Огненные зори

СТРЕЛОК

Не знаю, почему его звали Ченгелом[17]. Все мужчины в их роду были высокими, стройными. Не было ни одного, напоминающего крючок. Может быть, кто-нибудь из дедов нашего Ченгела на Георгиев день взвешивал детей на старинных весах с крючком. Или язык у него был очень задиристый, словно крючком цеплял людей… Но у Лило не было и этой черты. Человеком он считался беззаботным — о завтрашнем дне не думал. Жил на краю города возле церкви, но, чтобы убить время, часто ходил в центр, любил потоптаться среди людей. Ему было чаще весело, нежели грустно, хотя у него было трое детей и ни клочка земли. Горожане в основном занимались земледелием. Городок славился осенними скотными базарами. Осенью со всего края сюда пригоняли скот на продажу. Город оживал.

На поляне, возле домика Лило Ченгела, с раннего утра бывало шумно. Мычали коровы, ржали лоснящиеся лошади, ревели рогатые буйволы, кучками стояли свиньи с дюжиной розовых поросят. Возле маток стояли телята и жеребята. В эти ярмарочные дни на долю Лило Ченгела выпадало много работы. Для продажи у него ничего не было — не водилось ни скота, ни домашней птицы, ни зерна, ни фруктов, ни овощей.

Ченгел вертелся среди продавцов и покупателей, принимал деятельное участие в осмотре товара и в сделках, его как посредника угощали, а случалось, что он кое-что перепродавал. Дом его стоял рядом с базарной площадью, и поэтому у него часто останавливались крестьяне. Иногда они оставляли у него какое-нибудь ослабевшее животное, чтобы он присмотрел за ним, пока они будут в городе. За постой и услуги ему давали пару царвуль. Лило выступал в качестве свидетеля при сделках, нередко кое-что перепадало и на его долю.

В этом году к ярмарке готовились заранее. Перед домом Ченгела строились дощатые лотки, целый ряд. А с другой стороны, вдоль церковной ограды, белели коновязи. Оставалось только пригнать скотину, и тогда празднично загудит вся площадь, поднимется над ней не стихающий ни днем, ни ночью шум, который, как приятная музыка, наполнит весь край между двумя пригорками, пронесется над вербовником вдоль реки, чтобы потом выплеснуться на пыльную дорогу.

Но случилось неожиданное: однажды утром город проснулся весь в алых знаменах. Отовсюду к центру стекались толпы повстанцев. Потом прогремели выстрелы, и все стихло. Возле церкви расположились солдаты с пулеметами и преградили путь в город из сел. Ченгел стоял за сеновалом и смотрел, стараясь понять, что происходит. Заговорщики, совершившие переворот 9 июня, следили за повстанцами и арестовывали тех, кого заставали дома. Но в последнее время преследуемые не спали дома, а скрывались в виноградниках и в загонах для овец. Они приходили в город только в случае крайней необходимости, тайно встречались с единомышленниками и делали свое дело. Лило Ченгел держался в стороне от событий. Зачем ему вмешиваться? Откуда знать, кто победит? Он никогда не думал, что так легко падет правительство Стамболийского и что заговорщики поймают его и зверски разрежут тело на куски. Потом начали активную деятельность коммунисты, а их в городе было много, и влиянием они пользовались большим. Ченгел понял это по выборам. Он словно бы ничем не интересовался, а знал много. Знал, чем занимается полиция, что делают коммунисты. Но зачем ему вмешиваться во все это?

«Это же огонь! — думал он. — И мне незачем обжигать себе руки!» Жил он в своем домике из плетеных прутьев, которые обмазывал глиной перед каждой ярмаркой. За зиму глина раскисала. Как и подпорки его дома, Ченгел был неустойчив, но голову в ярмо все же не совал. «Когда будет хорошо всем, и меня добро стороной не обойдет…» — рассуждал он.

«На готовенькое ловчишься?.. — словно крючком порой задирали его непримиримые. — Хамелеоном хочешь прожить! Не выйдет, Ченгел!» Но он продолжал жить, избегая опасностей. А сейчас другое дело — загремели выстрелы. Власть в городе захватили повстанцы. Что же теперь делать? Можно ли рассчитывать на то, что победители протянут ему, как последнему нищему, кусок хлеба?

Он видел, как повстанцы штурмовали церковь и падали, сраженные пулеметным огнем. Подступиться к пулемету оказалось невозможным. Повстанцы пытались приблизиться к нему ползком, подстрелить пулеметчиков, но безуспешно.

