Охота на льва

Добрая охота

Следующий наш вылет был запланирован на двадцать второе марта. Мы, конечно, не преминули съязвить, что духи в новруз будут праздновать, а мы работать, поскольку нам, атеистам-дуракам, их закон не писан. На это Тихий только пожал плечами:

- Вашу лётную байку про диких афганских летчиков, которые бросают штурвал и совершают очередной намаз, я слышал. Должен вас разочаровать - духи воюют без отрыва на молитвы и прочие ритуалы, священная война против неверных все спишет. Между прочим, вот на таких лентяев, как вы, они и рассчитывают, воюя и в свои и в наши праздники...

- Кстати, о наших праздниках,- вдруг вспомнил я, - завтра ровно три месяца, как наша эскадрилья заменила предыдущий состав...

- Вот забьем жирного зверя и отметим. - усмехнулся Тихий. - У вас три месяца, а у нас с Василием завтра ровно год нашей войны. Вот и ознаменуем наши даты боевой работой - даешь караван сверх плана!..

- Это у вас боевая работа, - сказал я, - а мы пока принеси-унеси...

- Вот завтра, - успокаивающе положил мне руку на плечо Тихий, - будет вам и кофе, и какава с чаем. Завтра вы будете главным оружием. Надоело нам холодными ночами на камнях лежать, а потом, голодными и невыспавшимися, в бой идти. Где прогресс, я вас спрашиваю, где механизация ручного труда? - засмеялся он.

На сей раз вылет был назначен на очень раннее утро, но уже не на рекогносцировку, и даже не на высадку. Мы должны были обнаружить на выходе из приграничного ущелья караван и упасть на него, нанеся ракетно-пулеметный удар двумя бортами, и только потом, ошеломив противника, высадить обе группы на добивание с последующим сбором трофеев. Выспаться так и не удалось - в полночь соседние сарбозы начали празднование - открыли стрельбу в небо. Потом по ближним горам ударил наш артдивизион - фанерные модули тряслись, с полок сыпалась мелочь - картонки от бакшишных презервативов с грудастыми небожительницами, патроны разных калибров, фонарики, часы с калькулятором... А после праздничного обстрела гор к нам пожаловали отметившие мусульмане - нагашишенные сарбозы стучали в окна женского модуля, караульные их гнали - крики на дари, мат на русском, топот по темным дорожкам, - и тут мой электронный трубач заиграл зарю.

Когда я пришел на стоянку после завтрака, моля моего хранителя, чтобы вылет отменили и я мог бы доспать на лавке в своей машине, караул был уже снят, на востоке небо чуть посерело, на нем угадывались очертания гор. Возле моего борта на железном настиле площадки, подложив под головы свои военные пожитки - кто "разгрузку", кто короб с пулеметной лентой - спали бойцы. Ко мне подошла темная фигура.

- Солнце еще не взошло, а в стране дураков уже кипела работа, - сказала фигура. - Извини, брат, спать вам не даем, Но если сейчас не забьем, спрячутся в зеленке на дневку, а оттуда малыми группами разбегутся.

Это был Тихий. Я пожал его сухую сильную руку, сказал, снимая пломбу с двери вертолета:

- Высплюсь, пока вы будете горбатых с бородатыми шмонать.

Мы пришли к месту работы, когда солнце показалось из-за гор. Местность в районе Анар-Дары ближе к иранской границе походила на лунный кратер - кольцом скал охвачена долина с центральной горкой. Отличие от лунного пейзажа было в зеленке, окружавшей эту горку, и в речке, делившейся на два ручья, питавших сады и убегавших за границу кратера и страны через два узких ущелья-трещины в западной части кратерного вала. Выходы из этих ущелий и стали предметом нашего пристального внимания - караван мог проникнуть сюда через одно из них, и, дойдя до зеленки - уже отцветших и покрывшихся густой листвой фруктовых садов при развалинах кишлака в междуречье, там затеряться, дождаться ночи и уйти незаметно. На пути к цели мы связались с нашим наблюдательным постом, сидящим на одной из высот приграничного хребта, - вчера вечером мы оставили у подножия двух бойцов группы Тихого - радиста с рацией от авианаводчиков и снайпера с винтовкой. Ночью они поднялись и начали наблюдение за иранской стороной - там мимо гряды шла хорошая асфальтированная дорога, и, если наводка была верна, караван должен был подойти к ущелью по этой же дороге и свернуть уже на тропу, уходящую к приграничным скалам.

