Один сон на двоих

Глава 11

Лера жила между мирами. Даже не жила, а всего лишь находилась. Нельзя было назвать ее нынешнее существование жизнью. Даже с очень большой натяжкой. Даже при очень большом оптимизме.

Если бы не Цербер и Мирон, она бы, наверное, сошла с ума. Иногда ей казалось, что на самом деле она уже сошла с ума, что вот это ее межмирье – не что иное, как порождение ее больного разума. Здесь, в холодных и гулких стенах каменного замка, который стал ей не домом, а тюрьмой, Лера развлекалась, как могла. А могла она с каждым разом все больше и больше. Здесь ее тело было послушным, а ум пытливым. Здесь у нее была бездна времени. Его можно было потратить на приступы паники и истерику. Лера прошла и через первое, и через второе, но времени все равно оставалось еще очень много, и тогда она начала действовать. В меру своих сил и представлений о своем нынешнем положении.

Мирон сказал, что она ведьма. Ну, не совсем так он сказал, но смысл Лера уловила. По словам Мирона, она принадлежала к какому-то древнему роду. И род этот был не только древний, но еще и уникальный. Настолько уникальный, что каждой девочке полагался в защитники Темный пес о трех головах. У ее Цербера не было трех голов, и выглядел он милой, хоть и очень крупной собакой, но Мирон был уверен, что все это какая-то системная ошибка, и как только он найдется способ ее исправить, все изменится. Еще Мирон рассказывал о вампирах. Из его уст эти рассказы казались страшными сказками на ночь. Наверное, Лера бы их так и воспринимала, если бы не то острое, ранее незнакомое ей чувство грядущей неминуемой опасности. Она почувствовала эту опасность в ту самую секунду, как вылетела из седла своего байка на лесной дороге, а очнулась на стылых плитах заброшенного замка. Она почувствовала эту опасность вымерзшими до хрустального звона костями И только потом почувствовала силу.

Это была какая-то особенная сила. Настолько особенная, что принять ее, находясь в здравом уме, никак не получалось. Тогда Лере пришлось признать: она не в здравом уме, она свихнулась и, как девочка Алиса, попала в зазеркалье – сумасшедшую альтернативную реальность, живущую по своим правилам.

После истерик, криков и панических атак Лера начала, наконец, принимать и саму эту реальность, и себя в ней. А потом появился Цербер, и жить стало не так страшно. А потом появился Мирон и принес в ее жизнь хоть какой-то смысл. Лере нравились их ночные посиделки. То есть, это для Мирона они были ночными, а сама Лера в своем новом мире вообще не спала, и факт этот высвобождал уйму времени, которое можно было потратить на тренировки.

Тренировки – именно так она называла свое обучение. Зажечь камин силой мысли, материализовать на Мироне набедренную повязку из шкур, а потом для него же крутое геймерское кресло. Создать для собственного удовольствия «живые» обои, уставить каминный зал букетами роз. Лера развлекалась и тренировалась одновременно. И известие о том, что она, вероятно, ведьма, нисколько ее не расстроило, а наоборот ободрило. Теперь у нее хотя бы появилось обоснование происходящей с ней чертовщины. Не слишком логичное, но другого у нее пока не было. А еще у нее появилась твердая решимость вырваться из этого межмирья в нормальный человеческий мир.

В нормальном человеческом мире она недвижима и беспомощна. В нормальном человеческом мире она валяется в коме после трепанации черепа. Такая себе новость, совсем не ободряющая, но все равно мотивирующая. Лера не помнила свою нормальную жизнь. Не помнила, кто она и откуда родом. Словно бы новый мир отсекал эту информацию как ненужную, делал все возможное, чтобы она не отвлекалась от главного – от своих тренировок.

И Лера тренировалась, делая всякие забавные мелочи, чтобы удивить Мирона, чтобы скрасить свое существование в этом зазеркалье. Но основная ее работа была скрыта от посторонних глаз. Даже от Мирона! Лера пыталась управлять не только этим миром, но и тем.

