Окопники

Родился в 1921 году в крестьянской семье. В десять лет потерял родителем, воспитывался в колхозе. Работал пастушком, ездовым, трактористом. Закончил семилетку, переехал в город Краснодар, работал литейщиком на заводе «Октябрь».

В 1939 году посгупил в Краснодарское пехотное училище и успешно его завершил за десять дней до начала войны. Войну встретил у стен Брестской крепости в должности командира зенитно — пулеметного взвода. Командовал стрелковой ротон. В октябре 1941 года был назначен командиром стрелкового батальона в легендарной 6–й стрелковой дивизии. С ней прошел по полям боев Белгородчины, Орловщины, Брянщины, Белоруссии, Воронежа, Украины. В Корсунь — Шевченковском сражении командовал подвижным отрядом кавалерии, артиллерии, подразделении автоматчиков и пулеметчиков.

Перенес зри тяжелых ранения, контузию. Награжден орденами и медалями. Ему присвоено звание Почетного гражданина Харьковской, Кировоградской и Николаевской областей. Окончил Усть — Лабинское педагогическое училище, а в 1953 году Краснодарский государственный учительский институт, инвалид Великой Отечественной войны 2–й группы.

Более пятидесяти лет работал педагогом в школе и в Кубанском государственном университете.

В настоящее время является председателем Совета ветеранов шестой стрелковой Краснознаменной Орловско — Хинганской орденов Красного знамени и Суворова второй степени дивизии. Член Краснодарского городского комитета ветеранов войны.

* * *

ЗАПИСКИ КОМБАТА

Взвод зенитных четырехствольных или как говорили счетверенныx пулеметов «Максим» оказался весьма грозной силой в составе групп 6–й стрелковой дивизии в районе Брестской Крепости. Для отражения атаки пехоты и авиации это было мощное оружие.

Я не раз при налете вражеских самолетов сам становился за пулемет и всегда убеждался в действенности его огня. После тяжелых боев одну из уцелевших установок счетверенных пулеметов сняли с повозки и закрепили на полуторке. Получилось так, что этот пулемет оказался единственным на всю дивизию, выходившую из окружения. И, чтобы показать врагу, что мы вооружены, приходилось беспрерывно переезжать с одного места на другое. Благо, что местность была лесистой. Шум мотора и постреливание создавало иллюзию нашего надежного вооружения.

В напряженных боях мы не заметили, как наступила осень. Дивизия начала получать пополнение. Из групп стали формироваться роты, батальоны и полки. Я командовал уже стрелковой ротой. Как‑то перед вечером заглянул к нам командир дивизии полковник М. Д. Гришин. Подошел ко мне, поздоровался, сказал: «Придется тебе, старший лейтенант, принимать командование батальоном 84–го стрелкового полка».

Это было так неожиданно, что ошарашило меня. Мне веда только двадцать лет. На командира взвода — роты я подходил, но батальон… Это ведь почти пятьсот — шестьсог человек, полсотни командиров, люди старше меня по возрасту, званию. Я попытался отказаться. Зашел к председателю партийной комиссии В. и. Воробьеву, рассказал ему о своих сомнениях. Выслушал меня Василий Никитич внимательно и сказал: «Смотри, старший лейтенант, как работает командир полка, учись у него, а за возраст и звание не беспокойся, это придет само собой».

Первые уроки в должности командира батальона я провел в трудных условиях зимы 1941–42 годов, сдерживая танковые атаки врага, при острой нехватке даже стрелкового оружия. В таких условиях 6–я стрелковая дивизия приняла участие в Елецко — Ливенской операции. К исходу дня 26

декабря дивизия выщла на реку Тим в районе Вышне Долгое и перешла к обороне до конца марта…

…20 июня 1942 года войска противника перешли в наступление. Прорвав оборону дивизии на реке Кшень, они устремились на Касторное — Воронеж. Мы вынуждены были отступать в разных направлениях: одни — на Касторное, другие — на Старый Оскол. К исходу 5–го июля линия фронта подошла к окраинам Воронежа.

Командующий фронтом приказал командиру дивизии перебросить части дивизии в восточную часть Воронежа (Придачу), занять оборону на широком фронте.

Пока полки дивизии с боями отходили к Воронежу, я должен был сформировать отряд из своего батальона и спец- подразделений дивизии и направиться форсированным маршем в район Придачи — пригорода на восточном берегу реки Воронеж. Комиссаром батальона назначили капитана Орджоникидзе, племянника бывшего Наркома СССР Серго Орджоникидзе.

