Огненные зори

КИТАНА, ДОЧЬ НАЧАЛЬНИКА

Она была единственной дочерью околийского начальника. Двое других его детей, мальчики, были старше. Выросли они как-то без особых забот и стали мужчинами, рослыми, как и их отец. Он не уделял им много внимания, словно вся его любовь сосредоточилась на младшей, появившейся на свет довольно поздно и причинявшей родителям много хлопот. Она совсем не походила на своих братьев. Те в раннем детстве спали ночью как убитые, а Кита была капризной, будила всех по два-три раза за ночь. Приглашали доктора, тот осматривал девочку, но никакой болезни не находил. Мать иногда сердилась так, что готова была отшлепать ребенка, но отец не давал — питал к дочке какую-то особую слабость. Говорят, что так уж заведено: матери любят больше мальчиков, а отцы — девочек.

— Последыши все такие. Как поздние цыплята, — говорили соседи. Они видели, что лампа в доме начальника зажигается ночью по два-три раза, а то и до утра светит.

— Просто урод какой-то! — откровенно признавалась мать разговорчивым соседкам.

Кита с детства не была похожа на девочку. Стоит ее одеть в красивое платье, она сразу же вымажется, выйдет на улицу — домой ее не загонишь, с братьями вечные споры да раздоры. Те даже стали недолюбливать ее. Только отец буквально дрожал над девочкой. Когда приходил домой с работы, сразу же спрашивал: «Где Кита?»

Никто не заметил, когда и как Кита переменилась, и все в доме затихло. Видели — она, как красивый цветок, появится то в саду, то во дворе, то в окнах, из которых любила часами любоваться закатом солнца. Люди говорили вслед Китане:

— Какая капризуля была и какой красавицей стала!

Ее отца сделали околийским начальником после переворота 9 июня 1923 года. Кита часто приходила к отцу в управление, понимая, что приход ее доставляет ему радость. Увидев дочь, он махал рукой, чтобы она вошла, угощал конфетами. Вокруг девушки стали увиваться сыновья богатых родителей, но она держалась очень независимо. Кита любила ходить на станцию встречать и провожать поезда, хотя никого не ждала. Ей было просто приятно видеть оживление на вокзале, смотреть, как пассажиры с гомоном сходят с поезда или садятся в вагоны. Тишина маленького городка угнетала девушку, а свист локомотива разгонял скуку.

Иногда она ездила с отцом в окружной центр. Оставались они там недолго и снова возвращались в свой тихий городишко, где ей уже надоело слышать цоканье лошадиных копыт, дребезжанье фаэтонов, глухой стук молота в кузнице и властное кукареканье петухов во всякое время дня и ночи. Ей хотелось ездить одной, без провожатых, куда — она и сама не знала. Сесть на поезд и отправиться хотя бы в Лом. Она уже кончила гимназию, а еще не видела этого оживленного города, пристани на Дунае, где останавливаются пароходы, разгружаются разные грузы и сходят на берег иностранцы. Хотелось ей отправиться и в Бойчиновцы, пересесть там на скорый поезд, чтобы к вечеру приехать в столицу. Однако это не удалось ей — родители не пустили ее учиться в университет. Среднее образование — был тот предел, которого в те годы достигали девушки. В результате возникало чувство неудовлетворенности и жажда чего-то неизведанного.

Однажды с поезда сошел высокий стройный молодой человек, курчавый брюнет со смелым взглядом. В руках он держал чемоданчик, а через плечо был переброшен плащ. Взгляд синих глаз Китаны остановился на нем, ее задумчивое лицо оживилось. В умных, с озорным блеском глазах юноши скрывалась какая-то тайна. Некоторых из встретивших молодого человека людей девушка знала: они не представляли собой ничего особенного. Дети ремесленников. И только одна из встречавших его девиц была дочерью адвоката. Кита слышала об этих людях, слышала, что они занимаются политикой, как, впрочем, и многие другие ребята в гимназии. Кита такими делами не занималась и после окончания гимназии держалась в стороне от товарищей и их увлечений. Увлечение молодежи социальными вопросами, надо сказать, получило в городе самое широкое распространение, так как и отцы, и матери молодых людей говорили о коммуне. Молодежь устраивала собрания, вечеринки, вечера в своих клубах, размахивала флагами, ходила на экскурсии, встречалась с крестьянами. Одним словом, вела жизнь, которая Киту не привлекала, но и не отталкивала. Она иногда расспрашивала свою двоюродную сестру Сийку, о чем они говорят на собраниях, но, поскольку Кита росла замкнуто, любопытство вскоре остывало.

Родители девушки водили ее в гости в богатые дома, принимали гостей и сами. Но и это не удовлетворяло девушку. Ей все казалось каким-то искусственным, официальным. Она понимала, что если бы отец не был околийским начальником, этих встреч и знакомств не было бы. И того почтения, которое их окружает, тоже не было бы. Как каждая девушка, она все же старалась сохранить известную самостоятельность. Старалась найти свое место где-то посредине, между этими двумя мирами. Она была бы поистине счастлива, если смогла бы принять воодушевление молодых идеалистов, их чистоту, сердечность, не подвергая себя опасностям. Короче говоря, если бы та жизнь, какой жила свободомыслящая молодежь, была бы так же признана властями, законом, как жизнь власть имущих. Но это было невозможно: разве можно допустить, чтобы люди круга ее отца потеряли то, что дает им служба, закон, и зажили бы, как простые граждане. Так Кита металась между двумя полюсами, стараясь найти свое место в жизни.

Она второй раз встретила молодого человека с синими глазами. Держа в руке чемодан и плащ, он ждал поезда. Кита уже узнала, кто он и откуда. Женщины быстро узнают все, что их интересует. В таких случаях они становятся самыми опытными разведчиками. Их любопытство улавливает самые скрытые от взгляда вещи. Кита узнала, что зовут этого парня Владо Манчев, что он студент последнего курса университета, сын зажиточных родителей — у них более трехсот декаров земли, что у них есть батраки и кабриолет, на котором отец каждую пятницу ездит на базар, а иногда выезжает сын. Эти сведения были приятны. Все это ей рассказали. Но то другое, что еще хотелось узнать о нем, она должна была понять сердцем: почему его взгляд так беспокоен, куда уносится он мыслями и чувствами. Очень, очень хотелось Ките быть ближе к нему. Какой-то вихрь закружил ее, тронул сердце девушки. Ветер заиграл ее цветастым платьем, опоясанным лакированным пояском, разметал ее русые волосы. В ее широко раскрытых глазах отражалось сияние солнечного дня. А юноша, погруженный в свои мысли, не обращал на нее внимания. И этим он еще сильнее разжигал ее интерес к себе. То, что Кита искала в людях, нашла в нем — живой ум, который встряхнет ее, пробудит от лености, сильные руки, которые поведут ее по новому пути в жизни.

Каблучки девушки стучали по перрону, как бы выстукивая знаки азбуки Морзе и передавая беспокойный ритм сердца. Но студент не замечал Киту, его взгляд оставался равнодушным. Он с большим интересом разглядывал других людей, свободных, которые могли ехать куда захотят без сопровождающих.

Китана прошла мимо него несколько раз и, убедившись, что он не замечает ее, в то время как другие молодые люди, рискуя свернуть себе шею, провожают ее взглядом, подошла к нему и села на скамейку рядом с ним.

— Я вам не помешаю? — спросила девушка.

— Нет, пожалуйста! — проговорил студент и даже немного отодвинулся.

Китана разглядывала его и убеждалась, что не ошиблась. Первое впечатление не обмануло ее. Девушке хотелось довериться ему, и желание это было вполне искренним. Обрадовавшись, что она не обманулась, Китана заговорила с ним, хотя и считала это признаком невоспитанности.

— Вы едете в Софию? — Она посмотрела на него, но сразу же отвела глаза.

— Нет, я вернулся из Софии и сейчас еду к себе в село.

Теперь он смотрел на нее с интересом. Видно, он уже знал, кто она. Да и как мог не знать он, студент, что разговаривает с дочерью околийского начальника. Хорошо знал, хотя и делал вид, что не знает.

— Мне предстояло сдавать экзамены. Последние экзамены. Если бы не этот переворот, кончил бы университет. А теперь все пошло насмарку.

Кита восприняла это как упрек, ведь ее отец был связан с переворотом. Она же не чувствовала себя соучастницей дел отца и поэтому холодно ответила?

— Но ведь университет не закрыт?

— На бумаге — не закрыт, но если профессора начнут заниматься политикой… Попробуйте, сдайте экзамены под полицейскими палками.

— Интересно!

— Да, вам это интересно. Забавно смотреть со стороны, но спросите, что чувствуют тысячи таких, как я…

Он сердился, а она смеялась. Его щеки залила густая краска.

— Смейтесь! Вам легко…

Он не произнес того, что замерло на языке: «Отец ваш околийский начальник, вам хорошо смеяться, когда других избивают». Но это не смутило девушку. Чувства, которые она испытывала в эти минуты, заставляли ее любоваться и собой, и им.

— Осталось только назвать меня агентом отца! — сказала она, кривя уголки губ. Устремленные на него глаза засверкали. Такое неожиданное, хотя и шутливое, обвинение заставило его замолчать. Студент с удивлением посмотрел на девушку, морщины исчезли, глаза посветлели, и багровый румянец сошел с лица.

— Почему вы на меня так смотрите? — спросила Кита. — Можете не говорить, я знаю, о чем вы сейчас думаете.

— О чем же, ясновидица?

— Что может коммунист, влюбленный в свою идею, думать о дочери околийского начальника?

— Ну как вам сказать…

— Уж не я ли делала переворот, уж не я ли назначила своего отца околииским начальником, уж не я ли преследую студентов, выступающих против переворота?

— Это верно, — согласился студент.

Девушка задумалась, и ее глаза заволокла дымка грусти.

— Как мало вы задумываетесь… как бы это сказать… вернее, как легко вы все приводите к общему знаменателю.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что ваш отец, возможно, не думает так, как вы, что между вами лежит целая пропасть. Вы боретесь за коммунизм, а он владеет поместьем, держит батраков. Как совместить эти крайности?

Впервые студент почувствовал затруднение.

— Иногда дети становятся самыми ревностными отрицателями взглядов своих отцов, — ответил студент.

Китана усмехнулась:

— Спасибо.

— За что?

— Вашим ответом вы меня оправдали, и вам нечего меня бояться.

— А я никого и не боюсь, да и нет причины бояться.

— Еще лучше! — Она нечаянно толкнула ногой его чемоданчик. — Наверное, везете подарки своим?

— Да… грязные рубашки. Если сомневаетесь, можете проверить. Призывов к восстанию там нет. Можете убедиться.

— Я вам верю.

— Как! Неужели вы так легко доверяете людям?

— Вы же сами сказали, что дети похожи друг на друга своим отрицательным отношением к отцам. — Девушка встала, подала ему руку. — Благодарю вас и счастливого пути! Уверена, что, невзирая ни на что, вы выдержите последний экзамен.

Китана повернулась и пошла за здание вокзала, к тополевой аллее.

Молодой человек вскочил на ступеньку вагона и миг постоял. Он злился на себя за то, что не успел даже попрощаться. Она вела себя так, как полагалось бы ему. Одним словом, опередила его. Произошло нечто такое, что заставило юношу думать о ней всю дорогу. Вот она какая — дочь околийского начальника! Сама подошла и представилась, причем как-то по-особенному, не как все девушки. Он решил, что так поступить могла только девушка, свободная от предрассудков, с врожденной независимостью в характере. Так быстро и ловко развязала все узлы и ушла не униженная, а гордая и уверенная в себе.

Кита не пошла домой, а завернула к Сийке, своей кузине, которая знала студента, и все ей рассказала.

— Интересный человек. А я представляла его себе совсем иным.

— Неужели? По нему сходят с ума многие девушки.

— А что, если я его завоюю? — рассмеялась Кита.

— Никогда! — ответила Сийка.

— Давай поспорим!

— Давай! — И девушки ударили по рукам.

Целое лето Китана не видела Владо. Просила кузину устроить встречу с ним. Та повела Киту на вечеринку. Но студент там не появился: был где-то в селах. От отца, который вечерами рассказывал о событиях в стране, девушка услышала, что готовится восстание. Дочь начальника узнала, что ее студент держит последний экзамен, но не там, в университете, и не здесь, в городе, а в селах. Он организует крестьян, снабжает их винтовками, учит стрелять. Среди будущих повстанцев есть и девушки, такие же, как она. Отец Киты возвращался со службы усталый. От начальства пришел приказ арестовать всех видных коммунистов в селах и в городе, чтобы помешать восстанию. Все, кто не успел скрыться, попали в его руки. Из села Люта привели не закончившего учение студента Владо Манчева.

Отец студента гнал полицейских из дому: «А ну, убирайтесь! Мой дом — уважаемый дом! Ни полицейский, ни сборщик налогов до сих пор не ступали сюда. Я воевал за эту державу, дрался за царя и отечество, честно отдавал все, что положено, и живу в мире и труде!» — «Мы ищем твоего сына». — «Мой сын и я — одно целое. Все равно что на меня замахиваетесь…»

Он и мысли не допускал, что полиция может ворваться в его дом, в дом, где часто гостями были высокие чины, где им оказывались почет и уважение. Не верил в это и его сын. Поэтому он так спокойно вечером возвращался домой, а ранним утром, затемно, уходил из села. Но в этот вечер полицейские застали его дома. Он успел бы спрятаться, но отец сказал: «Не беги, здесь тебя не посмеют тронуть». Но, несмотря на угрозы и крики отца, полицейские схватили Владо и увели. Отец пошел с ними. В городе, в полицейском участке, он раскричался?

— Позовите околийского начальника! Мы с ним знакомы! Он не позволит бросить в клоповник моего сына!

— Начальника нет! А ты входи! — Приставив штык к груди сына, полицейские втолкнули его в подвал, где уже находились самые главные бунтари, которых власти боялись. Отец бегал по городу целую ночь, целый день, но освободить сына не смог. Вернувшись в село, закричал в отчаянии:

— Я верой и правдой служу царю и отечеству, голосую на выборах за этих господ, а они и слушать меня не хотят, издеваются и на глазах у меня избивают сына! Я им покажу! Владо был прав, а я — слепец. Эти люди доведут страну до восстания, и оно научит их уму-разуму. Потеряли честь и сами себе могилу роют!

Так честолюбивый отец открыто встал на сторону повстанцев, рядом с сыном. Как это ни невероятно, но зажиточный крестьянин, владеющий тремястами декарами земли, имеющий батраков, ждал дня, когда огненный вихрь освободит его сына и засадит в тюрьму тех, кто не захотел внять его словам.

Владо Манчева и раньше задерживали в участке на короткое время, но потом освобождали. Он не знал, что отец выручал его: сын думал, что его освобождают из-за отсутствия улик. Сейчас, узнав о заступничестве отца, Владо почувствовал неловкость перед товарищами, брошенными в тюрьму раньше его. Они говорили:

— Неужели ты, Владо, не смог скрыться и позволил поймать себя?

Не зная, что ответить товарищам, Владо виновато опустился на землю. То, что молодому человеку пришлось услышать от них, отрезвило его: оказывается, страшный удар нанесен повстанцам повсюду. Задержаны самые активные, самые главные организаторы восстания. Кто теперь поведет народ? В тюрьму приводили все новых и новых арестованных из сел. Задержаны были все те, кто не успел скрыться. Восстанию грозил провал.