Это случилось после ухода Мирона. Точнее Лера сказать не могла. В ее мире за окнами всегда было темно. Вечная ночь, подсвеченная пламенем камина и робким светом канделябров. В ее мире в черных стеклах окон не отражалась ни она сама, ни Мирон. Но розы… розы, которые она то ли когда-то видела, то ли придумала сама, отражались! В отражении они были немного другими – не такими яркими, не с таким изящным сложением лепестков. В отражении они были самыми обычными. В отражении они стояли не в роскошной хрустальной вазе, а в скромной керамической. В отражении они казались куда более живыми, чем в новом Лерином мире. И Лера подумала, что окно – это на самом деле не окно, а дверь в другой мир. Вот такая необычная, хорошо замаскированная дверь. Она сначала подумала, а потом попыталась увидеть то, что творилось на той стороне…

Смотреть было больно. В зазеркалье не было ни боли, ни привычных чувств. Лера не спала, не пила и не ела, не чувствовала запахов. Наверное, именно поэтому внезапно возникшая головная боль ее не напугала, а обрадовала. Боль была приветом из другого, нормального мира. Как и отражение ее выдуманных роз. Превозмогая боль, Лера всматривалась в темноту с той стороны. Розы в отражении вдруг поникли: пожухли листочки, а лепестки прямо на глазах потеряли цвет и осыпались на подоконник. И в тот самый миг, когда розы из настоящего мира переживали момент умирания, а розы из ее мира набирали цвета, яркости и, кажется, аромата, Лера увидела в отражении пожилую женщину. Простоватое, добродушное лицо, аккуратно уложенные волосы, белый медицинский халат. За спиной у женщины стояла высокая кровать, а на кровати лежала девушка. Лере потребовалось время, чтобы понять, что девушка на кровати – это она и есть. Изможденная, с короткими, как у мальчишки, волосами, беспомощная…

Головная боль усилилась, сделалась почти невыносимой. Женщина с той стороны растерянно разглядывала осыпавшиеся лепестки роз, а потом подняла глаза. Их с Лерой взгляды встретились, и в этот момент сладко и дурманно заблагоухали розы, а женщина поморщилась и схватилась за голову.

Ах, какой это был кайф! Смотреть и чувствовать, как жизненная сила перетекает с той стороны на эту! Чувствовать себя почти живой! Тянуть, пить чужую жизнь жадными глотками, высасывать…

Ах, как тяжело было остановиться, не пересечь черту, после которой ей уже никогда не быть прежней!

Хрустальная ваза была тяжелой, а вода в ней ледяной. Собрав остатки воли, Лера швырнула вазу в окно. Стекло пошло трещинами, за мелкой паутиной осколков лицо женщины сначала сделалось нечетким, а потом и вовсе исчезло. С той стороны воцарилась темнота. А с этой – бушевала и билась в истерике Лера. Она сама, своими собственными руками громила так старательно созданный ею мир.

Зашипел и погас огонь в камине, застыли и превратились в бездушные фрески ее «живые» обои, хрустальная ваза разбилась на мелкие осколки, а розы, до этого яркие и благоухающие, превратились в дешевую пластмассовую подделку. Они лежали у Лериных босых ног на каменном полу, словно на надгробной плите, на которой забыли выбить дату смерти.

– Хватит! – закричала Лера, и мир вокруг нее послушно погас, погрузился в темноту.

Она не знала, сколько пробыла в этой темноте, рыдая и раскачиваясь из стороны в сторону. Может быть несколько мгновений, а может и целую вечность. Она могла бы застрять в этом черном мире навсегда, если бы не услышала металлическое звяканье, если бы не увидела два красных огня.

Цербер всегда приходил из ниоткуда – вот из этой непроглядной темноты приходил. Он ложился у Лериных ног, по-кошачьи жмурился, ждал ласки. Сейчас он не лег, а успокаивающе ткнулся лбом ей в плечо, тихонько заворчал.

– У меня две новости, – сказала Лера, зарываясь лицом в его густую шерсть. – Хорошая и плохая. С какой начать?

