Океан для троих (СИ)

Глава 9. Вкус победы

Дороти решила выждать. В конце концов, свернуть шеи особо ретивым покупателям она всегда успеет, как и выдать себя.

Для поединка освободили место.

Теперь выбор пал на стол в центре зала, над ним как раз висело большое тележное колесо, уставленное желтыми свечами, с которых то и дело срывались тяжелые восковые капли. И видно издалека, и зрители могут рассесться вокруг, а не толпиться, рискуя толкнуть поединщиков и получить метательный нож в глазницу за испорченную забаву.

Дороти украдкой посмотрела на команду Морено. Те были на удивление спокойны. Фиши пытался снова приманить девицу, вертя в пальцах монетку, но та старательно стреляла глазами в Морено. Впрочем, девица оказалась куда хитрее — когда все отвлеклись, она водяным ужом пронырнула между матросами, подлезла Дороти под локоть и прошептала: “Мой брат идет в Йотингтон через три дня. Могу передать весточку”. Вот же некстати!

Пришлось изобразить страх перед командой Морено и прошептать:

— Услышат и убьют. Как убили всех на корабле.

Девица поняла и замолчала.

Бринна перешептывалась с хозяином таверны, звякнули серебрянные монеты, переходя из рук в руки — похоже, это была ставка. Остальные сидели как сидели, точно ничего не происходило. Тянули пиво, доедали выставленные на стол дурно обжаренные ребра, рассматривали разносчиц, иногда делая вялую попытку прихватить ту или иную девицу за ляжку. Неторопливо перебрасывались односложными вопросами и ответами с командой налландца — те шли издалека, от континента и везли пушнину, на которую напала какая-то плесень. Вот и встали на просушку, тут же получив в порту непечатное прозвище — потому что по всем бортам и такелажу были развешаны мохнатые шкуры. Капитану налландца на прозвище было класть с прибором — лишь бы товар сохранить.

Хозяин притона, собрав все ставки, удалился за стойку, считать банк и записывать. Служанки отмыли с золой стол — чтоб не было и капли жира, отскоблили ножами и вытерли насухо. Две одинаковых рубленых колоды подкатили вместо стульев — чтобы не подвели, не сдвинулись, пока будет идти борьба.

Потом боцман с “Санта-Розы”, горбоносый седой франец, киянкой вбил в столешницу два одинаковых моряцких ножа — с крепкими рукоятками, в которых пластины дерева чередовались со свинцом.

Дон Гильермо, внезапно растерявший всю веселость, озабоченно шептался со своим поединщиком, ухватив его за ремень и что-то оживленно доказывая.

Морено, напротив, стоял в одиночестве, сложив руки на груди и наблюдая за приготовлениями. Команда, которая знала своего капитана так же хорошо, как карту шхер у побережья Йотингтона, советы давать остерегалась, а остальные посетители не рисковали приближаться — уж больно угрюмый у него был вид.

— Если выиграет Гильермо, он продаст леди на континент, — прошептала на ухо конопатая служанка. — И сделает так, чтобы все знали, у кого он отбил трофей.

Ответить Дороти не дали: хозяин таверны ударил молотком по медной чушке, которая тут была вместо гонга, давая сигнал приготовиться. Толпа вскипела, началась толкучка, рыжая бросила Дороти и протиснулась в первые ряды.

Морено расстегнул перевязь с палашом, стянул ремни с кобурами и небрежно бросил на лавку. Следом легли перстни. Туда же отправился алый пояс из офицерской перевязи, который Морено так и не сменил на что-то подобающее (похоже, ему просто нравилась эта шутка и то, как она бесит Дороти), последней упала рубаха. Происходящее живо напомнило о том, что случилось в ее каюте совсем недавно. Воспоминания были тоже некстати.

Капитан “Каракатицы” остался только в штанах, которые поддерживал толстый ремень, и сапогах. Смочил ладони водой из кувшина, пальцами зачесал назад черные вьющиеся волосы, вытер руки поданным полотенцем и уселся за стол.

Гигант Мбанди замешкался — дон Гильермо что-то горячо шептал ему в ухо, — потом кивнул, раздул и без того широкие ноздри и внезапно глухо рыкнул, ударив себя кулаком в грудь. Заводил, подначивал. Команда “Дьябло” взревела, поддерживая своего поединщика.

