Одна на миллион

18

С началом новой недели закончились и послабления. Ещё накануне, в воскресенье вечером отец велел быть утром готовой как пионер.

– Сразу после завтрака едем в головной офис. Познакомлю тебя с твоим начальником.

– Начальник – это тот, который в Англии учился и весь из себя крутой профи?

– Именно. И давай завтра без выступлений и выкрутасов.

– А что я хоть делать-то буду там должна?

Если честно, то я правда совершенно не представляла себе, чем люди занимаются на работе. В поле – оно понятно чем, как понятно и со строителями, дворниками или поварами. А что делают офисные клерки, в частности, сотрудники пресс-службы?

– Твой начальник всё тебе расскажет об обязанностях. Будет давать тебе задания, – затем назидательно, с ударением добавил: – А ты их будешь выполнять. Во всяком случае, очень стараться. Учитывая, что ты ничего не умеешь и не знаешь, ничего сверхъестественного тебе не поручат, не переживай. Но то, что поручат, ты обязана делать беспрекословно. Ясно? И ещё, в моей компании дисциплина очень строгая.

Всё-таки удержаться от оскорблений отец никак не может. Я надулась, но он даже не обратил внимания, продолжая расписывать, как там у него всё заведено.

Целый вечер отец растолковывал мне правила и порядки, у меня аж голова загудела. Ничего нельзя, за всё тебя ждут штрафы-штрафы-штрафы.

Только я обрадовалась, что отец вернёт мне карту, как он тут же огорошил: деньги я буду получать дважды в месяц. И такие крохи! Эта так называемая зарплата и сама по себе смешная, так ещё и за каждый прокол могут от этих жалких крох отщипывать.

Глядя, как я приуныла, отец решил добавить ложку мёда в бочку дёгтя:

– Ну а если работник отличится, то его наоборот ждёт премия. Иногда – очень даже неплохая. В общем, просто исполняй задания своего начальника, не отлынивай, не пререкайся, не опаздывай, хотя поначалу тебя будет возить мой Виктор… и всё будет нормально.

Зная отца и его отношение ко мне, это напутствие вполне можно было счесть добрым жестом, попыткой меня приободрить. Прямо как-то неожиданно.

Ах да, за день до этого он ещё и расщедрился: выделил денег на покупку обновок.

Радость, правда, омрачалась двумя обстоятельствами: со мной он отправил свою Веру. Для контроля, видимо. А то вдруг сбегу и куплю себе выпить или же сразу дозу.

Ну а второе: я должна была купить себе не то, что захочу, а исключительно строгие наряды для работы. Там, оказывается, дресс-код: белый верх, тёмный низ. И всё такое скромное, сдержанное, невзрачное. От одних нарядов накатила тоска. Хотя, если уж честно, я себе понравилась и в этом скучном облачении.

Вера тоже каждый раз всплёскивала руками:

– Ах, Линочка, какая же ты красавица! Эту блузку как будто специально для тебя сшили. А как на тебе эти брючки сидят! Заглядение!

Я, конечно, не удержалась и от неразрешённых трат. Купила себе совершенно потрясающие туфли и новую сумочку. Ну и так, всякое по мелочи. Надо же чем-то себя порадовать. Да и наскучалась я по шопингу.

Главное, настроение приподнялось, несмотря на то, что с понедельника придётся ездить на эту самую работу. Но я чем себя утешила – подумала, что зато теперь не придётся изнывать от скуки в этих четырёх стенах, тоже ведь плюс. А когда будут всякие дела, то и времени на грустные мысли не останется. И копошиться в себе не буду.

На этой ноте я даже решила помириться с Киселёвым.

Строго говоря, мы не ссорились, просто я разозлилась на него за то, что чуть не отправил меня на тот свет, ну и игнорировала его звонки и сообщения. Пусть спасибо скажет, что я не сдала его отцу, а то бы и мириться сейчас было не с кем.

Киселёв неподдельно и бурно обрадовался:

– Энжи! Слава богу! Я уже извёлся весь. Ты на меня больше не обижаешься?