Снялись мы с позиций на заре и целый день, пыльный и знойный, шли без передышки. Переходили Дон вброд где‑то в районе Семилук. Брод показал нам один из местных жителей, сам перешедший первым от берега до берега. В это время у брода на западном берегу собралось большое количество отходивших солдат и обозов. Справа в предвечерней дымке слабо был виден семилукский железнодорожный мост. Раскаты взрывов сотрясали землю, накал боя заметно нарастал. Согласно приказу наш путь отхода лежал сев^)нее Воронежа на Отрожку. Раньше я не был в Воронеже и здесь впервые увидел величавые и неповторимые сосновые рощи, светлые пригородные здравницы и больничные городки.

От прибывшего к нам офицера оперативного отдела штаба дивизии узнали свою дальнейшую задачу: занять оборону на восточном берегу реки Воронеж. Мы должны были с танковым батальоном, в составе трех машин, держать оборону на этом участке до выхода из окружения основных сил дивизии. Для усиления отряда были собраны все бойцы и командиры из вышедших вспомогательных подразделений. Вот в таком составе мы несколько дней сдерживали напор врага, стремившегося занять Придачу. Вначале нам удавалось сдерживать натиск противника. Малочисленный отряд защитников Придачи не мог организовать сплошной оборонм на таком большом участке. При отсутствии артиллерии очень большая роль отводилась имеющимся в нашем распоряжении танкам. Они круглые сутки не глушили моторы и появлялись там, где угроза была наиболее вероятной. И устояли только благодаря мужеству и отваге танкистов.

Через два — три дня из немецкого тыла начали выходить наши полки. Немцы заметили прибытие пехоты и огневых средств на участке дивизии и, опасаясь нашей контратаки, решили взорвать мост. Мы приняли все возможные меры дтя охраны моста и подступов к нему. Однако имеющихся сил было недостаточно. Еще через два дня оборону у моста полностью заняли наши полки, а мой батальон должен был оставить свой участок обороны и перейти на новый рубеж. В ночь передачи участка обороны, когда надзор за мостом был несколько ослаблен, немцы заминировали его и перед рассветом взорвали.

…Наши части, вышедшие из кольца, сумели сохранить основные силы. Поэтому дивизия сразу перешла от обороны к наступлешпо. Под сильным артиллерийским огнем противника форсировали реку Воронеж и закрепились в районе Вогресовского моста и дамбы, откуда потом начали развивать наступление на город. В это время на северном склоне Вогресовской дамбы прямым попаданием крупнокалиберного снаряда в штаб первого стрелкового батальона 125 полка были убиты комбат, все командиры штаба батальона. Командир дивизии приказал мне объединить мой батальон с первым батальоном и войти в подчинение командира 125 полка на правах стрелкового батальона. Днем в пойме реки всякое движение прекращалось. Только южнее Вогресовского моста под прикрытием обрушившихся в воду мостовых ферм была натянута проволока от берега до берега, получилась «канатная» переправа, и ею пользовались только в исключительных случаях и преимущественно ночью. Немцы, видимо, все же хорошо просматривали ее и поэтому постоянно обстреливали. Сидеть на этом плацдарме под мостом было невозможно да и бессмысленно Потери наши росли. Нужно было идти в город.

Собрал нас к себе командир полка на левом берегу (его штаб находился в многоэтажном доме на углу Сталинского проспекта и начала Вогресовской дамбы) и поставил задачу штурмом взять Чижовку. Саперные подразделения должны были сделать проходы в минных полях и проволочных заграждениях противника. Командир полка пообещал мощную артиллерийскую поддержку. До этого мы достаточного количества артиллерии на своем участке никогда не имели.

Майор Куракин совсем недавно был политруком роты и командиром батальона, но в одной из операций на подступах к городу Ливны он проявил себя умелым и отважным командиром, и вскоре его назначили командовать стрелковым полком. Отдавая приказ о наступлении, он напомнил о боеприпасах и продовольствии.

С приближением темноты мы занялись подготовкой к наступлению. Ночь выдалась туманная, темная. К рассвету к началу атаки все было готово. Началась артиллерийская подготовка. За проволочным заграждением, в немецких окопах, по улице Свободы, от разрывов снарядов стояла сплошная стена огня и дыма. Но вдруг над нами как‑то по- особому зашипело, а потом один за другим разрывы потрясли всю округу. От неожиданности мы прижались к земле, а ее трясло, как при землетрясении.

— Что это? — спрашивали бойцы.

— Крупнокалиберная, наверно, — отвечал я.

Артподготовка прекратилась внезапно, как и началась. В туманной пелене взметнулись несколько ракет. Это был сигнал атаки. И я впервые увидел, как вся атакующая цепь поднялась, спокойно одолела заграждения, и у самых домов прокатилось «ура». По атакующим не ударил ни один выстрел. Такого никто не ожидал. Врываясь на улицу Свободы, я вначале подумал о замешательстве в окопах противника. Мы быстро прошли улицу Свободы, взяли церковь, и я решил заглянуть в немецкие блиндажи.