Цербер снова заворчал.

– Начну с хорошей! Я знаю, как мне стать чуть более живой, чем сейчас. А может быть, вообще живой. Круто, да?

Цербер вздохнул, лизнул ее щеку шершавым языком.

– Плохая новость! Чтобы я стала чуть более живой, кому-то на той стороне нужно стать чуть более не живым. Или вообще мертвым. Понимаешь? Я едва не убила человека… – Лера отстранилась, заглянула в пылающие огнем глаза Цербера. – Женщину, которая за мной присматривает на той стороне. За моим телом присматривает. Я потянула из нее силы. Сообщающиеся сосуды, слыхал про такое? – Цербер снова вздохнул, и Лера продолжила: – А началось все с роз! Чтобы мои были как настоящие, я забрала жизненную энергию у настоящих. Мне тоже перепало, но этого мало. Я всего лишь почувствовала, как они пахнут. Чтобы выбраться отсюда, мне нужно другое, понимаешь? Цветочками тут не откупишься. Или откупишься?

Лера с надеждой посмотрела на Цербера, тот склонил голову на бок, прикрыл глаза, и снова стало темно. Она щелкнула пальцами – вспыхнул огонь в камине, по каменным стенам поползли живые лозы, сплетаясь в диковинный узор. В черноте за окном запорхали мотыльки. Сизые, невзрачные ночные бабочки. Они бились о стекло, словно о зажженный фонарь. Наверное, Лера и была для них тем светом, к которому они рвались. Она встала с пола, подошла к окну, прижала ладони к стеклу, сказала:

– Этого все равно не хватит.

А мотыльки все летели, все бились и бились, стараясь присесть на ее раскрытые ладони. Их света было мало, но куда больше, чем от цветов, их света хватило, чтобы Лера снова увидела мир с той стороны.

…Она была одна. Медсестра куда-то ушла. Наверное, за таблетками от головной боли. Или писать заявление на увольнение. Роз больше не было, а в раскрытое окно залетали ночные бабочки.

Подошел Цербер, положил передние лапы на каменный подоконник. От его шерсти пахло костром и немного хвоей. Лера улыбнулась, мотыльков хватило на вот такое маленькое чудо: теперь она знает, как пахнет ее пёс. В следующий момент она узнала о Цербере еще кое-что: она услышала, как он воет.

Это был грозный и утробный звук, от которого закладывало уши. У него не было ничего общего с обычным собачьим воем. Наверное, именно так звучала Иерихонская труба.

– Что случилось? – Лера обхватила Цербера за мощную шею, зарылась лицом в пахнущую костром и хвоей шерсть. – Что-то случилось, да?

По мускулистому, словно из стальных арматур сплетенному телу пробежала то ли дрожь, то ли вибрация, и Лера услышала совсем другой звук. Это был шепот, тихий успокаивающий шепот. Она не могла разобрать слов, но точно знала, что так отзывается внешний мир, настоящий, невыдуманный. Отзывается не только на вой Цербера, но и на ее собственный призыв.

Тьма с той стороны сделалась чуть прозрачнее, обрела очертания и фактуру. Тьма с той стороны беспокоилась и клубилась, а потом рассыпалась сотней летучих мышей. Летучие мыши явились вслед за ночными мотыльками. Их было много, они были силой. Пусть бездумной, но организованной. И сила эта билась хрупкими тельцами в окно между мирами, царапала стекло коготками, умирала ради того, чтобы Лера стала чуть более настоящей.

Она не успела отойти от окна, когда треснуло стекло, и крылатая армада ворвалась в ее мир. Она лишь успела закрыть лицо руками и закричать. А потом реальный и зазеркальный миры схлопнулись. Наступила кромешная тьма. И в этой тьме слышался тихий шепот, напевающий колыбельную. Не человеческий – куда более древний.

– Очнись! – велела темнота, и Лера открыла глаза.