Вообще-то, обида – это совсем не то слово. Я всерьёз собиралась прекратить с ним любое общение, но тогда мне пришлось порвать бы и вообще со всеми нашими и остаться одной, совсем одной. А я так не люблю одиночество! Ну и с Русланом мы всё-таки близки как ни с кем, и хорошего он для меня делал много.

– Ну как сказать… – решила немного пожеманничать я.

– И как же мне искупить свою вину? – подхватил он игру.

– Кровью, Киселёв. Только кровью.

– Кровожадная ты, Энжи.

– Ты пытался меня убить!

– Да я сам чуть не умер! До сих пор, как вспомню, как ты тут синяя лежала и не дышала, так сердце сразу останавливается.

– Это я чуть не умерла, а ты просто наложил в штаны.

– Энжи, ну прости меня. Я даже подумать не мог, что у тебя такая реакция будет, это, наверное, какая-то индивидуальная непереносимость у тебя, аллергия... Если б я знал, что так бывает, я бы ни за что… клянусь!

Я вздохнула. Ну не умею я долго обижаться.

– Ладно, прощу, но с одним условием. Чтобы даже не заикался больше про эти свои делишки и эксперименты. И вообще, при мне – ни-ни! Или сразу врагами станем.

– Согласен на всё! Ты, Энжи, ещё продешевила с условием, – хохотнув, воскликнул он, а затем вдруг робко спросил: – Ты сама-то как?

И я поведала Руслану все свои последние новости с таким энтузиазмом, будто год провела на необитаемом острове, ну или в камере-одиночке.

В понедельник утром мы с отцом выехали ни свет ни заря. Во всяком случае, гораздо раньше, чем обычно отправлялся на работу он сам.

Спать мне хотелось просто невыносимо, потому что я почему-то накануне разнервничалась и полночи не могла уснуть, а как только задремала, так меня сразу же разбудили.

За завтраком я через силу влила в себя крепчайший кофе, чтобы хоть как-то взбодриться, но особого эффекта не ощутила. В голове клубился вязкий туман, мыслей – ноль, глаза слипались. Ещё и отец, пока ехали, всю дорогу бубнил, как я должна себя вести, чего делать не должна, а меня от его монотонных наставлений окончательно утягивало в дрёму.

Наконец отцовский джип подкатил к зеркальной башне, не особо высокой (в семь этажей, если я правильно посчитала), но зато по обеим сторонам входных дверей на пьедесталах возлежали белокаменные львы, прямо как в Ливадийском дворце. Только тут, среди стекла и прямых линий хай-тека этот архитектурный изыск выглядел нелепо и помпезно.

– У тебя есть час на перекур, – бросил отец Виктору, выходя из машины. – Потом поедем в Мегет.

Отец решительно взбежал по ступеням, я – за ним. Резко распахнув дверь, шагнул в просторный холл, я – за ним. Отмеряя широкими шагами глянцево-мраморный пол, устремился к лифту, и я, опять же, – за ним.

Возле лифта топтались люди: типичные офисные хомячки. Два парня – один тощий и нескладный, второй – какой-то даже не то что полный, а пышный и по-женски округлый. Оба, как положено, в костюмах и при галстуках. Только на первом костюм болтался как на вешалке, а второго туго обтягивал и вовсе не в плечах, отчего вызывал ассоциацию с телячьей колбасой. Дамы тоже не модели. Хотя сильно я их и не рассматривала. Но от одного их скучного вида во рту стало кисло.

Нигде ещё я не чувствовала себя настолько чужеродной, как тут. Никогда и ни за что я не стану частью этого планктона, этого тоскливого канцелярского болотца. Это всё временно. До осени кое-как протяну, а в сентябре пойду восстанавливаться. Уж лучше учиться. Какие угодно сдам зачёты и экзамены, но тут прозябать не останусь.

Когда мы подошли, все замолкли, расступились, с тошнотворным подобострастием поздоровались с отцом и уставились на меня, не скрывая жгучего любопытства.

