Огненные зори

ИСКРА, ДОЧЬ УЧИТЕЛЯ

На скамье подсудимых сидел дряхлый человек, бывший полковник царской армии, и напряженно слушал. Он старался вникнуть в то, что говорил главный свидетель — женщина с седыми прядями волос. Вернее, он не слушал, а всматривался в прошлое своими ослабевшими глазами. Ведь эта женщина была его прошлым, за которое его судили. Стенания эти пронзали сердце подсудимого, хотя оно уже не воспринимало чувств. Ему припоминалась белоснежная девичья грудь. И от этих воспоминаний все вокруг казалось белым: и скалистые горы, и ютившиеся в пади села, и люди, согнанные на площадь барабанным боем и криком: «Кто не выйдет, тот враг». Белой казалась и стена школы, у которой выстроили повстанцев, и выведенные на ней красной краской слова «Да здравствует рабоче-крестьянская Бол…».

«Готово!» — доложили ему. Но не успел он поднять руку, на которой блеснул золотой перстень с короной, — за этим жестом должен был грянуть залп, — как неизвестно откуда с криком выбежала девушка и встала перед учителем, измученным побоями.

— Меня расстреляйте! — крикнула она, окинув собравшихся безумным блуждающим взглядом. Командир задержал руку в воздухе, перстень ослепительно сверкнул. Ничего подобного до сих пор не случалось. Карательный отряд прошел столько сел, и никто не посмел остановить залп.

— Кто она? — резко спросил командир.

— Дочь учителя! — ответил растерявшийся кмет, которого каратели только что освободили из-под ареста.

— Убирайся! — Офицер, командовавший расстрелом, дернул девушку за руку.

Но она не отступала, судорожно вцепившись руками в отца. Ее светлая коса лежала на его локте.

— Эй ты, уберешься или нет? — Офицер с силой потряс ее за хрупкое плечико. Беретка слетела с головы девушки. В тот же миг он одним махом разорвал ее одежду, обнажив девичью грудь. Полковник опустил руку, так и не подав знака открыть огонь. Глаза его засверкали. Лицо порозовело. Он с явным интересом разглядывал девушку. В какой-то миг вспомнил свою жену в молодости и знакомых женщин. Он и не подозревал, что среди крестьянок может быть такое совершенство.

Девушка по-прежнему стояла перед отцом, закрыв его своим хрупким телом. Она стискивала зубы, жмурилась от солнца. Тело девушки словно было рассечено пополам. С одной стороны — изодранная одежда, а с другой — полуобнаженная статуя. Онемел не только безжалостный командир. Онемели солдаты, поднявшие винтовки в ожидании команды «Огонь!». Послышались стоны. Старики опустили головы, старухи стали креститься сухими костлявыми руками.

— Стыда у вас нет! Господи, покарай их!

— Лучше убейте! — закричали женщины. — Не держите ее так, не срамите перед всем селом!

Взгляды всех были устремлены на девичью грудь, колыхавшуюся от волнения в ожидании выстрела. Девичья грудь против винтовок. Сельские мироеды, сидевшие на старых партах под большим орехом и только что кричавшие «Смерть, смерть!», онемели.

— Эй, Искра, прикройся! — спохватился кто-то. Девушка судорожно подняла с земли берет и стыдливо прикрыла обнаженную грудь. Она словно только сейчас поняла, что не расстреляна.

Мать девушки, одетая в черное платье, стонала и металась перед цепочкой солдат, окружавших место расстрела. Она сняла с себя накидку и пыталась прикрыть свою полуобнаженную дочь. Офицер сильно толкнул женщину, и она, рыдая, упала. Дочь только теперь осознала весь ужас происходящего. Взгляды людей пронзали ее как кинжалы. Она дрожала и сжималась от стыда. Ей хотелось крикнуть: «Стреляйте, стреляйте, скорее, скорее!»

И теперь, столько лет спустя после того сентябрьского дня, перед глазами убийцы все еще стояла молодая грудь. И теперь он видел перед собой не увядшую женщину, а ту дерзкую девушку, которая покорила его красотой своего тела, обезоружила и заставила подарить жизнь ее отцу и ей самой.

Сейчас суд должен был решить, что перетянет на весах правосудия — милость к одному человеку или смерть сотен. Могла ли капля милосердия искупить столько пролитой крови!

Еще ребенком Искра видела, как каждый вечер к отцу приходили крестьяне. И он, их любимый учитель, допоздна говорил с ними, читал им книги, они что-то обсуждали. Девочка ложилась спать, а они все еще разговаривали, а иногда засиживались до утра. Потом в селе появился клуб, и над ним взвилось красное знамя. Искра была уже школьницей и помнила, как под этим знаменем собирались и стар, и млад. В клуб приходили взрослые, а во дворе играли дети. Но детские игры не удовлетворяли девочку, и она пробиралась к отцу, в клуб. Слушала, но не понимала, о чем говорят взрослые. Запомнился ей один вечер. Говорили о России, где был голод. Страшная засуха сожгла все Поволжье. Дети умирали с голода. Интервенция продолжалась, страна была охвачена гражданской войной. Рабочие и крестьяне боролись за новую власть. Искре запомнилось одно имя — Ленин. Он заботился о сохранении власти рабочих и крестьян, но не забывал и о голодающих детях. Искра представляла Ленина среди детей, голодных, с протянутыми ручонками. Что он может сделать? Где достанет хлеба, чтобы накормить их, где возьмет одежду для них?

В тот вечер коммунисты решили собрать одежду, деньги, вагон жита и послать в Россию. Искра не спала всю ночь, ей казалось, что кто-то помешает этому. Отцепит вагон, и он не уедет. Дети погибнут. От взрослых она узнала, что правительство земледельцев не только согласилось пропустить вагон в Россию, но и решило не брать никакой пошлины. И все же во сне она часто видела, как темной ночью, когда поезд останавливается на продолжительную стоянку, кто-то тайком отцепляет вагон с хлебом и одеждой. Ей снились голодные русские дети. Она мысленно ехала в вагоне до Черного моря, там вагон грузили на большой пароход, который наконец-то привозил ее в большую страну, где их встречал хозяин, самый многодетный на свете отец — Ленин.

Воскресенье. Молотьба. Такого урожая в селе еще не было. Пыль от молотилки застилает небо. И в этой пыльной дымке, душной, знойной, видно, как каждый наполняет мешочек для голодающих. Мешочки эти свозят к дому Искры. Там — склад. В этом доме — не только жито. Здесь — любовь к братской стране. Она переполняла и ее детскую душу. Искра следила, кто сколько дает. Это было для нее мерилом любви и верности.

Зерно и одежду приносили не только коммунисты, но и все честные крестьяне. Кто скупился, отговариваясь, что мало родилось в этом году, у того Искра по-детски выпрашивала:

— Ну еще один кутел[23], дядя, еще одному ребеночку. Русские однажды принесли нам свободу и снова принесут ее.

Дни, когда отправляли зерно советским братьям, оставили в душе Искры глубокий след. Это событие явилось поворотным моментом в ее жизни. И в скором времени, став комсомолкой, она приняла участие в важном тайном собрании. Было решено достать оружие. Каждый комсомолец должен иметь оружие. Искра понимала почему. Они будут бороться с оружием в руках против угнетателей. Будут готовить восстание против царского строя — как рабочие и крестьяне в России, которых вел Ленин. Здесь же из уст в уста передавалось имя Георгия Димитрова. После занятий Искра ходила на боевые сходки. Теперь молодежь из школы всегда спешила в село. На околице молодые люди выстраивались в колонну и запевали: «Дружная песня пусть несется…» Все знали — идет молодая гвардия. Матери и отцы слышали эти голоса, и радость переполняла их сердца. Многие выходили им навстречу. Дети старались подражать молодым людям. Село волновалось, и до поздней ночи разносился гул голосов. По вечерам Искра с отцом отправлялась в поле за селом. Там Георгий Дамянов из Лопушина, служивший во время войны в армии, учил будущих повстанцев стрельбе. Училась стрелять и Искра. У нее был пистолет, и она каждую ночь тренировалась. Девочка взрослела быстро, как деревцо весной. Мечты переполняли ее. Лицо пламенело. Глаза горели. Стан приобретал гибкость и стройность, грудь вздымалась от волнения. Она чувствовала в себе достаточно сил, чтобы вместе со старшими товарищами участвовать в борьбе.

И когда вспыхнуло восстание, Искра, захватив пистолет, первой из девушек вышла на улицу. Перед клубом под большим красным знаменем собрались повстанцы. Отец девушки распределял людей по взводам. Предстояло овладеть окружным центром Враца. И рядом с большим знаменем в первом ряду заалело маленькое, комсомольское. Несла его Искра. Повстанцы шли с песнями. На полпути к Враце колонну догнал посыльный! Он сообщил, что идти надо не к Враце — она не восстала, а к Фердинанду, потому что враги снова захватили его.

Ряды повстанцев сплотились еще теснее. Вел отряд Георгий Дамянов. Впереди — музыка. На подходе к городу, на Жеравице, повстанцев остановили залпы орудий. Оценив обстановку, решили вместе с повстанческими отрядами из других сел атаковать город с трех сторон.

С криком «ура» повстанцы бросились вперед. По ним били из орудия, но снаряды не достигали цели. Видимо, среди солдат были хорошие ребята: они умышленно стреляли мимо. И так, почти без потерь, повстанцы овладели городом, отогнали правительственные войска, захватили орудие и много винтовок. Из Фердинанда повстанцы двинулись на Бойчиновцы, где враг, оправившись от удара, снова перешел в наступление. Теперь Искра была при командире как связная и санитарка. Ей советовали уйти с позиции в больницу, но она не соглашалась. Девушка давно мечтала участвовать в этом бою, последнем бою, после которого наступит царство свободы. Уйти — значило бы смалодушничать, а ей не терпелось совершить какой-нибудь геройский поступок. Командир заметил, что на правом фланге отряда бойцы стреляют неуверенно, и решил послать туда связного.

— Я пойду, — вызвалась Искра, и командир разрешил ей выполнить это задание. Он полагал, что если девушку и заметят, то стрелять не станут.

Восстание охватило весь район, однако на нивах по-прежнему можно было видеть работающих крестьян, на дорогах скрипели телеги. Было время уборки кукурузы. Искра вскочила на коня и помчалась вдоль межи, укрываясь за кустарником. Девушка уже не раз ездила верхом и считала себя опытной наездницей. Но лишь теперь, отъехав от своих, она поняла, что это нелегкое дело. Конь скакал спокойно, но, когда солдаты увидели всадницу и начали стрелять, конь испугался, стал подниматься на дыбы, и Искра с трудом удерживалась в седле. Управлять конем без поводьев было нелегко. Девушка пригнулась и, вцепившись в гриву, направила коня по тропинке. Пулеметы бешено лаяли, но она успела спуститься в лощинку, и пули пролетали мимо. До взятия города ее влекло вперед знамя, которое ей доверили нести комсомольцы. Сейчас у нее было одно стремление — выполнить приказ командира, передать нужное распоряжение. Надеяться можно было только на себя да на верного белого коня. Но зачем ей дали белого коня? Был бы гнедой, может, ее и не заметили бы. Осень обагрила кустарники, кукуруза пожелтела. И белый конь на этом фоне был виден издалека. Солдаты целились прямо в него, будто забыли о повстанцах, которые их атаковали. Наконец Искру заметили и повстанцы, к позициям которых она направлялась. Они начали махать руками и кричать: «Вниз, вниз…» Искра поняла. Через несколько шагов кустарники кончились, и тропинка вывела ее прямо под пули. Искра свернула в лощину, где было безопаснее. До сих пор она как бы наблюдала за ходом восстания со стороны, а сейчас непосредственно соприкоснулась с боем. Снаряды падали, образуя огромные воронки. Рвалась шрапнель. Вдруг откуда-то выскочил повстанец, схватил коня и потащил в заросли. Ноги девушки онемели, но, когда ее хотели снять, она обиделась. Сама соскочила с коня и виду не подала, что при этом подвернула ногу.

— Ну как там? — окружили девушку повстанцы.

В небе рвалась шрапнель, пули срезали стебли кукурузы. Мимо Искры пронесли убитого, вблизи стонал, истекая кровью, раненый. Все это заставило ее забыть о своей боли.

— Передаю распоряжение командира. Георгий Дамянов приказывает перенести огонь левее, противник сосредоточил свои силы там.

Повстанцы тотчас же выполнили приказ. У орудия, захваченного при взятии города, стоял Христо Михайлов. Он был опытным артиллеристом, но сейчас оказался в затруднительном положении. На орудии не было прицела, его унесли бежавшие от повстанцев солдаты. Приходилось стрелять, определяя расстояние до цели на глаз.

— Огонь! — скомандовал Христо.

Снаряды один за другим стали рваться прямо на позициях врага. Повстанцы перешли в атаку. Искре показалось, что в их мощном «ура» слышен голос отца. Еще несколько выстрелов повстанческого орудия — и путь к станции Бойчиновцы был свободен. Враг позорно бежал.

Обрадованная девушка вскочила на коня и понеслась к городу. Ей было поручено явиться в штаб к Георгию Димитрову и доложить ему о результатах боя. Она гордилась тем, что ее послали к самому Георгию Димитрову, имя которого было известно всем жителям края. Искру останавливали, спрашивали пароль. Она с нескрываемым восторгом отвечала, ее с неменьшим восторгом пропускали. Наконец она добралась до штаба. Там соскочить по-мужски с коня не смогла, захромала на глазах у часовых.

— Да ты ранена, девочка! — сказал один из повстанцев и подхватил ее.

Искра увидела, что рукав ее блузки в крови.

— Пустяки! Я должна лично доложить Георгию Димитрову о результатах последнего боя!

— В таком виде к Димитрову нельзя! Сначала перевяжем.

