Окопники

Ветер, ветер,

Недоброе небо, —

Взбушевалась ковыльная даль.

В тучах солнце колышется слепо,

И поля покрывает печаль.

Кони ржут на курганах унылых,

А внизу, накликая грозу,

Печенежские сдвинулись силы,

Зубья копий держа на весу.

Только идолы стынут, безмолвны,

Над ковылыюстью лики подняв,

И поник пред дружиной комонной

Весь израненный князь Святослав.

Святослав…

— Эй вы, ратники — други!

Встанем грудью к врагу, как один.

Еще звонки мечи и кольчуги, —

Значит, Русь посрамить не дадим.

А стонать под врагом ей негоже —

Как в неволе ей сеять и жать?..

— Там, где ты свою голову сложишь,

— Там и нашим на травах лежать, —

….Други спят в каменистой постели,

Только время не стерло их след.

Только идолы вдруг потемнели,

И прошла ровно тысяча лет.

Ветер, ветер,

Недоброе небо, —

Взбушевалась пшеничная даль.

В тучах солнце колышется слепо,

И поля покрывает печаль.

Пушки бьют по курганам унылым,

И опять, накликая грозу,

Подступают фашистские силы,

Автоматы держа на весу.

И опять в этом поле бывалом,

Где раскинут был княжеский стан,

Под развернутым знаменем алым

Кликнул клич молодой капитан.

И схлестнулись две крепкие стали,

На куски разломав тишину.

Боль утерли с лица,

Устояли!

Словно предки

тогда,

в старину.

Ветер, ветер — солдатское счастье!

В опустелой степи не сгони,

Не кромсай мое солнце на части,

От нежданной беда заслони.

В удивительно белых халатах,

В ослепительно белом снегу —

Пробираются полем ребята

В оборону на том берегу.

Ветер, ветер такой…

Холодина!

Все живое в тепле залегло.

Обжигает дубленую спину,

Полирует глаза, как стекло.

Может, белую пляску нарушив,

Из заснеженного угла

Хрястнет выстрел, нацеленный в душу.

— Эх, ветрище…

Была не была!

Мне об этом гадать не годится, —

Лучше думать о смерти врага…

Ох, свистит, эх, метет и клубится

Ледяная сквозная пурга!

Можно с ветром рассыпаться в поле,

Раствориться в блескучей пыли.

Грудью землю сдвигая до боли,

Приподнялся передний:

— Пошли!..

Колыхнулися вьюгою белой,

Размахнулись в землянках чужих,

И пошли охладелые в дело

Белотелые

Финки — ножи.

А когда принесли из разведки

«Языка» па плечах тишины,

Ничего не сказали…

Как дети,

Окунулись в пушистые сны.

Пять минут осталось до атаки

По армейским ходикам — часам.

Потухают жгучие цигарки,

Ветер бьет наотмашь

По глазам.

Пять минут…

Покуда на приколе

Частый гром солдатских каблуков, —

Осветилось дрогнувшее поле

Синей сталью

Вскинутых штыков.

Полевые алые горошки

Зашатались в утренней росе.

Золотые знойные сережки

За звенели, двигаясь в овсе.

Самолеты ринулись и танки,

Пушки в белых облаках пальбы.

Пять минут неполных

До атаки…

Холодеют спины и чубы.

Хмуро и предельно терпеливо

Все того, что сбудется,

Мы ждем.

Смотрим сквозь нескошенную ниву,

По которой, падая,

Пройдем!

Когда метет Во все широты

Мужское злое: «Душу — мать!..» —

Никто распластанную роту

Не может с наледи поднять.

Дрожат чубы,

Сердца седеют,

Грохочут залпы у виска.

И в ту минуту апогея

Ты в землю вдавлен…

До броска.

Она шевелится под нами,

Земля родимая, сама.

А позади — Россия — мама,

А впереди —

Огонь и тьма.

И страх суровый и холодный.

Мохнатый ужас той поры…

Тогда Иван,

Курносый взводный,

Рванет наган из кобуры.

Махнет рукой с пол — оборота

И прыгнет с наледи: «А — а-а!..»

Рванется взвод его….

И рота,

А там и армия сама.

И гневный миг короткой

Схватки

Приблизит майский наш салют.

Его потом на плащ — палатке

С пробитой грудью унесут.

