Одна на миллион

48

Как я ни торопилась, но всё-таки не успела приехать до конца рабочего дня, пробки эти, чёрт бы их побрал.

Хотя… даже если бы и успела, разве это что-нибудь изменило бы? Ну, может, только Соболева застала бы на месте. И может, он бы мне рассказал тогда, что произошло, пока меня не было. Объяснил бы, с чего вдруг он пошёл к моему отцу и заявил, что уволится либо пусть тот увольняет меня.

Нет, не мог он выставить такой ультиматум, я же видела, как он смотрит на меня, как... Сердце в груди болезненно сжалось, будто от чужого ледяного прикосновения.

И всё равно не мог он так со мной поступить, твердила я себе. Не за что ему на меня злиться. Ничего плохого я ему не делала. Да вообще никому. Во всяком случае, уже давно. Да и просто – это же Соболев!

А вот Маринка меня обескуражила. Вместо того, чтобы толком рассказать, что случилось, она стала нести какую-то чушь. Оскорбительную чушь, между прочим. Это подруга называется?

Но кто меня попросту убил – это отец. «Отдай пропуск, ты уволена! Дома поговорим».

Я так предвкушала эффект, который произведу своими словами на отца, на Соболева, на всех, что в первый момент ликование сменилось полной растерянностью. Так и хотелось спросить отца, что это за дурная шутка. Но он не шутил, как и Маринка.

Вероятно, что-то случилось, что-то очень плохое, и обвинили в этом меня, а я ни сном ни духом. Почему меня? За что? Накатила такая горечь. От обиды перехватило горло. И когда я уходила, а потом и убегала прочь, подальше от «Мегатэка», уже не могла сдержать слёз. Чтобы не позориться на глазах у прохожих, я свернула в какую-то подворотню. Постояла, поплакала немного, успокоилась. Сначала хотела позвонить Киселёву и зависнуть у него, но потом передумала – нет, поеду домой, хотя бы для того, чтобы узнать, в чем это я так провинилась.

Вера встретила меня, как обычно, беспечным щебетом, но, поймав мой взгляд, сразу смокла, скрылась где-то у себя и больше меня не тревожила.

От ужина я отказалась – просто лежала плашмя на кровати, созерцая потолок, и ждала возвращения отца. Пыталась предположить, что всё же случилось, но ни единой более-менее подходящей версии не могла придумать.

Отец вернулся совсем поздно, Вера, по-моему, уже спать отправилась. Я выскользнула из комнаты, подошла к лестнице, прислушалась, затаившись. Он перекинулся парой слов с Воблой и закрылся в своём кабинете.

Я тихо спустилась и, постучав, вошла к отцу. А он пил! Сидел за столом, поставив перед собой квадратную бутыль с виски, и пил, в одиночку, без закуски. Да он даже не переоделся, только пиджак снял и галстук.

Подняв голову, он вперился в меня тяжёлым взглядом. Раньше меня пробирал холодный ужас, когда он вот так смотрел. Сейчас тоже стало немного не по себе, но я поборола нервозность и как можно спокойнее спросила:

– Не хочешь мне объяснить, почему ты меня уволил?

– А ты что, думала, я Соболева уволю? – он налил себе в стакан виски и залпом выпил.

– Ты, вообще, о чём? Я тебя не понимаю… Почему я должна думать, что ты уволишь Соболева?

– Вот только давай без этого всего. Не понимает она. Я всё знаю, – многозначительно изрёк он.

– Знаешь что?

– Да всё я знаю, всё. – Он снова плеснул виски, взял стакан, но потом, так и не пригубив, отставил. Обхватил пятернёй лоб. Затем медленно провёл ладонью вниз, к подбородку, будто вытер лицо. То ли вздохнул тяжело, то ли крякнул. – Господи, какой позор. Мало было того, что ты гуляла, шаталась чёрт-те с кем и чёрт-те где, мало мне было истории с наркотиками... думал, человека из тебя сделаю… но вот такая мелочная гнусная месть… даже Адель не опустилась бы до такого... мне подчинённым своим в глаза смотреть стыдно.

– Какая месть? – чем больше отец говорил, тем меньше я его понимала. И на виски не спишешь – вроде он ещё не особенно и пьян, чтобы заговариваться, а тем не менее.

– А этот дурак ещё вечно тебя выгораживал, – продолжал он бессвязно бубнить. – Анжела старается, у Анжелы всё получается, Анжела – то, Анжела – сё. И на тебе...