Забинтовали раненное шальной пулей плечо и отвели девушку к Димитрову. Потом она снова вернулась на фронт. Там ей довелось присутствовать на митинге, где командовавший повстанцами Гаврил Генов возвестил о разгроме противника и победе восстания.

Столько переживаний! За трое суток Искра стала вдвое взрослее, из девушки-подростка превратилась в повстанца! И все это произошло ошеломляюще быстро. Ее сверстницы обычно еще не расстаются с детскими забавами, а она уже стала связной командира повстанческого отряда, посланцем Димитрова, скакала на коне под пулями.

Когда бои кончились, Искра стала работать в повстанческом госпитале. Раненых было много — и повстанцев, и солдат, и офицеров. Раненый — не враг. Таков закон революции. Здесь, в госпитале, в отдельной комнате лежал капитан Попов, который командовал ротой, оборонявшей станцию от повстанцев. Он был ранен в лицо. Но больше других Искре приходилось ухаживать за тяжелораненым юношей. Тот бредил, вскакивал и, стоя на коленях, что-то бормотал. Удержать его было невозможно. «Огонь! Смерть, смерть гадам!» — в исступлении кричал он. Пришла его мать. Когда юноша успокоился и уснул, мать заплакала и попросила: «Помогите ему, сестричка, доченька моя…» В ее словах было столько горя, что заплакала и Искра. Как ему помочь? Доктора сказали, что нужен лед. Она прикладывала лед ко лбу раненого и сидела, сидела около него… Представляла, каким он был до ранения, о чем мечтал. Мать, плача, рассказывала:

— Один он у меня. Отец погиб в войну. А сейчас… Лучше бы и меня убили. Помогите, спасите его. Отдам все, что у меня есть.

Искра понимала чувства матери. Но что могла сделать мать, чтобы вернуть жизнь сыну? У нее самой, по ее рассказам, не было ничего, кроме старого дома, в котором она жила с золовкой, да клочка земли. Сын был любимцем села.

Он вел молодежь. «Рабство скоро кончится, мамочка, и мы станем людьми, часто говорил он, — рассказывала мать. — Вот победим, женюсь. Увидишь, какую сноху тебе приведу. Но в селе не было у него невесты. Если останется жив, — мать посмотрела на Искру взглядом, полным надежды, — ты будешь…» В этот момент юноша запел в бреду: «Смело, товарищи, в ногу…»

Искра дежурила по очереди с матерью. За эти тяжелые дни она сроднилась с юным повстанцем.

— Доктор Илиев, — попросила она однажды, — сделайте ему укол, чтобы он успокоился.

Врач стал делать уколы, но состояние раненого ухудшалось с каждым днем. Как-то утром он бросился к двери с криком: «В атаку!» В этот момент дверь резко распахнулась и ударила раненого по голове. Глаза юноши широко раскрылись, и он упал. В двери, злорадно ухмыляясь, стоял раненый капитан Попов. Он был в офицерском кителе, еще сохранившем следы крови.

— Конец. Теперь вы наши пленники. Все поняли — город в руках карателей.

— Мы в больнице! — крикнула Искра. — Зачем убили юношу?

— Всех вас перебью, — прошипел офицер. — Вы думали, я ослеп и не видел, что вы делаете в этой коммунистической больнице?

— Мы всех лечим одинаково. Для нас все больные равны.

— Знаю, видел. Где доктор Илиев? Он от меня не убежит.

— Он у раненых, где же ему быть.

Юноша лежал на кровати и тихо стонал. Теперь он больше не вскакивал и не кричал. Глядя на умирающего повстанца, Искра окончательно поняла, что такое враг. Бесчеловечность, жестокость. Когда капитан ушел искать доктора Илиева, девушка подошла к матери повстанца и сказала:

— Зверье! А мы их жалеем.

Доктор Илиев знал о приходе карателей.

— Доктор Илиев, есть приказ покинуть больницу! — говорили ему сестры.

— Я больницу не оставлю, а вы позаботьтесь о себе.

— Но они будут искать вас.

— Я врач и до конца выполню свой долг.

— Но они не поймут вас.

— Я остаюсь на посту, а вы побыстрее скрывайтесь.

Большинство сестер убежали, а Искра осталась с доктором Илиевым. Вскоре в больницу ворвались солдаты. Командовал ими капитан Попов. Он показал на доктора; «Этот. Я знаю, он лечил повстанцев». Искра видела, как гордо шагнул навстречу смерти доктор. Его вывели из больницы, а некоторое время спустя с берега Огосты послышались выстрелы. «Мамочка… его убили!» — крикнула Искра и упала как подкошенная. Когда она очнулась, ее повели в подвал полицейского участка. Там места не оказалось, и Искру отправили в школу, где содержались арестованные повстанцы-мужчины. Искра рассчитывала увидеть здесь и отца, но его среди арестованных не оказалось. В ответ на ее расспросы арестованные только как-то странно переглядывались, и у девушки мелькнула мысль, что отца расстреляли вместе с доктором Илиевым. Усилием воли Искра прогнала эту тревожную мысль, сумела справиться с волнением. Кроме нее в помещении оказалась еще одна девушка, тоже сестра из больницы. Когда наступил вечер, мужчины отгородили партами место для девушек.

— Зачем вы строите эти баррикады? — спросила Искра Лило Боровишки, учителя, который во время восстания стал кметом города.

— Для вас. Сюда каждую ночь приходят пьяные офицеры и вызывают, кого захотят. Если вас увидят, уведут.

Стемнело. Искра и Райничка спрятались за партами. К полуночи, когда все задремали от усталости, кто-то толкнул дверь. Искра вскрикнула от неожиданности. Ей почему-то вспомнился раненый юноша, которого капитан ударил по голове. Если бы не этот удар, юноша выжил бы. Мать унесла его полумертвым, и, вероятно, пока они добирались до села, он скончался.

— Лило Боровишки, — крикнул караульный, и все арестованные вздрогнули.

— Я… — отозвался кмет, поднялся и стал снимать с себя одежду.

— Выходи, покажешь, как может управлять общиной красный кмет, — захихикали убийцы. Девушки не смели поднять головы. Искра сквозь щели между партами увидела, как кмет снял часы, галстук, верхнюю одежду, свернул все и сказал: «Прошу тех, кто уцелеет, передать это моим». Оставшись в белой рубашке, повернулся и крикнул, обращаясь к повстанцам:

— Я только об одном жалею. Жалею, что мы щадили их, не расстреливали сразу. И потому завещаю: в новой революции не давайте этим зверям никакой пощады. Революция и милосердие не совместимы.

И снова в ночной темноте грянули залпы на берегу Огосты. Повторялись они не раз и днем. И каждый раз сердца девушек замирали от ужаса.

Однажды утром пришел какой-то чиновник. Он никого не вызывал. Постояв у дверей, вошел внутрь и стал разглядывать арестованных. И как девушки ни прятались, он заметил их.

— Пошли со мной, — сказал он им.

Искра испуганно вскрикнула:

— Нет, отсюда не выйду.

— Вы поймите, вам же будет лучше, — мягко сказал чиновник.

— Пусть с нами будет то же, что и с другими.

— С вами может произойти нечто ужасное, а потому идемте со мной.

Искра обняла подружку. Арестованные настороженно следили за чиновником. Он был один, без охраны.

— Не трогай девчат, — строго сказал кто-то из арестованных. Он дал понять чиновнику, что ему несдобровать, если он явился со злым умыслом. — Если собираешься безобразничать, поищи женщин из тех, что на свободе, а девчат не тронь.

— Я хочу спасти их от солдатни. Узнали, что здесь есть девушки и… Для их же добра переведу в полицейский участок. Там под моим контролем этого не произойдет. Понимаете, какая опасность грозит им здесь.

Чиновник говорил тихо, словно старался, чтобы девушки не слышали его. Но Искра все слышала. По дрожи в голосе чиновника, по выражению его лица она поняла, что тот не обманывает. Девушки собрали вещи и пошли за чиновником. Немного погодя в школу нахлынули пьяные жандармы.

— Где девчонки?! Дайте нам девчонок, а не то перебьем всех!

— Нет здесь никаких девчонок и не было. Ищите, если хотите.

В полицейском участке Искра с подругой подметали двор. Полицейские смотрели на голые ноги девушек и заигрывали с ними. Заигрывания были противны им, но они молча продолжали работать. Что им оставалось делать? Потом девушек заставили мыть пол в помещении, и здесь они снова чувствовали на себе похотливые взгляды дежурных полицейских.

— Могли бы и не делать этой грязной работы, если бы согласились… — пристал к ним какой-то полицейский.

Искра не выдержала и хлестнула его тряпкой. Он набросился на девушку и стал срывать с нее одежду. Но она не растерялась и позвала на помощь. Как это ни странно, прибежавшие полицейские не дали своему коллеге надругаться над Искрой.

— Мы пожалуемся начальству! Ишь что придумали! — крикнула Райничка.

Видимо, о происшедшем, хоть и с опозданием, узнал чиновник, который привел девушек в участок, и полицейские больше не трогали их. Искра и Райничка пробыли под арестом несколько дней. Наконец все тот же чиновник вызвал их к себе и сказал:

— Уходите и политикой больше не занимайтесь.

Девушки собрали свои вещички и быстро ушли. Вечерело. У Райнички в городе оказались знакомые, а Искра думала, думала и пошла к учителю, у которого они с отцом бывали не раз. Постучала в дверь учительского дома. Ей открыла жена учителя. Сначала она не узнала Искру: девушка была очень плохо одета и едва держалась на ногах. Женщина помогла Искре привести себя в порядок. Поздно вечером пришел домой учитель. Он был бледен. Видимо, напуган происходящим в городе. Учитель не принимал участия в восстании, но обозленные каратели не считались ни с чем. Никто не мог быть уверен, что его не схватят и не расстреляют. Искра поужинала вместе с хозяевами и улеглась на кухне, на топчане, а утром, поблагодарив хозяев за приют, отправилась домой.

В городе она встретилась с подружкой, и они вместе пошли в село. На околице девушки повздорили из-за красной косынки. Косынка у них была одна, а каждой хотелось повязать ею голову и так войти в село. Решили бросить жребий. Повезло Искре. На улицах села девушкам никто не встретился. Много домов было сожжено. Дом Искры тоже сожгли. В погребе Искра увидела уцелевшие при пожаре пожитки. На ее зов никто из родителей не откликнулся. И тут девушка услышала бой барабана и крики глашатая: «Кто не выйдет, тот враг…» Искра схватила берет, сунула косынку в карман и бросилась бежать к школе, гонимая тревожным предчувствием. Перед стеной школы она увидела согнанных сюда повстанцев и среди них отца.

Перед ее глазами промелькнули белый конь, повстанческое орудие, Георгий Димитров, доктор Илиев в белом халате, красный кмет в белой рубашке. Ей показалось, что за столом перед школой в кресле сидит капитан, тот самый, что был в больнице, и подает команду «огонь». Искра закричала и бросилась к отцу…

— Вы знали, кем была в то время свидетельница? — спросил председатель суда у подсудимого.

— Да, — глухо ответил тот. — Сельские власти мне доложили обо всем. И что встречалась с Георгием Димитровым, знал.

— А почему отпустили ее? — Подсудимый молчал. Молчала и женщина. Положение свидетельницы было нелегким. Она помнила себя в тот миг, дрожащую, оцепеневшую в ожидании смерти. Срывая одежду, офицер поранил ее, она чувствовала, как кровь стекала по шее к голой груди. Поняла, что на нее смотрят люди, что надо как можно скорее прикрыть наготу, но в тот роковой час было что-то сильнее этого желания. Она хотела во что бы то ни стало спасти отца. Стояла как парализованная, ничего не видела, ничего не слышала, только ждала выстрела. Что ей кричали — она не понимала. Слышала только, как бьется сердце, и чувствовала головокружение. Потом, когда уже опомнилась и прикрыла обнаженную грудь, поняла, что спасла отца и себя. Наконец ее увели. Она слышала за спиной залпы. Кроме отца, всех повстанцев расстреляли. Недописанный лозунг «Да здравствует рабоче-крестьянская Бол…» изрешетили пули. Здесь же, у двора подожженной ими школы, каратели устроили пир. Пламя, охватившее разбитые парты, колыхалось под старым орехом. Огонь трещал, желто-красные языки поднимались высоко в небо. Каратели одну за другой опустошали бутыли с вином. Сельские правители привели музыкантов. Загремели марши. Стол, на котором совсем недавно подписывались смертные приговоры повстанцам, был завален всякой снедью. Каратели веселились, огонь пожирал остатки здания школы, дым поднимался над развалинами многих других домов села. Полковник был не спокоен. Молча смотрел на пламя. Случившееся разбудило в нем незнакомые чувства. И его терзали не угрызения совести, нет. Перед его глазами все время стояла девчонка. Приговоры он привел в исполнение как верный служака царю и отечеству. Столько лет он выполнял эти приказы. Не мог не исполнить их и сейчас. Тем более сейчас, когда бунтовщики с оружием в руках поднялись против царя. Думать, колебаться — значило пойти против самого себя. Если бы они победили и взяли его в плен — не помиловали бы. Таков закон. Но не было такого закона, чтобы расстреливать невинных людей. Ну а когда невинным человеком оказалась дочь, всем сердцем желавшая спасти отца? Что тогда?

— Не привести ли девчонку, господин полковник? — спросил подвыпивший офицер.

Полковник опорожнил недопитый стакан и мрачно ответил:

— Приведите.

Офицер щелкнул каблуками и исчез.

Огонь то затихал, то вновь вспыхивал, озаряя выщербленную пулями стену школы. Головешки зловеще шипели. Это был пир огня. Языки пламени то падали, то поднимались. Они словно танцевали какой-то дикий, жуткий танец. Полицейские поддерживали огонь, и пламя бушевало.

