Охота на либерею

Глава 1 ДВА ИЕЗУИТА

Недалеко от Каргополя, поздняя осень 1571 года

— Стреляй! Стреляй! — кричал седок, бросая пустую аркебузу с дымящимся стволом в розвальни, где под грубой льняной дерюгой скрывалась большая куча какой-то поклажи. Возница сноровисто вытащил из-под мешка с сеном, который служил ему облучком, два заряженных пистолета и прицелился в ближайших разбойников, один из которых, схватив лошадь под уздцы, резко осадил её, не давая проезду. Ба-бах! Выстрелы прозвучали одновременно. Один из нападавших навзничь упал на снег, а второй, хватаясь за ногу, завопил и тоже повалился в сугроб. Чуть поодаль лежал без движенья третий, сражённый метким выстрелом из аркебузы.

Трое оставшихся нерешительно топтались в стороне. Возница достал из-за пазухи кистень[12] и пихнул локтем седока. Тот, опомнившись, извлёк откуда-то длинный кинжал и легко соскочил с саней на дорогу.

— Ну что, разбойнички, — насмешливо прищурясь, произнёс возница, — теперь вас трое против двоих. Что думаете-то?

Он сделал шаг в их сторону. Те, не ожидая, что выглядевшая лёгкой добыча внезапно окажется такой зубастой, непроизвольно подались назад. Возница вновь понимающе усмехнулся.

— Может, вы нас и одолеете. Да только и мы в вас дырок понаделаем. Добычу возьмёте, а выживете потом — зимнем в лесу-то, да израненные?

— Пожрать бы чего, — хмуро сказал один из разбойников.

Одет он был в драный армяк с полуоторванным правым рукавом и видавшую виды войлочную шапку. Глаза его внимательно, с прищуром смотрели на возницу, словно оценивая, в какой момент удобнее нанести внезапный удар. Похоже, именно он был предводителем разбойничьей ватаги. В руках он держал длинную пику, которую так и не успел применить.

— Попросили бы — может, я вам и так дал бы?

Разбойники угрюмо молчали. Возница, внимательно кося на них взглядом, подошёл к розвальням, гружённым какими-то мешками, и достал из котомки начатую ковригу.

— Вот, берите. И не разбойничайте больше. А то долго не проживёте.

С этими словами он кинул хлеб старшему. Тот бросил пику и обеими руками схватил ковригу.

— Бывайте, разбойнички.

Оглядываясь, возница и седок заняли свои места и тронулись дальше. Остановились, отъехав от места схватки не меньше, чем на версту.

— Теперь можно и игрушку наладить. Как считаешь, а?

— Не знаю, — ответил седок. Он не понял, о чём спросил его возница.

— Ещё вёрст пятнадцать ехать. Мало ли что.

Возница достал из-за пазухи небольшой непромокаемый кисет с порохом, из мешка с сеном — второй кисет, с пулями, и принялся привычно и сноровисто заряжать пистолеты. Потом засунул их под мешок и снова взял вожжи.

Дорога была укатанной, бойкой. Лошадь шла по плотному снегу рысцой.

— Зачем ты дал им хлеб? — спросил седок, недовольно хмурясь.

Возница взглянул на него сочувственно:

— Так понимать же надо.

— Что?

— Какие же это разбойнички? Мужики беглые, вот кто. В Ливонии война, на южных рубежах — война. Крымцы вон — Москву сожгли. Стольный град! Какие сёла татары или поляки с литвой не пограбили, с тех бояре три шкуры дерут. Всё на войну! Да чума ещё. Ну а человек — не каменный же. Каждому от Бога своя мера терпения отпущена. Одному хоть спину в клочья измочаль кнутом, он отлежится и снова за работу. А другой долго терпеть не станет. Боярину — вилы в живот, а сам — в лес разбойничать. Или на Дон. Как его за это винить?