Владо осмотрел стены подвала, они были толщиной около метра. Разбить эти глыбы, привезенные с гор, невозможно. Он осмотрел решетки. За каждой из них стоял полицейский. Виднелись сапоги в гармошку. Подковки и гвозди на подметках стучали по камням и давили все, что попадало под ноги. Именно люди в таких грубых сапогах совершили переворот 9 июня и теперь держали повстанцев в плену. Как освободиться? Как голыми руками бороться против штыков?

На следующий день, когда солнечный свет проник сквозь решетки, самый юный заключенный увидел в окошке вместо сапог женские туфли. К тюрьме не подпускали никого — ни близких, ни посторонних штатских. Вокруг здания ходили только полицейские. Даже начальства не видели у стен тюрьмы. И вдруг неожиданное постукивание женских каблучков. Владо взволновался. Кто же это ходит? Как сюда попала женщина? Ведь повсюду и днем и ночью снуют патрули. В городе введено осадное положение. Проверяют буквально каждого. На дорогах расставлены засады. Трудно пройти через такой заслон нашему человеку, особенно женщине. Кто же она? Если бы Владо знал, когда она пройдет, он приготовился бы и постарался бы увидеть ее.

Владо мучительно думал, стараясь узнать незнакомку по обуви. На синих туфельках белые пуговки, спереди язычки с бахромой, как бабочки. Именно бабочки. Они мелькнули на мгновение. У кого такие туфли? Мару из Саточино он видел в последнее время в бежевых, а Раина всегда носит черные. Если они даже сейчас, кончив гимназию, купили новые туфли, кто же пустит их сюда? Владо недоумевал. Однако что из того, что мимо прошла женщина? Ведь у начальников есть жены. Возможно, одна из них зашла сюда, ведь и им сейчас нелегко: мужья все время дежурят — боятся, что вспыхнет восстание и их головы полетят первыми. Часто даже обедать не идут домой, едят здесь, в управлении, даже ночуют поочередно, а жены приносят им еду и питье.

Владо снова услышал топот сапог. Вот они удалились: вероятно, полицейский пошел проверять, что это за женщина идет, и проводить ее куда надо. Грубые сапоги топтали солнечные блики, бросая на оконце тень. Они, эти сапоги, словно оставляли на плитах черные пятна ваксы, издававшие неприятный запах. Студент отошел от окна и снова опустился на землю.

Арестованные стали говорить, что надо сделать подкоп под стеной, но у них не было даже ложки, чтобы долбить землю. Решили подкупить полицейских, но из этого ничего не вышло. В охране были самые темные, одурманенные пропагандой люди. В полицию шли отслужившие свой срок унтер-офицеры, фельдфебели, ефрейторы, путевые обходчики, лесные объездчики, полевые сторожа — одним словом, те, кто по роду своей службы вынужден помогать полиции. Они всегда тряслись за свою жизнь и поэтому высматривали, подслушивали и обо всем доносили начальству. Эти люди знали, что, стоит вспыхнуть восстанию, прежде всего выловят их, призовут к ответу и первыми расстреляют. Начальники могут скрыться, а им деваться будет некуда. Этот животный страх чувствовался в тяжелой поступи кованых сапог. Владо вспомнил полицейских, дубинками выгонявших студентов из аудиторий. Его мучили раздумья? «Почему не была предусмотрена возможность ареста руководителей? Почему не были учтены предупреждения? Откуда такая уверенность в своей силе и непобедимости? Эти думы не давали Владо покоя. Неужели они останутся заложниками и в тот час, когда вспыхнет восстание? Простые крестьяне, голые и босые, рабочие выступят под развевающимися знаменами, а те, кто готовил их, руководил ими, будут беспомощно сидеть здесь? Быть здесь, в темнице, в желанный час расплаты, в день, когда будет рушиться «кровавое и грешное» царство и встанет заря свободы, — равносильно смерти! Возможно, и не придется увидеть эту зарю. Перепуганное начальство не освободит заложников даже тогда, когда сюда подойдут повстанцы. Их расстреляют просто так. Из мести.

В этот момент Владо вдруг снова услышал стук женских каблучков. Вздрогнул. Подбежал к окошку. Теперь он хорошо разглядел их. Это были те же синие туфельки с бахромой. Он стоял, ухватившись за решетку, напрягая память: где он видел раньше эти ножки? Где слышал эти быстрые, торопливые шаги? Они запечатлелись в его памяти. Но где он видел их, вспомнить не мог. Сколько забот свалилось на него в эти дни. Восстание назревало, и в душах молодых и старых не оставалось места для других мыслей. Жажда грядущей свободы заслоняла все. Владо охватило желание узнать, что же это за женщина приходила в околийское управление, в подвале которого они сидели. Владо решил, что она приходила именно сюда, в участок, и что она здесь своя, иначе ее не подпустили бы. А раз эта женщина так свободно может заходить сюда, она может зайти и к ним, и через нее заключенные могут связаться с внешним миром. Эти мысли лихорадочно пронеслись у него в голове, но… какую женщину этого круга тронет их положение? Раз она так близка начальству, значит, будет защищать его интересы. Перед глазами Владо, словно маятник, продолжали двигаться женские ножки, напоминая о воле.

Владо пользовался успехом у женщин. Нравился многим девушкам и в селе, и в городе. Он быстро знакомился с ними, но ни одна из девушек не могла удержать его надолго возле себя. Многие считали студента легкомысленным, однако те, кто знал юношу ближе, иначе объясняли его отношение к женщинам. Владо искал в женщине душевность, решимость и отвагу. Ему под стать была бы девушка, готовая отречься от вековых предрассудков и пойти с ним в бой. Она должна была бы уметь видеть перспективу и, если потребуется, иметь мужество погибнуть не за клочок земли, не за лавку или дом, а за нечто более возвышенное, за идею, самую красивую, самую человечную — коммунизм. Этого не понимали многие хорошие девушки, которые на короткое время привлекали его внимание.

— На что это ты засмотрелся, Владо? — шутили старшие товарищи. — Любуешься женскими ножками? У тебя-то уж было столько поклонниц. У любой мог бы спрятаться.

Однажды вечером, когда рабочий день у тюремных чиновников уже кончился, под окном снова застучали каблучки. Не успели стихнуть шутки и вздохи, как двери подвала распахнулись и в полумраке выросла фигура усатого стражника с винтовкой. Откашлявшись, он спросил:

— Кто из вас Манчев?

Стало тихо. Все повернулись к Владо. Почему его вызывают первым? До сих пор никого не допрашивали. Просто задержали, потому что знали, чем они занимаются, и следствия пока не проводили. То, что вызвали не их, старших по возрасту, а новенького и более молодого, озадачило людей. В то же время появилась надежда: хорошо, что следствие началось, они только этого и ждали. Хотелось доказать следователю, что арестованы они без причины, что у них не найдено ни оружия, ни запрещенной литературы, что ничего противозаконного они не совершили и задерживать их никто не имел права. Так думали заключенные. А полицейский снова крикнул с порога:

— Зовут Владо Манчева!

— Кто зовет? — сердито откликнулся Владо.

Он думал, что его зовут не для допроса, так как служебное время кончилось и следователь ушел, а вызывают, чтобы пытать, вырвать признание силой. Будут зверски истязать целую ночь и, если не признается, выведут к реке, раздастся возле тополей выстрел, и понесет милая теплая Огюста его труп к родному селу. Ведь так фашисты уничтожили много последователей Стамболийского, расстреляли без суда и следствия. Теперь очередь дошла до них, до коммунистов. Так думал Владо Манчев и поэтому резко повторил:

— Скажи, кто меня зовет и зачем?

— Не бойся, на свидание тебя зовут, — засмеялся полицейский.

Удивленный Владо сделал несколько шагов.

— Выходи, выходи!

Молодой человек прошмыгнул мимо караульного, провожаемый взглядами товарищей. Дверь за ним закрылась. Арестованные решили, что отец Владо, использовав свои связи с начальством, вызволил сына, и радовались — пусть хоть один из них выберется отсюда. И не кто-нибудь, а Владо Манчев, не по годам развитый, человек с опытом, закаленный в революционной борьбе, любимец крестьян и горожан.

Нет, не отец ждал его. Перед ним стояла девушка, с которой он познакомился на станции перед последними экзаменами. Владо мгновенно понял, что это была та самая особа, за чьими шагами он с волнением следил из-за решетки. Да, она! Те же падающие на плечи русые волосы, те же лучистые глаза, та же шуршащая юбка и синие туфельки.

— Вы удивлены, не правда ли?

— Признаться, да. — Юноша оторвал взгляд от ног и, скользнув по фигуре, посмотрел девушке в глаза.

— Я попросила у отца разрешения…

Караульный стоял в дверях, но она не стеснялась и говорила открыто, без уверток.

— Я благодарен вам, но не рискуете ли вы навлечь на себя неприятности? — мягко спросил Владо, не отводя взгляда от ее мигающих глаз.

— Какие неприятности? Я сказала ему, что мы знакомы, что вы способный молодой человек, студент-отличник, и я из сочувствия хочу видеть вас. И отец, несмотря на то, что он полицейский начальник, — сказала она, — не отказал мне.

Присутствие стражника смущало больше его, нежели девушку. Хотелось попросить ее кое о чем, но полицейский мог услышать, донести отцу девушки. Неподалеку стояли другие полицейские. Молодым людям нельзя было ни отойти от дверей, ни скрыться от посторонних глаз.

— Чем я могу вам помочь? — спросила дочь начальника. — Разумеется, я не начальник и не следователь, но, что могу, сделаю.

— У меня к вам просьба. — Владо вздохнул и первый раз посмотрел на девушку с доверяем. — Нас держат здесь безо всякого законного основания. Никто не знает, за что арестован. Мы все здесь задержаны по подозрению, на основании доносов.

— Ты все говоришь во множественном числе. А я о тебе веду речь.

— Мы и есть множественное число. Я — множественное число, и наше множество — мое я.

— Мне это нравится! — Ее губы дрогнули от набежавшей улыбки.

— А просьба моя такова: хорошо было бы ускорить рассмотрение дел арестованных. Пусть решают, в чем мы виновны.

— Я скажу отцу. Это действительно возмутительно!

Стражник топтался, поворачивался спиной к двери, откашливался и разговаривал с другими часовыми, чтобы дочь начальника могла свободно поговорить. В то же время он делал своим товарищам многозначительные знаки и строил гримасы, выражающие недоумение: вот это да, дочь начальника пришла на встречу с одним из главных коммунистов. Удивление было написано и на лицах остальных полицейских, а дочь начальника, не смущаясь, разглядывала коммуниста и втайне любовалась им. Он ей сейчас нравился больше, чем тогда, на станции. Там она только познакомилась с ним, в щелочку заглянула в его душу и, как в окошко, постучалась, но ей не ответили. Теперь же, как ей показалось, оконце распахнулось, и хозяин пригласил ее войти внутрь.

«Мы и есть множественное число. Я — множественное число, и наше множество — мое я!», — вспомнила девушка. Китана взволновалась, когда в голову ей пришла мысль посетить его. Из разговоров с отцом она поняла, что это множество готовится восстать, несмотря на аресты и осадное положение в городе. И она решила пройти через все трудности и встретиться с ним, пленником своего отца. Это был не каприз, а влечение, не жажда приключений, а насущная необходимость. Любой ценой девушке хотелось до конца узнать человека, который так неожиданно нарушил ее спокойную жизнь. Когда Владо был на свободе и ездил по селам, он вызывал у нее только интерес. Теперь же девушка почувствовала, что любит его. Возможно, это чувство пришло потому, что на юношу обрушилось несчастье. Из любопытства родилось сочувствие, а из сочувствия — любовь. Владо стал мучеником за идею, и Китана ставила его выше всех и даже выше его самого — прежнего. Ей очень хотелось видеть его, говорить с ним. Может быть, другая девушка, увидев его подавленным и страдающим, отвернулась бы от него. Но Владо не выходил из головы Китаны. Страдания молодого человека взволновали ее. Человек, который рискует своей жизнью, — сильная личность. Те же, что пресмыкаются, чтобы как-то просуществовать, — мелкие людишки. Все то хорошее, что Китана почерпнула из книг, видела теперь в своем новом друге.

— Уходите, барышня, я сменяюсь и не могу разрешить вам оставаться здесь! — сказал подошедший стражник Гиго, и девушка протянула Владо руку.

— Завтра приду опять.

— А ваши приятели не рассердятся на вас?

— Мой приятель тот, кого я выберу, — с гордостью ответила Кита, быстро повернулась и ушла.

Юношу снова отправили в подвал, и стражник не толкнул его, как прежде, а заговорщически пробормотал!

— Если умен, держи язык за зубами!

Дверь закрылась, и Владо очутился среди своих.

— Ну, кто это был? — обступили его товарищи.

В спертом воздухе и сгустившейся темноте, под низкими сводами подвала, над которым слышался топот сменявшихся стражников, голос Владо прозвучал тепло и мягко:

— Кто? Дочь начальника. Я познакомился с ней месяц назад.

Никто не упрекнул его. Голоса товарищей, согретые его чувством, потеплели. Со всех сторон послышался шепот:

— Вот, оказывается, какой ты женский угодник! Эта девушка может помочь нам.

— А не думаете ли вы, что полиция нарочно подослала ее к нам, чтобы выведать о нас побольше? — раздался чей-то недоверчивый голос.

— Пусть выведывает! И мы от нее можем кое-что узнать!

— А то как еще! Она ведь еще совсем молодая. Раз уж так влюбилась, нам от нее больше пользы, чем вреда.

— Завтра придет опять. Я просил ее помочь ускорить разбор наших дел. Посмотрим, что скажет ее отец.

Все замолкли. В подземелье через зарешеченное окно проникал мягкий свет. Все находились под впечатлением неожиданного визита девушки.

Кита не могла уснуть в эту летнюю ночь. Выходила из комнаты, бродила по двору среди цветов, вдыхая теплый воздух, напоенный ароматом зрелых плодов и гроздьев винограда. На душе у нее становилось все беспокойнее. По улицам сновали патрули — вооруженные штатские и военные. Ей казалось, что они охраняют и ее душевный покой. Но было поздно: ни мать, ни отец уже не могли сохранить тот мир, который они создавали в ее до недавнего времени детской душе. За последние месяцы он был нарушен событиями в городе и селах, всколыхнувшими молодых и старых. Девушка сама не могла понять, как это произошло. Она ведь стояла в стороне от бунтарей, считала их мечтателями, идеалистами. Но незаметно для нее самой возникло какое-то неуловимое чувство, которое поднимало ее ночью с постели, днем заставляло выходить как бы на прогулку, а в действительности наблюдать за этими людьми, на вид безобидными, посвятившими себя каким-то идеям. Среди них Кита искала одного человека, того юношу, что сидел на станции. Юношу, который, узнав, кто хочет познакомиться с ним, перешел к обороне, а потом к нападению. Они тогда не сказали друг другу ничего особенного. В сущности, она должна была бы вспоминать о нем даже с неприязнью. А ее тревожила судьба юноши. Она понимала, почему ее не привлекали молодые люди ее круга — адвокаты, торговцы, офицеры, почему она не нашла себе места среди городской элиты. Это были бездушные, бессердечные люди. Сейчас в ней все кипело. Хотелось быть свободной, достичь чего-то такого, что может поднять и обогатить душевно. Кита не задумывалась над тем, можно ли соединить две крайности, два уклада. Что из этого получится? Долго ли просуществует новое? Не отступит ли? Кита не задумывалась над этим. Она просто старалась помочь своему новому другу.

В этот вечер Китана долго стояла у окна, ожидая возвращения отца. Она хотела по душам поговорить с ним.

— Знаешь, он, наверное, не придет. Каждую ночь звонят из Софии, появляются срочные дела, и ему приходится оставаться там. Ложись, — уговаривала Киту мать.