Из большинства домов села слышались стоны и плач женщин. Во дворах тревожно лаяли собаки. В ожидании новых арестов никто не спал. Вот на улице послышались шаги, громкие и злые голоса карателей. У окон домов замерли согбенные фигурки стариков. Кого же еще арестовали? Ведь, кажется, уже всех повстанцев расстреляли. К школе вели Искру. Неужели полковник передумал и приказал расстрелять и ее? Девушка медленно шла вдоль улицы, укутавшись в мужское пальто. За ней, стуча каблуками, шел офицер.

— Где ты спрятала знамя, сознавайся, — допытывался он. Каждый раз, когда девушка замедляла шаг, он грубо толкал ее вперед. — Ты его спрятала. А сама в красном платке, словно со знаменем, вошла в село. Так ведь было?

Искра молчала. Ей казалось, что из окон домов кто-то внимательно следит за ней и офицером. Попробуй он только тронь ее, сразу же получит по затылку. Остались же живые мужчины в этом селе, не все же перебиты. И она шла в зареве огня, шла гордо, хотя и знала, что ей грозит смертельная опасность.

— Вот она, господин полковник. Не хотела идти. Я, говорит, помилована. Нечего меня больше судить. Я ее силой вытащил. Тот, кто помиловал, говорю, посмотреть хочет на тебя поближе.

Искра стояла в стороне, склонив голову. Она чувствовала на себе взгляды пьяной солдатни.

— Ну, ты, подойди! — крикнул офицер и схватил ее за воротник. — Что вы за люди, коммунисты! Вам жизнь даруют, а вы спасибо сказать не хотите.

Девушка вздрогнула, почувствовав прикосновение омерзительных пальцев.

— Иди сюда и не строй из себя святую. С командирами повстанцев любовь крутила, а здесь упираешься, не хочешь руку поцеловать своему спасителю.

Девушка вырвалась из рук офицера.

— Это еще что? — Офицер снова схватил ее, и так крепко, что даже порвал рукав платья. — Сама страсть распалила, вот теперь и туши душевный пожар.

— Убейте меня…

— Ах, не хочешь! — И он рывком привлек ее к себе, разорвал платье и рубашку, обнажив грудь девушки.

Но на этот раз им не удалось долго наслаждаться этим зрелищем. Скрестив руки, Искра прикрыла грудь и, как затравленный зверек, упала на землю.

— Оставьте ее, поручик! — строгим голосом крикнул полковник. — Я помиловал ее и не позволю…

Поручик щелкнул каблуками и удалился. Полковник постоял какое-то время над девушкой, потом нагнулся, взял ее за руку и сказал:

— Встань, ничего плохого не случится.

Искра не поднималась. Она чувствовала на себе любопытные взгляды солдат, слышала злорадный шепот.

— Немедленно убирайтесь и погасите этот огонь, черт бы вас побрал, — скомандовал полковник солдатам.

— Слушаюсь, господин полковник! — козырнув, ответил офицер, сразу же взял палку и начал бить ею по разгоревшимся поленьям. Солдаты стали заливать огонь вином — бежать за водой к реке им не хотелось. Пламя утихло, и солдаты во главе с офицером куда-то ушли.

Полковник поднял девушку. Она встала, запахнула пальто. Придерживая изорванную одежду, неподвижно стояла перед полковником.

— Они неправильно поняли меня…

Искра заподозрила хитрость в словах полковника и отвернулась к огню. Тлеющие угли манили ее. Убежать не удастся, разве что прыгнуть в огонь, сгореть в костре… И когда полковник прикоснулся к ней, Искра вырвалась и бросилась вперед.

— Стой! Не бойся, девочка! Я хотел только спросить тебя, почему ты сделала это. Почему бросилась спасать отца?

— Потому что он мой отец.

— Но ведь остальные девушки и парни не бросились спасать своих отцов, а только хныкали. Ты же… Кто тебя научил?

— Никто меня не учил. Я сама.

— Но почему ты это сделала?

— Так воспитана…

— Кто тебя так воспитал? Родители или ваша идея?

Девушка молчала. А полковник, не спуская с девушки глаз, ходил вокруг. Она понимала, что стоит ему дать знак — и она окажется в его власти. Но он продолжал ходить вокруг Искры.

— Я позвал тебя только затем, чтобы узнать, почему ты так поступила.

Полковник разрешил Искре вернуться домой. Не успела она открыть дверь погреба, как мать бросилась к ней, громко рыдая.

— Может быть, вы помиловали свидетельницу для того, чтобы потом надругаться над ней? Может быть, она — жертва вашей похоти?

— Нет! — вздрогнув, подсудимый вскочил. Было заметно, как дряблую кожу его лица свела судорога, мешки под глазами подобрались, открыв погасшие глаза с яркими прожилками на мутных белках. Он повернулся к свидетельнице. Та молчала.

После пожара дети долгое время не могли учиться. Отцу девушки запретили преподавать, и он все ждал, что придет новый отряд карателей — казнить тех, кому удалось скрыться или случайно спастись.

Но осень милостиво прикрыла выжженные места пожелтевшими листьями. Лес оплакал убитых, помрачнел, уложив на могилы багряную листву. Горы окутались дымкой, ветры навевали скорбь. Семья Искры осталась без крова. Отец, как и все, у кого сгорели дома, сделал навес над остатками стен, чтобы как-то перезимовать. Бандиты больше никого не трогали. Отцу Искры, хотя он не оправился от побоев, пришлось искать работу. В школу пришли учителя из других мест. И лишь когда выпал снег, собрали детей, молчаливых свидетелей недавних ужасов. И это были не занятия, а скорее воспоминания о восстании. У одного — отца убили, у другого — отец скрылся, и не было известно, жив ли он. У третьего дом сгорел. У каждого пострадал кто-нибудь из близких. Ведь в восстании участвовали почти все в селе, мало кто остался в стороне и не пострадал от карателей.

Отец Искры страдал не только потому, что не мог заниматься любимым делом — учительствовать, случайно дарованная ему жизнь угнетала его. Ведь, не появись тогда Искра, его уже не было бы в живых. А сейчас родственники расстрелянных жителей села частенько косились на него, вздыхали, когда он выходил на улицу, опираясь на палку:

— Вот он уцелел, а мы своих даже не похоронили.

Эти упреки угнетали учителя, но что он мог ответить? Разве он был повинен в милости врага? Нет, его вины здесь не было, и все же люди рассуждали иначе. Раз он помилование принял, значит, отрекся от своих идей и теперь будет покорно служить новым властям. Они подарили ему жизнь, но, если он заупрямится, могут отнять ее. А нет ведь ничего дороже жизни! И поэтому он, хочет не хочет, оставшись в живых, будет остерегаться до тех пор, пока от прежнего бунтовщика не останется одна тень.

Но люди плохо знали учителя. Милость врага он принял только ради дочери, однако в душе его по-прежнему горело пламя.

Петр Тодоров — так звали отца Искры — ходил в город искать работу, но безрезультатно, ходил по близлежащим селам, и снова впустую. И вот однажды, когда он вернулся в родное село, крестьяне неожиданно предложили ему:

— Слышь, учитель, Митре убили, стал бы ты кассиром кооперации. Зачем отдавать ее этим шакалам. Кооперация — вещь хорошая.

Отец Искры принимал участие в создании этой кооперации, она была народным делом. Сейчас Тодоров увидел в этой работе свое спасение и за одну зиму ожил. Весной он уже ходил прямо, а в глазах горели огоньки. Люди приходили в правление кооперации не только по хозяйственным делам, но и просто поговорить. Так Тодоров снова стал учителем, хотя теперь его учениками были взрослые. После разгрома восстания клубы были сожжены. Сожжены были и красные знамена, висевшие в этих клубах. Но кооперация осталась, остался и кооперативный красно-желтый флаг. Вскоре после того, как Тодоров стал кассиром кооперации, в селе открыли кооперативную лавку промышленных товаров. До этого кооперация была фактически только кассой взаимопомощи. Бакалейщикам и корчмарям кооперация была явно не по душе. Крестьяне перестали обращаться к ним, и они лишились возможности обирать простых людей. Особую злость у богатеев вызвал Тодоров. Если бы он был кметом, лесником, объездчиком, сборщиком налогов или писарем, сельские богачи мигом отделались бы от него. Но кассиром кооперации Тодорова избрал народ, и с ним ничего нельзя было сделать. К тому же богатеи помнили, что помиловал учителя полковник, командовавший карателями. Но помиловали-то его из-за дочери. Сельские заправилы решили использовать это обстоятельство, и по селу пошли грязные слухи:

— Девчонка за него заплатила. Выкупила его своим белым телом.

Особенно усердствовали жены богатеев. Люди возражали им:

— Вы не имеете права так говорить. Он может подать на вас в суд.

— Ну и пусть подает. Всегда докажем, как тот офицер ее…

— А вы видели?

— Да. Разве такой молодец пропустит то, что само идет в руки.

— Ну а сами-то вы видели?

— Другие видели…

У сельской чешмы[24] женщины ругались с клеветницами:

— Перестаньте так говорить, ведь и у вас есть дочери!

— Наши дочери дома сидят, не бегают с флагами. А раз пошла с мужчинами, так ей и надо.

Рассказывали всякое: будто полковник увез ее куда-то и провел с ней ночь.

Слухи эти дошли и до матери Искры, но она ничего не сказала дочери. Отец тоже слышал и тоже молчал: считал, что и без того хватает дочке переживаний.

Как-то мать Искры подкараулила одну из сплетниц на речке за стиркой половиков и, угрожающе подняв валек, сказала:

— Если не перестанешь болтать о дочери, дух из тебя вышибу. Поняла?

Сплетница на миг растерялась, но потом ее лицо перекосила злобная ухмылка:

— Ты бы лучше смотрела за дочерью, а то ведь пустила ее с мужичьем, а сейчас мы виноваты!

— Дочь моя была с отцом, со всем селом. А ты только раскрой пасть, глотку перегрызу!

— Перегрызай тому, кто ей милость оказал, а за милость платить надо.

Мать угрожающе выпрямилась. Вокруг никого не было. С мокрых половиков стекали струйки воды, за коромыслами вились по земле мокрые дорожки. Мать огляделась, взмахнула вальком и так ударила кляузницу по затылку, что та, хоть и крепкая была, пошатнулась и рухнула на половики.

— Получай по заслугам! Это ведь ты шастаешь по сараям с Дано — корчмарем! Это ведь ты нагуляла дочь со сборщиком налогов!

Клеветница шевельнулась, промычала что-то. Она пришла в себя, когда кругом никого не было. Только шумела река. С плотика стекала грязь от половиков. Отомстила за дочку тетка Домна. Никого не встретив, добралась она тогда до дому.

Потом Домну вызвали в общинное управление, но она только пожимала плечами и притворно возмущалась:

— Эта взбалмошная баба поскользнулась и треснулась где-нибудь о камень, а других винит. Я не встречала ее и словом не обмолвилась. Мы с ней испокон веков не разговариваем.

Посчитали все бабьими дрязгами. Домну отпустили, тем более что пострадавшая скоро поправилась. Правда, узелок на память завязала.

— Не связывайся со сплетницами, — говорил учитель жене. — Чем больше внимания будешь обращать на их болтовню, тем больше будешь поощрять их кляузничать, чесать языки.

— Я вот проучу хорошенько еще одну, пусть потом хоть в тюрьму сажают. Ничего, отсижу месяца три — и все. Столько ведь дали Пене за Мудару. Но зато дам понять, что мы, не в пример им, чести не теряем.

— Честь… — Бывший учитель вздохнул. — Мало у кого она есть. Вот что значит власть. Вижу, как вчерашние участники кооперации увиваются сегодня вокруг кмета. Пендо лесником назначили.

— Ну да, лесником. Шпионом.

— Некоторые из наших людей не ушли за границу, и теперь они в селах рассчитываются с мироедами, а потом переходят границу. Вот властям и нужны шпионы, чтобы выслеживать этих людей.

— Пенда и раньше был таким. Ты же знаешь Пендовых. До того как в селе взяли власть коммунисты, он был с богатеями. Село восстало — пошел с нами. Сейчас опять перестроился.

— Сегодня приходит ко мне, смотрит на кооперативное знамя, свернутое в углу, и шепчет: «Ведь мы здесь только двое, можем говорить откровенно. Придет день — и опять развернем красное знамя».

— Что же ты не прогнал этого пса?

— А я помалкиваю. Пишу и не обращаю на него никакого внимания. Он снова: «Эх, да тут порядок стал, как когда-то в клубе, слышь. Раньше, при земледельцах, такая дыра была, а теперь… Видно, в чьих руках дело». Я опять молчу. Он не успокаивается: «Говорят, в горах четники появились». «А ты зачем пришел, Пенда?» — обрезал его я. «Дело у меня, землицы хочу прикупить. Лулчо кусок продает. Вот и пришел узнать, не дадите ли мне деньжонок». — «Заем даем только членам кооперации. Ты ведь не член. Вступишь в кооперацию — дадим». — «Вот это и хотел узнать, а то эти кровопийцы такой процент берут. Пока долг верну, процент больше займа будет». — «У нас такой порядок. Если два кооператора за тебя поручатся, можешь и ты вступить в члены». — «А ты поручишься? Думаю, не откажешь. У Бойчиновцев ведь вместе были». Я его выпроваживаю, а он не отстает. Репей. «Остерегайся, — говорит, — за тобой следят. Может, с четниками связался? Помогаешь им? Поймают — больше не простят». «Ну, давай, — говорю, — уходи, а то мне работать надо». Еле прогнал его. Липучка такая. Вот о чем я думаю: какие перемены происходят в душах людей, как быстро рушится то, что мы создавали с таким трудом.

— Руки в огонь больше не суй. Хватит с нас тех угольков. — Неожиданно мать согнулась и начала всхлипывать. — Эта молва погубит меня. Хорошо еще, что Искры нет и она не знает об этих слухах.

— Знаешь, что мне тот же Пенда сказал об Искре?