Седок не отвечал. Возница покосился на него и продолжил:

— Ты их разглядел? Худющие, в рваньё одеты. Вряд ли зиму переживут. Озоруют, конечно, но не от хорошей же жизни. Я им хлебушка дал — и душа моя перед Богом чиста. А что там дальше будет — я им не пастух. Помог как умел — авось образумятся.

Он помолчал немного и, не видя поддержки, произнёс:

— Хотя если бы ты их первым не заметил и из пищали не пальнул, лежать бы нам с тобой сейчас в лесу под кусточком, снегом припорошенными. Весны дожидаться. Если, конечно, волки раньше не найдут. Благодарствую.

Было уже далеко за полдень. Северный день зимой короток. Ещё немного — и начнут сгущаться сумерки.

— Каргополь, вон! — внезапно сказал возница, улыбаясь и указывая кнутом на появившиеся вдали купола церквей. — Проскочили, слава Богу. Скоро в тепле будем.

— Хорошо. Езжай быстрее, голуупчик.

Теперь в речи седока слышался едва заметный акцент. Говоривший немного приглушал звонкие звуки и растягивал слова, как большинство жителей северогерманских земель. Но если бы не иноземная одежда, видневшаяся под тёплым тулупом, его легко можно было принять за русского. И в самом деле: мало ли кто как слова произносит. Может, у него просто зуб болит или язык от рождения такой — корявый?

Вскоре сани въезжали в городские ворота. Уже темнело, и стражники торопились запереть их на два толстенных лиственничных бруса. Возница направился к ближайшему постоялому двору, что находился совсем неподалёку от городской стены, и, оставив лошадь с санями у входа, коротко бросил:

— Посиди пока. Я пойду узнаю.

Немец согласно кивнул. За долгий путь от устья Двины он уже привык, что жители северных окраин Московии особой приветливостью не отличаются. Но и грубыми их назвать было бы неправильно. Скорее, суровый северный быт воспитал людей особого склада — немногословных и скупых на выражение чувств.

Через некоторое время возница появился вместе с хозяином постоялого двора. Слуги уже открывали ворота, и вскоре сани стояли в ограде, а распряжённую лошадь отвели в стойло и насыпали в ясли отборного овса.

— Пойдём, что ли, в избу, — произнёс возница, — ужинать будем.

— А твой товар? Его не надо охранять?

— Нет.

Возница не стал ничего объяснять и первым пошёл в дом. Немец, повесив через плечо дорожную котомку и оставив аркебузу в санях, последовал за ним. Хозяин почтительно открыл дверь и придерживал её, пока приезжие входили в избу.

В помещении было чисто. В центре стояла большая русская печь с кирпичной трубой. Вдоль стен расставлены пять столов с лавками. Немец ожидал увидеть вместо привычных на родине окон прорубленные в толстенных сосновых брёвнах отверстия, затянутые бычьим пузырём или промасленной бумагой, но ошибся. Окна были, хоть и небольшие. С рамами и даже со стеклом вместо обычных промасленной бумаги или бычьего пузыря. Это говорило о том, что постоялый двор считается богатым, и останавливаются здесь люди состоятельные.

На столе, что находился в углу, под божницей, стоял деревянный подсвечник с восковой свечой и сидели четверо мужиков. По виду — торговцы средней руки, одетые в добротные штаны, льняные рубахи и короткие войлочные боты, в каких ходят в жилище. На печке сушились валенные сапоги. Когда гости вошли в помещение, один из них оглянулся и воскликнул:

— Эвона как! Иван Никитич, здравствуй, родной! А я думаю — кого это на ночь глядя принесло? Кто это с тобой?

Иван опустился на лавку, махнув рукой немцу, приглашая присесть рядом.

— Привет всей честной братии. А это басурманин, Петером кличут. Немчин, по делам купеческим к нам прибыл. В Москву направляется. Я подрядился его до Каргополя доставить.

Расторопные слуги принесли залитое горячей водой толокно, мясную закуску и бутылку вина. Иван поднял глаза на иконы, перекрестился и принялся за еду. Петер сидел, что-то бормоча про себя. Потом тоже взял ложку и начал есть.

