Охота на либерею

Глава 12 ВСТРЕЧА С ВАРЕЙ

Москва, начало лета 1572 года

К какому сроку ждать татар, в Москве не знали. Обычно ходили они в набег в начале лета, но с дальних застав докладывали — всё тихо. И немногочисленные беглецы из крымской неволи сообщали — не заметно весной обычных при набеге приготовлений. А неизвестность — хуже всего, вот и торопились, готовились встретить врага в любой миг.

Егорка как-то заметил, что на площади у кремля плотники сколачивают из толстых дубовых досок большие щиты с дырками. Назначение их он понять не мог, поэтому долго крутился рядом, но плотники были суровы и неразговорчивы. Егорка молча наблюдал, как они перед тем, как забить гвоздь, натирают острие воском. Изнывая от любопытства, он подошёл к самому старшему плотнику. Известно ведь — пожилые люди обычно добрее молодых.

— Дяденька, а зачем гвозди воском натирать?

Плотник зыркнул на него недовольно, но всё же буркнул сквозь зубы:

— Это чтобы гвоздь легче в дерево входил.

— А отец всегда без воска забивал.

— Он у тебя кто?

— Шаповалом был. Умер уже.

Плотник немного смягчился и в дальнейшем отвечал на Егоркины вопросы спокойно:

— Понятно, что не плотник. Наверно, кроме сосны да липы, дела ни с чем не имел?

— Не знаю.

— То-то же, что не знаешь. Сосна — дерево мягкое, гвоздь в него легко идёт. А дуб твёрдый, особенно когда сухой. Вот мы гвозди воском и натираем. Их так забивать легче. Гвозди дороги, их гнуть да ломать нельзя. Ясно?

— Ясно. Не ясно только, что это вы из дубовых досок сколачиваете?

— Гуляй-город это.

— Что?

— Гуляй-город. От татар отбиваться.

— А что это?

— А ты у стрельцов поспрашивай. Они тебе лучше моего расскажут.

Егорка отошёл от плотников. Подумал ещё, что надо бы у окольничего спросить, что за гуляй-город такой. Онто должен знать не хуже стрельцов. Сам ведь в молодости в походы ходил. Хоть и кричит, и ругается, но в общем-то невредный. Не зря же Егорку приютил.

Мужики меж тем закончили сколачивать щиты. Откуда-то прикатили низенькие телеги на широких колёсах с железными ободами. Плотники, привязав к углам щитов верёвки, начали поднимать их стоймя и крепить на повозках. Егорка ещё заметил по краям какие-то крючья, петли. Наверное, чтобы сцеплять щиты между собой. Когда последний был поднят и прочно закреплён на повозке, стрельцы куда-то увезли их с площади.

Егорка уже догадался, что это такой передвижной забор, наверное, чтобы в поле от татарской конницы защиту иметь.

С этим вопросом он и подошёл к окольничему. Тот посмотрел на него задумчиво, пожевал губами, потом сказал:

— Верно мыслишь. Не зря тебя отец Алексий хвалил. Да, против татар в поле выстоять невозможно, коли спрятаться не за что. Пальнёшь из пищали раз, другой, а потом всё равно достанут и порубят в крошево, если раньше стрелой не достанут. А вот если ты в гуляй-городе укрылся — тут-то им и незадача вышла. Из-за стен можно и из пищалей, и из лёгких пушек палить, и от стрел укрываться. А уж если они решат спешиться да в рукопашную пойти — что ж, добро пожаловать, мы не против.

— А сжечь его могут?

— Сжечь? Конечно, могут. Только полевая битва скорая, а гуляй-город для долгой осады и не предназначается. Для того крепостные стены есть. А в поле он — первая подмога.

Окольничий замолчал, о чём-то думая. Егорка подождал немного, ожидая, что тот скажет ещё что-нибудь. Но, видя, что тот продолжает безмолвствовать, решил сам начать разговор:

— Иван Трофимович, а раньше в сражениях гуляй-город сильно помогал?

Тот встрепенулся и, глянув на Егорку, произнёс:

— Что? Гуляй-город? Помогал, конечно. Если б не помогал — его бы делали разве?

— А здорово это кто-то придумал! Правда?

— Да, здорово, — сказал окольничий, — да только не сегодня. И не нами. Давно придумано. Чехи ещё полтора столетия назад такие гуляй-города делали[99]. А в сочинениях древних латинян указано, что германцы в войне с ними ставили повозки со щитами в ряд, чтобы защитить себя от римских стрел. Говорил же я тебе, Егор, что в древности всякое бывало, просто мы сейчас многое забыли. Поэтому даже непонятные книги выбрасывать нельзя — авось пригодятся.

