Охота на льва

Баба Валя и Аладдин

Тот апрель выдался жарким. И в прямом и в переносном смысле. Эскадрилья летала все больше, к тому же ее ряды постепенно редели - никто еще не был ранен, но желтуха, тиф, и другие болезни работали эффективнее духовского оружия. Количество летающих уменьшалось, значит, оставшиеся в строю летали все больше - за себя и за всех пожелтевших. "Приятного гепатита", - шутили в столовой, садясь за столик. "Гепатит приходит во время еды", - отвечали им добродушно. Ну и наступившее лето означало освободившиеся от снега перевалы, теплые пещеры, появление маскирующей листвы, - все это говорило о том,, что война выходит из зимней спячки. Мы все чаще летали в Герат, в оба мотострелковых полка, стоящих по обе стороны рассекающей город бетонки, возили туда больших чинов из штаба дивизии, а ооттуда - начальников разведок, комбатов. Что-то назревало на северном направлении от Сабзавара. И к середине апреля назрело. Началась операция по чистке Герата и его окрестностей. Половину нашей эскадрильи бросили на укрепление эскадрильи Герата, мы расположились на грунте, через взлетно-посадочную полосу напротив здания гератского аэровокзала, и работа началась. На помощь двум мотострелковым полкам из Сабзавара подтянулись два мотострелковых батальона, отдельный разведбат, самоходный артдивизион, две инженерно-саперных роты, огнеметная рота, рота связи, танковый батальон, подразделения медсанбата, военно-пожарной команды, - обычный рейдовый состав, всегда отправляемый дивизией что в сторону Кандагара, что на север, в Герат и дальше. Эта серо-зеленая колонна вытянулась по всей длине дороги от Сабзавара до Герата, и наша пара, челноком снующая туда-сюда несколько дней подряд, наблюдала, как тянется нескончаемая железная гусеница - боевые машины и танки, усыпанные солдатами, увешанные бочками, какими-то коробами, рулонами масксетей, тентованные и открытые машины с зелеными ящиками боеприпасов, штабные и связнные "кунги", походные кухни на прицепах, большие тягачи, слоны-самоходки, "слоны с яйцами" - танки с противоминными тралами, утюжащими обочины бетонки, - все это двигалось к Герату в облаках сизого и черного выхлопа, в грохоте и пыли, и пара вертолетов казалась двумя мухами, жужжащими над ползущим между горами гигантским змеем, хвост которого никак не мог покинуть долину Сабзавара, тогда как голова уже вползала в долину Герата.

- Стратеги, вашу маму, - говорил командир, - тут даже слепой и глухой дух поймет, что в Герате намечается большая заварушка. Те, кому надо, уйдут, а когда мы закончим, вернутся. Ну, сотрем с лица земли несколько кишлаков, потеряем сами минимум роту, зато эти стратеги очередные цацки навесят...

- А как же иначе? - говорил правак. - Приезжает глава государства, значит, нужно духов из города убрать. Ну, как перед Олимпиадой весь подозрительный элемент на стопервый километр переместили...

- Ага, - сказал командир. - И тебя, умника, вместе с ними туда же. Контрразведка должна работать нормально, свой хлеб отрабатывать. Выявлять и уничтожать главарей духовского подполья. Стадо без пастуха - просто стадо, значит - бейте по пастухам...

Мы уже знали от Тихого, что в конце апреля в Герат должен прибыть первый секретарь Народно-демократической партии Афганистана доктор Наджиб. Еще недавно он был главой контрразведки в правительстве Кармаля и, говорят, отличался жестокостью. По сведениям его бывших подчиненных на время его визита и встречи с духовенством и старейшинами города Исмаил-хан - он же Туран Исмаил, он же Лев Герата - готовит мятеж в Герате. Отряды своих воинов он рассредоточил по кишлакам гератской долины, и наше командование поставило оперативной группировке сабзаварской дивизии рассечь связи между отрядами духов и уничтожить эти отряды, не давая им войти в город. Герат лежал в долине реки Герируд, и был распят на кресте - с востока на запад его перерезала река, а с юга на север - дорога. Долина была зажата между двух горных хребтов, и вдоль реки, на ее зеленых берегах лепились кишлаки, которые нам и надлежало окружать и зачищать, и откуда, как и говорил командир, духи могли уйти в начинавшиеся за их огородами горы, не дожидаясь нашего прихода. Даже не нашего, потому что мы должны были поддержать огнем силы "зеленых" - части афганской армии, которые в таких операциях были на острие атаки. Мы, конечно, знали, что атака "зеленых" будет недолгой - если они получат отпор, то воевать их уже не заставишь, а если войдут в окруженный кишлак без единого выстрела, то сразу же примутся грабить сельчан, таща из домов все, вплоть до вытертых до дыр ковров и мятых чайников. У них была своя война, у нас - своя.

