Океан для троих (СИ)

Глава 13. Доран

Дороти плохо запомнила, как “Свобода” шла через шхеры, — только механически переступала с ноги на ногу, когда Фиши слишком резко закладывал руль.

Боцман Саммерс и лекарь, которые, выбравшись из трюма, сразу кинулись к Морено, перекинулись парой фраз, развернули одеяла, а дальше на мостике поднялась такая полная надежды суета, что Дороти даже не хотелось смотреть в ту сторону.

Рядом Мигель поделился шепотом с кем-то, что не ожидал выйти с Гряды живым, когда у штурвала стоит алантийка, но такой разговор из его уст скорее был признанием, чем критикой.

Тут Саммерс рявкнул что-то с мостика на наречии аборигенов, вся команда разом подобралась и стала смотреть на Дороти по-другому, то ли с уважением, то ли с суеверным страхом.

Впрочем, какое ей дело, как на нее смотрят!

У нее была козырная карта, о которой она забыла. Но у другого игрока оказался на руках джокер, и Дороти Вильямс проиграла. Как теперь, без своих прежних возможностей, возвращать на борт старый экипаж и разбираться с теми, кто хотел ее смерти, — она пока не представляла. Вызывать Филлипса на дуэль? А потом, если удача будет благосклонна, всех остальных по очереди? Бред. Хотя не бредовее всего происходящего. Дуэль так дуэль. Хоть смерть будет честная.

Дороти растерла заледеневшие ладони, которые все никак не могли отогреться после жуткого корабельного кладбища.

Тварь приняла облик Дорана не зря — Дороти потеряла бдительность. Фиши, перед тем как они нырнули в Гряду, говорил о “девках” — видимо, сирены, или как еще эти твари звались на самом деле, были большие знатоки человеческих душ и показывали всем сокровенное: Морено — женщин, Дороти — мертвого друга, которого она любила совсем не как друга. Вернее, больше, чем друга. Проклятье!

После того, как прозрение со всей беспощадностью настигло ее, Дороти сначала ушла на нос, не слишком убедительно сделав вид, что проверяет, прочно ли закреплен такелаж, потом, поняв, что бьющий в лицо ветер прийти в себя не помогает, а наоборот — делает вкус потери еще горше, вернулась к себе в каюту.

Команда ее внимания не домогалась — смотрела уважительно издалека, но в душу никто не лез.

Посылать за вестями о Морено Дороти не стала — теперь уже без разницы, выполнила ли гадина свое обещание или нет. Она свою клятву сдержала и сделала для этого пирата слишком многое. И потеряла в разы больше.

— Зато теперь ты можешь напиться, — горько улыбнулась Дороти. — И начать бояться своей команды.

После стакана бренди легче не стало, но комната внезапно обрела объем и краски, на языке поселился кислый вкус, и очень захотелось спать. Решив, что уж теперь может себе позволить валяться в кровати когда угодно, Дороти, стряхнула сапоги и упала ничком, мимолетом успела подумать о том, что Черный Пес на ее пути оказался куда хуже черного кота.

Сплошные несчастья.

Проснулась Дороти в полной темноте. Сквозь иллюминаторы не проникало даже серого сумрака. Впрочем, возможно, это ее зрение, которое стало теперь обычным, как у всех, не могло различить ночные тени.

В каюте было душно и чересчур тепло. А еще тут кто-то был, кто-то кроме нее.

Чужое присутствие ощущалось как щекотка — всей спиной. Точно в затылок ей смотрел тигр, за секунду до прыжка.

Дороти напрягла слух, но ничего так и не услышала — ни дыхания, ни шороха одежды. Чужак никак не выдавал ни себя, ни своих намерений. Может, мерещится?

Дороти очень медленно и бесшумно засунула руку под матрац, туда, где был спрятан короткий широкий нож, одинаково удобный как для ближнего боя, так и для метания. С последним Дороти была уже не уверена — это раньше брошенное ей лезвие пробивало с размаху палубные доски. Теперь же наверняка способно только оцарапать, тем более если у ночного визитера толстая одежда.

Рукоять ножа приятно легла в ладонь, и Дороти замерла в ожидании. Минута текла за минутой, но ничего не происходило. То ли чужое присутствие померещилось, то ли ждущий своего часа гость обладал ангельским терпением.

