Охота на либерею

Глава 8 ЦАРСКАЯ ЛИБЕРЕЯ

Москва, зима — начало весны 1572 года

Служба Егоркина у Ивана Трофимовича Челяднина оказалась несложной. То сбегать да передать кому-то распоряжение, то отнести куда-нибудь свиток, исписанный чётким уставом[61] или беглым полууставом. А то и просто помочь писарям прибраться в помещении приказа.

Поскольку разносить письма пешком — занятие долгое, велел Челяднин Егорке обучиться верховой езде. С тех пор, когда рука немного зажила, почти каждый день скакал тот на коне под присмотром кого-нибудь из охранявших кремль стрельцов. А вскоре и присмотра не понадобилось, потому что научился Егорка держаться в седле уверенно и даже загордился: вон он какой ловкий наездник! Правда, сам понимал, что против опытных всадников его умение — пшик, мелочь, и неизвестно ещё, сумеет ли он выдержать долгий конный переход. Хотя что там "неизвестно"! Конечно, известно, что не сумеет.

Егорка ежедневно ходил к Данилу, чтобы тот смотрел, как сращивается перелом. Ожог зажил быстро, а вот кость болела уже больше месяца. Хотя лубки лекарь ему уже снял, но руку нагружать не велел, даже сам подошёл к окольничему — попросить за Егорку. Иван Трофимович кивнул в ответ, и ничего тяжелее писем да веника тот не поднимал. Даже на коне наловчился скакать, держа поводья одной, здоровой, рукой.

Жил теперь он совсем рядом с царскими палатами, только вход не через красное крыльцо, а другой, незаметный, сбоку. В одной каморке с ним жил Глеб, старший писец Земского приказа. Раньше у него был свой дом в Стрелецкой слободе в Заречье[62], да сгорел вместе со всей Москвой, а семья погибла в пожаре. Вот окольничий и позволил ему жить в кремле, пока дом не отстроит. Был Глеб человеком умным, знал несколько языков, и Иван Трофимович очень его ценил.

Однажды вечером Глеб вернулся из приказа с небольшим свитком под мышкой. Устроился у окошка, развернул пергамент и стал читать. Когда стемнело, запалил лучину и дальше читал при её свете, пощипывая русую бороду с недавно появившейся сединой. Егорка, лёжа на своей скамье, долго наблюдал за ним, не решаясь спросить, но в конце концов не выдержал:

— Глеб, а ты что там читаешь?

Тот не торопясь повернул к нему голову:

— Сочинения эллина Полибия о древней истории.

И снова углубился в чтение. Егорка помолчал немного и снова спросил:

— Интересно?

— Интересно, — не поворачиваясь, ответил Глеб и намотал прочитанный кусок пергамента на палку.

— А что там интересно?

Глеб отложил пергамент и повернулся к Егорке:

— Ну, давай спрашивай, что хотел. На все вопросы отвечу, только потом не отвлекай.

Егорка почесал затылок:

— У меня вопросов много. Сразу все говорить?

— Сразу, — подтвердил Глеб.

— Ну, сначала, расскажи, кто такой Полибий. Где он жил и когда. И в какой стране, и кто тогда страной правил…

— И почём в той стране лыко для лаптей? — усмехнувшись, вставил Глеб.

Но Егорку было уже не остановить.

— И какие ещё греки про стародавние времена писали, и латинцы тоже. Да и немцы, и испанцы, и турки, и…

— Демоны-песиголовцы, — снова подковырнул его Глеб.

— А такие есть? — удивился Егорка.

Глеб только вздохнул в ответ.

— И ещё я хочу знать, почему зимой холодно и дни короче, чем летом, и где край земли, и научиться говорить, как и ты, по-польски, по-татарски и по-немецки, и ещё…

— Довольно, довольно, — сказал Глеб, — ну ты и размахнулся. Тут одним днём или даже годом не отделаешься. Чтобы это изучить, много сил да времени потратить надо.

— Да я всегда… — начал было Егорка, но Глеб не стал его слушать.