Операция началась и развивалась, как и предполагали ее непосредственные исполнители. Мы высаживали у кишлаков десанты, туда входили афганские подразделения, но там были только женщины, дети и старики. Артиллерия била по горам, мы высаживали группы на хребты, но там были только небольшие отвлекающие отряды духов. Основные силы уходили из кишлаков под землю, в разветвленную сеть кяризов, стекались ручейками под Герат. "Зеленые" с возбужденным почтением говорили о трехэтажном подземном городе прямо под Гератом, входы в который знают только старики и сам Исмаил-хан, - те из противников Исмаила, кто пытался проникнуть туда, пропадал в лабиринте, никто больше не видел смельчаков. Духи появлялись в городе буквально из-под земли, нападали на афганские и наши посты и снова уходили под землю. Тогда, оставив "зеленых" возле кишлаков, наши силы начали стягиваться к Герату, по пути взрывая входы в кяризы, заваливая их дымовыми шашками, минируя подходы. Начались бои в городе. Сам город был не очень большой, - глинобитный старый центр вокруг древней крепости, узкие улочки между высоченными глухими дувалами, пятничная мечеть с высокими минаретами, между ними - стрела бетонки, обсаженная высокими соснами, - и вокруг до самого аэропорта - все те же кишлаки, полуразрушенные, полунаселенные или вовсе брошенные. Война шла, в основном, на западной стороне, - здесь и стреляли и бомбили, тогда как восточная сторона с мечетью и дворцом эмира по умолчанию была заповедной, - не дай Аллах попасть бомбой или снарядом в ту же мечеть, и сразу поднимется весь город и его кишлаки. Поэтому, когда мы обрушивали удары на западную сторону, духи уходили на восточную. Через неделю операции всем ее участникам было понятно, что мы черпаем войну решетом, и война тут же выливается обратно, оставляя на решете только кровь. Наверное, поэтому люди, склонявшиеся над штабными картами, решили, что нам нужна помощь пятой колонны.

- Духи - это не регулярная армия, - говорил Тихий. - Это сеть банд со своими полевыми командирами, разных национальностей и оттенков веры, - таджики и пуштуны не любят друг друга, все вместе не любят хазарейцев или узбеков, шииты ненавидят суннитов и наоборот, - в таком сообществе сам Аллах велел разделять и властвовать. Жаль, только наши командиры это поздно поняли, и до сих пор в этом направлении плохо работают. Если бы одну миллионную от тех денег, что идут на войну, мы использовали бы на подкуп духовских командиров разных уровней, давно бы тут мир был.

Я знал, что мы работаем с дружественными бандами - например, платим им керосином за то, чтобы они охраняли свои участки трубы - топливопровода, тянущегося из Союза вдоль дороги до самого Сабзавара. На эту трубу покушались и мирные и немирные духи. Мирные крутили в ней дырки, сливали топливо и ввинчивали в дырку болт до следующего доения. Немирные просто взрывали, и команде "трубачей" приходилось выезжать к месту взрыва, и, часто с боем, менять участок трубы. В качестве помощи дружественным духам мы по их наводке уничтожали, как это называлось, конкурирующие фирмы, то есть другие банды, которые враждовали с нашим клиентом. Правда, дружба была некрепкой и в любой момент могла обернуться предательством.

- В любом случае, они всегда ведут двойную игру,- говорил Тихий. - Мы тоже должны вести себя так же. Это Восток, здесь обман - в крови, а уж торг здесь уместен, как нигде...

Я знал несколько имен полевых командиров, с которыми наши работали в Гератской долине. Про дружественные банды Арефа, Шир Оги, Джума Хана я только слышал, а вот с Амир-саид-шахом был знаком лично. И я даже по прошествии многих лет не могу с уверенностью сказать, какое из двух моих знакомств на той войне - с Тихим или с Амир-саидом - сыграло главную роль в том, что я оказался впутанным в эту историю. Наверное, оба эти знакомства стали необходимым и достаточным условиями, чтобы все завертелось так, как завертелось.