Вопреки моим ожиданиям, все шло гладко. Взлетев, почти сразу установили с наблюдателями связь. Они сообщили, что караван из полусотни бурбухаек с тремя "семурками" боевого охранения, свернул с дороги и движется к ущелью. На повороте от основного каравана отделилось несколько машин без охраны и пошли дальше, к следующему ущелью.

- Ложный мирный караванчик, - сказал Тихий. - Он пойдет по тропе, которую нам дал ХАД, в расчете на нашу засаду. Пусть идут, можем их на обратном пути досмотреть,

Судя по сообщению наблюдателей, духи перли нагло, даже без головного дозора, - вперед проехал один мотоциклист, и, когда мы подходили к валу кратера с нашей стороны, он уже был на выходе из ущелья. то есть в этот кратер въезжал с противной его стороны.

- Мы входим здесь, - Тихий прижал к моему левому плечу сзади свой планшет, показывая командиру карту. - Идем на пределе, прячась за горой, медлим, пока наши верхние не сообщат, что караван весь из ущелья вышел. Тут мы выходим двумя бортами с двух сторон горы, ведомый бьет по хвосту, мы - по голове, ну дальше по обстановке...

Мне казалось, что Тихий чего-то недопонимает. Медленно летать за горой, надеясь, что по ту сторону ее караван не услышит звука наших винтов, - это нечто нереальное. Кольцо скал отражает наш рокот, наполняя эхом все пространство кратера.

- Судя по направлению пыльных шлейфов, - сказал Тихий, будто услышав мои мысли, - сильный западный ветер, в ущелье сквозняк, они не должны нас слышать...

- Ладно, я на цыпочках, - сказал командир.

И в самом деле, когда мы, плавно взмыв, перевалили край кратерного вала и так же плавно соскользнули к его усыпанному обломками дну, мне показалось, что наши винты уже не рокочут, а шелестят. Командир предложил присесть, пока нет отмашки от наблюдателей, чтобы не сильно шуметь, Тихий согласился. Пара села, отвернувшись друг от друга, командиры перевели движки на малый газ, вертолеты осели на амортстойках шасси, и я тоже хотел расслабиться, но не успел. Периферия моего зрения уловила движение справа на фоне скал почти у самого подножия. Повернул голову и увидел движущуюся точку, обнаруживающую себя тянущимся за ней пыльным хвостом, - ветер, судя по длине хвоста, и в самом деле был сильным.

- Кажется, там кто-то пылит, - сказал я, показывая пальцем на север. - Движется вдоль гор в сторону ущелья...

Тихий поднял бинокль, всмотрелся.

- Вот он, их головной, - возбужденно сказал он. - Красная "хонда", летит на всех парусах, на нас оглядывается. Там над речушкой тропа идет, максимум через пять минут долетит до ущелья! Гони, командир! Этого гонца надо остановить, только по возможности тихо, нурсами не шуми! Подлетим, - ткнул он меня в спину, - дай очередь наперерез, а не остановится - работай на поражение!

Командир взял шаг-газ, движки взревели, вертолет завис и, опуская нос, пошел в разгон. Через минуту мы уже шли над мелкой перекатистой речкой - весна наполнила плоское русло водой, на левом берегу зеленел редкий камыш, справа вздымалась скальная стена, и над самой речкой по узкой, протоптанной, наверное, ослами и мулами, тропе несся красный мотоцикл, седок которого, припав грудью к бензобаку, рулил, кидая через плечо быстрые взгляды на догоняющих его драконов. Я уже видел его глаза, и было ясно, что гонщик не собирается останавливаться. Повернув ствол вправо, я дал короткую очередь с опережением - пули высекли каменную крошку из скалы. Ездок нагнул голову, пряча лицо от осколков, снова поднял ее и крутанул ручку газа - сизый дым завихрился, переплетаясь с рыжей пылью из-под колес.