А парень родом был с Кубани,

Он превозмог и боль, и страх,

Звезда мерцает

На погоне

С безбрежной млечностью в глазах.

В тишине, после трудного боя,

Он присел на горячий лафет,

Пот со лба вытирая рукою,

Липкой крови и пороха след.

Он глядит в потемневшие дали —

Соловьи о весне говорят.

Приднепровский рубеж отстояли:

Самоходки и танки горят.

Из‑под каски глубокая складка

Через лоб пушкаря пролегла.

Потому — броневая атака

Беспримерной атакой была!

Это было, пожалуй, не просто —

Так плеснуть огоньком по врагам!..

Молодые лесные березки

Припадают к его сапогам.

И покуда никто не заметил,

Как и тревоге мальчишеских лет, —

Стал возвышен собой он и светел,

Головою пшеничною — сед.

Подступили к горам, с боевыми потерями,

Каждый воин был отдыху краткому рад.

Был начальник у нас в полковой артиллерии:

Капитан, под фамилией местной Курлат.

Сам он пушки со смыслом поставил по скату,

Сапоги заблестели, кубанка на нем.

— У меня в Неберджаевской — ридная маты…

— Как возьмем Неберджаевку, там отдохнем!

Нова хата моя — па высоком помосте,

Мать зарубит курчёнка, наварит лапши:

Приглашаю свою артиллерию в гости…

— Ты, пока, шутковагь капитан не спеши! —

—

Подошел землячек, старшина батареи:

— Хата третьей по краю, стоит на пути.

— Поспешай‑ка сюда, командир, поскорее

— И в подзорные стекла свои погляди.

Взял бинокль Курлат, ивняки раздвигая,

Нетерпенье с волненьем большим не тая.

Огорошен казак:

— Ой ты ж, мама родная… —

— Хата так же стоит да она, не моя!

У крылечка фашисты, как юркие крабы,

Лезут в хату — из хаты,

Туда и сюда.

Под сараем танкетка и танки с крестами, —

Да не только лишь в эгом большая беда.

На подворье не видно ни пса, ни курчёпка,

Мама, тронута горем, спешит в погребок.

А сопатый верзила соседку — девчонку

Ухватил за подол и в сарай поволок.

Подошел генерал…

Доложил генералу:

— Производим готовность для точной стрельбы!

— Ну, а что же Ваш дом?..

— Виден мало — помалу… —

Третьим с краю стоит от безвестной судьбы.

— На слепую судьбу, капитан, не надейтесь, —

— Сам решай, что как надо, кубанец Курлат!

К пушкам лучшие встали стрелки — батарейцы

И вогнали в стволы громобойный заряд.

Первый пробный снаряд громыхнул в огороде,

А второй — сараюшку с боков расшатал.

Устремились фашисты бежать по дороге —

Тут‑то их и накрыл атакующий шквал.

Похвалил генерал:

— Постарались, ребята!

— Так и будем в фашистского змия шмалять!

— Батареей полка не расстреляна хата,

Даже стекла от улицы можно вставлять. —

… Мать упала на грудь дорогого сыночка,

Охладелой душою своей трепеща.

И пока батарейцы дремали в садочке —

Напекла лавашей, наварила борща.

Я отбил село…

На поле боя,

Над текучей русскою водой

Сплю в траве: гранаты — в изголовье,

Автомат с рожками под рукой.

У того села в цепях пехоты

Мы ползли…

А поле рыл снаряд,

На шинелях вражьи пулеметы

Хлястики срезали у ребят.

Я уснул легко и слышу телом

Землю ту, что Родине вернул.

За зеленым садом поределым

Первый взвод мой тоже прикорнул.

Я отбил село трудом и кровью,

Плечи в липкой саже и в пыли.

К моему склоняясь изголовью,

Вечер, клонит травм до земли.

Спится мне:

За светлою рекою Не строчат кусты из ППШа,

А жуют траву степные кони —

Радости исполнена душа!

Я сидя спал в разрытой щели,

Уткнувшись в жесткий воротник,

К уюту шапки и шинели

За восемь месяцев привык.

Был сон холодным и тягучим,

Местами розовым чуть — чуть.

А по холмам дымились тучи,

Означив наш победный путь.

Вниз по реке дома пылали,

Чернела степь — был страшный бой.

Когда фашиста отбивали

Последней силой огневой.