А началось с того, что перед самой операцией по чистке Герата наша пара слетала к иранской границе, в одну из глинобитных резиденций Амир-саида, и отвезла ему небольшой презент - большой цветной телевизор "Сони". В первый раз с непривычки мы чувствовали себя в гостях у духов не в своей тарелке. Хозяин угостил нас чаем с фисташками, и мы, откланявшись, улетели. Наш личный план на тот день в небесном штабе составили весьма небрежно, - ну или с умыслом, которого я так и не понял. На обратном пути мы хапнули носовым остеклением утку, потом нас обстреляли какие-то два диких духа на окраине Герата, так что к моменту нашего возвращения на базу особенности визита к Амир-саиду побледнели на фоне разбитого стекла и моего заляпанного птичьей кровью комбинезона. Потом началась операция, и в ее горячих буднях я совсем забыл о своем знакомстве с этим бородатым великаном в черной накидке, окруженным бородатыми мужиками с автоматами. Потом было семнадцатое апреля, когда я с другими летчиками слетал за "стингером". Мой борт в той паре оказался ведомым, ведущий пилотировал наш замкомэска, честолюбивый и боевой майор, которого наш особист соблазнил якобы точными сведениями из ХАД о том, что в дружественной банде Амир-саида нас ждет новый американский переносной зенитно-ракетный комплекс "стингер". Хотя пара комплектов уже была захвачена под Кандагаром, но все равно, если не Героя, то Красное Знамя получить было можно, и майор не стал раздумывать. "По коням!" - крикнул он нам, подбегая к борту, - и мы запустились, не успев даже дозаправиться. Наводчик-афганец, рекомендованный нам афганской контрразведкой и нашим особистом в конечном итоге завел нас в Иран, откуда мы вовремя поворотили оглобли, прежде чем проснулись пограничные стражи исламской революции, и уже на афганском берегу нас обстрелял из гранатомета какой-то обкуренный дух. То, что он был явно под кайфом, мы решили потом, анализируя его поведение. Какой нормальный дух, стоя на обрыве, будет стрелять из гранатомета в идущую внизу пару боевых вертолетов, при этом промахиваясь с какой-то пары сотен метров - и раз, и второй, и третий, - а потом и четвертый, в упор в бок моего борта, поднявшегося на его уровень. Во-первых, он не мог сбить сразу два вертолета - сбей он первый, второй размажет его по дувалу маленькой крепости на обрыве, возле которого он стоял со своим гранатометом. Во-вторых - почему он все время мазал? Не умел стрелять из гранатомета? Тогда зачем так смело, стоя в полный рост, стрелял, пока мы, наконец, не поняли, и не ударили залпом по той крепости. У нас было мало горючего, и мы так и не увидели результаты нашего удара, - с боевого сразу легли на курс домой.

А на следующий день разразился скандал. Утром мы должны были везти первого зама начальника Генштаба, начальника группы управления Минобороны в Афганистане генерала Варенникова на переговоры к Амир-саиду. Конечно, такого высокого пассажира, да на такие переговоры и везти должны самые важные летчики. Ведущий решил пилотировать сам комэска, ведомый отдал своему заму, который вчера неудачно слетал за "стингером". Еще одна пара была придана сопровождать - в ней разместился взвод охраны генерала и его свиты. И тут, когда все уже запустились, на моем борту, в пилотском кресле которого сучил от нетерпения ногами замкомэска, при запуске сгорела вспомогательная силовая установка. Майор с матом выскочил из моего вертолета и побежал к уже начавшему руление третьему борту. Его правак едва поспевал сзади. Замкомэска остановил борт, выгнал из него экипаж, они с праваком запрыгнули в кабину, дверь захлопнулась, и борт покатил на взлетку. Выгнанный экипаж, дружно плюнув вслед, пошел со стоянки. Но скандал был не в том, что мой борт оказался неисправен, другого в наличии не нашлось, и генералу пришлось лететь тремя бортами вместо четырех. Хотя инженер эскадрильи устроил возле моего, понурившего лопасти, борта истерику именно на эту тему.