— Мне не хочется спать, мама.

— Зачем тебе отец?

Кита не ответила. Накинула пальто и пошла к выходу.

— Ты куда?

— Пойду к отцу.

— Ночью? Везде патрули.

— Они знают меня. Никто не посмеет тронуть дочь начальника.

— Ты с ума сошла. Ночью, одна… Могут выстрелить, бросить бомбу.

— Я не боюсь.

— А ну раздевайся и ложись! — Мать дернула Киту за руку. — Что с тобой? Скажи, в чем дело?

В этот момент появился отец Киты. Девушка встретила его на ступеньках, открыла дверь и, опережая мать, подала ужин.

— Ты почему не спишь? — сердито спросил отец. — На нас не смотри, мы свои головы поставили на карту.

— А что случилось? — в тревоге спросила мать.

— Несмотря на аресты, восстание, видимо, вспыхнет. По всей Болгарии распространены листовки с призывом к восстанию. Коммунисты и земледельцы объединились.

— А здесь, у нас?

— Здесь спокойнее. Наши бунтари разъехались. Страшно в рабочих районах. Наш город вроде села, а крестьянину нелегко оторваться от земли. Надо, чтобы чаша терпения совсем уж переполнилась…

— Да уж куда больше, — вмешалась Кита и села возле отца. Мать начала убирать со стола, а девушка, пользуясь откровенностью отца, зашептала:

— Папа, хочу сказать тебе что-то.

— Говори поскорее, а то спать хочется. — Он зевнул, поднялся и пошел в спальню. Кита за ним.

— Почему держите этих людей без суда и следствия?

— Если мы не задержим их, они арестуют нас. Неужели не понимаешь, за что они борются? Они хотят сбросить нас и захватить власть.

— Да, но они не виновны.

— Да, совсем невинные младенцы, только вооруженные до зубов. Держат склады, полные оружия, и ждут сигнала, чтобы перебить нас!

Кита попала в затруднительное положение.

— За что же им убивать тебя? Ты же ничего не сделал им.

— Это верно. Я их только задержал. Другой на моем месте содрал бы с них шкуру. Я же приказал никого не трогать.

— И они тебе за это признательны. Мне сказал это студент Манчев.

— Он тебе так сказал?

— Да. Он очень признателен, и остальные тоже. — Кита пыталась завоевать расположение отца. — Они просят только поскорее решить их дела. Передай их прокурору, и, если они окажутся виновными, пусть каждый получит по заслугам. А так до каких же пор вы будете держать их в подвале?

— До следующего распоряжения.

— Ведь и они люди, и у них есть семьи. Разрешите им свидания, нельзя же поступать так бесчеловечно!

— Уж не хочешь ли ты, чтобы мы каждый вечер выводили их на улицу прогуляться?

— Раз они не совершили преступлений…

— Их преступление известно. Готовят заговор. Хотят восстать и сбросить законную власть. Может ли быть большее преступление?

— Но в чем конкретно виноват каждый из них? В чем виновен мой приятель Манчев?

— Ты что, его адвокат? — Отец повернулся к ней. — Я разрешил тебе свидание с ним, но это не значит, что ты теперь можешь каждый день приставать ко мне с этим бездельником!

— Это почему же он бездельник? Напротив, отличный студент. Летом работает в селе, своим трудом зарабатывает себе на жизнь.

— Что это ты надумала? Говори…

— Хорошо, только обещай мне…

— Никаких обещаний!

— Обещай, что выпустишь его.

— Ты хочешь, чтобы вместо него в подвал сел я?

— Ты можешь допросить его и, убедившись, что он не виновен, освободить.

— И привести его сюда? Чтобы ты с ним вальс танцевала? Послушай, девица, ты уже теряешь чувство меры!

Из кухни вышла с засученными рукавами мать. Она все слышала и поняла.

— Неужели не видишь, что она рехнулась?

Мать стояла против дочери, зло поглядывая на нее. С ее мокрых рук капала вода.

— Ты чего расселся и слушаешь ее? Съезди по губам, чтобы опомнилась! Поднимет нас на смех перед целым городом! Дочь околийского начальника, а якшается с арестантами.

Кита замолчала. Как это ни невероятно, но самую надежную опору она видела в отце. Хоть мать и была ближе ее сердцу, помочь мог только он — околийский начальник.

— Разве мало воспитанных людей? Неужели нельзя найти молодого человека из хорошей семьи? Зачем волочиться за бродягой?

— Что же плохого в том, что отец поможет невинным, несчастным людям? Его авторитет от этого не упадет, а, наоборот, поднимется. Все скажут: хороший человек, справедливый. Что из того, что его начальство пришло к власти путем переворота: он-то ведь не отвечает за поступки других?

— А вдруг начальство, узнав, что я обращаюсь с арестантами, как с изнеженными детьми, даст мне коленом под зад, и ты не будешь уже дочерью околийского начальника!

— Лучше быть дочерью простого чиновника, нежели тюремщика!

— Боже, отец у нее стал тюремщиком! И ты спокойно слушаешь это? — вскрикнула мать.

Отец повел плечами, но промолчал.

— Ну хватит, дай отцу поспать. Он и так намаялся с твоими вшивыми приятелями. Утром поговорите!

— Нет, хочу, чтобы он мне обещал сейчас, а не утром!

— Посмотри на себя — на что ты похожа. И подумай, что говоришь! Кто он тебе, этот Владо Манчев? Из-за него отцу душу выматываешь.

— Приятель.

— Коммуниста выбрала в приятели?! Ты в своем уме? Дочь начальника дружит с коммунистом!

— Меня это не волнует. Я сказала отцу…

— Ага, вы, значит, в тайне от меня договариваетесь! Хорошо. Посмотрим, что из этого получится. Ты скажи, до чего у вас с ним дошло, чтобы вовремя принять меры!

— Никакие меры не помогут.

Мать пришла в ужас. Подняла было руку, чтобы перекреститься, но рука опустилась.

— Все кончено!

— Я ухожу из дому и больше сюда не вернусь, если отец не поможет этому молодому человеку! — отрезала Кита.

Мать расплакалась. Отец понимал, что ничего серьезного нет, что это просто увлечение, невинное и чистое, которое пройдет, как летняя гроза, без каких-либо последствий. И незачем поднимать шум, лучше не пытаться препятствовать этой летней буре, а помочь ей поскорее пройти.

И когда девушка бросилась к двери, он вернул ее спокойным ласковым голосом:

— Постой, скажи, что ты хочешь?

Кита не ответила, подождала, пока мать выйдет из комнаты.

— Выпусти его одного!

— Но скажи, как это сделать? Ведь меня сразу же спросят: почему ты освобождаешь только его? Ведь доказано, что он один из организаторов. Скажи, как мне ответить на вопрос, почему я выпускаю только его?

— Потому что… — Девушка не могла ничего сказать.

— Потому что моя дочь дружит с ним. Так ответить? Если даже я ничего не скажу, скажут другие.

Кита рассмеялась.

— Придумай что-нибудь другое. Более убедительное. Например, что сам проверял и установил, что он не виновен.

— А знаешь ли, дочка, что я задержал этих людей по распоряжению свыше и даже не имею права допрашивать их?

— Тогда придумай еще что-нибудь. Захочешь помочь, сможешь. Сделай этому парню добро. Я знаю его, он этого заслуживает. То, что я говорила матери, неправда. Мы только друзья: он порядочный человек, с доброй душой.

— Знаю я эти души. А сейчас иди спать. Завтра подумаем, что можно сделать.

На следующий день отец сказал:

— Скажи студенту — пусть сделает то, что я ему предложу, и я выпущу его.

Китана надела белое платье и отправилась в тюрьму. Перед входом стоял все тот же полицейский. Он впустил ее и снова остановился перед дверью подвала.

— Позвать студента? — усмехнулся он, подмигивая.

Кита раздраженно ответила:

— Да, и убирайся отсюда!

— Манчев, выходи на свидание!

В подвале послышались голоса. В дверях появился Владо. Молодые люди поздоровались.

— Оставь нас! — повернулась девушка к стражнику.

Тот пожал плечами, хотел было козырнуть, но раздумал. Девушка подождала, пока он удалится, затем повернулась к Владо. Тот смотрел на нее с надеждой.

— Отец вызовет тебя и кое-что предложит.

— Что предложит? — Лицо юноши помрачнело. — Чтобы я выдал наши тайны? Предал товарищей?

— Если уважаешь меня, не думай так плохо о моем отце!

— Но ведь он околийский начальник!

— И околийский начальник — человек. И отец.

— Но какой ценой я могу купить свободу? Может быть, потребуются деньги? Мой отец готов дать выкуп за единственного сына. Ничего не пожалеет, чтобы вызволить меня из этой западни.

Владо уже говорил с озлоблением. Даже улыбка Киты не могла вернуть ему душевного спокойствия. Девушка тоже обиженно нахмурила брови и строго сказала:

— У тебя ошибочное представление о людях. Мой отец не из таких начальников, каких ты привык видеть. Мы люди другого сорта. У нас нет ни капитала, ни стремления к наживе. Прошу тебя, поговори с отцом, как со мной, честно и откровенно. Он хоть и околийский начальник, но порядочный человек.

Девушка высказала все, что накопилось в душе. Глаза ее блестели, в них появились слезы обиды. Лицо молодого человека просветлело. Морщины со лба исчезли.

— Но все-таки, что он может предложить мне?

— Что-нибудь придумаете такое, что не затронет ни твоего, ни его достоинства, — обрадовалась Кита.

Больше они ничего не могли сказать друг другу, так как у входа в здание околийского управления появился старший полицейский.

— Манчев, к начальнику! — крикнул он.

Владо взглянул на девушку. Та облегченно вздохнула и засмеялась. Глаза ее говорили: «Иди, поторопись и будь умницей!» Молодой человек посмотрел на дверь, за которой томились заключенные, постоял мгновение. На его бледном лице появилась решимость, и он стал подниматься по ступенькам, сопровождаемый полицейским. Кита с легким сердцем вышла на улицу, и ее каблучки гулко застучали по мостовой.

Когда студент вошел в кабинет начальника, у него возникло такое ощущение, будто он попал в капкан. Владо понимал мотивы поведения девушки, но не мог догадаться, чего добивается ее отец. Все, что наговорили в течение ночи товарищи, не давало ему покоя до утра. Он лучше, чем они, мог понять, лицемерит ли девушка, замышляет ли что-нибудь против него, ведет ли хитрую игру, используя самое святое чувство — любовь. Некоторые арестованные никогда не видели девушку, а Владо мог уловить правду по выражению ее глаз, по дрожи в голосе, по ее спокойным и четким движениям. Он сознавал, что она приходит к нему с чистым сердцем, охваченная сильной, внезапно вспыхнувшей страстью. Он не сомневался в Ките. Не может человек так притворяться. Движение губ, взгляд, прищур глаз, вздох или восклицание непременно выдали бы ее. У Киты он не заметил ничего похожего. Ясно, что у девушки после долгих колебаний наступил такой час, когда сердце начинает биться сильнее, а душа томиться, когда ее охватывает неудержимое стремление изменить прежнюю жизнь, приблизиться к человеку, в котором открыто нечто самое прекрасное, преодолеть все преграды. Кита была ослеплена, не видела никаких препятствий. Что надумал ее отец? Не хочет ли он использовать чувство девушки для своей выгоды?

Студент стоял и ждал. Возле него в ожидании застыл пристав. Начальник сидел за столом. Владо знал его по прежним столкновениям с полицией: начальник посылал своих людей в клубы разгонять собрания. И его мундир нередко мелькал там. Сейчас он сидел без фуражки. Его начавшая лысеть голова склонилась над столом. Лицо начальника источало служебное рвение.

— Ты свободен, — он махнул приставу рукой, и аксельбанты на его груди заколыхались. Потом, повернувшись к арестанту, сказал: — Подойдите ближе. Давайте знакомиться!

Но руки начальник не подал и не предложил сесть. Раскрыл какую-то папку и начал читать:

— «Владимир Манчев… из зажиточной семьи, в моральном и криминальном отношении безупречен, студент последнего курса университета в Софии. Один из руководителей коммунистического движения среди студенчества, организатор подпольного движения в Софии и родном крае, опасен. Подлежит задержанию в целях раскрытия организации и плана восстания. Произвести обыск в, его доме с целью изъятия скрытого оружия…» — Начальник пошевелил рукой, и аксельбанты снова качнулись. — Это вы Владимир Манчев. А я — околийский начальник, который задержал вас. Я не имел права читать вам ваше досье, хотя вы и без того все знаете. И все же я прочел, потому что хочу, чтобы мы поняли друг друга.

Студента знобило. Тот жар, в какой его бросило от прикосновения к руке девушки, погас от холодного приема, оказанного ему ее отцом. Снова пронеслась мысль: искренни ли поступки Киты, не является ли плодом его воображения убеждение, что во взглядах девушки наступил переломный момент? Не правы ли его товарищи? Нет ли здесь ловушки?

— Ко мне приходил твой отец, я сказал ему то, что сейчас скажу тебе. Что бы ты сделал, оказавшись на моем месте? Наступил час — кто кого. Если мы выпустим задержанных, полетят наши головы. Если же продержим вас здесь, буря утихнет. Все это я сказал твоему отцу, а теперь говорю тебе. Ты образованный человек. У тебя свои убеждения, но у государства свои законы и свой порядок. Согласись, никакая власть не станет сидеть сложа руки, когда узнает, что готовится бунт.

Студент подумал и ответил:

— Но откуда вы знаете, что мы готовим восстание?

— Знаем, знаем. Вы работаете, и мы тоже работаем. У нас имеются точные сведения о решениях Центрального Комитета. Мы даже знаем, что не все там были согласны. Но повсюду что-то готовится. Непрерывно снуют курьеры, ночью проводятся учения. Такое учение провел и ты возле Харитоновского хутора. Практиковались, как занять станцию Бойчиновцы. Ведь это верно?

— Если все молодежные встречи ночью вы принимаете за учения, ваша информация не очень хороша.

— Хочешь, мы приведем человека, который принимал участие в учении?

«Кто же этот малодушный, который проболтался?» Молодой человек быстро перебрал в памяти всех участников ночного учения — все вне подозрения. Все готовы пойти на любые жертвы, и трудно так сразу кого-нибудь из них отнести к числу предателей.

— Мы захватили даже боеприпасы и оружие, из которого, разумеется, не было сделано ни одного выстрела. Ты не можешь отрицать, что знаешь Дино, мельника из вашего села, и что ты дал ему винтовку с патронами, которую мы нашли у мельницы.

Владо вздохнул. Дино был единственным, кто не явился на сбор. Сказал, что допоздна работал и разболелся.

— Если хочешь, могу позвать его, чтобы он все подтвердил.

Молчание Владо говорило о том, что он не хочет такой встречи.

— Конечно, такая встреча не совсем удобна для тебя. Дино ведь подтвердил все в селе и здесь, в участке.

— Ну и что из того? — вспыхнул вдруг Владо. — Доносчики были всегда, и миру не так легко очиститься от них.

Не успел Владо докончить, как начальник нажал кнопку и крикнул показавшемуся в дверях приставу»

— Приведи его!

Послышались шаги. Вошел мельник Дино, весь в муке. Даже усы были в муке. Пристав подтолкнул Дино, и тот очутился у стола начальника. Его серые мышиные глазки, испуганно моргавшие под запыленными мукой веками, выражали тупой ужас. В руки ему сунули винтовку, а пачку патронов держал пристав. Страх сковал мельника. Бедняга думал, что его вызвали на последний допрос, чтобы потом расстрелять из этой же самой винтовки. Так запугали его полицейские, вынуждая сказать, где спрятано оружие, закупленное для восстания.