— Если хочешь, сейчас и начнём. Согласен?

— Да.

— Хорошо. Учением будем заниматься по вечерам. Лучины нащепи, чтобы не в потёмках сидеть. А я уж помогу тебе, чем смогу.

— Согласен, согласен, — радостно вскрикнул Егорка.

— Если согласен, то помолчи и, когда хочешь что-то сказать, спроси разрешения. Понял?

Егорка, плотно сжав губы, закивал. Глеб недовольно поморщился:

— Сейчас мог бы и словами сказать, если я спрашиваю.

— Понял, что надо спрашивать разрешения.

— Ну тогда слушай ответы. Сначала про то, где находится край земли. Ты в снежки играть любишь?

— Играю, конечно, — сказал Егорка, — только сейчас недосуг.

— Вот и представь, какой снежок — круглый. Представил?

— Да.

— И земля наша такая же круглая. Понятно?

— Непонятно. А откуда ты знаешь?

— Об этом говорили ещё древние эллинские мудрецы, но им мало кто верил. Но истина в конце концов победила. Полвека назад португалец на службе у испанского короля на пяти кораблях отплыл из своей отчизны на запад, и всё время плыл в этом направлении. Три года длилось путешествие, моряки испытывали всякие лишения, а сам начальник погиб в далёких морях от рук туземцев. Но самое главное, Егор, это то, что всё время плывя на запад, они вернулись обратно в Испанию с востока! Вот это и подтверждает учение древних эллинов. Поэтому на твой вопрос про край земли я могу ответить, что края у неё не существует. Ясно?

— Ясно.

— А ещё тебе надо научиться читать и писать.

— Я согласен, — радостно сказал Егорка, — сейчас начнём?

— Сейчас ты будешь спать, — ответил Глеб, — а начнём завтра.

Он свернул свиток и убрал его в сумку, в которой носил всякие принадлежности для письма. Потом задул лучину, лёг на лавку и вскоре захрапел. А Егорка долго ещё лежал, не смыкая глаз. Он представлял, как пять кораблей плывут по безбрежному океану и борются с непогодой. Правда, все корабли были похожи на лодку, на которой перевозили у их села путников на другой берег Оки. Разве что с парусами. И течение морское всё усиливается, усиливается, и вот уже корабли не слушаются опытных кормчих, устремляются вперёд и падают с края земли вслед за океанскими водами куда-то вниз. Последнее, что слышно, — это вопль героического то ли португальца, то ли испанца: "Врали всё древние эллины, у земли есть край!" И только крики чаек вслед.

Кто-то тронул его за плечо:

— Эй, вставай!

Егорка открыл глаза. Уже наступило утро, за окном занимался медленный серый рассвет.

— Пошли в поварню, а то без завтрака останемся.

В тот день он не мог дождаться, когда же настанет вечер и они сядут с Глебом за обучение грамоте. Егорка загодя настрогал толстый пучок лучины. А вечером, когда уже стемнело, Глеб появился в каморке с книгой. Усадил Егорку рядом с собой и спросил:

— Знаешь, что это такое?

— Знаю. Книга.

— Это, Егор, первая книга, напечатанная на Руси. Повествует она о деяниях святых апостолов. По ней ты и будешь учиться.

— А напечатанная — это как?

— Это значит, что её не писцы писали, а печатали на Печатном дворе. Видел у Ивана Трофимовича гербовую печать?

— Видел. На ней орёл двуглавый.

— Мастер вырезал печать, её намазывают краской и прикладывают к бумаге — получается оттиск. Так и с этой книгой. Сначала все буковки отливают из свинца, потом складывают из них слова, смазывают краской и прикладывают к ним лист бумаги. Вот так печатная книга и получается.

— Долго это всё, наверно.

— Сначала долго, пока буковки в слова не сложишь. А потом можно много книг напечатать, пока писец только одну перепишет.

— Глеб, покажи мне буквы.