На Морено этот спектакль впечатления не произвел — он только скучающе приподнял бровь.

— Я поставил два серебра, — тихо признался кто-то из команды. — Чертовски жалею, что не прихватил больше.

Дороти хотела спросить, откуда у команды Морено такая уверенность в победе, что они ставят последние деньги, но промолчала.

Смотреть на капитана “Каракатицы”, который, разминаясь, поводит плечами или напрягает руки, было приятно, от этого зрелища в солнечном сплетении стало горячо, а потом жар спустился ниже…

Дьявол! Дороти не хотела смотреть, но и отвести взгляд было подобно пытке.

Кракен на спине и груди Морено жил и двигался, кольца щупалец и присоски извивались точно живые. По смуглой широкой шее скатилась капля пота, прочертив светлую дорожку. Морено поднял руки и потянулся всем телом, как тогда, в каюте, на кровати Дороти… От того наказания на спине не осталось и следа, и теперь думалось, может, Черная Ма специально наслала на них безветрие, чтобы шкура ее любимчика успела зажить.

Это было какое-то проклятье. Морок. Порча. Сглаз. Морено, пират, убийца, дно дна, не может нравиться ей так!

Теперь Дороти осознала это точно, с кристальной ясностью. Наверняка она подцепила проклятье там, на призрачной бригантине, и оно теперь неотступно следует за ней, заставляя то и дело пытать на прочность моральные устои.

О том, как трещали эти устои еще в Академии, когда Доран после тренировки по фехтованию жадно пил воду прямо через край ковша, так, что она плескала на белую рубашку, делая ее прозрачной, Дороти сейчас предпочитала не думать. Потому что Доран давно ушел в свой первый и последний рейд — и забрал проклятие с собой.

Дороти не любила самообман — она сейчас смотрела на Морено, смотрела с греховной стороны. И думала, каково это — дотронуться. Не ремнем, ладонью… Чистый бред! Сумасбродство и сумасшествие.

Да, когда-то она любила Дорана: как друга, не как друга, но любила. Она нашла в себе силы признать это — уже потом, после похорон пустого гроба на Морском кладбище.

То, что она испытывала к Морено, даже отдаленно на любовь не походило — оно горчило и жгло на языке, билось частым пульсом где-то в основании шеи и состояло целиком из похоти, приправленной в равной мере ненавистью, восхищением и любопытством.

Да, Дорана она любила. Морено она хотела. Жадно и жарко.

И непонятно, что было греховнее: то прошлое — нежное и нерешительное, сгинувшее вместе с Дораном Кейси на дне, или татуированное будущее, которое сейчас лениво разминало плечи перед толпой.

И станет ли Дороти так же сожалеть о будущем, когда оно превратится в прошлое, как сожалеет о прошлом, которого теперь не вернуть?

Дороти застыла в шаге от личной катастрофы. От пропасти. Потому что пред ликом богов что слова, что помыслы, что поступки — все едино.

Раздетый по пояс, огромный как гризли, Мбанди сел за стол и схватился левой лапищей за рукоять вбитого ножа, а правую упер локтем в столешницу. Морено отзеркалил, но как-то неохотно, с рассеянной ленцой.

Дороти его понимала — проигрывать на глазах у толпы вдвойне обиднее — и приготовилась к неизбежному. Чтобы разобраться с командой Гильермо, ей понадобится от силы минуты три. Если вмешаются другие моряки — семь. Если все посетители таверны — девять.

Фиши поймал ее взгляд и едва заметно покачал головой, то ли не одобряя задуманное, то ли прося не торопиться.

Капитан “Санта-Розы” сыпанул на ладони поединщиков толченой извести — чтоб пальцы не скользили. Те сразу сомкнули руки в хватке — равной, крепкой. Примерились, напряглись так, что жилы на шеях вздулись, но сразу расслабились — начинать борьбу следовало точно по сигналу.

Подошел хозяин таверны и накинул им на руки красный шелковый платок, подвязал концы так, чтобы ткань натянулась, и вернулся обратно за стойку.

— Готовы? — уже оттуда спросил он, примериваясь для удара по медной чушке.

— Да! — заревел Мбанди и оскалился.

Морено ответил кивком, точно берег силы.

Зрители нетерпеливо переминались, перешептываясь. Запоздалый зевака скользнул во входную дверь и заканючил, узнавая, а что здесь происходит. Его заткнули тычком в живот, чтоб не мешался.

