Глава 13

Несмотря на ранний час, в электричке было многолюдно: нагруженный корзинами, сумками, спиннингами и велосипедами народ ехал на дачи. Ловко лавируя между двумя дородными тетками и одним одышливым, пахнущим перегаром мужичком, Лера прошмыгнула к месту у окна. На это ушли остатки ее и без того скудных сил. Она одним жадным глотком допила подаренную добрым самаритянином минералку и закрыла глаза.

Наверное, несмотря на царящие вокруг суету и шум, Лера задремала, потому что, когда она снова открыла глаза, вагон электрички был уже наполовину пуст. Основная волна дачников схлынула на ближайших к городу станциях. Мерное покачивание и воцарившаяся, наконец, тишина успокаивали и убаюкивали, но Лера больше не смыкала глаз, вглядывалась в проплывающие за окнами вагона пасторальные пейзажи.

Еще на вокзале она решила, что сначала поедет к себе, а уже потом к родителям, которые с ранней весны до поздней осени жили за городом. Причина такого решения была проста и банальна: ее дом был ближе, чем родительский. К тому же, Лере очень не хотелось предстать перед отцом в своем нынешнем жалком виде. Для начала стоило привести себя в порядок. Хоть как-нибудь.

На нужной станции вместе с Лерой из вагона вышло всего пару человек. Остальные пассажиры, вероятнее всего, ехали до конечной. Оказавшись на перроне пустынной пригородной станции, Лера первым делом осмотрелась. Сколько лет она не пользовалась электричками? Да, пожалуй, очень давно, с раннего детства. Сначала ее возили на машине родители, потом она научилась водить и ездила сама. И вот сейчас, стоя в одиночестве на перроне, она на мгновение растерялась. Понадобилось время, чтобы понять, как кратчайшим путем добраться от станции до дома. Маршрут получился витиеватый и довольно долгий, но Лера не унывала. Она уже почти дома, остался последний рывок. Теперь уже точно самый последний!

Лерин дом находился в конце тихой, засаженной кустами сирени и жасмина улочки. Она любила и эту улочку, и свой дом. В отличие от родительского, ее дом был совсем крошечный: один этаж, три комнаты, не считая кухни. Он был ее крепостью и ее тихой заводью. Дом Лера купила всего пару лет назад. Денег хватило только на минимальный ремонт и не хватило на обустройство доставшихся в довесок пяти соток земли. Но Леру вполне устраивали и две старые яблони, и высоченный куст ирги, и какие-то неведомые, оставшиеся еще от прежних хозяев цветочки. Было в окружающей первозданности и дикости что-то успокаивающее, то, чего ей всегда так не хватало в родительском загородном доме.

Калитка и ворота были заперты. И в этом не было ничего удивительного: Лера сама же их и заперла. Когда-то давно… В прошлой, докоматозной жизни… Но в ее крепости имелась брешь. Дыру в заборе весьма удачно маскировал старый куст жасмина, Лера собиралась заменить пролет, но все как-то не доходили руки. А теперь вот дыра пригодилась!

Во дворе чувствовалось длительное отсутствие хозяйки и некоторое запустение. Весьма условный газон, для которого Лера даже купила газонокосилку, перерос и грозил переродиться в мавританский. На подъездной дорожке лежали обломанные ветки и сорванные с яблони еще зеленые яблоки. Наверное, не так давно здесь прошла гроза или просто сильный ветер. Запасной ключ Лера нашла там, где и рассчитывала его найти: под поросшим мхом старым камнем. Вот теперь точно все – она дома!

В отличие от двора, в доме царил порядок. О долгом отсутствии хозяйки говорил лишь слой пыли на полу и мебели. Прежде, чем отправиться в ванную, Лера распахнула окна и включила робот-пылесос.

Она мылась долго и тщательно, куда более тщательно, чем минувшей ночью. Скребла посеревшую кожу мочалкой, вылила на голову половину флакона шампуня. Переключала воду с обжигающе горячей на ледяную. Пыталась хоть так почувствовать себя и свое ставшее непослушным тело, вернуть себе уже забытое чувство комфорта.