— Вот, смотри. Видишь, большая буква? Она называется "покой". За ней поменьше — "есть". Читаем вместе — пе…

Егорка смотрел в книгу и не видел там никакого "покоя", ни "есть". Все буквы сливались перед глазами в один большой замысловатый узор. Он даже зевнул от разочарования, что ничего не понимает. Потом Глеб показывал другие буквы — твёрдо, глаголь, живете и остальные. Только Егорка мало что понял. Вот зачем, скажите, буквы такими похожими по начертанию придумывать? Поди ж разбери, где там ер, а где — ерь[63]? А есть ещё ять — тоже не сразу отличишь. Учение затянулось допоздна, но толку от него не было никакого. В конце концов Глеб взглянул на него озабоченно:

— Вижу, начинать надо не с книги. Завтра будешь по буковке азбуку учить. И писать сразу. А сейчас живо спать. Голова должна быть свежей каждый день, а для этого нужен крепкий сон.

На следующий день Глеб, вернувшись со службы, принёс покрытую воском дощечку и деревянную палочку, острую с одного конца и закруглённую с другого.

— Держи, Егор.

— Что это?

— Вощёная дощечка. Смотри.

Он провёл острым концом палочки по воску. На нём осталась прямая линия. Затем добавил к ней ещё две:

— Вот, видишь? Это буква "покой". А если неправильно напишешь, то переворачиваешь стилос и затираешь ошибку.

И он тупым концом стёр "покой" с дощечки.

— Как это называется? Стилос?

— Так древние эллины называли, а наше пращуры говорили — "писало".

— А эллины тоже на табличках писать учились?

— Не только учились, они и письма писали на них и сделки заключали.

— Так ведь воск тает. Да и зацепишь случайно табличкой за что-нибудь, и нет написанного.

— Они их хорошо хранили. А эллинские мудрецы записывали свои мысли на восковую табличку, поправляли, если видели ошибки, и только потом переписывали на пергамент. Бумаги эллины не знали.

Он щёлкнул Егорку по носу:

— Вопросов пока не задавать. Вот научишься читать, сам про всё узнаешь.

Глеб стал быстро рисовать на дощечке буквы:

— Смотри, вот это аз, это буки, веди, глаголь.

— Я же не успеваю запоминать! — взмолился Егорка.

Писарь щёлкнул его по макушке:

— Захочешь научиться — запомнишь!..

С этого дня они занимались каждый вечер. Вскоре для Егорки книги и рукописи уже не казались сборищем непонятных значков. Он научился разбирать написанное и напечатанное, и даже сам кое-что карябал на вощёной табличке. Глеб, видя, что его ученик уже умеет различать буквы, только сказал:

— Вот и умница. А дальше давай сам. А то мне недосуг, больно уж дел много.

Егорка и не возражал. Оказывается, это так приятно — самому узнавать что-то новое, да ещё от человека, который жил много лет назад. Ну и пусть, что лишь со страниц книги или из пергаментного свитка. Если человек посчитал нужным записать свои размышления, может, они того стоят?

Иван Трофимович, узнав, что Егорка учится читать, обрадовался и сразу же взялся проверять, насколько хорошо тот освоил грамоту. Правда, потом, разочаровавшись, дал ему подзатыльник и велел уделять обучению больше времени.

Егорка подлез было к Глебу с просьбой обучить его греческому и немецкому языку, но тот тоже дал ему подзатыльник и сказал:

— Брысь. Сначала одно дело закончи, потом за другое берись.

Он притащил откуда-то толстую книгу и сунул Егорке:

— На вот, почитай, откуда есть пошла русская земля. Как освоишь, спрошу. Потом будем дальше заниматься.

Егорка осторожно открыл ветхую книгу. С трудом складывая буквы в слова, прочёл: "По потопе трое сыновей Ноя разделили землю — Сим, Хам, Иафет. И достался восток Симу: Персия, Бактрия, даже и до Индии в долготу, а в ширину до Ринокорура, то есть от востока и до юга, и Сирия, и Мидия до реки Евфрат, Вавилон, Кордуна, ассирияне, Месопотамия, Аравия Старейшая, Елимаис, Инди, Аравия Сильная, Колия, Коммагена, вся Финикия[64]".