Где-то на верхней палубе отбили склянки — наступила полночь, и одновременно с этим на Дороти накатила сонливость, точно она и не спала целый вечер. Дремота была столь сильной, что спасла от нее лишь случайность — нож выскользнул из расслабленной ладони и острым краем надавил на подушечку пальца, отрезвляюще кольнув.

Сонливость на миг отступила, но этого мига Дороти хватило на то, чтобы осознать: тот, кто проник к ней в каюту, уже сидит на ее, капитанской, кровати — матрац прогнулся чуть больше. А еще от визитера веет холодом, да таким пронизывающим, что рука, лежащая на покрывале, успела заледенеть, а по спине пошла гусиная кожа, несмотря на теплую ночь и плотную рубаху.

Ночной гость был бесшумен — ни дыхания, ни шороха одежды. Только холод и ощущение присутствия, тяжелое, точно свинцовая гиря.

Впрочем, и то, и другое можно было списать на дурные сны, но когда Дороти уже почти решилась развернуться и ударить по мороку, раздался голос.

— Я наивно полагал, что юношеская дурость прошла у тебя бесследно и не вернется. Но ты переплюнула даже свои пятнадцать лет, маленькая леди.

Голос был тихий, усталый и хриплый.

Этот голос глотал окончания и растягивал гласные так, точно был родом из бедного бристольского квартала, хотя на деле ни разу в жизни не ел с оловянной посуды — только с серебра и фарфора.

Дороти от ужаса замерла, словно рядом с ней на кровати, положив голову ей на плечо, свернулась смертельно ядовитая древесная змея.

Там, на Гряде, во время разговора с сиреной не было так страшно, потому что там она знала — это не Доран, никогда не было им и никогда не станет.

А тот, кто пришел сегодня и сел на краешек кровати, был настоящим. Именно так звучал бы голос Кейси, проживи он еще десять лет в беспрерывных морских походах, съешь три пуда соли и выкури полный трюм табака.

— А ты обещал вернуться.

Собственные слова, стоило им покинуть рот, сразу показались жалкими и кощунственными. Друг, даже мертвый, пришел к ней, когда стало совсем плохо, а она, как трусиха, уткнулась в подушку и бросается жалкими обвинениями.

Ответом стала тишина, и Дороти не выдержала, перевернулась. На кровати предсказуемо никого не было, только простыни почему-то промокли насквозь и покрылись тонкой корочкой льда.

И Дороти разозлилась — на все разом, на судьбу, на происходящую вокруг дьявольщину, которая не отпускает ее уже вторую неделю, на сделку с сиреной, на собственное бессилие — и не глядя швырнула нож в сторону окна, вложив в бросок все, что накопилось.

В тот миг ей хотелось только одного — ясности.

И желание исполнилось, правда, опять не так, как хотелось: темнота резко метнулась в стороны, точно была живым существом и боялась доброй алантийской стали, как демоны серебра, а потом металл звякнул о металл, и Дороти наконец увидела своего ночного гостя.

Тот стоял возле письменного стола и крутил в руках свой подарок — то самое медное кольцо.

И парное было у него на пальце.

Нож он отбил легко — одним неуловимым движением левой ладони. На которой не хватало двух пальцев. Точнее, то, что их заменяло, было совсем не плотью. Нечто клубящееся, на мгновение складывающееся в силуэт и сразу расплывающееся. Словно у гостя в руке был туманный сгусток.

Лицо, слишком бледное для живого, с темными, точно очерченными углем глазами. Сжатые в тонкую линию губы. Впалые щеки. Шрам, рассекающий бровь. О, шрам Дороти помнила прекрасно, мало того — была причиной его получения.

— Ты! — потрясенно выдохнула Дороти и качнулась вперед. — Действительно ты!

Доран, а это был точно он — оживший или призрачный, неважно, скривился, словно от сильной головной боли, и поднял на Дороти взгляд, полный страдания и сожаления. И чего-то еще, чему не было названия.

И в отличие от туманной твари с Гряды этот Доран не притворялся Дораном.

Он им был.

Дороти шагнула вперед, протянула руку — скорее следуя зову сердца, чем действительно надеясь коснуться — и снова позвала:

— Дор!