Она лежала на больничной койке, заваленная тушками мертвых летучих мышей. В открытое окно вползал подсвеченный лунным светом туман. Пахло свежескошенной травой, дымом и можжевельником. Лера набрала полные легкие воздуха. Тело еще не знало, хочет оно вдохнуть полной грудью или заорать. Заорать не получилось – в горле было сухо, голова шумела и кружилась. Лера стряхнула с себя одеяло вместе с лежащими поверх него дохлыми летучими мышами, села. Голова закружилась еще сильнее, койка закачалась из стороны в сторону. Пришлось уцепиться за нее руками и зажмуриться, пережидая волну тошноты. Ждать пришлось долго. Тело, такое ловкое и такое послушное в том мире, в этом казалось совершенно беспомощным, словно чужим. Не открывая глаз, Лера провела руками по волосам. В этом мире она была почти лысой. Лысой, больной и никчемной! Хотелось воды и зареветь в голос. Лера открыла глаза, попыталась сфокусировать взгляд на прикроватной тумбочке. На тумбочке стоял пластиковый поильник, в поильнике плескалась вода. Поильник только с виду казался пластиковым, но весил столько, что дрожали руки. Лера пила жадными глотками, вода стекала по пересохшему горлу, причиняя одновременно и боль, и облегчение.

Поставив опустевший поильник обратно на тумбочку, Лера попыталась встать. Встать не получилось, получилось упасть. Ноги отказывались слушаться, позвоночник отказывался держать вес ее тела. Лежа на полу в окружении мертвых летучих мышей, Лера тихонечко заскулила. Тех сил, что она вытянула из этого крылатого полчища, хватило, чтобы вернуться в мир живых, но их явно не хватало, чтобы чувствовать себя в нем нормальным человеком.

Она лежала на спине, размазывая по лицу горячие слезы, и собиралась с духом, чтобы повторить попытку. Она не знала, в чем ее проблема. Может в голове, а может в позвоночнике. А может и в голове, и в позвоночнике. Может она вообще глубокий инвалид! Никому на хрен не нужный инвалид…

Лера лежала на полу, а в гудящей, плохо соображающей голове, крутилось что-то очень важное, но все время ускользающее. Она кому-то была нужна, но забыла кому. А может быть, просто придумала себе этого кого-то, чтобы было веселее лежать в коме. Она ведь была в коме? Или что с ней случилось? Что она вообще делает в этой совсем не похожей на больничную палату комнате? Кто ее сюда поместил? Кто платит за ее лечение? Где та женщина, которую она видела в своем видении? Есть ли она на самом деле?

– Эй, – прохрипела Лера. – Эй, помогите мне, пожалуйста! Кто-нибудь! Ау!

Никто не явился на ее зов, а это значит, придется самой. Как-нибудь… Потихонечку… Только бы хребет был цел…

Помогая себе руками, Лера сначала села, а потом, кряхтя и постанывая по-стариковски, встала на колени. Значит, цел хребет! Если бы был сломан, ничего бы у нее не вышло! Дальше пошло веселее, цепляясь за край кровати, она встала-таки на ноги, постояла, пережидая головокружение и шум в ушах, продолжая придерживаться за кровать, сделала несколько аккуратных шажков и только потом отпустила руки.

В голове пульсировала острая боль, перед глазами плавали радужные круги, но Лера могла стоять на ногах и могла передвигаться. Вот это главное! Нет, главное – это разобраться с чувством тревоги, которое грызло ее изнутри, заставляло действовать, гнало прочь из этой усыпанной дохлыми летучими мышами комнаты. Господи, откуда вообще они взялись? Почему их так много? Какая мерзость…

Или не это настоящая мерзость? Лера осмотрела себя. Из одежды на ней была какая-то идиотская ночнушка в горошек и памперс… Мама дорогая, памперс!!!

Пожалуй, памперс шокировал ее даже сильнее летучих мышей. Шокировал и неожиданно придал сил. От этой мерзости, от доказательства ее никчемности и беспомощности, нужно было срочно избавляться. И валить! Валить, куда глаза глядят!