Он погрузился в книгу. Грамотой Егорка владел пока нетвёрдо, поэтому чтение занимало много времени. Окольничий, видя, что его помощник с утра до вечера сидит над книгой, никаких поручений ему не давал.

Через неделю Егорка перевернул последнюю страницу. С непривычки к чтению все эти древние Изяславы, Святополки и Всеволоды перемешались у него в голове. Как и дела их — злодейские и героические. Решив про себя, что потом, когда вся эта каша уляжется, надо будет ещё раз перечитать книгу, он отнёс её Глебу.

— Неси Ивану Трофимовичу, — сказал тот, — книга из царской либереи, ключи только у окольничего и есть.

Про царскую либерею Егорка слышал впервые. Что это за либерея такая? Относя книгу окольничему, он робко спросил:

— Иван Трофимович, а царская либерея… Что там?

Окольничий взял книгу, отложил в сторону и сказал:

— Что, готов постигать знания с утра до ночи? Похвально, похвально. Вот грамоту в полной мере освоишь, позволю брать и другие книги. А если ещё и язык какой выучишь — совсем хорошо. Знаешь что? Давай-ка ты для начала научишься говорить и читать по-гречески. Там ведь, в царской либерее-то, больше всего сочинений древних эллинов хранится. Может, посажу тебя за стол — будешь древнюю мудрость на русский язык перекладывать. Хочешь?

— Не знаю, — сказал Егорка.

— Значит, хочешь, — подвёл итог Иван Трофимович.

— Я же ещё русскую грамоту не всю освоил, — робко сказал Егорка, — а вдруг не получится?

И испуганно втянул голову в плечи — а ну окольничему ответ не понравится? Ещё, чего доброго, опять драться станет. Но тот сегодня был настроен благодушно. Встав из-за стола с толстой столешницей из хорошо оструганных сосновых досок и, воодушевляясь, он произнёс:

— Пусть только попробует не получиться! Чего мы с тобой тогда ждём, Егор? А? Вот прямо сейчас пойдём в хранилище вековых истин, и я сам тебе всё покажу и расскажу.

Он открыл стоящий в углу большой сундук. В нём оказалось несколько десятков факелов. Взяв один, открыл другой сундук, поменьше и, достав тяжеленную связку ключей, велел Егорке идти за собой. Спустившись вниз и не выходя из помещения приказа на крыльцо, он подошёл к малозаметной двери в углу. На ней висел большой замок, почти не тронутый ржавчиной. Иван Трофимович стал перебирать ключи, а найдя нужный, вставил в замочную скважину и повернул два раза. Замок он так и оставил в скобе, снова закрыв его на ключ.

— Ходят тут всякие. Упрут ещё. Лучше бы с собой взять, да тяжёл больно.

Он почему-то вдруг стал невероятно сварливыми, и даже голос его изменился. Теперь он казался каким-то скрипящим и вечно недовольным. От недавнего благодушия не осталось и следа. Как будто, ступив через порог, окольничий поменялся весь — с ног до головы. Иван Трофимович достал кресало и стал высекать огонь. Добыв его, запалил факел и поднял над головой.

Они спустились в подвал. Окольничий, который в правой руки нёс факел, а в левой — связку ключей, направился в самый угол, махнув рукой, чтобы Егорка шёл за ним. Вдоль стен стояли многоярусные напольные полки, на которых лежало что-то, плотно укутанное дерюгами. Егорка из любопытства попытался заглянуть под них, но окрик окольничего заставил его отказаться от этого намерения.

Там, в углу, в темноте скрывалась окованная толстыми полосами железа низенькая дубовая дверь с полукруглым верхом. В скобах висел большой замок вычурной формы. Егорка заинтересованно осмотрел его и даже ощупал. Кажется, изделие было иноземной работы.

— Куда руки тянешь? — сердито проскрипел окольничий. — Факел лучше держи.