- Вали! - крикнул Тихий. - Быстро!

Я опустил ствол и, зная, что будет низко - пусть по колесам, по ногам, - выпустил очередь в пять пуль. Фонтанчиков не увидел, а мотоциклист продолжал мчаться, и ущелье было уже в секундах лета.

- Не балуй! - сказал мне на ухо злой голос Тихого, он навалился на мой загривок грудью, пригибая к пулемету, его руки легли на мои, большие пальцы надавили больно на мои пальцы, лежащие на гашетках, и стреляющий ствол, подчиняясь движению рук Тихого, нарисовал - я узнал эту фигуру! - скрипичный ключ в воздухе, в обратном порядке, как будто взял мотоциклиста в широкий захват, спиралью сузил круг в ноту соль, и... Ездок вскинулся, вывернул руль в скалу, заваливая мотоцикл, ударился передним колесом и всем вдруг мягким телом, отлетел, переворачиваясь в воздухе, и, описав дугу, упал в речку, подняв стену вспыхнувших на солнце брызг, в которую мы влетели, разбив ее лобовым остеклением. Краем глаза я видел, как нас пытается обогнать мотоцикл, кувыркаясь и прыгая по тропинке, каким-то чудом удерживаясь и не улетая в реку. Я подумал, что если сейчас взорвется бензобак, то достанет и нас, но командир тут же свалил машину в левый крен - впереди мелькнула темная расселина, в которую утекала речушка. Прошло всего две секунды. Я взглянул влево, в блистер командира, под которым блеснула вода - мы уже развернулись, - тела мотоциклиста там не было. Неужели оно утонуло и речка так глубока? - а на вид вода едва покрывает камни. Или его унесло, и река так быстра и сильна? - а на вид слабый ручеек, способный нести только бумажные кораблики. Скоро мотоциклист выплывет через ущелье на ту сторону, и караванщики все поймут.

- Нашумели-таки! - с досадой сказал Тихий. - Теперь ни за что не выползут из норы, наверняка уйдут обходным путем...

Мы сделали круг и уже заходили обратно за центральную горку кратера. Я понял, что на сегодня все кончено, караван уже, скорее всего, поворачивает в ущелье назад, а мы в это ущелье сунуться не можем, потому что вся его длина, по невнятной сути ирано-афганской границы есть нейтральная зона, которую, впрочем, каждая из сторон считает своей. Я вдруг увидел, что капли брызг на лобовом стекле воздушный поток раздул в кривые белесые струйки, будто нам в морду двинули огромной побелочной кистью. Наверное, вода в речушке соленая, здесь такое бывает. Отрешившись от закабинной действительности, я медленно - кадр за кадром - начал прокручивать только что отснятый на пленку памяти эпизод. Мне хотелось найти тот момент, когда пуля из моего пулемета, ударила в мотоциклиста - или в мотоцикл? - или в глаз ему попала каменная крошка, высеченная той пулей из скалы, он выпустил руль, колесо вильнуло...

- "Скала", я - "Воздух", - сказал в наушниках голос Тихого. - Ну, что, как там наши дела? Все пропало, клиент уезжает?

- Я - "Скала", - отозвался эфир. - Нет, все по плану. К вам вытянулась почти вся "нитка", голова уже заворачивает к "зеленке".

- Ух, ты! - воскликнул Тихий, - Тогда погнали наши городских! Работаем, командир!

Я понял, что работа не окончилась, а только начинается, - перед этим была только разминка, но на эту разминку я потратил половину пулеметной ленты. Пока разворачивались, координировались с ведомым, я успел вставить в пулемет свежую ленту, и, когда мы вырвались в долину с двух сторон горы, я уже был готов к атаке.

- Предупредительных очередей не давай, - крикнул мне в щеку Тихий, - Ищи "семурги" пикапы с ДшК в кузовах и крой сразу по ним. Если не увидишь, работай по кабинам - по стеклам. Я пошел в грузовую, к своим...