— Неужели немцы разгадали наш замысел и отвели солдат на запасные позиции?

В первом блиндаже я обнаружил группу немцев. На мой крик «Хенде хох!» они молчали и даже не шевелились. Я подошел к первому, легко толкнул его, он повалился на пол. Присмотрелся — они были мертвы. Как потом мы узнали, обработать передний край помогли реактивные установки, проходившие испытания па нашем участке, которым наши бойцы дали ласковое имя «Андрюша». Это была простая установка. Ее агрегат чем‑то напоминал крестьянскую борону. Устанавливался он прямо на землю зубьями вниз. На этот агрегат укладывался ящик со снарядом. Полозья, по которым снаряды вылетали, закреплялись прямо в ящиках. Попавшие к нам в плен немцы говорили: «Рус домики бросал». Преимущество же «Андрюш» было в их мощной взрывной волне, которая вызывала смертельную контузию.

Батальон быстро продвигался вперед. Вскоре кончился овраг, а атакующие вторглись в район Розариума. Еще четверть часа — и мы на улице Кирова. Вдруг повернувшийся назад Орджоникидзе молниеносным ударом свалил меня в известковую яму и навалился на меня сверху. В этот миг вокруг все загудело, озарилось светом.

— «Катюши», — как бы виновато объяснил комиссар.

Я повернулся посмотреть, как далеко мы ушли, и, увидев знакомые языки пламени, понял: нас приняли за немцев и дали залп по нас. Действительно, мы очень быстро и далеко прошли. Я попытался установить связь с соседями. Соседей близко не оказалось, они далеко отстали. Немцы стали нас обходить с флангов, и нам пришлось с боем отойти.

…Бои за Чижовку особенно ожесточились, когда по фронту прошел слух, что в район Придачи прибывает танковый корпус генерала Пушкина.

Наши наступательные бои, не дававшие покоя врагу, вынудили его активизировать ответные действия. Как потом мы узнали, до немцев гоже дошел слух об ожидании на нашем участке танкового пополнения, и они решили любой ценой сорвать наше предполагаемое наступление. Над Придачей все чаще стала появляться «Рама». Пользуясь слабостью нашей противовоздушной обороны, она буквально заглядывала в каждый окоп, в каждую коробку разрушенного дома. Немцы осмелились атаковать наши позиции ночью, что раньше делали очень редко. Вражеские поисковые группы стали чаще просачиваться в наши боевые порядки, рвали линии связи, нападали на наше охранение.

Но особенно много неприятностей нам приносили немецкие бомбардировщики. По заведенному у них порядку, каждое утро появлялась «Рама». После тщательной разведки она улетала, а через полчаса над нашими позициями повисали два — три десятка пикировщиков, и начиналась бомбардировка. Черные с крестами и неубирающимися шасси одномоторные стервятники выстраивались гуськом и один за другим шли на цель. При этом один бросал мелкие бомбы, другой обстреливал из пулемета, а третий, пикируя, включал сирену. Это были психические атаки, рассчитанные в первую очередь на моральное подавление наших воинов. Атаки повторялись ежедневно с интервалами в 20–30 минут уже третью неделю. Зарывшись в землю, мы потерь почти не несли, и мы как‑то уже привыкли к этим налетам.

Обстановка осложнялась активизацией действий противника не только с воздуха, а и на земле и днем, и ночью. Не оставалось времени для отдыха, некогда было поспать. Измученные бессоницей, бойцы падали в изнеможении. Нужно было что‑то предпринимать. И выход был найден.

По предложению Орджоникидзе, во всех подразделениях создавались четверки из бойцов и младших командиров. В каждой четверке один должен спать в любой обстановке, а его товарищи в это время должны нести службу. И положение быстро начало изменяться. Вот только у командного состава долго ничего не получалось, не хватало времени на отдых, потому, что некем было заменить командиров взводов, рот, батальона.

В это время здание строительного института наполовину оказалось в руках немцев. Такое соседство и особенно в здании главного корпуса создавало много неудобств. Трудно было своевременно доставлять пищу, боеприпасы. Нередко ч^эез оконные проемы и потолочные провалы мы взаимно обменивались одиночными, а то и целыми связками гранат. Мы старались выбить немцев из этого здания и всего квартала, немцы тоже предпринимали атаки против нас, но успеха не имели. Нередко в здании, как в довоенное время, по вечерам слышалась музыка. Через усилитель передавалась то русская, то немецкая речь. Это начинали свою работу агитаторы из политотдела дивизии, или немцы вели свою пропаганду. А однажды вечером за стеной, в аудитории, где находились немцы, мы услышали плач ребенка и женские голоса.