Купцы, давая Ивану с Петером время насытиться, расспросами им не докучали, а принялись обсуждать свои дела. Речь шла о поставке в устье Двины строевого леса, пеньки да воска. Вот уже лет пятнадцать, как приходили туда корабли аглицких да галанских немцев[13], привозя изделия своих мастеров и забирая русский товар. В месте торга возле Михайло-Архангельского монастыря уже стоял острог и начал расти городок[14], пока безымянный.

— Так вот, — произнёс высокого роста дородный купец средних лет, — продал я голландцам восемьдесят пудов воска.

— Почём платили? — перебил его сосед, тщедушный старичок с жидкой бородкой и живым, цепким взглядом.

— Двести денег[15] за пуд. Заплатили всё сразу. Да ещё мёд, по сто пятьдесят за пуд. И вижу по глазам — рады-радёхоньки басурмане, что сделка такая у них удачная получилась. Ну, думаю, кажется, продешевил я. А как проверить? Это надо в их земли ехать, чтобы узнать, почём они мёд да воск торгуют.

— Эх, мне бы ваши годы, — снова вмешался старый купец, — я бы на месте не сидел. Следующим летом был бы в их Амстердаме. Или у аглицких немцев в Лондоне.

— Сказывают, у голландцев сейчас большая война идёт[16], — вступил в разговор самый молодой из собравшихся, — испанцы хотят их под руку своего короля привести, а те артачатся.

— Боязно так-то, — вставил своё купец, до сих пор внимательно слушавший собеседников, — они-то у себя там всё знают. Кому товар сдать, у кого взаймы взять. А мы припрёмся со своей мордой да в их калашный ряд — только потратимся да опозоримся. У нас там ни лавок, ни складов. Так и будем в порту стоять, что ли? Так ведь там и за постой судов деньги берут.

Старичок презрительно рассмеялся:

— А вот голландцы, да и другие басурмане не боятся в новые места ходить. Вон, к нам же путь по морю нашли. И выходит, что снимают пенку с нашего варенья, а мы только сидим и жалуемся, что они за наш товар настоящей цены не дают.

— Так что ж, получается, надо всё-таки за моря идти? — спросил нерешительный купец.

— А вот давай у басурманина узнаем.

Петер к тому времени съел толокно и мясо и держал в руке медный стакан, который был уже наполовину пуст.

— Слышь, Петер, как думаешь, надо нам за моря с нашим товаром ходить или нет?

Иноземец задумчиво глядел в стакан, как бы размыш-ляя — допить вино сразу или немного подождать?

— Купец, оглох, что ли?

Петер перевёл взгляд на собравшихся:

— Товар при перемещении увеличивает стоимость. Поэтому тот, кто товар перемещает, и имеет с его продажи много денег. Очень много.

— Вот и я об этом говорю! — воскликнул старый купец. — И мы, покуда не станем сами торговать за границей, настоящей прибыли и не увидим!

Тут в разговор вмешался Иван, который уже поужинал и тоже допивал своё вино:

— Пока война не закончится, никто торговать за границей не сможет. Кораблей торговых у нас нету, и построить их не на что. Какую прибыль с торговли имеем, всё царские мытари на войну забирают…

— Ну, не всю, — вставил нерешительный купец.

— Цыц! То, что нам остаётся, — смех один. Голландцы небось за такие барыши и с места не сдвинулись бы.

— Голландия — страна морская и богатеет с морской торговли, — сказал Петер, — голландцы открывают новые пути в дальние страны, и оттого их негоцианты становятся самыми богатыми и самыми уважаемыми среди купцов разных стран.

— Складно чешет басурманин! — произнёс старик. — Мы так не можем. Эх, мне бы годков сорок скинуть, я бы тряхнул мошной по заморским базарам!

— Хватит про дела заморские говорить, — перебил его Иван, — давай лучше про наш интерес.

— И впрямь, — согласился старик, — поболтали, и хватит.