- Раздолбай! - кричал он, - Торчи теперь тут, а им всем, - он потыкал пальцем вслед улетевшим, - ордена обещаны сразу по прилете! Это выходит, что я матчасть не блюду! Что я должен сказать генералу? Что у меня на каждом третьем борту вот такой студент-двухгадюшник летает?

Я слушал, сдерживая смех, - инженер когда-то сам окончил наш институт и ушел в армию двухгодичником, да так в ней и прижился.

Когда три борта вернулись, оказалось, что к охране Варенникова - трем мрачным ребятам в рубашках и джинсах, добавили группу разведчиков, - и это была группа Тихого.

- Так получилось, - пожал плечами Тихий. - Мы должны были до Герата с вами долететь, - в группе Варенникова был наш начальник разведки, он попросил, - мол, ребятам на задание, а бортов нет. Честно говоря, задание у нас было левое - в двенадцатом полку нам коллеги обещали спальники немецкие на гагачьем пуху в обмен на пакистанские разгрузки и иранские кроссовки, - у нас даже две больших "монтаны" набитых с собой были, из оружия - только автоматы и пистолеты. Мы хотели тихо на четвертый борт загрузиться, но ты нам план нарушил. Растолкали нас по трем бортам, я с тремя своими к Варенникову попал. Так он решил, что мы - усиление его охраны, начраза нашего похвалил, и приказал идти не через Герат, а напрямую к Амир-саиду. Пришлось делать суровые лица и внимательно смотреть в иллюминаторы. Но в дом Амира нас не пригласили. Варенников с каким-то полковником, с переводчиком и без охраны побазарил с Амиром в доме, а мы на улице ждали вместе с ребятами из его банды.

- Вам даже чаю не вынесли? - удивился я. - А как же законы гостеприимства?

- Так это самое интересное, - хитро улыбаясь, сказал Тихий. - Когда переговоры закончились, Варенников вышел мрачный, потом, когда на борта грузились, закрылся на ведущем с вашими комэской и замкомэской втроем, и что-то они там перетирали минут пять, бубнили. К концу Варенников, видимо, совсем распалился, выкрикнул своим бабьим голосом, что обоих в лейтенанты разжалует и в авианаводчики сошлет.

- Да ты что! - поднялся на локте командир на своей кровати. - За какую же такую провинность?

- А это я только после приземления узнал, - сказал Тихий. - Переводчик рассказал. Когда ваше начальство мимо пробежало, на их лицах даже загара не было от страха. А все дело оказалось в вашем вчерашнем походе за "стингером", - он повернулся ко мне. - Амир сдал нашим связника Исмаил-хана, - когда, куда, к кому явится. Его ждали со дня на день, он уже перешел границу и сидел в схроне, ждал, пока ему маршрут до Герата обеспечат. И тут к домику, где он гашиш курил, прилетели два ничего не подозревающих вертолета. Проводник связника, естественно, решил, что вы по их души прилетели, выскочил, и давай по вам шмалять. Как сказал Варенникову Амир, это все было подстроено его врагами в ХАДе, - навести туда вертолеты, их сбивают, туда летят и бомбят самолеты, едут и стреляют танки, короче, начинается заваруха. Когда вы улетели, они заварухи ждать не стали, ноги - в руки - и обратно на ту сторону.

- То есть, ваш доверчивый замкомэска сорвал разведоперацию, разработанную большими умами! - Тихий засмеялся. - Скажи спасибо, тебя Варенникову не сдали. А могли бы, - мол, это все тот лейтенант со своим пулеметом, мы их и пальцем не трогали... но самое интересное, что никакой заварухи и не случилось, - ваш майор язык в попу засунул, ничего никому не сказал, чтобы не позориться, - сначала в Иран забрел, потом чуть на ровном месте не завалили, сам толком не отомстил, - конечно, про такое рассказывать - только позориться.

- Так, значит, они гашиш курили? - спросил я.

- Кто? - не понял Тихий.

- Ну, духи эти. - сказал я. - В нас явно обкуренный дух стрелял, - не попасть с такого расстояния...

- Ну, это я предположил просто, - сказал Тихий. - Может, они вообще некурящие. А у вас вчера не судьба была, так тоже бывает...

...А через несколько дней мы ели плов в гостях у Амир-саида. Это был день неожиданных встреч, поэтому рассказ о нем нужно начать с самого утра. Наша пара была свободна, и мы в полном составе прибыли на построение перед штабным модулем. После доклада начштаба командиру эскадрильи тот дал слово замполиту. Замполит, поздравив личный состав с днем рождения великого Ленина, объявил ленинский коммунистический субботник. Строй загудел.