К утру по речке все потухло,

Ракета желтая извилась.

И… выстрел!

Гром над громом ухнул:

Атака снова началась.

Опять приземистые танки

На наши брустверы ползут,

И я песок смахнул с ушанки,

Не попадая зуб на зуб…

Огонь, и дым, и скрежет стали.

Метались люди под холмом.

России пахари пахали

Снарядом, пулей и штыком.

Я бил и бил, дыша неровно,

По синим вспышкам в полосе

И до последнего патрона

Стрелял, куда стреляли все.

Отвис ремень на потной шее,

И автомат затих в дыму.

Я шел, шатаясь, по траншее.

Куда?.. И сам я не пойму.

На дно солдаты оседали,

Зажав гранаты в рукаве…

Кто с желтым пятнышком медали,

Кто с медной пулей в голове.

А вражий танк матерый, дюжий…

Громаду чем остановить?

Вот — вот пойдет топтать, утюжить —

Живых в траншее хоронить.

И мы гремучие гранаты

Швырнули в пасть ему… и в бок!

И враг споткнулся воровато.

Уткнулся в дымный потолок.

Живые… Вышли мы к оврагу.

Отважным — золото наград.

— А мне?

За что мне «За отвагу»?..

— За то, что выдюжил, солдат!

— Огонь!.. —

Огонь я вызвал на меня!

Подносчики снаряды подхватили,

Наводчики бусоли закрутили:

Огонь, огонь железный на меня…

— Огня прошу, настильного огня!

Пускай пылает камень и броня,

Меня берут в позорный плен

Фашистский…

Моею кровью красят камень мшистый,

Орут вовсю, ликуя и браня.

— Огонь, огонь предельный па меня!

Огня, сынок, добавь сюда огня!.. —

Моя душа багряна от горна,

Я сам, кузнец и властелин металла.

Но, коль в огне земля загрохотала,

Идет беда коварна и страшна:

— Давай огня,

Еще разок — огня.

Огонь… Огонь палящий на меня!.. —

И берег наш, и луг заречный дальний

Всегда мое ценили ремесло:

Я молот знал и в звоне наковальни, —

Клепал лемех и ладил чересло…

Осколков горсть, своих, вошло в меня.

— Прошу огня…

Последнего огня!

Мои враги мне больше не страшны, —

Считают их дубы из‑под ладони;

И надо мной склоняются в поклоне

Все пахари родимой стороны.

… Сгорает день, стрекозами звеня,

Я — властелин металла и огня.

— Огонь — в меня!

Как кровь, что алою была,

Не потечет обратно в тело,

Так жизнь, которая прошла, —

Не обретет свои пределы…

Верста ложилась по версте,

Средь грома дымного и звона.

Висели танки на хвосте

Немецкой панцирной колонны.

Врагом был взорван виадук,

Упал в небыструю Маглушу,

К реке сомкнули полукруг

И наши танки, и «Катюши».

Послали залп свой по врагу

И закрутились на пригорке.

Искали брод через реку,

Дыша огнем, тридцатьчетверки.

— Постойте!.. — им наперерез

— Бежит малец,

В фуфайке длинной.

Кричит: — Постойте ж, наконец!

Взорваться можно…

Дальше — мины.

За ним растерянная мать:

— Родные, милые… Браточкн!

Здесь можно броды отыскать, —

Его послухайте…

Сыночка!

— Поставил мимы немец — вор

— И слева к берегу, и справа.

А череч ениып мамкин двор

Нормальной будет переправа.

Ич танка вышел политрук:

— Хочяйскнй двор наклонно — ровен,

— Да мере» речку ну жен сруб,

А где возьмешь на это бревен?

Скачала мать:

— Ломайте дом!

Ведь он… Хорошая соснина.

Пока немые за бугром —

Давите, бейте сатанину. —

И стали хату разбирать —

Большую, теплую, родную.

— Не жалко, мать?

— Не страшно, мать?

— Переживем, перезимуем!

Откину в сломанный топор.

Убрала доску от фронтона.

Череччабор и череч двор

Пошла моторная колонна.

И все в историю ушло

Через подворье Кузнецова:

Ново — Петровское село…

Снега,

Окопы Подмосковья.

Забрел я в юность на пути:

Еще жива, совсем седая…

Светился орден па груди —

Ютилась бабушка в сарае.

