Окрик памяти. Книга третья

Можно ли надеяться в поиске, неважно в каком, на случай? Вряд ли. Если перефразировать известную пословицу, то она прозвучит примерно так: на случай надейся, а сам не плошай. Впрочем, в чем-то «оплошаешь», а случай тебя выручит. Вот недавно понадобилась мне шариковая ручка, чтобы срочно сделать запись. С возрастом все меньше и меньше надеешься на прореху-память. Бывает, какая-нибудь вещь месяцами мозолит тебе глаза, когда она не нужна. Но стоит только появиться в ней потребность, она тут же самым необъяснимым образом исчезает, и никакие попытки ее найти не помогают. Вот и ручку, оказалось, смахнула на пол наша кошка, обожающая греться на моем рабочем столе под лучами настольной лампы. Эта неглупая тварь убеждена, что ее присутствие, когда я работаю за компьютером, делает мне честь, и я не имею права убирать с клавиатуры ее хвост, разыскивая под ним требующиеся мне буковки. Словом, ручка, как я, наконец, догадался, оказалась на полу в дальнем углу кабинета. Добравшись до нее под стулом на коленках, с изумлением обнаружил в щели между плинтусом и стеною прилепившуюся фотографию, которую обронил около двух месяцев назад и, несмотря на изматывающие душу и нервы поиски, так и не отыскал. А тут без каких-либо усилий потеря сама объявилась. Счастливый случай! Нечто подобное происходило со мной в процессе работы над текстом книги, когда искал, целенаправленно или случайно находил, вникал, вживался в судьбу своего героя с элитным именем. Элитным потому, что оно, это имя, не только известно, пусть только в узком кругу специалистов или любителей истории, но и оставило глубокий материальный след в культуре, науке и промышленности Сибири, да и не только ее, доступный немногим. В моей коллекции высказываний умнейших людей мира есть одно из них, как нельзя лучше подходящее к теме моего повествования. Оно принадлежит английскому философу первой трети XX века Арнольду Тойнби. Тойнби считал, что главной движущей силой каждой цветущей цивилизации становится ее культурная элита и духовные лидеры. Та немногочисленная прослойка людей, наделенных природой талантом и энергией, осознание своей миссии и удачная самореализация которых – необходимое условие процветания общества. Каждый из них занимает собственное место в истории, по-своему уникален, незаменим и стоит многих тысяч посредственностей.

Меня всегда поражала смелость писателей-документалистов, свободно берущихся за тему о каком-либо выдающемся человеке, жившем задолго до нас. Как, казалось, можно писать о нем, никогда его не видев, не слышав, не встречаясь? Но вот собралась не одна папка документов, материалов и фотографий, воспоминаний и газетных вырезок, и облик человека с немалой долей достоверности начинает выходить из-под пера, вернее – клавиатуры персонального компьютера. Что из этого опыта получилось – судить читателю...

МОЙ ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ, ИЛИ ГОРНЫЙ ИНЖЕНЕР-БУРОВИК ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Содержание заголовка, несмотря на возможное удивление читателя («Леонардо – буровик?»), имеет достаточно надежную документально-историческую основу. Об этом стоит поговорить, поскольку история бурения скважин самым тесным образом связана с историей человеческой культуры вообще и, в частности, с

историей средневековья, в котором жил, работал и творил великий Леонардо да Винчи (1452–1519, илл. 1) – живописец и скульптор, архитектор, инженер и ученый.

... В течение долгой сибирской зимы с нетерпением ждешь начала весны и лета, чтобы с наслаждением ухватиться за руль своего автомобиля и умчаться в неизведанные и давно запланированные тобою места, которые не успел посетить в прошлом сезоне. Так было и в начале лета 1982 года. Я только что вернулся с заседаний Всемирного газового конгресса, который проходил в Швейцарии в Лозанне. Поскольку поездка отняла у меня почти три недели короткого зауральского лета, я торопился с максимальной пользой наверстать упущенное время. Вместе с супругой мы давно мечтали посетить Ирбит, ознакомиться с краеведческим музеем, архитектурой старинного города, конкурента по ярмарочным делам и соседа Тюмени. Более всего мне запомнилось посещение краеведческого музея. В одном из залов я с изумлением обнаружил на стене картину неизвестного мне художника XIX столетия Григнаши (Grignaschi), с большой точностью копирующую знаменитое полотно Леонардо да Винчи «Тайная вечеря» (1497, цвет. илл. 2). На ней была изображена беседа Христа со своими апостолами. Но не художественные особенности картины-копии поразили меня, а стечение случайных обстоятельств, с трудом поддающихся объяснению. Дело в том, что буквально за несколько дней до описываемого события я с благоговением рассматривал в Милане оригинал Леонардо да Винчи. Такие совпадения, согласитесь, не забываются.

По окончании официальной части газового конгресса делегатам организовали туристическую поездку по прибрежным городам озера Леман, включая Женеву. Помню, как был наказан за излишнее любопытство, когда, в отличие от осведомленных жителей этого города, опрометчиво подошел по узкому и длинному молу к струе знаменитого водяного фонтана – достопримечательности Женевы. Не ведая, что на Женевском озере постоянно меняется направление ветра, неожиданным изменением направления падающего потока воды я был облит им с головы до ног. Настроение, к моему удовольствию, испорчено не было. Тем более, что после «купания», обсохнув, посетил интереснейший Музей часов. У его входа установлены водяные часы, огромные вращающиеся шестеренки которых поднимались до уровня третьего этажа здания. Вся эта махина приводилась в движение водным потоком, падающим на турбину (илл. 3).

После Женевы делегатам конгресса предстояла поездка по Италии. Наш самолет летел в Рим настолько близко над вершинами Альп, что, казалось, вот-вот заденет животом заснеженные зубцы гор. Первое впечатление от римского аэропорта – огромная статуя Леонардо да Винчи на площади с моделью вертолета в руках. Посещение Италии совпало с празднованием в стране 500-летия приезда в Милан этого выдающегося деятеля средневековья. Вот почему на протяжении всей поездки имя Леонардо да Винчи сопровождало нас повсюду, особенно в Милане. Здесь и памятник итальянскому гению на площади рядом с оперным театром Ла Скала (скульптор Пьетро Магни, 1872, илл. 4), и трапезная монастыря Санта-Мария делле Грацие с упомянутой росписью «Тайной вечери» на стене. Строгость ее композиции, жизненность жестов и мимики персонажей навсегда врезались в память. Роспись, кстати, чудом сохранилась после бомбежек Милана: от трапезного дома осталась только одна стена, но именно та, на которой находилось творение Леонардо да Винчи. Город, казалось, жил одним памятным событием. Поперек улиц висели плакаты с упоминанием юбилея, в грандиозном Музее естественной истории работали выставка и зал, посвященные научной и конструкторской деятельности ученого. В киоске музея мне удалось приобрести памятную почтовую открытку (илл. 5), некоторые филателистические раритеты разных стран и времен с изображениями Леонардо да Винчи и некоторых его работ (цвет. илл. 6). Пожалуй, наибольшее впечатление произвели книжные развалы на улицах Милана, на которых я приобрел несколько книг с оригинальными произведениями Леонардо да Винчи.

К сожалению, в представлении большинства людей Леонардо да Винчи остается чаще всего великим художником, автором ряда гениальных картин, неизменно, из века в век вызывающих восхищение ценителей искусства. Куда меньшая часть человечества, включая и просвещенную интеллигенцию, причисляет себя к знатокам инженерного творчества Леонардо да Винчи. И уж совсем единицы знают отдельные яркие, но мало известные эпизоды его деятельности в некоторых узких областях науки и техники. Такое нередко случается в человеческих судьбах. Вспомните, например, великого русского композитора и химика А.П. Бородина, автора оперы «Князь Игорь». Слава художника затмила достижения инженера.

Искаженное представление о широте интересов гения средневековья преследовало Леонардо да Винчи еще при жизни и продолжается, увы! по сей день. Горький удел многих великих сынов и дочерей мира, непонятых современниками, но щедро наделенных умом и талантом, в отличие от большинства людей их окружения, стал частью судьбы Леонардо да Винчи.

Эпитет «загадочный» применительно к личности Леонардо да Винчи сменяющиеся поколения его биографов нередко использовали для выражения плохо скрываемых интонаций по поводу часто меняющихся увлечений художника и ученого. Беззастенчиво используя блага, получаемые от технического прогресса, современники, тем не менее, находили возможным упрекнуть Леонардо да Винчи за разбросанность, технические эксперименты, побочные изобретения и даже за удовлетворенность от фрагментов выполненных исследований. Один из первых биографов ученого Паоло Джовио писал о Леонардо: «... изобретая многочисленные побочные вещи, он чрезвычайно нерадиво работал над одним определенным искусством и довел до конца очень мало произведений».

А вот свидетельство наших современников: «Он не имел постоянной профессии, а если где-то и трудился, то только как человек, основная работа которого зависела от материального положения. Он не оставил не только систематических трудов, но и небольших публикаций. И, тем не менее, он вполне довольствовался своими фрагментами исследований. У него не было достаточного настоящего и обеспеченного будущего. Это было тяжко само по себе. Но это было еще непереносимее при его взгляде на высоту труда и звание живописца. Он чувствовал себя князем, а жил как наймит. Он притязал на верховный круг человеческого общества, а был на положении искусного ремесленника. Его силы были гигантскими, а выход для них – малым. Люди говорили об его безмерном гении, а общались с ним как с рядовым талантом... Он мог как будто все, а не осуществил в сущности ничего. Его итогом был ворох бумаг и несколько картин».

Знатоки техники, к счастью, имеют другое мнение об инженере и ученом и сохранили для потомков значительную часть конструкторского наследия Леонардо да Винчи, а отдельные находки его трудов случаются и в наше время.

Много лет назад в одной из книг о Леонардо да Винчи я с удивлением узнал, что великий ученый средневековья занимался разработкой буровых инструментов. В книге этому событию было отведено всего несколько слов, менее одной строки, но именно с них и начался многолетний выборочный поиск материалов об увлечении Леонардо да Винчи бурением.

Множество вопросов разжигали естественное в таких случаях любопытство, знакомое всякому, для кого сохранилась, пусть призрачная, но дразнящая и заманчивая возможность находок, если и не совсем новых, то, по крайней мере, известных материалов, достаточных для некоторого обобщения. Немалым препятствием в розысках была собственная самонадеянность. В самом деле, уж кому-кому, а автору – специалисту по бурению, первоначальный поиск представлялся довольно несложным: все знаменитые имена и события в истории бурения давно, казалось, известны. Некоторое время пришлось потратить на подборку газетных и журнальных материалов прошлых лет. Папка с записками, вырезками из газет и выписками из книг о Леонардо да Винчи стала катастрофически быстро расти. Вместе с понятным беспокойством о невозможности объять необъятное рос интерес к этой папке, а главное – стало известно такое, о чем трудно было предположить ранее.

В одной из зарубежных поездок, в середине семидесятых годов, автору удалось ознакомиться в Токио, где проходил нефтяной конгресс, со стендом технической нефтяной литературы, изданной в США. Внимание привлекла книга известного американского специалиста-нефтяника И.Е. Брэнтли, целиком посвященная истории бурения нефтяных скважин. Во многих отношениях это уникальное издание отличалось необыкновенной полнотой изложения, за исключением, пожалуй, описания оригинального древнерусского способа бурения: И.Е. Брэнтли о нем не знал. Книга почти не известна у нас в стране, нет ее перевода на русский язык.

Просмотр книги на выставке позволил, к сожалению, только пролистать отдельные страницы. Выяснилось, что Леонардо да Винчибуровик давно занимал ум И.Е. Брэнтли. В тексте имелись копии уникальных чертежей буровых установок, их варианты. Наконец, мне прислал свою книгу профессор Арнольд Вернер из Фрайбергской горной академии (ГДР), где Леонардо да Винчи были посвящены несколько страниц (илл. 7).

Дошел мой поиск и до Италии. В одном из старых уголков Милана на улице Санта Витторио располагается

Национальный музей науки и техники. Музей уникален во многих отношениях. Большинство экспонатов – подлинные: старые паровозы, самолеты, корабли (парусники), буровая установка. Леонардо да Винчи и его творениям здесь выделен огромный зал, наполненный макетами машин.

Сотрудники музея проделали огромную работу по восстановлению технических устройств, рожденных воображением Леонардо да Винчи. В зале множество стендов, рисунков, чертежей. Научный отдел музея скрупулезно собирает и фиксирует все, что становится известным из необозримого наследия ученого.

В миланских книжных магазинах была организована тематическая продажа книг, посвященных трудам Леонардо да Винчи. В одном из таких магазинов на бульваре Венеция среди тематической подборки книг нашлись чертежи буровых устройств в миниатюрном, карманного размера, четырехтомнике технических изобретений ученого. Здесь же отыскалась и книга «Техника Леонардо», где бурению также уделялось внимание (илл. 8). Автору пришлось потратить последние лиры и стать обладателем бесценных книг. С тех пор они украшают мое собрание документов о Леонардо да Винчи.

Интересно, что предприимчивые дельцы от торговли использовали популярность имени Леонардо и по имеющимся чертежам изготовили и пустили в продажу детские игрушки, изображающие буровые и другие устройства.

Не забывают знаменитого земляка и на родине Леонардо да Винчи в небольшом городке Винчи, близ Флоренции. Там стоит старинный замок графов Гунди. В замке разместился музей, носящий имя Леонардо. Моделями технических устройств, изготовленных по чертежам и рисункам ученого, заполнены стенды и залы музея. Среди них буровые установки с вышкой. О них дальнейший наш рассказ.

Чертежи буровых установок с треногой или опорной мачтой датированы 1500 годом или чуть позже. Конструкции величайшего инженера выглядят столь изящно, что, не зная их происхождения, можно было бы принять рисунки за современные эскизы инженерных разработок для ручного бурения. И неудивительно, деятельность Леонардо да Винчи поражает нас именно этой характерной особенностью: многое созданное им было заново переизобретено позднее.

В буровой установке все просто и рационально. Предусмотрен вращающийся буровой наконечник со змеевиком (теперь его называют шнеком), удобная ручка-крестовина для ручного вращения штанги, отверстия в штанге по всей ее длине для перестановки крестовины при углублении бура и многое другое. Леонардо да Винчи спроектировал все необходимые дополнительные устройства, в том числе прибор для самоцентрирования инструмента. Для изготовления обсадных деревянных труб им было придумано устройство для сверления деревьев.

О размерах буровых вышек, изображенных на эскизах, можно судить по приблизительному масштабу. На одной из конструкций показана лестница для верхового рабочего. Расстояние между ступеньками лестницы в любой стране были одинаковы во все времена. Принимая его во внимание, можно заключить, что высота вышки достигала 5 – 7 м. Вышка, сооруженная в таких пропорциях, могла иметь грузоподъемность, достаточную для бурения скважин глубиной 15 – 20 м, а может и больше.

Многочисленные рисунки Леонардо да Винчи, хранящиеся в музеях Флоренции, Рима, Лондона, Парижа, Мадрида, Нью-Йорка и других городов, изображают различного рода узлы, которые могли быть включены в состав буровой установки: зубчатые передачи с различными видами зацепления – от простого до геликоидального; прямоугольная резьба; дифференциальная передача; барабан лебедки с храповым управлением; домкраты; трубные цепные ключи, блоки и тали.

От тяжелых буровых установок Леонардо да Винчи перешел к легким для ручного бурения неглубоких скважин. Облегченные установки имеют двойную рукоятку: верхнюю и нижнюю. Вращение верхней передается змеевику или земляному ложечному буру через стержень с резьбой. На резьбе этого же стержня находится вторая рукоятка. При бурении вращается верхняя рукоятка, а при извлечении бура из скважины – нижняя. В первом случае в фиксированном (застопоренном) положении находится нижняя рукоятка, во втором – верхняя: принцип, заложенный и в современных буровых машинах.

К сожалению, конструкторская работа Леонардо да Винчи не была по достоинству оценена его современниками. После смерти великого инженера вращательное бурение в Европе надолго, на два века, было забыто. Этому способствовали успехи ударно-канатного способа бурения, поначалу настолько большие, что вращательное бурение возродилось только в середине XIX в. Тем не менее, участие в разработке и улучшении конструкций буровых машин столь одаренного инженера, каким был Леонардо да Винчи, оставило след в истории буровой техники.

Вот так, с небольшой заметки из книги, через Токио, библиотеки США, Фрайберг, миланские и флорентийские находки в Италии шел мой поиск материалов о Леонардо да Винчи – горном инженере Возрождения.

ДИРЕКТОР ДЕПАРТАМЕНТА ГОРНЫХ И СОЛЯНЫХ ДЕЛ ИЗ ТОБОЛЬСКА

Типичная случайная ситуация, о которой уже говорилось, возникла у меня при работе над очередной темой. Однажды мой помощник по Музею истории науки и техники Зауралья А.К. Щекотов, известный в Тюмени собиратель монет и медалей, показал мне свой очередной «улов», добытый после традиционного посещения клуба коллекционеров в Доме культуры железнодорожников. Это была круглая медная медаль, отчеканенная сравнительно недавно, в 1979 году, в Ижевске по случаю юбилея знаменитого в этом городе оружейного механического завода (илл. 9). На лицевой стороне художник изобразил эмблему и старинный корпус завода с башней, план города, имена архитектора С.Е. Дудина и основателя завода А.Ф. Дерябина. На обратной можно видеть портрет Дерябина с датами жизни (1770–1820), образцы главной продукции – ружей и панораму заводской плотины пруда.

- Вам знакомо это имя? – спросил меня Аркадий Константинович, и, увидев неопределенное пожатие плечами, высказал пожелание каким-то образом узнать что-либо об этом человеке.

- Медаль особой ценности для меня не представляет, – продолжал А.К. Щекотов, – я взял ее так, на всякий случай, вдруг пригодится, тематика-то промышленная.

Буквально накануне мне привезли из Екатеринбурга только что изданную там энциклопедию «Инженеры Урала». Тут же при Щекотове разворачиваю страницу на букву «Д». Бегло пробегаю глазами краткую статью о выдающемся деятеле русского горнозаводского дела А.Ф. Дерябине. Сведения интересные, но Ижевск далеко, к нашему краю отношения не имеет, материал, следовательно, второстепенный. Но что это? Повторный более внимательный просмотр вырывает из текста привычные названия городов: Верхотурье, Тобольск ... Да это же наш земляк – Дерябин! Так вот удалось ввести в научный оборот нашего музея еще одно интересное имя. Но и это не все. В те же дни музей посетила гостья из Москвы, сотрудница академического НИИ культуры Л.С. Рафиенко. После содержательной беседы в память о встрече мы обменялись своими публикациями. С интересом читаю одну из них, посвященную выпускникам Горного института («Санкт-Петербургский горный институт. Выдающиеся ученые за 220 лет». Петербург, 1993). И что же: две страницы книги с портретом посвящены А.Ф. Дерябину! Вот уж верно говорят: на ловца и зверь бежит. В дальнейшем целенаправленный поиск позволил найти и другие интересные сведения об этом незаурядном человеке.

Андрей Федорович Дерябин (илл. 10) родился в Зауралье в Верхотурском уезде. В некоторых источниках упоминается Гороблагодатский горный округ как место рождения будущего инженера. Но округ был образован только в 1801 году, в его состав входили Верхнеи Нижнетуринский, Баранчинский и Серебрянский заводы. Вот почему ссылка на Верхотурье более обоснована. Точное название родного селения Дерябина и место его расположения до недавнего времени мне не были известны. Достоверно лишь, что оно находилось в верховьях реки Туры. Фамилия Дерябиных довольно распространена в Зауралье. В старые времена при первоначальном обустройстве каких-то селений они получали имя первопроходца, а потом, когда семьи и поселок разрастались, большинство населения носило фамилию основателя. Мне не однажды приходилось сталкиваться с подобной ситуацией. Так, во второй книге «Окрика ...» я писал о первом буровике Сибири из XVII века Ворошилке Власьеве. Родом он был из села Кошайского, недалеко от Верхотурья по старой дороге на Пелым. В этом селе и сегодня что ни дом, то Власьевы или Ворошиловы.

По имеющемуся опыту я обратил внимание на почти соседнее с Кошаем и существующее в наше время село Дерябино. Оно лежит на сибирском тракте по правому берегу Туры в 65 километрах от Верхотурья на восток вниз по реке в сторону Туринска и Тюмени. Там, где железная дорога Богданович – Алапаевск – Серов пересекает реку Туру и располагаются станция Карпунинская и полустанок Восточный, на карте Свердловской области нетрудно найти Дерябино. Это дальнее Зауралье, по сути – территория бывшей Тобольской губернии. С большой долей вероятности село Дерябино и есть родина А.Ф. Дерябина. Косвенно мое предположение подтверждалось тем, что родители юного Андрея отправили его на учебу в Тобольск через Тюмень по сибирскому тракту, или, не исключается, по реке Туре. Если бы родные места Дерябина находились к западу от Верхотурья, то логичнее было бы предположить отъезд на учебу в Екатеринбург или в Пермь по Бабиновской дороге через Уральский хребет и Соликамск.

Когда уже были написаны эти строки, мне удалось раздобыть книгу кандидата искусствоведения и замечательного ижевского краеведа Е.Ф. Шумилова «Город на Иже» (Ижевск, «Удмуртия», 1990). В ней я нашел немало интересных сведений о деятельности Дерябина в начальный период строительства оружейного завода. Об этой странице его биографии несколько позже. Так вот, Шумилов также назвал родиной Дерябина село Дерябино, но без каких-либо указаний на его географическое расположение. Оказывается, в поисках родного Дерябину села мои логические заключения были безупречными. Так и хочется повторить вслед за А.С. Пушкиным, когда он бывал доволен самим собой: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!».

Семья Дерябиных принадлежала к духовному сословию, по тому времени – наиболее просвещенному слою русского общества. Отец, Федор Дерябин, служил деревенским священником (по Шумилову – дьяком). Начальное образование Андрей получил дома. С детских лет мальчик проявлял необычный для его возраста интерес к живой природе, собирал по берегам Туры окаменелости и окатанные водой гальки, с любопытством следил за работой плотников, ремонтирующих плоты и баржи. Мечтал и видел себя в будущем на ниве врачевания. Но отец, заботясь о продолжении династии, отправил сына на учебу в Тобольскую духовную семинарию. По дороге в столицу губернии мальчик впервые в своей жизни оказался в крупном городе, в Тюмени. Собор и церкви, колокольный звон, несущийся со всех сторон, произвели на молодого человека неизгладимое впечатление. Что тогда говорить о красоте Тобольского кремля на высоком берегу могучего Иртыша, о величии панорамы подгорного Тобольска, наблюдаемой из окон семинарии!

Но вскоре, как только начались занятия, восторги по вновь увиденным диковинкам в этих городах стали постепенно затихать. Муштра, зубрежка, однообразие каждодневных дел совершенно не соответствовали характеру и устремлениям юноши. Он быстро понял, что богоугодное дело служение церкви – не его призвание. Несмотря на возражения родителей, настойчивые уговоры епархиального архиерея и на отсутствие какой-либо материальной и моральной поддержки, семнадцатилетний юноша совершает отчаянный поступок: бросает учебу в семинарии и едет на перекладных в столицу империи, в Санкт-Петербург. Намерение одно: стать студентом высшего медицинского учебного заведения. К началу приемных экзаменов и занятий он опаздывает и, подобно большинству разочарованных абитуриентов мира (вспомните, например, молодого Д.И. Менделеева, оказавшегося в аналогичной ситуации), поступает туда, куда еще не поздно: в Горное училище. Не возвращаться же, в конце концов, в семинарию! Судьба оказалась благосклонной к молодому человеку, а горнозаводское дело России получило неродовитого, но выдающегося инженера. В двадцатилетнем возрасте юноша блестяще заканчивает учебу и распределяется в Сибирь, в Забайкалье на Нерчинские горные заводы.