- Товарищи офицеры и прапорщики! - повысил голос замполит,. - Война - войной, а жить в сраче нам никто не разрешал. Посмотрите на территорию городка и аэродрома, - такое ощущение, что здесь живут и летают свиньи! Да на одни окопы взгляните! Давно вас не обстреливали, а случись обстрел, куда нырять будете? В окопах и гильзы стреляные тоннами, и отработанные масла сливают, и просто, извините за выражение, справляют малые и большие нужды! Короче, отставить разговоры, - всем свободным от полетов взять в руки метлы и лопаты, - и вперед!

- Вот тебе и отдохнули, - разочарованно сказал командир. - Надо было вчера в план встать хотя бы в почтовый рейс.

- Не беда, командир- сказал я. - Предлагаю пойти на стоянку и помыть наши борта. Кто скажет, что это не субботник, пусть первым бросит в Тарантелло камень. Если сейчас побежим, водовозку захватим, еще и холодной водичкой ополоснемся...

- Мысль хорошая, - одобрительно начал командир, но продолжить не успел.

- Товарищи офицеры! - закричал начштаба, что означает на военном языке команду "Смирно!". Строй, уже начавший распадаться на кучки после предыдущей команды "разойдись!", окаменел в своем полураспаде, - кто лицом, кто боком, кто спиной к дверям штаба, из которых вышла группа офицеров. Сразу было видно, что главный там высокий седой дедушка с лицом злой бабушки - он был в камуфляже, в кепке-афганке тоже камуфлированной и высокой - типа цилиндра с козырьком. На плечах камуфляжа были пришиты погоны, как это бывает у каждого приехавшего из Союза высокого чина. На погонах было по одной большой звезде. "Варенников, Варенников", - прошелестело по стоящей "смирно" толпе. Рядом с Варенниковым шел незнакомый седоватый полковник - у него тоже были погоны, от них на шаг отставали начальник разведки дивизии и начальник особого отдела дивизии.

- Вольно, - махнул рукой Варенников, недовольно наклоняя голову.

- Товарищи офицеры! - уже с какой-то понижающей интонацией выкрикнул начштаба.

Толпа расслабилась и, давая группе генерала коридор, расступилась... Варенников шел, не поднимая головы, махая левой рукой и не махая правой. Проходя мимо нас, вдруг остановился, повернул голову, посмотрел на командира и хмуро спросил:

- Где мы с вами встречались?

Я сразу понял подтекст - конечно, генералу трудно запомнить всех офицеров, с которыми ему приходится встречаться, но младшие чины просто обязаны помнить, где, когда и при каких обстоятельствах они встречались с генералом армии.

- Командир вертолета капитан Артемьев! - отдавая честь, отрапортовал командир. - Кандагар восемьдесят четыре, восемьдесят пять, товарищ генерал армии!

Варенников посмотрел себе под ноги, снова поднял глаза на капитана:

- Сентябрь восемьдесят четвертого? Панджшер?

- Так точно, товарищ генерал армии! - помедлив, ответил командир.

- Полковник, - чуть обернувшись в сторону стоящего рядом комэски, сказал генерал. - Нельзя ли поменять на сегодня мой экипаж на экипаж капитана? Люблю работать со старыми знакомыми...

- Так точно, товарищ генерал армии, - вытянулся комэска. - Пара капитана Артемьева как раз свободна. Задачу капитану поставлю лично!

- Вот и хорошо, - не глядя ни на кого, сказал генерал. - Через час колеса должны быть в воздухе...

Через полчаса мой борт был заправлен, ракетные блоки заряжены, грузовая кабина подметена. Я встретил командира рапортом:

- Товарищ капитан, вертолет к полету готов! - и, вопросом: - Куда летим?

- Да все туда же, - махнул рукой командир, - к Амир-саиду, опять договариваться. У мистеров фиксов созрел новый план. - Он посмотрел на закопченый бок машины, поморщился:

- Да, субботник бы нам не помешал. Баба Валя любит чистоту и порядок...

- Какая баба Валя? - не понял я.