— Скажи, Дино, все вашему организатору, а то он нам не верит!

— А-а-а… — увидев Владо Манчева, мельник чуть не выронил из рук винтовку.

— Скажи ему, кто дал тебе винтовку и зачем, кто сообщил тебе об учении, куда надо было явиться и почему ты не пришел.

— Ну… испугался, — пробормотал мельник, втягивая голову в плечи и уставившись на Владо. — Что скрывать, Владо? Они все раскрыли и всех забрали.

— По твоему доносу! — крикнул студент и плюнул предателю в лицо.

— А что мне оставалось делать? — отряхиваясь, спросил мельник. Пристав взял у него винтовку. — Я человек простой. У меня небольшая мельничка. Мелю всем — и богатым, и бедным. Зачем мне губить дом, Владо? Что мы задумали, пропало…

— Гибнут люди! — с горечью произнес Владо. — Но идеи никогда не погибают! Они всегда будут властвовать над человечеством!

Начальник сделал знак, и обезумевшего от страха мельника увели.

— Ну как? — резко спросил начальник. — Парижские коммунары тоже жили иллюзиями… и были разгромлены.

— Если их заветы остались человечеству, значит, не были разгромлены.

— Они стали историей.

— Вы не можете не знать, господин начальник, что из этой истории родилось настоящее и родится будущее всего человечества.

— Не понимаю тебя, — проговорил начальник, но сразу же спохватился и, подняв лохматые брови, произнес: — Понимаю, о каком настоящем ты говоришь. О Советской России! Но еще неизвестно, до каких пор там просуществует это настоящее! Все государства против Советской России, и не удивительно, если это настоящее станет историей, а не будущим…

— Оно уже стало реальностью, — усмехнулся студент.

— Но у нас не станет! Не вышло с Владайским восстанием после войны. Я был среди взбунтовавшихся солдат и своими глазами все видел. Не произошло этого и после девятого июня. И теперь у вас ничего не выйдет. Опоздали!

Студент задумался. И вправду, не опоздали ли? Может быть, следовало начать восстание девятого июня?

— Ты можешь иметь любые убеждения. Я люблю людей с характером. Но ты должен понять, что никто не позволит тебе эти убеждения использовать для свержения существующего в стране строя. Ты должен решить: или — или.

— Раз я здесь, в вашей тюрьме, значит, решил.

— Это ясно, но, чтобы выйти отсюда, надо иметь какое-то основание.

— Предлагаете мне стать предателем?! — зло сказал Владо. Лицо его искривилось от презрения, а пальцы сжались в кулаки.

— Этого я тебе не предлагаю, потому что узнал твой характер. На это ты не пойдешь. Ты идеальный парень, и оставайся таким. Но чтобы выпустить тебя на свободу, нам надо иметь гарантию, что больше не будешь проводить учений. — Начальник рассмеялся, и лицо его снова стало добродушным.

— Не будешь организовывать повстанческих групп. Одним словом, не будешь проводить вооруженных операций против власти.

Студент искоса посмотрел на начальника. Вспомнил о Ките.

— Только на таких условиях я могу на свою ответственность освободить тебя. К тому же ты и сам говоришь, что не занимаешься политической деятельностью, а только проповедуешь идеи. Так вот, проповедуйте их самим себе и не превращайте их в оружие против власти.

— Что же вы требуете от меня за освобождение? — Владо задал свой последний вопрос, хотя знал, какой последует ответ.

— Подпишешь обязательство, что не будешь участвовать в восстании, и все.

— Да… — Студент рассмеялся. — А мои товарищи? Как вы знаете, я сижу не один. И не хотел бы выйти из тюрьмы без них.

Начальник окончательно понял, почему его дочь влюбилась в этого парня. Он действительно может пленить своими качествами — готовностью к самопожертвованию и чувством товарищества. Свободы для одного себя он не хочет. Его жизнь — это жизнь для других. Такой характер не может не покорить сердце девушки, несмотря на то, что ее отец — враг юноши-коммуниста! Отец Киты поднялся из-за стола и сказал примирительно:

— Выпущу и других, если откажутся от участия в восстании. Только не всех сразу, а по-одному.

— Хорошо, я подумаю и дам ответ…

Внизу, у входа, юношу ждала Кита. Уже по выражению лица Владо она поняла, что он и отец договорились, и кивнула усатому стражнику, словно говоря: «Не суйся, оставь нас одних!» И когда полицейский удалился, Владо провел рукой по волосам девушки, поцеловал ее:

— Спасибо тебе. До вечера!

Вечером Владо выпустили из подвала. Кита ждала его. Молодые люди что-то сказали друг другу, пожали руки и расстались. Она пошла своей дорогой, он — своей.

Арестованные решили, что обязательство подпишет только один Владо, чтобы выйти на свободу, а они останутся под арестом. Он выполнил это решение. И у начальника теперь уже было основание освободить студента. Прощаясь с Владо, он сказал: «Мой тебе совет — исчезни отсюда. Поезжай в Софию. Ведь у тебя еще остались несданными экзамены. Отправляйся куда хочешь, но только здесь не появляйся, чтобы тебя во что-нибудь не втянули…» Так сказал начальник, а Владо понял, что этим отец Киты добивается двух целей. Во-первых, будет доказано, что Манчев больше не занимается политической деятельностью. Сознание своей победы принесет начальнику удовлетворение. И, во-вторых, студент исчезнет с глаз дочери, что даст ему, как отцу, успокоение. Кита добилась своего. Он выполнил просьбу — проявил человечность к ее другу. Скроется Владо, дочь, как и все девушки ее возраста, охладеет к нему и станет смотреть на других. Будучи уверенным, что он достиг своей цели, околийский начальник выпустил студента. Вздох облегчения, вырвавшийся из груди отца Киты, означал удовлетворение.

Очутившись на улице, Владо был буквально ослеплен ярким солнечным светом. Он зажмурился, покачнулся и почувствовал слабость. Стражники выпустили Владо за ограду, и он поторопился уйти из города. Юноша не сразу решил, что предпринять. Прежде было несколько домов, в которых его с удовольствием приютили бы, но, где сейчас их хозяева — он не знал. Владо перебрал в уме всех — старых и молодых, девушек и парней, у которых ночевал, с которыми проводил собрания, встречи. Но сейчас здесь оставаться было нельзя.

Выйдя за черту города, он направился к большому мосту. Обернувшись к окутанному пылью городу, заметил вблизи на склоне полянку. Спустился к ней, лег на спину и, раскинув руки, стал вспоминать, что говорили товарищи: «Воспользуйся случаем, выходи и берись за дело!» По этому вопросу споров не было. Но в сердце юноши родились сомнения, и он спросил товарищей: «Как вы думаете, что мне теперь делать с девушкой? Повернуться и уйти?» И сразу же послышался откровенный ответ: «А на что она тебе? Что с ней будешь делать? Любовь крутить? С этой буржуйкой?» В подвале сидели товарищи постарше, с большим опытом. Они горячо доказывали неправомерность его чувств. «Мы должны хранить свои идеи в чистоте, как знамя!» И юноше пришлось замолчать. Хотелось возразить, но он не находил слов, хотя и не соглашался с товарищами. Его терзали угрызения совести, хотелось бороться за свое чувство. Собственно, почему он не имеет права встречаться с этой девушкой? Ему вспомнились случаи из книг и жизни. И перед тем как его вызвали, чтобы сообщить об освобождении, Владо собрал возле себя товарищей как бы на суд, товарищеский суд над своей любовью.

— А почему, скажите, я не имею права на любовь? Почему должен лишь ради дела поддерживать с ней отношения? Не противоречит ли это морали? Это же обман с моей стороны, а мы не обманщики! Это было бы нечестно, даже подло, а мы ведь не подлецы! Почему мы все согласились использовать доверчивость девушки? Нет, не может быть таким нравственный облик коммуниста!

— Неужели ты не понимаешь, что мы должны использовать буржуазию в наших целях, если нужно, и не допустить, чтобы она использовала нас для укрепления своих позиций.

— Погодите, товарищ Георгиев, — обратился Владо как-то официально к известному в околии адвокату. — Как вы тогда объясните диалектически мое положение. Я, сын зажиточного крестьянина, иду с вами, причем не со вчерашнего дня. В доме этого богатого крестьянина решался вопрос о снабжении повстанцев оружием. Отец знал, что я отдал целую повозку пшеницы за это оружие. А ведь я считаюсь, как говорится, сельским буржуа. И такое не только со мной. Взгляните хотя бы на себя. У вас двухэтажный дом. Вы, конечно, богаче этого околийского начальника, который имеет маленький домик с небольшим двором. Он может рассчитывать только на чиновничью зарплату. А сколько учителей в селах — зажиточные люди, а не пролетарии, но коммунисты. Неужели вы не понимаете, что восстание, которое уже не за горами, разделяет людей на два лагеря по убеждениям, а не по богатству?

— Ты хочешь сказать, что дочь начальника пойдет с тобой против собственного отца?

— Я не хочу этого сказать, хотя считаю возможным.

— Это оригинально: восстание вместе с буржуазией. Как ты не видишь, что тебя затягивают в ловушку? Этот самый начальник, как только раздастся первый выстрел, перебьет нас здесь, как собак, прежде чем пустит себе пулю в лоб.

И Владо почувствовал угрызения совести из-за своего увлечения, но какое-то внутреннее чувство поддерживало в нем веру в правильность его поступков.

— А известно ли вам, — продолжал он, — что Карл Маркс был сыном относительно богатого человека, что в нашем парламенте есть коммунист, владеющий двумя тысячами декаров земли? Кто же его дети — буржуа или пролетарии? Мы различаем людей по их убеждениям, а не по тому, сколько земли у их родителей или у них самих: вот здесь, за дверью, стоят люди, у которых нет ни клочка земли, но они готовы перестрелять нас.

— Интересная теория смешения интересов пролетариата и буржуазии, — съязвил адвокат. Но Владо не сдавался:

— А куда, по-вашему, отнести разлагающуюся мелкую буржуазию? Есть ли для нее выход? Диалектически есть. С одной стороны, ее тянет к себе крупная буржуазия, а с другой — мы. Куда пойти? Но зачем отрицать возможность перехода некоторых буржуазных элементов в нашу среду? Когда мы привлекаем девушку на свою сторону, чтобы перевоспитать, вы вдруг заявляете: «Отступление! Предательство!» С такой постановкой вопроса, товарищи, я не согласен.

— Ты, Владо, видно, здорово втюрился!

Раздался взрыв смеха, и в подвале словно посветлело.

— Сколько в нашей среде красивых девушек! Выбирай любую, и никаких забот! А эту тебе придется перевоспитывать всю жизнь, и все равно ничего не получится. Скорее она тебя перевоспитает, ведь у буржуазии традиции сильнее.

— Я, собственно говоря, ничем не связан с этой девушкой. Кроме помощи, она мне ничего не предлагала.

— Они всегда так начинают.

— Какой ей смысл начинать? Что может ей дать преследуемый арестант? Одно только несчастье!

— Она-то хорошо знает, чего хочет. Завтра, если восстание победит, она запишется в героини и будет выручать своих близких.

— Здорово преувеличиваете, товарищи. Эта девушка о любви мне слова не сказала. Слушала меня, смотрела. Из человеколюбия протянула руку, чтобы вызволить отсюда меня и вас. Я не хочу защищать ни ее, ни себя. И говорить о том, во что выльются наши отношения в будущем, тоже не собираюсь. Я защищаю принцип: имею я право на такую любовь или нет? Считаю, что имею. Запятнаю ли этим самым нашу мораль? Нет. Ясно, что дело это глубоко личное. Пока, насколько мне известно, Кита хочет помочь нам в борьбе.

— Ну, уж если так, люби ее, сколько хочешь. Только голову не теряй, — сказал один из арестантов.

Усталый, согретый напоенной за день теплом землей, Владо не заметил, как уснул. Река убаюкивающе плескалась. Кустарник, словно завеса, скрывал все. На шоссе громыхали телеги, а где-то вдалеке паслось стадо, временами доносилось мелодичное позвякивание колокольчика. Как сладок был сон на зеленой траве у речки! Но вот послышался цокот копыт. Молодой человек вскочил и машинально потянулся к карману за пистолетом. Он забыл, что его уже нет.

Владо показалось, что это приехали за ним: хотят поймать и отвезти в город, в тюрьму, откуда его уже никогда не выпустят. Видимо, более высокое начальство узнало, что местный начальник поддался на уговоры дочери и выпустил арестованного. И вот теперь приехали, чтобы снова схватить его. Студент бросился было в кусты, чтобы перейти Огосту вброд и уйти в Пастрину. Но вдруг вспомнил — забыл что-то очень важное, от чего зависит его судьба.

На шоссе остановился фаэтон. На заднем сиденье сидела Кита. И тут Владо вспомнил, что, прощаясь, она прошептала: «Встретимся у моста!»

— Жди меня здесь! — сказала она вознице в полугражданской одежде.

На фоне кроваво-красного заката фаэтон казался какой-то сказочной ладьей. Юноша улыбнулся и вышел из кустов, Кита уже искала его глазами. Она сошла с сиденья и ходила взад и вперед по склону. Владо не сразу откликнулся: сказанное товарищами невольно подействовало на него. Он подумал, что вслед за фаэтоном из околийского управления, даже без ведома девушки, может приехать полиция. Залитая багрянцем заходящего солнца, Кита одиноко стояла на мосту и смотрела на воду. И в этот момент юноша почувствовал, как сомнения его рассеялись и сердце наполнилось удивительным спокойствием.

— Я здесь!

Кита вздрогнула, увидев юношу. Потом улыбнулась и стала спускаться по склону к кустам. Владо не вышел из-за кустов, хотя возница не видел их — он отъехал на другую сторону реки, где кони могли попастись. Измученная тоской и волнением этих дней и ночей, девушка повисла на его руках.

— А что мы будем делать с фаэтоном? — спросил Владо.

— Я попросила его у отца для прогулки, и он разрешил. Можем уехать, куда ты захочешь.

— А потом? Возница не скажет, с кем ты встречалась?

— Он тебя не знает. Скажу, что подвезли какого-то путника.

— А потом куда?

— Если хочешь, поедем к тебе в село, чтобы ты повидался со своими.

— А потом?

— А потом отпустим фаэтон и пересядем на поезд. Поедем куда-нибудь. В Ломе у меня тетка… А в Софии у тебя есть знакомые. Главное — поскорее убраться отсюда.

— Но ведь тебя кинутся искать, и получится еще хуже и для тебя, и для меня!

— Пусть ищут. Они сразу все поймут. С тобой я теперь не расстанусь. Куда ты, туда и я.

— Но мой путь — восстание!

— Я пойду с тобой!

Владо не ожидал этого и почувствовал холодок. Вырвался, чтобы поднимать людей, а теперь вот она связывает ему руки. Как участвовать в восстании, когда есть невеста? Нашел время жениться! Что теперь с ней делать? Будет только мешать. Не получится ли так, как говорили в тюрьме? Что же делать?

А девушка целовала его, обнимала, обжигая пламенем своей любви. Кровь кипела в нем, он терял контроль над собой. Теперь Кита властвовала над ним. Ему захотелось, чтобы этот чудесный сон повторялся много, много раз — здесь, дома, повсюду, днем и ночью… Чтобы жизнь была наполнена только ею!