Ее начало отпускать, наверное, только спустя полчаса, но, как бы то ни было, а из ванной комнаты она вышла уже почти нормальным человеком. Кутаясь в банный халат, и вытирая голову полотенцем, Лера под деловитое жужжание пылесоса прошла на кухню, распахнула холодильник, осмотрела его содержимое одновременно нетерпеливым и внимательным взглядом, вздохнула с облегчением.

Она была не из тех дамочек, у которых в холодильнике хранился лишь пук вялой редиски и бутыль минералки. Она была из дамочек запасливых. В ее холодильнике было все, что нужно, чтобы продержаться неделю-другую без походов по магазинам. От увиденного разнообразия закружилась голова, а в животе громко заурчало. Лера выудила из недр морозильной камеры пачку пельменей. На кулинарные изыски не было ни сил, ни времени – есть хотелось просто невыносимо.

Пока варились пельмени, она включила свой ноутбук, проверила почту. Несколько писем от клиентов, ворох спама – и больше ничего. Для этого мира Лера оказалась настолько малозначимой, что ее долгое отсутствие осталось практически незамеченным. В соцсетях ситуация обстояла чуть веселее, в том смысле, что несколько ее виртуальных и несколько реальных знакомых даже спрашивали, куда она опять пропала. Про «опять» Лере было все более или менее понятно. Пропадала она довольно часто. Иногда по собственной воле, но чаще по воле родителей.

Родители! Пусть у нее нет мобильника, но есть возможность связаться с мамой через соцсети. Или хотя бы узнать, чем родители занимались во время ее отсутствия. Чем мама занималась, потому что присутствие отца в Интернете было сведено к минимуму – его не было даже на фотографиях, которые регулярно выкладывала на своей странице мама. Впрочем, Леры тоже не было на маминых фотографиях. Лера не вписывалась в концепцию и идею. Нет, это не означало, что мама ее не любила. Конечно же, любила! Но, если быть честной, Лера не давала особых поводов для родительской гордости. Как однажды выразилась мама: она была особенным ребенком. И словосочетание «особенный ребенок» носило негативный, хоть и старательно маскируемый подтекст.

Поставив перед ноутбуком тарелку с пельменями, Лера открыла мамину страничку и вздохнула с облегчением. Если судить по красочным фото с тегам «Индия_любовь_моя», мама была на очередном ретрите по йоге и духовному просветлению. В этом не было ничего удивительного. Обычно мамины практики духовного просветления совпадали с курсами Лериного физического и ментального очищения. Маме так было проще. Мама так пополняла свою ци и улучшала свою карму. Лера ее не осуждала, потому что зачастую именно она была причиной падения маминой ци и ухудшения кармы. «Особенный ребенок»… Что ж тут поделать?..

Под последним маминым постом с фото живого моста Мегхалая стояла дата трехдневной давности. Больше постов не было, а это могло означать одно из двух: либо родители недавно вернулись на родину, либо как раз в пути. Выключенные телефону указывали как раз на второй вариант. Информационный детокс перед возвращением из рая в этот суетливый и бездумный мир. Мама такое практиковала. Ее детоксы длились недолго, максимум несколько дней. Но отец… Отцу было плевать на такую ерунду! Даже в джунглях Индии ему была необходима устойчивая и надежная связь с внешним миром. И куда подевалась эта связь?

Был еще Игорек, папин младший брат и Лерин единственный дядюшка. Наверное, еще там, в дебрях Гремучей лощины, нужно было первым делом позвонить именно ему, а уже потом родителям! Игорек всегда был на связи, прилетал по первому Лериному зову, прикрывал ее задницу, вытаскивал из таких передряг, о которых не расскажешь родителям. Именно Игорек долгое время был единственным хранителем страшной Лериной тайны и единственным ее утешителем. Но шило в мешке не утаишь… Однажды это шило вспороло-таки тонкую и такую беззащитную ткань Лериной реальности, а по ходу дела насквозь проткнуло сердца обоим ее родителям. Это шило, а вернее, раны, которые оно оставило, и положило начало Лериным вояжам по очень элитным и очень закрытым оздоровительным центрам.