… Как кровь, что алою была

Не потечет обратно в тело,

Так жнзнь, которая прошла —

Не обретет свои пределы.

Под Бреслау, за Одер — рекою,

Я, споткнувшись, па камни упал.

Не заметил, как в зареве боя

От сомкнувшейся цепи отстал.

Я спешу, порываюсь подняться,

А сосед мой кивает: — Молчи!.. —

Тени сада на окна ложатся,

Над готической крышей — грачи.

Стены, двери и девушка в белом,

И такая вокруг белизна!

— Где я? Что я? —

Шепчу оробело.

А за дверью бушует весна.

Простынь мну непослушной рукою,

Неразборчивых мыслей накал..

Да ведь это за Одер — рекою

Я, споткнувшись, на камни упал!

Я упал у разбитого дота

И в бессилье лежал до утра.

И родная пехотная рота…

— Где пехотная рота, сестра? —

— Наклоняется девушка в белом:

— Вы в санбате у нас не один!

Ваша рога, понятное дело,

От Бреслау пошла на Берлин.

Громом танки ее прогремели,

Самолеты гудят в облаках.

Бьют «Катюши» по видимой цели.

Слышит мир ее кованый шаг.

— Не хочу этой белой палаты,

И диета бойцу не нужна.

Там ведь намертво бьются ребята,

Выдаст им паек старшина.

Ждет сержанта упавшего ротный —

Эх, какой командир мировой!

Он‑то знает, в победу влюбленный,

Что вернусь я здоровый, живой… —

И сестра улыбнулась приветно:

— Ваша рана в груди нелегка!.. —

По Берлинской дороге победной

Гравий бьют ветераны полка.

Чуть заря вдали затрепетала,

Соловей затёхкал и затих,

Над огнем и смертью, над металлом,

Над судьбой товарищей моих.

А за ним порывисто и ровно

Грянули другие соловьи

Вдоль системы нашей обороны,

Где неотпожарились бои

.

Над кровавым нынешним, вчерашним,

По — над лесом, лугом и рекой,

Над пока невспаханною пашней,

С гильзами пустыми под рукой.

Над моей дорогою прощальной,

Над весною, вмятою в кипрей,

Свищет непонятный, нереальный

Курский иль кавказский соловей.

Мы свои патроны расстреляем,

Бомбы многотонные взорвем.

Голубым, цветным победным маем

Пригласим на праздник соловьев.

И пускай над замятью вчерашней,

Над весною, вмятою в кипрей,

Свищет голосистый, настоящий

Курский иль кавказский соловей.

Над черным окопом, у выбитой танками нивы,

Зеленым дождем расплескалась ожины листва

И шмель пробасил, залезая в цветок торопливо,

И вышла на свез муравьев трудовая братва.

Над черным окопом взметнулись узорные травы,

Встречая последней военной зари торжество.

Весна на Кубани согрела поля и дубравы —

Не жаль ей ни красок, ни света не жаль своего.

Татарник встряхнулся, склонясь над солдатскою хатой,

Где юрка фанат да лопата, да гильзы на дне.

Сюда я вчера выходил из заречной бригады

По тропкам, по травам, по колкой шуршащей стерне.

Зеленые травы над узким солдатским окопом,

Глубокое небо, широкий простор ветровой,

Как хочется встать над окопом простым хлеборобом,

II травы потрогать, и в травы упасть головой.

Высокие травы, ничто не согнет вашу прелесть:

Ни штык, ни сапог, ни откованной бомбы заряд.

Наклонит вас долу осенняя мудрая зрелость

И самая добрая в свете рука косаря.

Весенние граны, упругие, буйные травы,

Вы солнышко пьете и силу земную пока,

Взовьется ракета — и пахари мирной державы

Рванутся на бруствер под клекот орудий полка.

Столетние травы, расти вам в степи по колени,

Сплетая дрожащие сеточки тонких корней.

Цвести вам на крови солдат моего поколенья,

Стоять вам на страже навеки уснувших парней.

Лейтенант из приплюсну той фляжки,

Где фашистская сломлена прыть,

Поливает степную ромашку, —

Самому ж ему хочется жить!

Забинтована грудь лейтенанта,

Словно в пламени больно горят

Две глубокие красные раны —

Не дают поднимать автомат.

После схватки ночной рукопашной

Кровь еще на трапу не стекла.