— Что это? — переглянулись мы с Орджоникидзе.

— Жди, комбат, очередной провокации, — сказал комиссар.

Прошла еще пара часов. Когда же летнее солнце упряталось в туманном закате, фашисты начали действовать. Громкий голос в ночной фронтовой тишине передавал очередную провокационную речь. Человек говорил по — русски, без усилителя, но его было слышно, потому что все было рядом. Он требовал немногого. Оставить здание и двор института, убрать огневые точки и далее последовал ультиматум: если мы этого не сделаем, фашисты обещали казнить несколько советских женщин и детей, находящихся в здании института, голоса которых мы так хорошо слышали. Всякое мы могли ждать от фашистов, но то, что они жизнью советских женщин и детей выторговывали у нас удобные позиции на передовой, мы не могли поверить.

А когда наступило утро, в проеме одного из окон на выставленном бревне мы увидели висящую фигурку мальчишки. Ему было всего 12–13 лет. Значит, свою угрозу фашисты выполнили. Это зверство вызвало священную ярость у бойцов, удвоило ненависть к врагу.

Жажда мести за убийство ни в чем не повинного ребенка, за мучение женщин и детей, собранных в главном здании института, не покидала нас. Тело мальчика продолжало висеть в квадратной глазнице окна.

В это время капитан Орджоникидзе, согнувшись калачиком на битом кирпиче под лестничной площадкой, дрожащим от гнева голосом, излагал свой план карающей операции против фашистов. Это была операция местного значения, и мы ее решили провести ближайшей ночью. С наступлением темноты я собрал к себе командиров рот и поддерживающих подразделений. План комиссара понравился всем, но, зная наши возможности, мало кто верил в его успешный исход: уж больно малыми силами мы собирались провести ночную операцию. Я собрал основные силы во дворе института. Они должны были неожиданно атаковать врага с криком «ура!», а затем при поддержке минометов и пулеметов очистить двор и прилегающий к нему квартал от фашистов. Наш ночной бросок для немцев оказался неожиданным. Они не думали, что русские решатся на штурм в эти дни. Мы в считанные минуты достигли намеченного рубежа. Противник отступил, оставив на поле боя несколько убитых солдат и офицеров.

Утром мы сняли повешенного фашистами мальчика и похоронили маленького героя во дворе института под старым каштаном, так и не узнав его имени. Женщин и детей, которых немцы пригнали в институт для шантажа, они успели увести, и о их дальнейшей судьбе мы ничего не узнали.

Обстановка на фронте продолжала накаляться. Слухи о нашем предстоящем наступлении дополнились желанием наступать, и нам уже слышался где‑то в тылу нарастающий гул моторов. «это они, наши танки," — думали мы все и ждали приказа о наступлении. Но меня беспокоили немецкие самолеты. Мы зарылись в землю, и нам были не страшны ни бомбы, ни пулеметы, ни вой сирен. Я думал о наших танках, слышал, что танкисты получи™ несколько машин, но в бой пока их не вводили и на западный берег не перегоняли.

Пойма реки Воронеж между Придачей и Чижовкой очень хорошо просматривалась с обеих сторон. И хотя бон уже шли в районе Розариума, днем в долине никто не ходил.

По меркам войны, с комиссаром мы были уже давно знакомы. В самых тяжелых условиях он был всегда рядом, мог в любое время меня заменить, поддержать, выполнить любое поручение. Он был прекрасный учитель и воспитатель. В своем родном селе Гореша Орджоникидзевского района Грузии работал он учителем. Учительствовал бы и дальше, но над Родиной уже сгущались тучи войны, Александр решил пойти в армию. Закончив Брянское военнополитическое училище, он встретил войну в числе первых. Был несколько раз ранен, но после выздоровления возвращался в свою 6–ю Краснознаменную дивизию.

Когда мы возобновили штурм правого берега реки Воронеж, Орджоникидзе оказался на правом фланге батальона. Немцы ощетинились против нас всей огневой мощью. Вода кипела в многочисленных лужах от вражеских снарядов. Батальон был на открытом и простреливаемом месте. Но запас боеприпасов и продовольствия позволял успешно вести бой, который часто переходил в рукопашный. В один из моментов такой схватки, мимо Орджоникидзе, тяжело ступая на окровавленную ногу и придерживая разорванную снарядом руку, прошел молодой лейтенант из соседнего батальона. Перепуганный очень тяжелым ранением, он кричал: «Всех, всех убило! и командира, и комиссара!..» В это время вид лейтенанта, его крик могли стать той опасной спнчкой, которая взорвала бы весь наш передний край. Орджоникидзе остановил лейтенанта.

— Зачем говоришь «убит»? Цел твой комбат! — тоном, не допускающим возражения, сказал Орджоникидзе и принял командование батальоном на себя.