Стараясь не наступать на дохлых летучих мышей, Лера подошла к шкафу. Выбор одежды в шкафу был небогат: набор простого хлопкового белья, белая футболка и синие штаны. Штаны, похоже, были пижамные, но выглядели прилично. Уж точно приличнее памперса!

Заграбастав с полки одежду, Лера на цыпочках, придерживаясь рукой за стену, вышла из палаты и оказалась в небольшом коридоре. В коридоре горел маленький светодиодный ночник, обозначающий вход в санузел, и слышался богатырский храп. Храп доносился из еще одной выходящей в коридор комнаты. Все так же, на цыпочках, Лера переступила порог этой комнаты, всмотрелась в темноту.

На кровати, натянув одеяло до самого подбородка, спала какая-то немолодая тетенька. На стуле, стоящем рядом с кроватью, была аккуратно сложена одежда, под стулом стояли белые кожаные тапки, а на вешалке висел медицинский халат. Спящая тетенька была то ли медсестрой, то ли сиделкой и, по всей вероятности, должна была присматривать за ней, за Лерой.

Лера выглянула в раскрытое по случаю жары окошко. Ее палата находилась на первом этаже небольшого здания. А здание, если судить по подсвеченным луной деревьям, находилось то ли в лесу, то ли в парке. И самое главное – на окнах не было решеток! Это очень хорошо! Это вселяет оптимизм!

Лериной оперативной памяти пока не хватало на то, чтобы понять, как и почему она здесь очутилась, но кое-что из своего боевого прошлого она все-таки помнила. В том прошлом были почти такие же аккуратные палаты в почти таких же аккуратных домиках, но на окнах были решетки – изящные, с завитушками, чтобы не вызывать у гостей дурных ассоциаций…

У Леры вызывали: и решетки с завитушками, и обрывки воспоминаний. Уж не оттуда ли взялось это острое чувство тревоги и не менее острое желание валить как можно быстрее?! Сначала валить, а уже потом разбираться, как она здесь оказалась, и что ей здесь лечат.

Сиделка, похоже, имела крепкие нервы и богатырский сон, если не проснулась, когда свалившаяся с кровати Лера звала ее на помощь. Это хорошо, потому что перед тем, как валить, нужно подготовиться.

Первым делом Лера осмотрелась. На прикроватной тумбочке стоял стакан с водой и лежал шоколадный батончик, а внутри на полке она нашла старенький дерматиновый кошелек. Вообще-то, Лера надеялась найти мобильный телефон, но обыск комнаты ничего не дал. Мобильника не было. Пришлось довольствоваться шоколадкой и кошельком. Кредитные карточки Лера не тронула, забрала лишь наличку. Получилось не слишком много, всего три с половиной тысячи, но на первое время этого должно хватить. Поскольку собственной обуви у нее не было, она прихватила боты сиделки. Благо, выглядели они почти новыми и подходили ей по размеру.

Оставалось сделать еще кое-что. Лера вышла в коридор и проскользнула в санузел. Свет она включила, лишь когда плотно прикрыла за собой дверь. Лучше бы не включала. Из зеркала на нее таращилась уродина: худющая, коротко стриженная, с синими кругами под глазами, в дурацкой ночнушке и в унижающем человеческое достоинство памперсе!

Наверное, нужно было спешить и не обращать внимание на такие мелочи, как личная гигиена, но униженное человеческое достоинство требовало реванша. Лера разделась так быстро, как только могла, сунула снятое барахло в мусорку, чтобы не шуметь, включила воду на минимум, приняла душ, вымыла голову, выдавила на палец зубную пасту, пошуровала во рту, надела чистую одежду, сунула босые ноги в белые тапки, снова посмотрела на свое отражение. Краше она не стала, но, определенно, стала чище. Рассовав по карманам штанов украденную шоколадку и деньги, она вышла в коридор, прокралась к входной двери. Дверь была закрыта изнутри на английский замок. Лера справилась с ним в два счета и уже через пару секунд оказалась на воле.