Лифт тренькул и раздвинул хромовые створки. Но отцовские клерки не сдвинулись с места. Только после того, как мы шагнули в кабину и встали по центру, робко просочились и облепили зеркальные стены по периметру.

Ехали они в напряжённом молчании, украдкой поглядывая на меня. На отца вообще глаза поднять боялись. Так их запугал, что ли? Хотя, в общем-то, могу представить.

Пышный и тощий вышли на четвёртом этаже, дамы – на пятом, а мы поднялись на седьмой и оказались в просторной приёмной.

За стойкой ресепшена сидели три девушки. Вот эти, причём все три, вполне ничего такие. Молодец, папочка, эстет. Окружил себя молодыми красотками. А, может, и не просто эстет.

Я наблюдала за ним и за красотками, но все три одинаково любезно пожелали ему доброго утра. Он же только сухо кивнул, не выразив ни единой эмоции, и направился в свой кабинет, массивную дубовую дверь которого украшала позолоченная табличка с вытравленным: Генеральный директор Рязанов Сергей Иванович.

Впрочем, в свою обитель он заглянул лишь на пару секунд – оставил портфель, вновь вернулся к стойке ресепшена, велел одной из красоток с кем-то связаться по поводу Мегета и покинул приёмную. А я, как хвостик, за ним по пятам.

Мы спустились на шестой этаж. По коридору отец вышагивал вальяжно, широким хозяйским шагом. Я на своих тончайших шпильках семенила, звонко цокая, следом и заодно изучала таблички на дверях: главный бухгалтер, директор по персоналу, начальник пресс-службы Соболев В.С.

На этом наш променад завершился. Отец вошёл в кабинет Соболева В.С., как в свой собственный.

– Приветствую, Вадим Сергеевич, – раскатисто и громко возвестил он о нашем появлении. – Как и договаривались, привёл к тебе свою дочь. Будет работать под твоим руководством.

– Доброе утро, Сергей Иванович, – ответил мой начальник.

Широкая спина отца заслоняла меня от него, а его от меня, но в отражении стеклянного шкафа я увидела, как из-за стола нам навстречу встал мужчина. Тут отец шагнул в сторону, я перевела взгляд на хозяина кабинета и… онемела. Чёрт, чёрт, чёрт! Только не это! Только не он!

Но это был он. Брюнет из беседки. Я узнала его моментально. Как там я его назвала? Отцовский холоп? Или лакей? От стыда мне сделалось душно и тошно, хоть сквозь землю провались.

О том, что он пару месяцев назад видел меня в нелучшем виде я старалась вообще не думать, мне и без того хватало потрясения, даже от сонливости сразу не осталось ни следа.

Он подошёл к нам, поздоровался за руку с отцом.

– Знакомься, моя дочь Лина, – повернулся ко мне отец.

– Рад знакомству, – отозвался брюнет совершенно ровным голосом, хотя по его взгляду я поняла – он тоже, вне всякого сомнения, узнал меня.

Губы тронула едва заметная ухмылка, а в чёрных глазах промелькнуло выражение наподобие: ну вот и встретились.

– Введи её немного в курс дел сам или кого-то из своих попроси.

– А в какое направление лучше определить вашу дочь?

Отец шумно вздохнул, посмотрел на меня так, будто его язва внезапно разболелась.

– Тут уж сам на месте смотри. Образования у нас, увы, никакого, опыта тоже. Ничего мы не знаем и ничего не умеем. Так что, по большому счёту, без разницы. Но ничем мало-мальски важным, естественно, её не озадачивай. Так, мелкие всякие поручения давай, потому что Лина у нас мастер по созданию проблем.

Я послала отцу в ответ взгляд, полный ненависти. Мало того, что и так ужасно не по себе, так ещё и отец меня перед ним позорит. Фактически, назвал дурой и обозначил единственную функцию, на которую я способна – быть на побегушках. От гнева и обиды у меня перехватило горло.