- Не какая, а какой, - усмехнулся командир. - Тот, кого сегодня повезем, генерал Варенников Валентин Иваныч. Мы его так прозвали - за бабий голос и вообще... Узнать-то он меня узнал, да не вспомнил, когда и где виделись. В том Панджшере я как раз и не был, меня тогда от полетов отстранили за длинный язык. А вот весной восемьдесят пятого... До той весны я еще добрым был, духов, конечно, бил, если попадались, но больше по долгу, чем по злобе. А в апреле - как раз, между прочим, в день коммунистического субботника, пришлось такое вывозить... Тогда наша рота спецназа - необстрелянная еще, месяц, как вошли, - в засаду попала по дурости комбата, ее пославшего. Это провинция Кунар, кишлак Даридам. Духи их окружили и давай долбить. Пехоту не подпускают - бьют из ДШК и минометов, а бронегруппа через реку не может переправиться, в обход пошла, поразувалась на камнях, гусенки посбрасывала, только одна бээмпэшка и добралась. Короче, больше тридцати человек убито, раненых духи на куски резали, издевались. Мы тогда в Кабуле торчали, оттуда нас в Асадабад кинули, и на следующий день мы в том ущелье десант высадили. Я полный борт человеческих кусков в остатках тельняшек вывез - они сутки на жаре пролежали, представь запах, - мой правак, - а тогда у меня праваком Джама был, - прямо от двери к себе в кресло прыгал, нос зажав... Вот тогда я духов возненавидел - и немирных и мирных, - над ребятами издевались не только басмачи, но и женщины, старики и дети из кишлака... А ровно через месяц я познакомился с генералом Варенниковым. Он тогда, после бойни в Даридаме, заварил очередную кунарскую операцию, чтобы отмстить неразумным хазарам. И началась эта операция с очередного провала. На сей раз рейдовый батальон кундузских мотострелков пошел громить духовскую базу. И послал его лично Варенников, дав ему двух надежных проводников из афганцев-хадовцев. Проводники завели головную походную заставу батальона - целую роту - в ущелье, где духи оборудовали хорошо укрепленные позиции. И опять - отрезали со всех сторон, не давая пробиться помощи, и долбили со склонов и хребтов целый день. И ни артиллерия, ни авиация не могла помочь - слишком близкий огневой контакт был - ударим по духам, накроем своих... Так вот, полевая ставка Варенникова была там в нескольких километрах. И я вез его из ставки в Асадабаде в полевую, а в это время в эфире стоял мат, ор на десятки голосов - они все на одной частоте работали. Я их немного послушал, и то разобрался, что к чему. Говорю ему - товарищ генерал, позвольте в соседнее ущелье слетать, нанести удар по склонам, там у духов свежие силы, они через хребет перекатывают и бьют по нашим. Он молчит. Я говорю - прикажите артиллерии туда ударить. Он - мне: не суйтесь не в свое дело, ваше дело - довезти генерала до указанного вам пункта.... Я говорю - есть, довезти! Довез. А в ущелье тем временем двадцать три убитых и столько же раненых. Остальных только наступившая ночь спасла. Когда прилетели, я вышел, чтобы ему у трапа, когда он спустится, честь отдать, как положено. Он спускается, а я стою, руки по швам, честь не отдаю. И глазами его ем, как положено, а про себя думаю - хрен тебе, а не честь! И тогда он, не глядя на меня, говорит - передайте вашему командиру, что я объявил вам взыскание за нарушение субординации. Пусть сам решит, как вас наказать, и мне доложит... На том мы и расстались. Зато моя командировка в Асадабад тут же закончилась, и назавтра мы уже улетели домой, в Кандагар. А потом до нас довели, что потери кундузской роты были обусловлены тем, что комбат ошибся и свернул в другое ущелье, где и попал в засаду. На комбата завели дело, но попался честный следователь, - он привлек материалы аэрофотосъемки и доказал, что комбат вывел батальон именно в то ущелье, куда его отправил Варенников, дав двух проводников, которым приказал доверять, как ему. А проводники оказались двойными агентами, и, когда пошла стрельба, кинулись к духам. Наши пули их догнали. Но об этом никто, кроме участников того боя не знает, - а я знаю от комвзвода той роты, оставшегося в живых. До сих пор считается, что сами виноваты - блуданули, напоролись... Как я понимаю, это версия бабы Вали, ну, или кем-то придуманная, чтобы его обелить... Вот говорят, что он храбро воевал в Отечественную, - ну, каждому фрукту - свое время. А сейчас-то чего на другой войне руками водить? Ты знаешь, что мы ему для диетпитания голландских кур возили тогда? Он еще и корову из Союза привез, чтобы молочко парное пить, и скотника, и доярку, и сено этой корове самолетами из Союза доставляют... Так что - я и духов и генералов на дух не переношу. Духи даже лучше - с ними понятно, как разговаривать. А вот с генералами...