Однажды в момент затишья мы оказались с комиссаром в одной щели. Саша вдруг спросил:

— Не женат, комбат?

— Не успел, — ответил я.

— Вот и я не успел. Долго был Саша — Валуша, так ласково меня звали в семье, когда я был маленьким. Потом учился. Стал учителем. А потом понял, что надо идти в армию, и вот с тридцать девятого я в строю. — Он говорил с акцентом, спокойно, неторопливо, и от этого рассказ становился убедительнее. В его словах была грусть.

— Кончится война, поедем в мою Горешу. Мой дом будет наш дом, моя мама, Лидия Соломоновна, будет наша мама. Но моя девушка будет только моей женой, — добавил он и рассмеялся.

Потом мы с ним освобождали города и села Украины. Александр был еще два раза ранен, контужен, но не покидал родной полк. В августе 1943 года Саша Орджоникидзе принял командование батальоном, так как теперь был ранен я.

Ноябрь 1943 года был теплым, дождливым. Заняв господствующие высоты на подступах к Софпевке на Днепропетровщине, немцы старались закрепиться. В очень неудобном положении оказались наши части. Разбухшая от дождей, вспаханная под озимь земля липла к ногам, сковывала движения. И ни одного кустика вокруг. Позиционное преимущество помогло фашистам задержать нас на несколько дней. Но одна ночная агака — и противник не устоял.

Это был последний бой моего друга. На подступах к Софпевке он задержался на открытом поле: ему потребовалось по рации связаться с полком. Эта задержка оказалась роковой. Случайная мина упала в полуметре от комбата. Пучок осколков смертельно ранил героя. Узнав о случившемся, я поспешил к другу на помощь, по она ему была уже не нужна. На руках мы принесли комбата в Софиевку и на окраине похоронили. После войны его прах был перенесен в братскую могилу на площади села, где на памятнике золотом написано его имя — Александр Эстатович Орджоникидзе…

…Ночью ко мне на КП зашел майор Чапаев. Да, да, Чапаев, сын легендарного Василия Ивановича! С Александром Чапаевым мы познакомились в Чижовке, всего несколько дней назад.

После нашего прорыва в центр города немцы бросили в бой новые формирования, стараясь вернуть утраченные позиции. Особенно горячий бой разгорелся южнее Розариума. На горстку наших стрелков двинулись два «Тигра» в сопровождении автоматчиков. Самоотверженно сражались наши бойцы. Огнем автоматов и винтовок они прижали к земле фашистов, и те не могли подняться. Но вот из‑за здания через улицу Челюскинцев начали осторожно выползать две броневые громадины. Полетели первые противотанковые гранаты. Я был на правом фланге, через Розариум мне было отлично видно, что происходит на улице Челюскинцев, но помочь я им не мог. Видно, и гранат у бойцов уже стало мало, д^)жаться было нечем, и я заметил, как два бойца из той ^юической группы схватились с места и бросились в тыл. Это означало не только потерю наших позиций на улице Челюскинцев, но и смерть всем почти двум десяткам бойцов, которые еще держали оборону. Как я жалел, что у меня не было в том районе ни одного орудия. И вдруг я заметил неизвестного мне человека на левом фланге. Я его не мог слышать, но он был отлично виден. Он вырос как из‑под земли, неожиданно, внезапно. Он встал во весь рост и, что‑то жестикулируя, расставил ноги, поднял руку с пистолетом. Пока я разбирался в поведении незнакомого мне офицера, из соседнего квартала раздались один за другим несколько орудийных залпов. Машины не загорелись, но круто развернулись и на полной скорости ушли, а за ними поспешила пехота. Вечером я познакомился с этим молодцеватым офицером. Это был Александр Чапаев. После знакомства я невольно сопоставил двух человек в критической обстановке. И в жестах, и в манере поведения, в бесстрашии объединились два лица: старшего, которого я знал только по кино, и младшего, сына героя Александра Чапаева. Он многим походил на своего отца. Простота в обращении с подчиненными, храбрость и хладнокровие в боевой обстановке. Я бывал в истребительном батальоне майора Чапаева, видел отеческую заботу командира о своих бойцах. Пока мы находились на одном участке, у нас был общий стол для командиров чапаевского истребительного батальона и штаба 1–го стрелкового батальона 125 стрелкового полка.

…В середине января 1943 года дивизия была направлена на Юго — Западный фронт.

Выгрузившись на станции Калач Воронежской области, части дивизии за пять суток совершили 250–километровый марш в район боевых действий 6–й армии, которая наступала в направлении на Покровское — Купянск Харьковской области.

25 января авангард дивизии вступил в бой с противником в районе Сватово и продвигался вперед, преследуя отходящего врага.

