Океан для троих (СИ)

Глава 11. Кризис

— Худая ночь, да, командор? Что я пропустил? Уже отплыли?

Хриплый голос выдернул из дремы так же грубо, как островной лекарь выдирал солдатам больные зубы.

Дороти поморщилась и осторожно приподнялась на локте.

Из хороших вестей был живой Морено. Измученный, но в сознании. Из дурных — вновь открывшаяся рана у него на боку. Из совсем паскудных — быстро расплывающееся по бинтам пятно. Первое радовало, второе тревожило, третье предвещало скорый виток лихорадки. И гробовой саван.

— Пить?

— Жить, — вздохнул Морено. — Хотя пить тоже тащи. Что я натворил хорошего, что ты решила погреть мне простыни? Озолотил приют в беспамятстве или женился на юродивой?

Дороти осторожно поднялась, чтобы ненароком не задеть в полумраке забинтованное плечо Морено, которое пока вело себя прилично — во всяком случае, там на повязках не проступало никаких подозрительных пятен. Зажла две толстые свечи. Налила в стакан на треть красного вина, которое должно помочь в сотворении крови, разбавила водой и вернулась к кровати.

Протянула и ответила:

— Ты же капитан, а капитанская каюта на “Свободе” одна. Нет, сначала лекарства, потом вино.

— Тебя бы в палачи…

— Всегда мечтала.

Она подсунула Морено под нос склянку с хинином, терпеливо выслушала поток черной ругани и дала запить горечь вином.

— Еще!

— Нельзя. Хирург запретил тебя поить сверх этого. Боится, что внутренности разбухнут и полезут в ту дыру, которую ты дал в себе провинтить.

— Хиггинс не разрешил давать мне вина? Мне, своему капитану?!

— Воды. Вино считай подарком судьбы. И не ропщи, — Дороти убрала опустевшие склянки, подвинула свечи так, чтобы можно было дотянуться, не вставая с кровати, и снова легла сбоку от Морено.

Тот, несмотря на крайнюю измотанность, нашел силы съязвить:

— Леди попутала континенты? Гамаки на борту закончились? Или я в бреду совершил подвиг во славу Алантии, и это наградные? Так я не король, люблю, когда рядом шевелятся.

— Морено, это — моя каюта и моя кровать. И я, как хозяйка, вольна приглашать кого захочу. И класть их куда захочу. Так что потерпи мое гостеприимство до тех пор, пока не сможешь на своих ногах выйти за эту дверь. Что до остального — на полу жестко, а кровать достаточно широка, чтобы вместить двоих. Или ты предпочитаешь пол?

Морено хмыкнул в ответ, но возмущаться больше не стал. Тем более что его опять начала бить дрожь — пока еще редкая и не такая сильная, как днем. Но она была предвестницей ухудшения, и они оба это понимали.

— Пожалуй, останусь тут, — тихо согласился Морено. — Упустить шанс поспать в твоей кровати — это все равно что отказаться трахнуть принцессу.

— Поэтично. И это мне говорит человек, в течение года ограбивший казну на полмиллиона золотых. Я видела твою каюту на “Каракатице”. Сплошь шелк, бархат, серебряное шитье и накрахмаленные скатерти. Так что не льщу себя надеждой поразить твое воображение офицерскими льняными простынями.

— Ну принцессы-то тоже не ахти какие бабы. На иную посмотришь — и рыдать охота. Тут дело не во внешности, а в этом… престиже.

— Или принцесса, или ничего? — Дороти придвинулась ближе, снова притянула Морено к себе и дунула на свечи.

— Кровать командора Дороти Вильямс тоже годится, — Черный Пес не стал отбиваться, только плечи на секунду закаменели и сразу расслабились — не нарочно, предательский озноб опять дал о себе знать и заставил прижаться ближе, в поисках тепла.

— Через час я буду менять повязку. Сейчас уснешь сам, или дать тебе опий?

— Спать в кровати с такой красоткой — никогда себе не прощу. Но если прижмешь сильнее — не надо мака, усну так. Бывало и похуже.