Егорка согласно кивал головой, хотя — вот хоть убей! — не помнил, чтобы окольничий ему такое когда-то говорил. Нет, про старинные непонятные книги говорил, а про то, что всё уже раньше придумано, просто мы забыли — нет. Не говорил.

— Да бог с ним, с городом этим. Знаешь, где в кремле пушкари стрелецкие сидят?

Егорка удивился такому внезапному повороту в мыслях окольничего, но удивления не показал и бойко ответил:

— Знаю, конечно. Возле Фроловской башни.

— Вот пойдёшь туда, найдёшь десятника Кирилла Антонова, скажешь, я прислал. Пусть он тебя приставит к делу.

— Хорошо, Иван Трофимович.

— Неимоверная битва грядёт, Егор. Скоро решится, быть ли державе русской или нет. Войск в Москве мало, почитай все в Ливонии бьются. А сила на Москву идёт великая. Больше, чем прошлым летом. Поэтому все в битву пойдут. Ты пойдёшь. И я пойду. И все мои писцы. Пусть у них воинского навыка и нет, но в трудной дороге и жук — мясо. Ступай.

Таким Егорка окольничего не видел ни разу. Вся его крикливость внезапно подевалась неизвестно куда. И взгляд у него был — словами не передать. И тоскливый, и решительный одновременно. И ещё какой-то… непонятный. Егорке аж не по себе стало.

— Ступай, ступай, Егорка, — сказал окольничий, видя, что тот мешкает, — Кирилл скажет, чем заниматься, он человек дельный. Ночевать можешь на прежнем месте, пока время не придёт.

А что за время и куда оно должно прийти — так и не сказал, и Егорка спрашивать не стал. И так ясно, что все сейчас трудятся для того, чтобы встретить татар достойно. Для того мастера, что с железом работают, льют пушки и куют пищали, а плотники сколачивают для гуляй-города дубовые щиты с бойницами. Мужики из окрестных сёл да деревень сами идут в войско, даже те, кто сроду оружия в руках не держал. Берут не всех, конечно. А тех, кого берут, в стрелецкий строй не ставят. Воинскому ремеслу ведь быстро не научишься. Необученного в сражение отправлять — всё равно что на плаху.

Но и без этого в войске есть чем заняться. То ли в помощниках у розмыслов[100], то ли просто в обозе ходить — мало ли, какая там надобность случится. Коня подковать, сбрую починить, кашу сварить или порох к пушке поднести.

Интересно, а Иван Трофимович его считает тем жуком, который в трудной дороге — мясо, или сказанное относится только к писцам? Егорка вспомнил, как окольничий хвалил его и ругал ленивых писцов, и подумал, что, наверное, он всё-таки не жук. Хотя какой с него боец? Из пищали ни разу не стрелял, только с лука. И на саблях рубиться не может. Грамоту знает — тут не поспоришь, да ведь только в бою она, грамота эта, без надобности. У стрельцов читать умеют, наверное, только сотники да полковники. Ну, может, десятники какие. А простые стрельцы — ни-ни. Однако в бою каждый из них стоит десяти… Да что там десяти — двадцати, ста Егорок.

Расстроившись от таких рассуждений, он подошёл к Фроловской башне. Кирилл Антонов оказался на месте.

Это был высокий, крепкий стрелец лет сорока с густой русой бородой с едва заметной проседью. Одет в бурые сафьяновые чёботы и кафтан, но не в стрелецкий, а простой, какой носят жители слободы. Узнав, что Егорку прислал окольничий Земского приказа Иван Челяднин, сказал коротко:

— Добре. Приставлю тебя к сороке.

Егорка раскрыл рот:

— К чему?

Во как! Вот стоило только коснуться военного дела, сразу узнал про гуляй-город, а тут ещё сорока какая-то. Выходит, чтобы обучиться военному делу, надо много знать. Это не просто из пищали палить да на коне скакать. Хотя на коне скакать тоже надо уметь.

Кирилл улыбнулся:

— Сороковая пищаль. Узнаешь ещё. Сегодня ты мне не нужен, подходи завтра после обеда, вместе пойдём пищаль из кузни забирать.

Этого Егорка точно не пропустит, конечно, придёт, интересно же! А сейчас делать было нечего, а идти обратно в кремль, к окольничему, ему не хотелось. Егорка вышел на площадь перед кремлём. Стоял воскресный день, и в Москву съехались крестьяне из ближайших деревень — торговать. Стояли и московские ремесленники со своим товаром. Но и тех и других было немного: после прошлогоднего разорения исправных хозяйств вокруг Москвы почти не осталось.