У Игорька не было страницы в соцсетях. В этом он был полностью солидарен со своим старшим братом. Личная жизнь напоказ – это удел безмозглых малолеток и скучающих домохозяек, а суровые мужики вершат настоящие дела в тишине рабочих кабинетов и загородных клубов. Лерин отец был настоящим суровым мужчиной, акулой и мастодонтом, а Игорек очень старался быть на него похожим. Ему мешала сущая мелочь – почти двадцатилетняя разница в возрасте. Отец никогда не смотрел на младшего брата как на равного. Он даже называл его этой обидной кличкой – Младший. Лере казалось, что Игорька это несерьезное отношение обижало. Лера понимала Игорька куда лучше, чем ее отец. У них с Игорьком разница в возрасте была как раз совсем небольшая – всего каких-то семь лет. Дядюшка был для нее перекидным мостиком между юностью и миром взрослых. Так почему же она не позвонила Игорьку первому?

Все ж таки кома что-то сотворила с ее бедным мозгом, порушила какие-то важные нейронные связи, захлопнула часть ячеек, отвечавших за память. Как бы то ни было, а пытаться связаться с Игорьком сейчас – бессмысленно. Сейчас нужно набраться сил и решимости, чтобы предстать перед родителями. От мыслей о предстоящей встрече заломило в висках. Никто не погладит ее по головке за побег из Гремучего ручья, чем бы он ни являлся. А кстати, что это за клиника? Самое время выяснить!

На выяснение ушло четверть часа. Вся необходимая информация размещалась на красочном и весьма стильном сайте. Собственно, Лера не ошиблась, когда предположила, что родители поместили ее в медицинский центр, весьма дорогой и весьма элитный. Наверняка, выбирала мама, а оплачивал отец. Так уж было заведено в их семье. Леру смущало другое: Гремучий ручей презентовался как фешенебельный спа-курорт: оздоровление, омоложение, все виды детокса. Нигде ни слова не было сказано про реабилитацию коматозников. Или за деньги, вернее, за очень большие деньги они предоставляют и подобного рода услуги? Но куда более странными, если не сказать страшными, были собственные Лерины впечатления. С чего бы только-только выйдя из комы, она вдруг решила делать ноги?

Бывали в ее прошлой жизни темные деньки, которые мало чем отличались от комы. Бывало, ей хотелось громить и крушить все вокруг себя. Однажды она даже совершила побег. К слову, безуспешный. Ее поймали спустя час, подхватили под белы рученьки, упаковали в чудесную, похожую на гостиничный номер комнату с искусно выкованными решетками на окнах. Но даже в те темные деньки Лера сначала думала, а уже потом действовала. В этот раз все вышло иначе. В этот раз ее гнало вперед какое-то первобытное, доселе неизведанное чувство. Это была гремучая смесь страха, злости и предчувствия чего-то непоправимого. Ну и черепастую псину не стоит сбрасывать со счетов. Чего уж там!

Конечно, было бы разумнее и безопаснее предположить, что псина – это порождение некоторых весьма действенных препаратов, от которых Леру с такой решительностью и тщетностью пытались отучить родители. Но что в плане детокса может быть мощнее и надежнее, чем кома?! Если в Лериной крови что-то такое и было, то уже давным-давно вывелось. Она чиста как слеза младенца! Чиста, но при этом видит то, что нормальный человек видеть не может… А этот факт приводит ее к другому, еще более страшному заключению: вернулась вся ее «шиза». Да не просто вернулась, а увеличилась многократно, выросла до размеров огромной черепастой и огнеглазой твари…

«Шиза» началась лет в тринадцать. Сначала это были просто яркие сны. Снилось Лере разное. Иногда это были чудесные виды затерянного в горах замка. Она гуляла по его гулким залам, прислушивалась к звукам эха от собственных шагов, разглядывала разноцветные блики проходящих сквозь высокие витражные окна солнечных лучей, любовалась лежащей на бархатной подушке серебряной штуковиной. Штуковина была похожа на собачий ошейник. Вот только размер собаки, способной нести на своей шее этакую мощь, представить было тяжело. В этих снах у Леры было чудесное шелковое платье в оборках и непослушные золотые кудри. В этих снах ее звали Габи.