— Что для пирата может быть хуже, чем офицер королевского флота, греющий ему спину?

— У тебя, как у всех вояк, скудная фантазия, моя прекрасная леди. В мире есть вещи куда страшнее.

Дороти проснулась от короткого удара рынды, отмеряющего корабельный час. Снаружи еще было темно.

Морено то ли спал, то ли был без сознания. Скорее второе — от смены повязки на животе он даже не застонал. Жар держался сильный, но ровный. Используя уже опробованный способ, Дороти вновь напоила его рот в рот маком, а после разбавленным вином, поддерживая под голову и силой заставляя глотать.

От вкуса опия с вином в собственной голове стало гулко и ясно. Спать расхотелось, и Дороти вновь села за стол — перепроверить курс и поискать в судовых журналах все, что относилось к Гряде Сирен.

На свои записи она не рассчитывала — еще прошлой осенью было получено распоряжение от Королевского Адмиралтейства держаться от гибельных скал как можно дальше и не подвергать корабли риску. Эдикт распространял свое действие на весь флот Его Величества и был написан кровью.

Не буквально, конечно. Крови никто не увидел. Потому что некому было о ней рассказать.

Год назад, в августе, команда на сорокапушечной “Лючии”, увлекшись преследованием пиратского фрегата, нырнула в узкий пролив между Грядой и островами и обратно уже не вынырнула.

На ее поиски отправился “Стерегущий”. Тридцать пушек. Гарнизонные солдаты. Отличные канониры. Там командовал сэр Вормс — он приходился Вильямсам дальней родней. Тучный мрачный шкипер, уже в возрасте, который на берегу провел куда больше месяцев, чем в море.

Через неделю к островам прибило шлюпку с шильдой от “Стерегущего”. В шлюпке были трое мертвецов и уйма оплетавших их бурых водорослей. Выловившие находку местные рыбаки отправились на тот свет за пару дней, прихватив еще половину поселка — моровое поветрие. С кровавым кашлем и чернотой кожи. Вспыхнувшее и тут же угасшее. Адмирал задумался и отправил в столицу депешу. В столице донесению поверили, что удивительно, и отнеслись серьезно.

Больше к Гряде Сирен корабли королевского флота не ходили. И если какому-нибудь корсару удавалось оторваться от погони и нырнуть в скалы — то преследование оставляли.

Разделить судьбу “Лючии” и “Стерегущего” добровольцев не находилось.

Хотя бродили слухи, что пираты и особо резвые местные продолжают там не только прятаться, пережидая, пока преследователь уйдет, но и плавать сквозь Гряду.

Но если кто-то там и шарился, то они делали это тихо и по кабакам особо не трепали: хвалящихся такими подвигами вполне могли прикопать — мора боялись все. От него не откупишься.

Гряда Сирен, кроме местечка с дурной славой, была еще интересной навигационной задачкой. В здешних скалах когда-то тренировались претенденты на должность капитанов. Кроме весьма коварных рифов, там были еще и течения с разной насыщенностью, что делало прохождение фарватера настоящим ребусом.

Если б не эдикт короля, Дороти бы туда сунулась — она давно искала повод. Но маршруты “Свободы” все время проходили вдали от Гряды, а потом случилась беда с “Лючией”.

То, что десять лет назад в тех же краях произошло несчастье с “Холодным сердцем”, на котором ушел в свой первый и последний рейс Доран Кейси, никто уже и не помнил.

Никто, кроме Дороти.

“Сердце” было бедовым судном, с разношерстной командой и шкипером-сорвиголовой. Ради такого эдиктов не подписывают. Дорана никто не искал и никто о нем не помнил. Кроме Дороти.

В старых навигационных журналах предыдущего капитана “Свободы” нашлась прежняя схема прохода — очень поверхностная и с пробелами. Для навигации она не годилась — ориентироваться по такой сродни тому, как путнику в чаще леса сказать “иди к двум деревьям”.

Дороти задумалась, прикидывая возможные маршруты.

