Огонь подобный солнцу

Глава 16

— Просыпайся же! Сегодня Вербное воскресенье.

— Ну и что?

— Ну и что? Как ты можешь задавать такой вопрос?! Пора в церковь.

— А я уже больше не католик.

— Все равно надо. Бог нужен даже евреям.

Забравшись поглубже в постель, он погладил пальцем по ее животу.

— А я и не еврей. Плевать и на тех, и на других.

Она перекрестилась, ее соски качнулись.

— Пойдем внимать Господу!

Дневной свет серой амброй проникал сквозь высокие окна собора.

— Мудрость великолепна и неувядаема, — нараспев говорил священник. — Она легко постигается теми, кто любит ее, ее легко найти тем, кто ищет ее. — На алтарь падал холодный бледно-лиловый свет. Сидя на жесткой скамье, Коэн все время менял позу — колено болело. — Встающий с зарей будет вознагражден, ибо он найдет мудрость у ворот дома своего. Но мудро ли то, — продолжал свою проповедь священник, — что женщины, оставляя детей одних дома, уходят на работу? Мудрость ли то, что молодежь шатается по улицам допоздна, одурманивая себя наркотиками, прелюбодействует, насмехаясь над родителями и над церковью? Жизнь в грехе, порнография, проституция, начинаясь с дома, заканчивается на улице!

— Как ты можешь слушать эту чушь? — Коэн толкнул Марию.

— Тише!

Во время причастия она встала и схватила его за руку.

— Пойдем!

— Иди, — хмыкнул он, — а я еще не исповедовался.

— Господу известны твои грехи.

— А мне — его.

Однако он послушался ее, сам не зная почему, и пошел рядом с ней по проходу, склонив голову, расслабленно опустив скрещенные руки, стараясь подавить в себе до боли знакомое чувство близившегося конца. Успокаивающие звуки органа, высокое нежное пение детского хора, тихая вереница прихожан, приближавшийся монотонный голос священника: «Le Corps de Dieu… Le Corps de Dieu» — все оказывало какое-то гипнотическое действие, словно увлекая его в давно знакомые ощущения, в почти забытое состояние безразличия. «Смерть, которую я избежал, казалась неизбежной. Невероятно». Он оказался перед священником.

Тот поднес ему кусочек хлеба: тело Господне.

— Аминь.

Он почувствовал, как корочка размякла во рту, и прихрамывая медленно отошел. Свет вокруг него стал ярче, к глазам подступили слезы. Он видел перед собой черные блестящие волосы Марии и шел за ней по проходу. «Как долго я был мертв. И как хорошо быть живым. Сейчас, в этот момент — хоть потом я буду отрицать, — я верю, что это тело Господне, что это Бог, это Он. Как бы там ни было. Несмотря ни на что».

Он тихо прошел вдоль скамьи вслед за Марией. Голова ее была опущена, руки прижаты к груди. «О чем бы ты ни молила, Мария, я молюсь за то же. Молю Бога, Иегову, чтобы он взял тебя под свое покровительство и заботу, чтобы защитил тебя, сестра милосердия. Хранил тебя и заботился о тебе».

Они вышли из собора. Мария сжала его руку.

— Не вини Господа.

— За что — за весь этот бред о грехе и порнографии? За то, что этот священник распинался о сексе в то время, как наш мир — на грани самоуничтожения?

— Silencio, mi calentorro! Бог не отвечает за каждого глупого священника. Бог не имеет ничего общего с церковью.

— Зачем же тогда туда ходить?

— Чтобы побыть с Господом, получить от него пищу.

Он поцеловал ее в лоб, и вдохнул естественный запах ее волос.

— Меня Господь оставляет голодным.

— Это потому, что ты живешь, не заботясь о душе, о духовной жизни. А именно от нее возникает желание общаться с Богом! — Взяв его под руку, она увела его от собора. — Сегодня, mi calentorro, я бы хотела оказаться в Андалузии, там так много всего для души.

— Я бы тоже, хотя ни разу там не был.

— О! Это горы с острыми, как львиные зубы, вершинами, высоко вознесшиеся скалы, море, морской ветер. Голубые горы, голубое небо. А солнце такое яркое, что даже оливки кажутся голубыми. Как мне хочется сейчас в горы. Здесь есть какие-то неподалеку. Поедешь со мной? Мы возьмем Léon’s bagnole.