— Нельзя! — еле слышно прошептал Доран, откинул назад отросшие волосы — такие длинные, точно он не стригся ни разу за все десять лет. — Нельзя, моя маленькая леди. Оставайся с живыми, — и начал отступать в угол, где скопившиеся темные тени вдруг пришли в движение и зашевелились, словно там была не переборка, а арка, ведущая куда-то в пульсирующую черноту.

В бездну. В ничто.

— Дор, постой! — Дороти сделала шаг, понимая, что если Доран промедлит еще немного — она успеет. Даже без мистической силы успеет прыгнуть вперед и вцепиться в свою потерю.

И никуда не отпустит.

Нужно всего лишь мгновение или два.

Но тут дверь каюты распахнулась с таким грохотом, будто ее снесли тараном.

Дороти, успевшая продвинуться еще на пару футов, даже ухом не повела, потому что впереди был Доран Кейси и не было ничего важнее в целом свете, чем суметь задержать его.

— Нэро! Не смей ее трогать!

Раздавшийся голос явно принадлежал Морено, но против обычных насмешки или приказа был полон какими-то странными нотами, точно Черный Пес обращался к кому-то важному для себя. Не кричал, просил.

Дороти, не оглядываясь, придвинулась еще на фут.

Доран остановился, выражение печали сначала сменилось на растерянность, а потом на ярость. Серые глаза сузились, в них загорелись нехорошие зеленые огни, какие часто пляшут перед грозой на мачтах.

Он посмотрел в сторону Черного Пса, зло прищурился, и Дороти понял, что сейчас произойдет нечто плохое.

— Меня зовут иначе, — злобно проговорил Доран и, одним неуловимым движением руки отломав дубовую тяжеленную столешницу от привинченных к полу каюты ножек, запустил ее в сторону двери, точно спартанский воин свой щит.

Дороти успела прыгнуть в сторону, закрывая застывшего на пороге Морено от удара, и только в прыжке вспомнила, что она теперь, без своей особенной силы — самый обычный человек.

А обычным людям, когда по ним бьют дубовой столешницей со скоростью стенобитного орудия, очень больно.

А еще они теряют сознание.

…Знакомый до каждого сучка потолок каюты кружился перед глазами, то приближаясь, то отдаляясь.

Рядом на кровати опять кто-то сидел. Дороти накрыло острое чувство того, что все уже было и не один раз. Однако теперь сидевший рядом не излучал холод, зато сыпал себе под нос такой черной руганью, что будь тут розы — точно бы завяли. Немного спасало то, что ругань изрыгалась на трех языках попеременно, и алантийского среди них не было.

Дороти попыталась ощупать лицо, от которого по ощущениям осталась дай бог четверть, но ее жестко перехватили за запястья, фиксируя и не давая касаться.

— Моя опухшая командор, если ты и дальше будешь влезать в такие топи, то мне не надо будет обходить клятву Черной Ма — я просто получу “Свободу” по праву первого помощника. Возьму каперский патент и уйду за Краба тискать иверских и налланских девок.

Очень живой и отвратительно здоровый Морено отпустил ее руки и снова смочил в тазу с водой тряпицу, которой он промакивал Дороти наливавшуюся свинцовой болью скулу.

— Что я пропустила? — слова давались с трудом.

Впрочем, как и любые движения, но Дороти решительно отодвинула руку с приносящей облегчение примочкой и попыталась сесть.

Сама. В этот момент она Морено ненавидела от всей души.

Морено помогать не стал. Отстранился.

— Сейчас полдень. Скоро будет обед.

Он бросил тряпицу в таз, и Дороти ждала, что теперь он уйдет из ее разгромленной каюты, но Черный Пес остался на месте. Тяжело выдохнул, снова прошептал какие-то ругательства на кильянском и наконец глухо сказал:

— Наверно, пришло время поговорить.

— Я пыталась. Но в прошлый раз ты предпочел не говорить, а сделать так, чтобы я чувствовала себя виноватой.

— Зато душу отвела, — Морено ухмыльнулся. — Понравилось же? Но ты била не сильно, а я помню, как ты умеешь на самом деле. У тебя есть что-то крепче того отвратного вина?

— В ящике стола фляга — там бальзам. На травах. И нет, не понравилось, — покривила душой Дороти, вспомнив то ощущение жара, которое накрывало ее с каждым ударом ремня. — Дай зеркало, оно в рундуке. Хотя ты и так знаешь, что и где тут лежит. Кстати, становиться моим денщиком я тебя не просила.