Поющая река, верный друг ветерок, шелестящий в кустах, теплая земля, аромат спелых плодов — все вокруг дышало неповторимым очарованием! Владо пытался прогнать эти пьянящие чары, но не мог…

— Послушай, Кита, мой путь нелегок. На фаэтонах и поездах разъезжать не придется.

— В любом случае здесь тебе оставаться опасно.

— Знаешь, что я думаю. Начатое дело надо обязательно довести до конца. Меня ждут товарищи, и я должен связаться с ними. Надо найти надежное убежище, откуда можно будет действовать.

Девушка задумалась.

— Наш виноградник! Никто не догадается. Я буду приходить туда каждый день.

— А твой отец, братья?

— У нас там домик, а немного поодаль — шалаш. Наши иногда бывают в домике, а в шалаш никто никогда не заглядывает.

— Это неплохо! Никто не посмеет войти в шалаш на винограднике околийского начальника! К тому же я хорошо знаю эти места. Ладно, пусть там будет моя крепость. А теперь главное — не терять ни минуты. Я через кусты пройду вниз и выйду на шоссе. А ты поедешь на фаэтоне, заметив меня, остановишься, будто захочешь подвезти.

Девушка сунула ему в петлицу цветок, и он скрылся в кустах. Потом фаэтон остановился в условленном месте и принял путника.

Смеркалось, когда Кита вернулась в город. Фаэтон уехал. Девушка избегала разговора с матерью, но та, увидев в руках дочери цветы, успокоилась. Чтобы избежать расспросов, Кита легла пораньше, не дождавшись отца. Всю ночь перед ее глазами стоял тот, кому она отдала свою любовь.

Утром Кита сказала, что пойдет на виноградник и проведет там весь день. Взяла с собой побольше еды и пошла. Владо она застала в шалаше. Он был там не один, а с несколькими незнакомыми ей людьми. Те сразу же вскочили и схватились за оружие, но Владо рассмеялся и взял из рук девушки корзину.

Так для них обоих начался новый день. Пистолет, висевший теперь на поясе юноши, заставил Киту вздрогнуть. Раньше она никогда не видела Владо с оружием. Она понимала, что пистолет нужен ему для защиты, но не могла отделаться от неприятного чувства, вызванного страхом за жизнь своего возлюбленного, опасением, что с ним может что-то случиться.

Кита всю ночь и по дороге сюда мечтала увидеть его одного там, в шалаше, скрытом кустами. Мечтала о сладких минутах, кажущихся вечностью. Хотела, чтобы никто не видел их, чтобы не пугал ни один голос, чтобы весь мир вокруг замер, онемев от их счастья. Но оказалось, что он не один. Люди, вооруженные, как и он, отдаляли его от нее. Как ей хотелось повиснуть у него на шее и замереть в объятиях! Говорить ему долго-долго обо всем, что передумала. Товарищи Владо посмотрели на нее косо, недружелюбно. Там, возле арестантской, им мешали полицейские, тоже с оружием. Здесь — товарищи Владо.

Но разве может существовать теперь какая-нибудь преграда? Разве может кто-либо оторвать от рук, ласкавших ее на ложе любви, отделить от сердца, которое слилось с ее сердцем? Такой силы не существовало. И когда Владо взял из ее рук корзину, она бросилась к нему на шею, не обращая внимания на присутствие посторонних людей. Любовь помогла ей понять, почему Владо сейчас нужно оружие. Раньше она представляла себе революцию как игру. Одни стараются свалить других, а кто упадет, снова пытается одолеть оказавшегося наверху. Она не задумывалась над тем, что в этой борьбе люди расплачиваются кровью, что победа завоевывается оружием. Кита вспомнила вдруг, что и ее отец всегда носит при себе оружие, но она никогда не спрашивала, приходилось ли ему стрелять и в кого. Приближаясь к шалашу, девушка услышала, что и здесь люди говорят об оружии.

Поняв, что для Владо оружие сейчас — главное, Кита приняла это как должное.

Она расстелила скатерть и приготовила закуску для троих.

— А ты? — спросили ее.

— Я уже ела.

— Что из того, что ела? — заметил один из незнакомцев и засмеялся. — Садись теперь с нами!

— Я постою!

— Раз пришла, садись. У нас нет таких порядков, чтобы женщины лишь прислуживали мужчинам во время трапезы. Мы все равны, и у нас все общее.

Ребята не притрагивались к еде.

— Не будем есть, пока не начнешь ты, — пошутил другой незнакомец.

— А что, если в еду подсыпан яд?

Кита вздрогнула.

— Но ведь я все сама приготовила! — сказала она и повернулась к Владо. А он, посмеиваясь, потянул ее за руку и усадил рядом с собой. Присев на корточки, девушка отломила кусок хлеба и стала есть.

— Как вы могли подумать такое! Я ведь сама… — Кита смотрела на Владо, а тот старался успокоить ее.

— Они же шутят. Я им рассказал все, но ребята любят пошутить. С шуткой легче жить.

Кита наблюдала, как едят трое парней. Один ел очень медленно, другой глотал не жуя. Владо же, казалось, был поглощен своими мыслями, и не думал о еде. Он машинально отламывал кусочки хлеба и отправлял их в рот. Задумчивость Владо вызвала у девушки прилив нежности. Ее взгляд подолгу задерживался на нем.

Кита не заметила, как исчезли ее смущение и отчужденность. Их сменило доброе чувство к трем парням. Она готова была стать их хозяйкой, ходить к источнику за холодной водой, приносить в корзинке еду, приготовленную своими руками. Это желание было у нее столь велико, что она уже ясно представляла себе, как покажет им, на что способна она, дочь околийского начальника. Она будет беречь их больше, чем кто-либо, будет бегать в город, все разузнавать и передавать им. Это было бы для нее новой радостью. Постепенно ее захватывало какое-то лихорадочное волнение. В ней пробуждалась скрытая сила, которая преображала ее, вызывала новые ощущения. Кита начала предугадывать события, стараясь найти в них свое место. Изменить свою жизнь она решила еще там, на берегу реки, готовилась стать участницей того великого дела, о котором парни избегали говорить при ней, — восстания!

Девушка оставила парней, чтобы не мешать их разговору, и пошла вдоль борозды, по сторонам которой с лоз свисали гроздья спелого, сочного винограда. Кругом гудели пчелы. Кое-где в соседних виноградниках уже начался сбор винограда. Кита боялась: забредет кто-нибудь в виноградник и обнаружит в шалаше незнакомых людей. Отец сразу догадается, что это за постояльцы. Скажет — нет, это не воры. Если бы были воры, обобрали бы одну-две лозы и ушли — что им делать в шалаше? Не иначе, как бунтари. Кто же еще? И проверив, дома ли Владо, сразу догадается, в чем дело.

Китана собирала виноград, стараясь срывать гроздья так, чтобы не было заметно. Девушка старалась успокоиться, не думать о тех опасностях, которые грозят ей в новой жизни и борьбе.

Когда она принесла к шалашу виноград, парни были уже на ногах. Взяв по кисти, они стали есть. Кита смотрела на них с удовольствием, радуясь, что может быть чем-то полезной.

— Сейчас мы перейдем отсюда в другое место!

— Почему? Куда? Я вас не выдам.

— Мы тебя не боимся. Но у нас дела с другими людьми, а они не могут среди бела дня прийти сюда. Нам надо уйти.

— И я с вами!

— Это осложнит дело. Ты наполни корзинку виноградом и иди домой. А завтра в это же время мы увидимся здесь.

Товарищи Владо переложили виноград из корзинки Киты в свои сумки и скрылись в кустах. Было только видно, как качались верхушки кустов, где они проходили. Опечаленная девушка осталась наедине с любимым.

— Значит, оставляешь меня? — прошептала она, и из ее глаз покатились слезы.

— Что ты говоришь! — Молодой человек погладил ее по лицу, теплыми ладонями вытер слезы, обнял и поцеловал. — Только теперь начинается наше счастье. Мы будем чаще встречаться.

И словно тяжесть свалилась с сердца Киты. Успокоенная и обрадованная, она опустилась на землю.

— Иди! И никому ни слова!

— У меня уже больше нет слов для других! Без тебя нет мне жизни! — Она притянула любимого к себе.

На следующее утро Кита опять пришла на виноградник с корзинкой, повертелась возле домика под орехом, растворила синие ставни, чтобы солнце проникло внутрь, и вполголоса запела песенку. Потом взяла корзинку с едой и, согнувшись, пошла между виноградными лозами. Она старалась не попасть на глаза соседям, которые возились с чанами и корзинами на своих виноградниках. Потом девушка подошла к шалашу и шикнула, будто прогоняя воробьев, — это был условный знак. Но из шалаша никто не отозвался. Она заглянула внутрь — никого. На ум сразу пришла тревожная мысль, что ночью случилось нечто страшное, что ее Владо пойман вместе с товарищами. А вдруг они убиты в перестрелке? Ведь, по словам отца, на всех дорогах расставлены засады. К тому же отец говорил, что, несмотря на аресты, восстание все же должно вспыхнуть. На этот счет имеется сообщение от высшего начальства, и отец сильно взволнован: всю ночь не спал — проверял посты. Она еще спала, когда он ушел в управление.

Напрасно она посвистывала, стучала по жестянке, как бы пугая воробьев, давая знак, что, мол, ждет, есть важные новости. Но кусты не шевелились, и на дорожке, идущей от родничка, никто не появлялся. Кита ждала, но никто так и не пришел. Девушка пошла к домику с опущенной головой, посидела под навесом, не зная, что делать. Если бы ребята сказали, где они будут, она нашла бы их, и никто не выследил бы ее. Но они не сказали, куда идут: видимо, ей еще не доверяли. Они правы: только любовью к одному человеку не завоюешь всеобщего доверия. Любовь должна быть большой, и любить надо не только одного, но и других, любить общее дело. Любовь эта должна пройти испытание в огне и под пулями. Ее, же чувство еще не стало таким. Они правы, скрывая, где прячутся и что делают. Что же будет дальше? Чем все это кончится? Назад возврата нет: она уже оборвала все нити, связывавшие ее с прошлым.

Пчелы гудели возле корзины, почувствовав сладости, которые Кита сама приготовила. Мать удивилась, увидев ее за стряпней, и спросила: «Что это ты вдруг вспомнила о сладостях?» «Ты же знаешь, что я люблю их». «Пеки, если любишь!» Девушка с таким старанием делала медовые пряники, что вся раскраснелась. Ей было приятно печь их для Владо и его товарищей. Она хотела удивить любимого, своим искусством хозяйки еще больше привлечь его к себе, понравиться и его друзьям. Но ребята не появлялись.

Кита взобралась на орех, который возвышался над домиком, как огромный зеленый зонт. Оттуда были видны все уголки виноградников. Взгляд девушки проникал в самые укромные места. Она ждала, когда пройдет день и наступит ночь, когда повстанцы выйдут и нападут на замерший в испуге город. Как ей хотелось быть с ними! Восстание! Кита старалась представить себе, как все это произойдет. Мысль о восстании захватывала ее все сильнее и сильнее.

Девушка спустилась с дерева и отдалась мечтам. Вот Владо возьмет ее с собой, они нападут на город, подойдут к околийскому управлению. А там стоит он, ее отец, с оружием в руках и вооруженные полицейские. «Сдавайся!» — крикнут повстанцы. Но отец не сдастся, и тогда они начнут стрелять в него, в ее отца, а он — в них. И она, его дочь, тоже должна будет стрелять в отца, а он — в нее. Другого выхода нет: если не застрелит она, застрелят ее. Или она его, или он ее. Это ведь восстание.

Китана вздрогнула и поняла, что не способна на такое, что не сможет поднять руку на отца. А это значит отступление, отступление же — измена. Видимо, правильно поступил Владо, что не взял ее с собой.

В ожидании появления новых друзей девушка проанализировала свое поведение от первой встречи с Владо и нашла, что ни в чем не допустила ошибки. Она боялась восстания, не понимала его цели, но сознавала, что, если отец и те, кто с ним заодно, не сдадутся, будут убиты. Но что касается Владо, то она и мысли не допускала, что он может погибнуть. Ей он казался бессмертным героем. Ему судьбой было уготовано принести людям свободу и счастье. Она ужасалась при мысли, что за это счастье ей, возможно, придется заплатить жизнью отца, но другого выхода Кита не видела.

К полудню, когда солнце поднялось точно над орехом, со стороны шалаша послышались шаги. Кита вскочила, схватила корзинку и бросилась бежать, цепляясь за ветки и сбивая виноградные грозди. У шалаша стоял небритый молодой мужчина среднего роста со свисающими на лоб густыми волосами. Его широкоскулое лицо было словно высечено из камня. Девушка испуганно посмотрела на него. А парень улыбнулся и, многозначительно подмигнув, сказал:

— Меня послал Владо.

— Что случилось? Почему он не пришел?

— Жив и здоров, — успокоил ее посланец. — Занят важным делом.

— Что происходит?

— Происходит то, что должно происходить. Владо поручил мне передать, чтобы ты шла домой и этой ночью никуда не выходила.

— Почему? — спросила она и в тот же миг поняла, что не должна была задавать такой вопрос.

— Поручил сказать только это. Потом он придет повидаться с тобой.

— А почему я… Я тоже хочу…

— Ведь ты женщина. Потом… Ты хочешь что-нибудь передать ему? — И, не дожидаясь, пока она предложит, взял из ее рук корзинку с едой. Это понравилось Ките, и она прошептала:

— Скажи ему, что охрана подвала, где содержатся арестованные, усилена. Вокруг города расставлены посты.

— Знаем, — ответил парень.

— Отец сказал, что полиции известно о готовящемся восстании. Поэтому примите меры. Власти мобилизуют все силы, вокруг города организуются засады.

— Мы и это знаем, но за сообщение спасибо.

Кита хотела еще многое передать через посланца, но тот на все отвечал «знаем», и у девушки путались мысли и слова. Они расстались. Она только успела узнать, что его зовут Апостол.

Прошел день. Пыльный, томительный. Наступила ночь. Казалось, усталая девушка должна была заснуть как убитая, но тревога не покидала ее, и ей не спалось. Увидев, что отец собрался уходить из дома, Кита тихо попросила:

— У меня очень болит голова, никуда не ходи ночью.

— Прими аспирин, а я только пойду проверю посты и вернусь.

— Не задерживайся, папа, мне очень плохо. Хочу, чтобы ты был дома.

Он не понимал, что происходит с дочерью, почему у нее так сильно разболелась голова. Все это, как только он вышел из дома, заставило его задуматься.

«Наверное, простудилась, выкупается и бежит на виноградник, а там — тень. Вот и простуда. Эти летние простуды очень опасны. Если вовремя не принять меры… Вот ее подружка Райничка, пока поняли отчего голова болит, умерла. Оказалось, менингит. Девочка. Только окончила последний класс».

Отец пошел в управление, проверил посты и вернулся домой. Китана не спала. Глаза ее горели лихорадочным блеском.

— Что происходит в городе? — спросила она.

— А что может случиться? Самые опасные смутьяны арестованы. Посты на своих местах. Ничего не случится. В городе спокойно. Спи! — успокаивал ее отец.

— Не могу уснуть.

— Прими еще одну таблетку аспирина, а завтра позову доктора. Отчего это у тебя разболелась голова? Не лучше ли сейчас вызвать врача?

— Не надо. До завтра все пройдет. Мне уже лучше. Когда ты дома, мне хорошо.