Когда снаружи начало светать, в каюту тихо постучал Саммерс и предложил сменить.

Дороти кивнула и вышла в серый утренний сумрак.

Жизнь на корабле продолжала кипеть — у Морено была на удивление сплоченная и сработанная команда.

Обычно на корсарских судах экипажи сменялись чуть ли не на четверть за сезон, а эти, похоже, плавали плечом к плечу уже не один год. Несмотря на нехватку рук, на борту царил порядок — ни одного непривязанного линя или брошенной впопыхах тряпки.

Фиши уступил штурвал молодому помощнику и неспешно жевал солонину с сухарями, запивая ранний завтрак водой из фляги.

Не чинясь, разговор начал первым, положив якорь на субординацию:

— Как здоровье кэптена?

— Пока что при нем. Но ждать быстрой поправки не стоит — это не пустяковые царапины. Все худо.

— Знаем, командор. Если б был другой способ протиснуться через этих поганцев, кэптен бы обязательно его увидел. Но уж как вышло…

— Да, ранения некстати. Когда мы будем у Гряды?

— Ветер хороший, точно сама Черная Ма в паруса дует. — Фиши отправил в рот полоску мяса, прожевал и подытожил: — Как раз к обеду подойдем.

— Это хорошо, останется пять часов на проход по свету, в старых капитанских записях говорится про три часа…

— Враки. Нет там никакого свету. Сумрак, да и тот… Как в киселе плывешь. Мерзко и стыло. И когда мы оттуда вылезем, не от курса зависит — скалы-то я обойду, а вот девок… С ними не угадаешь.

— Каких девок?

— А может, и не девок. Кто его знает.

— Что вы мелете?

— Неужто кэптену так плохо, что он не успел вам все рассказать?

— Рассказать что? — нахмурилась Дороти. — Проклятье, мне клещами из вас слова тянуть?

Фиши хлебнул из фляги еще. И начал набивать трубку, пряча глаза:

— Ну если Пес не сказал, может, и не надо оно вам? Много знать — плохо спать. Только вот как мы право на проход получим, если капитан без сознания? Они же потребуют капитана.

— У “Свободы” есть капитан. И я пока что в полном здравии, — отрезал Дороти.

— Так-то оно так. Но…

— Договаривайте!

— Да чего там договаривать… — Фиши с огорчением глянул на уже набитую трубку и вдруг с остервенением начал выколачивать из нее табак. — Мы и не знаем ничего! Тут как заведено: подходим к Гряде, кэптен остается на палубе, а мы в трюм. И уши воском залить и чем поглуше обмотать, вина хлебнуть и спать. Чем крепче — тем лучше. Выходить, пока кэптен не позовет, — нельзя. Потом кэптен трюм отпирает, и мы уже проскочили, рули спокойно. Может, Джок вон знает побольше… Они с Морено вроде как дружки. Если у Пса вообще есть приятели.

— А как же лавирование между скал?

— Не знаю, я как все — заливаю зенки бренди да трясусь от страха. А кто тут рулем крутит — да хоть сам морской дьявол! Когда кэптен трюм открывает, там остается только шхеры пройти — вот их я как свои пять знаю. Но если не через Гряду идти, а как люди ходят — то шхеры в неделе пути.

— То есть вы ныряете тут, а выходите…

— Через двенадцать часов за портом Вейн, командор. В скалах. Не то чтоб мы особо часто так делали, но приходилось.

— Чертовщина какая-то. Но почему пропала “Лючия”? Почему не вышла в шхерах? И где “Стерегущий”? — Дороти растерянно пыталась охватить пониманием внезапно возникшую мистику.

И с усилием удержала на языке название еще одного корабля.

Спрашивать про “Холодное сердце” было глупо. Он пропал давным-давно, и не доказано, что именно в Гряде. Тот торговец, который заметил фрегат последним, видел его около… Просто около чертовой Гряды, которая, оказывается, полна не гибельных скал, а какой-то запредельной дьявольщины. И получается, Доран лежит там, на камнях, в месте, которого нет на картах.

