Огненные зори

РУМЫН

Маленький, щупленький румынский солдат не мог стерпеть зверских побоев, нанесенных ему поручиком перед всем строем. Когда-то, ребенком, его били родители, потом бил помещик, у которого он служил батраком, били в казарме. Вот и сейчас, во время войны, хоть и старался он не тратить патроны впустую, его избил ротный. На глазах всей роты шашкой сбил на землю и пинал ногами, как нашкодившего пса, не позволяя даже стонать от боли. Застонет — град ударов еще сильнее. И все из-за ломтика хлеба: он осмелился взять его без спросу с офицерского стола. Офицер жестоко избил его и оставил полумертвого лежать на земле. Придя в сознание, Флоро — так звали солдата — поклялся отомстить извергу. Когда их подняли в атаку возле Дуная, Флоро прицелился в пухлый, как пропеченный каравай, затылок офицера и в трескотне выстрелов послал в него пулю. Этого никто не видел, но Флоро, пробежав немного вперед в атакующей цепи, свернул в заросли вербы. За ночь он благополучно добрался до берега Дуная, бросил винтовку в воду, опасаясь, что по номеру могут узнать, кому она принадлежит. Потом, не раздеваясь, бросился в воду и поплыл к болгарскому берегу. Румынские пограничники, заметив его, открыли стрельбу, но Флоро удалось уйти. Утром болгарские пограничники нашли его в камышах. Он лежал неподвижно, сжавшись в комок.

— Кто ты? — спросил один из пограничников по-румынски, увидев на Флоро солдатскую форму.

— Я Флоро Еминеску, — испуганно сознался солдат. — Не вернете меня, правда? Лучше убейте, но только не возвращайте!

— Не бойся, идем с нами… — И Флоро отвели на заставу. Там он рассказал, что с ним произошло.

Близился конец войны. Флоро не вернули, разрешили жить в нашей стране. Он поселился в Цубрице. Болгары называли его Цвятко Румын. Был он человек кроткий, робкий, молчаливый. Женился на болгарке, потерявшей мужа в годы войны. Оба батрачили, так как земли у жены не было. В Румынии он был батраком, батраком остался и в Болгарии. Шипровы, на мельнице которых Флоро работал последнее время, остерегались румына.

— Этому мамалыжнику верить нельзя, — говорил хозяин. И Флоро слышал, с каким презрением старуха Шипрова шептала снохе:

— Этот влах не в своем уме! Плесни ему болтушки с луком, пускай лопает. Так и зыркает направо-налево!

Все знали историю Флоро и расспрашивали, как это произошло. Он виновато улыбался и отвечал, коверкая слова: «По осыбке…» И люди снисходительно махали рукой? «Война, мол…» Но при этом перешептывались: «Как это он, такой забитый, осмелился поднять руку на поручика?» Когда работали у Дуная, пока другие полдничали под деревом или холстиной, Флоро уходил к реке и подолгу смотрел, как она несет свои воды. В мыслях он был на другом берегу. Что там произошло после войны? Расстреляют его, если вернется, или простят? Вербы манили, но Флоро только вздыхал. Он изнывал от тоски, а поделиться печалью было не с кем, и, чтобы полегчало, он во весь голос начинал кричать на родном языке. Потом выжидал и, не получив ответа, ругался по-румынски. Как хотелось передать на родную землю, что беднота здесь не покоряется. Здесь, хоть и батрачат, не надеются чудом разбогатеть, понимают, что к чему. Прошлое представлялось ему безвозвратно канувшим в вечность. Флоро пытался с кем-нибудь из здешних людей сблизиться, но не мог. Он убил ненавистного ему человека, и это убийство отделяло его от людей с чистой рабочей совестью. Перед глазами Флоро всегда стоял тот озверевший от злобы помещичий сын, что повалил его на землю и пинал сапогами. Он мешал ему вернуться назад, мешал сблизиться с пробуждающейся болгарской беднотой. Ему все время мерещился шепот: «Убийца, убийца». Поэтому он сам сторонился людей. Но молодежь истолковывала его поступок иначе.

— И чего ты все боишься? Ты совершил не уголовное убийство, а политическое! Это только делает тебе честь!

И в скором времени Флоро примкнул к тем, кто выступал против монархии и богатеев. Однажды вечером его привели в коммунистический клуб. Флоро не раз слышал шум голосов и песни в этом клубе, но войти не решался.

— Флоро, хочешь к нам? — с улыбкой спросил его молодой сельский учитель.

Флоро с радостью принял приглашение и не уходил из клуба до утра. Клуб стал для него родным домом, какого у него не было ни в Румынии, ни здесь. На родине он жил в лачуге и питался подачками и объедками с барского стола. А здесь, в клубе, он мог делиться самыми сокровенными своими мыслями и чувствами.

Заговорили о предстоящем вооруженном захвате власти. Цвятко Румын, живший, как и все пришельцы, тихо, днем по-прежнему работал грузчиком, а по ночам ходил на собрания. А когда грянули выстрелы, не дал удрать хозяину, ставшему после 9 июня кметом. Шипро[21] уже уселся в фаэтон, и Флоро, рискуя быть растоптанным, бросился на коней. Кмет соскочил с облучка и вскинул винтовку, но Флоро опередил его и повалил навзничь. Была полночь, и, как тогда, на той стороне Дуная, никто ничего не видел. Флоро поднял винтовку, сел в фаэтон и помчался к общинному управлению. Там уже реял красный флаг.

— Так будет и у нас, Флоро! — сказал учитель, и Румын, стоя в фаэтоне, поехал к Дунаю. Из воды встало солнце. Он поднял винтовку и выстрелил в направлении темных верб.

— Так будет и у нас! — крикнул он.