Кита притворно заохала и сделала вид, что засыпает. Отец вышел в соседнюю комнату. Девушка услышала, как заскрипела под ним кровать, и успокоилась. Мать стала снимать с него сапоги. Значит, он укладывается спать. Кита встала, подошла к раскрытому окну. Она все ждала, что за забором вот-вот мелькнет тень и из сада послышится голос: «Не бойся, это я! Идем». Она выпрыгнет из окна, Владо поддержит ее, и они пойдут вместе с другими товарищами. Куда? Туда, где сидят в подвале самые смелые. Их надо освободить. Власть в городе перейдет из рук одних в руки других без единого выстрела.

Эта смена необходима. В мире не должно быть недовольных, голодных, угнетенных. Кита в душе приветствовала эту справедливую перемену, от которой их семья ничего не потеряет. Потеряют богачи, торговцы, лабазники и хозяева мельниц. А что может потерять ее отец? Мундир. Он ведь только исполнитель воли богатеев. Пусть сами защищаются, посмотрим, на что они способны. А то только богатеют, а другие гнут на них спину. Их сыновья и дочери щеголяют нарядами, разъезжают повсюду, где захотят, по Болгарии и за границей, а она, Кита, даже Черного моря не видела.

Девушка, облокотившись на подоконник, словно слилась с белой ночью. У нее затекли руки, и она не могла пошевелить ими. С гор подул легкий ветерок, деревья зашелестели, их тени заколыхались. Для Киты это было как бы сигналом. Она ждала, что вместе с ветром с гор спустятся те, с кем она встретилась в шалаше. Апостолы! Повстанцы представлялись ей высеченными из каменных глыб, полными непреклонной веры в свои идеалы. За что они борются? За свои блага? Чтобы не работать исполу на хозяев? Почему они с такой решимостью шли за молодым, но более грамотным политически Владо? Нет, здесь было что-то более значительное, чем клочок земли. Эти простые люди знали, за что готовы пожертвовать жизнью.

Впервые Кита дождалась не только первых, но и вторых, третьих петухов. Их голоса нарушили тишину, и вскоре со стороны старой крепости послышался взрыв, раздались выстрелы, донесся топот. Послышались крики «ура».

Девушка не выдержала. Она готова была идти в город уже тогда, когда уснул ее отец. С подоконника прыгнула на яблоню и по стволу спустилась вниз. Ей показалось, что у самого их забора на коне промчался он, Владо, и, прежде чем она успела крикнуть «Стой!», конь унес всадника. За ним с криками «ура!» бежали люди. Восстание началось. Со всех сторон к центру двигался восставший народ. Кита видела, как убегали полицейские, пытаясь скрыться. Отец хотел выбежать из дома, но застыл на пороге.

— Ты оставайся здесь! — остановила его жена. — И спрячься! Скажем, что тебя нет, что ты уехал в окружной город.

Он впервые послушался ее. Его рука, державшая пистолет, опустилась. Дочь воспользовалась моментом и незаметно взяла у отца оружие. Потом, как была в белом платье, выбежала на улицу и поспешила в околийское управление. Там у входа уже стояли повстанцы. Они грубо остановили ее.

— Пропустите меня, — решительно сказала девушка.

— Кто ты такая? Что делаешь здесь?

— Я дочь околийского начальника.

— Иди, иди! Ты-то нам и нужна! И папашу твоего заберем. Где он?

— Дома.

— А что это у тебя в руках?

— Его пистолет.

— Отдай.

— Нет, он останется у меня.

— У нас нет времени слушать твою болтовню. Возьмите у девчонки оружие и посадите ее в подвал! — приказал он.

У Киты закружилась голова. Она ждала, что ее примут как соратника, а эти грубияны решили затолкать ее туда, откуда сами только что вышли.

— Ей место там, где были мы! — крикнул кто-то из повстанцев. Но, вглядевшись в опечаленное лицо девушки, воскликнул: — Постойте, постойте! Это же подружка Владо!

— Но ведь она дочь околийского начальника! Сама сказала.

— Это так, но она дружила с Владо и освободила его из-под ареста.

— Ребята, вы знаете ее? Смотрите, не ошибиться бы!

— Отведите ее к Владо!

И с того места, где Кита когда-то под наблюдением полицейских встречалась с арестованным Владо, она по ступенькам поднялась в кабинет отца. Там, за отцовским письменным столом, сидел Владо. Девушка от волнения чуть не лишилась сил, а по лицу молодого человека пробежала улыбка. Кабинет словно наполнился солнечным светом.

— Ты почему не сидишь дома, а ходишь под пулями? Хочешь, чтобы какая-нибудь ужалила тебя?

— Ведь все уже кончилось, — сказала она растерянно и сразу почувствовала усталость. Не зная, что делать, девушка хотела приблизиться к любимому, но в этот момент в помещение вбежали повстанцы и оттеснили ее.

— Товарищ комендант, мы арестовали пристава и полицейских. Но околийского начальника дома не нашли. Уехал в окружной центр.

Кита вздрогнула и повернулась к Владо. Что-то скажет сейчас он, комендант освобожденного города? Каков будет его приказ? Она рассказала ему об отце. Теперь Владо может или застрелить начальника из его же пистолета, или спасти. Ее глаза не просили о пощаде, только смотрели испуганно.

— Околийским начальником займусь я сам. Вот его пистолет. Он сам его передал, и ему незачем бежать.

— Но ведь он много знает и может скрыться, если мы не поймаем его.

— Ему сообщено, чтобы явился добровольно и сдался нашим властям. — Владо посмотрел на Киту. — И я уверен, что он явится. А вы задержите всех фашистов — блокарей, цанковцев, кубратистов.

Девушка подождала, пока выйдут повстанцы, и обняла Владо. Это было первое объятие после победы восстания. Кита вернулась домой.

— Папа дома? — спросила она у матери.

— Что он, сумасшедший! — огрызнулась мать.

— Скажи, где он прячется. Хочу поговорить с ним.

— Не твое дело! — Мать пристально посмотрела на дочь. В ее широко раскрытых глазах появился испуг.

— Он должен сдаться, если хочет остаться в живых.

У матери потемнело в глазах. Она не смогла произнести ни слова. Кита попыталась объяснить ей все:

— Неужели ты не понимаешь, что все переменилось? Того, что было, уже больше не будет. И какой смысл ему прятаться? Просидит где-нибудь день, два, три, неделю, а потом его все равно поймают. Вытащат из какого-нибудь погреба, как крысу, и тогда уж никто не сможет гарантировать…

— Как ты можешь говорить такое? — Мать расплакалась. — Бессердечная! Отца, который так баловал тебя, не жалеешь. Он любил тебя больше всех, а ты…

— Вот и хочу спасти его, потому что люблю. Если не сдастся, его сочтут опасным, врагом революции, и тогда каждый может застрелить его.

— Вот, вот, вместо ласковых слов из твоих уст только и слышишь — застрелить, убить…

— Но ведь это же восстание, мама! Люди столько боролись, страдали. Земля напоена их кровью. Чего же ты от них хочешь? И кто пострадает? Он! Будет защищаться — конец! Поэтому-то он и должен прийти и сдаться по своей воле.

— И ты, глупенькая, веришь, что его простят? Те, кого он арестовывал?

Мать не договорила. От страха сжавшись в комок, прошептала:

— Больше его не увидишь. Зароют где-нибудь. И не узнаешь, где его могила.

— Коммунисты никого не убили. Скажи, кто в городе убит? В сражении — другое дело. Сейчас они борются, чтобы укрепить свою власть, а противников только задерживают и изолируют. Если отца продержат в управлении, это будет безопаснее всего. Так мне сказали знающие люди, и поэтому не скрывай, где он прячется, чтобы я могла пойти к нему и все рассказать. Или, если хочешь, иди ты.

— Я продавать своего мужа не стану, а ты…

Кита молчала. Ее испугала мысль, которая так мучила мать. А что, если правда кто-нибудь войдет в арестантскую и убьет отца? Это ведь восстание! Владо не может все контролировать, не может стоять, как часовой, перед дверью в подвал и каждому, кто придет, говорить: «Начальника не трогайте. Я отвечаю за него». К тому же он не самый главный, есть люди поглавнее его. И вот не могут ли те, самые главные, пока Владо сражается, решить привести приговор в исполнение? Вернувшись, он, конечно, возмутится: «Что вы сделали, товарищи? Почему поторопились?» Но такое возможно только в случае, если бы не было ее. Она все время будет начеку, будет бегать то домой, то в управление и, почувствовав неладное, сразу обратится за помощью к Владо. Пойдет на станцию, где ведутся бои, разыщет его там. Владо сразу пошлет записку с ней или с курьером. Если же отца поймают где-нибудь с оружием, несчастье уже нельзя будет предотвратить. Поэтому Кита снова обратилась к матери:

— Пойми, что все это я делаю ради него. В каком селе он, скажи?! Не бойся, меня пропустят. Со мной ничего не случится.

Мать металась по комнате, не зная, что делать. В углу горела лампадка. Мать остановилась перед иконой и посмотрела на дрожащий огонек.

— Если не веришь мне, пойдем вдвоем. Идем, господь нам не поможет. — Кита потянула мать. — Скорее, нельзя терять ни минуты.

— Я не могу, я не могу, — кричала мать.

— Тогда скажи, где отец. Я пойду одна, а ты стой перед своей лампадой.

Мать долго сопротивлялась. Страх не позволял ей уступить просьбам дочери. Она пришла в себя только после полудня, когда на станцию прибыл эшелон с правительственными войсками, которые свергли народную власть.

— Вот видишь, глупышка, — сказала она дочери, — если бы отец сдался, они убили бы его! Я словно чувствовала.

После того как в город вступили войска, повстанцам пришлось укрыться в окрестных селах. Мать Киты думала только о муже, а дочь тревожилась еще и о Владо, командире повстанческого отряда, который не смог отразить внезапного удара врага и оставил город. Что он сейчас делает? Где находится? Артиллерия обстреливала со станции склон горы, господствовавшей над городом. Не угодит ли какой-нибудь снаряд в него? Отец теперь в безопасности, но почему должен погибнуть он, ее Владо? Все произошло как-то неожиданно. Прибытие войск и отступление повстанцев вызвали у Киты и радость, что отец спасен, и страх, что любимый человек может погибнуть.

Мать вышла из дома. У дочери мелькнула было мысль проследить за ней, но, осознав, что отцу уже не грозит опасность, решила не делать этого. Отец вернется сам. Сейчас все ее существо было полно тревоги о Владо. Мать вернулась радостная.

— Значит, отец не в селе? Он здесь? Почему же тогда не пришел? — забросала Кита вопросами мать.

— Придет, — уверенно ответила та.

— Зачем сидеть в погребах у чужих людей, если ему не грозит никакая опасность?

— Еще ничего не известно. «Вы сидите дома, а я приду, когда все успокоится», — сказал мне твой отец.

С улицы доносился топот солдатских сапог. Потом наступила тревожная тишина, предвещавшая новую бурю.

И эта буря не заставила себя ждать. Как перед грозой по небу сначала плывут тучки, потом они сгущаются, небо темнеет, становится душно, гремит гром и змейкой ползут синие молнии, так и рассеянные по склонам гор повстанческие отряды собрались и с громким «ура» со всех сторон налетели на город. Обе женщины, мать и дочь, стояли ошеломленные этой внезапно разразившейся бурей. Одна — в углу перед мерцающим огоньком лампадки, затухающим и разгорающимся вновь, а другая — возле окна.

Девушка не выдержала и вышла на улицу. У станции уже шел жестокий бой. Он навсегда остался в памяти Киты. Падали убитые. На носилках несли окровавленных людей с забинтованными головами, руками, ногами. Девушке очень хотелось наклониться к носилкам и посмотреть, не лежит ли на них ее Владо.

Но вот выстрелы смолкли. Станция была занята. Орудие теперь било по отступающим солдатам. «Жив Владо!» — успокаивала себя Кита. «А что сейчас делает отец? — пронеслось у нее в голове. — Ушел из города вместе с солдатами?»

Кита оставалась на улице, пока повстанцы не разбрелись по городу. Вернувшись домой, она решительно заявила матери:

— Я иду к отцу!

— Что?!

— Иду!

— Никуда ты не пойдешь!

— Пойду. Догадываюсь, где он.

— Где?

— Там, где ты недавно была. — Кита испытующе посмотрела на мать и, не раздумывая, сказала: — У Сийки в доме! Куда же он может пойти, как не к своей сестре?

Сийкин отец был коммунистом и принимал участие в восстании. Сама Сийка часто бывала на молодежных собраниях и находилась под влиянием отца. В этой семье только хозяйка, приходившаяся Владо теткой по отцу, не вмешивалась в политику. Там-то околийский начальник и мог найти себе приют. Он выручал отца Сийки, не задерживал его, когда производились аресты, и теперь, наверное, нашел в его доме надежное убежище.

— Ты туда не пойдешь! — Мать встала в дверях. — Тебя увидят люди, и все откроется. Никто ничего не знает. И дядя твой не знает. Только тетка…

— Я пойду к ней! — Кита бросилась к двери и, не обращая внимания на вздохи матери, вышла из дому.

Вечером в городе начались митинги. Прибыли Георгий Димитров и Васил Коларов. Их речи подбадривали людей. Повсюду звучали революционные песни. Кита пробивалась сквозь толпу. Именно здесь она рассчитывала увидеть Владо, и не ошиблась. В центре был он, ее Владо, живой и невредимый. Она подошла к нему.

— Ты здесь? — спросил он.

— Здесь мое место! Как же иначе, — смущенно ответила девушка. И ей показалось, что он словно чувствует неловкость оттого, что на глазах у всех рядом с ним стоит она — дочь околийского начальника. Обиженная, Кита решила отойти, но Владо улыбнулся и отогнал все сомнения.

— Видела? Захватили все их оружие и начальство…

— Видела и поняла. Хочу, чтобы и ты понял мое теперешнее положение.

— Знаю. Я ничего не забыл. Твой отец должен сдаться. Ясно? Мы люди честные. Пусть добровольно сложит оружие, и, если добровольно сдаст его, не сделав ни единого выстрела, народный суд примет это во внимание.

— А куда ему явиться?

— В управление.

— К кому?

— Ко мне.

— А если тебя не будет?

— К кому-нибудь из наших. Я их предупрежу.

— Когда?

— Ну сейчас.

— Спасибо. За этим я и пришла. Не произведет ли плохое впечатление, если с отцом приду я?

— А зачем тебе приходить с ним? Ведь он правил здесь без тебя. Пусть один и придет.

Китана кивнула и, хотя ей не хотелось расставаться с Владо, потихоньку отошла в сторону, вышла из толпы. Словно какая-то невидимая рука потянула ее, но не к дому. Девушка смело и решительно направилась к Сийке.

Когда стемнело, из калитки дома, где жила Сийка, вышел Китин отец. Он был в штатском. Кита шла рядом, пока не начали встречаться повстанцы. Дальше он пошел один, переходя от одной кучки людей к другой. Повстанцам объяснял, куда идет, и они пропускали его. И так он дошел до околийского управления, но направился не в свой кабинет, а в подвал, в арестантское помещение, где когда-то содержались неблагонадежные — коммунисты, среди которых был Владо.

Комендантом теперь был известный в городе сапожник Мито Веренишки. Его любил весь город за доброту и честность. Он шил самую различную обувь — дамскую, мужскую, детскую, зимнюю, летнюю, кожаную, полотняную, шил сапоги, туристские ботинки с гвоздиками на подошве. Заказчики всегда получали обувь в срок. У него были и подмастерья, но держался он с ними не как хозяин, а как товарищ по труду. И так называемый доход, оставшийся после уплаты налогов и стоимости материала, делился поровну. Хотя мастерская и не именовалась «трудовой кооперацией», в сущности, она была рабочей артелью, где каждый получал столько, сколько заработал. Во всем этом не было ничего удивительного, ибо Мито Веренишки был коммунистом. И конечно, после победы восстания артель должна была стать первой коммунистической кооперацией.

