Одинокие люди

Глава пятнадцатая

Нельзя было подъезжать близко к Рокке — если апачи видели меня, то вполне могли оставить такую приманку, как труп моего друга.

Рядом пролегал небольшой овраг, и я решил скрыться в нем. Быстро огляделся, спустился в него и стал ждать. Несколько минут наблюдал за Роккой, его конем и окружающими скалами. Больше внимания я уделял коню, поскольку по его поведению можно понять, прячется ли кто поблизости.

Проехав немного дальше, увидел рядом заросли кустарника и невысоких деревьев и поднялся к ним. Через некоторое время, убедившись, что вокруг все спокойно, подъехал к коню и его поклаже.

Поводья запутались в кустах. Я оставил их, чтобы конь стоял смирно, пока я поднимал Рокку с седла и освобождал его руки. Мне нечем было вырыть могилу, поэтому отыскал русло пересохшего ручья, положил туда тело и закидал его хворостом и обломками скал.

Но вначале взял оружие и боеприпасы Рокки, чтобы оно не досталось апачам, если они его найдут. Патронташ оружейного пояса был полон, нашлись и патроны врассыпную, а во фляжке я обнаружил немного воды.

В его кармане лежал огрызок карандаша и несколько клочков бумаги, на которых он учился выводить свою подпись. Кто-то за него ее написал или Рокка скопировал с письма или документа и практиковал снова и снова. Я ни разу не видел, чтобы он это делал, и другие наверняка тоже, потому что Тампико был гордым человеком, стыдившимся своей неграмотности.

Никакого адреса, чтобы узнать, кто его родственники, но я вспомнил, что он говорил об одной девушке, поэтому взял деньги — всего несколько долларов и песо — чтобы передать ей.

На все про все мне понадобилось меньше двадцати минут. Управившись, поехал с заводной лошадью в поводу по оврагу в обратную сторону и следовал по нему примерно с милю; на мягком песке не оставалось различимых отпечатков копыт, и это меня устраивало. Выехав из оврага, направился по пустыне на север.

Солнце уже зашло, и в пустыне похолодало. Где-то вдалеке закричала перепелка — я надеялся, что это была настоящая перепелка.

К этому времени я замерз, и работал пальцами, чтобы в случае чего они не застыли. Пересев на коня Рокки, продолжал ехать в темноте, без тропы, все время оглядывая местность в поисках воды. Зеленое пятно, которое я видел с месы, должно быть где-то здесь.

Вороной зарысил резвее, и конь Тампико тоже прибавил шаг: они почувствовали воду.

Справа открылся овраг, и я въехал в него, прислушался, затем пустил коней дальше, зная, что овраг закончится у воды. И точно — скоро я смотрел на маленький оазис, раскинувшийся в ночной прохладе пустыни.

Здесь росла дюжина тополей, несколько ив и кустов меските, склоны поросли травой, сквозь листву деревьев блеснула вода. Кони натягивали поводья. С винчестером в руке я осторожно продвигался вперед, готовый в любой момент пришпорить лошадей.

Неожиданно я наткнулся на низкую каменную стену, которая была похожа на часть trinchera — ограждения, которое древние индейцы ставили для обозначения границы своей земли, а иногда в качестве дамбы. Я много их видел в Мексике.

Спешившись, провел коней вдоль стены, пока не нашел пролом. За деревьями показалась темная масса. Стояла полная тишина — лишь журчала вода да мягко шелестели листья тополей. Я прошел на открытое место среди деревьев и увидел старые развалины какого-то довольно крупного сооружения, выстроенного от края пруда до скального обрыва.

Остался только заросшие травой пол и угол стены высотой футов шесть, постепенно понижающийся к воде. Место было глухое и оттого тишина казалась еще более угрожающей.

Прежде всего дал коням напиться, но немного, потом попил сам и наполнил флягу Рокки, все время прислушиваясь к ночи. Но по дороге я не встретил ничьих следов, не нашел пепелищ походных костров.