Мать выпрямилась. Слезы застыли у нее на глазах. Она не мигая смотрела на мужа. Ее охватило дурное предчувствие. С того вечера, когда дочь стояла нагая перед всем селом, мать жила ощущением какого-то непреодолимого стыда и страха. Не могла изгнать из памяти этот вечер. Ведь дочь тогда была опозорена. Потому и пошла худая молва. Мать не могла заткнуть рты сплетницам, которые всегда были готовы сказать: «Ведь твоя дочь стояла перед всем селом голая-голешенькая! И что ты ее защищаешь? Ее все мужчины видели. А когда мужчины увидят девушку голой, она уже ничего не стоит. Лучше бы руки на себя наложила». Мать с грустью думала: «Кто теперь на ней женится? Каждый скажет — не верю, что ты честная. Да и обмануть ее могут, а потом скажут, что все равно не в одних руках побывала».

Эти думы жгли сердце матери. Прошло столько времени, а она никак не могла успокоиться. Стоило ей вспомнить этот вечер, и слезы сами навертывались на глаза. А сейчас муж разворошил костер. Вот почему слезы снова заблестели. Она снова увидела свою дочь раздетой, как в тот вечер.

Каратели тогда намеревались перебить всех мужчин, причастных к восстанию, и сжечь село. Но Искра стала жертвой. Она спасла не только отца, но и село.

Каратели сожгли в селе лишь несколько домов. После того как расправились с участниками восстания на площади перед школой, а Искру и ее отца отпустили, полковник приказал солдатам покинуть село.

Понемногу жители села пришли в себя. Но никто не хотел признать, что Искра своим поступком спасла село. Все считали, что она обесчестила себя, спасая жизнь отца. Это больно ранило мать.

— Якобы из города спрашивали об Искре, — сказал отец.

— Кто? — взволновалась Домна.

— Пенда не сказал. Хотел, видно, набить себе цену да урвать что-нибудь. Из гимназии будто спрашивали, где Искра.

— Зачем? Ведь ее исключили. Что им еще надо?

— Говорят, если хочет, может учиться.

— Мне кажется, это западня.

— Думаю, что нет. Видно, гимназистов простили. Это возможно.

— Пойду-ка я сейчас за ней, приведу домой.

На следующий день после того страшного происшествия у школы мать отвела Искру в село Габарево к своей сестре. Три дня пролежала Искра в постели. Девушке мерещились пожары. Она не верила, что осталась жива.

Очнувшись, она увидела в окне кроны грабов. Высокие голубовато-белые стволы, редкие ветви, пожелтевшая листва закрывали горы, ложбины, где совсем недавно бушевали пожары. Искру приняли в доме у тетки, как больного ребенка. Близкие знали, что произошло, и делали все, чтобы к ней вернулся душевный покой. Ее привели в таком виде, что родные перепугались, опасались, как бы от пережитых ужасов у нее не помутился рассудок. Девушка из дома не выходила. Немного придя в себя, стала вышивать, сидела у окна и поглядывала на грабовую рощу. Осыпавшиеся листья обнажали мощь стволов. Казалось, потеряв наряд, лес обрел еще большую силу. Он готовился встретить лютую зиму. Все соки из корней теперь шли на укрепление дерева. Крепка сердцевина — весной быстро зазеленеют листья.

Искра вышивала очень хорошо. Еще в детстве мать научила ее этому искусству, а потом, уже в школе, Искра вышила тетке скатерть.

— Пошла бы погуляла, — предлагала тетка, заметив, что племянницу не покидают грустные думы. — Интересуются тобой, спрашивают, как твое здоровье. Почему не выходишь на улицу?

— Здесь посижу. — Искра жалась в уголке. — Не хочу, чтобы расспрашивали.

— Да ведь наши люди добрые. Ты же знаешь, какие они хорошие.

Село Габарево участвовало в восстании только один день, и убитых из числа жителей не было. Большинство селян принадлежало к партии земледельцев, и, пока коммунисты уговаривали их, в других селах восстание уже разгорелось. Руководители восстания в селе успели скрыться, и расстрелов здесь не было. Каратели только сожгли клуб, но никого из жителей не тронули.

Село находилось вдали от повстанческих бурь, и Искра могла здесь успокоиться. Но крестьяне нигде не остаются безучастными и равнодушными к большим событиям. То, что совершила Искра, было для них чем-то значительным, превышающим силы обыкновенной девушки. Еще до появления Искры в селе пошла молва о девушке, спасшей отца и село. Кто эта девушка? Какая она?

Молва облетела окрестные села. Каждому хотелось знать подробности. В тяжелые после разгрома восстания дни рассказы о смелом поступке девушки были живительным источником. Кругом шли расстрелы, сжигались села. Людям хотелось услышать что-то ободряющее, зовущее на подвиг. В них пробудилось неудержимое желание увидеть героиню, расспросить ее. Крестьяне стали часто приходить к дому, где жила Искра. Сначала девушка пугалась, но тетка успокаивала ее:

— Не бойся, это наши. Опять идут на тебя взглянуть.

Искра оставляла вышивку, пыталась спрятаться. Но куда денешься?

Стали приходить девушки, парни. Постепенно Искра познакомилась и подружилась со многими из них. Они ни о чем не расспрашивали, старались не вызывать горьких воспоминаний, и это располагало к ним Искру.

Девушкам удалось уговорить Искру выйти погулять, и, где бы Искра ни появлялась, люди с восторгом смотрели на нее. Подходили, здоровались.

— Смотрю я на тебя, ребенок ведь! И откуда ты силы набралась, не испугалась винтовок!

— Не надо вспоминать, — одергивали девчата любопытного.

— Знаю, но хочу сказать, что были мужчины, которые видели, как убивают их сыновей, и с места не двигались. Всякому жизнь мила, а вот ей, Искре…

Повсюду Искру встречали, как героиню.

— Где сейчас твой отец? Что делает?

Искра отвечала неохотно, хотя и видела, что расспрашивают из сочувствия.

— А ты учиться дальше будешь?

— Да ты рехнулся, что ли? Только вырвалась из когтей этих зверей, а ты — учение…

— Ну и что? Раз помиловали, значит, помиловали.

— Вот сделают тебя судьей, тогда и будешь наводить порядок. А сейчас оставь девушку в покое.

— Эх, думаю я об этом полковнике. Столько людей расстрелял, а тебя помиловал. Что же это за человек?

При одном упоминании о полковнике Искра мрачнела. Ей самой было непонятно, почему он так поступил. Может быть, решил показать себя перед людьми? Смотрите, не такие уж мы кровожадные. Наша власть хочет одного — чтобы вы не бунтовали. Но такое объяснение не устраивало девушку, и при этой мысли она мрачнела. Не хотелось вспоминать того, что было связано с полковником. Подруги все понимали и не бередили рану. Парни и девушки все чаще собирались у нее, звали к себе в гости. Искра быстро сошлась с молодежью села. Однажды, когда она шла домой, ее остановил директор школы:

— Цветанов. Много слышал о вас, но, к сожалению, мы еще незнакомы.

Искра смутилась. Сделала несколько шагов, выдернула руку, повела плечом и направилась к дому. Учитель пошел рядом.

— Есть герои, которые погибают в сражениях, — продолжил он разговор. — Они — пример для поколений. Но есть герои, которые не погибают. Они остаются воспитывать поколения.

Цветанов был на несколько лет старше девушки, вырос в Габареве. Дошли до калитки. Девушка попрощалась с ним. Но Цветанов вслед за Искрой вошел в дом. Тетка сразу стала усаживать его.

— Искра, а ну посмотри там, в буфете, нет ли чего? — крикнула она Искре. — Надо угостить директора. Он ведь наш человек.

Эти слова успокоили девушку.

Учитель был высоким, плечистым, но, как показалось девушке, скованным и в движениях, и в разговоре. Он тщательно подбирал слова, говорил медленно, возможно, старался произвести на нее лучшее впечатление. Но кто она такая, чтобы для нее стараться? Так, гимназистка. Если бы была жительницей села, учил бы и ее.

— Я полагаю, можно как-то устроить, чтобы вы кончили гимназию. Последний год, аттестат зрелости…

Искра вздрогнула. Это было ее мечтой. Она уже думала об этом. Вернувшись в гимназию, она, возможно, освободилась бы от тягостных мыслей, которые сжимали сердце, заставляли вздрагивать, жить в постоянном страхе.

— Если вы обратитесь в министерство с прошением, могут разрешить.

Искра хотела сразу уйти в другую комнату, но эти слова задержали ее.

— Можете сдать экстерном. Подготовитесь и в конце года придете на экзамен. Получите аттестат.

— Я согласна, — вырвалось у Искры. Глаза ее заблестели. — Но разве мне разрешат?

— У них нет оснований отказать вам. Ко мне приходят взрослые люди за свидетельством о семилетнем образовании. Ваш отец, наверное, тоже экзаменовал таких. Это старый закон, и он не отменен. Пока не поздно, пишите прошение и готовьтесь. А если что не поймете, я помогу.

— Лучше пусть подождет, — вмешалась тетка. — А вдруг начнут копаться, кто она… Не накликать бы беды. Не окончит гимназию, не умрет. Ведь училась, это известно. Когда все утихнет, доучится. Время есть.

Но Цветанов был человеком настойчивым.

— Нет ничего страшного в том, что Искра подаст прошение в министерство. Она ведь не осуждена, прав не лишена.

— Это так, но… — продолжала возражать тетка.

— Напротив, своим поступком она принудила их, своих врагов, расчувствоваться и подарить жизнь отцу и ей. А почему бы им сейчас не растрогаться, узнав, что она хочет учиться?

— Люди-то ведь, знаешь, какие! Скажут, хватит с нее и того, что в живых оставили. Начнет учиться, много будет знать. Не дают они бедноте прозреть… — не успокаивалась тетка.

— Это верно, и все же надо попробовать.

Цветанов встал, поискал глазами Искру и стал прощаться с хозяйкой. Тетка проводила его до калитки.

— Директор наш — хороший человек, — вернувшись, сказала она Искре. — Не был он здесь в те дни, а если бы был, арестовали бы.

— А где он находился? — полюбопытствовала Искра.

— В другом селе. После восстания вернулся к нам.

После разговора с Цветановым Искра стала задумчивой. Листья с грабов еще не слетели, несмотря на наступление осени. Стада на лугах бодро звенели бубенцами.

Однажды вечером пришла из города двоюродная сестра Искры. Сестры не были похожи. Искра — задумчивая, молчаливая. Живка — веселая, шаловливая, жизнерадостная. Она всех заражала бодростью молодости.

Живка подробно рассказала о жизни в городе после восстания. Парни и девчата снова собираются, но уже тайно. Живка называла эти встречи вечеринками, но Искре они представлялись прежними собраниями, и она уже жаждала таких встреч с теми, кто имеет цель в жизни…

Живка дождалась, пока домашние лягут, и тогда — они с Искрой спали на одной кровати — зашептала:

— А знаешь, ваш командир опять появился!

Искра вздрогнула.

— Так говорят. Тайком перешел границу и скрывается в горах.

Тропки, грабы, буки… Родные горы! Расступитесь, леса буковые, покажите того, кто послал ее тогда на белом коне с боевым заданием. Только бы разок глянуть на него!

— Что замолчала, рассказывай, — потребовала Искра.

— Так говорят. Власти выслеживают его. Обещают награду тому, кто предаст.

Искра сжалась, сердце заколотилось. Всю ночь она тормошила Живку:

— А что еще? Говори, говори!

— Да что говорить? Учимся.

— Что проходите?

— Ты же проходила, знаешь.

— Принеси мне учебники. Я буду готовиться к экзаменам.

На следующий день Искра проводила сестру почти до перевала, до грабов, и там задержалась с подругами допоздна.

Стволы грабов с одного бока покрыты мхом — это северная сторона. Свет туда почти не проникает, и там холодно. С другого бока — солнце, там настоящая жизнь. Сейчас и ее жизнь делилась на два мира: светлый и мрачный. Она рвалась к свету, к солнцу.

Такой застала Искру мать. Удивилась, увидев дочь с румянцем на щеках, возбужденную. Может, потому, что вернулась с прогулки! И глаза прежние — блестят.

— Собирайся, домой пойдем! — сказала мать.

— Не-е-т, не пустим, Искре и здесь хорошо.

— Гостить можно день-два, а тут месяцы. Это и своим в тягость.

— Сестра, как ты можешь так говорить!

— Надо и совесть знать.

— Не пустим ее в ваше сожженное село. Здесь замуж выдадим. — Тетка засмеялась. Мать помрачнела.

— И этого не миновать, но сейчас мы пойдем. Отец так сказал.

— Что случилось? — встревожилась Искра. — Неужели что-нибудь с папой?

— Нет, отцу хорошо в кооперации. Но нам сообщили, что тебя приглашают вернуться на учебу в гимназию.

Искра задумалась.

— Отец проверил. Это верно. Тебе разрешают учиться.

— Неужели правда? — спросила Искра. — А ведь я еще прошение не подала. Как же это мне разрешили?

— Но ведь ты у них в списках. Отец проверит еще раз. Раз зовут, надо идти.

Искра стояла, оттопырив по-детски нижнюю губу. Потом бросилась в комнату и начала собираться.

— Обвиняемый, почему вы не оставили свидетельницу в покое после того, как спасли ее от карателей? Вы намеревались сделать ее своей любовницей?

— Нет. — Голос подсудимого дрожал. — У меня таких мыслей не было. Просто хотел удочерить ее.

Зал зашумел. Это было необычно и давало следствию новый оборот. Свидетельница должна была подтвердить слова бывшего полковника.

Придя в город, в гимназию, Искра увидела, что прежнего директора сменили. Сменили и всех учителей, участвовавших в восстании. Их или лишили права преподавать вообще, или перевели в другие места. Некоторые были убиты. Преподавателя географии Стоянова расстреляли вместе с другими повстанцами.

Новый директор встретил девушку строго, а ведь прежний всегда был приветлив.

Искра стояла в дверях, а директор делал вид, что не замечает ее. Лишь некоторое время спустя оторвал глаза от бумаг и повернул голову в ее сторону.