В доме у Мито до поздней ночи горел свет. После того как уходили работники артели, здесь собирались коммунисты, и начинала действовать другая — революционная организация. Здесь, среди сапожных колодок, обсуждались планы восстания. Мито Веренишки был известен полиции, его часто арестовывали. Даже дети знали, что он «красный». Первого мая он всегда шел во главе манифестации трудящихся, шел, как командир за оркестром. Он умел повести людей за собой. В ходе выступлений против властей люди смотрели, как поступит он. Если Мито не отступал, не отступали и они, если он вступал в бой, дрались и они, если его пытались арестовать, товарищи или старались его отбить, или же вместе с ним шли в участок доказать свою правоту.

Этот человек, переселившийся некогда в город из бедного села Вереница, был каким-то особенным. Он никому не мог отказать в помощи. Большинство его клиентов были малоимущими людьми, которые не могли сразу заплатить за заказ. И Мито должен был ждать, как-то выкручиваться: ведь оборотного капитала у него не было. Он считал, что люди поймут его положение. Большинство заказчиков, разумеется, рассчитывались за заказы вовремя, но были и такие, которые не торопились отдавать долги. И Мито не беспокоил их, а ждал, пока наконец они не придут к нему сами и виновато вынут из кармана деньги. «Вычеркни из книжки мой должок, а то он измучил меня, жену и детей! От стыда не мог ходить мимо твоей мастерской. Ты обуваешь нас, а мы тебя чуть ли не босым заставляем ходить!» А власти только и ждали, чтобы прогорела, обанкротилась эта мастерская, пристанище коммунистов, их партийный клуб. Но партия воспитала людей так, что они крепко стояли за свое дело и помогали друг другу. А мастерская Мито Веренишки была ее делом. И она не закрывалась.

Когда вспыхнуло восстание, первым комендантом города стал он, Мито Веренишки. Он лучше всех знал людей. И о каждом составлял мнение, которое врезалось в его намять, в его партийное сознание. Все это помогло ему сразу же справиться с трудной работой первого коменданта. К нему часто приходили за советом. Многое из того, что было решено перед восстанием, теперь нужно было решать заново. Каждый день возникали новые, непредвиденные обстоятельства, люди спрашивали, как поступить, а он сам только учился решать государственные дела. В его мастерской не раз говорили о том, как управляют в Советском Союзе, решали, кто что будет делать, а когда взяли власть, все оказалось не так легко. Например, изъятие излишков продуктов у богатых для нужд восстания. Некоторые начали делать это не так, как положено. Пришлось бороться с самовольными реквизициями, ведущими к личной мести. А это значит — каждому объясни и проверь. Мито Веренишки был человеком добросердечным и благородным, хотя по внешнему виду этого никак нельзя было сказать. Только узнав его ближе, человек понимал, что Веренишки прост и отзывчив.

К нему-то и пришла Китана. Она искала Владо, но ей сказали, что его нет в управлении. Тогда девушка поднялась на второй этаж по ступенькам, по которым столько раз взбегала к отцу, когда он был здесь начальником. С волнением постучала в те двери, в которые прежде входила без стука. Эта встреча с комендантом была сопряжена с неприятными объяснениями, и, прежде чем она состоялась, Ките пришлось немало пережить. Ее несколько раз останавливали караульные. И все-таки она упорно шла к цели, доказывала, что Владо велел ей прийти сюда. Но люди не верили ей — дочери бывшего околийского начальника. Караульным было безразлично, сдался ее отец сам или его поймали, для них он был арестантом, а его близкие — подозрительными людьми. Для входа в комендатуру нужен был пропуск. Ките пришлось несколько дней приходить за этим пропуском, прежде чем ей сказали, что комендант готов принять ее. И вот она вошла в управление. Остановилась перед дверью кабинета, сильно смутившись. Девушка была в тех самых туфельках, которые сшил ей он, бывший сапожник. К нему в мастерскую ее привела Сийка. И когда Кита надела новые туфли, Сийка воскликнула: «Какие прелестные!» Туфли действительно были очень красивые. Кита любила их и сейчас испытывала симпатию к этому человеку при мысли, что у нее на ногах туфли, сделанные его руками. Кита знала, что Мито отличный мастер и что все, кто носит его обувь, не могут нарадоваться ей. Эта встреча с мастером была первой с того дня, когда она взяла у него туфли, хотя много раз проходила мимо его мастерской и видела Мито за длинным столом среди подмастерьев. Видела на столе коробки с гвоздиками, молотки, сапожные ножи, красивые колодки на витрине. И кожи, кожи всех расцветок, блестящие, растянутые, как полотна.

И теперь, при этой первой встрече с ним как с комендантом, Кита решила проверить, действительно ли он таков, каким его считают, и поэтому не сказала сразу, что привело ее сюда. Войдя в знакомый кабинет, Кита невольно вздрогнула, увидев поднимающегося ей навстречу из-за стола Мито. Она привыкла видеть здесь только своего отца. И ждала, что за этот стол сядет Владо. Это было бы естественно. Она даже обрадовалась бы, увидев там вместо отца своего любимого. И радость эта была бы объяснима — ведь в какой-то степени она участвовала в освобождении Владо.

Худой, щуплый сапожник в широком и высоком кресле выглядел как-то смешно. Да и видно было, что он сам чувствовал себя неловко. Вероятно, потому, что привык сидеть на низенькой табуретке возле тисков. Увидев девушку, комендант поднялся, поклонился и пошел ей навстречу. В мастерской он всегда сидел согнувшись, упираясь ногами в пол, готовый каждую минуту подняться. Похоже, что только любимое дело могло на долгое время удержать его на месте, а работа коменданта — нет. Здесь все были на ногах. И он всегда был готов к тому, что его позовут. Так было и сейчас. При виде Киты он встал и пошел ей навстречу, как когда-то в мастерской навстречу клиенту. Это правило непроизвольно было перенесено сюда из мастерской. И сердце Киты смягчилось. Она уже не жалела, что в этом кресле сидит не ее отец, а простой сапожник.

— Ну как, трудно было сюда попасть? — спросил Мито.

Девушку сначала удивила эта заботливость, а потом она подумала: «Значит, Владо все ему рассказал! Поэтому он меня так и встречает!»

— Мы еще здесь не обжились. Власть наша новая, коммунистам впервые приходится выполнять такие обязанности. И не все могут сразу понять, как надо держаться с людьми. Мы говорим, надо обращаться с народом так, чтобы привлечь на свою сторону и тех, кто был не с нами. Чтобы все нам поверили. И чтобы за нами пошли все честные люди. Но все это не сразу.

Кита словно слышала голос Владо. Ей казалось, что именно так говорил бы он со своими новыми служащими. И девушка облегченно вздохнула, забыла слова матери «Не ходи по участкам, а то и тебя могут задержать».

— Я пришла просить разрешения повидать отца, — сказала Кита.

Комендант без колебаний ответил:

— Конечно можно! Я и сам хотел поговорить с ним.

На столе была кнопка. Когда требовалось, отец нажимал ее, и в кабинет входил полицейский, щелкал каблуками и козырял: «Слушаю, господин начальник! Понимаю, господин начальник! Сейчас, господин начальник!» Но новый комендант не воспользовался кнопкой. Он подошел к двери, открыл ее и крикнул:

— Приведите господина Мислиева.

Он вернулся к столу, но опять не сел в кресло. Таким застал его и отец Киты. Теперь они стояли друг против друга. Отец Киты удивился, увидев дочь у коменданта. Бывший начальник похудел, лицо его обросло бородой, костюм был помят. Ему, видимо, было стыдно появляться перед дочерью в таком виде. Она помнила его всегда аккуратно одетым, в форме, в начищенных до блеска сапогах. И вдруг перед ней арестант, жалкий, похудевший. Дочь увидела отца таким здесь, в его собственном кабинете, на двери которого прежде было написано «Начальник», а сейчас висел картон с надписью красной краской — «Комендант». Господина Мислиева бросило в дрожь. Кита подошла к отцу, обняла его. Это еще больше расслабило его, и глаза бывшего начальника наполнились слезами. Кита не помнила, чтобы отец когда-нибудь плакал, кроме одного случая, когда она была больна, тяжело больна. Тогда она училась в гимназии, в предпоследнем классе. И вот однажды, выкупавшись, с мокрыми волосами пошла гулять. На следующее утро Кита проснулась от сильной головной боли и сразу потеряла сознание. Что было дальше — она не помнила. Ей клали лед на голову. Временами она видела у изголовья то мать, то отца. Запомнилось, как, меняя лед, отец плакал и шептал: «Не бойся, все пройдет». И действительно, она выздоровела, но не забыла ни этой ночи, ни слез отца. И вот теперь он плакал второй раз. Сначала Кита подумала, что отец боится сурового приговора. Длительное заключение или смерть — одинаково страшно. Двадцать лет в тюрьме — для него равносильно смерти. Ей самой придется пробиваться в жизни. Как каждый отец, он сейчас наверняка думал о ее несчастной судьбе. А во всем виноват он. Не это ли причина слез? Когда же он отвел от нее глаза и увидел свой письменный стол, кресло, цветы на окнах, слезы высохли, и глаза отца заблестели холодным блеском от сознания, что за его столом сидит другой.

Кита почувствовала угрызения совести. Ведь это она привела отца сюда и причинила ему такие страдания — стоять перед новым комендантом в качестве арестанта, не зная, что будет дальше. И Владо нет. Пока он узнает и распорядится, с отцом может всякое случиться. Тревога отца передалась ей.

— Садись, господин начальник! — шутливо сказал комендант. И, поняв, что и девушка, и ее отец обижены таким ироническим обращением, Мито поторопился добавить:

— Никак не могу привыкнуть называть тебя иначе, как«господин начальник». Ведь было так: «Иди к начальнику», «Тебя зовет начальник».

— Да, так было, — мрачно согласился отец Киты. — Но теперь уже не так…

И дочь в этот момент чувствовала себя словно на скамье подсудимых.

— Садись, садись и ты, барышня!

Ките показалось, что комендант посмотрел на ее туфли. Она села первая. Отец немного погодя. Мито отошел к столу, но не сел. Бывший начальник разглядывал преображенный кабинет, пустой прямоугольник на стене, где висел портрет царя, и старался ничем не выдать своего волнения.

— Я позвал тебя, господин Мислиев, чтобы сказать, что мы не будем поступать с вами так, как когда-то поступали с нами вы.

Отец слушал с недоверием. Ведь у революции свои законы. Пощады ждать он не в праве. Бывший начальник знал, что ему грозит. Он ведь арестовывал, смотрел на избиения сквозь пальцы. А до него случались и убийства. Он не дошел до расстрелов, но истязания практиковались и при нем. Лично он не запачкал своих рук преступлениями, но ему приказывали сверху не церемониться. И он должен был подчиняться этим приказам, поручая их исполнение другим, младшим по званию. Сдавшись в руки повстанцев, бывший околийский начальник обдумал свою жизнь, вспомнил все свои поступки и сейчас спокойно ответил:

— Я знаю, что меня ждет, — он поймал взгляд дочери и снова повернулся к коменданту, — но делайте, что положено, выносите свой приговор. Прошу только, чтобы все это кончилось как можно скорее.

Отец Киты глубоко вздохнул и низко опустил голову.

— Мы решили так, — начал Мито.

Кита насторожилась. Зачем она заставила отца сдаться? Девушка дрожала, с трудом сдерживала слезы.

— Если восстание победит, выпустим вас на свободу.

Начальник поднял голову. Он не верил своим ушам.

— Но если восстание потерпит неудачу, ты позволишь нам остаться на свободе…

Теперь уже и отец, и дочь поверили в искренность коменданта.

— Так вот, предлагаю вам такой договор. Вас сколько в подвале — семнадцать душ?

— Восемнадцать! — поспешил ответить отец Киты.

— Я гарантирую, что ни один из вас, пока продолжается восстание, не будет расстрелян, вас пальцем не тронут. Разумеется, будем вызывать на допрос. Вы понимаете, наши власти, как и всякие другие, должны знать, что творится, и принимать соответствующие меры для своей защиты. Но после победы восстания мы выпустим вас на свободу. Даем честное слово коммунистов. Я приказал, чтобы ваши семьи не беспокоили. Это может подтвердить ваша дочь.

— Да, это так, — сказала Кита.

— Так оно и будет, потому что наша власть гуманна, наше богатство — люди, а не банки, наш самый ценный капитал — идея. Так что можете быть спокойны.

Дочь повернулась к отцу и обняла его.

— Видишь, папа! Я же тебе говорила!

— Только и вы сдержите свое слово, если восстание потерпит поражение.

— Какое поражение? Оно ведь победило!

— Победило здесь, в Ломе, Берковице, Бяла Слатине… Но это ведь еще не вся Болгария.

— Наверное, победит… — вполголоса сказал бывший начальник.

— Это наша цель. Чтобы народ зажил в мире и труде. Хватит крови! В стольких войнах она проливалась!

Бывший начальник смотрел широко раскрытыми глазами на худенького, бледного сапожника. Он когда-то разговаривал с ним как с арестантом, а теперь перед ним был комендант. Отец Киты впервые оценил ум и доброту этого человека, открыл в нем добродетели, которые делали бывшего сапожника достойным нового поста. Как бывшему начальнику, ему очень хотелось знать, кто из коммунистов какой займет пост и будет ли достоин его. После этой встречи он уже не жалел своего кресла, добровольно уступал его бывшему сапожнику.

— Договорились? — закончил беседу комендант.

— Договорились, — повторил успокоенный бывший начальник.

— Теперь вы, отец и дочь, поговорите. Я дам указание, чтобы барышню всегда пускали на свидание. Если возникнет какое-нибудь препятствие, скажите мне.

Так закончилась эта встреча. Отец и дочь, покидая кабинет коменданта, горячо благодарили его.

— Спасибо вам, спасибо!

Все шло хорошо. Но к городу подошли правительственные войска. У станции завязался ожесточенный бой. Все повстанческие отряды отчаянно бились с врагом. Воздух сотрясали разрывы снарядов, кругом свистели пули.

Киту охватила тревога. Она каждый день ходила в участок. По приказанию коменданта ее пускали на свидание с отцом и позволяли передавать ему узелок с едой и бельем. Арестованные знали, когда она появлялась. Через решетку они видели ее ноги, слышали стук ее каблучков и сразу же говорили отцу: «Вставай!» Все было, как и прежде, когда Кита приходила к Владо в этот же самый подвал. Отец выходил и с тревогой спрашивал:

— Что происходит? Что за выстрелы?

И в этот день он встретил дочь такими же словами. Кита понимала его волнение. Если войскам удастся потеснить повстанцев, руководители восстания в городе могут принять решение уничтожить арестованных как заложников. Ведь убивают же солдаты пленных повстанцев!

— Есть убитые и раненые. Больница переполнена. Не знаю, что будет. — Кита подняла свои худенькие плечики, и в ее глазах появилось отчаяние.

— Кто же убит?

Кита закусила губу, и на глаза ее навернулись слезы.

— Не дядя ли твой?

— Нет.

— Кто же тогда?

Девушка не поднимала головы.

— Не он ли… тот…

У Киты больше не было сил сдерживаться, и она прижалась к груди отца. И хотя не верила, не хотела верить, зарыдала.

— Почему он, именно Владо? — причитала Кита.

Отца словно кто-то ударил.

— Так всегда бывает в войнах и революциях, — старался он утешить дочь. — Гибнут самые преданные, те, кто не знает страха.