— Почем мне знать? Может, там капитаны дурные были. Глупые или рисковые. Спросите Пса, командор. Он сказал идти через Гряду — мы идем.

Командор прикинула время действия опия — выходило, что до полудня будить Морено бесполезно. Впрочем, мистика мистикой, а на корабле и без того дел было невпроворот. И их никто не отменял. И лезть в непонятные скалы с неисправными пушками по меньшей мере глупо.

— Кто сейчас на оружейной палубе?

— Вроде Бринна там и пара парней из абордажной команды. Только зря вы это, госпожа, пушки на Гряде ни к чему…

— Зато когда мы оттуда выберемся, они нам пригодятся. Если вы думаете, что после того, как вы угнали один фрегат и взорвали еще два, армия оставит вас в покое — то вы плохо знаете флот Его Величества.

— И не хотел бы знакомиться ближе. Неприятные вы люди.

Фиши все-таки раскурил трубку, а Дороти отправилась к орудиям.

К полудню обе неисправные пушки были готовы совершить как минимум по три залпа каждая. Помощники оказались толковые, и пока Дороти приподнимала стволы с лафетов и держала на весу, абордажники споро эти самые лафеты чинили. И по окончании работы все трое смотрели на Дороти с куда большим уважением, чем до починки. Что льстило самолюбию, но не давало впадать в грех самообмана — это не ее команда, и впечатлять этих воров, греховодников и убийц ей ни к чему. Тем более талантом, за который тебя чуть не сожгли на костре.

Закончив, она вернулась в каюту, рассчитывая вытрясти из Морено все, что тому известно о Гряде, но вышло иначе. В каюте ее ждали бледный от волнения боцман Саммерс и хирург Хиггинс, черный от усталости.

Дороти приготовилась к плохим вестям.

Оказалось, что почти сразу после ухода Дороти лихорадка у Морено усилилась, и ее не удавалось сбить ни лекарствами, ни обтираниями. Рана на боку вновь открылась, мало того — появился дурной запах, а края воспалились и почернели.

Морено впал в беспамятство и в себя более не приходил. Лежал бледный, точно не человек, а восковая кукла.

Хиггинс отмерил какие-то капли и приготовил нож — собирался отворять кровь. Саммерс сидел рядом со своим кэптеном и читал молитву.

— У нас есть жрец на борту? — тихо спросила Дороти, окинув взглядом всю картину. Ясно, что счет тут шел на часы — загнивающая рана провоцировала лихорадку и не давала внутренней силе сомкнуть края разреза. Как жаль, что их совместный путь заканчивается так быстро. При всех недостатках Морено был таким живым и горячим, что стылый холод, копившийся в груди столько лет, отступал от этого жара. — Уходить без обряда негоже даже пирату.

— Два года храмовой школы, — глухо отозвался Саммерс. — Сан я не принял.

— За что выгнали? — спросила Дороти просто так, чтобы нарушить зловещее молчание, которое повисло в каюте.

Саммерс мрачно глянул в ответ и рассеянно потер широкие ладони. Видеть его, такого огромного и мощного, растерянным и разбитым было странно. Так же странно, как и сознавать, что за своего кэптена тут любой пойдет и в огонь, и в воду. Подобная преданность корсару удивляла. И вызывала зависть. Саму-то Дороти команда “Свободы” продала легко и непринужденно, стоило только поманить деньгами и пугануть костром. Хотя Дороти считала себя не худшим капитаном, но видимо, просто хорошо обращаться с людьми и закрывать их своей грудью недостаточно. Нужно что-то еще, чего у нее нет. И дело тут даже не в том, что она женщина. Женщин на флоте много. Вон, даже в команде Морено — трое. В чем-то другом тут секрет.

— Удавил главного жреца, — наконец ответил боцман.

Дороти решила не уточнять — шутит тот или нет.

— Ночью рана выглядела не так плохо, Морено был в сознании. Я давала ему хинин и готова поклясться — дело шло к улучшению. Почему стало хуже?