— Привёз я рыбий зуб[17]. Двенадцать пудов. А ты, я слышал, обоз на Москву собираешь?

— Верно. В какую цену отдашь?

— Как и в прошлом году.

— Несподручно. Москва сгорела, денег у людей мало, всё на стройку да на войну идёт.

— Так рыбий зуб — то же золото, только морское. Долго не залежится. И в цене всегда будет.

— Так-то оно так, да если б спрос большой был, ты б его иноземцам там, у моря, продал, а не вёз в Каргополь. Скинуть бы надо.

Пока они торговались, за окном захрустел снег, дверь едва приоткрылась и в образовавшуюся щель протиснулся маленький щуплый человек, одетый в какое-то рваньё и стоптанные валяные сапоги. Оглядевшись, он заканючил прямо от дверей:

— Люди добрые, подайте божьему страннику на пропитание. Век буду Бога за вас молить.

Он подошёл к столу, за которым сидели купцы и стал нагло толкать каждого левой рукой, протягивая правую для подаяния.

— Это ещё кто такой? — спросил удивлённо Иван. — Что-то я его раньше здесь не видел.

— Человек божий. Бродит меж дворов, просит на пропитание. Всё обещается уйти на Соловки на богомолье, да, видно, никак не соберётся.

— Давно ли появился?

— А кто его знает? Месяц или два, не больше. Да, наверно, в начале нынешней осени и появился.

— Поосторожнее бы с этими божьими людьми. Наболтают какой-нибудь крамолы, а ты потом отвечай перед воеводой, что государева воровства[18] не помышлял.

— Не, он тихий. Ходит, бормочет что-то. То по-русски, то не пойми что. Одно слово — блаженный.

Иван полез за пазуху и, достав одну московскую деньгу, протянул нищему. Петер тоже, достав из мошны малую монетку, протянул попрошайке, при этом взглянув на него как-то странно. Тот задержался у немца чуть дольше, чем возле русских купцов, губы его шевельнулись, но произнёс ли нищий при этом какие-то слова, неизвестно. Никто ничего не расслышал. Потом он, кланяясь и крестясь, попятился к выходу и скрылся за дверью.

— Где ночует-то бедолага? — спросил Иван.

— Да кто знает? Ночует где-то. Никто и не узнавал, у всех своих забот хватает.

— Хозяин, — вдруг сказал Петер, — где тут можно по малой нужде сходить?

— Да вон, за дверь выйдешь и направо. Дальше сам увидишь.

Немец вышел из избы, плотно прикрыв за собой дверь.

— Как по нашему-то хорошо говорит, — сказал хозяин постоялого двора, — почти не отличить от русского.

— Да, — согласился Иван, — я и сам поначалу удивлялся. Так он ещё и боевой. Мы верстах в пятнадцати отсюда разбойничков встретили. Вёл себя отважно.

— Чем встреча закончилась? — сразу заинтересовались купцы.

— Двое на том свете, один, может, и выживет. Немец первым из пищали своей стрельнул, не растерялся. Потом уж и я из пистолетов пальнул.

— Выходит, не зря серебром за заморские игрушки платил?

— Выходит, так. Вот и помогли.

— Как пальнул-то? — спросил старый купец. — Неужто фитиль на пищали всю дорогу зажжённым держал?

— Не. Пищаль-то заряжена была, а фитиль запалил прямо перед встречей с разбойничками. Чуйка у него, что ли?

— Без чуйки ни купцу, ни путешествующему не прожить, — согласился здоровяк. — А ты-то пистолеты тоже заряженными держал, что ли?

Иван достал из-за пояса оружие:

— Во, глянь. Колесцовый замок[19]. Если пистолет заряжен — можно в любой миг палить. В дороге незаменимая вещь.

Здоровяк взял один пистолет и стал с интересом его рассматривать, изучая устройство…

…Петер, выйдя из избы, огляделся по сторонам. Вокруг было темно, только из окон постоялого двора падал неяркий свет.