— Он не знал страха. Это такой человек…

— Такие-то и идут впереди и погибают первыми, не думая о жизни, об отце, матери, невесте.

От этих слов девушка еще сильнее расплакалась.

— А теперь иди домой и не выходи, пока не станет тихо…

Отец не докончил свою мысль. Вблизи разорвался снаряд, здание содрогнулось, и дверь арестантского помещения растворилась. Заключенные столпились возле двери.

— Что происходит? Пора выходить? — послышались голоса. — Тогда пойдем!

Но караульный по-прежнему стоял у входа в подвал, и это остановило заключенных. Кита не знала, что делать. Казалось, что здесь, возле отца, безопаснее, чем дома.

— Иди! — подтолкнул ее отец и шепотом спросил: — А как Враца? Восстала?

— Наверное…

— Если оттуда идут воинские части, значит, нет. А что в Софии?

— Наверное, не восстала, — словно во сне проговорила дочь. Он жадно ловил каждое ее слово, и глаза бывшего начальника загорелись от смутной надежды.

— Не восстала! Там большой гарнизон. Софию взять не так-то легко.

Караульный не слышал злобного шипения отца Киты, но, заметив его резкие движения и просиявшее после разрыва снаряда лицо, строго крикнул:

— Давай, давай! Ты возвращайся на место, а барышня пусть уходит!

Отец круто повернулся и быстро пошел в свой угол. Арестованные сразу же окружили его, стали расспрашивать.

Кита не смогла, как это она обычно делала, прийти в этот день во второй раз. Бои на улицах продолжались до самого вечера. Повстанцам удалось отбросить правительственные войска. Ночь в городе прошла спокойно, но Кита не сомкнула глаз до утра. Она не смогла прийти в себя после получения известия о гибели Владо, металась на постели как в лихорадке. Мать сидела возле дочери, стараясь успокоить ее:

— Видно, такова уж судьба. Так, пожалуй, лучше.

Кита вскочила и крикнула:

— Лучше? Для вас лучше. Не иметь в доме коммуниста!

И как только рассвело, Кита бросилась в дом дяди, но застала только Сийку, а та ничего не знала.

Кита не могла представить себе Владо сраженного пулей, неподвижного, с остекленевшими глазами. Не может быть неподвижным его лицо, дышащее очарованием, его губы, строгие при разговоре с врагом и нежные с любимой. Нет, она не могла этому поверить.

Кита подождала, когда вернется отец Сийки.

— Владо был впереди меня, на шаг. — Он вздохнул, и его худощавое скуластое лицо передернулось. — А мог бы остаться в живых, если бы не бросился в атаку первым. Он поднялся и крикнул: «За мной, товарищи!» И в этот момент пуля пронзила его грудь. Убит был только он. Мы захватили станцию. Но он погиб…

— Где же он сейчас, дядя? Где?

— Его отнесли в повстанческую больницу, а потом…

Искорка надежды блеснула в глазах Киты. Дядя ведь не сказал ей, что Владо умер на месте. Сказал только, что пуля пронзила его, что он тяжело ранен и отправлен в больницу. Но сколько пронзенных пулей оживают! Может быть, доктор Илиев, который спас ее, поможет и ему?

Кита пошла в больницу. По коридорам туда-сюда сновали сестры, бледные, испуганные. Раненые повстанцы, с забинтованными ногами, головами, руками, поднимались с кроватей и с трудом спускались вниз. Кита сразу же пошла в комнату, на двери которой было написано: «Главный врач». Там никого не оказалось.

— Вы не знаете, где можно найти доктора? — спросила она проходящую мимо санитарку.

— Не знаю… Главного увели…

— Куда?

— Туда, откуда нет возврата. — Санитарка всхлипнула. — Ты что, с неба свалилась? Разве не видишь, что армия заняла город и наши отступают?

— Понимаю…

Со стороны Огосты слышались выстрелы.

— Эта пальба не к добру. В Огосте гибнут люди.

Кита прерывающимся голосом спросила:

— Здесь был один тяжелораненый… Командир…

— Владо?! — прошептала санитарка и прослезилась.

— Умер? — слезы брызнули из глаз Киты.

— Доктор Илиев помог ему. Пуля прошла в двух сантиметрах от сердца.

— Где он сейчас? — девушка схватила санитарку за плечи. — Отведи меня к нему.

— Куда же тебя отвести, милая, — растроганно сказала старая женщина. — Вывели и его. Наверное, кто-то выдал командира. Пришли и увели…

— Где же он сейчас?

— Там же, где и доктор Илиев…

Больше санитарка не сказала ни слова. Выстрелы у реки Огосты давали ясный ответ. Снизу доносился топот солдатских сапог. Они забирали раненых и куда-то уводили. Тех, кто не мог идти и падал, пристреливали во дворе или на улице.

Кита больше не могла смотреть на весь этот ужас. Сердце ее разрывалось от горя.

— Раз этих несчастных убивают, Владо не простят!

Кита не могла найти себе места, не знала, куда приклонить голову. Ведь взяли же власть обратно, чего же еще? Зачем убийства? Ведь борьба-то шла за власть? Почему не поступят так, как поступили коммунисты?

Кита раньше считала, что сторонники ее отца и их противники могут жить в мире, без пролития крови. Она была счастлива, что вошла в новый, светлый мир. В мир, который не знает пороков старого, мир свободы, без унижения и страданий, без рабства и нищеты. Неужели не могут представители старого мира оставить в покое людей молодой, еще не окрепшей жизни? Выстрелы во дворе больницы и на улицах, залпы Огосты, которые сразили ее Владо и доктора, говорили, что это невозможно.

По городу из уст в уста неслось: «Бегите!» И люди бежали, словно от чумы. Вскоре город опустел. Тяжелым было расставание повстанцев с близкими. Вереницы людей потянулись к границе. Погромщики не сразу вошли в город, хотя он и опустел.

Кита думала о Владо. Может быть, если бы его не выдали, ему удалось бы скрыться и избежать смерти. И она почувствовала угрызения совести. Почему сначала подумала об отце, а потом о любимом? Тянула, медлила, расспрашивала, а не пришла сразу к нему, не помогла ему…

Где теперь комендант со своими помощниками? Кита заторопилась, словно желая защитить его, чтобы хоть немного загладить свою вину перед Владо. Комендант не отступил до самой последней минуты. Его власть кончилась, но он сдержал слово — не позволил никому поднять руку на арестованных. Те сами вышли на свободу. Двери подвала были распахнуты, и Мислиев, взяв узелок, вышел из заточения. Свобода придала ему силы, и он быстро зашагал по улицам притихшего города. Кита была уже дома.

— Вот видишь, папа! — воскликнула девушка. — Они сдержали свое слово!

— Сдержали… — огрызнулся отец. — Потому что их приперли к стенке. Если бы солдаты не разбили их, вряд ли сдержали бы!

— Как ты можешь так говорить, отец! — Ошеломленная Кита встала против него. Но он даже не взглянул на нее. Помолчав, грубо крикнул жене:

— А ну, дай мне мундир!

Дочь в изумлении смотрела на отца.

— Ведь ты же на свободе. Куда собираешься идти? — спросила жена.

Начальник начал одеваться, сопя и ворча:

— Я знаю, что делаю. Не вам меня учить.

Он надел начальническую фуражку, расправил аксельбанты, резко повернулся и взялся за ручку двери.

— Папа! — Дочь встала перед ним. — Оставайся дома! Что ты хочешь делать?

— Надо кое с кем свести счеты!

— Но ты не должен! Ты ведь еще не назначен начальником!

— Я начальник! Никто не отстранял меня! Правительство его величества меня не увольняло. А этих сапожников, железнодорожников, это хамье я…

— Нет, я не пущу тебя!

Он легонько отстранил дочь от двери и вышел на улицу.

— Мамочка! — девушка бросилась к матери. — Останови его, мама! Он натворит бед!

— Не вмешивайся. Отец знает, что делает.

— Чувствую, что произойдет что-то ужасное.

— Не нам учить его уму-разуму.

— Это же бесчеловечно!

Кита выскочила из дому и побежала к околийскому управлению. Там было пусто. Но по коридору ходил туда-сюда какой-то полицейский. Дочь слышала, как отец властно говорил по телефону. Кита взбежала по лестнице и толкнула дверь в кабинет отца. Тот был так возбужден, что даже не заметил ее. Усевшись на свое место, он забыл о разговоре с комендантом, забыл об уговоре. И теперь в ярости кричал в трубку:

— Немедленно вышлите карательный отряд, пока эти собаки не разбежались.

— Отец! Подумай, что ты делаешь!

Но отец не слышал ее и продолжал орать:

— Я арестовал их… Жду вас, господин капитан! Пора с этим кончать!

Дочь не выдержала и бросилась к отцу, вырывая у него трубку.

— Что тебе здесь надо?!

— Тебя же помиловали, тебе подарили жизнь! Вы ведь давали друг другу честное слово — если победит восстание, тебя не тронут, если же потерпит неудачу, вы тоже не расправитесь с ними! Почему же сейчас… Что ты делаешь?! Опомнись!

— Я знаю, что делаю. Выполняю свой долг перед царем и отечеством.

— Но ты же на свободе, жив-здоров, тебе никто ничего не сделал!

— Я не могу чувствовать себя свободным, пока существуют такие…

— У тебя нет сердца!

— А ты со своим сердцем ступай домой и там скули!

Он схватил дочь за руку и вывел из кабинета. Вернувшись, снова сел в свое кресло. Но дверь растворилась, и к нему опять вошла дочь.

— Что же мне, с тобой воевать или с этими гадами?

Кита словно окаменела.

— Пойдешь против отца?

Девушка молчала.

— Если с ними — пошла вон!

Отец вытолкнул Киту и крикнул полицейскому, шедшему снизу, из подвала:

— Выведи ее, чтобы не ревела здесь!

Кита спустилась по лестнице, сгорая от стыда и ужаса. Остановилась перед зарешеченными окнами подвала. Из темноты подземелья на нее смотрели глаза. Ей показалось, что на нее смотрит и комендант, но она не могла вынести его взгляда. Его глаза напоминали ей глаза Владо. Если бы Владо не был убит, и его не пощадили бы! Кита закрыла лицо руками и отбежала от подвала. Она долго вертелась у здания управления. Послышался конский топот. С карателями подъехал капитан, которого вызвал отец. Офицер соскочил с лошади и побежал к отцу. Кита последовала за ним. До нее донесся их разговор.

— Очень приятно, господин капитан! — услужливо говорил отец.

— Прибыли по вашей просьбе, господин Мислиев! Где задержанные?

— Идемте со мной.

Кита отскочила от двери и притаилась под лестницей. Отец спустился вниз, стражник открыл дверь в подвал, и начальник крикнул:

— Выходите все до одного!

Первым появился комендант Мито Веренишки. Он был похож на апостола. Человек, который обувал весь город, сейчас стоял босой, так как полицейский, стороживший арестованных, снял с него ботинки. Мито внешне был спокоен. Вдруг он поднял кулак, но тут же опустил его, увидев Киту. Задержал на ней свой взгляд, потом покачал головой и шагнул вперед. Наверное, с таким же презрением на нее посмотрел бы и Владо, если бы был жив.

— Значит, вот ты какой! — заговорил Мито, обращаясь к отцу Киты. — У вас нет совести! Поэтому рано или поздно вы сгниете! И победим все-таки мы. Пусть запомнят все: врагам нет пощады! Таков закон революции, и мы, нарушившие его, должны теперь расплачиваться!

Мито резко повернулся, с неожиданной легкостью взбежал вверх по подвальной лестнице. Остальные арестованные последовали за ним. И вдруг среди них девушка увидела молодого человека в окровавленной рубашке с упавшими на глаза волосами. Он едва двигался, опираясь на плечи товарищей. Своей стройной фигурой и лицом этот юноша был похож на Владо. В какой-то миг Кита увидела его глаза и узнала Владо.

— Владо! — крикнула Кита, не совсем уверенная в том, что он услышит ее.

Юноша открыл было рот, желая что-то сказать, но страшная боль исказила его лицо. Кита все поняла. Эту смертельную боль причинил ему ее отец! Значит, он приказал доставить его из больницы, чтобы в суматохе парень не скрылся. Отец, видно, арестовал Владо с твердым намерением разделаться с ним, отомстить за дочь, за ее честь.

Арестованные встали вдоль белой стены против нацеленных на них винтовок. Отец Киты проверил по списку, все ли повстанцы налицо. Он вызывал их по именам, и они отзывались один за другим. Кита слышала, как Владо ответил: «Здесь».

— Командуйте, господин капитан! — начальническим тоном сказал отец Киты и вытер мокрый от пота лоб.

Дочь бросилась вперед, хотела закричать, но не могла — у нее пропал голос. Кита протянула вперед руки. Ей хотелось или погибнуть вместе с Владо, или спасти его. Но она лишилась сил. Оцепеневшая, она стояла возле отца. Девушка ждала, что в последний момент он шепнет капитану: «Этого раненого не трогайте. Он все равно умрет». Но он не сказал этого.

— Огонь! — скомандовал капитан.

— Да здравствует революция! — крикнул Владо и презрительно взглянул на Киту.

Все произошло настолько быстро, что повстанцы не успели произнести ни слова. Раздался залп. Кита видела, как Владо упал как подкошенный вместе с остальными. Земля обагрилась кровью. Кита больше ничего не видела — свет померк перед ее глазами.

— Глупая девчонка! — обозлился отец. — Что тебе здесь надо! Я же сказал, чтобы ты сидела дома!

Домой Киту отвезли в фаэтоне. Бросились искать доктора, самого лучшего в городе. Но не нашли. Да он и не мог прийти — его расстреляли те же самые каратели. Вызвали двух врачей, но бесполезно. Они сказали, что она здорова, но это был неверный диагноз. То, что произошло, сожгло ее душу. Она потеряла душевный покой, всякий интерес к жизни.

Ее отца повысили по службе. После разгрома восстания он был в почете. Но своей дочери помочь не мог: он сам убил в ней веру, желание жить.

— Ведь все кончилось! — утешал ее отец. Он приносил подарки, но она их не принимала. Хотел приласкать, но она избегала его.

— Твои руки в крови! Все вы — убийцы! Я — дочь палача! Убейте и меня!

Глаза Киты то зловеще сверкали, то заволакивались безжизненной дымкой.

Чего только ни делали, чтобы развлечь девушку. Приглашали гостей, предлагали погулять, но Кита от всего отказывалась. Она не могла смотреть людям в глаза. Ей казалось, что все говорят об их семье? «Вот вы какие! Вот каков ваш мир! Люди для вас ничто! Вы живете насилием и убийствами!» И ей нечего было сказать в ответ.

Душа Киты превратилась в пепелище. Сгорели порывы юности, заглохли мечты, сломались крылья. Перед ее глазами стоял только один желанный образ, но и он не мог отогнать воспоминаний о пережитом ужасе. Этот образ возникал перед Китой в часы отчаяния и одиночества, и она разговаривала с ним. Теперь, когда все рухнуло и душа была опустошена, только мысли о любимом напоминали ей о том, что у нее была молодость, что она на какой-то миг перешагнула порог нового мира, встретилась лицом к лицу с необыкновенными людьми. Порой ее охватывало желание пойти в церковь, зажечь там свечи, пожаловаться, поговорить с потусторонним миром…

Восстание оказалось для Киты несбыточной мечтой. Человек, коснувшийся святыни, не может так легко примириться со страшной и жестокой действительностью. И Кита угасала, угасала быстро, сжигаемая огнем, который еще тлел в ней. Она убедилась, что нельзя служить двум мирам. Идеал может быть только один.