Егорка прошёлся вдоль рядов. Вот мужик продаёт прошлогоднюю пшеницу. Знающий человек сразу скажет — лежалая, на хлеб не годная. А Егорка — знающий. Такую разве что скоту скармливать. Рядом стоят два совсем маленьких телёнка, губами шлёпают. Девочка лет пяти слезами заливается, обнимает их, какой-то вкусняшкой с ладошки кормит. А они тыкаются в её руку большими розовыми носами, мычат что-то благодарно. Вот и отец — по виду, крестьянин среднего достатка. Стоит, хмурится. Видит же, что доча расставаться с ними не хочет. А что делать? В хозяйстве каждая копеечка на счету.

Рядом с продавцом телят расположился гончар. Горшки, крынки, миски — выбор богатый. Егорка подошёл, глянул повнимательней, звонко щёлкнул ногтем по округлому боку — хорошие крынки! Видно, что мастер свои изделия обжигал на совесть. Такие протекать не будут и прослужат долго, пока кот, прыгая с лавки на стол, не заденет и не опрокинет на пол, или ребёнок неразумный не разобьёт, играя. И узор на них нарисован — с выдумкой! Не просто ломаные черты да завитушки — вон цветочек невиданный лепестки топорщит, на другом птички — то ли петух, то ли ворона, то ли сама Жар-птица. Сразу и не поймёшь, но всё равно красиво. И синенькие, и красненькие, и бурые — всякие!

За гончаром стояли две телеги с разнообразным товаром — купец средней руки привёз товар на продажу. Здесь лежали вперемешку и горшки, и шорные изделия, и ухваты без рукоятей, и внавалку выделанные овчины, и многие другие полезные в хозяйстве вещи. Егорка подошёл, заинтересованно попробовал ногтем заточку плотницкого топора без топорища, что лежал на второй телеге, и уже собирался идти дальше, как услышал за спиной:

— Егорка!

Голос был знакомым. Очень знакомым! Он обернулся, и от удивления аж глаза расширились:

— Варенька! Ты откуда здесь?

Девочка деловито сложила руки на груди и степенно произнесла:

— Да вот. С товаром пришла. Торг веду.

Она выглядела теперь иначе, чем раньше, в Сергиевой обители, когда они виделись в последний раз. Новый сарафан с рубахой, яркий платок с какими-то невиданными цветами или, может, с Жар-птицей, как у гончара, — Егорка так и не разглядел. Лишь на ногах так же, как и год назад, были обычные лапоточки. Но сразу видно — новенькие, только что сплетённые.

Пока Егорка, раскрыв рот, переваривал эту новость, она всё так же важно произнесла:

— А ты, вижу, в Москве освоился. Не бедствуешь.

Он наконец пришёл в себя и сразу стал важным.

— Да я… Вот к битве готовимся. Завтра сороку пойдём из кузни принимать. А ты как здесь?

Варя улыбнулась в ответ, но спрашивать, что такое сорока, не стала.

— Говорю же — торгуем мы. Мама дома осталась, а мы с Акинфием Дмитриевичем денежку зарабатываем. Он сейчас по рядам пошёл — прицениться, а меня оставил товар сторожить.

Кто-то сильно хлопнул Егорку по плечу, и над ухом раздался громкий голос:

— Кто такой? А ну, признавайся — красть пришёл?

Он обернулся. Высокий мужик лет сорока с чёрной всклокоченной бородой пристально смотрел в глаза и грозно хмурил брови.

— Акинфий Дмитриевич, — вступилась Варя, — это же Егорка, мы с ним вместе от татар бежали. Ну я же тебе рассказывала, и мама рассказывала. Помнишь?

Брови Акинфия Дмитриевича сразу заняли своё обычное место, а губы растянулись в широкой улыбке.

— Ну, здравствуй, Егор. А Варенька твоя мне уже все уши прожужжала про своего ухажёра.

Голос его теперь тоже был не грозным, а обычным, приветливым. Услышав про "ухажёра", Егорка покраснел, а Варя захихикала, прикрываясь своим нарядным платком. Акинфий Дмитриевич, глядя на них, по-доброму усмехнулся в бороду и сказал:

— Варенька, я с товаром постою, а ты можешь пока по рядам походить.

Потом, вспомнив о чём-то, покопался в котомке, что держал через плечо, вынул что-то, завёрнутое в чистую льняную тряпицу и протянул ей.

— А это чтобы ходить веселее было.

Варя радостно всплеснула руками:

— Яблочная пастила! Какую я люблю!