К вертолету подъехал тентованный "Урал". Из кузова начали выпрыгивать бойцы вкэзэсах, из кабины спрыгнул Тихий, за ним выбрался незнакомец в "эксперименталке".

- Ну, что, гоп-компания опять в сборе? - сказал Тихий, пожимая нам руки. - Правда, я один, без Васи, генералу для охраны полвзвода хватит. Как мне сказал начальник разведки - сам по глупости встрял, теперь и охраняй. А мне чего, слетаю туда-сюда, глаза генералу помозолю, может, наградит красными революционными шароварами. А Вася в расположении пусть на командирской подготовке мучается, ему болты подтянуть не помешает... . Да, кстати, вот, познакомьтесь - толмач генерала, по макушку набит секретами нашей войны...

Тихий отступил, открывая стоящего за ним офицера в "эксперименталке". Он был молод и свеж, и даже сквозь афганский загар на щеках проступал румянец. Судя по звездочкам на погонах, переводчик тоже был лейтенантом. Я посмотрел на его лицо во второй раз внимательнее, - что-то в нем было знакомым. Да в нем было знакомо все - и нежность щек, и тонкость носа, и длинные ресницы, и эта открытая и, в то же время, застенчивая улыбка, эти ямочки на щеках... Я не видел этого человека больше десяти лет, - мы расстались после пятого класса, когда его семья переехала в Белоруссию. Но поскольку я был тайно влюблен в его маму - красавицу Нину, - я сразу узнал ее улыбку, ее ямочки на щеках, ее густые ресницы. Ее сын, - а я в этом уже не сомневался, - козырнув, представился:

- Лейтенант Рябинин, - и, продолжая застенчиво улыбаться, пожимал руки командиру и праваку, повторяя: - Толик... очень приятно, Толик...

Когда очередь дошла до меня, я, пожимая его руку, вместо своего имени сказал то, что не говорил уже больше дюжины лет.

- Аладдин, протри лампы! - сказал я, глядя ему в глаза.

После его путешествия в Афганистан, он, конечно, получил в детском саду кличку "Аладдин". Кличка пошла вместе с ним в школу. Да он и был похож на того нежно-красивого юношу из фильма "Волшебная лампа Аладдина". Мальчиком он был мечтательно-медлительным, и, когда по нехватке личного состава, его брали играть в войну, в индейцев, в футбол, и в самый острый момент игры Толик вдруг замирал, улыбчиво моргая, кто-нибудь сердито кричал: "Аладдин, протри лампы!". И теперь это сказал я, видя, что он смотрит на меня, как на очередного военного на этой войне, куда он неизвестно как и зачем попал.

Толик застыл, глядя на меня, чуть наклоняя голову, будто прислушиваясь к какому-то голосу, что-то говорящему ему в ухо. Наконец, дослушав, он улыбнулся еще шире, прямо до ушей, и сказал еще неуверенно, но уже понимая, что не ошибся:

- Макенна?

Да, перед ним стоял друг детства по кличке Макенна. Когда мы окончили третий класс, по стране прокатилась премьера американского фильма "Золото Макенны". В нашем золотодобывающем поселке был организован специальный показ в кинотеатре "Самородок", куда пригласили всю геолого-разведочную экспедицию. Геологи пришли с семьями, и после фильма мой папа уже вечером рассказывал моей маме, - а я подслушивал, лежа в кровати в своей комнате, про такой же точно случай, как в кино, который произошел еще в Гражданскую в нашем районе. Отец прочитал об этом в архивах, когда писал отчет по результатам разведки на реке Учур. Ему попался протокол допроса двух пойманных в тайге колчаковских офицеров. С ними была торба, набитая золотыми самородками. На допросе они показали, что, после разгрома Колчака бежали через юг Якутии, пробираясь во Владивосток, заплутали в тайге, и наткнулись на золотую гору.