— В чем дело?

— Пришла учиться.

Директор с недоумением посмотрел на девушку.

— Я давно зачислена, но мне сообщили, что я исключена, а сейчас…

— Вы Искра Тодорова? — спросил директор.

Девушка, заметив ухмылку на его лице, побледнела, у нее закружилась голова.

— Зачетная книжка при тебе?

— Вот… — тяжело вздохнув, произнесла Искра.

Директор раскрыл заботливо обернутую книжку и поднял брови.

— Отличница. А все-таки, зачем тебе понадобилось вмешиваться в эти дела? — Он испытующе посмотрел на Искру.

Лицо девушки потемнело, глаза затуманились. На миг она увидела себя на белом коне, потом в белом халате возле бредящего паренька и, наконец, в разорванной рубашке.

— Это отец вовлек тебя. Жаль. А еще учитель. Вместо того чтобы воспитывать, он, видишь, чем занялся. И собственной дочери не пожалел…

Искра стиснула зубы, с трудом сдерживая гнев и возмущение.

— Принимаем тебя при условии, что будешь вести себя примерно, не посрамишь полковника. Это ведь он за тебя поручился. Приготовь форму и приступай к занятиям.

Девушка вышла из кабинета директора. Ее радовало, что она снова будет учиться, и огорчало то, что эту возможность ей предоставил полковник. Отправляясь в гимназию, она почему-то думала, что все устроил Цветанов. Сейчас же все стало ясно, и «благородство» полковника омрачило радостное настроение девушки. Забота этого страшного человека пугала Искру, и ей не терпелось узнать, почему он не оставляет ее в покое.

Искра поселилась вместе с Живкой. Каждую пятницу отец передавал ей продукты или приносил сам. Девушки жили на окраине города у пожилой женщины, дети которой выросли и разъехались по стране в поисках заработка. Искра не сказала сестре, что вернуться в гимназию ей помог полковник. Живка была болтлива и могла рассказать об этом, кому не следовало.

В гимназии знали, что Искра отчаянным поступком своим спасла отца, и постоянно расспрашивали девушку об этом. Искра уклонялась от разговоров, после занятий уходила домой, все время отдавала учебе. Лишь изредка заходила в кондитерскую перекусить. Она отстала от товарищей, и надо было догонять их. Живка возвращалась с занятий веселая, радостная, но это не меняло настроения Искры. Свернувшись калачиком на кровати, стоявшей у окна с видом на горы, она читала, пересказывала прочитанное вслух.

— Помешаться можно от таких занятий! — говорила ей Живка, выдергивала из ее рук книгу. — А ну пойдем погуляем.

— Ты иди, а я порешаю задачи. Мне нужно готовиться к экзаменам.

Математика давалась Искре с трудом. Учителя знали, кто она, и могли придираться к ней. Старых учителей уволили, а новые были подобраны из приверженцев царской власти. Они старались сделать все, чтобы доказать директору, что Искра не заслуживает той милости, которая была оказана ей. Преподавательница математики относилась к девушке с особой неприязнью.

— Математика, девочка, — оружие. Надо стрелять точно, — говорила учительница.

Искра поняла.

Объясняться было бесполезно. Только усердие и труд могли обезоружить математичку. Искра до умопомрачения решала задачи. Мало-помалу увлеклась. Упорные занятия помогли девушке одолеть предмет. Дело пошло лучше. Однако положение Искры в классе было особым. Никто не пережил того, что вынесла она. Ученики были просто свидетелями восстания, им не приходилось ожидать расплаты. Если бы в классе был хоть один, у кого среди близких имелись погибшие или бежавшие, — тогда другое дело. Но большинство ребят из семей пострадавших в гимназию не записались и не учились. Вот почему на Искру все обращали внимание. Дескать, смотрите, участвовала в восстании и, несмотря на это, учится наряду с другими. Эти мысли мучили девушку. Бывало так: учитель что-то рассказывает, а Искра заглядится в окошко, песню услышит. И сразу же для нее она зазвучит маршем рабочих. Или прогремит выстрел — солдаты учатся. А в воображении девушки возникают бои.

— Ты о чем задумалась, Тодорова? — выводит ее из забвения голос учителя. И она, смущенная, вся сжимается. — Повтори, что я сказал!

Повторить она не может, хотя подруги стараются помочь ей. Учитель молчит и, вероятно, думает: «Это тебе не восстание, а школа». Потом делает пометку в блокноте. Искра тяжело вздыхает и садится на место. До каких пор будут возникать в памяти эти картины прошлого… Если бы могла стереть их, как стирают написанное на доске!

— Скажи, о чем ты думаешь? — интересуется учительница по литературе.

— Об уроке, госпожа Мутафчиева.

— Нет, ты не об уроке думаешь. Не обманывай меня. Ведь если я спрошу, ты повторить не сможешь. Ты думаешь совсем о другом…

Искра понимает, на что намекает учительница, и молчит. На перемене Мутафчиева подзывает ее. Учительница по литературе не такая, как математичка. Глаза у нее не холодные и не злые, а теплые и внушают доверие.

— Хочу поговорить с тобой.

— О чем? — Искра холодеет.

Неужели опять расспросы: что делала, как спаслась, как ее обнажали. Нет, лучше бежать отсюда и не возвращаться в школу. Кто для нее полковник? Какие у них отношения? Все хотят знать это. Вопросы, взгляды учителей и учеников преследуют ее. Девушка это видит и чувствует.

— Не пугайся, я знаю все… Офицеры — они такие…

Вот и она, добрая, заботливая, также готова одарить ее своей «милостью»! Искра краснеет, ей хочется крикнуть: «Хватит, оставьте меня, не хочу ваших милостей!» Но она вынуждена молчать.

— Хочу сказать, чтобы ты не пугалась. Делись со мной, если тебя что-нибудь гнетет. Я помогу.

— Хорошо. Спасибо.

Искра с трудом подавила раздражение, а когда пришла домой, расплакалась. В таком настроении ее и застала Живка.

— Опять в свою дудку задудела! Что случилось? Уж не влепили ли тебе двойку? По какому предмету? Исправишь.

— Эту двойку не исправишь.

Многие учителя постоянно намекали девушке на ее связь с полковником, вели разговоры о том, что за свою милость он получил от нее все, что хотел. Это причиняло Искре боль. Как доказать, что это не так? Пойти к врачу, но ведь никто не осмеливается выступить открыто. Но Искра все это видела в их улыбках, взглядах, чувствовала в шепоте и недомолвках. Уж лучше бы полковник убил ее. Разве это жизнь? Спасла себя и отца. Но какой ценой?

Искра чувствовала облегчение только тогда, когда, постукивая каблучками и мурлыча, в комнату влетала Живка и начинала журчать, как ручеек. Этот ручеек уносил песчинки, царапающие душу. Так прошло первое полугодие учебы.

«Есть люди, которые и сейчас не прекращают борьбу», — все чаще думала Искра, но никому не смела сказать об этом. В школе из уст в уста передавалась молва, она волновала и лихорадила учеников.

— Переоделся каракачанином… — перешептывались ученики. — Идет, закинув мешок за плечо. В бурке. Под ней пистолеты. Идет за стадом, а навстречу попадаются военные и спрашивают, не видел ли четников, разбойников. Он показывает на горы. Солдаты туда. Стоят на перевале, вынюхивают, как свора ищеек, караулят дороги, его — командира повстанцев — ловят. А он идет в бурке с посохом, под буркой пистолеты. И снова собирает по селам борцов.

Ходит он, командир, давший ей белого коня. Ходит, собирает людей. Сердце девушки наполнилось радостью. Искра с новой энергией принялась за учебу. Первое полугодие она закончила хорошо: четверки и пятерки, тройка только по математике. Учительница по литературе стала ее классной руководительницей. Даже на квартиру приходила. Она оказалась не такой, как думала Искра, а доброй, отзывчивой женщиной. Не исключено, что она была знакома с кем-нибудь из повстанцев. Может быть, кто-нибудь из близких перешел границу или убит. В ее глазах светилось сочувствие. Учительница избегала давать советы, была деликатна, не навязчива. Обещала помочь наладить отношения с математичкой. Классная руководительница осмотрела комнату, книги, столик и осталась довольна.

— Порядок в комнате говорит о порядке в душе, — сказала она.

По-видимому, и до учителей дошел слух, что из Югославии в Болгарию возвращаются бывшие повстанцы, они ведут в селах и городах подготовку к новому восстанию. Однажды после уроков директор выстроил всех учеников и произнес речь:

— Болгарская земля напоена кровью. Болгарский народ всегда отличался патриотизмом. Мы не позволили иностранным агентам продавать нашу землю и народ. Никто больше не верит им. Они подняли восстание, а сами скрылись, обманули народ, принесли ему только страдания. Вы, ученики, должны высоко держать болгарское знамя, хранить честь Болгарии.

Ученики прокричали «ура», потом прошли с песнями по городу и разошлись по домам. Вскоре по гимназии зашептались:

— Ты понял, почему он произнес эту речь? Припекать стало. Представь себе, он даже в город приходил. Одет по-крестьянски. Повесил на шею связки красного перца и ходит среди людей по базару. Встречают его полицейские, начинают торговаться. Дает им по связке и уходит, перемолвившись, с кем надо. Потом исчезает.

Живка, вернувшись домой, рассказала эту же новость, но в конце заявила:

— Не могу поверить этому. Легенды. Как о Левском.

Эти слова возмутили Искру.

— Это почему же? Будто у нас нет героев, как Левский? У каждого восстания есть свой Левский. Почему бы ему не быть и в Сентябрьском?

Живка тряхнула головой и огляделась.

— Тебе бы лучше молчать. И у стен есть уши.

— Я же говорю это только тебе.

— Многие будут рассказывать тебе, а ты возражай: «Неправда, не может быть. Да меня это и не интересует». То же говорю и я. А ведь у директора осведомители — в каждом классе. И даже среди учителей. Прикидываются добренькими, выпытывают. Как ваша учительница по литературе.

— Она не такая.

— Откуда знаешь?

— У нее друг был, повстанец. Сама мне рассказывала.

— Чтобы испытать тебя.

— А зачем меня испытывать? Она ведь все и так знает.

— Ты все же держи язык за зубами.

Живке были чужды высокие юношеские порывы, духовные интересы. Привлекало только реальное, практическое. Вся в мать. Живка дружила с одним парнем. Но даже в этих отношениях чувствовалась практичность девушки.

— Ты Лозю любишь?

— Это не имеет значения. Важно, что он любит меня.

— А ты…

— Посмотрю, чего он стоит, а уж тогда буду решать.

Живка говорила, что думала. Поэтому Лозю часто обижался на нее. Объяснениям не было конца, потому что Живка снова и снова что-нибудь вытворяла. А он ревновал, даже бегал искать ее на квартиру.

— Да брось ты ее, — советовала Искра.

— Мы должны объясниться. Ведь по-товарищески иначе нельзя.

У Искры не было друга, ей не с кем было поделиться своими мыслями, кроме Живки. До восстания были подруги, друзья. Теперь девушки сторонились ее. Впрочем, Искру, видимо, это пока устраивало. Она замечала у некоторых товарищей по классу желание подружиться с ней, но этому мешал страх. Об отношении к себе товарищей по гимназии Искра узнавала от Живки.

Возможно, причиной отчужденности товарищей по гимназии была незримая тень полковника, все время витавшая над именем Искры. Никому не хотелось оказаться в поле зрения этого человека. А ведь именно он спас Искру от гибели, поручился за нее в гимназии, стал как бы ее опекуном.

Вторую четверть Искра окончила еще лучше, чем первую, а вот Живка принесла дневник с двойкой.

— Ничего, — успокаивала сестричку Искра, — все уладится.

Времени до экзаменов оставалось мало. Пришла весна. Зазеленели горы. Солнце осветило скалы, и они заиграли разными красками. Под влиянием слухов о подготовке нового восстания в воображении Искры все чаще вставали воспоминания о геройских днях в повстанческом отряде Георгия Дамянова, девушка постепенно обретала душевный покой.

И в этот момент произошло страшное событие.

Искра была одна в комнате. Она стояла у окна, облокотившись о подоконник, и с наслаждением вдыхала свежий воздух, радовалась солнцу, зелени, цветам. В дверь постучали. Она не успела даже отворить, как человек вошел, и ноги девушки подкосились. Это был полковник. В черном блестящем плаще он походил на демона.

— Ну, как мы? — улыбнувшись, спросил полковник. Снял плащ, бросил его на спинку стула, подошел к девушке и протянул руку.

— В чем дело? Разве мы незнакомы?

— Нет, — ответила Искра.

— Так значит… Ученицей стала и забыла. — Полковник почувствовал себя неловко и опустил руку. Он рассчитывал, что его примут как спасителя и благодетеля, а тут… Даже сесть не предложила. Полковник был раздражен, но сдержался: видимо, понял, что девушка смущена и напугана. Он обвел взглядом комнату и спросил:

— Живешь одна-одинешенька?

— Нет, с двоюродной сестрой. Она на минуту вышла, сейчас придет.

Полковник подошел к Искре и взял ее за руку.

— Сядь и расскажи, как ты учишься.

— Не прикасайтесь ко мне. Буду кричать!

— Вот ты как. Кричать-то зачем? Чего ты боишься?

— Всего.

— Страшное прошло, теперь начинается хорошее.

— Не надо мне вашего хорошего. Ничего мне от вас не надо. Уходите.

— Ты меня прогоняешь?

— Сейчас же уходите. Буду кричать. Окно открыто. Соберу весь город.

— Хорошо. Тогда я закрою окно.

Он подошел к окну и закрыл его. Искра отступила к буфету и с ужасом смотрела на полковника. Ей вспомнился тот вечер в школьном дворе. И когда полковник попытался приблизиться к ней, она закричала:

— Убирайтесь или…

— Что ты можешь сделать? А ну, посмотрим. — Он положил руку на голову девушки. Она выскользнула и направила на него пистолет. Пока он закрывал окно, девушка успела достать из буфета оружие. Это был все тот же маленький пистолет, который после разгрома восстания она спрятала в камнях.