А. Дерябин еще в пору ученичества в Горном училище обратил на себя внимание со стороны преподавателей и руководства учебного заведения. Поэтому, когда появилась необходимость отправки за рубеж для стажировки перспективных молодых людей, о Дерябине вспомнил один из его наставников, выдающийся инженер и новатор русской техники, друг Державина А.С. Ярцев. В отличие от многих современников, в том числе в правительственных кругах, Ярцев старался руководить заводами с участием русских инженеров. Так, для постройки Александровского пушечного завода, положившего начало городу Петрозаводску, он отозвал из Сибири и Урала более трех десятков специалистов, в том числе унтер-шихтмейстера А.Ф. Дерябина. Выбор Ярцева был необыкновенно точен: в начале следующего столетия Дерябин стал руководителем горнозаводских дел всей России. А пока Дерябин недолгое время работает в Александровском заводе, затем по инициативе все того же Ярцева отзывается в Санкт-Петербург. Молодому инженеру предстояла длительная, на несколько лет, зарубежная командировка.

Горнозаводское дело Англии, Франции и Германии второй половины XVIII столетия славилось своими передовыми методами производства. Инженерный корпус этих стран задавал тон новым мировым направлениям науки и техники. В изобилии издавалась техническая литература, существовала широкая сеть специализированных учебных заведений. А.Ф. Дерябин посетил рудники и заводы трех стран. В Германии в знаменитой Фрайбергской горной академии он прослушал курс лекций по геологии, прошел продолжительную минералогическую практику, собрал и привез по возвращении на родину в 1798 году богатую коллекцию минералов из месторождений Западной Европы. Как высокообразованного и опытного специалиста и знатока почти всех европейских языков его назначают членом Берг-Коллегии и управляющим престижной конторой разделения золота от примесей и серебра. Начало нового века А.Ф. Дерябин встречает на должности главного управляющего Колыванскими и Нерчинскими заводами.

Не успел новый управляющий собрать пожитки и отправиться в Сибирь, как император Павел, испытывающий симпатию к молодому инженеру, отменяет свое прежнее решение и отправляет Дерябина на Урал горным начальником казенных Гороблагодатских, Богословских, Камских и Пермских заводов с подчинением ему старейшего Дедюхинского солеваренного завода на Каме. Резиденцией нового главы крупнейшего промышленного района с окружной конторой стал Кушвинский завод (с 1926 года – город Кушва). На окраине селения располагалась знаменитая гора Благодать с огромными запасами железной руды. По преданию, сведения о магнитном железняке передал русским первопроходцам местный вогул Степан Чумпин. Его соотечественники, опасаясь гибели охотничьих угодий после прихода русских промышленников, обвинили Чумпина в предательстве и публично сожгли его на костре, на вершине горы. Сейчас на этом месте с 1826 года стоит чугунная тумба с чашей (илл. 11). Из чаши вырывается язык пламени. На тумбе располагается текст, он гласит: «Вогул Степан Чумпин сожжен здесь в 1730 году». С 1739 года у подножья Благодати работал чугуноплавильный завод, основанный В.Н. Татищевым. В честь императрицы Анны Иоанновны он дал горе название Благодать (илл. 12), что на древнем иврите означает «Анна».

... В конце 1980-х годов мне довелось побывать в Кушве. Мои «Жигули» вознесли нас с супругой по крутой винтообразной дороге-подъему, покрытой щебенкой, на самую вершину горы (илл. 13). Поднялись по деревянной лестнице на скалу, бережно сохраненную горняками многих поколений, и постояли на ней у памятника Чумпину. С изумлением рассматривали глубочайшую горную выработку – все, что осталось от бывшей горы. Любовались живописной лентой Уральских гор и городским прудом на западе, лесными зауральскими далями и холмами, плавно уходящими к востоку в Западную Сибирь. В городе работает богатейший краеведческий музей, экспозиции которого насыщены интереснейшими материалами многовековой старины. Все они, так или иначе, привязаны к истории освоения Благодати (илл. 14) и работе Кушвинского завода. Бережно хранятся свидетельства пребывания в селении С. Далласа, А. Гумбольдта, Д. Менделеева, металлурга П. Обухова. Память о последних двух фамилиях отражена в мемориальных досках. Многие цеха и здания старого завода в своем архитектурном облике сохранили колорит минувших столетий (илл. 15,16).

А.Ф. Дерябин внес значительные улучшения в техническое состояние заводов своего округа, построил современные заводские корпуса, домны (илл. 17), плотины и пруды (илл. 18) открыл новые месторождения железных и медных руд (илл. 19) и рудники. На Урале он руководил горнозаводским делом до 1807 года. Параллельно с исполнением основных обязанностей Дерябин выполняет постоянные поручения Правительства по инспектированию предприятий казны, проявляет заботу об оснащении их передовой техникой, совместно с А.С. Ярцевым принимает участие в создании проекта Горного положения (1804–1806 гг.).

В 1807 году А.Ф. Дерябина в очередной раз переводят на новое место. Трудно избавиться от впечатления, что если в каком-то заводе обнаруживается провал в экономической ситуации или возникает необходимость создания в самые короткие сроки нового производства, туда немедленно направляют Дерябина. Он непременно исправляет состояние запущенных дел, строит новые цеха или меняет технологию, и в любом случае оправдывает надежды Правительства. Прямо-таки, подобно маршалу Жукову, спаситель экономики России начала Х1Х-го столетия! На сей раз Дерябину предстояло переоборудовать в Ижевске металлургический завод в современное оружейное производство. Завод был основан на реке Иж в 1760 году графом П.И. Шуваловым в целях переработки привозного уральского чугуна на железо и как перевалочная база железного производства на середине пути от удаленного Урала до Центральной России. На базе этого завода и предстояло Дерябину создать технологию металлообработки для массовой выделки ружей. К началу войны с Наполеоном завод довел выпуск ружей до 500 штук в месяц. Для сравнения: через столетие к началу первой мировой войны 1914 года ежедневная продукция винтовок системы Мосина достигала двух тысяч.

А.Ф. Дерябин выстроил новый главный заводской корпус (архитектор С.Е. Дудин) и комплекс цехов, сохранившихся до наших дней, заложил здание арсенала, основал горный госпиталь, организовал школьную и профессиональную подготовку детей оружейников, открыл малую горную школ; соседнем Воткинске и главную горную – в Ижевске. Транспортные проблемы завода, оторванного от основных магистралей, Дерябин частично решил создании извозного промысла и станции ямщиков. Он настоял на застройке селения по регулярному архитектурному плану. Строгая планировка старой части города до сих пор поражает воображение современников. В арсенале в наше время располагается краеведческий музей. Главное внимание А.Ф. Дерябин уделил, разумеется, строительству завода в соответствии с собственными необычными для того времени задумками. Здание завода стало многоэтажным. В технологическом цикле воплощалась идея организации работ по вертикали: от грубой обработки металла до тонкой шлифовки. Передовым по тому времени и мало похожим на аналогичные сооружения на завод! Урала стал энергетический узел предприятия. Прежде всего Дерябин поднял уровне воды в пруду на высоту более 10 метров и укрепил 600-метровую плотину. Размер пруда увеличились по длине до 13 километров, а в ширину – свыше тысячи метров Водяные колеса – главный источник энергии, достигали диаметра семи метров, а к количество увеличилось до нескольких десятков.

Заслуженная слава основателя Ижевского оружейного завода закрепилась именем Дерябина навсегда. Через столетие со дня образования оружейного завода 1907 году благодарные потомки установили постамент с бюстом А.Ф. Дерябина (скульптор И.Н. Ситников, илл. 20). Поначалу памятник был окружен стойками с цепями фонарями на чугунных столбах. К нашему времени они оказались утраченными. Памятник стоит на видном месте рядом с плотиной на берегу пруда под сенью веков тополей (илл. 21). В середине плотины и параллельно ей – редкий случай архитектурного замысла для уральских заводов – сооружено здание заводоуправления, над ним возвышается старинная башня с часами. Изображение башни, сооруженной еще при Дерябине, вошло в герб города Ижевска. Имеет улица имени инженера-оружейника, основателя военного завода.

Есть еще одна привлекательная черта моего героя. Он умел, подобно своему учителю Ярцеву, находи молодые дарования. Не будь Дерябина, мы вряд ли узнали когда-нибудь имена знаменитейшего металлурга Златоуста, открывателя секрета булата П.П. Аносова и отца композитора П.И. Чайковского И.П. Чайковского управителя Боткинского и Алапаевского заводов. Круглого девятилетнего сироту Павлика Аносова, как и робкого Ильюшу Чайковского – сынка городничего из Глазова, он не только приютил в своем ижевском доме, назначил шихтмейстерами, но и отправил в столицу в кадеты Горного корпуса. И.П. Чайковский (1795–188» вспоминал о своем благодетеле: «Это был человек высокого ума и изумительной деятельности. По чиновной лестнице он шагал через три или четыре ступеньки. Но при всем том имел необыкновенно мягкий характер симпатичный для всех, кто только имел счастье к нему приблизиться. Образованность же его была поразительна . Он говорил на языках Европы превосходно, как настоящий космополит. А какова любовь к музыке! Ею с заразил меня еще в Ижевском заводе, музицируя в своем дворце». Можно смело сказать: без влияния Дерябина на родителей Чайковских великий русский композитор П.И. Чайковский вряд ли состоялся бы.

Илья Петрович Чайковский, генерал-майор, много лет руководил горнозаводским делом на Урале, преподавал в Горном кадетском корпусе в столице империи, был директором Технологического института в Петербурге. Павел Петрович Аносов (1799–1851) стал управляющим Златоустовским оружейным заводом, автором многих открытий, впервые применил микроскоп для оценки структуры стали. Имел чин генерал-майора, начальствовал в Алтайских горных заводах, назначался томским губернатором. Скончался в Омске, там же похорони.

В 1811 году А.Ф. Дерябин возвращается в столицу в связи с возложением на него министерской должности директора Департамента горных и соляных дел с подчинением ему Горного кадетского корпуса. Ему припаивается ранг чиновника обер-берг-гауптмана 4-го класса (генерал-майора). На ответственном посту министра он, один из выдающихся и просвещенных горных деятелей России, сделал много полезного для развития отечественной промышленности и проявил себя в общегосударственном масштабе крупнейшим администратором. В особенной мере это относится к годам войны с наполеоновской Францией, победа над которой во многом была обеспечена надежной работой тыла и оружейных заводов. На посту директора Горного кадетского корпуса Дерябин отменил систему наказаний кадетов розгами, добился перестройки учебного процесса в соответствии с требованиями времени, ввел новые курсы и предметы гуманитарного цикла, включая горное право, мифологию и поэзию, расширил прием учащихся. В горный музей училища он передал свои минералогические коллекции. Как руководитель Департамента всячески способствовал развитию горных наук и распространению горнозаводских знаний через печать. Ему самому, например, принадлежит одна из первых опубликованных работ по истории русского горнозаводского дела «Историческое описание горных дел в России от самых отдаленных времен до нынешних» (1807). Совместно с историком Е.А. Болховитиновым он опубликовал описание Ижевского железоделательного и оружейного завода» («Вестник Европы», 1817). По итогам выдающейся деятельности награжден орденом Святой Анны первой степени.

Все эти годы Дерябин находился под покровительством выдающегося либерала-реформатора и главного советника Александра I графа М.М. Сперанского и близко с ним сошелся. Если бы знать, чем обернется для Дерябина это покровительство! С 1817 года сравнительно молодым, в возрасте 47 лет, он уходит в преждевременную отставку. Причины ее для меня долгое время оставались загадочными. В июле 1820 года А.Ф. Дерябин скончался. Петербургская газета «Северная пчела» в некрологе Дерябину писала: «Превосходная выделка металлов и отличного оружия при заводе Ижевском – суть последствия его занятий». Можно объяснить раннюю отставку состоянием здоровья, но не исключен и обратный вариант: несправедливая отставка как результат интриг в правительственных кругах, спровоцировавшая тяжелую болезнь. Последующие поиски полностью подтвердили мои предположения. Как оказалось (по Е.Ф. Шумилову), после интриг всесильного графа А.А.Аракчеева, главного противника М.М. Сперанского, и последующей ссылкой последнего на Урал и в Сибирь, шальная очередь дошла и до А.Ф. Дерябина. Его, еще недавно высокопоставленного чиновника и блистательного сановника, сняли со всех постов и выслали в Гомель управляющим фабрикой в усадьбе графа Н.П. Румянцева. Чопорная северная столица не простила выходцу из-за Урала его низкое происхождение... Хорошо еще, что Румянцев, друг Сперанского, радушно принял Дерябина. Через три года тяжелая болезнь свела его в могилу гам же, в Гомеле, а не в Петербурге, как считалось ранее. Похоронили А.Ф. Дерябина под Ярославлем в Толгском мужском монастыре рядом с могилами увечных солдат, участников сражений 1812 года.

Краткие сведения об А.Ф. Дерябине помещены в популярной энциклопедии Ефрона и Брокгауза, а также Большом энциклопедическом словаре общедоступных сведений по всем отраслям знаний (т. 8, Санкт-Петербург,902). В БСЭ всех изданий имя выдающегося деятеля горнозаводского дела России отвергнуто. Более всего память об А.Ф. Дерябине сохранена, как уже говорилось, в Ижевске. Имя инженера можно постоянно встретить в книгах местного издательства. Только случайность позволила сохранить памятник Дерябину. Рассказывают, что в годы гражданской войны революционные агитаторы призывали разрушить памятник «какому-то генералу». Рабочие – ветераны завода, сохранившие от отцов уважение к благородным деяниям «генерала», не позволили совершить преступление. В конференц-зале Горного института в Санкт-Петербурге (теперь Технический университет, илл. 22) в галерее выдающихся выпускников находится и портрет А.Ф. Дерябина, написанный с натуры.

АЛЕКСАНДР ФРИДРИХ ГУМБОЛЬДТ В ТЮМЕНИ

Звонят из областной администрации. Просят принять делегацию бизнесменов из Германии и провести с ними экскурсию по залам Музея истории науки и техники. О музее они наслышаны по рассказам своих коллег из города Целле. Те не однажды побывали здесь, подарили кое-какие экспонаты и высказывают о музее самые восторженные отзывы. Просьбы подобного рода не редкость, но каждый раз приходится строить свой рассказ таким образом, чтобы в максимальной возможности использовать при показе экспонатов принадлежность последних к той стране, которую представляют гости. Опыт подсказывает, в том числе и собственный: когда бываешь за рубежом и посещаешь музеи, эмоциональное воздействие на посетителей оказывают те экспозиции, которые прямо или косвенно относятся к истории твоей родины. Так случилось и на сей раз. Возле одного из стендов, отражающих жизнь замечательных людей, в той или иной мере связанных с Зауральем, один из гостей с нескрываемым удивлением огорошил меня вопросом: «А причем здесь ваш музей и Александр Гумбольдт?». Вот тут-то и пришлось, к изумлению дотошного гостя, обогатить рассказ о музее дополнительными сведениями об А.Ф. Гумбольдте, посетившем Тюмень, Тобольск, Тару, Омск и Ишим в его поездке по Сибири летом 1829 года. Надо было видеть, какими необычайно заинтересованными и совершенно другими глазами, весьма отличающимися от взглядов на экскурсовода в первые минуты посещения музея, рассматривал гость наши экспонаты и стенды!»

Разумеется, рассказывать представителю Германии в общих словах о заслугах и научных открытиях А.Ф. Гумбольдта (1769–1859) столь же неблагодарно, как если бы выслушивать из уст служителя какого-либо германского музея подробную информацию о нашем не менее знаменитом земляке Д.И. Менделееве. Гумбольдт великий энциклопедист, географ и путешественник, магнитолог и вулканолог, специалист по сейсмике Земли и мн.др. Все эти характеристики гениального ученого – гордости Германии, общеизвестны. Его именем названы географические объекты и учебные заведения, его портреты украшают германские почтовые открытки (илл. 23), марки (илл. 24) и бумажные денежные знаки (цвет. илл. 25). Между прочим, на денежных знаках западноевропейских стран портреты великих ученых, уроженцев этих государств, встречаются довольно часто. Так, в той же Германии, кроме Гумбольдта, можно видеть великого математика К. Гаусса, в Югославии – гениального физика Н. Тесла, в Италии – основателя практической электротехники А. Вольта и т.д.

Россия, в отличие от европейцев, традиционно и во все времена помещала на денежных знаках только портреты царей или вождей. Признак, несомненно, знаковый, поскольку в России высокопоставленные чиновники всегда ценились властями много выше выдающихся ученых. Не потому ли, несмотря на многочисленные попытки «прорубить окно в Европу», мы безуспешно и не один век «догоняем» этот континент?

Зарубежных гостей больше интересуют подробности пребывания в наших краях германских знаменитостей, в нашем частном случае – Гумбольдта. И здесь-то из-за дефицита информации приходится сталкиваться с определенными трудностями. В публикациях о своей поездке по Уралу и Сибири, особенно в тех, что переведены на русский язык, Гумбольдт необычайно скупо описывает бытовые подробности и путевые впечатления. Главное внимание уделено научным наблюдениям, итоговым выводам и практическим рекомендациям. Более всего повезло Тобольску, мечту о посещении которого ученый вынашивал много лет, еще с юности. В городе он провел немало времени, почти пять дней. Известны дома, которые посещал Гумбольдт.

Любителям местной истории хорошо известны подробности посещения Гумбольдтом Ишима. Курьезные приключения, которые пережили ученый и его спутники, включая сопровождавшего Гумбольдта декабриста Семенова, стали достоянием читающей публики еще с конца XIX столетия. В одном из номеров журнала «Русская старина» за 1889 год описываются подробности наблюдений с помощью подзорной трубы прохождения Венеры по диску Солнца. Местный служака-градоначальник, заподозрив неладное в действиях иностранцев, попытался взять штурмом палатку вместе с ее обитателями. В наше время в 1950 – 60 годах эту тему плодотворно разрабатывал замечательный тюменский краевед П.З. Засекин (1906–1990). Он опубликовал в местной периодической печати несколько заметок, а в журнале «Уральский следопыт» (1965, №12) поместил великолепную статью под названием «Рапорт самодура» с рассказом о пребывании команды Гумбольдта в Ишиме, написанную образным и сочным языком, столь характерном для всех публикаций Засекина. Много раз приходилось мне обращаться к этой статье, и всегда я читал ее с превеликим наслаждением. Настойчиво рекомендую читателям найти в библиотеках упомянутый журнал и познакомиться с работой нашего земляка, давно ушедшего из жизни и незаслуженно забытого. У нас еще будет возможность вернуться к этому имени.

Посещение Гумбольдтом Тюмени, как, впрочем, и Тары, как-то осталось вне пристального внимания исследователей. Везде в публикациях путь следования ученого по Зауралью и через Тюмень ограничивается упоминанием Тюмени как промежуточного географического пункта по дороге из Екатеринбурга в Тобольск. И не более. Только в письме российскому министру финансов Е.Ф. Канкрину от 10 января 1829 года Гумбольдт в описании предполагаемого маршрута по Уралу и Зауралью указывает пожелание посетить Тюмень. В Тюмени же, судя по дневникам Гумбольдта, он предпринял первую попытку барометрического измерения атмосферного давления с целью оценки высоты местности над уровнем моря. Но в городе у Гумбольдта была остановка с ночевкой. Где он останавливался, с кем встречался, какие места посещал? Ответов на эти вопросы до сих пор не было. А вот германским гостям непременно хочется посмотреть эти места или дома, если они сохранились... Словом, чтобы не ударить в грязь лицом, пришлось потратить немало времени на поиски следов пребывания знаменитого Гумбольдта в городе Тюмени.

Дотошный просмотр в областном архиве документов за летние месяцы 1829 года почти ничего не дал. Более того, никаких упоминаний о проезде через город высокого гостя встретить, как ни странно, не удалось. Общегородской газеты в уездной Тюмени в те времена не существовало, как, впрочем, и в губернском Тобольске, и общедоступный в наше время путь поисков сведений через периодическую печать пришлось исключить с самого начала. Остались косвенные признаки присутствия великого ученого в городе. Вспомним внешний антураж поездки Гумбольдта по России. Покровителем путешествия считался сам император Николай I. Финансирование экспедиции по указанию императора проводилось лично министром финансов графом Е.Ф. Канкрином. Заранее по предполагаемому маршруту были разосланы правительственные гонцы. Гумбольдт располагал сопроводительным письмом за подписью министра. Оно предписывало всем местным властям оказывать всемерное содействие экспедиции. В своих воспоминаниях Гумбольдт неоднократно указывал, что его везде встречали торжественно и на самом высшем уровне. В Екатеринбурге, например, местные власти были извещены о приезде Гумбольдта еще с весны, и высокого гостя встречали колокольным звоном, а чиновников в полной парадной форме обязали выстроиться вдоль центральной улицы города по пути следования кортежа. Экспедиция располагала двумя рессорными экипажами с откидным верхом, в каждый из которых впрягалось до 15 лошадей. На всем протяжении путешествия, а это более 15000 верст, Гумбольдта сопровождал внушительный отряд конных казаков во главе с офицером и с полным раскладом вооружения: на пустынных участках сибирских дорог, как и в наше неспокойное время, всегда хватало любителей поживиться за чужой счет.

С полной уверенностью можно утверждать, что и в Тюмени встреча Гумбольдта была не менее торжественной. К сожалению, о подробностях посещения Гумбольдтом этого города ничего не известно, нет в публикациях даты пребывания и количества дней, отданных Тюмени. Попытаемся восстановить хронологию путем несложных рассуждений. А. Гумбольдт со своими спутниками профессорами Берлинского университета Г. Розе и X. Эренбергом в сопровождении чиновника горного корпуса Н.С. Меньшенина (он же – переводчик с немецкого) – знатока Урала, в будущем занявшего должность инспектора Уральского горного округа, прибыли в Екатеринбург 3 июня (старый стиль) 1829 года. Уральское путешествие заняло ровно четыре недели. За это время ученый проделал путь от Екатеринбурга до Невьянского завода, платиновых приисков и железорудной горы Высокой в Нижнем Тагиле, до горы Благодать в Кушве, Богословских рудников, до Алапаевска и копей самоцветов в Мурзинке. Затем путешественники возвратились в Екатеринбург. Из столицы Урала А. Гумбольдт выехал в Тюмень 1 июля.

К сожалению, время пребывания в пути экспедиции Гумбольдта от Екатеринбурга до Тюмени установить не удалось. Между тем, точная оценка этого времени представлялась мне чрезвычайно важной, так как определяла объективный подсчет сроков пребывания Гумбольдта в Тюмени. Единственное, что удалось узнать, экипажи двигались достаточно быстро, если вообще можно применить это слово с учетом качества дорог того времени. Для беспристрастного подсчета я решил провести мысленный эксперимент. Суть его сводилась к тому, чтобы использовать подробное описание передвижения по грунтовой дороге Екатеринбург – Тюмень другими путешественниками. Так, по тому же маршруту через 56 лет после Гумбольдта проехал в Тюмень Джордж Кеннан. Не думаю, что за полвека дорога улучшилась настолько, чтобы можно было передвигаться по ней со скоростью большей, чем это удавалось Гумбольдту. Я вспоминаю, как в наше время, в 1964 году, когда асфальтовое покрытие дороги от Свердловска заканчивалось где-то в районе между Талицей и Тугулымом, на то, чтобы на «Волге» преодолеть оставшийся путь до Тюмени по непролазной грязи и разбитым колеям «шоссе», требовались сутки. Предоставим слово самому Кеннану.