Он сунул Егорки в руки палку с обильно просмоленной паклей на макушке. Из пламени падали вниз горящие капли.

— Свети сюда.

Егорка почтительно встал рядом, стараясь держать факел повьппе, чтобы замок был хорошо виден. Окольничий стал перебирать ключи, время от времени поглядывая на замочную скважину.

— Кажется, этот.

Он попытался засунуть ключ в скважину, но у него ничего не вышло. Тогда он снова стал перебирать связку, выбрал другой и повторил попытку. На это раз ключ вошёл легко, но так и застыл в одном положении — ни туда, ни сюда. Окольничий подёргал его, пытаясь повернуть сначала в одну, потом в другую сторону, бормоча себе под нос вполголоса:

— Ох уж эти мне заморские умельцы. Понапридумывают, а православный человек потом разбирайся в потёмках.

Следующая попытка также оказалась безрезультатной, и Иван Трофимович снова стал перебирать связку. Она была не просто большой, а огромной. Егорка прикинул, что не меньше тридцати ключей. Наконец нужный был найден, и со словами "как же я забыл — такая причудливая бородка" окольничий трижды со скрежетом провернул ключ. Потом поднял дужку замка и снял его со скобы. Вытащив ключ, протянул замок Егорке:

— На, носи с собой. Здесь оставлять не будем. Утащат ещё. Вещь дорогая, надёжная.

— Да кто его возьмёт, в подвале-то… — начал было Егорка. — Может, и его тоже закрыть, как тот, снаружи?

— Мало ли. А вдруг?

— Да и кому он без ключа нужен?

— Неси, — прикрикнул Иван Трофимович, — ишь, говорливый какой не по чину.

Егорка послушно взял замок в левую руку, обречённо при том вздохнув.

— А факел сюда давай. Первым пойду.

И он шагнул в скрывающуюся за дверью черноту. Егорка про себя считал шаги: зря, что ли, он счёт освоил! Да и кто его знает, может, пригодится. Говорил же Иван Трофимович как-то, что лишним никакое знание не бывает.

Ход постепенно снижался. Они вышли на развилку. "Двести пятнадцать шагов от входа", — про себя отметил Егорка. Окольничий, не останавливаясь, пошёл налево.

— Интересно, а с другой стороны что будет? — вслух произнёс Егорка и испугался.

Он не хотел это говорить, просто подумал, а слова как будто сами из головы выскочили.

— Что-что, — сварливо отозвался Иван Трофимович, — что надо, то и будет. Не твоего ума это дело. Радуйся, что царскую либерею увидишь.

Через несколько ходов влево наискосок отошёл ещё один ход. Но он был таким узким, что в него вряд ли кто-то протиснулся. Ну разве что если очень худенький. Его и не заметно сразу, особенно если идёшь вторым и факела в руках нет.

Как прикинул Егорка, они спустились уже довольно глубоко. Удивляло, что подземелье было сухим, как будто и не протекала неподалёку большая река. В самом деле — если рядом много воды, то вода должна быть и в земле, и в подземном воздухе. Но свод хода был сух — ни капельки на стенах, ни малейшей влаги.

Они шли по подземному ходу уже несколько минут, и Егорка даже удивлялся — как его сумели вырыть-то? Да тут одной земли надо столько наверх вытащить — гору насыпать можно! А каменный свод? Тоже небыстрая работа.

Внезапно Иван Трофимович остановился. Егорка, размышляя над сложностями, которые приходилось преодолевать строителям подземного хода, задумался и ткнулся лбом ему в спину. Окольничий ойкнул, от неожиданности чуть не выронив факел и зашипел:

— Ты что, совсем под ноги не смотришь, дубина?

Егорка виновато молчал. Иван Трофимович, пошипев ещё немного для порядка, спросил:

— Ключи-то хоть не потерял, недотёпа?

Егорка протянул связку.

— Держи. — Окольничий сунул ему в руки факел и повернулся к двери.