Дивизия продолжала наступление, освободила десятки населенных пунктов западнее Северского Донца и подошла к городу Краснограду.

Февраль 1943 года в Приднепровье был, как у нас говорят, гнилой. И днем и ночью туман плотной пеленой покрывал землю. Плотность этого мокрого покрывала была такой, что за десяток метров ничего не было видно. Первый батальон 125 стрелкового полка, имея соседей, все же вынужден был создать круговую оборону вдоль лесополосы и дороги, ведущей в Красноград. Приостановили мы свое быстрое наступление не случайно: перед нами фашисты выставили несколько танковых и механизированных дивизий, в их числе и дивизию СС «Адольф Гитлер». Быстрое и трудное наше продвижение привело к отставанию наших тылов. Воздушная разведка не могла добыть данные из‑за непогоды. Эта самая непогода была удобна и не удобна и для наземной разведки. Разведчики пробирались далеко, но видели мало. Из нашей дивизии батальон оказался ближе всех к Краснограду. По этой причине и вызвал меня в штаб заместитель командира дивизии полковник К. и. Цветков.

— Трудная у тебя задача и опасная, — сказал полковник. — Чтобы ее решить, требуется риск, смелость и хорошая организация. Используя погоду, батальону надо просочиться в городе разных концов, поднять большой шум, заставить фашистов пустить в ход побольше огневых средств. За это время высмотреть все, что возможно, и организованно, без потерь выйти из боя.

Батальон задачу выполнил, потерь не было. 9 человек за эту операцию получили наг рады.

Через день молочно — белая пелена тумана поредела, усилился морозец. Немцы перешли в наступление и нанесли

удары из районов Краснограда и Красноармейского по нашим частям.

Стрелковые полки дивизии в течение дня при поддержке артиллерии отражали танковые атаки противника. Подбили 35 танков, но, потеряв половину своей артиллерии, они отошли. В этих боях отличились бойцы 98–го отдельного истребительного противотанкового артиллерийского дивизиона капитана В. С.Бугаенко. Только в первом бою они уничтожили 8 танков.

В трудный момент боя, когда фашисты со всех сторон атаковали батарею 125 стрелкового полка лейтенанта А. И.Степанова, он сам встал у орудия, заменив выбывших из строя наводчика и заряжающего, и прямой наводкой бил по танкам врага. Разорвавшийся у орудия немецкий снаряд оглушил его, второй повредил прицел. Осколком оторвало у лейтенанта руку по локоть, но он не сошел со своего места.

Истекая кровью, он здоровой рукой заряжал орудие и успел сделать еще несколько выстрелов, подбил танк и пал смер гью героя.

Почти пять с половиной месяцев части дивизии находились в обороне на реке Северский Донец, создал! мощную эшелонированную оборону, вели разведку, отбивали попытки немцев переправиться через реку и захватить плацдарм.

Для восстановления сил дивизии после понесенных потерь не было ни условий, ни времени. Поэтому дивизионный участок фронта в 12 километров командование решило прикрыть одиим батальоном, оснастив его огневыми средствами и укомплектовав до полного штата. Для этой цели выбрали мой первый батальон. В мое подчинение передали все уцелевшие орудия дивизии, батарею тяжелой артиллерии РГК и даже пару «Катюш».