Были и другие сны. Уже не такие увлекательные и светлые. В этих снах дул пронизывающий ветер, истошно лаяли собаки, а она смотрела в стылое мартовское небо и видела раскачивающиеся на висельнице тела. В этих снах ее звали Ольгой, и она была старой. Настолько старой, что собственные узловатые, покрытые морщинами руки казались пугающе отвратительными. В этих снах она слышала шепот прямо в своей голове, но, как ни старалась, не могла понять, что ей хотят сказать.

Но самая-самая «шиза» случилась позже, наверное, лет в пятнадцать-шестнадцать. Сны сделались настолько реалистичными, что Лере становилось все труднее отличить их от яви. В этих снах ее звали Танюшкой, и в них к ней приходили настоящие чудовища. Чудовища были похожи на людей, но лишь до тех пор, пока их длинные, словно лишенные костей, тела скрывали клочья тумана. А когда туман рассеивался, рассеивались и глупые надежды на то, что все обойдется. Не обойдется, потому что от чудовищ не спастись ни во сне, ни наяву. Не спастись от голодных взглядов черных, лишенных искры жизни глаз. Не спастись от острых, с запекшейся кровью клыков. Не увернуться от длинных когтей. От чудовищ не убежать. Победить их можно, только приняв бой. А она не могла. Она лежала в стеклянном гробу, ни живая, ни мертвая, не в силах пошевелить даже пальцем. И одних чудовищ сменяли другие – в белых халатах, небрежно наброшенных поверх военной немецкой формы. У этих вместо когтей и клыков были иглы. Эти тоже хотели ее крови, мучили, но не позволяли умереть…

Лера просыпалась с криком, в пижаме, прилипшей к спине от пота. Просыпалась сама, будила родителей. Отказывалась выбираться из-под одеяла, не позволяла маме открыть окно. Потому что там, за окном, могли прятаться монстры. Лера была почти уверена, что так оно и есть. За окном, в гардеробной и под кроватью… Где же еще им быть?

Сначала, пока кошмары были редкими, а беспокойство, которое Лера причиняла родным, незначительным, ее жалели. Но кошмары приходили все чаще, становились все реалистичнее. Лера уже сама не была уверена, где сон, а где явь. Мир сновидений так глубоко проник в мир реальный, что Лера могла с легкостью и малейшими подробностями описать убранство того, другого дома. Дома, который строился как подарок для нее, а превратился в ее темницу.

Темницу она тоже могла описать. Комната в подземелье, созданная с максимальной заботой о комфорте. Дорогая мебель, персидский ковер на полу, теплый свет ночника, книги и модные журналы на столе. И все бы хорошо, если бы не ошейник на стальной цепи, вмурованной в каменную стену. Если бы не она сама, посаженная на эту гремящую, тяжелую цепь. Если бы не чудовищный, невыносимый голод, который она испытывала. И вот этот нечеловеческий голод был, пожалуй, куда страшнее монстров. Потому что голод говорил о том, что она и есть самый страшный, самый опасный монстр. Она – чудовище, которому самое место на цепи. Она – дьявольское отродье и порождение тьмы.

Во сне Лера кричала, визжала так, что закладывало уши, и разлетался на мелкие осколки стоящий на столе хрустальный графин с водой. Лера кричала во сне, а стекла от ее крика разбивались наяву. Иногда их разбивали снаружи рвущиеся в ее комнату летучие мыши. Иногда они трескались изнутри. И не было никакой возможности убедить отца, что она, Лера, ничего не делала. Отец не верил. Или боялся поверить, что у него уродилась вот такая бесполезная и ненормальная дочь.

…Когда стекла разбились в шестой раз, а осколками разлетевшейся настольной лампы Лере исполосовало руки, родители отвезли ее на прием к очень известному и очень дорогому психиатру, а спустя два месяца безрезультативных еженедельных сеансов отправили в реабилитационный центр.

Загрузка...