На этот раз долго возиться не пришлось. Очевидно, он уже вспомнил, какой ключ к какому замку подходит. Наконец, распахнув настежь дверь, шагнул в подземное хранилище, велев Егорке держать факел повыше. Они огляделись.

Помещение сначала казалось небольшим, и лишь потом Егорка разглядел, таким оно выглядело из-за того, что было почти полностью заставлено сундуками и завалено книгами и толстыми свитками, на округлых боках которых виднелись какие-то письмена.

— Вот оно, приданое царёвой бабки, — торжественно произнёс окольничий.

Он подошёл к ближайшему от дверей сундуку и ласково погладил его по крышке:

— Здесь хранятся сочинения великих эллинов. Ты знаешь, кто такие Пиндар, Аристофан, Полибий?

— Полибия знаю, — встрепенулся Егорка, услышав знакомое по разговору с Глебом имя.

— Конечно же, не знаешь, — не слушая его, сказал окольничий, — да откуда тебе их знать? Их даже из бояр вряд ли кто знает. Им бы всё больше на саблях рубиться, пьянствовать да людей губить. А книжную мудрость почитают уделом священников. Глупцы.

— Про Полибия мне Глеб рассказывал, — произнёс Егорка, — а Пиндара[65] Аристофаном[66] я не знаю.

— Были, были такие люди, — сказал Иван Трофимович, — жили они много веков назад, но память о себе оставили в этих свитках. Память на все времена.

— А что они там написали? — поинтересовался Егорка.

Но окольничий его не слушал:

— А в том сундуке — латиняне. Цицерон[67], Вергилий[68], Светоний[69].

Егорке казалось, что Иван Трофимович говорит не по-русски, настолько обильно его речь бьша пересыпана чужими, неизвестными именами. Но окольничий говорил о них с теплотой, как о близких родственниках.

— А вон там направо в углу семь сундуков — из Казанской добычи. Государь велел после взятия Казани собрать все книги и свитки, что уцелели при грабеже и отправить в Москву. Правда, с тех пор заняться ими было недосуг. Смотрел я как-то — там всё больше басурманским письмом написано. Но это ещё бы ничего, знающие люди в Москве есть. Но некоторые книги попадаются — и не разобрать, то ли каракули детские, то ли письмо неведомое.

— А зачем они нужны, если всё равно никто прочитать не может? — робко спросил Егорка. — Может, они и не нужны совсем?

Окольничий посмотрел на него, как поп на еретика:

— Не нужны? Да ты знаешь, за сколько тысяч вёрст отсюда находится земля, в которой они написаны? Думаешь, татары зря их у себя хранили? Нет, нужны они нам, нужны. И если сейчас никто не может прочитать, что здесь написано, значит, надо найти такого человека, который сможет. Эх, с этими набегами всё никак руки не доходят. Ну ничего, татар отобьём, поищу таких людей. Посланникам нашим скажу, пусть там, в басурманских землях, поспрашивают. Авось найдут кого. Конечно, найдут.

Егорка почтительно слушал своего наставника. Иван Трофимович замолчал, вздохнул и, открыв сундук с римскими свитками, стал в нём копаться. Достав несколько, удовлетворённо хмыкнул и сказал:

— Публий Корнелий Тацит[70]. Хорошо про германские нравы писал. И сейчас полезно почитать. Возьмусь на досуге. А ты на вот… — Окольничий покопался в сундуке. — Возьми русскую книгу, не так давно из Литвы привезена. И в грамоте поднатореешь, и новое узнаешь.

И он протянул Егорке увесистый фолиант в обложке из толстой кожи:

— Про устройство мира здесь, как учёные люди видят.

Видя, что факел скоро погаснет, а Егорка просто заскучал в подземелье, коротко бросил:

— Осознал, какие сокровища?

И, не дождавшись ответа, добавил разочарованно:

— Да откуда тебе… Тяму не хватает[71], мал ты да мудрости книжной не знаешь. Ничего, поумнеешь ещё. Пошли обратно. А то придётся в потёмках рыскать.