Через полчаса они уже были за городом. У Экса они повернули на восток к подножиям Мон-Сен-Виктуара. Вдоль дороги мелькали голые камни и низкорослые сосны.

— Солнце у меня в крови, — сказала она. — Горы приближают меня к нему, и мне хорошо.

— А так тебе плохо?

— Отчасти — да. Как и большинству людей. Смотри — вон там на вершине горы крест.

Он усмехнулся:

— Знаешь, сегодня я впервые за долгое время побывал в церкви.

— Это нехорошо, mi calentorro, надо ходить каждый день или хоть раз в неделю.

— Если Бог и есть, то я не думаю, что Он вообще нас замечает.

— Ты слишком хочешь быть заметным. Мы должны благодарить Господа лишь за то, что живем. Он ничем нам не обязан и не должен замечать нас. — Она похлопала его по ноге. — Бог создает нас, чтобы распространить свою жизнь, чтобы в нем жили миллиарды наших маленьких жизней, расширяя его собственную. Если мы не живем полной и глубокой жизнью, насколько это в наших силах, неудивительно, что Ему становится скучно и Он забывает про нас!

— Для проститутки, Мария, ты слишком много философствуешь.

— Escucha, mi calentorro — порой в хорошем публичном доме святого больше, чем в самых величественных храмах мира!

Они остановились перед запрудой, в ряби ее бледной синевы отражалась белая гора. Она повесила сумку с едой через плечо.

— Скорей! Я ждать не буду.

Серебристая гора поблескивала от жары, воздух светился вокруг нее, как ореол. Среди фарфоровых вершин парил ястреб. Она бежала впереди среди зеленых дубов, диких груш и сосен, через поля пунцовых маков, красных и желтых буквиц, потом села, запыхавшись, в тени развесистого боярышника, вцепившегося корнями в окаменелую землю.

— Qu’est-ce que c’est, les Brigades Mobiles?

Коэн прочел надпись на расщепленной дощечке, прибитой к дубу:

— Я не знаю. На ней написано, что охота запрещена; наверное, какими-то отрядами Национальной гвардии.

— Плевать на них с их пушками. Вот мята. Понюхай. Как похоже на Андалузию!

— Все красивое похоже на Андалузию? — Коэн потрогал тонкий лиловый чертополох.

Она вскочила.

— Поймай меня, если сможешь.

Ржавый крест на вершине горы вздрагивал от ветра. Он возвышался над волнистой зеленью гор и их белыми вершинами. Ветер налетал на Коэна и Марию, хватал их за рукава и трепал волосы. Они пошли на восток вдоль горного хребта, который поднимался известняковыми складками, похожими на белый позвоночник какого-то доисторического животного, к небольшой впадине, уютно расположившейся над белыми ребрами скал. Темные островки лепились на крутом горном склоне, поросшем далеко внизу дубами и соснами, а еще ниже, в котловинах, — были усыпаны белевшими валунами.

Она села, скрестив ноги. Прислонившись спиной к скале, Мария открыла сумку.

— Я думала о твоем будущем.

— Так значит, у меня оно есть?

Она передала ему вино.

— Как твоя рана?

— Уже не так болит.

— Как быстро у тебя все заживает.

— Мне хорошо эти последние несколько дней.

— Странный ты, calentorro. Свалился откуда-то из космоса, не хочешь делиться своим прошлым. И завтра уходишь.

— А мое будущее?

— Здесь ты был бы в безопасности.

— Горы никогда не бывают безопасными. — Он вздрогнул, услышав, как внизу, в каньонах, словно беспорядочный фейерверк, раздались хлопки винтовочных выстрелов. — Это наверняка Les Brigades Mobiles. — Он прислонился к скале. — Учебные стрельбы.

— В Марселе тебе было бы безопасно. Ты мог бы переправлять наркотики для Леона, познакомиться с девочками или мальчиками на Cote d’ Azur, все, что угодно… Леон защищает все, что ему принадлежит. — Она отпила из бутылки немного вина и передала ему. Он прижался к ней, сидя спиной к скале. — Un sandwich pâté, — сказала она.

Смешно, как иногда самые простейшие слова вдруг обретают наибольший смысл: еда, женщина, солнце. Разреженный воздух подчеркивал вкус красного вина на языке.

— Но ты же не останешься.

Вытащив из кармана рубашки сигарету с марихуаной, она закурила и передала ему.