«В тот год, когда мы ездили в Сибирь, железная дорога из Екатеринбурга – последнего русского города, в Тюмень – первый сибирский город, еще только строилась. А пока между двумя городами ходила отличная почта на лошадях, при помощи которой мы успели сделать более 200 верст за сравнительно короткое бремя – двое суток. ...По хорошей дороге ездят с быстротой около восьми миль (12 верст) в час. Вечером 16 июня, запасшись подорожными, выбрав себе тарантас и приложив все старания, чтобы уложить в нем все наши вещи, мы вскарабкались на неудобные сидения и велели ехать... Не доезжая Тюмени, мы въехали в почти непроходимую чащу леса, выросшего на болотистой низине. Вместо прежней, сравнительно сухой и гладкой, дороги мы ехали теперь по трясине, по черной вязкой грязи, в которую уходили по ступицу колеса нашего тяжелого тарантаса, и продвигались вперед так медленно, что за четыре часа не проехали и 18 миль... Уже под вечер в четверг 18 июня мы, наконец, выехали из лесу на широкую болотистую равнину. Ямщик наш указал кнутом прямо вперед и молвил: «Вот и Тюмень!». В городе есть две или три гостиницы, но мы, по рекомендации нашего ямщика, остановились в «номерах для приезжающих» Ковальского, помещавшихся в двухэтажном каменном доме, недалеко от реки в восточной части города. Сделали за два дня 204 мили, одиннадцать раз сменили лошадей, просидели больше 40 часов без сна в неудобной скрюченной позе. Я так устал, что еле добрался до своего номера на втором этаже. Пообедав, мы тотчас же улеглись и проспали, как убитые, двенадцать часов подряд».

Уместны некоторые комментарии к тексту. Итак, на дорогу до уездного города Тюмени ушло как минимум двое суток. Думается, что Гумбольдт затратил столько же, может быть, несколько больше. Тогда срок прибытия в Тюмень – 3 июля. Самое главное, на что следует обратить внимание, на смертельную усталость спутников. Не меньшую усталость, надо полагать, испытывали и члены экспедиции Гумбольдта. Следовательно, по дороге в Тобольск, куда нетерпеливо стремился Гумбольдт, отдых с ночевкой в Тюмени был неизбежен. Кстати, Д. Кеннан останавливался в той же гостинице Ковальского, в которой два года спустя проживал будущий изобретатель радио А.С. Попов. Ему на здании бывшей гостиницы установлена мемориальная доска (Пристанская, 14). Логично было бы предложить установить там памятный аналогичный знак человеку с не менее известным мировым именем – Д. Кеннану.

Известны сроки прибытия Гумбольдта в Тобольск – вторая половина дня 8 июля. Дата эта вполне достоверна. Сложнее обстоит дело со сроками отъезда Гумбольдта из Екатеринбурга. В одном академическом издании, посвященном переписке Гумбольдта в период его пребывания в России, приводится письмо ученого министру Е.Ф. Канкрину. В нем Гумбольдт сообщает, что выезжает в Тобольск из Екатеринбурга 6 июля. Здесь вкралась какая-то ошибка или описка, или, скорее всего, неправильное прочтение даты в письме, учитывая с трудом различаемый почерк автора послания. Об этом, свидетельствуют два немаловажных обстоятельства. Предположим, дата отъезда действительно соответствует шестому июля. Но тогда 600-километровый путь от Екатеринбурга до Тобольска Гумбольдт должен был проделать менее чем за двое суток. Такой марафон невозможен даже в наше время, несмотря на асфальтированную дорогу и достижения автомобильного транспорта. Наконец, четырехнедельное пребывание на Урале у Гумбольдта заканчивалось первого июля. Это число и есть начало движения экспедиции в Сибирь.

Если дорога от Тюмени до Тобольска занимала также два дня, то получается, что в Тюмени Гумбольдт провел не менее двух суток. Скорее всего, три дня и столько же ночей (с 3-го по 5-е июля включительно, или по новому стилю – с 15-го по 17-е число того же месяца). Срок вполне достаточный для полноценного отдыха 60-летнего путешественника и подробного ознакомления с городом.

Среди тюменских архивных документов июля месяца 1829 года удалось установить имя градоначальника:купец третьей гильдии Барашков Иван Васильевич (Фонд И-2, оп. 1, д. 264). Эту должность он занимал с 1827 по 1831 год. Кандидатом при Барашкове, другими словами – его заместителем, был В. Сорокин. В состав Думы входили четверо других представителей общественности города или гласных: И. Черных, С. Дьяков, А. Решетников и Д. Лапшин. Все перечисленные имена интересны в том отношении, что они были свидетелями встречи Гумбольдта в Тюмени. Интересная деталь: с начала июля и по сентябрь все протоколы городской Думы, в отличие от других сроков, подписывались только Сорокиным. Малозначащая на первый взгляд особенность думской документации свидетельствует об одном: глава города все это время целиком уделил встречам и проводам высокого гостя. Надо полагать, кортеж Гумбольдта он встречал задолго до прибытия в город где-то на рубеже двух губерний – Пермской и Тобольской, а это в 70 верстах от Тюмени по проселочной, плохо проходимой и разбитой дороге, и сопровождал ученого до уездного центра. Здесь, вероятнее всего, принимал его у себя дома, а затем провожал экспедиционный отряд до Тобольска. Вряд ли ошибусь, если скажу, что еще задолго до приезда Гумбольдта в Тюмень Барашков, уезд которого граничил с соседней губернией, получил от тобольского губернатора В.А. Нагибина строгое указание и под личную ответственность привести в порядок сибирский тракт на участке от границы до Тобольска. Не этим ли объясняется длительное отсутствие Барашкова в Тюмени?

Легко сказать, что высокий гость останавливался в доме градоначальника. А где размещался этот дом? Сохранился ли он до нашего времени? Пришлось заняться поисками и анализом хронологии строительства первых гражданских и представительских зданий. Так, до 1810 года в Тюмени на углу улиц Полицейской и Знаменской были построены каменные сооружения чисто гражданского назначения: двухэтажный дом градоначальника с обширным полуподвальным помещением (илл. 26) и рядом в сторону берега реки – одноэтажная гауптвахта во дворе. После завершения строительства первый этаж здания временно передали городской Думе, а другой занимал под квартиру сам городничий. Неудобное соседство устранили только четверть века спустя в 1834 году, когда в городе появилось отдельное здание Думы (илл. 27). С этого времени двухэтажное жилище городничего на долгие годы стало резиденцией меняющихся хозяев города. Позднее здание перешло в ведение Военного присутствия, затем оно стало приютом тюменской жандармерии, а с советского времени, как и сейчас, принадлежит военному комиссариату.

Нет сомнения, что именно в этом доме, наиболее представительном и вместительном, городничий И.В. Барашков счел за честь поселить у себя Гумбольдта. Здание по улице Володарского, 5 (Знаменской) сохранилось до нашего времени почти без внешних изменений (илл. 28). Разве что пристрой-новодел, притулившийся к дому справа от крыльца, смотрится уродом, упрекая современных чиновников от архитектуры за их равнодушие и отсутствие интереса к истории города. К удивлению (зданию-то почти два столетия!), хорошая сохранность стен обнаружена и со стороны двора, включая и экзотические крылечки (илл. 29). Можно высказать некоторые предположения о комнатах, в которых остановились Гумбольдт и его спутники, если внимательно разглядеть план здания (илл. 30). Скорее всего, высоким гостям был отдан весь второй этаж с впечатляющим видом из окон на величественный разлив Туры и Заречье. С домом соседствует позорно заброшенная городом и стыдливо отгороженная от него бетонным забором бывшая гауптвахта. Она – старейшее каменное здание в историческом центре Тюмени, покорно ожидает свою гибель: береговой обрыв подошел к самым стенам. Управлению по сохранению памятников, приличия ради и для сохранения собственного реноме, следовало бы убрать со стены умирающего шедевра охранную доску с циничным упоминанием об «охране» оного государством. Либо военкомату следует проявить инициативу и взять под свои хлопоты весь ансамбль, включая гауптвахту, да убрать бетонный забор, угрюмое соседство которого с памятником архитектуры более чем неуместно.

С достаточной долей вероятности можно предположить, что Барашков не удержался от соблазна показать Гумбольдту собственные рабочие апартаменты на первом этаже и проект строящегося здания Думы – самого солидного сооружения города. Посетили они и старый Благовещенский Собор (илл. 31). Кроме того, спутники Гумбольдта, а может, и он сам, не обошли вниманием собрание архивных документов в первом каменном вместилище при Соборе – бывшем денежном амбаре. До нашего времени эти два здания – Собор и хранилище, не дошли. Собор разрушили, а амбар сполз в Туру.

Итак, в Тюмени места, связанные с пребыванием Гумбольдта, с достаточной степенью достоверности стали известны. Добавлю: не только к нашему удовольствию, но и к радости наших многочисленных немецких гостей, на дотошные вопросы которых мы теперь уверенно можем строить свои ответы. Была бы весьма уместной рекомендация местным властям об установке на здании по улице Володарского, 5, по соседству с имеющейся охранной доской, мемориальной доски с текстом о пребывании в городе 3 – 5 (15–17) июля 1829 года всемирно известного германского ученого А.Ф. Гумбольдта. Можно не сомневаться, что наши гости из других городов России, а также зарубежья, в том числе из Германии, не говоря уже о тюменцах, по достоинству оценят этот благородный шаг руководства областного центра.

Одними из самых ярких месяцев пребывания А.Ф. Гумбольдта в России стало его путешествие на Урал и в Западную Сибирь. Единственное, о чем сожалел неутомимый естествоиспытатель, – это неосуществленная его мечта о посещении берегов Байкала. Кто знает, какие бы еще открытия совершил любознательный и наблюдательный гость России. Никто же до него не смог обнаружить признаки Пермской геологической системы, на которые впервые обратил внимание ученый при проезде по Западному Уралу. Там же Гумбольдт, по аналогии с геологическим строением Бразилии, обнаружил признаки алмазоносности и нашел кристалл алмаза. На реке Реж он усмотрел наскальные надписи древнего человека, а на берегу реки Туры у деревни Криводаново под Тюменью в ожидании парома выкопал кости мамонта.

А.Ф. Гумбольдт прожил долгую и насыщенную богатыми событиями жизнь. На его могиле в Германии установлен памятник со скорбящими фигурами людей (илл. 32). Открытку с фотографией памятника мне прислали коллеги из бывшей ГДР. На открытке наклеена почтовая марка с портретом Гумбольдта, а под ним видна тройка лошадей и повозка-кибитка на дороге среди лесной сибирской чащи – память о посещении наших мест.

ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ОТКРЫТИЯ СЛОВЦОВЫХ

В девятнадцатом столетии в Тобольской губернии широкой известностью отличалась фамилия Словцовых, разросшаяся семья которых расселилась по всему восточному склону Урала от Тобольска, Тюмени и

Ялуторовска до Екатеринбурга, Невьянска, Верхотурья и Алапаевска. Многие ее представители, в основном – священники, как наиболее просвещенная часть российского общества тех лет, оставили в истории Зауралья заметный след. Среди них в первую очередь следует отметить тобольского энциклопедиста и просветителя Петра Андреевича Словцова (1767–1843), ялуторовского священнослужителя Якова Корнильевича Словцова и его знаменитого сына тюменца Ивана Яковлевича (1844–1907, илл. 33) – директора реального училища, ученого с мировым именем, автора многих научных трудов по естествознанию. И.Я. Словцов известен как член Императорского Русского географического общества, археологических обществ Финляндии и Берлина, как обладатель премии и медали Стокгольмской (Линнеевской) академии. Современники высоко оценивали его как талантливого педагога и знатока природы и географии Сибири, Тобольского края и Казахстана, создателя первого в Тюмени краеведческого музея ( илл. 34, стр. 24). Он занимал должность вице-президента международных съездов ориенталистов (востоковедов), имел ранг действительного статского советника. Были и другие памятные имена, например, священника из селения Турьинские Рудники Василия Петровича Словцова (1844–1924), оказавшего решающее влияние на формирование технического мышления и выбор будущей профессии у будущего изобретателя радио А.С. Попова, или К.М.Голодникова – известного сибирского собирателя фольклора и двоюродного племянника П. А. Словцова. В наших двух книгах «Окрика...» имена этих и других замечательных людей семьи Словцовых упоминались не однажды. Но есть еще один пласт малоизвестных фактов, заставивших автора снова обратиться к судьбе этой фамилии.

Берег левый, берег правый

Среди российских имен выдающихся ученых, научные достижения которых вывели их на уровень мировой известности, в свое время блистательно смотрелся Карл Максимович Бэр (1792–1876) русский академик, выдающийся натуралист, физиолог, основатель эмбриологии, профессор кафедры сравнительной анатомии Медико-хирургической академии в Петербурге, учредитель Русского географического общества, соратник и единомышленник знаменитого хирурга Н.И. Пирогова, заядлый путешественник. В своих поездках по стране он, в частности, посетил Новую Землю (1837 г.) и берега Карского и Баренцева морей. Его классическая работа «Об истории развития животных» имеет общемировую известность. Имя К.М. Бэра присвоено мысу на Новой Земле и острову в Таймырском заливе. Как нередко бывало в судьбе ученых-энциклопедистов минувших веков, его интересовали и другие вопросы естествознания. Так, путешествуя по крупным рекам России, Волге – в частности, он обратил внимание на избирательное разрушение берегов. Как правило, у рек, водный поток которых устремлен вдоль меридиана, один из берегов пологий, а другой крут. Если вода в реке движется к югу в сторону экватора, то крутым берегом становится левый. Северный поток меняет крутизну берегов на обратное чередование. Примерами таких рек могут служить Иртыш, Обь, Енисей и Лена. В южном полушарии Земли все выглядит в противоположном порядке.

Нагорный характер правых берегов российских рек и, наоборот, луговой и низменный для левых до К.М. Бэра наблюдали и описывали другие путешественники (Паллас, Гильденштедт, Мурчисон и др.). Заслуга Бэра состоит в том, что он, как считалось, впервые в 1853 году (обратите внимание на эту дату!) нашел общий физический закон, дали опубликовал научное объяснение причины избирательного подмыва берегов. Эту причину он связал с вращением Земли, ускорением Кориолиса и отклонением потока воды в сторону правого берега для устремленных к северу рек Северного полушария. Чем выше широта, тем сильнее сказывается это ускорение. Ученый сформировал правило, названное законом Бэра, в котором четко указаны условия воздействия вращения нашей планеты на географические особенности прибрежного речного ландшафта.

Казалось бы, честь и хвала русскому академику за изящное объяснение явления, которое наблюдали многие, но закономерность которого стала понятна только одному пытливому уму. Но вот какая случилась незадача. С 1825 по 1834 год в Москве печатался двухнедельный научно-литературный журнал «Московский телеграф». Его издателем стал сибиряк, уроженец Иркутска Н. А. Полевой. С редакцией журнала сотрудничали А.С. Пушкин, П.А. Вяземский, В.А. Жуковский, Е.А. Баратынский и другие литературные знаменитости. Особое внимание Н.А. Полевой уделял участию в журнале своих земляков-сибиряков и охотно печатал их материалы. Одним из его давних знакомых по Иркутску был П.А. Словцов. При содействии Полевого в 1827 году на страницах журнала появились заметки Словцова под общим заголовком «Письма из Сибири». В одном из них, помеченном декабрем 1826 года, он писал следующие строки:

«Едучи Иртышом до Самарова и оттуда Обью до Березова, я опять видел нагорный берег реки на стороне восточной, как и по прочим рекам: Чулыму, Енисею, Ангаре и Лене. Недалеко было до вопроса, отчего произошел такой порядок единообразия при реках, текущих параллельно меридиану? Прежде отмечал я такое же единообразие в сибирских реках, которые сперва льются поперек меридианов, а потом склоняются к северу, как, например, в Исети, Тоболе, Ононе и пр. Нельзя ли то и другое изъяснить суточным движением Земли к востоку, если только явление замечаемого единообразия подтверждается и в других частях нашего шара? От круговращения составные части берега западного, омываясь рекою, всплескиваются кверху на противном берегу, вследствие Гюйгеновской силы»(см. П. Словцов. Письма из Сибири. «Московский телеграф», 1827, ч. XV, отд.1, с. 200). Спустя 17 лет в 1844 году П.А. Словцов во втором томе своей книги «Историческое обозрение Сибири» (илл. 35), напечатанной после кончины автора, снова возвращается к затронутой теме. Он указывал, что «в Томском уезде правый берег раз навсегда, до конца Оби, слывет нагорным, вышиной около 15 саженей». Тут же описаны наблюдения по Енисею: «Правый берег всегда возвышен, как и у всех сибирских рек, текущих по направлению меридианов, и это условие давно уразумели мы как последствие суточного круговращения земного шара».

Итак, первым из географов, кто указал на влияние вращения Земли как причину избирательного подмыва берегов для рек, водный поток которых движется в меридиональном направлении, необходимо считать нашего земляка из Тобольска П.А. Словцова. Справедливости ради, закон Бэра следовало бы именовать правилом Словцова – Бэра, а все учебники по географии, особенно школьные, дополнить материалами о приоритете П.А. Словцова. Разумеется, дальнейшие исследования интереснейшего природного явления значительно дополнили научное открытие Словцова, но эти поправки носили частный характер и не изменяли фундаментального характера открытия. В частности, влияние вращения Земли почти не сказывается на малых реках, в которых масса воды ничтожна по сравнению с крупными потоками. Вращение нашей планеты сказывается и на морских течениях, поэтому берега океанских островов и континентов также подвержены избирательному подмыву. Наоборот, правило Словцова – Бэра неприменимо к озерам, где вода неподвижна. Для рек, направление которых оказывается промежуточным между меридиональным и широтным, влияние вращения Земли выглядит менее заметным.

Иван Словцов или Альфред Венегер?

Почти аналогичная история с замалчиванием достижения другого сибирского энциклопедиста И.Я. Словцова – дальнего родственника П.А. Словцова, произошла несколько десятилетий спустя в конце XIX столетия. Иван Яковлевич – директор Тюменского Александровского реального училища с домовой церковью А.Невского (илл. 36), кроме исполнения своих основных обязанностей по руководству училищем и воспитанию учащихся (илл. 37), вел преподавательскую работу по курсам физической и общей географии. Многолетний опыт своего преподавания он обобщил в двух учебниках для учащихся реальных училищ, духовных семинарий и кадетских корпусов России: «Краткая физическая география» и «Обозрение Российской империи сравнительно с важнейшими государствами». Первые издания этих книг вышли в свет в 1896 году в Москве в типографии И.Н. Кушнерева. Доступность и нетрадиционный характер изложения учебного материала, учет всех новейших достижений географической науки, а также занимательные сводки собственных результатов научных исследований Сибири стали причиной необыкновенной популярности трудов провинциального автора. Мне, например, не приходилось встречать учебное пособие, на обложке которого, чтобы привлечь внимание учащегося, стоял эпиграф такого содержания: «Ничто такъ не просвещаешь здравый смыслъ, какъ географгя. Кантъ». Потребность в добротном учебнике, изданном в авторитетном центральном издательстве, настолько возросла, что «Физическая география» в 1896–1904 годах переиздавалась четырежды, а «Обозрение...» – пятикратно (1896–1907, илл. 38). Факт сам по себе весьма примечательный, свидетельствующий о высоком авторитете И.Я. Словцова в государственных кругах руководства просвещением. С каждым переработанным изданием автор все более делал ставку на вдумчивого читателя, с которым можно было бы вести уважительный разговор. Надеясь на любознательность и широкий кругозор учащегося, он не боялся усложнений текста, хотя и отмечал такие места петитом. На обложке каждого издания в обязательном порядке указывалась должность автора и его место работы – Тюмень, чем подчеркивалось не только место, где была создана рукопись, но и стремление приобщить родной город к списку просвещенных центров России. Не потому ли известные российские энциклопедии, такие как Ефрона и Брокгауза (т. 35, с. 324), не обошли вниманием Тюменское реальное училище и самого И.Я. Словцова? Уместно привести здесь и некоторые отзывы о Словцове и его преподавательской деятельности, сделанные известными и авторитетными людьми. Так, знаменитый естествоиспытатель А.Э. Брем после посещения в 1876 году в Омске Сибирской военной гимназии, в которой преподавал И.Я. Словцов, описывал свои впечатления об ученом в следующих словах: «...ему гимназия обязана таким зоологическим музеем, подобного которому едва ли можно найти в Германии». А вот итог посещения реального училища в Тюмени в 1885 году не менее известным американским журналистом Дж. Кеннаном («Сибирь и ссылка», Санкт-Петербург, т. 1, пер. с англ., 1906): «Учебное заведение, во главе которого он стоит, научно-техническое, напоминающее технологический институт в Бостоне. Такой школы не ожидаешь найти в Европейской России, да и в Соединенных Штатах таких немного».

Не менее интересно и другое обстоятельство, связанное с содержанием и судьбой учебников. Каждому современному школьнику из курса географии известно о невероятном совпадении очертаний западных берегов Африки и восточных – Южной Америки. Впечатление такое, будто из цельного куска торта вырезали фигурным ножом две дольки, а затем каким-то малопонятным толчком раздвинули их на некоторое расстояние друг от друга по одной и той же широте. Другими словами, Африка когда-то плотно прилегала к берегам Южной Америки. Эти географические понятия давно считаются установившимися, но так было далеко не всегда, включая и сравнительно недавнее прошлое. И.Я. Словцов, вероятно, был первым, кто ввел в научный оборот и, в первую очередь, в учебных целях не только внешние признаки феноменального явления природы, но и объяснения его причин. Надо полагать, идею отталкивания материков он обдумывал не один год. Робкую попытку объяснения глобального катаклизма он предпринял в первом издании своего учебника физической географии в 1896 году. Словцов писал следующее: «В западном и восточном полушариях материки лежат парами: Азия с Австралией, Европа с Африкой и Северная Америка с Южною... Во второй паре Африка похожа на Южную Америку, а Европа без полуостровов – на Северную Америку. Ниже будет указано, что в конце одного из геологических периодов сходство этой пары с Америкой было поразительным». В последнем издании учебников, а это 1904–1907 годы, И.Я. Словцов уже уверенно говорит о теории раздвигания континентов Земли. Настолько уверенно, что не побоялся включить свой материал в тексты учебников, которые всегда отличаются сдержанным консерватизмом и содержат, как известно, только проверенные сведения.

Здесь мы несколько опередим события и обратимся к более поздним временам. В 1912 году немецкий геофизик Альфред Лотар Вегенер (1880–1930) опубликовал работу «Возникновение материков и океанов» (русский перевод книги напечатан в 1925 году в Москве), в которой обосновал тектоническую гипотезу перемещения материков Земли – мобилизм. Она предполагала глобальные горизонтальные перемещения материковых глыб земной коры относительно друг друга в течение длительного геологического масштаба времени. В противоположность распространенной в XIX веке теории фиксизма, предполагающей возможность только вертикальных перемещений земной коры на отдельных ее участках, Вегенер выступил с революционными и научно обоснованными представлениями об эволюции Земли и дрейфа материков, в корне меняющими взгляды на ее геологическую историю. По представлениям Вегенера существовали древние первородные палеозойские материки Гондвана и Лавразия, крупные глыбы которых под влиянием течений вещества магмы или подвижек земной коры раздвигались до тех пор, пока не приняли очертания современных континентов. Их перемещения со скоростью до нескольких сантиметров в год наблюдается и в настоящее время.