Я видел - Тихому везло. Ну не мог же он так точно рассчитать все не только за людей, но и за природу. Кроме ветра, дующего из ущелья и не пускающего к каравану звуков двух вертолетов, было еще встающее точно за восточным краем кратера, тень от которого как раз едва-едва отползала от выхода из ущелья, и это означало, что встающее солнце сейчас брызгало караванщикам в глаза. Командир вел вертолет так, чтобы все время прятаться в солнечных лучах. Мы шли на удобной высоте - около полусотни метров, - чтобы и не подняться выше солнечной засады, и можно было работать и из пулемета, и реактивными снарядами. Я уже видел караван - там, впереди, вспыхивали блики лобовых стекол, вспышек было много, они перемаргивали, рисуя кривую цепочку, - машины ехали, покачиваясь, переваливаясь на неровностях бездорожья, теряя и снова ловя стеклами солнце. Судя по неторопливости движения, гусеница все еще не видела и не слышала летящих на нее двух железных пчел, начиненных сотнями смертоносных жал. Но такое везение не могло длиться вечно.

- Работаем, - сказал командир. - Двести пятый, делаем три захода сериями по восемь с блока, потом высаживаем, все, как на постановке...

Караван уже подходил к "зеленке", - он изогнулся, подставляя нам левый бок. Я открыл огонь с "горки", сразу найдя глазами пикап боевого охранения. Он двигался чуть сбоку от цепочки бурбухаек, переваливая через ухабы, и пулемет в его кузове держали с двух сторон два духа, - еще несколько сидели на лавочках вдоль бортов. Мы пикировали всего со ста метров, без скольжения, и попал я быстро. Но не в пулеметчиков, а в кабину - я увидел, как брызнули малиновые искры трассеров на капоте и крыле, лобовое стекло, до того голубое, вдруг как-то криво загнулось, открывая черную дыру, пикап рыскнул носом, будто объезжал яму, поднял два свои левых колеса, открывая мне серый пыльный низ - там тут же мелькнула молния трассера, - и, видимо, под весом пулемета и вскочивших со скамеек духов, завалился набок, вращая колесами.

- Ай, маладца! - крикнул командир, - А теперь я!..

Вертолет как-то легко повел носом, будто принюхавшись, сказал "ффух-ффух-ффушшш!" - и нурсы ушли поочередно с левых и правых блоков, веером накрывая всю гусеницу каравана от головы до хвоста. И мы тут же ушли вправо, открывая все еще рвущийся караван для атаки ведомого, идущего за нами. Когда сделали круг, увидели, что караван распался на горящие бурбухайки, стоящие и лежащие на боку. Две машины, лавируя между воронками, пытались добраться до зелени садов разрушенного кишлака, еще несколько из хвоста каравана, развернувшись, устремились к ущелью.

- Двестипятый, догони хвост, а я голову придавлю, - сказал командир, заводя машину на боевой.

Караван был совсем рядом, - я видел лежащих возле машин духов, я видел бегущих духов, я видел стоящих духов, и эти стоящие били по нам короткими очередями - я видел, как они покачиваются в ритм тройной отдачи в плечо, к которому прижат приклад автомата, как фыркают их стволы тройными вспышками. Я видел все это, не отрывая пальцев от гашеток, и моя очередь была непрерывна. После первого захода и своего попадания в пикап я вдруг расслабился и чувствовал себя так, будто уже выиграл какую-то важную игру, решил сложную контрольную, и теперь, в оставшееся время, могу позволить себе, уже никуда не торопясь, поиграть или порешать просто так, для удовольствия. Я водил стволом так, словно очередь моя была не летящими пулями, а гибким длинным хлыстом то ли дрессировщика, то ли погонщика, которым он подсекает лапы или копыта своих подопечных, спутывает их, стреноживает. Я успел поддеть своим огненным хлыстом двоих - одного бегущего, одного стоящего - бегущий споткнулся и полетел вперед, даже не выставив руки, и так и упал, проехав щекой по земле, и остался лежать, - а стоящий подбросил и выронил автомат, крутнувшись и сгибаясь в поясе, упал на колени, уткнулся головой в землю.