— Я доброволец. Клятва клятвой, но мои парни слишком не любят вашего брата. И сестру. И если навредить тебе всерьез они побоятся, то желания гадить по мелочам никто не отменял. А я такого не терплю.

Черный Пес задумчиво обошел то, что было столом, порыскал в какой-то из куч, видимо выбрав ее интуитивно, вытащил на свет флягу, глотнул, закашлялся и посмотрел на Дороти с уважением — еще бы, полынная настойка жарила горло что твой дракон, — потом достал зеркало и вручил Дороти.

С виду все было так же плохо, как ощущалось, но, похоже, повезло в главном — кость не сломалась, да и зубы уцелели. А отек на пол-лица и заплывший глаз — это пустяки. В Академии бывало и хуже, правда, срасталось к вечеру.

Ушибленное плечо ныло умеренно, как и ребра. Больше болела гордость, а еще в глубине души скреблись черные кошки, горестно и зло мяукая, что не видать ей больше Дорана Кейси. И приходил тот попрощаться уже насовсем. За какими чертями в каюту принесло Морено именно в этот момент?

Может, и к лучшему, что Дороти так крепко приложило столом — теперь у нее есть неопровержимые доказательства собственной вменяемости. Остается только выяснить, почему призрачный Доран так вызверился на Черного Пса и откуда у него туман вместо пальцев. Мелькнуло что-то связанное с этим, какие-то разговоры, но голова болела и мешала сосредоточиться. Вот совсем недавно…

Во всем происходящем было много белых пятен, на которых обитали драконы и демоны, и если часть зубастых тварей определенно были с тавро Дороти, то остальные точно принадлежали Черному Псу.

— Как бок? И плечо? — для очистки совести спросила Дороти, хотя ответ был перед ней — легко передвигался по каюте и то и дело прикладывался к фляжке.

— Затянулось. За четверть часа. Боль была адская, я думал, что мне в печень запустили огненных муравьев: милости у сирен еще те, могли бы, гадины, и обезболить. Тебе сразу рассказать, какая ты идиотка? Или сама догадаешься? — зло спросил Морено, швырнул зеркало на тряпье и с размаху плюхнулся обратно на койку, предметно отдавив Дороти ногу.

Та отняла у Морено флягу с абсентом и сделала полглотка. В горле стало тепло, а язык обожгло горечью.

— А расскажи, — предложила она. — Потому что, когда мы входили в туман, ты уже дышал через раз, и Саммерс собирался тебя готовить к Тропам мертвых. Как мне кажется — с некоторым опозданием. Не знаю, что там был за яд, но тебя лихорадило, рана загнила, и кровь на повязках была черная, точно проткнули печень. С таким парадным набором отправляются прямиком в царство теней. Но тебе, конечно, виднее. А так да — идиотка. И здорово наказана за свое милосердие.

Морено снова отнял фляжку, но пить не стал. Повертел в руках и вернул. В профиль, когда не было видно, что второй глаз у Черного Пса прикрыт повязкой, он казался старше, а жесткие морщины, которые залегали в углах рта, — глубже и темнее.

— Да, про яд я сразу не сообразил. Не успел рассказать тебе про Гряду, понадеялся на своих. Джок не говорил?

— Что не говорил?

— Что я уже ходил через Гряду.

— Сказал. Что ты заключил с сиренами какой-то договор. Дурной. И еще то, что пока я буду наверху, они посидят в трюме и немножко выпьют за наше с тобой здоровье. Саммерс — удивительно общительный, просто душа компании.

Морено мрачно кивнул, точно ожидал подобных новостей.

— Что это за твари, Рауль? — Дороти, сама не ожидая от себя, неожиданно назвала Морено по имени, хотя не позволяла такого раньше даже в мыслях. — Что за темные сделки?

— Они появились недавно — лет десять назад. До этого через Гряду ходили как всегда — неделю скалами с хорошим рулевым, и ты сэкономишь пару суток. Или стряхнешь с хвоста алантийца или иверца. И тумана там не было. А потом пришли… эти. Если не шалить — то проблем нет. Команду в трюм, уши воском, сам на мостик. Тварь придет, кивнет — и все, путь свободен. Сплошная выгода — неделя времени в кармане. На кой дьявол им это — не знаю. Пару лет ходили так, обвыклись. По первости-то несколько наших влетело — не выходили вовсе или выходили с одним капитаном на борту.