Имя доктора А.Л. Вегенера общеизвестно в научном мире, особенно среди специалистов по исторической геологии. Его, уроженца Берлина, высоко чтят у себя на родине, в Германии. Так, в бывшей Германской Демократической Республике в 1980 году торжественно отмечалось столетие со дня его рождения. Почтовое ведомство республики выпустило памятные конверт с портретом ученого, спецгашение (СГ) и почтовую марку. На ней, кроме портрета исследователя, на фоне карты земного шара изображена схема дрейфа континентов от раздробленной первородной глыбы до современного их состояния (илл. 39). На конверте размещен рисунок исследовательской станции «Eismitte», организованной Вегенером на ледниках Гренландии в его последней экспедиции 1930 года, ставшей для ученого роковой. В том же юбилейном году в Лейпциге была издана книга о выдающемся ученом (H.B.Korber. Alfred Wegener. Lapzig, Teubner, 1980). Статья об А. Вегенере имеется во втором издании БСЭ (т. 7) и в четвертом томе третьего выпуска. Любопытно, что оценку вклада Вегенера в науку о Земле два последних издания БСЭ трактуют во взаимоисключающих интонациях...

В 1994 году мне довелось побывать в нефтяном центре США Хьюстоне.

Среди многих достопримечательностей города, включающих, среди прочего, Центр управления космическими полетами, надолго запомнился Музей естественной истории. В отличие от других аналогичных музеев мира, в которых доминирующее положение занимает старина, хьюстонский музей поражает обилием наисовременнейшего компьютерного оснащения. Многие процессы геологической истории Земли здесь показаны в динамике на экранах мониторов. В частности, теория Вегенера эффектно демонстрируется раздвиганием древнего монолитного континента планеты на отдельные части, из которых образовались существующие континенты в современном их начертании. Я попытался сделать видеокамерой съемку описанного процесса с экрана монитора компьютера. Отдельные его фрагменты, надеюсь, будут интересны читателю (илл. 40).

Отдавая должное несомненным заслугам Вегенера в научном обосновании теории мобилизма, подтвержденной весомыми доказательствами, справедливости ради следует сказать, что идея о едином первородном материке Земли, существовавшем в далекие, в геологическом понятии, времена, появилась задолго до Вегенера. Еще в XIX столетии географы обращали внимание на эту примечательную аномалию. В России, например, нашелся человек, до некоторого времени остававшийся малоизвестным, точнее сказать – забытым официальной наукой.

Речь идет о скромном учителе пения из города Ливны, что в Орловской губернии, под именем Евграфа Васильевича Быханова (1828, Ливны–1915, Елец, илл. 41). Профессионально увлекаясь астрономией, он за 35 лет до Вегенера напечатал в 1877 году в одной из ливенских типографий книгу объемом более 160 страниц с названием «Астрономические предрассудки и материалы для составления новой теории образования планетной системы». Поясняя свои интересы, далекие от его основной профессии, к «необыкновенным, загадочным и труднопонятным буквам, которым начертана книга природы», Е.В. Быханов писал во введении к книге: «Человек нетерпелив и любознателен, а жизнь его коротка». Не вдаваясь в суть изложения астрономических взглядов автора, созвучных более поздним представлениям о возникновении Солнечной системы академика О.Ю. Шмидта, остановимся на представлениях Быханова о дрейфе материков Земли. Он, повидимому, был первым, кто попытался выйти из круга сложившихся стереотипов. Читатель согласится со мной и будет подвержен, как и я, чувству необыкновенного изумления, когда прочтет следующие строки из книги Быханова (в редакции и орфографии автора: 1877-ой год!): «В очертании материков земного шара замечается следующее: западные берега Европы и Африки почти параллельны восточным берегам Америки. В большинстве случаев заливам западных берегов Старого Света соответствуют выдавшиеся в море части материков восточных берегов Америки, и, наоборот, юго-восточный берег Гренландии совершенно параллелен северо-западному берегу Скандинавского полуострова. Восточная выдавшая часть полуострова Лабрадора соответствует Бискайскому заливу; залив Св. Лаврентия соответствует Пиринейскому полуострову – его западной половине. Полуостров Новая Шотландия соответствует Гибралтарскому проливу. Берег Северной Америки, начиная от Новой Шотландии и за полуостров Флориду, параллелен западному берегу Африки, начиная от Гибралтарского пролива и вплоть за мыс Зелёный. Юго-восточный берег южной Америки от мыса Рока и далее, за устье реки Рио-де-Лаплата, своею кривизною почти совершенно соответствует кривизне юго-западного берега Африки, начиная от устья реки Нигера и вплоть до мыса Доброй Надежды. Далее, материк Австралии своею выдающеюся восточной частью, около мыса Байрона, соответствует углублению Великого океана в западный берег Южной Америки. Все это едва ли может быть простою случайностью, тем более, что и в других отношениях эти берега Старого и Нового Света между собой имеют сходство».

Здесь же ливенский естествоиспытатель указывает на различный удельный вес «легких» материковых глыб и «тяжелого» океанического дна как на возможную причину их перемещения относительно друг друга, а также на взаимосвязь движения отдельных земных масс с вращением всей планеты. После этих слов и мыслей русского ученого не остается каких-либо сомнений в приоритете Е.В. Быханова. К сожалению, фатальная приверженность сторонников теории возможного перемещения земной коры только по вертикали (помните фиксизм?) не способствовала объяснению феноменального явления природы с помощью представления о другом, отличном от вертикального, смещении материков. Ученый мир Х1Х-го столетия оказался не готовым, как это нередко происходило в истории науки, к восприятию новаторских представлений об эволюции Земли, опередивших свой век.

Сведения о Е.В. Быханове мне удалось почерпнуть из почти забытых сейчас публикаций второй половины 1940-х годов (Г.Г. Леймлейн, Б.Л. Личков. Идея о движении материков в русской научной мысли в 70-х годах прошлого столетия. – Известия АН СССР, сер. географическая и геофизическая, т. 10, №4, М., 1946; Н.И. Леонов. Новое имя в истории русской науки. – «Огонек», 1949, №34). Это было время, хорошо мне памятное, когда на волне эйфории победных послевоенных лет была развернута кампания борьбы против космополитизма. Суть ее сводилась к устранению преклонения перед «прогнившим» буржуазным Западом и к безудержному восхвалению всего лучшего, что создано человечеством, но не где-нибудь, а только в России. Именно тогда появились крылатые иронические выражения типа «Россия – родина слонов» и родилось множество анекдотов определенной тематики. Например, на вопрос об авторстве изобретения ложки или вилки следовал уверенный ответ: «Как кто? М.В. Ломоносов!». Вполне возможно, что упомянутые публикации российских авторов о приоритете Е.В. Быханова в более поздние времена, когда к бесчисленным псевдоприоритетным статьям научная общественность страны стала относиться с величайшей осторожностью и весьма критически, достижение Быханова постарались вычеркнуть из памяти. Как говорится, вместе с водой выплеснули ребенка. В свете изложенного вполне закономерным выглядит размещение небольшой заметки о Е.В. Быханове в БСЭ второго издания (т. 6, 1951 г.) и полное пренебрежение к имени первооткрывателя двадцать лет спустя в третьем издании (т. 4, 1971).

Хорошо обоснованная теория Вегенера, разумеется, не идет в какое-либо сравнение с простыми предположениями Быханова и Словцова, не обладавшими глубокими познаниями в области исторической геологии и геофизики Земли. Одно несомненно: приоритет в открытии горизонтального перемещения материков принадлежит этим двум исследователям. В самом деле, примитивные представления о механике полета и первой конструкции летательного аппарата тяжелее воздуха, которыми располагали братья Райт, вовсе не умаляют их заслуг как родоначальников современной авиации. Никто же не пытается приписать истоки современных достижений авиаконструкторов к именам их знаменитых (но не первых!) предшественников, например, того же Фармана, Сикорского, Дугласа, Туполева и мн. др.

И.Я. Словцов, в этом я уверен, о книге Е.В. Быханова, изданной в глухой провинции мизерным тиражом, ничего не знал. Следовательно, свое открытие он сделал независимо от Быханова. Вот почему теорию подвижек континентов Земли следовало бы именовать гипотезой Быханова-Словцова-Вегенера, а на почтовой марке, если в будущем она появится в какой-либо стране, хотелось бы видеть рядом с портретом А.Л. Вегенера фотоизображения Ивана Яковлевича Словцова и Евграфа Васильевича Быханова.

ЕРШОВ – УЧИТЕЛЬ Д.И. МЕНДЕЛЕЕВА

Знаменитый автор всемирно известной сказки «Конек-Горбунок» Петр Павлович Ершов (1815–1869, илл. 42), уроженец села Безруково близ Ишима, оставил неизгладимый след в истории культуры не только нашего края, но и всей России. К сожалению, большинству читателей он известен как автор одного, пусть и замечательного произведения, впервые прозвучавшего, кстати, когда его автору исполнилось 19 лет. Стало быть, написано оно было в 17 или 18-летнем возрасте. Неспециалистам вряд ли известно, что поэтические публикации, драмы, эпиграммы, солидное эпистолярное наследие Ершова занимают страницы внушительного тома объемом более 30 печатных листов. В 1986 году мне довелось побывать в Иркутске и приобрести там отпечатанный в Восточно-Сибирском книжном издательстве один из самых полных к нашему времени сборник трудов нашего великого земляка с комментариями В.Г. Уткова – известного исследователя биографии П.П. Ершова. Ершов много сделал полезного на ниве народного просвещения, открывал новые школы, творчески, а не по форме, инспектировал их работу, уделял внимание совершенствованию программ обучения.

Педагогическая деятельность П.П. Ершова как учителя русской словесности, а затем директора Тобольской гимназии по времени совпала с годами обучения в ней Д.И. Менделеева (илл. 43). Ершов, таким образом, стал первым учителем будущего ученого с мировым именем. Аттестат юного Менделеева об окончании в гимназии в 1849 году «курса наук» подписан «исправляющим должность директора гимназии и училищ Тобольской губернии, инспектором гимназии коллежским советником» Петром Ершовым. Из аттестата, между прочим, следует, что по русской словесности (сочинения и славянская грамматика, история русской литературы, теории слова и поэзии, словесных произведений и красноречия) молодой выпускник гимназии имел «достаточные» познания. В переводе на современные критерии – удовлетворительную оценку. Все, кто знаком с научными трудами Д.И. Менделеева, конспектами его лекций, составленными слушателями по столичному университету, знают, насколько иногда тяжеловесными бывают словесные обороты ученого. Надо полагать, учитель русской словесности П.П. Ершов еще в ученические годы Дмитрия Менделеева заметил эту неприятную особенность речи своего ученика. Только высокой требовательностью к нему можно объяснить «достаточную» оценку знаний. Этой требовательностью, а вместе с тем, передачей своим ученикам необыкновенного владения П. Ершовым народного русского говора (вспомните «Конька-Горбунка»), можно объяснить феноменальное явление, которое можно встретить только в трудах Д.И.Менделеева. На их страницах читатель постоянно встречает образные и мудрые народные выражения. Нередко попадается сочный сибирский говорок и постоянно – необычную манеру изложения своих мыслей, которая резко отличалась от привычного стиля академических опусов других авторов.

Одним из важнейших качеств настоящего учителя молодежи всегда считалось умение наставника не столько передать учащимся те или иные, пусть и важнейшие, факты, события и сведения, сколько приучить их к самостоятельному мышлению и к творческому, без схоластики, поиску знаний. Немаловажно также умение учителя выявить среди учащейся массы те индивидуальности, которые еще в гимназические годы открывали зачатки будущей незаурядности. Этими замечательными качествами в полной мере владел П.П. Ершов. Не о себе ли уже в зрелые годы писал сам Ершов в одном из своих стихотворений.

Все исследователи творчества Менделеева единодушно признают несомненное влияние личности П.П. Ершова как на формирование интеллектуального багажа будущего светоча науки, так и на его будущие представления о педагогических идеях и направлениях обучения. Более того, влияние Ершова сказалось на воспитании Менделеева много сильнее, чем на других учеников, еще и потому, что Ершов был признан семьей Менделеевых с ученических лет. Стало быть, общение молодого Менделеева продолжалось со своим учителем и за порогом гимназии. На основании личного ученического опыта Дмитрий Иванович в труде «Заметки о народном просвещении в России» писал следующие примечательные строки: «В отношении умственного и волевого развития учеников, стремления их к дальнейшему высшему образованию и запасу сведений, спрашиваемых в жизни, все зависит, по моему крайнему мнению, в наибольшей мере от качества преподавателей, их примера, их любви к делу...». Покинув гимназию, Д.И. Менделеев на всю свою жизнь оставил самые добрые воспоминания о своем учителе и сохранил с ним тесные дружественные, а затем и родственные связи. Постоянно помнил своего ученика и учитель. Сохранились отдельные фрагменты их переписки, из которых следует, что Менделеев считал для себя необходимым информировать учителя из далекой провинции о столичных новостях. Так, в августе 1858 года П.П. Ершов пишет Менделееву в Санкт-Петербург из Тобольска: «Ваше письмо, уважаемый Дмитрий Иванович, доставило мне много отрадных минут. Оно напомнило мне Петербург и интересные личности, которые по разным разностям стали и мне представляться уже в тумане прошедшего. Благодарю вас за сообщенные мне новости, некоторые из них действительно для меня новы. ...Улыбнитесь, если угодно, но я все-таки хочу принадлежать к оптимистам или к тем добрякам, которые не потеряли еще веру в лучшее, которые охотно объясняют дело со светлой его стороны, или, за неимением ее, расцвечивают темную. Душевно уважающий вас, П. Ершов».

Д.И. Менделеев, несмотря на занятость, хлопотал о назначении пенсии Ершову, способствовал переизданиям «Конька-Горбунка» и оплате его автору гонорара со стороны нерадивых столичных издателей. Известно письмо П.П. Ершова Д.И. Менделееву от 4 мая 1863 года, в котором он сообщает: «Вчера я имел удовольствие получить письмо Ваше, добрейший Дмитрий Иванович, и спешу поздравить Вас, равно и милую Феозву Никитишну, с новорожденной. Дай Бог, чтобы она была постоянно Вашею радостью и утешением. И мне тоже в светлые дни Пасхи послана радость бумагою о столь долго ожидаемой пенсии. Благодарю Вас, Дмитрий Иванович, за содействие Ваше в получении ее мною. Без Вашей справки в Департамент, а может, и настояния, я до сих пор жил бы ожиданиями».

Кончина Ершова и открытие его гениальным учеником периодического закона элементов почти совпали по времени. Так что П.П. Ершову не было дано судьбою узнать об этом эпохальном событии. Д.И. Менделеев, желая сохранить память о своем земляке, постоянно коллекционировал издания популярной сказки как российских, так и зарубежных выпусков. В библиотеке музея ученого при Петербургском университете русское собрание сказки завершается ее 19-м изданием за 1902 год.

Мое увлечение П.П. Ершовым началось, как и по многим другим темам, с поисков художественных почтовых открыток с портретами писателя. Особенно ценными в своей коллекции я считаю те из них, которые изданы в конце XIX или в самом начале XX века, то есть во времена, наиболее близкие к периоду жизни писателя. Кроме того, немало усилий и времени пришлось потратить на поиски открыток тех же лет, посвященных иллюстрациям к «Коньку-Горбунку». Наибольший интерес представляет красочная серия, включающая более трех десятков открыток с иллюстрациями фрагментов сказки, выполненная по цветным рисункам художника

А.Ф. Афанасьева (цвет. илл. 44). Впервые его работы по «Коньку...» опубликовал в 1897 году юмористический журнал «Шут» (цвет. илл. 45), а спустя десятилетие их использовало издательство «Ришаръ» в Санкт-Петербурге (цвет. илл. 46) при услугах типографии Товарищества Р. Голике и А. Вильборга (цвет. илл. 47). В интересной работе В.Г. Уткова, целиком посвященной судьбе сказки П.П. Ершова (Дороги «Конька-Горбунка», М., «Книга», 1970), автор дает рисункам Афанасьева сдержанно-одностороннюю оценку. С ней трудно согласиться. Утков трактует работу Афанасьева как образец народной сатиры, не более, в которой автор «не сумел постичь всей глубины образа Иванушки и раскрыть в иллюстрациях сокровенный смысл» сказки. Много лет я проверял эту несправедливую оценку на детях и могу сказать, что «глубина образа» и «сокровенный смысл» их мало интересовал. Более всего их внимание обращалось на занимательный и круто закрученный сюжет, легкое стихотворное изложение, запоминающееся без труда, и образный язык (вспомните А.С. Пушкина: «Этот Ершов владеет русским стихом как своим крепостным мужиком»). Дети запоминали сказку с первого чтения и не без помощи талантливых рисунков Афанасьева.

В советские годы «Конька-Горбунка» иллюстрировали многие художники, работы которых использовались при печати почтовых открыток. Можно назвать имена Ю.А. Васнецова (илл. 48,1938) – народного художника РСФСР (1900–1973), Д. Моора (цвет. илл. 49,1945), В.Павловой (илл. 50,1990) и др.

Увлекаясь творчеством П.П. Ершова, коллекционируя материалы к его знаменитой сказке, нельзя не мечтать о посещении тех мест в нашем крае, которые связаны с нелегкой судьбой великого поэта. В первую очередь здесь следует упомянуть село Безруково, родину сказочника, с недавнего времени переименованное в Ершово. Предлагаемый ниже материал, случайно найденный недавно мною в личном архиве, был написан в далеком феврале 1981 года, другими словами, во времена, о которых П.П. Ершов писал однажды в одном из своих писем: «Когда у меня не было еще ни одного седого волоса, а на голове не сияло солнце». Текст родился после моего посещения Ишима, села Безрукова и его школы с замечательным музеем П.П. Ершова. Впечатления от поездки были настолько памятными и яркими, что статья родилась буквально в течение одного вечера. К сожалению, ее публикация по ряду причин в то время состоялась только в сокращенном газетном варианте («Тюменская правда», 24 мая 1981 года), да совсем недавно в том же изложении в краеведческом альманахе из Ишима «Коркина слобода», 2000, №2.

С тех пор прошло много лет, сведения о селе, возможно, сейчас звучат не столь актуально, как прежде. Я даже не знаю судьбу музея: уцелел ли он, сохранился ли? И тем не менее, я решил почти ничего не менять в тех материалах с единственной целью: передать читателю авторские впечатления и настроения начала 80-х годов, свое восхищение историей Ишима – старинного города, во многом к лучшему изменившегося за последние два десятилетия.

... Давно замечено, что воспоминание о каком-либо явлении или событии, рассказанное другими людьми, не воспринимается столь ярко, как увиденное самим. От Тюмени до Ишима – неблизко, три с лишним сотни километров, но из них хорошей автомобильной дороги, асфальта, чуть больше половины пути. Может быть, поэтому до сих пор не довелось побывать в городе, самом крупном после областного центра. Без определенной цели трудно решиться и собраться даже на загородную поездку, а тут, как ни говори – расстояние, и приличное.

Давно и настойчиво приглашал посетить педагогический институт его ректор, мой давний коллега Н.И. Толмачев. Накануне отъезда прочитал об Ишиме все, оказалось под рукой. У немцев есть изречение: «Wenn jemand eine Reise tut, dann kann er was erzghlen»[1]. Действительно, побывав в Ишиме, я узнал, что в городе жили декабристы А.И. Одоевский и В.И. Штейнгейль. В свое время В.И. Штейнгейлем, единственным декабристом – уроженцем Урала, было подготовлено «Статистическое описание Ишимского округа». Сто лет назад в Ишиме три долгих года ссылки провел писатель-народник Г. А. Мачтет. Но, пожалуй, больше всего взволновала другая новость: неподалеку от Ишима в деревне Безруково 22 февраля 1815 года родился наш великий сказочник и поэт Петр Павлович Ершов.

Желание увидеть Безруково, испытать острое чувство причастности пусть не к событиям, а хотя бы к месту,дорогому Ершову, было настолько сильным, что откладывать поездку в Ишим под разными предлогами стало невозможно.

Шесть часов автомобильной езды и мы в Ишиме. Гостиница, обед на скору руку, снова автомобиль и, пока еще не стемнело, торопимся за город по старому сибирскому тракту на запад от Ишима. Вот и Безруково. Впрочем, с 1965 года, когда в Тюменской области готовились отмечать столетие со дня смерти П.П. Ершова, деревня получила новое название – Ершово, сохранив старое лишь за железнодорожным разъездом на линии Тюмень – Омск. В конце февраля в засыпанное сибирскими снегами Безруково приходит первое дыхание близкой весны. Солнце светит ярко, и в поле, что начинается сразу за околицей (илл. 51) на освещенных обочинах дорог и тропинок появляются ледяные пузырчато-ноздреватые щетки-корки снега. Округляются снежные глыбы, кое-где обнажается черная земля, вывороченная осенью. А там, где нет теней и солнце светит весь день, на ветвях вербы, несмотря на февраль, лопаются почки, обнажая свои бутоны с жемчужным отливом – когда смотришь на них вблизи, и белоснежные, как хлопок – при взгляде издалека...

Село как село, таких много в Сибири (илл. 52), но вот школа – особенная, каменная, двухэтажная, недавно выстроенная взамен деревянной (илл. 53).

В саду – скульптурное изображение Иванушки и Конька-Горбунка (илл. 54). Школьников немного – семьдесят, девять учителей, все – с высшим образованием. С любовью оборудованные кабинеты, кинопроекторы, современная мебель, чистота.

Мы часто упрекаем школу за то, что в последние годы многое в программе обучения, особенно математики, усложнилось и было оторвано от жизни. Ученики разбираются в теории множеств с загадочными математическими обозначениями и символами, но с трудом вычисляют площади фигур, едва справляются с несложными алгебраическими выкладками. А вот в литературе, кажется, все наоборот – много недосказанного, немало упрощенного, школярского. Не раз, будучи в местах, связанных с судьбой великих писателей, с грустью убеждаешься, что некоторым учителям и в голову не приходит начать изучение их творчества с посещения школьниками заветных и дорогих русскому человеку мест.

«Конька-Горбунка» знают все с малых лет, но редко кто из родителей или учителей догадается рассказать любознательному малышу, что «дядя Ершов» жил, трудился, умер и похоронен у нас на сибирской земле. После такого сообщения дети заметно взрослеют и другими глазами смотрят на сказку, безадресно до этого прочитанную...

Опытные служители музеев знают одну опасную особенность своих экспозиций и стендов: пойти на поводу у экспонатов, увлечься их необычностью, редкостью, броским внешним видом, иногда – в стиле ретро. Как итог – пышность выставки, нагромождение раритетов, которые в перенасыщенной совокупности и броскости либо не трогают душу посетителя, либо, что чаще всего, утомляют его.

К Ершовской школе эти упреки отношения не имеют. Одна просторная комната целиком отведена музею П.П. Ершова.