Нурсы, выпущенные командиром, догнали убегающие машины. Мы не стали уходить в разворот, долетели до двух окутанных дымом машин, чтобы подчистить из пулемета, и тут у меня кончилась лента. Пока я ее менял, обжигая пальцы о ствольную коробку, в кабину заглянул Тихий.

- Просто песня, командир! - крикнул он. - Давай, высаживай, а то нам ничего не достанется! Вон на тех высоточках с двух сторон обе группы сбрось, и барражируйте рядом, ждите сигнала...

Мы так и сделали. Высадили группы на два невысоких холма, откуда они сразу начали обрабатывать останки каравана, постепенно спускаясь, растягиваясь в две цепи, смыкаясь и охватывая полукольцом разметанную нами вереницу машин. Мы ходили восьмерками невдалеке, но даже с небольшой высоты и на небольшом удалении подробностей работы разведчиков я не видел. Опять это было похоже на слаженное снование муравьев, таскающих хворостинки, - бойцы собирали оружие и складывали его в удобном для посадки вертолетов месте. Тут же росла горка упаковок разного барахла - от амуниции до медикаментов. В другом конце, возле укладки из прямоугольных и продолговатых ящиков возились оба подрывника, готовя к взрыву собранные мины и снаряды для безоткатных орудий. На двух высотках оставались два пулеметчика, контролировавших и машины каравана, и ближнюю "зеленку", откуда могла прийти подмога. Мы тоже уделяли этим одичавшим садам свое внимание, пролетая по краю зелени по очереди - скупыми очередями я сбивал листву, думая, не прячется ли там, в ее тени, какой-нибудь пастушок, вспоминая ту картину, над которой в детстве не раз плакал. Но сейчас я думал, что пастушок, видя, что мы сделали с караваном, должен был бежать отсюда без оглядки. Хотя, если в караване шел его отец или старший брат, которые, уходя на войну, наказали ему не сдаваться, - мол, напал на нас из-за гор проклятый славянин...

Тихий вышел на связь, сказал:

- Пока держитесь подальше, а когда увидите большой "бум", подлетайте на погрузку...

Через несколько минут в районе каравана вспухло пыльное облако, скалы треснули эхом, потом еще с полминуты потрещало, как в печке, и стихло. Когда мы заходили на посадку возле разложенных рядами автоматов, пулеметов, винтовок, гранатометов, на месте взрыва чернела воронка, и вокруг нее дымились и горели какие-то обломки и обрывки.

На обратном пути Тихий подсел к нам в кабину, попросил разрешения закурить.

- Ну, что, довольны? - сказал он. - Неплохо повоевали?

- Как сказать, - сказал командир. - Половину боекомплекта домой везем.

- Ну и хорошо, - сказал Тихий. - А если бы из "зеленки" полезли? Пришлось бы "крокодилы" вызывать. Хорошо, мы сегодня для них оказались полной и совсем не детской неожиданностью. Обычно они рядом подмогу держат - проводка каравана дело не одних только караванщиков, тут проплачена целая цепь охранных точек плюс агентурная сеть...

На стоянке, пока бойцы перегружали трофейное оружие в тентованный "Урал", Тихий налил мне из своей фляжки колпачок спирта, дал закусить коричневой хрустящей галетой.

- Поздравляю, инициация состоялась! - сказал он. - Ты перестал душить в себе воина. Так у масаев юноша должен убить льва, чтобы стать мужчиной - охотником и воином.

- Надеюсь, подо львом ты подразумеваешь не того мотоциклиста? - усмехнулся я.

- Извини, но так было нужно. Даже если не нужно...

Я вспомнил, как дернулся назад, когда прямо передо мной вертанулось тело мотоциклиста, но отпрянуть мне не дал навалившийся сзади Тихий. Мне было неприятно, что он почувствовал мой вздрог. Но мы и правда были в секунде от столкновения, да мы едва не подцепили его несущим винтом, как рогами... Наверное, со стороны это выглядело неудачной охотой, - щелкнув зубами и промахнувшись, дракон взмыл.