— Я мог бы когда-нибудь вернуться.

— Зачем же?

— Мне нравится здесь. Мне нравишься ты. — Он растянулся на тепловатой беловатой земле рядом с ней, вдыхая запах ее голубой хлопчатобумажной рубашки. Он поцеловал ее в шею у расстегнутого воротника.

— Американцы все такие примитивные? — Она поводила подбородком по его щеке. — Я бы могла там разбогатеть. — Она нежно поцеловала его и отодвинулась. — Неудобно. — Повернувшись на бок, она скользнула пальцами под его рубашку, подняла ее, обнажив его грудь, и поцеловала. — Твоя рана действительно лучше.

Наслаждаясь его поцелуем, она нежно водила языком по его зубам, под губой, он чувствовал ее ногти на шее. Когда он расстегнул ее блузку, она откинулась назад и легла на свои черные волосы, щуря глаза от солнца.

— Ты вернешься?

— На Сен-Виктуар?

— Не дразни меня.

В лучах солнца и от яркого, словно фаянсового неба ее выгибавшееся тело было нежно-белым. Запах примятых кустов и известняковой пыли сливался в его ноздрях с исходившим от нее ароматом жасмина и мускуса. Он бесконечно погружался в нее, ощущая на себе ее тесные горячие объятия, ее ноги, крепко обхватившие его.

— Dios, — стонала она. — Dios mío. — Ее голова металась в белой, как мел, пыли.

Потом они сидели, прислонившись друг к другу и глядя на громоздившиеся скалы и зеленые кряжи. Она отпила из бутылки, капли красного вина упали ей между ног рядом с черными завитками.

— Sangre de Toro, — сказал он, вытирая их своим пальцем.

— Buena suerte, — сказала она. — Пролитая кровь быка во время корриды — хороший знак.

Лобо поднялся и заскулил рядом с ними. Коэн машинально потрепал его по жесткой шерсти. Все, казалось, встало на свои места. Окружавший их пейзаж — смесь синевы, изумрудной зелени, аквамарина и известняка — казался спокойным и безопасным. «Да, мне действительно жаль уезжать».

— Как же любовь все меняет, — сказал он.

Она вздохнула, ее грудь коснулась его локтя. «Я буду любить ее всегда, — подумал он, — такую, какая она есть. Любовь — не романтика. Важно любить, а не быть любимым, это дар, который мы обретаем, отдавая». Прохладный ветерок, играя ее волосами, щекотал ими его щеку и, словно совершая обряд, купал их наготу в аромате тимьяна и можжевельника. В далекой зеленой долине замок с красной крышей будто покачивался в жарком воздухе. С одной из скал внизу стремительно взлетели ласточки и со щебетом пронеслись мимо. Лобо заскулил.

— Ему хочется поиграть, — сказала она.

Коэн вытащил острый яркий камешек, который упирался ему в колено. Он был цвета морской волны и походил на лужицу затвердевшей краски, в которой отражалось миниатюрное солнце.

— Словно солнце далеко-далеко. — Он показал ей крошечное отражение.

— Но солнце и правда далеко, — сказала она.

— Это не здешний камень.

— Это el jade. Я не знаю, как это по-французски.

— Так же. — Она дернулась вперед, чтобы подхватить камешек, когда он выскользнул у него из пальцев. Вдруг ее голова взорвалась, обрызгивая его кровью и мозгами, тело рухнуло на него. Вторая пуля щелкнула над его головой и, пронзительно жужжа, как шершень, отлетела к горе.

— Господи! — закричал он, прижимая ее. — Господи!

По его лицу и рукам лилась кровь. От следующей пули белые осколки полетели ему в глаза. Он переполз через ее тело и подполз к краю впадины. Перед его глазами кружилась разможженная голова Марии. Камни со стуком покатились вниз по склону. Вокруг нее с рычанием ползал Лобо.

Он прыгнул вниз, рассекая воздух голыми ногами, скользя по скале, пока пальцы ног не застряли в какой-то расщелине. Внизу была пустота. Он ухватился за торчавший из скалы куст. Темно-коричневая кора сползала, обнажая желтые, как ящерицы, ветки. «Господи! Останови это, Господи!»

Пульс гулко стучал в висках. Отпустив куст, он стал карабкаться по уступу, рукой вслепую пытался нащупать над головой, за что можно было ухватиться. Уступ заканчивался вертикальной трещиной. Футов через десять он продолжался, уходя из виду за изгибом скалы. Коэн ничего не видел, рукой он вытер с глаз кровь и слезы.