Здесь много изданий произведений поэта, в том числе – дореволюционных, фотокопий. Только знаменитая сказка «Конек-Горбунок» представлена более чем семнадцатью книгами, выпущенными в разные годы. Тщательно, со вкусом оформленные стенды всесторонне отображают главные этапы жизни поэта. Посетитель увидит здесь и другие, менее известные работы П.П. Ершова: «Осенние вечера», «Сузге», драматический анекдот «Суворов и станционный смотритель», «Фома-кузнец», отдельные стихотворения.

В школе проводятся Ершовские чтения. К открытию музея среди учащихся объявили конкурс на лучшую эмблему. Предполагается расширить тематику экспозиции, привлечь материалы о писателях тюменского края...

О рождении и детстве П.П. Ершова известно немного. Все, что было написано о нем, касается в основном, его жизни в Петербурге и Тобольске. О деревне Безруково – лишь несколько строчек. И немудрено: здесь ничего памятного не сохранилось не только о П.П. Ершове, но и о тех далеких временах начала девятнадцатого века, когда родился поэт. Утрачена деревенская церковь – своеобразный памятник выдающемуся уроженцу, к строительству и финансированию которой был причастен при жизни П.П. Ершов. Она обветшала к концу 1950-х годов (илл. 55), а спустя несколько лет была разобрана.

В наиболее полном сборнике поэзии П.П. Ершова «Конек-Горбунок. Стихотворения», изданном в серии «Библиотека поэта» (Ленинград, 1976), во вступительной статье И.П. Лупановой удачно описаны первые после рождения дни будущего поэта. Цитату стоит привести почти полностью. «...Ребенок готовился разделить судьбу троих своих предшественников: слабенькие, болезненные дети рождались у Павла Алексеевича и Ефимии Васильевны, умирали, не успев даже принять крещения. И этот, едва взглянув на свет, уже зашелся в припадке. И тогда отчаявшиеся родители вспомнили о старинном поверье: ребенка нужно «продать» нищему, чтобы тот, уходя, забрал с собой его «хворь». Искать «покупателя» долго не пришлось: немало бродяг утаптывало снега сибирского тракта, на котором стояло Безруково. За медный грош «унес» один из них болезнь новорожденного. Так воистину сказочно началась биография будущего автора «Конька-Горбунка». Благословив Петра Ершова на жизнь, сказка зашагала рядом с крестником по сибирской земле».

П.П. Ершов не забывал свою родину, хотя большую часть жизни – с 1836 года до смерти в 1869 году – провел в милом его сердцу стольном Тобольске (илл. 56). Будучи смотрителем народных училищ Тобольской губернии, однажды побывал в Ишиме в 1858 – 59 годах (вспомните: «... знать, столица та была недалече от села...») и посетил родную деревню.

Надо полагать, в ишимские края П. П. Ершов приезжал с хорошим настроением: за год ему удалось открыть две женские школы в Ишиме и Тюмени.

Совершенствование народного образования в родных краях, открытие и расширение школ приносило Ершову большое моральное удовлетворение. В какой-то мере оно облегчало душу, снимало тяжесть служебных неудач и обид, семейных огорчений. А они непрерывно сопровождали П.П. Ершова как в карьере, так и во взаимоотношениях с окружающими его людьми. Даже любимое детище поэта «Конек-Горбунок» с первых же изданий принесло Ершову немало хлопот. Критики усматривали крамолу во всем. Таков, например, отзыв рецензента по случаю выхода в свет в 1840 году третьего издания книги: «Основная мысль сказки – глупость, тунеядство и праздность есть самый верный путь к человеческому счастью». Тиски государственной цензуры до сих пор поражают воображение. Без согласования с автором издатель меняет стихотворную основу настолько, что ее не узнает сам Ершов. Так, фразу «До оброков ли нам тут? А исправники дерут» цензор заменил на менее политизированное: «А коль не урожай, так хоть в петлю полезай!» Только после смерти Николая I был разрешен выпуск сказки в первоначальном авторском прочтении.

Да что там цензура! Сибирский авторитет областник Г. Потанин в одной из своих работ («Областническая тенденция в Сибири», Томск, 1907) о деятельности П.П. Ершова отозвался следующей пренебрежительной фразой: «Всю жизнь он потратил на педагогическую деятельность в Тобольске, оставив по себе память в очень ограниченном кругу». Читаешь такое и диву даешься непониманию важности народного просвещения, даже если бы Ершов ничего и не сделал в русской литературе. Признаться, когда я впервые прочитал эти строки Потанина, то уважение к нему, бытовавшее в моем сердце ранее, улетучилось.

В одном из писем В. Стефановскому в январе 1865 года Ершов писал: «На Коньке-Горбунке воочью сбывается русская пословица «Не родись ни умен, ни пригож, а родись счастлив».

Из письма к А.К. Ярославцеву (6 августа 1852): «Ради бога скажи мне, за что такая немилость к «Коньку»? Что в нем такого, что могло бы оскорбить кого бы то ни было?»

Разрываясь между литературным призванием и обязанностями чиновника, Ершов по возвращении в Тобольск из Санкт-Петербурга поначалу не находил себе места. Из письма своему другу в столицу империи В.А. Треборну (Тобольск, 26 сентября 1844): «Муза и служба – две неугомонные соперницы – не могут ужиться и страшно ревнуют друг друга. Муза напоминает о призвании, о первых успехах, об искусительных вызовах приятелей, о таланте, зарытом в землю, и прочее. А служба – в полном мундире, в шпаге и шляпе, официально докладывает о присяге, об обязанностях гражданина, о преимуществах оффиции. Из этого выходит беспрестанная толкотня и стукотня в голове, которая отзывается и в сердце».

Медленно и неотвратимо уходили поэтические порывы, трудно писалось... Разве что на эпиграммы еще хватало духу. Так, в 1863 году Тобольск посетил новый губернатор А.И. Деспот-Зенович. После встречи с ним, надо полагать, малоприятной, Ершов в сердцах молниеносно сочинил следующую эпиграмму:

Все чаще Ершов ловил себя на мысли о том, что читая хорошие, но чужие стихи с удачными выражениями и меткими словами, он становился способным лишь на получение определенного настроения от стихотворения в целом, на его оценку, а не на создание чего-либо своего и лучшего. В те годы он жаловался В.А. Андронникову на трудное одиночество:

Нередко в своей жизни человек ощущает этап, наступивший вчера-сегодня, когда он понимает, что закончилось очень важное: детство, юность, обучение в университете. Позади – расставания с близкими людьми, любимой работой, с хорошим когда-то здоровьем. Становится настолько грустно, что не по-книжному, не по толковому словарю он узнает настоящую цену сладковато-томительной и по-своему прекрасной болезни – ностальгии. Ершов в те годы переживал нечто подобное. Только иногда на его душу наплывало радужно-счастливое настроение. Он с упоением читал любимые и вновь открываемые для себя стихи, любовался природой, встречными женщинами. С возрастом, увы, эти наплывы приходили все реже и реже... Как их сохранить надолго? Чем стимулировать? Не эти ли вопросы приходят на ум каждому, особенно в зрелые годы?...

Открытие музея П.П. Ершова в школе села его имени – событие знаменательное. Музей, несомненно, станет приметным очагом культуры. Но ему необходимы помощь и внимание, в первую очередь от Тобольского государственного историко-архитектурного музея-заповедника и Омского краеведческого музея. Они располагают многочисленными документами о П.П. Ершове, копии которых не только украсили бы школьный музей, но и подняли его научно-познавательское значение.

Безруковский период жизни П.П. Ершова, особенно посещения деревни в конце пятидесятых годов XIX века, наименее изучен. Было бы неплохо хозяевам музея – школьникам попытаться собрать у себя все, что возможно. Наверное, в этом трудном деле наибольшую помощь может оказать переписка П.П. Ершова с уроженцем Тобольска великим русским ученым-химиком Д.И. Менделеевым и его женой, падчерицей Ершова, Ф.Н. Лещевой. По времени годы переписки и поездок в Ишим совпадают. Архив Д.И. Менделеева хранится в Ленинградском университете и содержит весьма ценные сведения о последних годах жизни поэта.

Возвращаясь к именам Одоевского, Штейнгейля, Ершова и Мачтета, вновь думаешь о завидной литературной судьбе Ишима – города поэтов, его интересном прошлом. Приходится сожалеть, что для сохранения в памяти поколений этих и других имен в городе до сих пор сделано очень мало, не организован краеведческий музей, для начала хотя бы на правах народного[2]. Яркая жизнь литераторов прошлого могла бы послужить хорошим примером в патриотическом воспитании молодежи.

Вспомним Александра Ивановича Одоевского – корнета конногвардейского полка. Когда 14 декабря 1825 года он вместе с другими пришел на Сенатскую площадь, ему было – трудно поверить! – всего девятнадцать лет! Сознательно подготовив себя к возможной гибели за правое дело, Одоевский сказал тогда пламенные слова, сохранившиеся в памяти поколений: «Мы умрем! Ах, как славно мы умрем!». Известность и слава пришла к Одоевскому, как и к Ершову, рано и тоже в девятнадцать лет. Современники вспоминали черту поэта, развитую до крайности и жестко выработанную самовоспитанием: полное отрицание самолюбия. Может быть, благодаря ей были утрачены многие стихи поэта, которые он никогда не только не печатал, но и не записывал. Лишь изредка в минуты душевной близости и взаимного добра Одоевский читал их верным друзьям и товарищам. Легендарной стала его история любви и уважения к отцу. Эти чувства он пронес через всю свою короткую жизнь, из которой почти год был отдан Ишиму. «Ишим и для меня что-то особенное», – писал Одоевский В.К. Кюхельбекеру в Тобольск.

Не менее любопытна судьба писателя-народника Григория Александровича Мачтета. В Ишиме Мачтет находился долгих пять лет. Молодым человеком будущий писатель оказался в Америке, куда его привела романтическая мечта-идиллия об организации земледельческой коммуны и желание уйти от суровой российской действительности. Однако острое ощущение социальной несправедливости и несовместимость с устоями существующего строя оказались в Америке для Мачтета не менее сильными, чем в России. Потерпев фиаско, писатель вернулся на родину и увлекся идеями революционного народничества. Они и решили судьбу Мачтета: тюрьмы, ссылки, нелюбимая служба. Главная тема почти всех произведений писателя – Сибирь, ее люди и вера в грядущие социальные перемены.

Не менее интересна судьба А.М. Янушкевича – участника польского восстания 1830 года, друга Мицкевича. Янушкевич жил в Ишиме одновременно с Одоевским и был знаком с ним.

В селе Соколовке, что на реке Ишим (теперь в Петропавловской области), родилась А.Н. Лукьянова (1874–1954) – революционерка, жена известного украинского поэта-революционера П. А. Грабовского, похороненного в Тобольске. Она – мать Б.П. Грабовского, одного из основателей современного электронного телевидения. В Ишиме А.Н. Лукьянова-Грабовская училась в гимназии и работала медсестрой в городской больнице.

Немало знал город и других известных имен. Так, в 1771 году здесь побывал академик Петр Симон Паллас со своими учениками. Он посетил также окрестные селения: Вагай, Омутинское, Абатское, Заводоуковск. Спустя полвека (1829 год) город встречал Гумбольдта. Он приехал в Ишим в сопровождении ссыльного декабриста

С.М. Семенова для наблюдения Венеры на диске Солнца. В городе жил и учился будущий инженер-строитель Останкинской телевизионной башни Н.В. Никитин. Здесь родились и учились многие знаменитые спортсмены, прославившие спорт России. Вспомните хотя бы гимнаста Бориса Шахлина и рекордсменку мира по конькам Римму Жукову. Из Ишима вышли такие научные знаменитости, как Г.Н. Папулов – доктор геолого-минералогических наук, знаток геологии Полярного Урала; Л.И. Огнев – один из ведущих ученых-атомщиков в Арзамасе-16; астрофизик А.Г. Косовичев, в честь которого названа малая планета «Косовичея»; Ю.С. Берлинский – пионер выращивания «пробирочного» эмбриона человека, теперь – гражданин США, и мн. др. А сколько Ишим дал литературных имен?

Поиск местных краеведов несомненно расширит и обогатит этот перечень.

Писать о П.П. Ершове можно много. Удерживает от дальнейшего повествования сознание, что немало сведений о нем опубликовано различными авторами и исследователями его биографии, включая его встречи и беседы с А.С. Пушкиным, В. А. Жуковским, П.А. Словцовым, с декабристами и многими другими выдающимися людьми Центральной России и Сибири. Целесообразно лишь пунктирно напомнить некоторые малоизвестные факты жизнеописания поэта.

П.П. Ершов, проживая в Петербурге, был одним из авторов знаменитых «сочинений Козьмы Пруткова». В середине 1850-х годов в Тобольске служил другой «Козьма » поэт В.М. Жемчужников. Ершов был весьма дружен с ним.

С 1857 года в Тобольске стала выходить первая губернская газета «Тобольские губернские ведомости». Начиная с седьмого номера фактическим редактором издания на несколько лет стал П.П. Ершов.

В 1862 году Ершов получает далеко не добровольную отставку от всех его дел. Событие это хорошо известно, но мало кто обращает внимание, что отставку получил 47-летний, сравнительно молодой чиновник.

В Тобольске до недавнего времени был известен жилой Дом П.П. Ершова. Вещественное свидетельство, причастное к имени великого земляка, к началу 1990-х годов не имело крыши, представляло собой голые стены с пустыми глазницами окон. Не сберегли тобольчане и памятник П.П. Ершову в центре подгорной части города. На Завальном кладбище с восьмидесятых годов XIX столетия сохраняется мраморный памятник поэту (илл. 57) с надписью: «Петру Павловичу Ершову – автору народной сказки «Конек-Горбунок». Родился в 1815 году, февраля 22 дня. Скончался в 1869 году, августа 18 дня».

В Тюмени память о П.П. Ершове сохраняется в названии одной из улиц, в имени детской библиотеки да в композиции Музея истории науки и техники Зауралья при нефтегазовом университете. Здесь, как и в жизни, Д.И. Менделеев в исполнении скульптора Н.В. Распопова (илл. 58) соседствует с П.П. Ершовым: чеканка того же автора с изображением портрета поэта и сцен из «Конька-Горбунка» давно служит украшением музея (илл. 59).

ТЮМЕНСКИЕ ВСТРЕЧИ ДЖОРДЖА КЕННАНА

Не знаю как у других, но у меня интерес к пребыванию в чужих странах начинает угасать через пару недель интенсивного накопления зарубежных впечатлений. Ностальгия нарастает с каждым днем. По утрам начинаешь считать оставшиеся до отъезда дни, прекрасно осознавая, что дома после твоего возвращения продолжится поднадоевшая текучка повседневных дел и неизбежных забот, от которой, по сути дела, и сбежал когда-то, куда глаза глядят.

Замкнутый круг, загадка человеческой психики! Ну чем, скажем, плох Амстердам с его неповторимой средневековой стариной и следами на каждом шагу величия Голландии – былой владычицы мира, с его великолепными музеями и картинными галереями, в которых только от перечня великих имен кружится голова. Незабываемы даже первые секунды пребывания на земле Нидерландов, когда самолет касается колесами бетонной полосы, стоящей на сваях, а под самолетом и полосой, поперек последней, движется поток автомобилей. Такова цена дефицита городской площади. А чего стоит созерцание бесчисленных каналов, в свое время покоривших, как и тебя, Петра Великого и повторенных им в Санкт-Петербурге! Удивительны по красоте окрестности города с величественными краснокирпичными ветряными мельницами и каналами с водой, текущей в рукотворном каменном русле. С непривычки, стоя у набережной и опираясь на гранитное ограждение канала, с изумлением осознаешь, что уровень воды в нем находится выше твоих ног и достигает пояса. Спортсмены-гонщики сидят в байдарках и мчатся мимо тебя, а их головы находятся на одном уровне с твоей головой. Где еще увидишь такое? Одну ночную прогулку на речном катере по каналам освещенного огнями города мимо гигантских парусников XVII столетия будешь вспоминать многие годы как лучшие мгновения жизни. И, тем не менее, боль тоски не утихает, и справиться с нею не помогают никакие усилия воли. Несколько поднимают настроение случайные встречи с соотечественниками, такими же туристами, как и ты, или эмигрантами. Здесь-то появляется, наконец, возможность отвести душу и оценить красоты великого русского языка, мало замечаемые тобою на родине.

Столь пространное введение к теме появилось у меня не случайно. Когда пишешь эссе о ком-то, всегда полезно поставить себя на его место. Этот прием позволяет лучше выявить и понять настроение и состояние человека, находящегося вдали от родины, и более достоверно донести до читателя характер твоего героя. Гак случилось и со мной, когда я решился написать о пребывании в наших краях знаменитого американского журналиста Джорджа Кеннана (1845–1924) и его встречах в Тюмени, особенно со своими англоязычными соотечественниками. Кеннан принадлежал к той когорте неугомонных американских репортеров, о которых в наше время говорят как о специалистах по «горячим точкам». В 1885 году одной из таких «точек» стала для него Россия, а точнее – Сибирь от Урала до Забайкалья. Тему для своих дорожных записок он выбрал по тем временам далеко не безопасную: Сибирь, ссылка, каторжные тюрьмы. Много внимания Кеннан уделил Тюмени и ее округу, деловым людям, всему тому, что поразило ум и чувства путешественника. По возвращении в США он написал двухтомник «Сибирь и система ссылки», изданный в Лондоне на английском языке в 1891 году. Успех книги был огромен, ее переиздали во всех европейских странах, она произвела необычайное впечатление на мировое общественное мнение. В России книга впервые стала известна в том же 1891 году после ее выхода из печати на русском языке там же, в Лондоне.

Правящие круги России демонстративно отвергли работу Кеннана. Как итог, разрешение на российское издание, предпринятое в Петербурге С.Н. Салтыковым в частичном переводе с английского языка под названием «Сибирь и ссылка», было получено только через 15 лет. Тогда же издатель М.В. Пирожков предпринял попытку напечатать книгу в сокращенном переводе с немецкого языка. Она получила название «Сибирь». Когда мне приходилось выяснять некоторые частности событий, я обращался то к одному, то к другому изданиям и, как правило, находил в каждом из них дополнительные сведения. Впрочем, все по порядку.

Джордж Кеннан (илл. 60) родился в штате Огайо в семье выходцев из Шотландии. Мать будущего писателя приходилась родственницей знаменитого изобретателя электрического телеграфа С. Морзе – родоначальника телеграфной азбуки, названной его именем. Не без влияния авторитетного родственника Кеннан стал телеграфистом и в 19-летнем возрасте впервые оказался в России в Восточной Сибири. Он участвовал в изысканиях трассы телеграфной линии из Америки в Россию через Берингов пролив. Более двух лет молодой человек провел на Камчатке. На обратном пути на родину через Охотск, Якутск, Томск и Петербург он впервые проездом посетил Тюмень. К сожалению, Кеннан не оставил своих воспоминаний об этом путешествии, но именно тогда, узнав о размещении в Тюмени Приказа о ссыльных, в его воображении родилась идея о самостоятельной поездке по Сибири с целью, как он писал, «изучения системы» политических и уголовных ссылок.

Д. Кеннан вместе со своим спутником художником Д. Фростом из Бостона покинули Петербург 31 мая 1885 года и направились в Москву, Нижний Новгород и Пермь. Оба путешественника владели русским языком настолько, что могли обходиться без переводчика. На дорогу они имели до полусотни рекомендательных писем от влиятельных людей столицы, включая сопроводительный документ от министра внутренних дел, фотоаппарат, карты дорог и многочисленные путеводители. В Перми при обходе снаружи здания тюрьмы американские гости впервые столкнулись с полицией и подверглись аресту. Одному из жандармских офицеров показалось подозрительным чрезмерное внимание иностранцев к месту содержания заключенных. Рекомендательные письма помогли устранить недоразумение, но Кеннан не без иронии написал в книге, что еще ни одному зарубежному путешественнику не удалось избежать в России нежелательного знакомства с охранным ведомством. Не избежал этой участи даже знаменитый А. Гумбольдт. Кеннан подробно описывает стычку знаменитого ученого с полицейским исправником в Ишиме, целиком приводит текст докладной записки служаки-тупицы сибирскому генерал-губернатору. Кеннан писал: «Цивилизованный мир должен поздравить себя с тем, что блестящей карьере великого Гумбольдта не положила конец казацкая винтовка или полицейская сабля в то время, как он, при помощи угломера, делал съемки в маленьком сибирском городке Ишиме». Благодаря публикации Кеннана ишимский инцидент стал известен не только в России, но и в Европе и Америке.

До Екатеринбурга спутники добрались по горнозаводской железной дороге через Нижний Тагил. В Тюмень они выехали 16 июня в карете, запряженной лошадьми. Железная дорога Екатеринбург-Тюмень еще строилась. Первым наиболее ярким впечатлением от встречи с Сибирью стала остановка возле пограничного столба на рубеже Пермской и Тобольской губерний между деревнями Марково и Тугулымом (илл. 61). На четырехугольном кирпичном столбе высотой более десятка футов висели гербы упомянутых губерний, изготовленные из металла. Один из гербов смотрел в сторону Европы, другой – в Азию. Отсюда, от столба для тысяч ссыльных начинался «сибирский этап». «От Петербурга до берегов Тихого океана, – писал Д. Кеннан, – нет другого места, с которым было бы связано столько тяжелых и мрачных воспоминаний, которое бы вызывало у путешественника такие грустные чувства, как эта прогалинка в сибирском лесу, на которой стоит пограничный столб, видевший столько слез и горя... Русский мужик, хотя бы и совершивший преступление, глубоко привязан к родной стороне, и возле пограничного столба разыгрываются иной раз раздирающие душу сцены. Некоторые плачут навзрыд, другие сдерживают слезы, иные становятся на колени и целуют родную землю и уносят горсточку ее с собой в изгнание. Есть даже такие, что припадают устами к холодному каменному столбу с европейской стороны, словно целуя на прощание все, что он собой символизирует».

Несколько раньше Д. Кеннана в июле 1879 года по этим же местам в партии заключенных проехал в ссылку в Сибирь В.Г. Короленко (см. «История моего современника», М., 1948). Его описание столба – «грани Сибири» и «зашевелившегося в душе особого чувства, как будто эта грань пролегла по каждому сердцу», почти дословно повторил Кеннан. Совпадение неслучайно. В 1886 году они познакомились, и Кеннан получил от Короленко материалы, использованные в книге. В восьмидесятых годах минувшего столетия я предпринял энергичные усилия по розыску если не столба, то хотя бы места, где он находился. В историческом отношении эта грань столь же приметна, как, скажем, граница Европы и Азии под Екатеринбургом. Любопытно было бы взглянуть и на прежний рубеж двух губерний, не совпадающий с современными границами Свердловской и Тюменской областей. Новая асфальтированная дорога Свердловск – Тюмень, построенная в середине шестидесятых годов, оказалась в стороне от старого сибирского тракта. Тракт зарос лесом, попытки проехать по нему на машине не увенчались успехом даже в ноябре, когда снегу еще немного, но грязь надежно схвачена морозом. Да что там «на машине», дорога с ее глубочайшими выбоинами и колеями непроходима и для телеги. Пришлось рассчитывать только на пешеходные маршруты.

