Камни и грязь. Лучи выхватывают небольшой прямоугольник дерева с проржавевшим металлом примерно в трех футах от входа. Большой капкан.

Анна фыркает от негодования и пытается посветить как можно дальше, под дом, но мощности фонарика не хватает, луч теряется в темноте. Анна просовывает голову внутрь, пытаясь найти угол, при котором ей будет видно дальнюю стену дома, где, как она знает, шланг торчит из пола.

В подполе пахнет мокрой глиной. Она осторожно продвигается вперед. Приходится перемещаться на корточках, втянув голову в плечи. Время от времени приходится опираться рукой о землю, но она старается этого не делать.

Приблизившись к шлангу, она видит, что он покрыт льдом. Она также замечает несколько просветов в обшивке дома, через которые видно дневной свет. Через эти дыры сюда попадает холодный ветер. Шланг обмотан черной проволокой, и удлинитель просунут через отверстие в полу. Она сможет включить обогреватель. Но ей неприятна мысль, что для этого придется снова возвращаться сюда.

Анна поворачивается, и у нее вырывается стон. Краем глаза она замечает промелькнувший серый комочек. Мышь бежит вдоль камней. Анна вглядывается в темное пространство под домом, куда не достает свет фонаря. До ее слуха доносится какое-то бульканье. Как слизь в узком горле. Шлепанье ног по луже.

— Все хорошо, — говорит детский голосок, отчетливо различимый в пустоте. — Детка, все хорошо. Мама с тобой.

По спине у Анны побежали мурашки. Испуганная, она пытается встать и с глухим звуком ударяется головой об одну из балок пола.

Анна вздрагивает, прижимает руку ко лбу и кричит:

— Кто здесь?

Она пытается направить луч фонарика в темную дыру. Что-то серое и коричневое. Какие-то смутные контуры. Глина и камни, за которыми Анна пытается разглядеть силуэт. Макушка саднит. Она кривится от боли и потирает голову. Потом проверяет перчатку. Влажного следа нет.

Снова слышится булькающий звук.

— Тс-с-с! — напевный шепот. — Тс-с-с!

— Кто там?

— Не плачь, малыш.

— Кто здесь? — кричит Анна в панике, в горле ее дрожит всхлип. Она внимательно прислушивается. Запах земли становится более отчетливым. Она продвигается вперед, но не к люку, который угадывается вдали по тонкой полоске дневного света, а ближе к черной дыре, как того хочется ее телу.

Луч проникает вглубь, выхватывая из темноты босую ногу, стоящую в грязной луже. Анна поднимает фонарь и видит светловолосую девочку, которая смотрит прямо на нее. На каждой руке у нее лежит крошечный голый младенец.

Анна рефлекторно вздрагивает. Фонарь ударяется о темную стену, свет гаснет.

— Мама?

Анна поспешно пробирается к люку. Свет сочится внутрь, но не развеивает тьму вокруг Анны. Мускулы ног мучительно ноют, колени подкашиваются, она падает ничком на живот около люка, в отчаянной попытке выбраться к морозному воздуху и свету солнца.