В течение трех дней, пока его товарищи занимались реорганизацией власти в селе, Флоро, пылая от возбуждения, забирал с мельницы убитого Шипро муку и зерно и на подводах перевозил в общинное управление. Потом, выпрямившись под красным флагом, сказал собравшейся бедноте:

— А ну-ка, люди, берите! Все это ваше!

Крестьяне не решались брать.

— Не бойтесь. Мы со всеми, с кем надо было, рассчитались. Из могилы не выберутся!

Крестьяне поняли его намек: до них дошел слух, что Флоро убил Шипро — так крестьяне в насмешку называли кмета. Мельник и его сын откармливали на мельнице свиней и торговали ими.

Флоро голодал всю свою жизнь и поэтому в первую очередь с величайшим наслаждением стал раздавать мясные запасы хозяина — пусть у каждой семьи к рождеству будет жаркое. Поборов в себе страх, крестьяне накинулись и на остальное — муку, сахар, соль, брынзу.

— Распишись!

Туйко, сидя у входа только что созданной кооперации, записывал в блокнот, кто что берет.

Покончив с раздачей продуктов, Флоро повел крестьян по домам богатеев. Крестьяне схватили не успевших удрать богачей, связали им руки и затолкали в подвал.

— Да что их держать здесь, этих боровов! — говорил Флоро на собрании в общине. — Надо осудить их поскорее. Давайте выведем всех их на площадь, и пусть народ вынесет свой приговор.

Учитель и кассир с удивлением смотрели на Флоро. Ведь еще вчера он был таким робким, словно стреноженная лошадь.

— Погоди, не спеши, они нам сейчас не мешают.

— До каких же пор их держать?!

Он кричал, и все дивились происшедшей в нем перемене. Желто-бурый загар сошел с его лица. Флоро перечислял все злодейства каждого из сельских мироедов, говорил о грабежах и поджогах, о залитых слезами домах, о земле, отнятой у сирот в войну. Как чужеземец, Флоро в течение долгих лет держался замкнуто, не осмеливался поднять голос. Но за эти годы успел узнать все о каждом богатее и теперь выступал в роли народного обвинителя:

— Надо их прикончить, а то снова поднимут головы!

Но сельские руководители не обратили внимания на его предложение.

Флоро составил план распределения земли. Еще когда он батрачил на родине, ему в голову приходила мысль: а не может ли статься так, чтобы они, батраки, отрезали и себе по наделу этой жирной земли? Не может ли случиться, что они выберутся из трущоб, в которых и скоту-то не жизнь? Заживут в домах помещиков, у которых скоту жилось лучше, чем им — батракам.

И вот этот день настал. Флоро быстро нашел общий язык с беднотой, с обитателями тростниковых хижин. Сговорился с каждым, какую землю ему выделить, в какой из домов поселить. И с готовым планом привел людей в общинное управление.

— Мы пришли за землей богатеев!

— Раздадим ее, Цвятко! — ответил ему Туйко.

— Слышь, Туйко, как бы не вышло, как после переворота девятого июня, — раздались голоса.

Перед падением правительства Стамболийского был издан закон о наделе бедняков землей. Некоторые тогда захватили себе участки, но Флоро земли не дали — ведь он был чужеземцем. Для Флоро это обернулось к лучшему: после 9 июня заговорщики вернули землю прежним хозяевам, а тем, кто взял землю, досталось на орехи.

— Не бойтесь! Тогда вы — земледельцы — были одни, а теперь мы — коммунисты — с вами. Пушкой нас не собьешь!

— Хорошо, Флоро! Так тому и быть! — сказал учитель. — Но сейчас мы от имени рабоче-крестьянской власти объявляем мобилизацию. Все, кто может носить оружие, пойдут с нами освобождать город. А потом и эту программу выполним: каждый получит то, что ему положено. Не будет больше бедных и богатых. Заживем по-братски.

Флоро вместе с другими селянами стал в ряды повстанцев. Вооружились кто чем мог — старыми ружьями, пистолетами, топорами и вилами. Под красным знаменем отряд двинулся вдоль реки к городу.

А город встретил повстанцев пушками. Снаряды косили людей, как тростник. Вражеские пулеметы преградили дорогу повстанцам, хлынувшим к городу с разных сторон. Приступ, еще приступ, но безоружным повстанцам было не под силу преодолеть бешеный огонь карателей. Восстание потерпело неудачу. Повстанцы отступили. Палачи залили страну кровью.

В Цибрицу хлынули солдаты. Они выпустили арестованных кулаков. И «боровы», как и опасался Флоро, воспрянули духом, стали еще злее и кровожаднее. Они выдали карателям учителя, кассира из кооператива, Флоро и других жителей села. Арестованных связали, вывели на берег большой реки.

— Вот он, что без отечества! — Сын Шипро ударил Флоро ногой в живот. — Бросил родину и пришел сюда наших баламутить. Изменник! Дайте его мне, шкуру с него сдеру, как с ягненка! Бросайте его в воду, пусть налакается дунайского вина вволю!

Прогремела пулеметная очередь. Будто не кровью, а молодым, не перебродившим вином залило тела арестованных, и они разом упали с крутого берега.

Река понесла трупы. На быстрине один из них отделился и, словно живой человек, поплыл к родному берегу. Это было тело Флоро. Другие трупы вода выталкивала на мель, а этот властно понесла вперед. Волны заботливо держали его на поверхности. Словно невидимые лодочники, они передавали тело Флоро друг другу, пока наконец не приблизилась родная земля. Берег, с которого он когда-то убежал, словно стал более пологим, и вода вынесла труп в лощинку, вокруг которой росли вербы. Так Флоро попал в объятия матери-родины.