— Я знаю про три корабля, которые вошли и не вышли. Джок сказал, что ты…

— Тогда я капитаном не был. И почему один остался, тоже не помню. Нырнули в туман, а вынырнул только я один, на пустой лоханке. Думал рехнусь.

— Ты, когда лжешь, слишком расслабляешь руки. Это, конечно, правильно — дознаватели на руки часто глядят, — сказала Дороти и прикрыла глаза. — Но обычно ты в руках что-то вертишь, а сейчас — как статуя основателя города. Не я решила поговорить, а ты. Так что давай начистоту. Ты уже понял, что и на что я обменяла. Но у меня и выхода-то особого не было. Оставь я тебя умирать — Черная Ма могла посчитать, что я нарушила свою клятву. К подданным Его Величества она вряд ли снисходительнее, чем к корсарам.

— Не ты попортила мне шкуру.

— Не я. Но я могла спасти. Хочешь узнать, жалею ли? Да, жалею. Знай я, что ляжет на вторую чашу весов, — предпочла бы гнев Черной Ма. А теперь, оказывается, и вовсе — моя сделка как фата моргана. Я обменяла свою силу на то, что и так бы свершилось.

— Как сирена назвала то, что забрала? — после недолгого молчания спросил Морено.

— Тварь сказала “подарок, который я не ценю и который мне ничего не стоил”. Так почему ты уверен, что выбрался бы и без моей помощи? — Дороти устало откинулась на подушки. Виски ломило.

Разговаривать сейчас не хотелось, хотелось вспоминать Дорана и спать, но расставить все точки было необходимо. Без этого командору Вильямс не видать дальнейшей навигации.

— Мой обмен состоялся немного раньше. — Морено пятерней растрепал себе волосы. — Мы часто ходили через Гряду, и я не брехал, когда рассказал про первый раз. Тогда Гряда забрала всех, кроме меня. Во второй раз я туда сунулся с новой командой и уже соблюдая правила. Проскочили. А пару лет назад, вместо обычного “Закон соблюден”, мне предложили сделку. Баш на баш. Заманчиво. И я согласился. Дьявол дернул за язык, думал барышей огребу. Огреб полный трюм. Потом бегал так, точно мне костер под задом черти развели, пытался исправить. Не смог. Вот тогда и узнал. Сирены — твари бережливые. С каждой сделки они получают свое. Не знаю, что это — может, души сатане носят или что еще… Но оно им принадлежит, пока договор работает. А работает он, пока жив тот, кто его заключил. Они крутанули тебя вокруг мачты, разумная моя. Не заключи ты сделку, мы бы вынырнули из тумана, и я бы пошел на поправку — не так быстро и весело, но пошел. Поэтому Фиши и взял курс на Гряду. И Джок знал, что это мне поможет. Главное было дотянуть до тумана.

— Они мне не сказали…

— Когда знания делятся на ломти между всеми, сложно увидеть весь пирог. Так что я потрясен твоим благородством, недалекая командор. И даже признателен. Но не так чтобы очень. Но отдариться — отдарюсь. Все-таки жизнь мне спасают не каждый день. А так, чтобы трижды на одной неделе, — так и вовсе редкость.

— Значит, ты не знаешь, как отменить сделку? — Дороти чувствовала, что Морено пытается остаться честным, но в этой честности, как в секретере у министра, есть не только пара потайных ящиков, но и проход в королевскую спальню.

Морено рассмеялся с какой-то несвойственной ему горечью:

— Отчего ж? Знаю. Только шанс провернуть все назад уплыл от нас под драными парусами.

Дороти свела расход с доходом и спросила, с замиранием сердца, изо всех сил запрещая себе надеяться:

— Бригантина, значит. О ней я хотела узнать позже. Но раз уж так вышло, давай подробнее. Там, на борту, ты твердил про “сердце океана”. Что это? То, что хотят сирены за отмену сделки?

Морено откинулся на стену каюты и закрыл глаза, помолчал, потом поморщился, буркнул: “В одной же луже дерьма барахтаемся”, — и наконец заговорил.