Удалось заинтересовать и привлечь к поискам работников Тугулымского краеведческого музея, в частности его заведующего, заслуженного деятеля культуры РСФСР Р.И. Мичурова и старожилов деревень Марково и Ошкуково. На окраине Марково по мосту через речку Еленка проходит асфальтированная дорога Екатеринбург – Тюмень. Старая «сибирка» пересекала раньше село по его центру и от постоялого двора тянулась по деревянному мосту в сторону Ошкуково сквозь строй вековых берез, посаженных, как гласит легенда, еще по распоряжению Екатерины II. По недоразумению, тугулымцы обратили свои поиски – в другом направлении в район села Мальцево. Там проходит современная разделительная межа двух областей и стоит памятный знак (илл. 62). А это почти в пятидесяти километрах на восток от прежней границы. Немалую путаницу в поисках внесла районная газета «Сельская новь» из Талицы. Один из сельских краеведов опрометчиво утверждал в своей статье возможность совпадения по месту старого и нового знаков. Противоречивые сведения затянули поиски не на один год.

Со временем их круг постепенно становился теснее. Так, старожил Марково В.И. Потанин поведал мне, что еще в послевоенный 1945 год он бывал возле полуразрушенного столба. Он стоял к востоку в 2 – 3 километрах от села, в нескольких шагах от тракта. Рядом валялись обломки кирпичей, целые унесли в деревню для кладки печей. Другой старожил из деревни Ошкуково С.З. Галашов указал местоположение столба более точно. Следует двигаться по новой дороге из Тюмени. На окончании 74-го километра надо свернуть вправо по проселочной дороге. В полукилометре на вершине холма тропа пересечется с «сибиркой». Вот так в очередную летнюю экспедицию точка бывшего расположения столба определилась надежно и окончательно (илл. 63). Пограничное место наши предшественники, как я и предполагал заранее, отнесли к самому высокому холму к северу от Юшалы – поселка лесорубов. Сейчас здесь состыковались границы трех районов Свердловской области: Тугулымского, Туринского и Талицкого. Слева от дороги (по другим данным – справа) и находился когда-то знаменитый столб. Сейчас следов его былого присутствия не осталось. Металлический щуп, которым я обзавелся для поиска кирпичной кладки под слоем земли, ничего не обнаружил. Гербы губерний еще недавно служили игрушками местным ребятишкам и, естественно, утрачены. Мои попытки отыскать следы их пребывания в Марково в некоторых деревенских дворах оказались тщетными, несмотря на обещанное вознаграждение.

Вечером 18 июня, или на третий день после выезда из Екатеринбурга, измученные бездорожьем Кеннан и его спутники увидели, наконец, купола церквей Тюмени. На окраине города они проехали мимо мраморного обелиска, построенного в 1868 году в честь посещения Тюмени великим князем Владимиром. По рекомендации ямщика Кеннан и Фрост остановились в номерах гостиницы Ковальского на берегу реки Туры возле только что выстроенной тупиковой железнодорожной станции на пристанях. Двухэтажное кирпичное здание в неплохом состоянии сохранилось до нашего времени (см. илл. 225 во второй книге «Окрика...»). Два года спустя летом 1887 года здесь же остановится Красноярская экспедиция из Санкт-Петербурга, отправленная научными кругами столицы в Центральную Сибирь для наблюдения полного солнечного затмения. В составе экспедиции, как известно, находился будущий изобретатель радио А.С. Попов. На стене бывшей гостиницы Ковальского по нашей инициативе установлена мемориальная доска, посвященная этому событию. Думается, городу и зданию не помешала бы еще одна памятная доска в честь знаменитого американского журналиста. Наши зарубежные гости изза океана после оказанного их соотечественнику внимания со стороны сибиряков чувствовали бы себя в Тюмени значительно комфортнее: всегда приятно ощущать на чужбине частицу своей родины.

На другой день после 12-часового беспробудного сна Д. Кеннан отправился на квартиру местного полицейского исправника Б. Красина – отца Леонида Красина. Сопроводительное письмо министра внутренних дел оказалось весьма кстати. Б. Красин, к немалому удивлению гостей, наученных горьким опытом Перми, не только сердечно принял путешественников, но и обещал показать им все, что они пожелают. После совместного завтрака Красин, «не задумываясь», как писал Кеннан, дал разрешение на осмотр пересыльной тюрьмы и на ознакомление с документацией, отчетами и статистикой. В сопровождении влиятельного тюменского судовладельца и судостроителя И.И. Игнатова, члена тюремного комитета, и вооруженного сержанта путешественники посвятили осмотру тюремного замка весь день (илл. 64). В своей книге Кеннан дает подробное описание переполненных мужских и женских камер, их антисанитарное состояние. Указывает на отсутствие какой-либо вентиляции, на темную и грязную кухню, неухоженную больничную палату (илл. 65).

После осмотра тюрьмы зарубежные гости приняли приглашение Игнатова на обед. Вместительный двухэтажный дом гостеприимного хозяина с роскошным садом и верандой располагался неподалеку от гостиницы вблизи пристаней по Новозагородной улице. Во время беседы выяснилось, что Игнатов имел подряды на перевозку ссыльных на своих баржах по рекам Сибири. Он сообщил гостям о многочисленных попытках местных властей поставить в известность правительственные круги об ужасающих условиях, в которых содержатся заключенные. Имеющиеся в Сибири тюрьмы, построенные много десятилетий назад, следовало бы сломать и построить новые, современные и улучшенные. Увы! В России, как и во все времена, на живых людей денег никогда не находилось. Игнатов рассказал, что совсем недавно в знак протеста он отказался от участия в тюремной комиссии из-за нежелания властей построить новое здание для больницы. От хозяина гости получили подробные сведения о промышленности Тюмени и ее населении, о пароходстве, о маршрутах и объемах речных перевозок, об участии местных предпринимателей в общероссийских торговых ярмарках.

В прогулках по городу путешественники отмечали отсутствие пешеходных тротуаров, неухоженные и немощеные улицы, полные грязи настолько, что в дождь невозможно было перейти от одного дома к другому или соседнему строению. Радовала глаз только великолепная архитектура православных церквей. Неожиданно удивило гостей посещение реального училища, размещенного в одном из самых красивых каменных зданий города. Обучение в нем строилось с учетом политехнического подхода к знаниям учащихся. К директору училища И.Я. Словцову Д. Кеннан имел рекомендательное письмо от его коллег по Санкт-Петербургу. Факт достаточно примечательный, свидетельствующий о широкой известности Словцова в столичных научно-педагогических кругах. Любезно принятые руководителем училища, гости осмотрели учебные классы, оборудованные с учетом последних достижений техники тех лет. Вот что писал Дж. Кеннан по этому поводу: «В училище есть механическое отделение с паровой машиной, токарными станками и всякого рода инструментами, вплоть до телефонов и фонографов Эдисона, Белла и Дольберга. Превосходно оборудованы химическая лаборатория, отделение рисования и черчения, хорошая библиотека и отличный музей. В последнем имеется, между прочим, девятьсот различных видов диких цветов. Словом, такой школой мог бы гордиться любой город такой же величины в Соединенных Штатах».

В непринужденном разговоре И.Я. Словцов узнал о шотландском происхождении собеседника и тут же посоветовал Кеннану посетить в Тюмени семью английского подданного шотландца Джеймса (Якова) Р.Вардроппера, более 20 лет живущего в Сибири и занятого судостроением. Мало сказать о необычности предложения, надо представить себе душевный восторг гостей, совершенно не ожидавших встретить здесь, вдали от родины, англоязычных представителей западной цивилизации. Впрочем, о душевном состоянии людей, истосковавшихся по родине, немало сказано в самом начале очерка. Без официального представления и приглашения, без которых чопорные англичане никогда не решатся нагрянуть в гости, Д. Кеннан и его спутник отправились в дом шотландца. И не ошиблись! Хозяин дома и его деятельная супруга Агнеса Вардроппер (илл. 66) оказали землякам самый радушный прием. Общение на английском доставило всем неописуемое наслаждение. «Все остальные дни, проведенные в Тюмени, мы чувствовали себя совершенно как дома», – писал Кеннан. Дом Вардропперов с уютным некогда садом на живописном перекрестке трех улиц: Дзержинского (Садовой), Советской (Серебряковской) и Сакко (Большой Разъездной) частично сохранился и доныне. Все дни, оставшиеся для гостей в Тюмени, Я. Вардроппер посвятил Кеннану и постоянно сопровождал его по улицам и пристаням города.

Вместе они наблюдали погрузку на баржи и отправку с пристаней партий ссыльных, фотографировали отдельные группы осужденных. По этим фотографиям художник Фрост сделал позже многочисленные рисунки, которыми Кеннан оснастил свою книгу. В общей сложности Д. Кеннан провел в городе почти две недели. Дружелюбие тюменцев надолго запомнилось журналисту. Наверное, не без его влияния в предисловии к своей книге он писал: «К России и русскому народу я питаю самую горячую любовь и симпатию». По совету Я. Вардроппера дальнейший путь экспедиции пролегал на восток в сторону Ялуторовска, Заводоуковска, Ишима и Омска. От первоначального намерения пройти часть сибирского пути по рекам до Тобольска и Семипалатинска пришлось отказаться, так как речное плавание не позволяло увидеть главное, что, прежде всего, интересовало спутников: тюрьмы и ссылку. Утром 30 июня после прощальных визитов и покупки тарантаса спутники продолжили движение по Сибири.

В сотне верст от Тюмени на окраине заводоуковской деревни путники решили сделать остановку в заимке купцов Колмаковых. В книге Д. Кеннан дал очень яркую и сочную зарисовку посещения, описал быт, нравы и обустройство богатого имения. Более подробные сведения о визите будут помещены в очередном параграфе.

ИЗ ПЕРЕПИСКИ ДВУХ ЭНЦИКЛОПЕДИСТОВ (И.Я. Словцов и С.И. Гуляев)

Нет более ценного и достоверного материала о герое твоего очерка, чем его письма. Они, в отличие от других оригинальных документов, наиболее полно позволяют восполнить те белые пятна биографии, которые заводят тебя в поисках либо в тупик, либо, что греха таить, заставляют пользоваться предположениями или вымыслом, пусть и не очень далеким от истины. Нередко письма коренным образом меняют устоявшиеся взгляды на те или иные события. В первой книге «Окрика памяти» я подробно описал жизнедеятельность Ивана Яковлевича Словцова (1844–1907, илл. 67), основателя Тюменского Александровского реального училища (илл. 68). Как мне представлялось, впервые основы его биографии удалось изложить там достаточно подробно с привлечением богатого оригинального материала. Так казалось до тех пор, пока в моем распоряжении не оказалась омская и тюменская переписка И.Я. Словцова с его знаменитым тестем из Барнаула Степаном Ивановичем Гуляевым (1805–1888). Эпистолярное наследие И.Я. Словцова хранится в архиве города Барнаула в фонде Гуляева.

Приведу один характерный пример, подтверждающий высказанные соображения. Когда в главе о И.Я. Словцове я описывал омский период жизни ученого, то с гордостью сообщал читателю о его встречах со знаменитым Альфредом Бремом и его спутником Отто Финшем. Каково же было мое изумление, когда в одном из писем С.И. Гуляеву в августе 1885 года я прочитал весьма нелестную оценку германских гостей. Летом того же года Тюмень посетили американские гости журналист Джордж Кеннан и его спутник Георг Фрост, о чем только что мы поведали читателю в предыдущем параграфе. Отправляясь на восток в Сибирь, Кеннан заручился от Словцова рекомендательным письмом в Барнаул на имя Гуляева. Публикую выдержку из этого письма: «Многоуважаемый и дорогой Степан Иванович! Позволяю себе представить Вам двух американцев Г. Фроста, что постарше, и Д. Кеннана, что помоложе. Оба этнографы, знают русский язык. Едут, как видно, делать дело, а не пенки снимать, как поганые немцы, подобно Брему и Финшу. Кеннан рекомендован Фросту академиком Шмидтом. Уверен, что Вы не откажете им в консультациях».

Как следует из письма, свидание с великим Бремом чем-то было омрачено, но чем? Пока это загадка для меня. Финш, как и Брем, кстати, вспоминали о Словцове не только с уважением, но и с восхищением. Письмо в некоторой мере меняет и уровень взаимоотношений между Фростом и Кеннаном. Из книги последнего вовсе не следует, что «младший» Кеннан находился в подчинении у Фроста... Вот так: маленький фрагмент одного лишь письма, но сколько новых сведений и вопросов (!) он дает и рождает. Таких писем на 320 страницах, начало которых относится к 1872 году, когда Словцов еще работал в Омске, несколько десятков. Переписка продолжилась из Тюмени, куда Словцов переехал в 1879 году, и прекратилась после кончины Гуляева в 1888-м. К сожалению, переписка односторонняя, письма самого Гуляева Словцову в оригиналах мне неизвестны. Их отсутствие в какой-то мере восполняет книга И.Я. Словцова «Степан Иванович Гуляев», изданная в Омске в 1891 году (75 страниц, перепечатка в тюменском журнале «Лукич», 1998, №3). Книга написана с использованием фрагментов писем Гуляева. Ответы Словцова на некоторые из них приводятся ниже.

О роли С.И. Гуляева в становлении Словцова как эрудированного сибирского ученого и в выборе нашим земляком своей научной тематики мне уже приходилось говорить в первой книге «Окрика ...». Там же я поместил портрет С.И. Гуляева. О портретах Гуляева надо сделать несколько замечаний. У Гуляева было много детей. Сына его, Николая Степановича, в будущем известного сибирского этнографа, биографы нередко путали с отцом и публиковали портрет сына как Гуляева старшего. Так, в хорошей книге «Алтайский край туристскими тропами» (Москва, Профиздат, 1987, с.116) ошибочно помещено изображение Н.С. Гуляева с роскошной бородой. Подпись ниже гласит, что читателю демонстрируется портрет «известного краеведа Алтая С.И. Гуляева (1805–1888)». В своей книге о Гуляеве И.Я. Словцов, знавший ученого много лет, говорит, что Гуляев никогда не носил бороды ... С.И. Гуляев известен своими научными трудами по истории, этнографии, словесности, краеведению и геологии. Лично знал и дружил по Петербургу с Ф.М. Достоевским, с которым не раз со взаимной заинтересованностью беседовал на сибирские темы.

Многие научные общества, такие как Русское энтомологическое, Русское садоводства, любителей естествознания при Московском университете, Берлинское географическое и др., считали за честь видеть С.И. Гуляева в своих рядах. Он открыватель минеральных вод в Белокурихе, зачинатель сахарного свеклоделания в Сибири и многих промыслов и ремесел, увлеченный коллекционер, основатель музея при горном училище. Сохранилась переписка С.И. Гуляева с тюменцем К.Н. Высоцким, основателем в Тюмени первой типографии и фотографии. Известно запоминающееся высказывание Гуляева: «Наука доставляет много наслаждения человеку мыслящему, незаменимого другими материальными удовольствиями».

Первое знакомство И.Я. Словцова с Гуляевым произошло в Барнауле в июне 1871 года во время экспедиционной поездки Словцова на Алтай. Одноэтажный деревянный дом Гуляевых (илл. 69) по улице Пушкинской (илл. 70), с мезонином и видом на городской пруд, был известен не только в Барнауле. Здесь бывали многие знаменитые ученые с мировыми именами. Среди них немецкие зоолог А. Брем и геолог Б. Котта, Г.И. Потанин и П.П. Семенов, Н.М. Ядринцев и Д. Кеннан. Общение Словцова и Гуляева продолжалось все летние месяцы, в течение которых гость не только занимался научными изысканиями, но и успел женить на себе дочь Гуляева Елизавету Степановну. В Пушкинском доме в Санкт-Петербурге имеется письмо С.И. Гуляева из Барнаула, написанное редактору журнала «Русская старина» М.И. Семевскому летом 1872 года. Гуляев писал: «Милостивый государь, Михаил Иванович! ... На возвратном пути в Барнаул завернул в Омск к дочерям, одна из них замужем за преподавателем в тамошнем военном училище Словцовым – внуком по боковой линии известного писателя П. А.Словцова, товарища Сперанского». Молодой и любознательный зять пришелся по душе тестю, а Словцов всю жизнь испытывал необычайное уважение к Гуляеву как к человеку, так и к носителю энциклопедических знаний о Сибири. После кончины Гуляева Словцов написал о нем упомянутую книгу (илл. 71). Немного найдется в мире зятьев, способных на столь благороднейший поступок. Словцов писал во введении к книге: «Закрепляя добрую память о людях бронзой и мрамором, хотя праху и не нужны монументы, мы своей признательностью заслугам умершего призываем 1рядущие поколения к подражательности в исполнении долга. Некролог и биография, кроме того, открывают нам поучительные итоги жизни, покончившей свои расчеты с земными благами». На обложке одной из книг, ставшей для меня доступной, я обнаружил дарственную надпись, сделанную рукой Словцова, на имя выдающегося русского путешественника и географа П.П. Семенова (еще не Тян-Шанского): «Его Высокопревосходительству Петру Петровичу Семенову – с почтенною подписью автора». Автограф свидетельствует о знакомстве двух ученых.

В одном из писем Словцов, кстати, сообщает Гуляеву о приобретении им копии портрета Сперанского, выполненной тобольским художником Калгановым по просьбе Ивана Яковлевича. Оригинал, по слухам, находился в Тобольске у купца Селиванова и перешел к нему от Петра Словцова. Судьба портрета для меня неизвестна. Можно предположить, что он был увезен И.Я. Словцовым в Санкт-Петербург при отъезде туда к сыну в 1906 году.

Как это не покажется удивительным для семидесятых годов XIX века, но корреспонденты в своей переписке уделили пристальное внимание проблемам нахождения нефти в Западной Сибири. С.И. Гуляев в одном из писем сообщил Словцову о находке на поверхности земли масляных пятен и запросил у него информацию о нефти, если тот ею, информацией, располагает. Ответ Словцова показателен для того времени, и его стоит привести, чтобы сравнить изменение представлений об этом природном продукте от наивных до строго научных на протяжении всего лишь нескольких десятилетий в конце упомянутого столетия. Словцов пишет (8 ноября 1872 года, из Омска): «Нефть называют иногда горным маслом. В Баку и в других каменноугольных копях (?) она бывает бурая или желтоватая. Жидкость эта легко воспламеняется и горит с ароматическим запахом. По анализу Соссюра она состоит из 84 частей углерода и 13 водорода. Различают следующие породы: бесцветную жидкость называют нефтью, желтую – каменным маслом, черновато-бурую – горным дегтем. Если только открытая Вами жидкость есть действительно горное масло, то она может иметь громаднейшее употребление в изготовлении лаков, потому что отлично растворяет смолы».

Гуляев всерьез увлекся нефтью и основательно ознакомился с геологической литературой. В 1874 году он обследовал на Алтае берега некоторых озер, где по свидетельству местных крестьян из деревни Ересная они находили маслянистую жидкость, названную ими «водяным маслом». Сопоставив свои богатые наблюдения, Гуляев пишет Словцову (из Барнаула, 1875): «В случае назначения ученой экспедиции на Ямал, обратите внимание, кого следует, на поиски там угля, янтаря и нефти (!).Сдается, что они там есть». Прогноз, как мы теперь знаем, оправдался по всем перечисленным Гуляевым позициям. В середине 1850-х годов Гуляев опубликовал статью «О глинистом сланце в Симбирской губернии, из которого можно добывать горючую жидкость» (Труды Вольного экономического общества, 1855). В 1869 году Гуляев собрал сведения о байкальском «горном воске» (озокерите) и опубликовал статью «Байкальский воск» (Томские губернские ведомости, №23). В ней он прямо связывал находки озокерита с возможными открытиями в тех же местах нефти, подобно тому опыту, которым располагают нефтяные месторождения Западной Украины в Бориславе, расположенные рядом с озокеритовыми шахтами Стебника и Дрогобыча. В начале 1870-х годов он публикует еще две статьи по нефтяной тематике: «О горном масле в Енисейской губернии» (Известия Императорского Русского географического общества, 1871, №8) и «О каменном масле» (Русский мир, 1873).

В письме от 11 июля 1872 года из Омска И.Я. Словцов сообщает интересные сведения о судьбе бумаг и архива своего дальнего родственника П. А. Словцова. Он пишет: «По собранным мною сведениям, П. А., умирая в 1843 году в Тобольске на руках инспектора гимназий Помаскина, сделал его своим душеприказчиком и передал весь кабинет свой в его распоряжение. Тот издал после смерти П.А. по оставшимся черновикам второй том «Истории Сибири»... Со Словцовым был близок Абрамов, бывший писарь Словцова, умерший в прошедшем году в Семипалатинске». О бумагах П.А. Словцова упоминал и С.И. Гуляев в одном из писем в Санкт-Петербург в редакцию журнала «Русская старина». Он пишет (Барнаул, 26 июня 1872 года) следующие примечательные строки: «... у отца моего зятя (то есть И.Я. Словцова – мое примеч.) протоиерея Якова Корнильевича Словцова в Ялуторовске (илл. 72) находятся копии с некоторых рукописей покойного дяди его ...» (то есть Петра Словцова). Из этих строк становится более понятной уточненная родственная связь И.Я. Словцова с не менее знаменитым П.А. Словцовым.

Интересно еще одно письмо раннего периода переписки двух корреспондентов. В нем И.Я. Словцов делится с Гуляевым своими планами об организации Северной экспедиции с целью изучения берегов нижнего течения Оби, Обской губы и внутренних рек Ямала под названиями Мутная и Зеленая. Предполагалось также обследование древнего водного пути по этим внутренним рекам Ямала, который позволял русским поморам в древности проникать в устье реки Таз, не огибая полуостров Ямал. Письмо было написано под впечатлением известия из газеты «Московские ведомости» (1876, №26). Из статьи следовало, что весной германское Общество полярных плаваний из Бремена намеревается послать в Сибирь трех знаменитых натуралистов Брема, Финша и Цейля для изучения устья Оби. Аналогичную заявку в Министерство торговли на путешествие по Оби послали и омские натуралисты. Ответа из Санкт-Петербурга Словцов не получил. Не ревностные ли нотки и опасение, что немцы опередят сибиряков, стали причиной сдержанной, мягко говоря, позиции Словцова к «поганым» немцам? Мечтал Словцов побывать и на берегах Карского моря от Печоры до Архангельска. Он писал С.И. Гуляеву: «В Барнаул из Омска, 21 февраля 1876 года. ...Надо хорошенько обследовать фарватер по Оби от Сургута до Обской губы, а главное, отыскать старинный путь через Ямал по рекам Мутной и Зеленой в Карское море. Обладая свободным временем и имея под руками астрономический и гидрологический инструменты, можно было бы на пароходах Тюфина в мае месяце за льдами двинуться до Сургута. Тюфин, тюменский купец, несколько раз предлагал для этого свои услуги. Как только Обская губа очистится от льда, отправимся к устью реки Мутной, впадающей в Карское море. Предварительно подрядим местных самоедов, чтобы они к этому пункту выгнали вьючных оленей. Затем перевалим в речку Зеленую и снова окажемся в Обской губе».