Хиггинс в раздумьи пожевал губами и, осторожно косясь на боцмана, предположил:

— Я слышал про дона Гильермо всякое. И среди всякого не было доброго. Думаю, на лезвии клинка, которым ранили кэптена, был яд. Что-то сильное, но не быстрое. Мучительное. Сама по себе рана страшна, но не смертельна. Страшно то, что в нее попало. Второй порез нанесли кортиком — и он чист.

Саммерс скривился, точно от зубной боли, и вышел из каюты, хлопнув дверью.

— Будет себя казнить, за то, что сразу не заставил кэптена промыть рану, — вздохнул Хиггинс.

— Сколько у него времени? — уточнила Дороти, которую мутило от запаха лекарств.

А еще очень живо вспомнилось собственное детство, заполненное этой вонью под завязку.

— Вечер. Ночь. Не больше.

— И шансов нет?

Хиггинс покачал головой:

— Если только не совершится чудо. Но боги немилостивы к пиратам.

Дороти еще раз взглянула на Черного Пса, который так недолго пробыл ее спутником, но успел принести с собой столько всего, что предыдущая жизнь стала казаться пресной, как каша в казарме. Захватила из каюты оружие и вышла вон — нужно было поговорить с Саммерсом до того, как они подойдут к проклятым скалам.

— Фиши сказал, что ты больше всех знаешь, что там происходит. На Гряде, — Дороти нашла боцмана на корме.

Тот уставился в море невидящим взглядом и вертел в руках простой медный медальон на шнурке.

— Там ждет беда, — глухо отозвался Саммерс, отбрасывая вежливость. — Туда рвутся умники — такие как ты, мэм, такие как Рауль, в поисках короткой дороги, а потом платят и никак не могут расплатиться. Но ты же мне все равно не поверишь, да?

— Сколько раз Морено ходил этим путем? — задумчиво спросила Дороти.

— Больше двадцати.

— И ты вместе с ним?

— Да.

— В трюме, с залитыми воском ушами, как все?

— Верно. Потому что первый раз Рауль шел через Гряду с другой командой — и оказался один на борту своей “Каракатицы”. И куда подевались остальные, он никогда не рассказывал.

— Мне еще что-то нужно знать, прежде чем я закрою за вами замки трюма?

— Рауль часто говорил, что совершил ошибку, тогда, в самый первый раз. Что у него забрали нечто, без чего каждый вдох как пытка.

— Кто забрал?

— Сирены, — сказал Саммерс. — Не спрашивай, кэптен никогда не говорил о том, какие они, опасны ли и что просят за проход…

— Опасны. “Лючия” так и не вышла из этих скал. На ней было триста человек команды.

— Откуда тебе знать, командор? Может, и вышла. С одним человеком на борту, — Саммерс еще раз тяжело вздохнул и ушел, оставив Дороти гадать о будущем.

И вспоминать прошлое. Потому что перед глазами стоял улыбающийся Доран — такой, каким она проводила его в последний рейс — сияющий, в новой форме, которая еще даже не замялась на рукавах. Такой бесконечно счастливый, что сердце замирало. Как он тогда шутил, что вернется с сундуком золота и вместо того, чтобы, как ожидала его маменька, жениться на кузине, сманит Дороти на свой корабль, и они будут вместе бороздить волны.

Его каштановые вьющиеся волосы все время норовил растрепать ветер, а в серых глазах плясали лукавые огоньки. Он шутил и острил почти до самого отправления, а потом стал серьезен на миг, прижал Дороти к себе в коротком дружеском объятии и сразу же выпустил. А потом улыбнулся и ступил на трап “Холодного сердца”.

По сердцу полоснуло старой привычной болью.

Улыбка Дорана растаяла туманом и заменилась на жадное “жить” на других губах. Может, это кара такая? Все, кто вызывает у Дороти греховные мысли, гибнут? Стоит только подумать о том, что можно дать себе волю хотя бы в мечтаниях, как смерть взмахивает косой.

Безжалостно. Сначала Доран Кейси, теперь Рауль Морено.

Как проклятие.