— Когда я обменял золото на сажу, мне как перца под хвост сыпанули. Спрашивал у всех, как мне вернуть потерянное. Никто не знал. Перетряс все острова: от Йотингтона и Краба до клочка суши, на котором растет полтора куста. Спрашивал шаманов, колдунов и шептунов, но те только разводили руками — раньше о сиренах никто и слыхом не слыхивал. Потом кто-то из монахов рассказал мне историю, которая случилась далеко отсюда… Как хорошие парни рванули за золотым бараном и кучу всего наворотили. Так вот, по пути они встретили похожих тварей. Правда, монах, когда рассказывал, клялся, что там были бабы с такими формами, что мужики сами из лодок выпрыгивали.

— Поход за Золотым Бараном. Но это известная история. Миф.

— Кому известная? У нас тут с книжками как с девственницами — все слыхали, но никто не щупал. Так вот, не считая всякой красивой чуши, одно сходится — древние бродяги тоже затыкали уши, и оставался у них один, который слышал. Ничего не напоминает? Думаю, твари кочуют с места на место. Либо там, где они промышляли раньше, закончился для них интерес, либо их оттуда турнули. В общем, я перетряс всех, пока меня не отправили к совсем древнему шаману, который в обмен на кой-какие важные штуки для своего племени согласился расспросить о сиренах Ужас Пучин.

— Кажется, жрецы собирались жечь не того капитана, — заметила Дороти. — Не знала, что Ужас Пучин не только существует, но и способен на беседы. У него есть рот?

— Мы живем в век открытий, — пожал плечами Морено. — Про рот ничего не знаю, но силища там запредельная. Этот демон не любитель болтать, я хотел задать ему пару вопросов — но успел только один. Шаман пробормотал ответ и умер. Расплатился.

— И он сказал про Сердце Океана?

— В точку. У меня ушло много времени, но я выяснил, что это. Правда, пришлось сжечь два храма. Тамошние книжные мыши не хотели помогать и искать книжки. Но я вытряс из них нужное. Сердец Океана несколько — пять или шесть. А может, и больше. Это камни — прозрачные, с кровавой искрой. Они зарождаются из мучений тех, кого забирает море, — из их последних вздохов. Тех, после которых в глотку льется вода. Не подумай, что я такой романтичный — это мнение умников. Правда, жрецы на их ученость не посмотрели — спалили к чертям, а книжки себе прибрали.

Дороти приготовилась запоминать. Столько слов от Морено она не слыхала за все прошлое плавание.

— Значится, появляются камни на обреченных кораблях, становятся их сердцевиной, после чего не приведи тебя демоны с таким кораблем встретиться. Я заставлял этих святош читать мне все, но из того, чему можно верить, с грехом пополам нашел только одно название — “Закатная лилия”. Это ранцийский галеон. Лет сто назад спущенный в мирельских доках. Пропал с концами возле полуострова Белого князя, а лет через тридцать его встретили у Атавии. Встретили купцы, из конвоя из трех судов один еле унес ноги. Потом его наши парни встретили — в Мелком море. Живыми ушли только потому, что тамошняя капитанша осторожнее бенгальского тигра: издалека посмотрела, как “Лилия” терзает мелкую шхуну, которых там как звезд на небе. Посмотрела, приказала линять и получила фору.

Морено глотнул из фляги и закашлялся.

– “Лилия” гнала их трое суток, пока они не вошли в полосу шторма. После чего проклятый галеон ушел в пучину. В третий раз он вылез уже тут. Сожрал два корабля из порта Вейн. Про это я уже не от жрецов узнал, сам слышал. Правда, считал кабацким трепом, — Морено устало выдохнул и развернулся к Дороти. Взгляд у него был больной, словно терзавшая его ночь назад лихорадка никуда не делась, а лишь спряталась. — Я видел “Закатную лилию” восемь лет назад, во время шторма. Но тогда еще не знал, что это за корабль. После слов шамана я искал “Лилию” почти год, но не нашел даже следа. Зато стоило мне попасть в твою компанию, как мне на голову свалился целый корабль-призрак, про который я вообще ничего не слыхал. Жаль, камушек сдернуть не успел.

— То есть если дать сиренам это Сердце Океана, то они расторгнут сделку?