— Да ты никак опять к восстанию готовишься. Ну, стреляй, — с улыбкой проговорил полковник.

Искра дрожала. Быстрым движением полковник выбил пистолет из рук Искры.

— Вот видишь, ты даже не потрудилась научиться пользоваться оружием. — Полковник поднял пистолет с пола и спрятал в карман. — Или жаль патронов? Впрочем, и раньше у вас дело обстояло именно так.

Искра растерянно смотрела на него. Все пропало. Не оставалось ничего другого, как обороняться, кричать, кусаться, бежать, если удастся, вырваться. Она была готова броситься из окна…

— А я думал, ты поумнела.

— Какая есть. Оставьте меня, — расплакалась девушка.

— Нет, не оставлю. Я пришел сказать тебе что-то важное.

— Не хочу ничего знать! Живка! — крикнула она, но никто не ответил. — Уходите. Сейчас сестра придет.

— Я пришел не за тем, о чем ты подумала.

— Меня не интересует, зачем вы пришли. Уходите скорее, а то двоюродная сестра застанет вас здесь.

— Ничего страшного. Все село о тебе знает, вся Болгария, другого подобного случая не было. Я единственный проявил такое благородство.

— Ничего больше от вас не хочу!

— А мне ничего, кроме благодарности, и не надо.

— Ладно, спасибо. А теперь оставьте меня. Дайте мне спокойно учиться, окончить гимназию.

— Перестань плакать. Я ведь пришел обрадовать тебя.

— Я никогда не позволю вам приблизиться ко мне. Вы для меня — чужой, у меня есть друг, жених.

Искра лгала, считала, что обман поможет ей. Перед ней стоял образ того благородного сельского учителя из Габарево, который предложил ей свою помощь. О нем она подумала, говоря о женихе. Сейчас она была готова на все, лишь бы полковник оставил ее в покое.

— Это хорошо, что у тебя есть друг, жених. Выдадим тебя замуж.

Искра схватилась за голову и застонала. Так вот, как он все представляет. Поиграть с ней, выдать замуж и иметь под рукой, когда пожелает. Нет, этого ей не пережить.

Девушка подбежала к окну, но оно было закрыто. Бросилась к двери — заперта.

— Хозяйка! — закричала девушка в отчаянии, но никто не отозвался.

— Не кричи! Хоть ты и собиралась убить меня, я хочу сделать доброе дело.

— Не хочу! Хозяйка! Живка!

— Возьму тебя к себе.

— Мамочка!

— Меня тронуло твое благородство и чистота, Поэтому я и пришел. Хочу взять тебя к себе.

Девушка закрыла лицо руками и зарыдала.

— Пойми меня правильно. Я хочу, чтобы ты была мне дочерью. Понимаешь?

Искра с трудом пришла в себя. Слезы еще капали, она глотала их.

— У нас нет детей. Я говорил с женой. Все ей рассказал. Она согласна. Будешь нашей дочерью. Нас не интересует, кто ты и откуда, какой ты была. Я понял, какая у тебя душа.

Искра молчала.

— Вот видишь, а ты затряслась, пистолетом грозила. Кому? Получается, отцу своему.

— У меня только один отец, другого мне не надо.

— Я поговорю с твоим отцом, с матерью. У них есть еще сын. А я… Ты понимаешь, что такое дом без детей? Это несчастье. Ты принесешь в наш дом счастье.

— У меня есть дом, и другого мне не надо.

— Но почему, почему? Мы создадим тебе все условия. Будешь иметь все, что захочешь. Никто не узнает, что с тобой было. Уедешь из этого края. Забудешь прошлое.

— Я не могу его забыть.

— Все забывается. У тебя будет все, что пожелаешь. Выйдешь замуж за человека из нашей среды, будешь жить в другом обществе.

— Никакого другого мне не надо.

— Но почему? Почему ты не соглашаешься? Скажи мне. Сядь. Успокойся.

Искра отказалась сесть. Она вытерла ладонью слезы и гордо, как в тот вечер, ответила:

— Я изменницей стать не могу.

— Какой изменницей? Ты ведь еще ничего не видела. Только вступаешь в жизнь.

— Уже вступила. Не могу забыть свою жизнь. Никогда, никогда. Поймите это, раз уж хотите знать. Я не могу забыть трупы убитых вами людей…

— Ты сейчас взволнована и расстроена. И все же подумай. О будущем подумай, подумай о себе.

В этот момент в дверь постучали. Полковник встал и открыл дверь. Вошла Живка в берете набекрень, весело напевая. Увидев незнакомого человека, закусила губу и замерла.

— Заходи, заходи, — с улыбкой проговорил полковник. — Мы уже кончили сражение. Учу твою сестру стрелять.

Он накинул плащ, приветственно махнул рукой и вышел.

Живка бросилась к Искре.

— Скажи, что произошло?

— Ничего. Просто он решил так: раз спас меня, может потребовать все.

— А что он хотел? — Живка повернулась к Искре, потом оглядела кровать и снова затрясла сестру. — Что он с тобой сделал?

— Ничего. Предлагал мне стать его дочерью, — ответила Искра и, рыдая, упала на кровать. — Мама, мамочка…

— Давай сообщим в полицию.

Живка продолжала смотреть на закрытое окно, на дверь, на кровать. Мысль, что здесь произошло непоправимое, вывела ее из обычного душевного равновесия. Ничего не поняв, она склонилась над сестрой, прижалась к ней и тоже заплакала.

— Обвиняемый, скажите, зачем вы продолжали преследовать помилованную девушку уже после того, как она отказалась стать вашей дочерью?

— Меня поразили ее нравственная чистота и сила духа. А мне именно этих качеств недоставало. Должен признаться, что в то время у людей моего круга эти качества отсутствовали.

Искра ничего не рассказала товарищам по гимназии. Никто не знал о визите полковника. Ей одной было известно, чего стоило хранить это в тайне. Легко ли маленькому сердечку вынести такой удар?

После этого случая экзамены превратились для Искры в настоящее мучение. Появление полковника, как ей казалось, даже горы лишило красоты. Весна была в самом разгаре, а Искре представлялось, что стоит осень, осыпающая землю желтыми листьями. Все пожелтело перед взором девушки. Даже аттестат об окончании гимназии не радовал ее.

— Хватит, посмотри на себя, — старалась успокоить сестру Живка. — На что ты стала похожа. Одни глаза остались.

Искра посмотрела на себя в зеркало.

— Это от слабости, — ответила она и грустно улыбнулась. — Вот поеду в село, буду пить молоко.

Сразу же после окончания экзаменов сестры уехали из города. Искре не хотелось возвращаться обратно, комнатка с маленьким буфетом, маленькими оконцами и дверью со старинным замком была дорога ей. Здесь до появления полковника она провела спокойные дни, здесь заново оценила пережитое, набралась сил, постепенно отбрасывая все, что угнетало ее. Здесь она как бы родилась заново и обрела былую уверенность в себе. Эту борьбу за возвращение к жизни она продолжала, вернувшись в село. Искра рассказала отцу и матери о визите полковника и его предложении удочерить ее. По взгляду родителей она поняла, что поступила правильно, отказав полковнику в его просьбе.

— Да разве можем мы продать дочь, — с возмущением произнесла мать. А отец, подавленный новой бедой, ждал, что скажет дочь.

— Я заявила полковнику, что не могу стать изменницей, — успокоила родителей Искра.

— Что думает этот человек? Разве можешь ты забыть убитых и пойти к нему — убийце! — продолжала возмущаться мать.

Лето прошло спокойно. Никто не беспокоил девушку. Она ходила с родителями на полевые работы и чувствовала, как это укрепляет ее. Но какими были нивы в те годы! Очень часто крестьяне на полях натыкались на кости убитых карателями повстанцев, прошлое не давало о себе забывать.

Хоть и с опозданием, в село пришла весть, что Георгий Дамянов, командовавший сельским отрядом повстанцев, появился в Софии и был на похоронах Димитра Благоева. Эта весть передавалась все лето из уст в уста, волновала людей на виноградниках, на нивах, в горах. Она поддерживала дух исстрадавшейся, измученной сельской девушки. Сейчас ей снова хотелось жить. «Легко умереть, трудно жить, а еще труднее бороться за новую жизнь…» — повторяла она про себя и чувствовала, как возвращается все то, что отнял у нее полковник. На что он посягал? На ее честь? На преданность идее? Да. А это составляло ее жизнь, было для нее ценнее всего. Полковник подрывал ее уверенность в своих силах, доводил до отчаяния. Искре не раз приходила мысль покончить с собой, если полковник посягнет на ее девичью честь. Он мог это сделать еще в тот вечер, у школы, и после, в квартире. Искра твердо решила: если это случится, она покончит с собой. Тогда все поймут, почему она так поступила, и полковник покроет себя позором. Но тот держался спокойно: видимо, задался целью сломить Искру морально. В последнюю встречу он одержал моральную победу. Выбил из рук девушки пистолет и ушел, оставив ее оплакивать свое бессилие. И этот человек говорил о своем желании стать ей вторым отцом! Искра сомневалась в его опекунских намерениях. Считала, что это хитрая уловка, что под этим предлогом он рассчитывал сломить ее, уничтожить. Но иногда все же возникала мысль поверить полковнику: раз у него нет своих детей, нет ничего странного в том, что человеку хочется взять в дом чужого ребенка. Но почему именно ее? Ведь она — из враждебной ему среды, из числа тех, кто был ему врагом, кого он привык уничтожать. Зачем ему такая дочь? Это было необъяснимо. Чтобы искупить свою вину? Искра не могла ответить на этот вопрос. Зверь, убийца, шагавший по трупам, вдруг оглядывается, с удивлением смотрит на дело своих рук и говорит: «Вижу чистое существо. А ну-ка, помилую и стану его хозяином». Искра думала: интересно, появилось бы такое желание у полковника, если бы он не увидел ее полуголой? А что, если в нем пробудилась страсть? А будь на ее месте какая-нибудь сгорбленная, больная, слабенькая девочка? Конечно, не пялил бы на нее глаза и не преследовал бы, помиловал за дерзость, и все. И та, некрасивая, жила бы спокойно. Но полковник увидел Искру, увидел вздымающуюся под дулами винтовок девичью грудь, а люди перед смертью, говорят, становятся еще красивее. Возможно, думала Искра, именно в этом и состоит причина странного поведения полковника, но ни к какому твердому выводу прийти не могла. В тот страшный миг, заслоняя отца от пули, она ни о чем не думала, не ждала милости. Но выстрела не последовало. С этого момента и началась неравная борьба между помилованной и тем, кто подарил ей жизнь. Для девушки эта личная борьба переросла в дело общественное. Она поговорила с отцом, и он подал ей эту мысль. Чем является для каждого человека его жизнь? Маленьким зеркальцем, отражающим его духовный облик. Каждый человек подвластен влиянию жизни современного ему общества. Люди, среди которых он живет, незаметно воспитывают в нем определенные черты характера, и он начинает придерживаться определенных взглядов.

Отец Искры работал в кооперации. Работал для будущего восстания. Видя, как живет и работает отец, девушка поняла, что полковник — это один мир, мир духовного и морального порабощения личности, а она — другой мир, молодой, жизнеспособный, который может противостоять тому, другому миру. И чем сильнее стремление уничтожить этот новый мир, тем крепче он становится. Искра чувствовала это по себе. Полковник подрывал ее веру в жизнь и способность бороться, но силы постепенно возвращались к ней. Откуда они брались? Под влиянием окружающих? Но в последнее время она ни с кем не встречалась, жила отшельницей. Нет, то, что она ранее воспитала в себе, не умерло. Ей хотелось жить, она мечтала стать учительницей.

Отец подал прошение в инспекцию назначить дочь учительницей начальных классов в любую школу.

— Попробуем, — сказал он. — Терять нам нечего.

Чтобы не являться лично, отец послал заявление по почте: опасался, что, если придет в инспекцию сам, начнут придираться. Искре хотелось жить где-нибудь подальше, не на глазах у местных властей, которые никак не могли примириться с мыслью, что и она, и отец остались в живых.

Как-то она пошла к тетке и встретила там директора сельской школы.

— Ты просто молодец, — поздравил он девушку. — Получила аттестат со всеми пятерками.

— Не со всеми, — поправила его Искра.

Ей очень хотелось знать, известно ли директору, кому она обязана возвращением в гимназию и возможностью окончить ее. Кое-кто распустил в селе слух, что она всем обязана полковнику. Это на какое-то время вывело девушку из равновесия.

— Несколько четверок значения не имеют. Таких успехов не каждый способен добиться.

Искра заметила, что директор искренне рад за нее. Или ничего не знает о полковнике, или не подает вида, что ему все известно.

— Аттестат иметь важно, но это еще не все, — сказала девушка. — Нужно еще научиться работать.

— Что же ты собираешься делать?

— Отец подал прошение о назначении меня учительницей начальных классов в какую-нибудь школу, но, видимо, ничего не выйдет. Да ладно, годик посижу дома, а там видно будет.

— Зачем? Есть возможность кое-что сделать для тебя. Мой отец — один из попечителей и поможет, если хочешь. Может быть, по распределению никого не пришлют, тогда назначат тебя.

Искра пожала плечами и улыбнулась. Это село нравилось ей. Здесь она чувствовала себя спокойнее, чем в родных краях. Грабы всегда придавали ей силы, твердость духа.

Директор тогда больше ничего не сказал. Они расстались. Искра отдыхала, ходила с сестрой на виноградники. Живка никому в селе не рассказывала о последнем визите полковника к Искре.

— Знай, сестра, я никому ничего не сказала… — говорила она, когда они, вволю наевшись винограда, присаживались среди лоз. — Ты хоть мне одной скажи, что он с тобой тогда сделал?