— Из Коломны только что обоз подошёл, — сказал Акинфий Дмитриевич, — такую пастилу к царскому двору поставляют.

Егорка с Варей пошли вдоль торговых рядов. Меж тем на площадь въезжали новые телеги и выстраивались для торговли, соблюдая порядок, чтобы не загораживать никому проход. Варя отломила от пастилы кусок и протянула Егорке:

— На, попробуй.

Егорка взял у неё лакомство и осторожно разжевал. Пастилу он пробовал впервые. На вкус оказалось как перетёртые сушёные яблоки с мёдом. Егорка проглотил последний кусок и спросил у Вари:

— Ну, рассказывай.

Девочка тоже доела пастилу и как раз собирала с тряпицы последние оставшиеся крошки. Взяв последнюю и свернув тряпицу, сжала её в кулаке. Вздохнула:

— Потом нюхать буду.

— Варя, ты как в Москве-то оказалась?

— Мама с Акинфием Дмитриевичем поженились, вот и всё.

— Где ж вы его нашли?

— В Сергиевой обители и нашли. Он туда за товаром приезжал. Как маму увидел, сразу влюбился и женился.

— Вот так просто — влюбился и женился?

— Ага. Разве в мою маму можно не влюбиться? Она ведь добрая и красивая.

Варя снова захихикала:

— А там, в Сергиевой обители, вокруг Дашутки твоей какой-то молодой боярин увивается. Мы с Акинфием Дмитриевичем там недавно по торговым делам были.

— Какой боярин? — встрепенулся Егорка. — Не обижает?

— Не знаю, какой. Одет богато. Он мимо проходил, ему в Каргополь надо было, оружие всякое забрать. Сестрёнку твою увидел — сохнет теперь. Гребень серебряный подарил. Про родителей спрашивал. А Дашутка говорит — братик в Москве, а родителей нету.

Егорка помрачнел.

— Да ты не бойся, — увидев его опасения, сказала Варя, — за ней отец Алексий присматривает. Под защитой она. Да и боярин тот незлой. Он жениться хочет, правда. Я знаю.

— А дед Кузьма где?

— Он в обители остался. При звоннице по-прежнему и живёт. Говорит, так ему лучше. Корзины плетёт. Он всё и рассказал, когда мы приехали.

— А этот твой Акинфий Дмитриевич — купец, что ли?

— Купец. Только маленький. У него приказчиков нет совсем. Всё сам делает. Вот, и я ещё помогаю.

— А мама?

— Дома сидит. Просто у неё скоро мой братик родится. Нельзя ей на торг. Бережёт её Акинфий Дмитриевич.

— Почему братик? Может, сестричка?

— Братик. Я знаю.

Варя остановилась и взглянула Егорке прямо в лицо. Ему вдруг показалось, что её серо-голубые глаза распахнулись шире ясного летнего неба и заполнили всё вокруг. А голос Варин звучал, как колокольный звон, пронизывая воздух, кремлёвские стены да и его самого. И он как будто существовал сам по себе, отдельно от Вари.

— Я знаю, Егорка, знаю.

— Что ты знаешь? — тихо, почти шёпотом спросил он.

— Знаю, что у меня будет братик. Знаю, что ты готовишься в битву. Знаю, кто победит.

— И кто победит?

— Мы. И ты останешься среди живых, только раненый. Или больной. Но погибнут многие.

Егорка тряхнул головой и огляделся по сторонам. Наваждение пропало. Рядом хихикнула Варя:

— Ты что такой чудной?

Егорка с подозрением посмотрел на неё, но Варя лукаво щурила левый глаз, будто насмехаясь, не забывая при этом дожёвывать последние крошки пастилы. Он огляделся по сторонам. Всё было как обычно.

— Ты сейчас что-то говорила?

— Ну да. Говорила, что мы победим и что ты придёшь раненый, а может, больной. Но скоро поправишься.

— А-а-а-а, ясно.

— А потом мы с тобой поженимся.

Егорка аж поперхнулся от неожиданности и закашлялся.

— Не скоро, конечно, — рассудительно произнесла Варя, — через пять лет. Или через шесть. Я ведь маленькая ещё. Как подрасту — так сразу и поженимся. И уйдём с тобой отсюда далеко-далеко. Туда, где много простора и воли, где нет и никогда не будет холопов. Да, всё так и случится.

Варя старательно похлопала его ладошкой по спине.

— Прекращай кашлять.

— Интересно, где это сейчас холопов нет? — спросил Егорка. — В райских кущах, что ли?

— Сама пока не знаю, — вздохнула Варя, — наверное, потом узнаю, попозже.