— Похоже на то. Говорю ж — не успел узнать подробности. Шаман преставился. Слабоват оказался.

— Хорошая сказка на ночь, — Дороти прикрыла глаза. — Страшная. Так что ты и на что променял, Черный Пес, гроза Ураганного моря?

— Что бы я ни потерял — все мое, любопытная командор.

Дороти хмыкнула, оценивая степень откровенности, и решила, что разговор нужно доводить до конца, и шут с ним, с нежеланием Морено разглашать условия сделки. Захочет помощи — расскажет, никуда не денется. Главное, что Дороти теперь знает — сделка обратима, а Черного Пса сирены спасли бы и так, и значит, перед Черной Ма сама она чиста.

— Твои секреты становятся чужими проблемами, — деланно равнодушно заметила Дороти и приготовилась задать намного более важный для себя вопрос — про Дорана. И почему Морено называл ее друга детства каким-то странным именем. И вообще — откуда ему знать Кейси? Тот и поплавать не успел — погиб в первом же рейсе.

— Знаю. Только поэтому я сижу на твоей кровати и чешу языком. Вместо того, чтобы заниматься вещами поприятнее, — Морено вновь взял фляжку, взвесил ее в руке, точно прикидывая, хватит ли на разговор, и потом нехотя сказал: — Ты хочешь спросить насчет того, кто разнес тебе каюту, верно?

О, Дороти однозначно хотела спросить, но приказала себе прикусить язычок и просто кивнуть. Очень похоже на то, что Морено понятия не имеет о знакомстве Дороти с Дораном, а знает того совсем с другой стороны. И хорошо бы узнать с какой, не раскрывая собственных карт.

— Еще один призрак? — как можно спокойнее спросила он, молясь, чтобы Морено не заметил дрожи в голосе.

— Верно. Его называют Призраком. Сначала я думал, что он тоже легенда, пока лет восемь назад мы не влетели в ураган. Нашей вины тут не было — ветер хлестал с такой силой, что нам вырвало якоря и “Каракатицу” сразу вынесло на открытую воду, да так быстро, что через минуту мы уже не могли разобрать, в какой стороне остался берег. Нас швыряло точно щепку весь день, мы лишились мачт и держались только за счет балласта, но было ясно — утра нам не видать. А в самый глухой час, когда в трюме у нас было уже столько воды, что насосы не справлялись и мы качали уже без продыху, слева по борту возникли огни, да сразу в двух местах — точно в этом демонском котле оказались еще два судна. Когда нас поднесло ближе, мы увидели два корабля. Знаешь, я тогда удивился — вокруг такая буря, а у них всего по паре пробоин, да паруса порвало. Это я уже потом рассмотрел, что им даже молнии богов нипочем. Один корабль — галеон, на носу которого была женщина с цветком — гонялся за более мелким, но юрким фрегатом. Второй вертелся, крутился и уворачивался, но было ясно, что галеон его раздавит. Волны по двадцать футов, ветер — рта не открыть, нас швыряет точно соломину, а перед нашим форштевнем насмерть схватились два призрака — шарахают друг по другу молниями, бьются бортами. Грохот такой — грома не слышно. Ну я и подумал — один черт нам на дно, а тут драка хорошая пропадает. Галеон мне не понравился сразу — напыщенный, как шлюха, которой от дворянчика подфартило. Ну мы с ребятами и зарядили ему в борт со всего ходу. Думали, до этого грохот был — оказалось нет, черта с два, до этого тишь была да благодать. Хорошая вышла драка, жаль, призрак потому и призрак — добить не вышло. После шестого залпа, когда мы уже притерлись к галеону бортом, он неожиданно исчез. Вот прям был и сразу нету. Второй фрегат, которому мы незваными в помощники напросились, сначала подошел ближе — точно нас рассматривал. Потом на носу человек появился, постоял немного, голову наклонил, рукой в грудь ударил и ушел. Потом и фрегат пропал. Развиднелось почти сразу — бурю унесло на континент, а мы на веслах неделю гребли к берегу. На последней воде и вареных сапогах.

Дороти, и сама не заметившая, как во время рассказа наклонилась ближе, поспешно отодвинулась, на что Морено только криво усмехнулся и закончил:

— А потом он пришел сказать спасибо. И я понял, что он мертв.