- Ничего, - сказал я, закуривая, - это с непривычки стрелять безоружным мотоциклистам в спину. Пройдет...

- Если тебе так будет легче, - сказал он, тоже закуривая, но не московскую "Яву", которую курили здесь почти все офицеры, а солдатские "Охотничьи", - то этого гонщика там, - он показал пальцем в небо, - запишут на мой счет, не беспокойся...

Ночью я долго не мог уснуть. Вспоминал то мотоциклиста, его пируэт и всплеск, то тех двоих, подсеченных моей гибкой очередью, - и ясно понимал, что между этими, разделенными какими-то минутами, эпизодами со мной произошла метаморфоза. В момент стрельбы по мотоциклисту я все еще был нерешительным, а, если говорить правду самому себе, - стеснительным - воином, который все время боится совершить что-то не то, - а под этим "не то", конечно, скрывается что-то вроде "застрелить по ошибке", - и все время ждал, когда те, кто на мушке моего пулемета начнут первыми, начнут и продолжат, чтобы я был уверен в твердости их намерения меня убить, вот тогда можно открывать огонь на поражение. Я вспомнил свой детский страх случайно задавить какого-нибудь муравья, случайно наступив на него, - заметив в последнее мгновение, я даже успевал отвернуть носок ботинка. Другое дело - комары, которые пили мою кровь или зудели над ухом, собираясь атаковать, - тут у меня стеснения не было. И тот караванщик, стрелявший в меня из автомата от плеча, был как раз из тех, что начали первыми, а тут мы были на равных, я даже дал ему фору времени, но потом, как тот самурай, выхвативший меч вторым, опустил его первым. Я представил, как летят двумя встречными потоками пули - его и мои, - как эти потоки пересекаются, переплетаются, и как одна из моих страшным тупым ударом проламывает его грудную клетку, вырывает с обратной стороны кусок лопатки, - и тут же почувствовал этот удар ломом под свою правую ключицу, - так внезапно и реально, что вскинувшись на кровати, зажал рукой дыру, в которую уже рванула моя жизнь. Некоторое время сидел в темноте кровати боясь вздохнуть - а вдруг не получится, - потом медленно от пустил руку, медленно вздохнул, медленно спустил ноги с кровати и,нашарив на тумбочке сигареты, пошел на улицу. Ночь была холодна, я сидел у стены модуля на лавочке, дрожал, затягиваясь и выпуская дым в звездное небо, и машинально потирал рукой грудь под правой ключицей - там все еще ныло. Я дышал холодным воздухом вперемешку с дымом и думал, что тот дух уже не может вот так вздохнуть, так глубоко, когда воздух, кажется, проникает во все клеточки тела, - и уже не видит этого неба, этих звезд, этой ночи вообще, - где он теперь? в своем магометанском раю, существование которого давало ему силы стоять перед пикирующим на него вертолетом, не прячась, или нигде, в темноте, глухоте, неосязательности... Я представил, что это значит - не быть, - не смог долго выдержать это небытие, встал и пошел в свою спящую комнату. Спать не хотелось, сидеть на улице было холодно, я пробрался на нашу маленькую кухоньку, вскипятил чаю, и, ожидая, пока заварится покрепче, открыл наугад черный томик Лорки, купленный недавно в гарнизонном книжном магазине. Прочитал о тополях, что уходят, но след их озерный светел, они уходят, уходят, но нам оставляют ветер, который умолкнет ночью, обряженный черным крепом, но нам он оставит эхо, плывущее вниз по рекам.

Откуда-то изнутри меня поднялась волна мурашек, волосы на руках и ногах встали дыбом. Мне показалось, что эти строки кто-то шепчет мне на ухо, я даже почувствовал щекотку от его дыхания, махнул ладонью, будто отгоняя комара, и, даже не хлебнув чая, снова пошел на улицу. В коридоре уже шаркали в сторону умывальной комнаты первые вставшие экипажи. Значит, ночь кончилась, и скоро можно идти на завтрак.