– Да хватит уже! Объясни толком, что случилось.

– А то ты не знаешь! – зло сверкнул на меня глазами отец. – Кто пустил слух, что Соболев до тебя домогается? Что он тебя чуть не… тьфу, даже сказать противно.

Несколько секунд я ошарашенно на него смотрела, пытаясь осознать услышанное.

– Что за ересь?! Ты пьян и несёшь какую-то чушь.

– Ты как со мной разговариваешь! – рявкнул отец.

– Откуда ты взял весь этот бред? – не дрогнула я от его окрика. – Кто тебе такое сказал?

– Да вся контора с самого утра только об этом и гудит. Соболева записали в насильники и извращенцы с твоей подачи. На каждом углу его костерят. Он даже увольняться собрался.

– Ты меня не слышишь? Я не знаю, кто и почему придумал такое, но это точно не я.

– Хотел бы я в это верить.

– Это не я! И вообще, с каких пор ты слушаешь сплетни? Сам же знаешь, как оно бывает: кто-то ляпнет сдуру, другой не так поймёт, третий приукрасит и в итоге получается такой вот бред. Меня многие недолюбливают. Та же Юля Шумкова. Она вполне могла кому-нибудь сказать, что я…

– Да плевать мне на сплетни, – раздражённо оборвал меня отец. – Как ты не поймёшь, что не в сплетнях дело. Меня убило, что родная дочь способна оклеветать человека, так мелочно, так пошло, способна обвинить его в преступлении…

– Сколько ещё повторять, что я тут ни при чём? Да и зачем мне это?

– Может быть, затем, что Соболев предпочёл тебе другую?

Его слова попали в самую болезненную точку, не просто уязвили, а ударили по оголённому нерву.

– Это он тебе сказал? – спросила я вмиг осипшим голосом.

– Нет. Чижова.

– Марина? – удивилась я. – Да ну! Не могла она…

– Могла, не могла, но она пришла ко мне и всё рассказала.

– Она? – тихо переспросила я на автомате, силясь понять, как такое возможно. – Зачем ей это?

– Ну, она переживала за Вадима Сергеевича, боялась, видимо, что я эти гнусные обвинения приму всерьёз. Может, не знала, что я уже, до неё, с ним побеседовал и всё выяснил.

– Ты и с ним говорил? И что он сказал? Он тоже думает, что это я так про него...?

– Нет. Ничего такого он не думает. Он вообще… Ладно, не о том речь. – Отец всё же выпил свой виски. – Потом вот Чижова пришла, попросила принять. Заверять стала, что Соболев не виноват, мол, он не то что до тебя не домогался, а даже наоборот – отверг тебя. И по её словам, ты сама ей это рассказала. А ещё ты пригрозила, что он за это ещё поплатится.

– Вот тут Марина присочинила.

Отец снова плеснул себе в стакан. Я видела, что отец мне не верит, и это было обиднее всего. Нисколько не сомневаюсь, что эти сплетни – снова Юлины козни, но Марина... Дура она! Однако по-настоящему ранило, что отец так легко, так безоговорочно меня обвинил, не задав мне ни единого вопроса. А ведь даже преступникам дают слово. Отец же сразу навесил на меня клеймо «виновна» и слушать ничего не желает.

– Вот скажи, почему ты веришь кому угодно, но только не мне? – голос у меня дрожал.

– Да потому что я тебя знаю.

Я сглотнула горький ком.

– Не знаешь ты меня. Совсем не знаешь.

Я поняла, что разговаривать с ним не о чем. Абсолютно. Он никогда не изменит своего мнения обо мне, хоть в лепёшку расшибись. А значит, не стоит и стараться. Да и надоело мне что-то ему доказывать. Устала метать бисер. Буду просто жить.

Я молча развернулась и направилась к двери, но он меня окликнул:

– Лина.

Я оглянулась. Такая дура, после всего я ещё на что-то понадеялась, но нет. Отец просто решил меня добить:

– Оставь в покое Соболева. Забудь про него. У него… он скоро отцом станет.

На негнущихся ногах я поднялась к себе. В первые минуты казалось, что я вся окаменела, и снаружи, и изнутри, но затем оцепенение сменилось болью, острой, пульсирующей, то сжимающей сердце, то рвущей его в клочья. Даже дышать было больно.

Соболев станет отцом? Как же так?

Теперь становились понятны его слова насчёт того, что он хотел бы, но не может, нельзя, другая…

Меня лихорадило, но слёз почему-то не было, хотя веки жгло нестерпимо и горло сводило болезненным спазмом.