Как видим, планы Словцова для того времени значительно опережали устремления географов. Достаточно сказать, что древний водный путь через Ямал российскими научными экспедициями удалось повторить только в середине XX столетия. Как я могу предположить, отъезд Словцова из Омска в Тюмень и хлопоты по запуску учебного процесса в реальном училище помешали ему реализовать свои грандиозные планы. Представляет интерес и сообщение о знакомстве и встречах с основателем сибирского судостроения Наумом Тюфиным, купцом второй гильдии, строителем в 1838 году первого в Сибири парохода «Основа». В том же письме, кстати, И.Я. Словцов обдумывал свои планы реорганизации народного просвещения: «Устройство в Тюмени реального училища – едва ли не самый важный вопрос, требующий давнишнего осуществления. Это единственное учебное заведение, в каком более всего нуждается Сибирь. Всеподавляющий дух классицизма, насильственно прививаемый к нашему далеко не классическому отечеству, дает себя чувствовать и теперь, и особенно обнаружится своими результатами лет через 10–15, когда нельзя будет указать ни одного более или менее выдающегося натуралиста между профессорами университетов». Мог ли думать Иван Яковлевич, что пройдет всего три года, и ему самому придется реализовать эту принципиальную программу в Тюмени? И как далеко смотрел наш проницательный земляк, если вспомнить, сколько замечательных личностей прошло через школу тюменского реального Александровского училища и школу самого И.Я. Словцова.

Из переписки удалось узнать заметную роль И.Я. Словцова в хлопотах по организации в Сибири первого университета и Западно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества. С.И. Гуляев был одним из тех сибиряков, кто осознанно ставил перед властями проблему университетского образования за Уралом. Сначала речь шла об открытии высшего учебного заведения в Барнауле, более других в Сибири развитом промышленном центре, а затем в административной столице Зауралья Омске. Томск поначалу в этих планах не значился. По заданию Гуляева И.Я. Словцов, имеющий заметный авторитет в Омске, побывал на приеме у генерал-губернатора. Об итогах встречи Словцов информирует Гуляева.

«С.И. Гуляеву из Омска, 22 января 1876 года. 14 января вечером я передал губернатору Казнакову ваши соображения об университете. Они произвели должное впечатление, потому что в разговоре он выразился так: «Я действительно упустил из вида вопрос едва ли не первой важности, нужно подумать». На другой день в Думе городским головой Чернавиным был внесен на обсуждение вопрос о том, в какой форме войти с ходатайством к генерал-губернатору об учреждении университета в Омске. Ходатайство сделано, причем в числе доводов, между прочим, приведены весьма остроумные соображения с привлечением статистических исследований о распределении народонаселения. Центр его находится немного северо-западнее Омска». Остается добавить, что по представлению в 1878 году генерал-губернатора Н.Г. Казнакова императором Александром II было принято решение об основании Сибирского университета, но в Томске.

По поручению губернатора Казнакова И.Я. Словцов обдумал возможность возрождения Общества исследователей Западной Сибири, существовавшего ранее, но практически прекратившего свою деятельность. И.Я. Словцов пишет в письме Гуляеву: «Казнаков попросил меня подготовить соображения, при каких условиях можно поднять умершее общество «Исследователей Сибири». Я представил ему записку со следующими основными положениями. Старое общество «исследователей...» должно быть или закрыто, или соединено с Императорским географическим обществом, потому что Омск в научной деятельности должен быть соединен с Петербургом живым нервом. Необходимо изыскать средства для покупки астрономических и метеорологических инструментов, без которых исследования невозможны. При обществе необходимо иметь геолога и этнографа, совершенно свободных от текущих служебных обязанностей на правах прикомандированных к Главному управлению Западной Сибири для научных наблюдений. Астронома, ботаников и зоологов можно найти на месте. Необходимо соединить в центральном архиве Омска и привести в порядок все архивные дела, до сих пор разбросанные по различным городам, с жестким надзором за ним. Следует отыскать средства как для научных экспедиций по Сибири, так и для издания печатного органа». Как известно, генерал-губернатор целиком согласился с предложениями И.Я. Словцова, и в марте 1876 года направил в Императорское Русское географическое общество ходатайство об учреждении в Омске его Западно-Сибирского отдела. Оно было поддержано, а И.Я. Словцов по праву может считаться его основателем.

Не обладая высокими административными должностями, Иван Яковлевич, тем не менее, считает для себя обязанным хлопотать перед губернатором об открытии новых учебных заведений в Омске и Тюмени. Собирает весь доступный ему материал по истории просвещения Сибири с намерением опубликовать его в виде обзора или монографии. Просит у Гуляева отдельные номера газеты «Томские губернские ведомости» за 1858 – 60 годы со статьями «Исторические записки о состоянии народных учебных заведений». На ту же тему он собрал публикации из газет Тобольска. Не без участия Словцова губернатор Казнаков, с которым у Словцова сложились доверительные отношения, открывает в Омске мужскую гимназию (1876) и женскую прогимназию (1877). «Всякая инициатива наказуема», – гласит народная мудрость, подтверждением ее стало губернаторское назначение И.Я. Словцова директором реального училища в Тюмени (илл. 73).

Летом 1876 года И.Я. Словцов был командирован в Санкт-Петербург делегатом от Западной Сибири на съезд ориенталистов (востоковедов). В письме в Барнаул он подробно рассказывает об итогах научного собрания. «С.И. Гуляеву из Омска, 1 ноября 1876 года.... Из Петербурга не писал вам сначала за хлопотами, а потом старался как можно скорее оттуда убраться. Собравшись 24 июня в путь, я рассчитывал недели в две с половиной добраться до Питера, между тем тащился туда почти месяц, потому что пришлось по пути несколько раз освидетельствовать отправленный на конгресс ориенталистов транспорт с коллекциями. По пути из Омска в Екатеринбург я составил опись коллекции певчих птиц из 200 видов. В Тюмени, а затем около Камышлова собрал некоторые целебные травы. Я их представил на исследование химику Менделееву. В Екатеринбурге познакомился с замечательным этнографом Н.К. Чупиным, участвовал в двух заседаниях Уральского (Екатеринбургского) общества натуралистов, побывал на Уктусском озере и на реке Решетке, составляющей естественное водное соединение рек Исети и Чусовой. Съездил на мраморные каменоломни близ Екатеринбурга. В Перми подивился размерами стале-пушечно-литейного Мотовилихинского завода (чудо в свете!). В Нижнем попал на ярмарку, в Москве остановился на неделю, видел зоологический сад, осмотрел университетский музей и церковь Василия Блаженного».

Некоторые комментарии к письму. От Омска до Екатеринбурга железной дороги еще не было, поэтому И.Я. Словцову пришлось передвигаться на лошадях. Этим и объясняется длительность поездки. Можно полагать, что намерение встретиться с Д.И. Менделеевым Словцову удалось выполнить, а иначе не было смысла по дороге собирать целебные растения. Сведений о такой встрече в письмах я не нашел, но в реальности первого знакомства с ним, пусть при мимолетном свидании, можно не сомневаться. От Екатеринбурга до Перми И.Я. Словцов добирался по только что выстроенной горнозаводской железной дороге через Нижний Тагил, Кушву и Чусовской завод. По дороге любовался изяществом инженерного решения железнодорожного пути и вокзалов, красотою Уральских гор, испытал необыкновенно-непривычное ощущение спутника, пересекающего условную границу Азии и Европы. О самом конгрессе у Словцова остались противоречивые впечатления, большей частью – отрицательные или же с оттенком разочарования.

Он пишет Гуляеву: «Вам, вероятно, интересно знать, что такое настоящий конгресс, что сделано на нем, как велось дело и т.п.? Между нами, конгресс – это чепуха, игра честолюбия участников и препровождение праздного времени... За немногими исключениями, все две недели (20 августа–1 сентября) мы занимались болтовней, результаты плачевные, несмотря на почти двухлетнюю работу подготовительного комитета над программой работы. Готовился конгресс без участия Русской академии наук, блиставшей своим отсутствием, и с которой профессора успели перессориться. ...Ценность заседаний состоит только в том, что появляется возможность кулуарных встреч и бесед. ...На конгресс нужно смотреть как на домашнюю беседу, нечего стесняться. ...Участниками съезда были 30 англичан, 15 французов, двое турок, около 50 русских. ...Близко сошелся с профессором из Лондонского университета, знатоком японского языка».

В Санкт-Петербурге Словцов находился около двух месяцев, много и активно работал. «Рылся по каталогам и спискам» в Публичной и Академической библиотеках и составил библиографический указатель по публикациям о Сибири за несколько столетий. Позже он опубликовал его в Тобольске. Читал на конгрессе лекции о быте «инородцев», хлопотал об устройстве выставки в здании одного из министерств на задах Александрийского театра, приводил в порядок свою коллекцию. Председательствовал в сибирской секции, образцово наладил работу ее исторической, этнографической и археологической подсекций, готовил итоговые документы, чем обратил на себя внимание всех участников конгресса.

Следующее письмо представляет интерес в том отношении, что оно с достаточной точностью свидетельствует о начале увлечения И.Я. Словцова археологическими раскопками в Тюмени. Еще в февральском письме от 1883 года он традиционно пишет Гуляеву о своих делах, связанных с ботаническими изысканиями. Постепенно содержание их все более отходит от научно-исследовательской тематики, характерной для омского периода жизни ученого, и включает описание найденных костей доисторических животных и раритетов каменного века в окрестностях Тюмени.

«С.И. Гуляеву из Тюмени, 27 апреля 1883 года. Вы интересуетесь, как я напал на ту местность, где залегают каменные орудия. Сначала случайно, а потом от осязательных данных перешел к планомерным поискам. В окрестностях Тюмени и Ялуторовска часто находят каменные орудия у берегов рек. Если река делает крутой поворот, то нужно смотреть, нет ли рядом песчаных дюн или холмов. Их надо тщательно осмотреть, особенно если они находятся близ древнего высохшего русла ручья, впадавшего в реку. Необыкновенно счастливыми бывают раскопки на холмах, имеющих террасы. На них я всегда находил самые лучшие вещи (далее следует схема холма в плане и в разрезе, илл. 74, примечание мое). ...Теперь у меня появилась редкая находка: ребро мамонта со всаженным обломком каменной стрелы (!).... Для образца посылаю вам три черепка. Замечательно, что в том месте, где я откапывал кости мамонта близ деревни Решетниковой, я нашел несколько черепков с такими же узорами. Костяные стрелы чаще находятся в валах укреплений, как бы воткнутыми в землю. ...Найдены каменные топоры, по которым можно судить, каким инструментом он резался и шлифовался. Любопытно также, что человек каменного века выделывал тяжелые топоры из железного шпата. Есть следы, по которым можно судить, что древний человек пробовал обработать топор прокаливанием в горшечной посуде. Не первый ли это шаг к плавке металлов? В самом деле, если человек каменного периода умел обжигать горшечную глину, то неужели он не решался проплавить желваки лимонита и железного шпата? Мы нашли много кусков этой руды в полурасплавленном состоянии. Я думаю, что с тех пор, когда человек познакомился со свойствами огня и научился обжигать глину, он познал и свойства металлов. Одновременные находки каменных орудий, следов их отбивки и шлифовки, а также плавки металлов свидетельствуют, что разделение человеческой культуры на каменный, железный и бронзовый века – это выдумки мудрецов XIX века. Спрашивается, где начало медного и железного периодов? Они не имеют последовательной иерархии, а возникли, вероятно, одновременно.

Как случилось, не знаю, но только в наших раскопках не раз каменные орудия залегали выше бронзовых. Все эти соображения пока не публикую, ищу дополнительные данные».

Еще одно примечательное письмо. «С.И.Гуляеву из Тюмени, 7 февраля 1884 года. Нагибаю повинную голову, казните ее за долгое молчание. Не помню даже, когда я писал Вам последнее письмо. Причина тому – слабость человеческая и неумение правильно распределять занятия. Вроде бы всегда найдется время написать несколько строк, так вот, поди ты: то голова не тем занята, то хвороба навалится, то какие-нибудь мелочи отвлекут. Так все и идет день за днем. С прошлого лета врезался в науку – археологию, которой прежде совершенно не занимался, науку новую, неустановившуюся, с бесчисленным множеством загадок и недоговоренностей в среде специалистов. Веду с двумя рабочими раскопки вдалеке от города в густом лесу, нахожу множество каменных орудий древнего человека и чувствую себя счастливее, чем в многолюдном обществе. Представьте себе экзальтированное состояние человека, ежеминутно ожидаемого ответы на самые роковые вопросы о первоначальном толчке и начале истории человеческой культуры. Так и у меня». В письме Словцов сообщает об отправке первой своей статьи о тюменских раскопках в Рим графу Уварову, о получении от него обнадеживающего ответа с одобрением намеченной программы исследований, весьма вдохновившего начинающего археолога, и обещанием рекомендовать статью в печать через археологическое общество. «Среди найденных близ Тюмени многочисленных мелочей, характеризующих быт доисторического человека, более всего интересны ядрища, от которых отбивались мелкие ножи. Найдены, по-видимому, мастерские каменных изделий», – пишет И.Я. Словцов.

Интересно пространное письмо С.И. Гуляеву на восьми страницах, в котором освещается участие И.Я. Словцова в знаменитой и престижной Сибирско-Уральской промышленной и научной выставке в Екатеринбурге в июне 1887 года. Инициатива в ее организации принадлежала Уральскому обществу любителей естествознания (УОЛЕ). Цель выставки состояла в показе сибирякам и уральцам достижений промышленности края и научных успехов Общества. Выставка имела большой успех, ее посетили 80 тысяч экскурсантов, она стала началом краеведческого музея в Екатеринбурге. От Западно-Сибирского отдела Русского географического общества в уральский город делегировали И.Я. Словцова. Отдел, но не лично Словцов, получил на выставке серебряную медаль (илл. 75). Казалось бы, Словцов должен был испытывать удовлетворение от своего представительства. Этого не случилось. Для меня последствия участия И.Я. Словцова в выставочных делах долго оставались неясными, а негативные оценки выставки со стороны Словцова вызывали не только недоумение, но и существенно расходились с общепринятыми отзывами как о выдающемся событии в промышленной и научной истории Урала и Сибири. Письмо все поставило на свои места. Судите, читатель, сами.

«С.И. Гуляеву из Тюмени, октябрь 1887. Нынешним летом после окончания экзаменов поехал посмотреть чудеса Екатеринбургской выставки. Пятнадцать лет тому назад покойным Чупиным – великим знатоком Урала, было положено в Екатеринбурге зерно научного общества. Эта богато одаренная личность всю свою жизнь бескорыстно работала над достижением тех идеалов, которые постигаются немногими. Около него сгруппировалась в качестве исполнителей горсть людей, хоть и не столь умудренных, но вполне способных работать под его руководством. Как и во всяком другом обществе, членов его всегда бывает много, а дело двигают единицы. Так было и здесь при жизни Н.К. Чупина. После его кончины начался период тяжелого бездействия. Музей, основанный 15 лет назад, представлял собой склад малоинтересных предметов. Дремлющим членам Уральского общества натуралистов поручалось разобраться в накопившемся музейном хламе. Оживился ученый муравейник, началась кропотливая работа. Призвали в помощь заводских производителей и заручились покровительством власти. Мне предлагали экспонироваться от нашего училища, а не от себя. На мое требование о высылке программы учебного отдела выставки и непременного съезда учителей ответ не последовал. Я же не пожелал бросить труды учебных усилий на суд неизвестно каких экспертов. Не отправил и свои научные коллекции весом более 100 пудов: времени не было, шли экзамены, да и боялся их перепортить после отправки в бог знает какие руки. На выставку приехал, вооружившись оригинальными лекциями: «Флора вершин Денежкина Камня» (личные исследования) и «Границы распространения сибирского кедра». Спрашиваю у распорядителей время и место чтений. «А мы, – говорят, – и не предполагали и не предвидели этого». Я взорвался: «За каким же чертом вы вызывали представителей обществ?!». Вместе со мной возмущались профессора-археологи Анучин из Москвы и Высоцкий из Казанского университета».

Далее в письме Словцов высказывал свое возмущение по поводу присуждения медали какому-то представителю Министерства финансов только за то, что выставке была оказана денежная поддержка. На другой день И.Я. Словцов покинул выставку и уехал в Тюмень. Весьма ценна из письма следующая информация. Впечатления о выставке И.Я. Словцов опубликовал в «Восточном обозрении» (№34 – 35) в статье «Учебный отдел на Екатеринбургской выставке» под псевдонимом Чингий. Словцов писал: «Так я назвал себя в память о городе, где я родился (по справкам город этот назывался вначале Чингий, потом Тюмень, затем Чингидан и Чинги-Тура, наконец, снова Тюмень)». Это документальное свидетельство самого автора письма окончательно завершает затянувшийся спор о месте рождения И.Я. Словцова: Тюмень или Тобольск.

После кончины С.И. Гуляева в 1888 году у И.Я. Словцова наладилась регулярная переписка с сыном Степана Ивановича Николаем Гуляевым, известным в Сибири этнографом и проживавшем в Омске, которому изредка Словцов посылал письма и ранее. К сожалению, после экспедиции в болота Пелымского края Словцов простудился в ледяной воде после аварии с лодкой. У него потеряли чувствительность пальцы правой руки. Он с трудом держал ручку, почерк изменился настолько, что читать письма почти невозможно. По этой причине мною использована только небольшая часть переписки. Содержание писем отражает, в основном, общие научные интересы корреспондентов, значительно меньше и реже – семейные и личные дела. Так, в письме из Тюмени от 21 апреля 1887 года Иван Яковлевич живо интересуется происхождением куска «железной» руды, которую Гуляев-младший подарил Словцову. «Помнишь, когда ты был в Омске, – пишет Словцов, – и я приезжал туда летом 1882 года, у тебя на столе лежал обломок зуба мастодонта и кусок черной железной руды. Обе эти вещи я у тебя отобрал. Ты говорил мне, что достал их у кого-то из пароходчиков, а найдены они по дороге из Семипалатинска в Омск. Железная руда оказалась необыкновенных качеств и химических соединений. Ради бога, черкни, вероятно, помнишь, через кого, где и когда найден этот кусок руды».

Речь, по-видимому, шла о первом метеорите, с которого началась у Словцова богатая коллекция небесных посланников. Как свидетельствовал П. А. Россомахин, ученик И.Я. Словцова и выпускник реального училища, эта подборка метеоритов была солидной. Под «солидностью» надо понимать количество образцов: не менее 5–10. Небезынтересны также сведения о судьбе бумаг П. А. Словцова: «Плачевная участь постигла библиотеку моего деда Петра Словцова, Абрамов и Голодников все из нее растаскали налево и направо». Здесь важно подчеркнуть ссылку на родство двух Словцовых, о котором Иван Яковлевич был осведомлен лучше кого-либо, а также нелицеприятная характеристика упомянутых двух имен, нередко упоминаемых в местной краеведческой литературе по истории края в начале второй половины XIX века.

В первой книге «Окрика...» приходилось писать о том, что в Санкт-Петербурге на Никольском кладбище мне удалось обнаружить могилу И.Я. Словцова. Долгие годы она не охранялась, и от мраморного надгробья остались только фрагменты: постамент и раскрытая книга, опирающаяся на стопку из трех таких же книг. По имевшимся у меня сведениям на книгах стоял глобус, но он исчез, и восстановить его изображение, казалось, невозможно. Но вот недавно, когда мне понадобилось собрать воедино все материалы о С.И. Гуляеве, я обнаружил в своем архиве фотографию его надмогильного памятника на Нагорном кладбище Барнаула. Изумлению моему не было предела! Оказывается, этот памятник в абсолютной точности был повторен для могилы И.Я. Словцова. Тот же постамент, те же книги в стопке и в раскрытом виде. Но самое главное – на снимке сохранился вид глобуса, рядом с ним древний свиток, а на заднем плане стоит каменный крест. С вероятностью в 100 процентов можно утверждать, что памятник И.Я. Словцову, сооруженный его супругой Елизаветой Степановной и сыном Борисом Ивановичем, полностью идентичен памятнику Гуляеву. Если когда-нибудь тюменцы найдут возможность восстановить и обиходить памятник и могилу И.Я. Словцова, то материал к восстановлению, включая утраченные глобус, свиток и крест, готов в полной мере (илл.76). Для сравнения на фотографиях я счел необходимым повторить опубликованный ранее в «Окрике...» снимок памятника И.Я. Словцову. Памятник С.И. Гуляеву к нашему времени не сохранился. Говорят, на каменной странице развернутой книги существовала надпись: «Тот достаточно потрудился, кто честно искал истину».

ФОТОГРАФИЯ В СУДЬБЕ МЕНДЕЛЕЕВА

Современники Д.И. Менделеева – нашего великого земляка, уроженца Тобольска, относили ученого к тому классу исследователей, которых считают неисправимыми романтиками. Романтик в науке это человек, удовлетворяющий собственное любопытство к природе, а не выполняющий чей-то посторонний заказ на исследование. Условие существования романтика – независимость мышления и положения в обществе. Такие люди интересуются на протяжении своей жизни многими направлениями науки и техники. Они не стесняются менять свои привязанности к той или иной теме, в изучении основных вопросов которой нашли первое или решающее звено. Разработку последующих деталей они оставляют другим. У них в научной работе нередко происходила не только смена тематики, но и специальности. Этими чертами исследователя в полной мере владел и Д.И. Менделеев. Может быть, по этой причине Дмитрий Иванович, впервые в среде мировых ученых сформировавший смысл великого закона природы, не смог открыть ни одного нового химического элемента. Менделеев, подобно Леонардо да Винчи, за многое брался, но редко доводил начатое до логического конца, давая повод для критики своим недоброжелателям. Торопился, спешил, боясь не успеть выполнить задуманное. «Время – ртуть!», – говаривал ученый. И все же романтиков науки нет смысла упрекать в чем-либо. Каждому судьба отмеряет свое. «Чем только я не занимался в своей жизни!», – не раз писал Дмитрий Иванович. В самом деле, в списке научных трудов ученого можно встретить, кроме специфических исследований по химии и педагогике, вопросы экономики, социологии, политики и науковедения. Он профессионально разбирался в метрологии, проблемах промышленности (нефть, уголь, выделка железа) и сельского хозяйства. Его энциклопедические познания не оставили без внимания географию, судостроение, воздухоплавание – перечень бесконечен. А среди постоянных и деятельных увлечений – коллекционирование, шахматы, изготовление чемоданов, звукозапись и фотографирование. Но вот что удивительно. Несмотря на прозвучавший выше неявный «упрек» Менделеева по собственному адресу, в нем не слышится нотки сожаления. Да и о чем сожалеть, если только одна фотография, как интереснейший и необычный химический и художественный процесс, всю жизнь занимала ум и время ученого.

За полтора века истории фотографии ее технология предполагала химическое воздействие света в комбинации с бесчисленными препаратами на слой серебра или его соединений с последующим получением изображения и закреплением его на бумаге или другой подложке. Только в последнее десятилетие химия постепенно и, надо полагать, навсегда стала уступать свое место электронно-цифровому способу записи световой информации. А во времена Д.И. Менделеева фотографические процессы пока что целиком находились во власти химии. Начальное становление дагерроскопии – так именовали фотографию до середины XIX века, и формирование Менделеева как химика почти совпали по времени. Вот почему тонкости процессов фотографирования волновали его не менее, чем других специалистов. В начальный период научно-педагогической деятельности ученого было время, когда он предполагал полностью отдаться химии света и даже открыть свое дело – собственную фотографию.