Привязав коней на длинные веревки, устроился в углу стены, которая прикрывала меня с двух сторон, но сон не шел, хотя я здорово устал. В таких местах чувствуешь какую-то печаль. Здесь жили люди, и судя по виду, разные люди в разные времена. Когда-то построили дом из местного камня, потом он обвалился, и его перестроили в глинобитный, укрепленный плоскими обломками скал, и выглядел он, словно в нем жили всего тридцать-сорок лет назад. Первыми его построили индейцы, и перестроили тоже, потом, наверное, здесь поселились белые, но их выгнали или перебили апачи.

Это было тихое место. Одно время здесь был небольшой возделанный огород, рядом раскинулся луг, где косили сено, но никто не сможет долго прожить по соседству с бесчинствующими апачами.

Я еще немного поразмышлял и заснул, а проснулся, когда сквозь листву начали пробиваться солнечные лучи. Все было так же спокойно, как и вчера. Я напоил и оседлал коней, приготовился выезжать, но прежде решил разведать место.

Сбоку виднелись грубые, высеченные в скале ступени, ведущие наверх. Поднявшись по ним, я обнаружил удобное, расширенное явно человеческой рукой укрытие для дозорных, откуда открывался вид на все стороны горизонта.

Несколько минут изучал пустыню, но не увидел ничего, заслуживающего внимания. Спустившись вниз, порылся в седельных сумках и вынул маленький пакетик с кофе, который я всегда возил с собой на всякий случай. Часто добавлял к неприкосновенному запасу вяленое мясо и муку, но теперь у меня осталось только кофе.

Я разжег небольшой костер и сполоснул найденный глиняный кувшин. Когда кофе вскипел, налил себе кружку, прошелся по оазису и нашел съедобные семена чиа. За неимением лучшего пришлось завтракать ими. Потом поднялся наверх, чтобы еще раз оглядеть пустыню.

На севере заметил стервятника. Это мог быть павший бычок, а мог быть кто-нибудь из моих друзей, а стервятники не всегда ждут, когда человек умрет.

Я ехал строго на север, потом описал широкую дугу на восток, надеясь наткнуться на следы. Кто бы там, впереди, ни был, он должен оставить отпечатки, и мне хотелось хотя бы приблизительно знать, что я встречу.

«Ну-ка, Телль, полегче, — сказал я себе. — Похоже, тебя ждут неприятности».

Вороной, словно соглашаясь, повел ухом. Одинокий человек в глухих и диких местах часто разговаривает с лошадьми, и некоторые вроде бы даже понимают людскую речь.

Следов не было. Я объехал стороной место, над которым кружил стервятник, и только затем начал приближаться. Стоя в стременах, оглядел округу и вначале увидел лишь заросли опунции и чольи, с белыми шипами поверху и коричневыми снизу.

Потом заметил павшую лошадь — оседланную лошадь.

Объехав ее с винтовкой в руках, рискнул выкрикнуть:

— Испанец? Это ты?

Пара стервятников, устроившихся на дереве, явно погрустнели, а один даже захлопал крыльями, словно собираясь прогнать меня или спугнуть лошадей.

Ответа не последовало. Я подъехал чуть ближе, остановился и опять огляделся. Все вокруг выглядело так, как и должно было выглядеть — меня окружала залитая солнцем тишина.

Вороной тоже проявил интерес. Он что-то чувствовал, и хотя это вызывало у него любопытство, он осторожничал. Возможно это была мертвая лошадь.

Я медленно провел его вперед, палец мой лежал на спусковом крючке винчестера.

Вначале увидел рубашку, затем сапоги с большими мексиканскими шпорами. Это был Испанец. Я спрыгнул с седла и, привязав коня к кусту меските, подошел к нему.

Он лежал на песке лицом вниз, но успел натянуть на почки седельные сумки, а стало быть, когда упал с лошади, был в сознании. Испанец знал, что стервятники первым делом выклевывают глаза и почки, поэтому перевернулся на грудь и положил на себя седельные сумки. Если бы птицы попытались стащить их, он пришел бы в себя и отогнал их.