Это конец, бесповоротный, без единого шанса, без капли надежды. Между нами и так ничего не случилось, не успело случиться, но раньше я могла мечтать, могла надеяться, а теперь всё. Ничего не будет, никогда. И это надо как-то принять и жить дальше, не думать, забыть… Но как, если кроме него никто не нужен? Если кажется, что в груди разверзлась и зияет страшная рана? Если закроешь глаза и видишь его улыбку?

Всю ночь я металась по кровати как в полубреду, ближе к утру всё же всплакнула, но слёзы не принесли ни малейшего облегчения. Если бы можно было излить с ними хоть толику боли!

Думала, что ни за что не засну, но на рассвете, сама не заметив, провалилась в тяжёлое забытье. А проснулась с тягостным, давящим чувством, ещё не ясным со сна. Голова казалась чугунной, неподъёмной. Взглянула на часы и ужаснулась – проспала. Но тут же ледяной иглой пронзило первое воспоминание: некуда мне больше просыпать, меня же уволили. А затем и самое горькое: Соболев станет отцом.

Про собственного отца я даже думать не хотела. Я многое от него терпела – и заслуженные, и незаслуженные оскорбления, но сейчас мой запас терпения иссяк. Я его не люблю, не боюсь и даже не ненавижу. Я просто не хочу больше его видеть.

Судя по времени, он часа три назад уехал на работу. Так что я могла преспокойно собрать свои вещи и уйти, чем я и занялась. Всё вывезти за раз не получится, поэтому я складывала в пакеты и единственную дорожную сумку только самое необходимое и самое любимое. Остальное – потом.

Около полудня ко мне сунулась Вера, вроде как звала пообедать, но, увидев мои сборы, забыла, что хотела сказать. С минуту смотрела и моргала, потом выдавила:

– Линочка, а что ты делаешь?

– А на что это похоже? Вещи собираю. Загостилась я у вас.

– Да как же… – лепетала она. – А Серёжа знает?

– Конечно, – соврала я.

Вера кивнула, удалилась, но наверняка пошла звонить отцу, докладывать, так что я ускорилась. Он бы меня уже никак не удержал, но снова с ним препираться, выяснять отношения да даже просто разговаривать совершенно не хотелось. Всё, наговорилась с лихвой.

И правда, через пять минут он позвонил на сотовый, я и не подумала отвечать. Потом позвонил Соболев, и у меня сердце вновь ёкнуло и заныло. Ну зачем он звонит? К чему эта агония? Я сбросила вызов.

А через двадцать минут я уже ехала в такси. Сегодня, решила, остановлюсь в гостинице, а завтра что-нибудь сниму, благо деньги – честно заработанные, между прочим – я почти не тратила. Так что на первое время хватит, а потом и на работу устроюсь, успокаивала я себя. И тут же меня одолевали сомнения: только вот кем устроюсь? Как? Кто меня возьмёт? У меня ведь правда ни образования, ни специальности, да и опыт ничтожный. Ничего, что-нибудь придумаю. Как-то же все выкручиваются.

Таксист высадил меня перед «Дельтой» – не самая плохая, но при этом довольно дешёвая гостиница в самом центре города. Уже в номере я вдруг вспомнила про Кравитца. От вчерашнего ликования, конечно, не осталось и следа, я вообще чувствовала себя опустошённой и безжизненной. И, если уж честно, теперь мне было совершенно плевать, заключит ли «Иркутскнефть» договор с «Мегатэком» или нет.

Но я обещала ему позвонить, нехорошо будет, если просто пропаду, некрасиво. Он, вообще-то, мне понравился. Поэтому будет, наверное, правильно, если я ему объясню, не вдаваясь в подробности, что больше там не работаю, а остальное пусть решает сам.

Я набрала номер Кравитца с визитки. Он не ответил, но через четверть часа перезвонил, ещё и извинился, что не мог говорить, совещание там у него какое-то было. По интонациям я уловила, что он рад мне. Однако это произвело на меня совершенно неожиданный эффект. Голос мой дрогнул, в груди защемило и вместо того, чтобы деловито и серьёзно сообщить ему о том, что ситуация немного изменилась, я вдруг беспомощно выпалила, что меня уволили, так что… И тут же устыдилась собственной слабости. Он ведь малознакомый человек, зачем я на него всё это вывалила? Что он теперь подумает?

Я не знаю, что он подумал, но сказал, чтобы я подъехала в его офис к концу рабочего дня.