– Только, Вадим, говорю сразу: никаких ей поблажек. Не думай, что раз она моя дочь, то ей можно тут бездельничать. Нет! И всякие промахи ты тоже не должен спускать ей с рук. Она у нас и так слишком избалована и ленива. Поэтому никаких ей послаблений.

– Я понял, – кивнул черноглазый и снова стрельнул в меня взглядом.

– Мне надо, чтобы она не просто просиживала зад, а реально работала. А если будет отлынивать от дел или косячить, наказывай так же, как наказал бы любого другого сотрудника.

– Я вам тут случайно не мешаю гадости про меня говорить? – не выдержала я.

Но отец проигнорировал мою реплику и продолжил как ни в чём не бывало. А этот ещё и ухмыльнулся, сволочь. Оба сволочи!

– Я серьёзно, Вадим. Она должна пахать у тебя вовсю и получать за свои косяки то, что полагается. Облажалась – наказывай.

Отец совсем свихнулся! Чтобы я, Лина Рязанова, пахала! Если бы взглядом можно было испепелять, то от отца остался бы сейчас дымок. И черноглазому с его ухмылками я бы тоже подпалила бока. Не прощу им этого унижения! Мама бы сейчас… Я мысленно осеклась. Сердце снова больно кольнуло.

Ни слова не говоря, я направилась прочь из кабинета Соболева.

– Куда направилась? Лина, стой, – бросил мне в спину отец, но теперь я его проигнорировала и с гордым видом вышла в коридор.

Однако убегать не спешила, а замерла и прислушалась. Из-за двери донёсся приглушённый голос черноглазого.

– Как-то вы чересчур жёстко с ней, Сергей Иванович…

– В чём жёсткость, Вадим? Я требую к ней такого же отношения, как к любому другому сотруднику, ни больше ни меньше.

– Ну, она не успела ещё и начать, а вы уже наказаниями стращаете.

– Так потому что я знаю свою дочь. Она лентяйка каких поискать, но строит из себя королеву, хотя во всём, понимаешь, буквально во всём – полный ноль. Слова на неё не действуют вообще никак. Ничего она не хочет, ничто ей не интересно. Интересно вот только по клубам с дружками своими наркоманами да пьяницами шляться.

Вот гад! Какого чёрта он обо мне такое рассказывает всяким чужим мужикам?

– Наркоманами?

– Да, было дело… В общем, с ней надо строго. Надо держать её крепко в узде и постоянно контролировать, потому что стоит только дать ей послабление и всё. Да и спесь с неё тоже давно пора сбить. Понял, Вадим?

– Да понял, понял.

– Ну вот и хорошо. Будем надеяться, что теория Дарвина не подкачает.

Теория Дарвина? Это он что сейчас, намекнул, что я типа обезьяна, которую, может быть, труд превратит в человека? Ну это уж вообще за гранью! Я пожалела, что вышла. Может, при мне отец не стал бы так распускать свой язык. Ну а если бы и при мне такое говорил, то я бы тоже не смолчала.

Вдруг дверь распахнулась, я едва успела отскочить. Отец вышел в коридор, но, увидев меня, остановился.

– А ты… – начал было он и палец свой на меня наставил, но я, взглянув на него исподлобья, перебила его.

– Балабол! – выпалила со злобой и презрением.

– Ч-что? – У него аж челюсть отвисла.

Ну конечно, отец привык к сервильности. Все вокруг него на задних лапках ходят и смотрят в рот. Да я и сама слова против ему не говорила: хорошо, папа, ладно, папа, как скажешь, папа.

Он проморгался и, нахмурившись, процедил:

– Дома поговорим. А сейчас иди к Вадиму Сергеевичу.

Я скривилась. Отец истолковал мою гримасу верно и тотчас зашипел:

– Ты свой гонор забудь. Он – твой начальник. И ты обязана ему подчиняться, если не хочешь усложнить себе жизнь.

Ненавижу отца! И черноглазый тоже бесит. Наверняка ведь захочет отыграться за те мои слова. Однако, будем честны, жизнь я себе усложнять не хочу.

Поборов глухую ярость, я состряпала на лице невозмутимость и вернулась в кабинет Соболева.