— Эй! — послышалось откуда-то сбоку, из темноты.

Петер пошёл на голос.

— Приветствую тебя, брат терциарий, — произнёс давешний блаженный на латыни, — как добрался?

— Приветствую тебя, брат коадъютор. Всё прошло хорошо.

— Зови меня просто — брат Гийом. Времени у нас мало, поэтому буду краток. Запоминай, что я скажу. Тебе надлежит по прибытии в Москву войти в доверие к царю Ивану. Главная задача — найти, где хранится его библиотека, также именуемая либереей, и сделать так, чтобы она попала в руки наших польских друзей.

— Либерея? — переспросил Петер. — Мне хорошо известно книжное дело, ведь в университете города Реймса я состоял при хранилище древних рукописей. Брат Гийом, неужели это собрание книг настолько важно?

— Очень важно. Её основу составляют книги, вывезенные бабкой царя Ивана больше века назад из Византии. Там могут быть не только неизвестные нам работы древних писателей и историков, но и труды по медицине, алхимии и магии. Многие в Риме сильно заинтересованы в их приобретении. Кроме того, царь Иван при взятии магометанских столиц Казани и Астрахани вывез оттуда несколько возов свитков и книг, написанных в глубинах Азии. Эти документы были туда доставлены ещё монгольскими завоевателями, и какая мудрость там хранится — мы можем только гадать. Одно несомненно — никчёмные книги не станут перевозить за много тысяч лиг[20].

— Брат Гийом, я в Московии человек новый. Как мне за короткое время завоевать расположение царя Ивана, чтобы он мне доверил такую большую тайну?

Послышался какой-то шум, будто мягко хлопнула дверь в избу. Коадъютор понизил голос и стал говорить шёпотом, тревожно озираясь по сторонам.

— Тебе следует знать, что в Москве очень благожелательно относятся к иноземцам, принявшим их веру. У царя сейчас одна забота — как отразить будущим летом нашествие варваров. Нет никакого сомнения, что они совершат набег, чтобы довершить начатое дело и окончательно добить московитов. Это в наших интересах. Раздробленное царство Московское станет лёгкой добычей католических воинов Польши и Литвы. И тогда, как и византийцы сто тридцать лет назад, они легко пойдут на унию со Святой церковью. И надеюсь, что на этот раз уния станет более успешной[21]. Но тс-с-с-с. Тихо.

Он замер, тревожно вслушиваясь в ночь. Послышались осторожные шаги. Коадъютор покопался за пазухой и вытащил плоскую деревянную коробку, завёрнутую в кусок не очень чистой ткани. Потом извлёк из неё короткую бронзовую трубку и осторожно достал небольшой тёмный шарик, прихватив его грязной тряпицей. Петер с тревогой наблюдал за действиями коадъютора. Тот, приложив палец к губам, сделал несколько осторожных шагов в сторону, откуда приближался неизвестный человек. Потом вставил шарик в трубку, поднёс её ко рту и резко дунул.

Кто-то негромко вскрикнул, и послышался звук падения на утоптанный снег тела. Коадъютор убрал таинственную трубку и спрятал коробку за пазуху.

— Пойдём посмотрим, кто это за нами следил.

Они подошли к лежащему на снегу человеку. Петер всмотрелся в молодое лицо с едва пробивающейся бородкой.

— Да это же работник на здешнем постоялом дворе! — воскликнул он. — Что ты с ним сделал?

— Он уже в лучшем из миров, — кротко закатив глаза, произнёс мнимый блаженный, — и вскоре предстанет перед высшим судиёй.

— Зачем надо было его убивать? — спросил Петер.

— Здешний воевода очень хорошо вьшолняет свои обязанности. И у него везде свои соглядатаи.

— А может, он случайно вышел из избы?

— А может, и не случайно.

— Он появился, когда мы уже закончили говорить. Ты же сам велел мне молчать, когда мы услышали его шаги! Да и говорили мы с тобой на латыни, а московиты другого наречия, кроме своего, не знают.