Ченгел злился: «Ну и стрелки! Ни один не может попасть в пулеметчика». Ему хотелось дать повстанцам совет, но он находился слишком далеко от них. Ему оставалось одно: смотреть, как они падают один за другим. Вот там, не Трифон ли из Живковцев? Ченгел всмотрелся. Да, это он! Тот, что купил в прошлом году телку. Он и сейчас в царвулях и кепке, словно телку привел на продажу. А вот в руках у него вместо поводка винтовка, и она обжигает ему руки, как початок печеной кукурузы. Ченгелу казалось даже, что он видит, как из сумки Трифона торчат кукурузные початки. Вероятно, в спешке он не успел взять хлеба, а схватил молочные початки и бросился вместе с товарищами занимать город.

Ну надо же! Воевать с печеной кукурузой в кармане! Посмотрим, что сделает Трифон. Он уже увидел, где находится пулемет, и не бежит навстречу огню, как это делали другие, скошенные пулями. Хочет обойти. Но солдаты заметили Трифона. Не успел он занять удобную позицию и прицелиться, как пулеметная очередь сразила его, он упал, и из горла на землю хлынула кровь. Тяжело было Ченгелу смотреть на эту картину. Кроме Трифона он знал еще нескольких повстанцев, погибших под пулеметным огнем у него на глазах. Он знал их по ярмаркам, они ночевали у него в доме. И боль нарастала, переполняя сердце. Задыхаясь от злобы, Ченгел повернулся к пулеметчикам и громко выругался.

Потом он побежал к дровяному сараю и вытащил из-под навеса ружье. Почувствовав в руках оружие, Ченгел преобразился. Больше он не мог спокойно смотреть, как гибнут люди. В чем их вина? В голове пронеслась мысль, что эти люди оставили жен и детей, несобранный виноград и кукурузу. Больше Ченгел ни о чем не думал. Ему захотелось показать, на что он способен. Пулемет превратился для него в вертящуюся мишень, по которой в тире стреляют на ярмарках.

Ченгел был искусным стрелком. Он вспомнил, как на ярмарке он попадал из пистолета в едва заметную мишень и получил за это самый большой приз. Приз этот привлекал внимание людей, но никто не мог попасть в заветную черточку, и премия всегда оставалась у хозяина до следующей ярмарки.

«Кило рахат-лукума за один только лев! Кило рахат-лукума!..» — тянул хозяин тира. Ченгел подходил, усмехался, смотрел, как один за другим мужчины, парни, девушки стреляют в вертящийся диск и промахиваются. Но вот он расталкивал народ и говорил: «А ну, дай я попытаю счастье». Детишки смотрели на него, вытаращив глаза. «Кило рахат-лукума… кило рах…» — вдруг обрывал свой призыв хозяин тира, увидев, что пуля впилась точно в цель и стрелок получил право на толстый, как ломоть сала, и длинный, с локоть, кусок рахат-лукума. «Вот это отхватил! Здорово!» — раздавались голоса. А детишки Ченгела уже протягивали ручонки к призу. Но ошеломленный хозяин к этому времени приходил в себя и начинал возражать:

— Нет, не точно. Вот, возьми кусок поменьше!

— Не хитри! Повезло человеку! — кричали люди, наступая на хозяина.

Продавец не сдавался. И верно — если отдаст самый большой приз, ничего не заработает! Прогорит.

— А ну, дай лукум, — Ченгел протянул руку и, хотя хозяин отстранял ее, все же выхватил приз и отдал его детям. Хозяину тира деваться некуда.

— Вот везет же! — с легкой завистью проводила Ченгела толпа.

Когда бы ни стрелял Ченгел, всегда бил без промаха. У тира, когда стрелял Ченгел, всегда собирались толпы любопытных. Многие хотели посмотреть на меткого стрелка.

— Ну и рука же у тебя, парень!

— Куда теперь стрелять? — спрашивал Ченгел, с чувством превосходства расправляя плечи.

Но сейчас речь шла не о завоевании приза на ярмарке. Стрелять приходилось в людей. «Как сразить одним выстрелом обоих пулеметчиков?» — вот над чем размышлял Ченгел.