Не беда… Хорошела б ромашка,

Поднималась из пепла земля.

Будет праздник на улице нашей,

Будет в новом цветеньи рассвет.

Будет в белом разливе ромашек

Жизнь моя до скончания лет.

Казацкая быль

Там, на Зееловскнх высотах,

Последний бой жестоким был.

И в том бою мой дядька Федор

Шальную голову склонит…

На трассах юрода Ростова

Вершил он свой дрогальский путь:

Имел коня, к нему подковы…

Уздечку, бричку и хомут!

И оторной, и смуглолицый

Среди ростовских дрогалей —

Кидал мешки в порту с пшеницей,

Играя сплою своей.

На случаи драки на весельи,

Деды, ходящие в чести.

Будили Федюшку, —

В похмелья

Дурную склоку разгрести.

Он дышло брал от колесницы:

Тяжел был в две руки захват…

Он гнал гульбу через станицу —

Кто, прав — не прав, кто виноват?!.

Дрючиной вымахавшись яро,

На страх своим, на зло врагам —

Крушил трухлявые амбары.

Ворота сыпались к ногам.

…А тут, вдали от ридной хаты,

Стремясь сдержать наш ярый штурм,

В бой двинул Гитлер бесноватый

Своих последышей — фольксштурм!

Мальчишки шли картинно, пышно

И их свинец свистел и выл…

Озлившись, дядька Федька, дышло

И здесь за комель ухватил.

Он каску в сторону откинул,

Поднялся грозно в полный рост:

Сдержал рубеж…

А сам загинул —

В огне Зееловскнх высот!

Война не ведает печалей,

Когда под иен дымится кровь…

Их по квадратам расписали,

Зеленых фольксштурмовнков!

Остался дядька с рваной раной

Под серой насыпью земли.

Умчался конь его буланый:

Куда?..

Не знают дрогали!

И время взвень сбивает лиру,

Летит к безвестной стороне:

То ль к заповеданному Миру

То ль к незапамятной Войне.

… Под сердцем пуля у меня —

Германская тупая пуля.

Уж тридцать лег ее ношу я,

Победно выйдя из огня.

В живую ткань она вросла

И тянет, гнет солдата к смерти,

За то, что жизнь моя прошла

По гребню смертной круговерти.

За то, что сам стрелял и бил,

И лез в отчаянные драки.

Чужую злую кровь пролил,

Вставал с гранатою на танки.

Давно на свете нет войны,

А пуля клятая напомнит

Про Курск,

Приволжские холмы…

И сердце яростью наполни!

Но как я пулю оторву От сердца?..

Чуть оно заноет!.. —

И я живу, и не живу,

Еще не выбывший из строй.

Свое свинцовое литье

Война от сердца не отпустит,

Покуда в землю не опустят

Со мною горюшко мое.

Уснул казак у стен рейхстага

В конце поверженной войны,

Под окрыленным алым стягом

Своей весны, своей страны.

Трава теснилась сквозь каменья,

Бросая тоненькую тень.

Дымилось солнце возрожденья,

Цвела берлинская сирень.

Вповал бойцы — гвардейцы спали.

До края выбившись из сил,

На сером выбитом асфальте —

Где крепкий сон кого скосил.

Еще истертые подметки

Дымятся яростной войной…

Уснул степняк, как будто в лодке

Уплыл на родину домой:

По рекам, заводям зеленым,

Тугим кувшннкам, камышам,

По странам, им освобожденным,

Форсированным рубежам.

И всюду нивы колосятся,

Цветут вишневые сады.

В тени раскидистых акации

Поют синицы и дрозды.

На пятачке чужой державы

Сморил солдат российских сон.

Брала весна земное право

Сквозь битый камень и бетон.

Шли танки, самоходки, тягачи —

В последнее большое наступлепье,

И колыхались звездные лучи

Над боем нависающей сирени!

Сирень и здесь вовсю уже цвела —

Она жила, росла, благоухала.

И молодого света и тепла

Ей все казалось было мало.

Сирень была по — своему права:

Война — войной по крышам, по кюветам,

И здесь — она, да тихая трава

Того же фиолетового цвета.

Сирень цвела, как облако плыла —

Сирень побитой нами заграницы.

И очень подходящею была,

Чтоб вдеть ее в солдатские петлицы.

