Охота на льва

День второй. Утро.

Разбудили меня птичьи пересвисты за окном и солнечное тепло на щеке. Некоторое время я лежал и думал - хорошо быть гостем у такого хозяина, как Тихий. Не надо подстраиваться под его распорядок, о моей свободе спать мы договорились, могу сейчас встать и спуститься, могу лежать, пока не почувствую запах кофе.

Впрочем, хозяин, кажется, и сам спал, - снизу не доносилось ни звуков посуды, ни запахов того же кофе или яичницы. Судя по солнцу в спальне, время близилось к обеду. Я обратил внимание, что одно окно выходило на юг - сейчас там было солнце, а другое - на запад, к реке. Значит, это была спальня нормального человека, решил я, поскольку терпеть не могу, когда солнце будит тебя сразу после восхода. Я встал и подошел к окну с видом на реку. Когда вставал, заметил, что на круглом столике у кровати стоит запотевший стакан с мутной жидкостью. Понюхал, заранее приготовив гримасу отвращения, но это оказался холодный капустный рассол. Я стоял у окна и с наслаждением попивая рассол, смотрел на бликующую рябь разлива. Ночной случайный снег уже стаял, а вчерашний ветер не унимался. Я еще раз удивился месту, которое Тихий выбрал для жизни.

Дом Тихого, в котором я гостил несколько дней, стоял на вершине утеса. Напомнить об этом нелишне, хотя бы по той причине, что утес был совершенно не пригоден для строительства до прихода Тихого из армии. Острая каменистая вершина его была самой высокой точкой высокого берега, Тихому отдали этот участок как участнику войны, он пригнал бульдозер, который срезал ножом вершину утеса до скальной основы, разровнял и расширил площадку, окружил по периметру опалубкой, вылил туда невесть сколько самосвалов бетона, чтобы потом вывалить в эту тарелку несколько самосвалов чернозема, привезенного с пустых, переставших засеваться полей. Но плодородный гумус он постелил, когда построил дом. Мог бы поставить хороший сруб, но ему был нужен каменный. Точнее - красного кирпича.

- Дерево мне нравится, - сказал Тихий. - Все в нем хорошо, кроме внезапной смертности от огня. Или от грибка обыкновенного, - вон, у бабушкиного дома нижние венцы отрухлявели... Потому мы до сих пор в такой попе, что дерева у нас хоть попой ешь, веками строим и горим, никакой исторической памяти места. В Европах весь лес еще в античность извели, начали из камня строить. Даже Азия - помнишь крепость возле Фараха - глина-сырец, а с Македонского до нас дожила и еще столько же проживет. Вот и мне захотелось что-то крепкое соорудить...

Он строил дом в одиночку. Сам месил в железной тачке раствор, сам клал кирпичи - любил каменщицкое дело со стройотрядов, где строил котельные и коровники. Клал аккуратно - заводил углы, стягивал их бечевкой, все время проверял уровнем и отвесом, связывал ряды "тычками" поперек и прутьями арматуры повдоль, не забывал расшивать сырые швы, - и, уходя каждый вечер, все время оборачивался, любуясь приростом красных своих стен. Сам копал и бетонировал подпол и выгребную яму, сам резал и вставлял стекла, штукатурил, настилал полы, сам спроектировал и выложил печь - с двумя камерами сгорания, расположенными под прямым углом, - одна выходила зевом в баню, вторая - в большую гостиную. В плане дом был крестообразен - спереди и сзади по веранде, по бокам - пристрои с кухней и баней. Передняя веранда была открытой, с кирпичным барьером, задняя - такая же, но застекленная, над передней нависал балкон как продолжение одной из трех комнат на втором этаже, и с него открывалась даль реки и заречья. С веранды эта даль просвечивала только после листопада и до распускания почек деревьев фруктового сада, высаженного Тихим перед домом со стороны реки. Первым полукольцом росла слива, вторым - вишня, третьим - яблоня. Сад стоял на почве, приготовленной Тихим по какому-то старому рецепту, - он ведрами таскал ил с реки, выстилал им, вымораживал зимой, настилал навоз, сыпал золу, поливал своим потом, - и саженцы принялись, сад встал зеленой стеной, закрыл дом и двор от северо-западных ветров.

Верхушки садовых деревьев были вровень с балконом, значит, и с полом второго этажа, и, стоя сейчас у окна, я представил с завистью к владельцу дома, какой вид открывается отсюда летним погожим вечером. Пока же сад перед домом был гол, и сплетение его ветвей напоминало верхушку огромного черного перекати поля, принесенного ветром и зацепившегося за одинокий дом на утесе.

На улице с южной стороны раздался скрип, словно кто-то качался на качелях. Я подошел к другому окну и увидел внизу Тихого. Голый по пояс, в спортивных штанах и кроссовках, он занимался на маленькой спортивной площадке возле дома. Скрипели полиспасты самодельного тренажера - Тихий тягал подвешенные на тросах блины от штанги. Потом перешел к наклонной доске, долго, лежа вниз головой, качал пресс, потом подтягивался на турнике, делал подъемы с переворотом, потом прыгал из низкого приседа вверх, потом перешел к большой боксерской груше и начал обрабатывать ее потертую кожаную поверхность кулаками, потом отжимался от деревянного настила на каждой руке поочередно. Встал, потянулся, попрыгал, расслабляясь, увидел, что я смотрю из окна, помахал. Дежавю, - подумал я, подняв в ответ руку, - он ничуть не изменился с того дня, когда я увидел, как он занимается на нашей маленькой спортплощадке за нашим эскадрильским домиком. Кажется, даже штаны те же, как и мышечный рельеф обнаженного торса, - разве что тогда торс этот был загорелым, несмотря на март. Но март на широте Сабзавара по солнечному накалу соответствует июню в Ленинграде.