— Ничего. После разгрома восстания я хранила в буфете пистолет. И пока полковник закрывал окно, достала оружие.

— Почему же ты тогда не убила его?

— Разволновалась, а он ведь военный, быстро выбил пистолет у меня из рук.

— Ну а потом?

— Потом ничего. Ты пришла.

— И все?

— Да, все.

— Почему же молчишь об этом? Ведь невольно возникают всякие подозрения.

— Хватит тебе. Не надо больше об этом. Раз я решила молчать, значит, так и будет.

Живка стегнула прутом по ветке дерева — и несколько орехов с потрескавшейся кожурой в бурых прожилках упали на землю. Сестры начали чистить их. Искра очень любила орехи, молочные, пока ядра еще не ссохлись и не потемнели. И вдруг белизна ореховых ядер напомнила другую белизну — белизну ее тела. Она начала жевать медленнее и почувствовала горечь во рту.

Однажды директор школы, возвращаясь из города, пришел в дом, где жила Искра. Сестры только что при шли с виноградника с полной корзиной спелого винограда.

— А-а, памид. Самый нежный сорт. Но у меня есть ворсистый памид. Он еще вкуснее. Обязательно свожу вас на наш виноградник, — предложил директор, а потом, обращаясь к Искре, сказал:

— Тебя решили назначить в другую околию, но я сказал, что у нас в селе есть вакантное место и что ты хотела бы получить назначение к нам. Тут ведь у тебя родственники. Мы, говорят, думаем назначить ее куда-нибудь подальше от родных мест. Здесь все знают ее историю. Но я сумел доказать, что этого делать не следует. Тогда в инспекции согласились рассмотреть запрос сельского попечительского совета. Сегодня же отец соберет совет, а завтра вышлем запрос.

Искра почувствовала прилив сил. Этот человек нравился ей своей деловитостью: если что пообещает, обязательно сделает. Что и говорить, характер у него был твердый. Он любил свою работу, и люди любили его.

О политике он с Искрой не говорил, и она не знала его взглядов. Но он явно сочувствовал ей, старался сделать все для нее.

Вышло так, как предполагал директор. В попечительском совете было решено назначить Искру учительницей в указанное место, и Цветанов послал запрос с нарочным прямо в инспекцию. Попечители даже не потребовали, чтобы девушка пришла для переговоров. Искра поняла: это директор все рассказал им, постарался уберечь ее от лишних расспросов. Ведь весь край знал ее — участницу восстания, помилованную. Она закончила гимназию на «отлично» и будет хорошей учительницей. Попечители так и не видели девушку, и она не видела их, тех, кто поручился за нее своими подписями. Искра расценила это как доверие к ней и почувствовала еще большее желание работать с детьми, воспитывать из них достойных людей.

Искра горячо поблагодарила директора школы за оказанное ей доверие, а тот только улыбался в ответ, будто был здесь ни при чем. Искра все еще не могла понять, какие чувства были у нее к этому человеку. Он появился на ее жизненном пути в тот самый момент, когда в ее сердце снова вспыхнул отчаянный бунт против бесчинств, чинимых карателями после разгрома восстания. Может быть, он станет опорой для нее в бунте против насилия? Искра была признательна за все именно директору школы, а не полковнику, спасшему ее от смерти. Руки этого офицера обагрены кровью убитых повстанцев, и его помощь была неприятна девушке.

Директор школы проявлял только чуткость по отношению к Искре, но и его чувства к девушке росли. Он часто ездил в город и окольными путями пытался узнать, как решается вопрос о назначении Искры. Заезжал он и в родное село девушки, заходил к ее отцу. И хотя его интересовали вопросы работы кооперации, Искра истолковала это по-своему — он хочет познакомиться с ее родителями.

Однажды в воскресенье, вернувшись из родного села Искры, Цветанов собрал крестьян и зачитал им устав кредитной сельской кооперации. Искра присутствовала на этом собрании. Она сразу поняла, что директор взялся за такую же работу, как и ее отец после разгрома восстания. Говорил директор школы просто, доходчиво, и собравшиеся внимательно слушали его. В этом директор не был похож на отца Искры — тот всегда говорил вдохновенно и красочно, но зато слова директора звучали очень убедительно.

«Надо покончить с грабежом… — говорил он крестьянам. — Хлеб растите вы, а хлеботорговцы вас грабят. Грабят при взвешивании, грабят в учете. Да и государство не гладит по головке. А кооперация ударит живодеров по рукам».

Приводя ясные доводы, Цветанов доказывал выгоду создания кооперации, и его речь подействовала на многих крестьян. Тут же, на собрании, они подходили к столу, за которым стоял директор школы, и записывались в члены кооперации. Записался и отец директора. За ним последовало десятка три крестьян. Остальные колебались:

— Погодим, посмотрим, как у вас пойдет, а уж тогда…

— Если кооперация прогорит, пропадет наша земля. Обождем. Не убежит…

А один, — Искра спросила, как его зовут, — Тоне, даже с улицы вернулся, положил шапку на стол, поплевал на руки и сказал: «Где сыты турки, там голый Асан не пропадет!» И вопрошающе посмотрел на директора школы.

— Не бойся, Тоне, не утонешь.

— Эх, если уж тонуть, то на глубоком месте, чтобы не мучиться на мели…

— У нас все на твердые ноги станет. Начнем выкупать жито, виноград, семена подсолнухов, сделаем маслобойку, купим молотилку, займы без процентов давать станем… Не как те, ростовщики, у которых за год по уши в долги залезаешь и милости не жди. Приведут к тебе пристава, и заем дорого обойдется.

Искра при упоминании о милости вздрогнула и вышла. Да, милости у мироедов нет! За милость платить надо. Только в сердце отозвалась неожиданно возникшая мысль: а вдруг «благодетель» узнает, где она и что собирается делать, разыщет и посрамит?

Вернувшись в родное село, Искра рассказала отцу о кооперации.

— Очень толковый человек директор. Вот бы к нему тебя назначили, — заметил отец, а мать не удержалась:

— Если меня спросить, этот человек для тебя. И не медли, выходи за него замуж. Положишь конец всем сплетням.

— Нет. Ведь он намного старше меня. Я найду себе помоложе.

— Ну, тогда еще долго будут болтать о тебе.

— Пускай болтают.

Отец притворился, будто ничего не слышит, и продолжал развивать свою мысль:

— Земледелец, а правильно понимает положение вещей, лучше многих наших, которые не выдержали, отступили. Я замечаю, как земледельцы меняют свои взгляды. «За три месяца до восстания разве могли мы подать друг другу руку? А вот теперь урок усвоили. Только вместе», — так сказал мне директор, а я ответил: «Как вместе? Послушаешь — ты настоящий коммунист».

«Я не отношу себя к земледельцам, — заявил тогда директор. — Это из-за отца они меня считают своим. Мне дороже всего справедливость».

До начала занятий Искра жила в родном доме. О назначении никаких известий не было. Зазвенел колокольчик в школе — сердце ее забилось. «Наверное, не утвердили. Возможно, вмешался полковник, решил, что хватит милости к ней, неблагодарной. Ничего, это даже лучше, что все так кончилось. Сейчас мне легче. Помощь этого человека всегда угнетала меня, делала зависимой. Теперь я самостоятельна. Могу в глаза сказать этому полковнику: мы все выяснили. Вы в вашем мире, я — в своем. Говорить нам больше не о чем».

Искра уже настроилась провести год дома, и вдруг на третий день после начала занятий в школе к ним в дом пришел сам директор Цветанов. Улыбаясь, он сказал:

— Вот приказ. Ты назначена, поехали.

Искра подошла к Цветанову, прочла приказ, который он достал из кармана, и посмотрела на директора. Девушку охватило чувство благодарности к этому человеку, и, если бы не присутствие родителей, она нашла бы, как высказать свою признательность. Но сейчас Искра повернулась к родителям и сказала спокойно:

— Ну, вы довольны? Вышло, как вам хотелось.

— Да ты сядь, сядь, — засуетилась мать, не зная, куда посадить дорогого гостя.

Отец сел рядом с Цветановым за стол. Женщины стали хозяйничать, собирая ужин. Несмотря на отговорки Цветанова, его угостили всем, что нашлось в доме, угостили по-свойски. К отцу вернулась его былая веселость, речь снова украсилась множеством образных выражений. Цветанов слушал как завороженный. Разговаривали допоздна. На другой день Искра собрала чемоданчик и отправилась в Габарево. В ее родном селе знали, что она собирается работать учительницей. Отец и мать старались об этом с соседями не говорить, опасаясь испортить дело. Но все же на вопросы селян гордо отвечали:

— Люди хотят, чтобы именно она учила их детей.

— Еще бы, она ведь способная. К нам таких олухов прислали, что и рта открыть не могут. Вот бы ее сюда назначили!

— Решили оставить ее там, — гордо отвечала мать.

Когда Искра пришла в школу, директор познакомил ее с коллегами, и она сразу приняла свой класс. Ученики, сжимая в руках букетики цветов, встали из-за парт. А потом ее буквально засыпали цветами. Она была тронута до глубины души. Уж не директор ли подготовил такую встречу? Впервые после всего пережитого она встретила такое отношение. Это повторилось еще и еще. Она спросила директора:

— Почему меня засыпают цветами? Разве и других учителей встречают так же?

— Нет.

— Тогда почему же?

— Ребята узнали, что тебе грозила смерть. Теперь они выражают свое уважение к тебе.

— Мне неприятны такие напоминания.

Директор постарался сдержать восторженность учеников. Уроки проходили спокойно. На переменах дети жужжали, как пчелки, перешептывались. Все это наполняло теплом опустошенную душу девушки. Искра чувствовала, как эти неугомонные пчелки заполняют ячейки ее души целительным медом, от которого заживают все раны. Это было вознаграждением за пережитое. После занятий дети провожали ее до самого дома, а утром встречали и шли с ней в школу. Ее любовь к босоногим ребятишкам росла с каждым днем. Они разбудили в ней интерес к жизни, жизни без укоров совести, без душевных тревог. Молодость брала свое. Она все чаще думала о директоре, анализировала каждый его шаг. Искра понимала, что Цветанов неравнодушен к ней, что близится час, когда он скажет ей о своих чувствах.

Она частенько задумывалась над тем, как они будут жить вместе, и надеялась, что совместная жизнь с этим прекрасным человеком принесет ей душевный покой и счастье. Искра готова была идти с ним одной дорогой. Она верила, что у них не будет размолвок, что он сумеет защитить ее в случае опасности. Ей было приятно заставать его одного в классе, когда он приводил в порядок цветы, принесенные ей ребятишками, интересно говорить с ним о школьных делах. У нее ведь еще не было никакого опыта преподавательской работы, и поэтому она старалась перенять опыт своих учителей по школе и гимназии, внимательно прислушивалась к советам отца. И все же ей не хотелось никому подражать, она пыталась сама освоить педагогическое искусство. Единственным человеком, к кому она с удовольствием шла за советом, был директор. Работа в школе все больше и больше сближала их.

Однажды, когда они повели детей на экскурсию и оказались одни среди высоких стройных деревьев, она взяла согретые его сильной рукой холодные осенние цветы и призналась ему:

— Я была совсем подавлена, не хотелось жить. И только теперь тебе признаюсь… Может, и до тебя дошли слухи… Меня лизали языки пламени, но я уцелела. Понимаешь? А сейчас у меня больше нет сил скрывать свои чувства к тебе…

У Искры закружилась голова. Она доверчиво склонила голову на плечо любимого человека.

— Когда вы в последний раз навещали свидетельницу?

На третий день, после того как Искра призналась Цветанову в своих чувствах, в село прикатила коляска с поднятым верхом. Управлял ею солдат. Веселый зон колокольчиков, висевших, как золотые бусы, на гордых шеях коней, нарушил тишину теплого октябрьского вечера. В школе только что закончились занятия, и ребятишки окружили коляску, остановившуюся у постоялого двора неподалеку от школы. Из нее выпрыгнул офицер в красивой фуражке, в бриджах с лампасами. На ногах позвякивали шпоры. Плащ распахнулся, и были видны блестящие пуговицы на кителе, яркая кожаная кобура.

— Жди здесь, у постоялого двора, — строго сказал офицер ездовому и спросил детей:

— Это ваша школа?

— Да-а, — одновременно ответило несколько голосов. Ученики с любопытством разглядывали блестящую форму офицера. Им хотелось подойти поближе, но они не решались.

— А новая учительница здесь?

— Зде-е-есь, — опять дружно ответили ребятишки.

Офицер повел головой, будто воротник кителя чересчур стягивал ему шею, и решительно направился к школе.

Учителя, кончив занятия, расходились по домам. Появление офицера очень удивило их. В испуге они угодливо раскланивались, уступая ему дорогу, но уходить не торопились. Что их остановило? Почему они начали перешептываться и переглядываться? Ученики толпились у коляски, тут же на скамейках сидели крестьяне, которые пришли в корчму пропустить рюмочку-другую. Ездовому быстро уступили место на скамейке, угостили вином — и завязался разговор.

— Начальство возишь?

— Да. Полковника Кузманова.

— По каким делам?

— Не знаю.

— Зачем он пришел в нашу школу?

— Начальство нам не докладывает.

Полковник без стука вошел в учительскую. Искра и директор разговаривали.

— Добрый день, господа, — поздоровался полковник. Снял плащ и, не спросив разрешения, повесил его на стул. Потом направился к Искре.

— Здравствуй, учительница!

Он покровительственно, по-барски протянул ей руку. Девушка побледнела, сжалась от страха. Машинально подала руку. Искру охватила какая-то апатия, в ней словно что-то надломилось. Полковник же понял ее смущение по-своему и, чтобы не показать, что он тому причиной, крепко потряс сильную руку директора и громко заговорил:

— Завидую вам, учителям. Благородная профессия. Если бы я не стал офицером, был бы учителем…

— А вы и есть учитель солдат, — спокойно ответил директор, зорко следя за каждым движением полковника. Тот подошел к глобусу, легонько крутанул его, потом, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, остановился перед картой Болгарии.