А розы громыхали по мосту

И проходили мимо, мимо, мимо…

Я подбежал к зазывному кусту

И отшатнулся: «Осторожно — мины!»

В чужой далекой, вражьей стороне

Познал солдат походную примету:

Не доверяйся маю и весне,

И этому сиреневому цвету.

Мы возвращались в дальний тыл —

Солдаты армии Чуйкова —

По следу грома боевого,

По свежей памяти могил.

Кругом зеленая трава

Покрыла щели и бойницы,

Где светлогрудая синица

В стволе орудия жила.

Был полдень солнцем осиян,

Во все концы — Земля большая

Дышала силой урожая

В нее заброшенных семян.

По флангу нашего полка

Земля атакою примята.

Из жерла пушки снничата

Все просят,

Просят червячка.

Синице этой повезло:

Где ни кустарника,

Ни дуба,

Дыра в тяжелой пушке Круппа

Как настоящее дупло.

Метал добыт в коре земной…

Природа мудро порешила:

Коль смерть несет он

И могилы,

Пусть будет прежнею землей.

Звенела птица:

— Тень да тень, —

Взлетев на ржавой пушки хобот.

Солдат на родину торопит

Веселый белобровый день.

На берегу жестокой памяти

Я вновь приметил тишину,

Что по хребтам свинцовой замяти,

Сюда пришла через войну.

Была она такою хрупкою

И нереальною была.

Крутился голубь над голубкою,

Летала звонкая пчела.

А память все‑таки не верила,

Что это вправду тишина,

С невозместимыми потерями,

Взяла которые война!

Когда ж кругом по Эльбе сдвинулись

В салют стрелковые полки, —

По всем холмам, стуча, осыпались

Цветов могильных лепестки.

На берегу жестокой памяти,

В конце расстрелянной войны, —

Дымился май весенней замятью…

Такой не будет тишины!

Уходит воинство мое

В сухой песок, в сырую землю.

Я это в жизни не приемлю,

Кричу Отечеству:

— В ружье!

Да разве можно,

Разве так

Сынов Отечества хоронят?

Едва глаза кому закроют —

Бегут на поминки

В кабак.

И там хмельные слезы льют,

Что жизнь слагается

Не сладко.

Дешевле было б в плащпалатку

Героя Вислы завернуть!

Без Божества,

Без торжества

Снесут соседа три калеки.

— Эх, человеки, человеки, —

Слепая ваша голова!

Я не вижу за дымкою дальнею:

Что там будет у нас впереди?

Слезы, слезы и лица печальные, —

Обложные глухие дожди.

Вроде, в жизни покуда не пройденной,

Крыша, стены с оконцами есть

И на сердце поруганной Родины —

Эта грустно — печальная песнь!

Что нас ждет, что под хмарами сбудется? —

Самому не придумать никак.

Бесприютно — пустыни а я улица,

Даже лая не слышно собак.

Лишь одно я по памяти высчитал:

Через низость позора и срам,

Мать — Россия убогою нищенкой

По соседским пошла по дворам!

И не видно за дымкою дальнею:

Что грядет, что там ждет на пути?..

Слезы, слезы и лица печальные, —

Обложные глухие дожди.

Советские танки в столице

И пушки гремят в СНГ,

А муза, времен баловница,

Как — будто укрылась в тайге.

Молчит, словно в губы набрала

Холодной бесцветной воды.

Как будто бы нету обвала

Большой всенародной беды!

А раньше ведь рвала тельняшку, —

Судить я ее не берусь.

Кричала на площади Красной:

За Веру святую, за Русь!..

И наш президент безответный

За то, что она не поет,

За лепет фальшивомонетный

В Кремле ордена раздает.

Заныли военные раны:

Кругом и раззор, и обман…

Уеду с ружьем на Балканы,

Пойду на защиту славян!

А ты, благолепная муза,

Свершила довольно грешков:

В толпе у корыта Союза,

Слизала немало вершков!

Заплачешь еще баловница,

Запляшешь на гнутой ноге…

Советские танки в столице

И пушки гремят в СНГ.

Мы разожгли в степи костер,

На берегу реки Сосыки.

Кипел наваристо кондёр,

Внизу огня плясали блики.

Меж ладных юношей седых

Сидела девушка седая…

Вечерний час был глух и тих,

Взлетали искры, опадая.