Дороти смотрела на профиль Морено, на напоказ расслабленные руки и хотела, чтобы происходящее никогда не заканчивалось или закончилось немедля.

Хозяин выдохнул, замахнулся широко и врезал железом по меди так сильно, что выбил искру. Зрители взревели.

Поединок начался.

— Ату его! Сильнее, чтоб тебя кракены сожрали!

Вопреки ожиданиям Мбанди не смог сразу положить руку Морено на стол рядом со своим ножом. Черный Пес спокойно удерживал хватку, не давая ему преимущества и не отводя тяжелого взгляда исподлобья. Мускулы на его руках вздулись, выдерживая давление и показывая рисунок вен, на шее напряглись жилы, но он не уступил и дюйма.

Толпа выкрикивала, подбадривая тех, на кого ставила. Особенно орали успевшие продуть Гильермо налландцы.

Наконец Мбанди улыбнулась Черная Ма, и после очередного усилия, которое сопровождалось горловым рыком, ему удалось чуть пригнуть руку Морено к столу. Команда “Дьябло” разразилась радостными и совсем похабными воплями, а дон Гильермо крикнул нести всем пива.

Однако этим успехи чернокожего гиганта и ограничились. Он рычал, скалился, на его выбритой башке выступили крупные капли пота, которые собирались в глубоких складках на лбу и стекали вниз, застилая зрение. Черный Пес с виду легко выдерживал давление, но не делал ни единой попытки переломить ход поединка в свою пользу, словно на большее ему сил не хватало.

Дороти, забывшись и забыв о своей роли пленницы, смотрела на это дикарство и варварство и понимала — ей нравится. Нравится, что Морено сильнее и прочнее, чем казался изначально, нравится, что тот вцепляется зубами и пытается выгрызть победу там, где ее быть не может. Это… заводило, черт побери. Она болела за Морено, желала ему победы.

“А еще он дерется за тебя, детка, за то, чтобы ты могла потом встать на мостик своего корабля. А не околачиваться по черным портам в драном мундире, рассказывая рыжим потаскухам, как была капитаном Его Величества”, — шепнул внутренний голос, почему-то с интонациями Дорана — тот также придыхал на гласных и глотал окончания.

— Сильнее, — шепнула Дороти Морено, точно тот мог ее услышать. — Дьявол тебя побери, дави сильнее!

А потом произошло несколько событий одновременно, слившихся для Дороти в единое, остро приправленное похотью, безумие.

Мбанди заорал от натуги и начал привставать, разом усиливая хватку и добавляя к давлению еще и свой вес. Морено, точно ждал этой секунды, напрягся весь, сжал челюсти так, что заходили желваки, и, вложив в короткое движение, кажется, весь запас сил, чуть сдвинул кисть противника на себя, меняя направление, преломляя, и одним коротким рывком положил руку Мбанди на свою половину стола.

А потом он словно ощутил, что Дороти на него смотрит, обернулся и глянул в ответ — тяжело и жарко. Будто мысли прочел.

Дороти почувствовала, как внизу живота разливается предательский огонь, который теперь одной волей было не остановить. Время вокруг замедлилось, сделало минуту вязкой, словно заполненной смолой.

Вот Мбанди возмущенно орет и потрясает кулаками… Вот трактирщик хватается за книгу ставок… Вот матросы с “Санта-Розы” хлопают друг друга по плечам, радуясь взятому кушу… Вот дон Гильермо брезгливо выплескивает пиво из кружки прямо на пол и, не оборачиваясь, выходит за дверь…

Но все это происходит где-то снаружи водоворота, на который похож этот взгляд — он тянет в себя, в темную глубину, не обещая ни ласки, ни нежности, ни любви, только черную страсть. Гибель. Тропа тьмы.

Закончилось все резко — между Дороти и Морено кто-то встал, прерывая это неправильное, дьявольское. Потом раздался крик про ошибку в ставках и мухлеж, и Дороти отпустило совсем. Остались только сильное чувство голода, питоном свернувшееся в солнечном сплетении, ядовитая кобра презрения к самой себе и тающее внизу живота наслаждение.

У стола то и дело возникали людские потоки — кто-то подходил, поздравлял, шутил, сыпал новостями — их признали за своих, и теперь узнать самые последние и точные сведения про “Каракатицу” не составило труда.