- Там, - говорил папа маме, - как в этом кино, на поверхность выходила коренная жила, и эти офицеры своими шашками наковыряли прямо из кварца двадцать килограммов золотых "тараканов". Точно они на карте не показали, - или не сориентировались, или не хотели секрет открывать. Кажется, их заставили идти проводниками, в тайге они попытались бежать, и, вроде бы, их застрелили. Золотую гору так до сих пор и не нашли. Но по описанию я примерно понял, где нужно искать. Карта у меня, как у этого Макенны, - в голове, и я обязательно открою это месторождение...

Отец и в самом деле попытался отыскать Золотую гору, но это уже другая история, которая стоит, чтобы ее рассказать, - но в другой книге. Здесь же от нее должно остаться только прозвище, которое приклеилось ко мне, когда я рассказал, своим школьным друзьям, что мой папа, как Макенна, держит в голове карту, по которой можно прийти к богатому месторождению золота. Понятное дело, если отец - Макенна, то и сын - Макенна. Сначала прозвище, как это часто бывает, звучало иронически. Теперь, когда играли в индейцев, меня назначали шерифом Макенной, - "Ты же у нас один знаешь, где золото", - говорили с усмешкой, - но скоро история забылась, даже про кино уже не вспоминали, и среди дворовых пацанов я остался просто Макенной. И Толик Рябинин по кличке Аладдин, уехав насовсем после окончания пятого класса, запомнил меня именно Макенной.

- Так-так! - оживился Тихий. Глядя, как мы с Толиком обнимаемся. - Ребята оказались не теми, за кого себя выдавали! Нельзя ли поподробнее?

- Начать с того, - сказал я, похлопывая улыбающегося Толика по плечу, - что перед вами стоит самый старослужащий воин-интернационалист. Его первая командировка в Афган случилась ровно двадцать лет назад, - вместе с родителями он строил дорогу на Кандагар. - и, обращаясь к нему: - Кстати, ты на Фарахруде был?

- Да все как-то не получается, - пожал он плечами, улыбаясь. - А хочется. Я там секретик закопал, вдруг сохранился.

- Там теперь вокруг столько секретиков позакопали, что ни пройти, ни проехать, - засмеялся Тихий, и, заметив на лице переводчика заинтересованное непонимание, добавил: - Это я про мины...

- Не, - сказал лейтенант Рябинин. - Я пять копеек под стеклышком закопал, чтобы вернуться...

- Что, так понравилось? - удивился командир.

- Девочка понравилась, - улыбнулся Алладин. - Красивая такая, таджичка. Она меня первым словам научила - Ман то ра дуст дарам...

- Ну, понятное дело, - кивнул Тихий. - Сейчас найти не пробовал? Скажи своему дедушке генералу, ХАД ее из-под земли достанет.

- Да пусть остается в прошлом, - сказал Алладин. - Я тут и не из-за нее оказался, другая три года назад встретилась, настоящая персидская царевна. Из-за нее из МГИМО выгнали, я там на восточном отделении учился, собирался в Иран по дипломатической линии, на стажировке и попал в историю, влюбился там. Выгнать - выгнали, но довольно мягко, - дали младшего лейтенанта, и сюда отправили...

- Кровью искупить, - хохотнул командир. - Экий ты любвеобильный, - или просто чересчур галантный - бабы на тебя липнут, а ты им отказать не можешь...

Со стороны эскадрильского домика к нам пылили два "уазика". Я посмотрел на часы - Варенников был точен, через пять минут наши колеса должны были повиснуть в воздухе. Когда машины остановились и нога генерала ступила на землю, мы уже выстроились у борта.

- Товарищи офицеры! - скомандовал командир и, печатая шаг, держа ладонь у козырька, пошел навстречу Варенникову.

Выслушав доклад о готовности вертолетов и экипажей к полету, генерал, не говоря "вольно", подошел к нам, посмотрел с какой-то угрюмой доброжелательностью, повернулся к свите из седоватого полковника, начальников разведки и особого отдела, сказал:

- А хорошая у меня команда подобралась. С такими ребятами грех не воевать...

Когда все сидели по местам, я обошел и осмотрел борт, - пара Ми-24 уже запустились и рулили на взлетку, - вернулся в кабину, сел на свое место и громко, в расчете на пассажиров, доложил:

- К запуску двигателей готов!

- Запускай, Макенна, - с добродушной усмешкой негромко сказал командир. - Я тоже то кино помню. И того везучего шерифа. А в нашем деле везение не помешает...