Они дошли до последней телеги в ряду. С неё торговали изделиями из бересты.

— Ну вот и всё, — произнесла Варя. — Пора возвращаться.

Они развернулись и пошли в обратном направлении.

— Акинфий Дмитриевич добрый? — спросил Егорка.

— Ты же сам видишь, — ответила Варя, — был бы злой, мама бы за него не пошла. Я думала, что таких добрых и не бывает. Оказывается, бывают. У него семья в пожаре погибла. Вот он на маме и женился. А дочке его лет было, как мне. Он иногда на меня посмотрит — чуть не плачет. Мама говорит, что он меня балует, хотя я и неродная.

Егорка вспомнил про пастилу и мысленно согласился с Вариной мамой.

— Я рад, что у вас всё так хорошо. Если бы ещё бы дед Кузьма с вами был!

— Не хочет он в городе жить. Говорит, тесно.

— А вы где живёте?

— Да тут недалеко. На берегу Неглинной. Старый дом в прошлом году сгорел, так Акинфий Дмитриевич новый отстроил. Говорит, что у каждого должен быть свой дом. Чтобы было куца прибыток нести. Он почти все свои сбережения на строительство потратил, вот сейчас и торгует по-малому. Но у него всё будет хорошо. Я знаю.

Они подошли к телегам, с которых торговал Акинфий Дмитриевич, и остановились рядом. Тот как раз продавал крестьянину два топора. Взяв деньги, спрятал их в мошну у пояса и подозвал Варю:

— Ну что, доченька, погуляли?

— Благодарю за пастилу, Акинфий Дмитриевич. Очень вкусно. Я и Егора угостила.

— Благодарю, — вставил Егорка.

— Акинфий Дмитриевич, — сказала Варя, — мы с Егором проходили мимо телеги, так там продают овёс. За десять четвертей[101] просят двадцать пять рублей. А в Сергиевой обители готовы платить по тридцать пять. А тут и езды-то всего ничего.

Егорка снова чуть не закашлялся. Верно, они проходили мимо телег, гружённых овсом. Но о цене никого не спрашивали. Как она узнала?

— Хорошо, Варенька, умница ты моя. И как это я пропустил?

— Они, наверно, только что подошли, вот ты и не увидел, — сказала Варя.

— Ты с Егором здесь постой, я пойду с торговцем по рукам ударю, а деньги отдадим, как свой товар сбудем. Да и телеги порожними будут.

Он отправился к торговцу овсом договариваться о сделке, а Егорка только дивился: когда это Варя успела всё разузнать? Она дёрнула Егорку за рукав:

— Ну Егор, ну что ты такой? Просто когда мы там проходили, как раз какой-то крестьянин к овсу приценивался.

Я и запомнила. А в Сергиевой обители Акинфий Дмитриевич, когда мы там в последний раз были, разговаривал с отцом Алексием про овёс и цену называл.

Варя стала рассказывать, как они жили в Сергиевой обители после отъезда Егора. Как они с мамой готовили еду на всех, нашедших там приют, как дед Кузьма показывал ей искусство ловли рыбы голыми руками.

— Я и сама пробовала ловить, — взахлёб рассказывала Варя, даже два раза рыбку рукой задела. Чуть-чуть. Но поймать не получилось.

— Ничего, — сказал Егорка, — мы с тобой сходим на Яузу и там вместе попробуем ловить.

Варя внезапно погрустнела и даже носом зашмыгала:

— Нет, Егор. Ты скоро из Москвы уйдёшь. Сейчас не получится рыбу руками ловить.

— А когда?

— Потом. Осенью, наверное. Или на следующий год.

Вскоре вернулся радостный Акинфий Дмитриевич. Он поторговался с продавцом и сумел скинуть цену на два рубля с десяти четвертей.

— Овса много, на наши телеги не влезет. У него только на торге десять четвертей, а во дворе — ещё десять. Завтра едем к нему в усадьбу, надо будет пять подвод приготовить. Варенька, сейчас собираемся домой.

— Как скажешь, Акинфий Дмитриевич.

Егорка понял, что пора уходить.

— Ладно, пошёл я. Потом встретимся. Я сюда буду часто приходить.

— Всё будет хорошо, Егор, — сказала Варя. — Встретимся в конце лета. Я к тебе приеду.

И помахала ему рукой.

Егорка повернулся и пошёл к воротам под Фроловской башней. Отойдя шагов на тридцать, он остановился. Как будто кто-то гладил его по голове большой, сильной и доброй рукой. Он оглянулся. Варя смотрела вслед, осеняя его крёстным знамением.