Но похоже, что самые первые вести оказались правдивы. Никто из тех, кто шел от континента, корабля не видел, а ведь они должны были его встретить — во время коротких стоянок или прямо в пути. Даже если предположить, что море велико и они разминулись в ночном тумане, на сами стоянки “Каракатица” должна была заходить — перед тем, как миновать самый длинный недельный переход до континента. Однако двое моряков с рыбацкой шхуны, которые возвращались в порт Вейн, отработав в доках, клялись — “Каракатицы” и близко не видели на стоянках.

А вот те, кто ходил мимо Большого Краба, в один голос пели, что заметили похожую шхуну именно там, и шла она вдалеке от основного торгового пути, в порт Вейн не заходила, а чесала в обход рифов по направлению к Темным островам.

— Так на Темные ж сподручнее вдоль побережья, а потом уже прямиком в течение, — Фиши, как бывалый рулевой, усомнился в правдивости рассказа.

— Так и мы так подумали. — С ним не стали спорить, напротив, плеснули в его кружку пива. — Но сам посуди, куда им идти тем курсом? Да некуда, только в пасть к морскому дьяволу. Либо они вышли в течение после того, как обошли рифы, либо отправились прямиком в Море Мертвецов, и тогда “Каракатицу” вы увидите только когда помрете.

— А еще бригантина за ними шла, через шесть часов, — припомнил кто-то. — Я еще подумал — на черта они тащатся на хвосте и таким странным курсом, но малышка была под обычным флагом…

— А что за бригантина?

— Да шут ее пойми. Мутная. Для торговца слишком неглубоко сидела — будто трюмы пустые, для рейдера маловата…

— Нос у нее тяжелый был, таранный, — припомнил кто-то. — С птицей какой-то, чайкой, что ли, я потому все-таки на рейдер подумал…

Команда растерянно переглянулась, точно услышала совсем не то, чего хотела, но разговор прервался — к столу подошел Морено, все еще потный и присыпанный известью, но уже одетый, небрежно бросил на стол кожаный кошель с монетами, сказал устало:

— Заплатите за ужин. Мы нынче при фортуне, и наш сомнительный приз, прекрасная леди, остается при нас, — и тяжело опустился на лавку. — Командор, я подтвердил на тебя свои права, и тебе не грозит долгое путешествие на континент, индейские шкуры и перья. Надеюсь, ты счастлива и будешь примерной пленницей. Хотя бы до рассвета.

Дороти вздохнула, связанными руками поднося ко рту кружку с горчащим пивом. Гонор Морено оставался при нем в любой ситуации — надо же, “подтвердил права”…

– “Каракатицу” уводят на север, в обход Краба и порта Вейн. И за ними чешет проклятая бригантина, — сообщил Фиши тихо.

Морено новости явно не порадовали, он лихо опрокинул в себя пиво, утер рот рукавом и сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:

— За Краба — это худо. Но мы можем успеть, догнать. Если пойдем Грядой Сирен и будет воля Черной Ма. Вода уже на борту, провизию привезут через час. Остается решить на берегу одно дельце и можно отчаливать. Если мы уйдем с утренним туманом, при попутном ветре через сутки будем у Гряды.

— Согласна, — кивнула Дороти. — Если задержимся, кто-то еще может покуситься на столь сомнительную ценность как я, а мне совсем не хочется заканчивать все большой кровью. Но если я правильно поняла, то кровь все равно будет? Твоя гордость торчит над всем как мачта, а Гильермо тебя задел, верно?

— Нет. Просто его “Дьябло” не отвяжется — будет идти ищейкой по следу, пока не подстроит какое-то паскудство или не получит возможность ударить в спину. Надо решать на берегу и сейчас.

— Я могла бы и сама… — начала Дороти, но Морено глянул на нее с неожиданной обидой и даже толикой презрения.

— Моя прекрасная командор, то, что ты сильнее любого из нас, не делает нас слабаками. “Дьябло” — наша проблема. Не твоя. Не буду тешить твое самолюбие: посади я за этот стол обезьяну и объяви, что она мой трофей — Гильермо вцепился бы в нее с таким же аппетитом. Так что не льсти себе. Ты, как положено пленнице, отправишься на борт “Свободы” под надежной охраной. А мы прогуляемся по здешним закоулкам. Бусы купим у туземцев.