— Верно говоришь. Но мы не можем рисковать. Если есть даже ничтожная вероятность, что этот юноша — лазутчик воеводы, знает латинский язык и мог услышать наш разговор, то надо сделать всё от нас зависящее, чтобы он никому ничего не мог рассказать. Помни — цель оправдывает средства[22].

Петер послушно склонил голову.

— Брат Гийом, что это за дьявольское оружие, с помощью которого ты… — Он замялся. — Сделал так, чтобы этот человек никому ничего не рассказал?

Коадъютор благосклонно выслушал, как его собеседник иносказательно назвал убийство, и ответил:

— Наши братья несут свет истинной веры в самые отдалённые части мира. Кое-где обращаемые в католичество язычники познакомили их со своим способом бесшумной борьбы с врагами. А многие южные растения очень ядовиты.

Петер молча кивнул. Коадъютор подошёл к мёртвому и взял его за подмышки:

— Он не слишком тяжёлый. Спрячем тело в снегу, и до весны его не найдут. А завтра ты уйдёшь с обозом в Москву и будешь вне досягаемости каргопольского воеводы и его палачей.

Они оттащили убитого в сторону и опустили в сугроб. Потом нагребли поверх тела большую кучу снега.

— Ветер поднимается, — сказал коадъютор, — это хорошо. К утру заметёт, и не разберёшь, где старый сугроб, а где новый.

Они направились в сторону постоялого двора. Когда оставалось совсем немного, коадъютор сказал:

— Запомни имя: Генрих фон Штаден. У русских он известен как Андрей Володимирович. Обратишься к нему — на первых порах поможет. Но потом ты должен рассчитывать только на себя.

— Он состоит в ордене? — спросил Петер.

— Нет, — с сожалением произнёс коадъютор, — это человек без совести и принципов. И очень любит деньги. За деньги он представит тебя царю, но позже будь осторожен. Он воевал в польском войске против русских, но потом решил, что у царя Ивана сможет получить больше золота, чем у поляков. А предавший однажды предаст всегда. Он родом из Мюнстера, как и ты, поэтому, думаю, у вас найдётся о чём поговорить.

— Мой дед покинул Мюнстер почти полвека назад. А родители матери родом из Гамбурга. Я родился во Франции, в городе Реймсе.

— Неважно. У тебя произношение как у жителя северогерманских земель, этого будет достаточно. Закончим беседу. Ты слишком долго отсутствуешь, могут возникнуть подозрения. Иди.

— Брат Гийом, а ты где будешь ночевать? Не лучше ли тебе тоже вернуться на постоялый двор? Ночи здесь очень холодны.

— Господь всегда приютит верного слугу своего.

Коадъютор попрощался с Петером и направился куда-то в сторону. Скоро он исчез в темноте. Терциарий же вернулся на постоялый двор. Когда он появился в избе, за столом сидели только Иван и старый купец.

— Петер, ты где ходишь? Исай Кузьмич завтра утречком с обозом в Москву уходит. С ним и отправишься.

— Хорошо. Какую плату возьмёшь, Исай Кузьмич? — спросил немец.

Старик хитро прищурился:

— Дорога дальняя, всякое может случиться. Поэтому два золотых гульдена.

— Достаточно и одного, — отрезал немец, — я знаю цену золота.

Потом добавил:

— Но так и быть, пусть будет два. Но в пути я не хочу заботиться о пище. Вы будете меня кормить.

— Ты пойдёшь с обозом, поэтому будешь под моей защитой. А вооружённая охрана стоит дорого, — напомнил Исай Кузьмич.

— Два гульдена хватит, — жёстко сказал немец, — это плата за охрану и пищу. Этого очень достаточно.

Русские купцы переглянулись.

— Немец своё дело знает, — произнёс Иван, — и боец хороший, и купец рачительный.

Исай Кузьмич согласно кивнул головой:

— Ну, вот и договорились. А сейчас всем спать. Выступаем рано.