Послышалось рычание Лобо. Глянув вверх, он потерял опору: скала пошатнулась. Он вцепился ногтями в едва ощутимую выемку и посмотрел вниз: он висел на выступе скалы, обрывавшемся под его голыми ногами.

Камни с треском посыпались по отвесному склону вниз и справа. Попятившись назад к кусту, он бросился к трещине, но остановился у самого ее края. Камешки, уменьшаясь, стремительно улетали и терялись в гулкой пустоте. Он бросился через трещину, не обращая внимания на пустоту внизу и не ощущая острых ударов отскакивавших от уступа камней по его голым ногам. Опять прогремел выстрел. Нога сорвалась с уступа, но ему кое-как удалось уцепиться пальцами. Уступ крошился точно пирог, падавшие куски били его по колену. Мимо головы просвистела пуля. Под ногами — ничего, рука цепляется за камни. Ему удалось нащупать какую-то зазубрину, он подтянулся, потом — еще две, он продвинулся дальше, царапая ноги о скалу. Во впадине раздался чей-то крик и рычание Лобо. Последовал выстрел уже из другой винтовки. Лобо взвизгнул. Болтаясь в пустоте, Коэн, перебирая руками, продвигался по уступу. Уступ становился шире, кончики пальцев больше не натыкались на скалу.

Очередная пуля едва не задела голову. Подтянувшись на уступ, он нырнул за выступавшую часть скалы. Нависавший скат в виде желоба преграждал ему путь, ниже — пустота. Весь скат был в бороздках от воды, в трещинах по краям росла трава. За ним скала была отвесной и гладкой. Сверху и снизу доносились голоса. Под нависшей скалой было темно. Они занимались любовью; у нее не было головы…

Он сделал шаг в пустоту желоба. Левая нога коснулась мокрого камня на противоположной стороне желоба. Изогнувшись, он перенес туда и левую руку. Не отрывая правой ноги от уступа, он подвинул ее к краю, постепенно перенося тяжесть тела на левую руку, упиравшуюся в скользкую дальнюю стену желоба. Нащупав опору в ближней мокрой стене правой рукой, он спустил в желоб правую ногу и повис, развернувшись лицом к пропасти, упираясь руками и пальцами ног в скользкую вертикальную скалу.

Голоса гремели, отражаясь от гор. Не обращая на них внимания, он стал осторожно, прижимаясь спиной к скале, подниматься вверх по желобу, поочередно упираясь руками и ногами. Мокрая скала пахла гнилью и поблескивала водорослями. Ноги дрожали. Шаги приближались с обеих сторон. Он стал карабкаться быстрее и, соскользнув вниз, уперся в каменные стены. Он опять оказался там, откуда начал подъем, ободранные ступни и ладони казались ватными. Дрожь в коленях не унималась.

Подножия гор в тысяче футов под ним закачались и поплыли. Шаги остановились у трещины на выступе и за скалой с желобом.

— Ist er abgestürzt? — донесся крик.

— Vielleicht, — ответил ему другой снизу.

Выступ был рядом. Он сжался в желоб, ноги еле держались, затылком он почти касался какой-то дыры. Он взглянул на крохотные кряжи в тысяче футов внизу. «Много о чем передумаю, до того как разобьюсь».

Развернувшись, он попытался ухватиться за скользкую скалу, но пальцы соскальзывали. Цепляясь ногтями, он все-таки ухватился за край сначала одной рукой, затем — другой и, подтянувшись, наконец влез в дыру. Сквозь желоб со скользкими каменными стенами и, казалось, бескрайнюю пустую бездну ему была видна крошечная панорама лежащих внизу лесов и гор.

С уступа время от времени раздавался чей-то голос. Он отвечал на вопросы, доносившиеся снизу. Он прополз еще немного вверх по дыре и, свернувшись калачиком, дрожа, устроился в трещине холодного, как лед, камня, положив голову на руки. Его щека была мокрой от кислой известковой воды. «Бог мой, — простонал он. — Что я такого сделал?»

Голоса то стихали, то возвращались и удалялись вновь. Ветер усиливался, он шелестел в листве далеких деревьев, в нависшей над желобом траве. Солнце скатывалось к горам, окрашивая их склоны красно-коричневым, а вершины — красным цветом.