Сняв с Испанца сумки, я перекатил его на спину.

Вся грудь его была в крови, высохшей крови, которая вытекла из раны на плече. Брюки тоже были залиты кровью из второй раны на животе. Но он дышал.

Мы были на открытой местности, к тому же стервятники могли привлечь не только мое внимание, значит, хорошо это для него или не очень, Испанца придется потревожить.

Он что-то пробормотал, и я попытался объяснить, что рядом друг.

— Все в порядке, Испанец. Ты еще увидишься со своей девушкой в Тусоне.

Времени обрабатывать раны не было. Я поднял его на руки, отнес к свободной лошади и посадил в седло; затем привязал запястья к луке, а сапоги к стременам. Захватил его седельные мешки, хотя не знал, что в них. Посмотрел на его лошадь, но она была мертва. В чехле у седла лежала винтовка, я забрал и ее. Фляжки не нашел.

Мы тронулись ходкой рысью. Местность впереди не предвещала ничего хорошего. У нас было два-три дня на то, чтобы пересечь границу, но в безопасности мы окажемся только на ранчо Пита Китчена или в каком-нибудь поселении на границе.

Пользуясь любой возможностью спрятать следы и стараясь не поднимать пыль, я направил вороного на север, ведя в поводу коня Рокки, на котором ехал Испанец. Поднялся небольшой ветер, который нанесет достаточно песка, чтобы занести отпечатки копыт, но вряд ли очень быстро. Несколько раз я сбавлял шаг, высматривая следы животных и приметы, указывающие на воду.

Тропа впереди и позади была чистой. Я ехал в своем собственном мире солнечного света, однообразного покачивания в седле, запаха пыли и пота. Впереди и немного справа над плоской пустыней возвышался скалистый хребет.

Перевел вороного на шаг, чтобы поберечь силы — на его боках появились темные струйки пота. Передо мной открылся овраг, и я спустился в него и снова поднялся. Ориентиром выбрал высокую плоскую гору.

Вдруг в луку седла ударилась пуля и с отвратительным визгом рикошета ушла вверх, раздался грохот винтовочного выстрела. Пришпорив коня, пустил его галопом, а из укрытия справа вылетели три индейца: они ждали в засаде, но мой спуск в овраг нарушил их планы, и теперь они пытались догнать нас.

Повернувшись в седле, тщательно прицелился и выстрелил — один раз… два… три. Увидел, как споткнулась и кубарем покатилась в песок лошадь.

Впереди, как из-под земли показались еще трое апачей. Я чуть повернул вороного и продолжал скакать, не открывая огонь. Позади, словно мешок с кукурузой, трясся в седле Испанец, его тело раскачивалось с каждым прыжком коня, но он каким-то чудом держался прямо.

Индейцы быстро приближались, и я ринулся прямо на них, стреляя из винчестера одной рукой, как из револьвера. Это их ошеломило — один так резко развернул лошадь, что она не удержалась на ногах и упала. Другой оказался передо мной на расстоянии не больше тридцати футов, и я выстрелил ему в грудь. Пуля прошла навылет, он свалился на землю, а мы помчались к горе.

За спиной прогремел выстрел, и что-то дернуло за плечо, но мы уже пробились и скакали прочь. Сунув винчестер в чехол, я выхватил шестизарядник и не торопясь, прицельно нажал на спуск, стараясь не просто напугать, а попасть. Первая пуля прошла мимо, вторая тоже. И вдруг один из индейцев стал объезжать небольшое дерево и повернул коня боком ко мне. Я выстрелил, он покачнулся, потом завалился набок, из последних сил удерживаясь на лошади.

Неожиданно впереди раздался громкое грохотание винтовки. Оглянувшись, увидел, как упал еще один апачи, и еще сильнее пришпорил коня, не смея верить, что это мое спасение, однако апачи, хитрые и коварные воины, уже поворачивали коней. А Испанец все еще скакал позади.