Фашисты не могли смириться с происшедшим на фронте и еще лелеяли надежду на успех, а для этого использовали все возможное, в том числе и свой старый метод: засылку в наши тылы диверсантов. Больше всего их было в прифронтовой полосе. Пересеченная местность, болота, перелески служили хорошим укрытием для агентов. Чтобы обезопасить прифронтовой район, командование приняло решение выселить всех местных жителей из прифронтовых сел. Трудно отрываться крестьянину от своего двора, но, понимая обстановку, основная масса населения покинула село. Осталось несколько семей, в которых были тяжело больные. Мы их знали, часто навещали, оказывали возможную помощь. И никто из оставшихся не вызывал подозрения. Вот только один дом обращал на себя внимание. Он стоял на крайней улице к Донцу, а огород упирался в придонецкие топи с густыми зарослями. Напротив этого дома в Чугуеве стояла водонапорная башня — превосходный наблюдательный пункт немцев. Мы обратили внимание на этот дом не случайно. По зявлению хозяйки, в доме лежал старик, полностью парализованный, и больная дочь лет под сорок, которая также была недвижима, значит, ходячих людей в доме не было, кроме хозяйки. Докладывали наблюдатели, да и я сам все чаще обнаруживал следы мужской обуви. Появились утоптанные дорожки по еще невысохшей весенней грязи. Проходя мимо лома, я как‑то случайно заглянул в окно и заметил, как мелькнула фигура неизвестного мне человека. Постучав, я зашел в дом. Больные слегка стонали, старушка хлопотала около них. Я осведомился, не нужна ли им наша помощь. Старушка ответила: «Нет». Я спросил: «Никто Вас не беспокоит и никто не ходит?» Старушка ответила отрицательно. Значит, о четвертом человеке умалчивает. Я не любил днем ходить по переднему краю в сопровождении охраны, а напрасно. В создавшейся обстановке я оказался один. Поэтому сам проверить дом не решился, но и упустить момент было нельзя. Простившись с хозяйкой, я быстро отправился в хозвзвод. Подняв по тревоге находившихся на отдыхе ездовых, я с четырьмя бойцами возвратился к дому. Для внешней охраны дома оставил трех, с одним отправился в дом. Оказавшись зажатым на чердаке, неизвестный «гость» через специально сделанный лаз в соломенной крыше выпрыгнул наружу и побежал к зарослям в конец огорода. Прыгнул «гость» рядом с охранявшим дом солдатом. Солдат, ошарашенный неожиданностью, поднял крик и стрельбу. Я выскочил на улицу. Беглец был уже на далеком расстоянии от дома. Пальба из винтовки не остановила беглеца. Пробегая мимо солдата, я выхватил у него винтовку, прицелился Сгрелял я метко, и расчет мой был точен. Щелчок, а выстрел не последовал. Винтовка оказалась без патронов: солдат их выстрелял. Я был помоложе убегающего, поэтому, больше не раздумывая, побежал за ним с пистолетом в руке. Бежать было тяжело, по

расстояние между нами заметно сокращалось. Вдруг он круто повернул. Канал с водой перегородил ему путь. А я был от него чуть дальше пистолетного выстрела. Правее, куда он повернул, простирались заросли лесняка и бузины. Ему оставалось несколько шагов до зарослей. Я прицелился, выстрелил — он схватился за бедро. «Все, теперь ты в моих руках," — подумал я. В это время подоспели отставшие солдаты. Один из ездовых выстрелил из винтовки, беглец погиб.

К концу лета был получен приказ передислоцироваться в район Змиева, 18 августа город был взят.

В ночь на 9–е сентября дивизия перешла в наступление в районе села Верхний Бишкнн. Трудные были эти бои, но 10 сентября и Бишкин был тоже взят.

От Северского Донца до Днепра дивизия прошла с ожесточенными боями свыше 200 километров, уничтожила большое количество живой силы и техники врага.

26 сентября дивизия вышла к Днепру в районе Каменка — Ломовка. В ночь на 22 октября части дивизии начали переправу через Днепр на Аульский плацдарм.

За взятие Днепропетровска и Днепродзержинска Приказом Верховного Главнокомандующего дачному составу дивизии была объявлена благодарность, а указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 октября 1943 года дивизия была награждена орденом Красного Знамени.

В декабре 1943 года части дивизии были переброшены в район Кировограда. Началась подготовка Корсунь — Шевченковской операции.

Я был отозван в распоряжение штаба дивизии. Для предстоящих боев за Кировоград и Корсунь — Шевченковский потребовалось специальное боевое подразделение, подвижной отряд, и мге приказали в недельный срок его сформировать.

Задача, которую мне поставнл начальник штаба дивизии полковник Панков, состояла в том, чтобы проникать в боевые порядки врага, нападать на мелкие подразделения и уничтожать, сеять панику, вести боевую разведку, оказывать содействие нашим частям.

Корсунь — Шевчеиковский «котел» представлял из себя что‑то вроде слоеного пирога. В центре находилась окруженная группировка фашистов, которая все время пыталась вырваться из окружения. С внешней стороны и особенно с запада немцы пытались прорваться к окруженным и освободить их.

В беспрерывных атаках и контратаках трудно было определить границы и позиции нашего и вражеского фронтов. В этой мешанине, где непросто было разобраться, кто по тебе стреляет, враг или свой, и пришлось мне вести бои все время, пока не была уничтожена группировка фашистов в Корсунь — Шевченковском «котле».

Рейды были трудные, но особенно запомнился бойцам ночной рейд в разгар боев по уничтожению врага. Стояла холодная, мокрая, туманная погода. В такую погоду нелегко было рассмотреть, где проходит наш передний край, а где вражеский. И вот в конце января отряд получил задание: выявить слабые места фронта противника в районе Ротмистровка — Тишковка. После нескольких неудачных попыток отряд, наконец, прорвался через оборону противника в тыл. Пройдя километров пятнадцать, мы ночью услышали, что в стороне от нас идет колонна. Нужно было выяснить, чья она.