Впрочем, с судьбой сражаться ей было не впервой. Жаль только, что все время в одиночестве.

Сейчас на жалость к себе времени не оставалось: нужно пройти намеченным Черным Псом курсом и догнать “Каракатицу”. Посмотреть в глаза полковнику Филлипсу, когда тот будет умирать, выяснить, что за темные дела этот подлец проворачивал вместе с губернатором, найти железные доказательства и восстановить свое доброе имя. Так, чтоб ни одна высочайшая комиссия не придралась.

Но все равно чертовски жаль, что у клятвы Черной Ма не хватило силы перебить ее, Дороти Вильямс, неудачу. Куда уж аборигенному божеству до фамильного алантийского невезения.

Из гнезда на мачте раздалась резкая трель свистка смотрящего, и Дороти поднялась на мостик. Взяла у Фиши подзорную трубу и взглянула на предстоящую проблему.

Все как и ожидалось, чертовщина началась почти с порога: при ясном солнце и спокойном синем море выступающая каменистая гряда тонула в белесом зыбком мареве, точно в устричном супе.

— Подойдем слева, я выставлю руль на вест, и мы протиснемся точно между вон той скалой, которая похожа на акулий плавник, и той, что напоминает два пальца. В прошлый раз мы шли именно там. Нам как раз хватит времени, чтоб спуститься в трюм, — сказал Фиши, закладывая штурвал ремнем и подвязывая концы.

— Как скоро мы достигнем скал?

— При таком ветре? Четверть часа, не больше.

Время Дороти потратила с пользой — закатила в трюм бочонок с бренди для команды, которая, невесело перешучиваясь, спокойно рассаживалась и затыкала уши мягким воском.

Но траурных настроений не было. Похоже, что Саммерс и лекарь дурные новости про кэптена и яд рассказать не решились — то ли надеялись на чудо, то ли хотели избежать паники.

Когда тяжелый засов встал в пазы, отрезая команду от капитана, Дороти внезапно почувствовала легкость. Неожиданную, с примесью сильного волнения.

Скоро закроется важный долг. Потому что, что бы сейчас ни произошло, она наконец-то рядом с Дораном. Она пришла к нему. И сможет почтить его память так, как тот заслуживает. Чтобы упокоился с миром — и на дне океана, и в душе леди Дороти Вильямс.

А что до Черного Пса…

Если Дороти поняла правильно, то слышать в этом состоянии тот все равно не может, а значит, необходимое условие не нарушит. Может, сирены окажутся милостивее богов и подарят пирату быструю смерть, а не мучительное угасание от отравы. Этого он не заслужил.

Дороти вернулась в каюту. Воздух в ней стал еще злее. Остро пахло гнилью.

После недолгих раздумий Дороти обернула Морено в одеяло, даже через все слои ткани чувствуя, как тот горит в лихорадке, вынесла на палубу и устроила рядом со штурвалом на мостике, прислонив к надстройке. Дотронулась до шеи, нащупывая биение жилы — дыхание у Морено стало совсем слабое, а сердечный ритм слышался еле-еле.

Дороти не удержалась, пригладила вьющиеся черные волосы, в которых уже появились тонкие проблески седины, и улыбнулась печально:

— А обещал-то… Трепач. Кому суждено умереть от яда, того не повесят. Так что никакого эшафота и зрителей. Все скучно и несправедливо.

Потом выпрямилась, поправила шейный платок, одернула мундир, застегнула перевязь с саблей. Жаль, капитанская треуголка и парик остались где-то Йотингтоне, и приходится являться на встречу не при полном параде. Впрочем, дамы, должно быть, привычные. Да и кто сказал, что они именно дамы?

“Свобода” по точно рассчитанной Фиши траектории нырнула в густой туман между двумя скалами, одна из которых была точь-в-точь как акулий плавник, а вторая вблизи стала похожа не на персты, а на тонкую детскую фигурку со страдальчески запрокинутой головой.

Белое туманное молоко охотно пропустило в себя корабль и сомкнулось позади.

Гряда Сирен приманила жертву, даже песен не понадобилось.