Стучали волны о причал,

Луна над полем шла по кругу,

Зазывно селезень кричал —

Во тьму в рогозе звал подругу.

Сидели юноши в кругу

И фронтовую чару пили,

У древней речки, на лугу,

О прошлом мало говорили.

Нам говорил о нем костер,

Что грел друзей, лучась и тлея

На крутизне Карпатских гор,

На берегах Днепра и Шпрее.

Солдатам было хорошо

Сушить шинели и портянки,

Готовясь к бою спозаранку,

Пока не грянуло «В ружье!»

Костры бивачные войны…

В их тихом веянье прогретом

Своей казачьей стороны

Я видел радужное лето.

Горит, горит степной костер,

Цветет алеющее пламя,

Как — будто полк мой распростер

Над боем вскинутое знамя.

А что теперь, заступнику Державы?..

Кто самого беднягу защитит —

От злого века горестной отравы,

От тягостной утраты и обид?..

Стоит он под дождями без фуражки,

Собою упираясь в костыли.

Не видит неба белые барашки, —

Стоит глухим баркасом на мели!

…А было, в промерзлых окопах

Земля заслоняла людей,

И он, кто прошел пол — Европы,

Закрыл её грудью своей!

Тугая весенняя завязь

И думки плывут — корабли.

Бредет великан, спотыкаясь,

По кромке родимой земли.

Звенят боевые медали

Отвагой минувших времен, —

Они пехотинцу не дали

Ни счастья, ни славы знамен.

Осталось одно после боя:

Коль грянет означенный срок, —

Военную славу героя

Украсит прощальный цветок!

За парком «Сорок лет Советов» —

Сгорают радужные дни.

Там, южной зеленью одеты,

Стоят хмельные курени.

В них кур жуют, орут и пляшут,

Хмельное зелье лихо пьют.

За пару денежных бумажек

Девицы тело продают.

А здесь, где речка светлы воды

По сонным травам тихо льет, —

Лежат казачьи огороды…

В них боль земли и соль, и пот.

Там скрипки, бубны и гармошки

Приход гулящий веселят,

А здесь петрушка да картошка

И душу радует салат!

Когда же день, смежая веки,

Приблизит темень к берегам, —

Бредут устало человеки

К своим домашним очагам.

Идут знакомою дорогой

И заплетается нога:

Одни с казачьих огородов,

Другие все из кабака!

А по реке, по верховетью

Плывет хрустальный тихий звон:

Отсюда город в сорок третьем

Был от врага освобожден.

Отсюда шли цепями парни,

Держа винтовки навесу,

Чтоб возвратить родной Кубани

Земную древнюю красу!

Скупая жизнь досталась нам…

Мы трудно жили, храбро бились,

Ложились в землю по холмам

И в сыновьях не возродились.

Счастливой доле вопреки,

С пустою шапкой под стеною —

Тот без ноги, тот без руки,

Тот с переломанной спиною!

Размыты даты, имена

В падучем западном угаре;

И боевые ордена

Сверкают в лавках на базаре.

Все продают и предают:

За кус грудины для обеда,

За свой разврат и свой уют

Фашистам продана Победа!

Поля пшеничные молчат

И знает люд, что так негоже.

А с телевизора сычат

Все те же масленные рожи.

Им наша честь недорога:

Гоняют пегую кобылку

И слезно просят у врага

Гуманитарную посылку.

…Идет по миру вой и брань,

Душой озябли ветераны.

Великий маршал Жуков,

Встань!..

Перебинтуй больные раны.

Безбрежное мерцанье синих звезд

Над тихою горою, над водою.

Мне в этой жизни грудной довелось

Прийти домой пораненным из боя.

А многие остались там лежать —

С своей бедой

И с радостью в разлуке.

Их камень погребальный ворошат

Моих врагов озлобленные внуки.

И хилые потомки россиян,

Жестокой той остуды не изведав,

Еще катают плугом по полям

Безглазый череп воинской Победы.

О, Русь моя!..

Попристальней гляди,

В свои ветрам распахнутые дали,

Чтобы твои злодеи и вожди

Тебя опять обманно не прислали.

Чтоб и потом железная пальба

Не умывалась розовой купелью

И на полях пустые черепа

Под лемехами плуга не старели!

Далекое мерцанье синих звезд

И небо в голубом над головою.

Мне в этой жизни как‑то обошлось,

И я вернулся раненным из боя.