В это время вокруг Корсунь — Шевченковского окружения было такое смешение войск, что следовало бояться, чтобы не напасть на своих. Отряд залег и был готов открыть огонь. Верхом на коне в сопровождении двух ординарцев я помчался в сторону двигавшихся. Все мы в плащ — накидках, знаков отличия не видно, и узнать нас невозможно. Колонна на фоне неба вырисовывалась и была видна нашим бойцам. Мы выработали условный сигнал открытия огня, если колонна окажется вражеской.

У меня перехватило дыхание: это были немцы. Мгновенно я натянул поводья и, сколько было силы, пришпорил коня. Конь шарахнулся в сторону. Даже вражеские солдаты испуганно отскочили в сторону. Отпустив поводья, я дал коню волю. Следом за мной умчались и мои ординарцы. А в это время уже на полную мощь заработали пулеметы и автоматы нашего отряда. От неожиданной атаки немцы кинулись в разные стороны. Они не могли понять, откуда на них посыпался такой град пуль. Колонна противника была частично уничтожена, частично рассеяна.

Перейдя небольшую речку, мы остановились в овраге, поросшем кустарником. И тут разведчики доложили: в селе, которое было недалеко от нас, находится немецкий обоз. Рассвет разогнал туман, и нам было видно, как по селу ходят по одиночке люди. Около солдатских котлов возились кашевары. Я принял решение: атаковать вражеский обоз. Большой силы у врага не было, да и помощи ждать ему было неоткуда в этом отдаленном селе. Но добровольно враг, конечно, не сдастся.

Свои орудия мы расположили в конце огородов, зарядили их бронебойными снарядами. Это затем, чтобы вызвать меньше разрушений домов крестьян, а эффекта от воющих снарядов будет немало. Как только прогремели первые выстрелы орудий, экадрон с обнаженными саблями двинулся в село. Немецкие солдаты выскакивали на улицу и перепуганные метались от дома к дому. Все это произошло в считанные минуты.

Собрали мы всех фрицев, взяли обоз и отправились на день к лесу, чтобы оторваться от возможного преследования. День был пасмурный. Это нас спасало от нападения вражеской авиации. К следующему утру мы вышли к своим в районе Капитановки — Оситняжки, привели с собой десятка полтора обозных фрицев и небольшой обоз с продовольствием и оружием. Когда я доложил начальнику штаба о результатах рейда, полковник Панков поблагодарил нас. После небольшого отдыха отряд был снова в бою.

На завершающей фазе раирома фашистов в Корсунь — Шевченковском окружении погиб в бою мой двоюро; и1ый брат, командир батальона 333 стрелкового полка нашей дивизии Павел Федорович Рубаненко. Похоронил я его со всеми почестями в селе Турин Новомиргородского района Кировоградской области. А вечером в своем штабе командир дивизии представил мне необычную делегацию. Группа рядовых и офицеров батальона Павла Рубаненко пришла просить меня возглавить их батальон. Отказать я не смог.

20 марта, преодолев тяжелый путь, я вывел свой, теперь уже 1–й стрелковый батальон 333 стрелкового полка на берег Южного Буга. Преодолевая заторы льда в широко разлившейся реке, батальон начал переправу. Местные жители несли иа берег бревна, снимали с домов двери и строили плоты. Не успел я переправить весь батальон, как на

маленький клочок земли налетели вражеские самолеты. Огнем батальона нам удалось сбить один тяжелый бомбардировщик, были потери и в батальоне. Ранен был и я, да так, что друзья решили, что я погиб, отправили для захоронения, а командованию доложили о моей кончине. Перед самым захоронением бойцы обнаружили, что я еще жив. Доставили меня в медсанбат соседней дивизии, где врачи провели успешный «бой» со смертью. Выжил я, только оставил в селе над Бугом свою левую руку и приобрел около двух десятков осколков в груди и правой руке и тяжелую контузию.

В Баку по завершению лечения врачебная комиссия решила списать меня за непригодностью к военной службе. Но я не согласился с таким решением. Шел 1944 год, еще в разгаре война, и каждый военный специалист нужен Родине. Я написал письмо лично Сталину. Писал, что, несмотря на тяжелое ранение, нет руки, я смогу быть полезным фронту, я смогу учить молодых воинов к бою. И меня оставили в армии. Демобилизовался после окончания войны.

С тех пор полвека я отдал педагогическому труду, обучая школьников и студентов истории своего Отечества.

А в домашнем архиве хранится извещение: «…Капитан, командир стрелкового батальона Буялов Иван Сергеевич, 1921 года рождения, убит 22 марта 1944 года, похоронен Одесская область, Первомайский район, село Долгая Пристань…»

После выписки из госпиталя, работая помощником военного коменданта города Махачкала, я получил свой орден Отечественной войны, которым был посмертно награжден за форсирование реки Южный Буг.