Пустыня резко понижалась, переходя в склон, и на его краю стоял Джон Джей Бэттлс, грязный, окровавленный, без шляпы, в порванной рубашке. При нашем приближении он прыгнул в седло — и при нем была вьючная лошадь.

— Она нашла меня, — объяснил он. — Пришла следом по пустыне, половина вьюков потеряна, а вторая половина болталась у нее под животом.

— Ты не видел следов детей? — спросил я.

— Нет, ни единого. — Бэттлс оглянулся на Испанца. — Он тяжело ранен?

— У меня не было времени осмотреть его, но по-моему, да.

Мы ехали дальше, молитвами торопя ночь, и наконец, она настала. Лошади перешли на шаг, и мы с Джоном Джей пошли пешком, чтобы сберечь их силы.

— Как думаешь, сколько осталось до границы? — спросил Бэттлс.

— Миль шестьдесят, — ответил я. — Может меньше.

Он остановился поправить сапоги. Я понимал, что он чувствует, потому что утомился не меньше его. Мы оба ужасно устали. Я считал себя сильнее Бэттлса, но последнее время держался только на нервах. Я уже не помнил, когда удалось передохнуть в последний раз, мне казалось, что я всю жизнь только и делал, что скакал по жаре, умирая от жажды и усталости. Мышцы ломило, глаза болели от невыносимого сияния солнца, постоянно было такое чувство, что их запорошило песком. Каждый шаг давался с трудом, и я понимал, что кони тоже выбились из сил.

Но мы шли, потому что у нас не хватало смелости остановиться. Наконец Бэттлс споткнулся, упал на колени и медленно, тяжко поднялся.

— Знаешь, Телль, садись-ка ты верхом и поезжай, — сказал он. — Загони коней насмерть, но выбирайся отсюда. Вместе нам не выкарабкаться.

Я молча продолжал идти вперед. Каждый раз, ставя одну ногу перед другой, я благодарил Бога, что не свалился на землю. А потом, когда сам пару раз споткнулся, ощутил, что вороной натянул поводья — он хотел двигаться на восток.

— Забирайся в седло, Джон Джей, — сказал я. — Кажется, мы кое-что нашли, но держи оружие наготове, потому что можем попасть в переделку.

Во рту пересохло так, что мне пришлось повторить это дважды, прежде чем вышло что-то членораздельное.

В седле я отпустил поводья, предоставив коню самому выбирать дорогу, и он пошел довольно быстрой рысью, учитывая его теперешнее состояние. Остальные лошади трусили сзади. Мэрфи сидел склонив голову и ссутулив плечи, он был похож на священника, проклявшего сатану на веки вечные, но опасающегося, что сатана в отместку вот-вот нанесет очередной удар.

Скоро мы почувствовали прохладу, кони устремились в овраг, и вдруг мы очутились возле небольшого костра, где четыре или пять апачей поедали только что убитую лошадь.

Нельзя сказать, кто кого застал врасплох, но Бэттлс выстрелил первым и попал в индейца, который не успел прожевать свой кусок мяса. Остальные бросились врассыпную и растворились в ночных тенях, словно призраки. Я пришпорил вороного, перепрыгнул через костер вовремя, чтобы заметить исчезающего в кустах апачи, кинулся за ним, и в это время что-то ударило меня по голове, я выпал из седла, стукнулся о землю и покатился, потеряв в стремени сапог.

Перевернулся, понял, что винчестер отбросило в кусты, схватился за револьвер и в ту же секунду замер, потому что надо мной стоял индеец и держал лезвие острого, как бритва, ножа у моего горла. Он смотрел мне в глаза, и я видел, как в покрытой шрамами коже отражается пламя костра. Мы узнали друг друга с первого взгляда. Это был Катенни, тот самый апачи, которого я не хотел убивать.

— Убери нож, — сказал я, — а то ненароком кого-нибудь порежешь.