Никто не заметил, когда и как он подобрался к церковной ограде. Только Ченгел знал, как это сделать. Ведь столько лет церковный двор стоял у него перед глазами. В церковной ограде был проход, и с колокольни не заметили, как он подполз к нему. Его закрывала слива: ее ветки спускались до земли. Ченгел положил ружье на камень. Через отверстие в ограде был виден пулемет. Ченгел замер. Сильно пахло помятой бузиной, с дерева на него падали перезрелые сливы. Наконец Ченгел успокоился и прицелился. Его острый глаз взял на мушку голову пулеметчика. Повстанцы поднялись в новую атаку, и пулеметная очередь скосила их. Ченгел застонал, словно пуля задела и его. Зажмурил глаз, но на спуск не нажал. В его винтовке имелся один-единственный патрон. Если он убьет одного пулеметчика, другой направит пулемет прямо на него. Обоих пулеметчиков надо сразить одной пулей. Но они все время перемещаются, поэтому надо выждать, а это опасно — его могли заметить солдаты на колокольне.

Ченгел вдруг увидел, что оба пулеметчика склонились над пулеметом. Видно, меняли диск.

— Ага! — произнес он и до боли зажмурил глаз — стал прицеливаться. Круглое лицо одного из солдат блеснуло, как в зеркальце, к нему пристроилось смуглое лицо другого. Раздался выстрел. Ченгел замер. Наконец он увидел, как круглолицый откинул голову назад и открыл другого солдата, упавшего ничком. В один миг Ченгел перескочил через проход в стене и бросился к пулемету. Со стороны церкви туда же бежали солдаты во главе с офицером. Но Ченгел успел добежать раньше и направил пулемет на солдат. Он когда-то отбывал службу в пулеметной роте и теперь скосил всех до единого. С криком «ура» в церковный двор ворвались повстанцы.

— Ты, словно господь, прогнал сатану! — сказали они.

Ченгел взвалил пулемет на плечо и побежал вместе с повстанцами вперед. На улице за церковью он выпустил длинную очередь по бегущим солдатам, и повстанцы беспрепятственно добрались до центра города. А что делать ему, не считающемуся повстанцем? Он мог сказать: я сделал свое дело, показал вам, как надо стрелять. Вот пулемет, деритесь дальше, а я ни во что не вмешиваюсь.

Зазвонил колокол. Торжественно, победно. Колокольный звон словно приветствовал его. Ченгел постоял немного с пулеметом на плече. Перед его взором все еще стояли убитые им пулеметчики и Трифон, распростершийся на площади перед церковью. Послышались выстрелы, но не со стороны церкви, а откуда-то еще. Ченгел не шевельнулся, а только крепче сжал пулемет.

— Почта! — услышал он. — Спрятались на почте и ее сдаются.

— А-а! — крикнул Лило и бросился с пулеметом вперед.

К вечеру и почта была в руках повстанцев. Город вздохнул свободно. Повстанцы позвали Ченгела:

— Идем, прибыл Георгий Димитров. Когда ему рассказали о тебе, он захотел увидеть того, кто одним выстрелом убил двух пулеметчиков.

— Не могу я появиться перед этими людьми в таком виде, — ответил он, посмотрев на свои заплаты.

— Ты теперь повстанец!

Несколько дней над городом развевалось красное знамя, и Ченгел чувствовал себя другим человеком. Но вскоре каратели безжалостно подавили восстание. Кое-кому из повстанцев удалось бежать, а Ченгела схватили. Его привязали к той самой сливе, которая в разгар боя помогла ему. Никто не мог приблизиться к нему, чтобы дать напиться. Надвинув на лоб каски, солдатня злобно смотрела на него, пинала ногами, с нетерпением ожидая, когда его позволят прикончить. Окровавленный Ченгел корчился в судорогах. С прядей его слипшихся волос по лицу стекали тонкие струйки крови. Изодранная одежда колыхалась на ветру, обнажая посиневшее, израненное тело. Веревки, словно впившиеся в его тело змеи, высасывали из него последние капли крови. Время от времени он вздрагивал, поднимал голову. Одним глазом, тем самым, которым поймал на мушку двух пулеметчиков, он еще мог смотреть. Другой заплыл. Ченгел в последний раз посмотрел на свой домик, охваченный пламенем, на сарай, на жену и плачущих детей. Потом он уже ничего не видел. Дым от горящего дома скрыл все от его взора. Офицер взмахнул саблей и рассек голову Ченгела. К офицеру присоединились другие каратели и начали рубить Ченгела, как дерево.

Слива, возле которой был изрублен необыкновенный стрелок Сентябрьского восстания, высохла. Но на ее месте в церковном дворе выросло новое дерево. Само оно выросло или его тайно посадили — неизвестно. Когда крестьяне пригоняют на базар скотину, они садятся в тень этого дерева, вспоминают стрелка и в память о нем поливают дерево красным вином.