— Вот оно, ваше село. — Он ткнул пальцем в светлую точку. — Мирные вы люди, не взбунтовались, остались верными царю и отечеству. Потому я и не заходил в эти места со своим отрядом.

Слова полковника прозвучали как предупреждение и потому возмутили директора. Пока непрошеный гость стоял спиной к ним, директор жестами дал Искре знак молчать и не волноваться. Полковник, видимо, заметил это и сразу принял деловой вид. Его явно раздражало все то, что он видел, — столы с книжками и тетрадями, указки, учебные пособия. Он круто повернулся, подошел вплотную к Искре и негромко сказал:

— Пришел повидаться, поговорить.

— Нам не о чем говорить, — ответила Искра, облизывая пересохшие губы.

— Мы давно не виделись, и нам, думаю, есть что сказать друг другу.

— Нам незачем видеться и не о чем говорить. Все уже сказано и с моей стороны, и с вашей.

Директор что-то писал в журнале, но движения его были нервными, неуверенными. Склонившись над столом, он внимательно следил за происходящим и чувствовал, что визит полковника грозит неприятностями ему и Искре.

— Ах так?! А я считал, что вы все обдумали и пришли к определенным выводам, — продолжал полковник.

Он зло взглянул на директора, ожидая, что тот все поймет и оставит его наедине с Искрой. Но директор, сознавая, что оставлять Искру одну нельзя, продолжал что-то писать. Искра нервно перелистывала журнал. Неожиданное появление полковника вывело ее из душевного равновесия, лишило способности принять правильное решение. Она ведь уже давно считала, что полковник наконец оставил ее в покое. Сколько вокруг хорошеньких девушек? Зачем ему она, неблагодарная, осмелившаяся поднять на него оружие? Все шло так хорошо. И вот теперь, когда она обрела уверенность, почувствовала себя сильной и счастливой, появился он, злой демон. Он налетел на нее как коршун и хочет похитить. Девушка не могла больше держаться на ногах и села напротив директора. Если бы только можно было скрыться! Они попытались выйти из учительской, но полковник встал в дверях, загородив дорогу. Искра знала, что просить его о чем-нибудь или пытаться силой вырваться бесполезно — это могло только осложнить дело. Надо же было такому случиться здесь, вдали от родного дома, здесь, где она впервые испытала счастье. Искра не могла себе представить, что сейчас произойдет, что ей следует делать. Она понимала одно — в таком беспомощном состоянии она будет не в силах оказать какое-либо сопротивление насилию. Хорошо хоть, директор был рядом. Будь она одна, полковник мог бы схватить ее, увезти и делать с ней все, что захочет, а потом выбросить, как ненужную вещь. Кто помешал бы ему? Она помнила озлобление полковника после того, как она отвергла его покровительство, предложение стать опекуном, удочерить ее. За свою милость он требовал очень дорогую плату — рабство на всю жизнь. И вот последний час борьбы настал: он или получит то, чего добивается, или прибегнет к своим садистским приемам. Искра никак не могла собрать свою волю в кулак, была неспособна ни думать, ни действовать.

Стук шагов полковника, заглушавший скрип пера директора и шелест перелистываемых Искрой листов журнала, вдруг затихли. В комнате воцарилась зловещая тишина. Искра снова увидела себя рядом с отцом, увидела руку, дерзко рвущую на ней блузку, и себя, застывшую в страхе, дрожащую, как утратившая листву молодая липка, неспособную даже прикрыть наготу. Она ждет, когда грянет выстрел. Пускай смотрят все, ведь она умрет достойно. И в этот момент прозвучал не выстрел, а голос полковника:

— Прошу вас, господин директор, оставьте нас одних. — Полковник показал на дверь, но Цветанов даже не шелохнулся.

— Я работаю, — ответил он.

— Но я прошу вас, господин…

— Я тоже прошу вас дать нам возможность заниматься своим делом и уйти отсюда.

— Но, поймите, вас просит полковник.

— Это не имеет значения.

Полковник покраснел, угрожающе посмотрел на директора.

— Тогда, Искра, ты пойдешь со мной, а с этим господином я потом потолкую. Он узнает, что такое полковник. Пойдем, ненадолго. — Он протянул руку и постарался смягчить тон. Но Искра не подняла головы и не шелохнулась. Он мог только силой вытащить ее отсюда, да и то живой она не далась бы.

— Оставь журнал, — приказал полковник.

Это напомнило девушке тот кровавый день, когда он положил перед собой школьный журнал и ставил на нем крестики перед именами казненных повстанцев.

— Пойдем, объяснимся, — протянул он руку девушке. Но в этот момент директор вскочил и оттолкнул его.

— Оставьте ее в покое…

— А вам какое дело? Я ее спас, я добился ее назначения в школу.

— Не вы, а мы. В инспекции есть постановление нашего попечительского совета.

— Если бы я не переговорил с инспектором, ваше постановление оказалось бы в мусорной корзине.

Искра, ободренная вмешательством директора, снова сникла. Значит, опять все произошло по милости этого человека, тянувшего ее в пропасть.

Директор, не найдя что ответить полковнику, умолк. Выходило так, что ни он, ни кто другой в селе ничего для Искры не сделали. Нет, нужно сопротивляться, и директор снова загорелся решимостью помочь Искре.

— И больше не вмешивайтесь в мои личные дела. Вы только навредите себе, — строго сказал полковник.

— Не запугивайте меня, — ответил директор. — Она назначена учительницей, а я директор школы. Вы не имеете никакого права вмешиваться в школьные дела.

— Да ты еще огрызаешься? Я тебе покажу!.. Ты еще не знаешь, кто я.

— Знаю, все знаю. Никто не забыл. Но здесь школа, а не казарма.

— Что?! — взревел полковник. — Вы оскорбляете армию!

— Я спасаю армию от унижения. У армии свое начальство, а мы, учителя, подчиняемся своему. Прошу вас покинуть школу.

— Я уйду, но и ты из нее вылетишь!

— Хорошо. А сейчас оставьте школу.

— Я уйду, но с ней. Искра, идем!

Полковник схватил растерявшуюся девушку за руку. Но решимость, с которой директор защищал ее, вдруг вернула Искре силы.

— Оставьте меня. — Девушка отшатнулась, но разъяренный офицер схватил ее снова.

— Оставьте мою жену. — Директор отстранил руку полковника и освободил Искру. — Или я немедленно донесу в военное министерство о ваших бесчинствах.

— Вашу жену?!

— Да, Искра моя жена, и если только вы прикоснетесь к ней… — Глаза директора горели, он был полон решимости спасти девушку.

В комнату, услышав шум, вошли учителя, и полковник, спрятав выхваченный им было пистолет, прошипел:

— Вы оба дорого заплатите мне за оскорбление.

— Офицер, который угрожает мирным людям оружием, ведет себя, как грабитель, так будет точнее, — выкрикнул Цветанов.

— Поговорим в другом месте…

— Нет, уж давайте говорить здесь! Пусть вас народ услышит!

Перед школой собралась толпа. Люди окружили коляску и не подпускали к ней полковника.

— Пропустите! — орал он, но дорогу ему загородили почтенные старики.

— Что же ты, сынок, на добрых людей набрасываешься!

— Снова надо чистить… — только и мог проговорить полковник.

— Зачем же так? Ведь и мы служили. В трех войнах воевали. Кресты за храбрость носим. Не один ты…

Даже кмет, все время старавшийся успокоить людей и разгонявший детей, и тот не вытерпел:

— Не надо спорить, господин полковник. Все уладится, успокойтесь.

— Успокоиться?! Вы тут потакаете этим мятежникам, а я!.. Видимо, напрасно тогда проявил милосердие…

— Убирайся подобру-поздорову! А там будь что будет. Учителя у нас хорошие, дело свое знают. Учителей ты нам оставь, а за солдатами своими смотри, господин полковник! — кричали крестьяне.

Кучер взмахнул кнутом. Детвора разбежалась. Лошади рванулись вперед, но людская волна преградила им путь. Лошади встали на дыбы.

— Прочь с дороги!

Кучер щелкнул кнутом, но перед коляской собралось много народу — женщины с коромыслами, мужчины с мотыгами, вилами и лопатами. Все только что вернулись с полей.

Полковник пришел в ярость. Топоры, вилы, лопаты… Что это — новое восстание? Он вынул пистолет и выстрелил. Раз, другой, третий, пока люди не разбежались.

До поздней ночи крестьяне не расходились. Село гудело, как бурный поток во время наводнения. В окнах школы долго не гас свет. Директор послал телеграмму в министерство просвещения с жалобой на полковника. Кмет не решился жаловаться своему начальству, но, когда его спросили, как было дело, изложенные Цветановым факты подтвердил.

Министерское начальство, рассмотрев жалобу сельских властей, признало, что полковник был не прав. Так был положен конец тем страданиям, которые пришлось перенести Искре из-за случайно проявленной к ней милости.

— Я — твоя жена? — воскликнула Искра, прослезившись, когда они остались вдвоем, и бросилась Цветанову на шею. — Как это тебе пришло в голову сказать такое? Ведь мы еще не решили.

— Это неважно. Собирались ведь…

— Ты уже решил. — Искра обнимала любимого, целовала, не зная, как выразить свою благодарность, свою любовь.

Искра сама не понимала, как это произошло. Цветанов был ей приятен, интересен, мил своими заботами о ней. Она чувствовала, что встречи с этим человеком возвращают ее к жизни и наполняют все существо юношескими желаниями. И все же что-то сдерживало ее. Может быть, то, что она прошла через огонь восстания, а он нет. Может быть, причина заключалась в том, что она видела, как в пламени борьбы ее товарищи становились героями… Этот человек держался пассивно, хотя честно и верно служил народу. В ее памяти все еще жили жаркие дни восстания, но ему, Цветанову, не находилось места в этих воспоминаниях как прославившемуся своими подвигами герою, хотя именно таким ей хотелось его видеть.

Искра отвергла помощь полковника. Он неизменно оставался для нее убийцей ее героев. Но в то же время она все еще не решалась связать свою жизнь с Цветановым. Ее волновали мысли о командире повстанческого отряда, потому что они переносили Искру в ряды борцов, идеалами которых она жила. А ее новый друг, по мнению Искры, не был готов к борьбе, которую вели ее любимые герои. И это мешало быстрому сближению Искры с Цветановым. Между ними установились дружеские отношения. Искре была знакома такая дружба и до восстания. Она выросла среди старших по возрасту людей, вместе с ними пошла в бой. С тех пор она не могла дружить со своими сверстниками, и во время учебы в гимназии ей не раз приходилось выслушивать упреки одноклассниц. Но для нее они были детьми, ничего не испытавшими в жизни.

Искра была рада дружбе с Цветановым, хотя он был старше ее. Ей пришлись по душе его слова о том, что, если бы в селе началось восстание, он встал бы в ряды повстанцев. И не его вина, что волна восстания не дошла до Габарево, что жители села не приняли участия в боях, в которых сложили свои головы многие повстанцы. А она мечтала стать женой повстанца. И вот теперь, после встречи с полковником, холодок, разделявший ее и Цветанова, полностью исчез. Огонь, которого не было в их отношениях, вдруг вспыхнул. С тех пор как Цветанов заступился за нее, не испугался вооруженного до зубов полковника, он стал в ее глазах настоящим борцом. Она могла смело считать его даже не рядовым повстанцем, а командиром, способным повести за собой односельчан на бой за справедливость.

— «Она моя жена… Она моя жена…» — повторяла Искра слова Цветанова и горела от волнения. В тот момент она была готова броситься на полковника, вцепиться ему в горло. Тогда она не думала о последствиях, ею владела только жажда расплаты за свои страдания.

Еще больше ободрилась Искра, увидев, как на защиту ее чести и свободы поднялось все село, от мала до велика. Свобода и честь были дороги каждому. Вот если бы так было в сентябре.

— Теперь я твоя жена… Теперь твоя, твоя, только твоя… — не в силах сдержать своих рвавшихся на волю чувств без умолку твердила Искра. — Но как ты решился сказать это?

— Был уверен, что ты поддержишь меня. Видишь, даже полковник поверил.

По селу разнеслась весть, что директор назвал Искру своей женой. Его домашние, люди старых обычаев, советовали:

— Чего же ждать? Обвенчайтесь, пока этот офицер не вернулся с начальством, чтобы проверить…

Цветанов возразил:

— Пусть проверяют, заявим, что обручены, а это все. равно, что женаты.

— Все же лучше оформить как полагается. Тогда тебе никто слова не скажет. И виновным будет он, полковниц, а не ты…

Однажды под вечер, когда Искра была в доме у Цветановых, пришли кмет и поп. Тут и состоялся обряд венчания. Свадьба среди ночи. Так венчались только вдовы! Вот какая судьба выпала на долю Искры.

Утром Искра проснулась новобрачной в новом доме. Теперь пусть хоть генерал, хоть министр приезжает проверять, правду ли сказал тогда директор школы полковнику, — молодоженам не страшно…

— Твоя, твоя навеки… — шептала Искра.

— Скажите, обвиняемый, это был единственный случай, когда вы проявили милость к преследуемым вашим режимом людям или были и другие обстоятельства, которые могли бы сейчас смягчить вашу вину перед народом? — спросил прокурор.

Бывший офицер молчал. Он вспомнил тот вечер на площади перед школой и понял, что час расплаты настал. Почувствовал, как в глазах у него темнеет, в памяти всплыли жуткие картины пожарищ и казней. Как он жалел сейчас, что не приказал тогда убить девчонку, не помешал ей стать теперь матерью детей — коммунистов. Полковник молчал. Он не знал, каков будет приговор суда, сохранят ли ему жизнь. Но приговор и так уже был приведен в исполнение — полковника охватило леденящее дыхание смерти.