Санкт-Петербург начала шестидесятых годов славился фотомастерской одного из зачинателей русской светописи С.Л. Левицкого. Апрельским днем 1861 года Д.И. Менделеев, тогда еще мало кому известный начинающий химик, со своим приятелем Ильиным отправились на прогулку по Невскому проспекту. Их привлек трехэтажный особняк с внушительной вывеской: «Светопись Левицкого». Вечером в дневниковой записи Менделеев сделал следующую характерную пометку: «Пописал немного – и к Ильину. С ним отправились в ателье Левицкого, что содержит Кучаев, учитель физики. Снял карточку ..., посмотрел на работу – чудо просто, право, милая и выгодная работа. Вот бы что завести». На память о посещении ателье друзья обзавелись визитной карточкой с текстом: «Дагерротипное заведете Сергея Левицкаго въ С. Петербурге противъ Казанского собора, домъ Имзена, входь съ Невского Проспекта, 3-й этажъ, налево». Педагогическая работа, подготовка курсов лекций и учебника химии, завершившихся открытием в 1869 году периодического закона химических элементов, не позволили молодому ученому профессионально заняться фотографией. Но с Левицким у Менделеева установились долголетние дружеские отношения. Их совместные усилия оказали заметное влияние на развитие отечественной фотографии.

Так, в Петербурге в 1878 году в рамках Императорского Русского технического общества (ИРТО) энтузиасты фотографии создают свое сообщество под названием «Пятого фотографического отдела ИРТО». Д.И. Менделеев становится одним из первых в России фотолюбителей и принимает в работе отдела активное участие. Как химик, он предлагает Левицкому фотографирование при искусственном электрическом освещении, гарантируя успех. Удача пришла не сразу. В 1879 году Левицкий пишет Менделееву: «Милостивый государь, Дмитрий Иванович! Несмотря на полную готовность и самое искреннее желание исполнить трудную задачу, я пришел к убеждению, что мы затеяли дело почти невыполнимое, по крайней мере, настолько, чтобы удовлетворить требованиям качества.

При освещении свечами Яблочкова с расстояния восьми аршин короткофокусный объектив едва освещает пол-пластинки.

Нужно держать от 75 до 120 секунд и сильное напряжение искр, но и при этом отчетливо выходит только центр». Первоначальные трудности не остановили опыты. Вскоре на Венской фотовыставке один из экспертов утверждал, что «применение электрического света в фотографии выставлено в совершенстве только С.Л. Левицким. Портреты Левицкого по эффекту и мягкости освещения превосходят даже лучшие снимки, выполненные при дневном свете».

В семейных делах Менделеев постоянно использует фотосъемки. Он делает их в летние месяцы в Боблово, сам проявляет негативы и печатает карточки. Приучает к новшеству сына Владимира, консультирует близких людей. Так, еще в начале 1860-х годов из далекого Томска Менделеев получил приглашение в гости от родственной семьи Поповых. В письме содержалась просьба «помочь нам в фотографии, наш надзиратель, молодой человек, возится со снимками, да все как-то у него не ладится: то перевести на клеенку не может, то нет чистоты в рисунке. Нет ли в Петербурге какого-нибудь обстоятельного руководства по фотографии, пришли, сделай милость, да еще солей серебра и фотографической клеенки аршина два. Что будет стоить, я перешлю тебе. Твой М. Попов».

В свою очередь, Менделеев не стесняется обращаться к Левицкому со своими просьбами. В одной из зарубежных поездок Д.И. Менделеев приобрел необычный объектив. Левицкий испытал его и дал прибору высокую оценку. В конце шестидесятых годов в университетской квартире ученого появился стереоскоп и множество стереофотографий с изображениями Альп. К тому времени широкую известность получил изобретенный в 1849 году англичанином Д. Брустером стереоскопический фотоаппарат, и сдвоенные стереофотографии (илл. 77) заполонили витрины магазинов. Дочери Менделеева вспоминали, как в детстве они вращали валик большого напольного стереоскопа. Рассматривая в нем снимки ледников и ущелий Швейцарии, испытывали настоящий ужас, настолько естественной выглядела пространственная глубина межгорья. Вообще, надо отметить высочайший интерес Менделеева к новинкам техники, облегчающим работу ученого. Он, например, однажды обзавелся фонографом Эдисона с намерением использовать его, как принято говорить в наше время, в качестве диктофона. А.В. Скворцов, помощник Менделеева, вспоминал попытку надиктовки Дмитрием Ивановичем текста своей статьи.

Вот, послушайте, что я наговорил в фонограф на валик, – начал разговор Менделеев. Скворцов: «Я вставил резиновые трубки в оба уха и слушаю. Раздается сначала шипение, хрипение, а потом какие-то звуки, с трудом уловимые и почти неразличимые, ничего нельзя расслышать».

Жаль вот, что фонограф нельзя использовать для записи диктовки, продолжал Менделеев, – тогда и вам было легче с него списывать. Ну, да ничего не поделаешь, придется бросить эту затею.

Цилиндрические валики фонографа со слоем воска, на котором игла выцарапывала звуковые дорожки подобно следу на граммофонной пластинке, сохранились. В 1969 году специалисты по звукозаписи из Академии наук предприняли попытку восстановления голоса Д.И. Менделеева, к сожалению, безуспешную.

Начальный период фотографии отличался многими недоработками как самого процесса получения снимка, так и техники съемки. Бывая за рубежом, Менделеев не раз убеждался, насколько громоздкими были фотоаппараты, вроде такого монстра, как на рисунке (илл. 78), использование которых в научных целях не представлялось возможным. А именно в научном применении фотографии видел ученый главное назначение нового способа получения информации. Не удовлетворенный имеющимися конструкциями фотоаппаратов, Менделеев конструирует свой, более компактный. По его заказу и чертежам фотоаппарат изготовили в Англии, он и сейчас украшает экспозицию музея Д.И. Менделеева при университете Санкт-Петербурга (илл. 79). Попытки миниатюризации фотоаппаратов всячески поощрялись Менделеевым. Так, крупные неприятности доставлял фотографам, не связанным с работой в стационарных ателье, тяжелый и громоздкий набор кассет со светочувствительными стеклянными пластинками. В России первые попытки перехода от стеклянной подложки к гибкой и легкой прозрачной ленте предпринял петербургский фотограф И.Бондарев. Менделеев консультировал изобретателя по процессу получения «смоловидной» пленки. Когда же в 80-х годах из Америки пришло известие о работах Д. Истмена и его акционерного общества «Кодак» о выпуске целлулоидной пленки, Менделеев не преминул приобрести портативный аппарат «Кодак-4» (илл. 80). С его помощью стали возможны моментальные съемки в путешествиях, домашних сцен, общественных и научных событий.

Неслучайно в 1899 году, когда Менделееву Правительством было поручено обследование уральской железорудной и металлургической промышленности, одной из главных принадлежностей аппаратуры экспедиции стал упомянутый «Кодак». По итогам экспедиции ее. руководитель издал книгу «Уральская железная промышленность», насыщенную множеством фотографий, большая часть которых сделана самим Менделеевым. Вот как описывает автор во введении к книге достоинства своего фотоаппарата. «Все мы запаслись прекрасными фотографическими камерами Истмена (Коёак 8реаа1 4), представляющими то великое удобство в путешествии, что они работают на легких гибких пластинках. В виде свертка, в каждом по 12 снимков, они удобно сменяются при полном свете и столь чувствительны, что отлично работают при моментальных съемках с рук без всякого штатива». В общей сложности в экспедиции было сделано более 200 фотографий – достижение, которое при кассетном обслуживании съемок старыми фотоаппаратами было бы делом невозможным.

О художественных достоинствах менделеевских фотографий, помещенных в книге, говорить не приходится. Но их автор и не претендует на особое внимание к своей работе. Главными для него оставались события или факты, зафиксированные на бумаге фотоспособом. Особенно много фотографировал Менделеев в Тобольске, на своей родине (илл. 81), и в поездке в знакомое с детства село Аремзянку. А при обследовании тобольской каторжной тюрьмы (илл. 82) количество подробнейших снимков камер, коридоров, часовни и мн. др. объектов было настолько значительным, что в советском переиздании книги сочли разумным, от греха подальше, текст и все фотоиллюстрации целиком исключить. Не постеснялись подредактировать великого Д.И. Менделеева...

В Тобольске Дмитрий Иванович, не обращая внимания на 65-летний возраст, поднялся по крутой лестнице колокольни кремля на второй этаж с намерением снять на пленку величественную подгорную панораму города. Об этом частном событии мне уже приходилось писать в первой книге «Окрика ...». Поскольку у меня нет уверенности, что этой книгой располагают все читатели, я не удержался от соблазна кратко повторить описание случившегося. Вид с площадки колокольни был действительно неповторимый (илл. 83). Менделеев навел объектив, нажал спуск затвора и ... «как назло, сломался фотоаппарат», – писал раздосадованный Менделеев. Хваленый «Кодак» перестал перематывать пленку. В начале сентября 1982 года в один из солнечных и теплых дней «бабьего» лета мне довелось посетить Тобольск. Погода для съемок была идеальная. Вот и мне, как когда-то Менделееву, захотелось запечатлеть панораму Тобольска с той же точки съемки на колокольне Софийского собора, где Менделеева сопровождала неудача. Поднялся на площадку, навел через оконный проем объектив своего «Зенита»-зеркалки. Нажал на спуск затвора, успев подумать, что стою там же и вижу через видоискатель то же, что и наблюдал Дмитрий Иванович (на тесной площадке колокольни трудно ошибиться местом), и ... А дальше можно дословно повторить сказанное Менделеевым: как назло сломался фотоаппарат, отказала перемотка пленки. Ну, прямо как у Менделеева, наваждение, если хотите – мистика, да и только! Хорошо еще, что удалось не засветить и сохранить кадр.

В фотоателье М. Уссаковской, наиболее популярном в Тобольске, Д.И. Менделеев закупил коллекцию художественных почтовых открыток с видами родного города (илл. 84). Одну из них, отражающую экспедиционную работу по оценке запасов тобольских лесов с видом сибирского кедра, он поместил в книгу (илл. 85, стр. 54). Кроме фотографий собственного изготовления, Менделеев, как всякий прилежный семьянин, бережно собирал и хранил в домашних альбомах снимки своих близких людей и родственников. Эта тема увлечения нашего земляка заслуживает отдельного рассмотрения. Здесь я затрону только фрагмент той ее части, которая имеет отношение к нашему краю. В частности, в одном из альбомов хранятся фотографии старшей сестры О.И. Басаргиной (илл. 86), урожденной Менделеевой, и ее супруга Н.В. Басаргина (илл. 87). Фотографии интересны прежде всего тем, что на одной из них рукою Д.И. Менделеева сделана памятная надпись: «Ольга Ивановна Басаргина, урожденная Менделеева, умерла в 1885, сперва была замужем за И.П. Медведевым». На другой – «Николай Васильевич Басаргин, бывший декабрист, умер в 1861».

Об участии этой семьи в устройстве судьбы Д.И. Менделеева, их трогательной заботе о нем свидетельствует одно из писем, отправленное из Ялуторовска 8 июля 1855 года: «Поздравляю тебя, мой друг Митенька, с блистательным окончанием твоего экзамена и ученья, мы от всей души порадовались за тебя. Прими мой искренний совет. Если тебе предложат остаться в Петербурге еще на один год с тем, чтобы потом держать экзамен на магистра и быть преподавателем в университете, пожалуйста, не отказывайся. Это может быть основанием самой прекрасной для тебя будущности. Теперь же и ты несколько привык к петербургскому климату и при некоторой осторожности и воздержанной жизни я не думаю, чтобы здоровье твое пострадало. Насчет же средств не беспокойся. К 200 рублей серебром, которые ты получишь, мы, по возможности, можем тебе уделить на этот год рублей 100 серебром, и, если будет нужно, даже и поболее. При расчетливой и скромной жизни тебе этого на год авось достанет. Впоследствии же, когда разбогатеешь, ты и сам можешь быть полезен своей семье. Когда же получишь степень магистра, то, если будет надобно, можешь выпросить себе место в Киевском, Харьковском или Казанском университетах. Одним словом там, где климат будет благоприятнее для твоего здоровья. Твой брат Н. Басаргин».

Далее в письме следует приписка сестры Ольги Ивановны: «Нам не совсем желательно, чтобы ты получил, как прежде писал, место в Симферополе. Там совсем не для учения, да и, признать, я опасаюсь, чтобы тебя не увлекло ратное дело, в котором ты пользы никакой не принесешь, а между тем испортишь всю свою будущность». Не этот ли мудрый совет стал руководящей звездой для 21 -летнего молодого человека, выбравшего тот жизненный путь, который привел его в науку, в столичный университет и к великому открытию?

После рассказа об увлечениях Д.И. Менделеева, в первую очередь – фотографией, мне не хотелось бы, чтобы у читателя сложилось впечатление о нашем земляке как о человеке, который непрерывно занимает свое время и ум малосвязанными между собой занятиями. Отсюда недалеко от заключения, что в подобной ситуации научные итоги ученого легко объявить несовершенными. Недруги Д.И. Менделеева часто пользовались этими доводами, обвиняя ученого в излишней разбросанности. Но вот какую объективно-исчерпывающую характеристику дал Менделееву его современник, известный русский публицист и ученый М.О. Меньшиков в статье «Памяти Менделеева», опубликованной вслед за кончиной великого энциклопедиста в 1907 году. Думается, она не будет излишней в нашем рассказе.

«Менделеев был человеком не столько настоящей, сколько будущей России. Он неустанно проповедовал, просвещал общество, выступая не только в качестве гениального исследователя, но и выдающегося профессора, публициста, техника, чиновника, государственного человека. Отрываясь от лаборатории, он писал о стекольном производстве и маслобойном деле, о технике земледелия, о муке и крахмале, о вазелине и винокурении, о химической технологии. Он ездил то в Закавказье, то в Пенсильванию изучать нефть, то в Донецкую область для знакомства с углем, мечтал с Макаровым об открытии Северного полюса. Летал на воздушном шаре и осуждал спиритизм, писал о школе для учителей и о поднятии уровня Азовского моря, погружался в таможенный тариф и в колоссальный материал переписи. Он умел в каждую работу свою, самую трудную, вложить догадку и здравый смысл. Что же это значит? Только то, что, кроме всеобъемлющего ума, он любил Россию. Великий ученый Менделеев готов был разорвать для нее свою душу».

МЕНДЕЛЕЕВ НА ПОЧТОВОЙ ОТКРЫТКЕ

Сказать новое слово в материалах о Д.И. Менделееве в наше время довольно сложно. Можно даже считать это дело безнадежным. О выдающемся земляке написаны тысячи статей, сотни книг, множество воспоминаний соратников, учеников и родственников. Самыми ценными из них следует считать те публикации, которые наиболее близко по времени находятся к годам жизни ученого либо следуют вскоре после его кончины. Это наиболее свежие материалы, все последующие, в той или иной мере, плоды повторений опубликованного ранее, либо субъективности, либо, что хуже всего, плоды воображения, домысла и догадок. Но имеется малоизвестный пласт документов, отражающий фотоизображения Д.И. Менделеева на художественных почтовых открытках. По одиночке многие из них публиковались, но далеко не все. А вот с комплектом редких фотооткрыток, которым располагает автор, я постараюсь ознакомить читателя. В конце 1980-х годов эта коллекция демонстрировалась мною на выставке в залах областной библиотеки и, как помнится, вызвала неподдельный интерес сотен зрителей. Не остался в стороне местный телецентр. Его видеозаписи материалов стендов и открытие выставки могли смотреть жители Тюменской области.

Д.И. Менделеев любил фотографироваться. Благодаря этой «слабости» характера ученого история науки обогатилась многочисленными фотоизображениями нашего земляка. Мы, потомки, располагаем возможностью видеть Менделеева в различные мгновения его жизни. Сам любитель фотографии, он был тесно знаком с выдающимися фотографами России. В их числе такие мастера фотоживописи, как С. Левицкий и Е. Мрозовская (Санкт-Петербург), А. Карелин и М. Дмитриев (Нижний Новгород), С.М. Прокурин-Горский и мн. др. Все они были причастны к участию Менделеева в съемках. Готовые фотографии тиражировались ими в виде художественных почтовых открыток с гарантированным сбытом, особенно в условиях провинции. Вот почему такие открытки, в отличие от столичных изданий, остаются малоизвестными. Характерным подтверждением сказанного может служить открытка, изданная М. Дмитриевым в Нижнем Новгороде (илл. 88). Менделеев часто посещал этот город в своих поездках по Волге, наведывался на ярмарки и выставки, заглядывал и в ателье Дмитриева. Можно предположить, что Дмитриев, репутация которого всегда считалась безупречной, не мог тиражировать портрет Менделеева без его согласия и разрешения.

Учитывая высокую популярность Менделеева, и не только в научных кругах, провинциальные фотографы чаще всего переиздавали открытки с известными портретами ученого, и очень редко – на основе авторских съемок.

Немногие из них добросовестно указывали обязательные исходные данные.

Примером порядочности может служить издательство В. Кауффильда (илл. 89). Чаще же открытки издавались пиратским способом. Они не содержали каких-либо сведений об издателе и типографии (илл. 90). В лучшем случае указывались инициалы, например, «Ш» (фототипия Шерера и Набгольца, Москва, №К75, илл. 91). Чаще покупатель вынужден был довольствоваться номером открыток или их серий. Оригинальна открытка с портретом Д.И. Менделеева в обрамлении из растительной вязи (илл. 92). Под портретом помещена таблица периодической системы элементов. Нахэборотной стороне в таком же обрамлении напечатана буква «Д», обозначающая фирменный знак издательства О. Дьяковой в Берлине. Судя по датам жизни Менделеева, они видны на нижних углах портрета, и высокому качеству отпечатки, открытка вышла в свет в промежутке времени от 1908 до 1913 годов.

Любопытна судьба еще одной открытки, тонированной в бледно-коричневый цвет (илл. 93). На ней Дмитрий Иванович изображен в непринужденной позе, облокотившись на бутафорский камень. Впрочем, о камне можно судить на основе группового снимка, сделанного в 1899 году в петербургской фотографии Е. Мрозовской накануне отъезда на Урал участников экспедиции под началом Менделеева. Я не оговорился. Снимок действительно был групповым. На нем, кроме Менделеева, располагались его коллеги и помощники, в будущем – выдающиеся русские ученые Н.Г. Егоров, С.П. Викулов и П.А. Земятченский. Для сравнения я привожу здесь оригинальную, а не усеченную фотографию (илл. 94). Существовали три варианта этого снимка, различающихся расположением участников. Все они у меня имеются. Один из них, кроме упомянутого, можно увидеть на илл. 95. По-видимому, провинциальный издатель открытки, скрывшийся под буквами «Е.К.» (№7552), счел содержание группового снимка близким к семейному, каких в те времена печаталось много. Вот и решился он выделить для открытки только фрагмент фотографии с участием Менделеева. Не знаю, каким образом среагировала на явное нарушение авторских прав Е. Мрозовская, но мне усеченная композиция пришлась по душе. В моей коллекции имеется вариант этой открытки, изданной типографией, скрывшейся под инициалами «БР» (№201). Удалось установить фамилию издателя – Бреев, но место расположения типографии мне неизвестно.

Возможно, судя по низкокачественному полулюбительскому изготовлению, открытка отпечатана в одном из уездных городов Центральной России. Есть также открытка анонимного издателя с тем же усеченным сюжетом.

На ней Менделеев смотрится в зеркальном отображении. Доказывала ли госпожа Мрозовская нарушение авторских прав?

Наиболее заметным событием открыточной менделеевианы стала серия художественных почтовых открыток, изданных в год кончины Д.И. Менделеева. Его друзья, сослуживцы и родственники организовали серию с портретами ученого с целью сбора средств на памятник. Правительство, официальные и ведомственные власти, Академия наук на сооружение памятника не выделили ничего. Моя коллекция располагает четырьмя видами открыток, но, возможно, их было больше, по некоторым сведениям – до десятка. Издание серии возложило на себя Товарищество Р. Голике и А. Вильборга в Петербурге. На обратной стороне каждой из открыток на фоне стилизованного памятного креста и венка разместился текст: «На памятник Менделеева» (илл. 96). Слева объявление: «Пожертвования принимаются в Санкт-Петербургском университете заведующим химической лабораторией». Обратите внимание на этот характерный исторический штрих того времени, о котором так и хочется воскликнуть: «Бедная Россия!». У ее правителей во все времена не находилось времени и средств, чтобы достойно проводить в иной мир не только просто талантливых людей, но и выходцев из народа с мировыми именами. Особую мстительность власть имущие проявляли к строптивым и с независимым характером знаменитостям, каким считался Д.И. Менделеев.

Серия открывается фотографией Менделеева, сделанной в 1869 году, когда после опубликования периодического закона ученый, как говорится, проснулся знаменитым (илл. 97). Другие две открытки показывают Менделеева за рабочим столом (илл. 98 и 99). Одна из них, с автографом слева внизу, отпечатана по рисунку художницы и супруги А.И. Менделеевой-Поповой.

Интересно, что к 100-летию со дня рождения Менделеева этот рисунок в 1934 году снова и в точности воспроизвели на советской открытке. Она была издана объединением «Межрабиром» в Ленинграде в типографии им. И. Федорова, к сожалению, на плохой бумаге. Наконец, последняя моя открытка изображает момент сражения в шахматы между Д.И. Менделеевым и его другом художником А.И. Куинджи. На заднем плане видна жена Менделеева, наблюдающая за игрой (илл. 100).

Д.И. Менделеев, подобно многим выдающимся людям прошлых веков, обожал шахматы. Радовался, как ребенок, выигрышам, до слез переживал поражения, нервно, до дрожи в руке, переставлял фигуры, следил за публикациями в шахматных журналах. Отказывался, опасаясь проигрыша, от шахматных баталий в часы напряженной научной работы, говоря: «Голубчики, не могу, ведь вы знаете, я целую ночь спать не буду!». Но в минуты досуга он не только отдыхал за шахматной доской, отвлекаясь от повседневных дел, но считал этот вид спорта активной гимнастикой ума, что само по себе вызывает немалое удивление, если учитывать громадную и ежедневную творческую перегрузку ученого. В юности я серьезно увлекался шахматной игрой, имел первый разряд, будучи учеником старших классов давал в школе сеансы одновременной игры на 10 досках. Но сейчас, в моем возрасте, не рискую сесть за доску даже в любительской партии, зная, сколько сил и энергии отбирает напряженная работа мозга. Какой тут отдых?

На открытке соседство Куинджи за шахматной доской не случайно. Менделеев преклонялся перед талантом этого художника, они были дружны долгое время. На его картины Дмитрий Иванович публиковал настолько профессиональные отзывы («Это была игра ума!», – говорили знатоки искусства), что Академия художеств избрала его в 1893 году своим действительным членом. Есть свидетельства о шахматной игре Менделеева по переписке (!) с профессором математики Б.М. Кояловичем, а также о выигрыше в одной из 13 партий у знаменитого М.И. Чигорина. В кругах исследователей давно замечено сходство технологии решений научных и шахматных задач. И там, и тут требуется четкая логичность мышления, настойчивость и предельная концентрация внимания, воля к победе и точный расчет. «Для меня наука, как игра в шахматы. Ну вот нравится проводить время в таком занятии», – говорил Д.И. Менделеев.

В советские годы открытки с портретами ученого как гордости России выпускались неоднократно, особенно в послевоенное время, когда на правительственном уровне старались подчеркнуть приоритет отечественной науки в тех или иных направлениях. В качестве примера можно привести несколько из них. Первая (илл. 101, 1979) показывает памятник Менделееву в Тобольске, теперь утраченный. Памятник исполнил известный ленинградский скульптор В. Лишев. Тот самый, который изваял памятник Н.Г. Чернышевскому в Санкт-Петербурге. На другой открытке в цветном изображении напечатан портрет Менделеева в исполнении художника А. Алемасова (цвет. илл. 102). Третья выпущена к 100-летию открытия периодического закона (илл. 103, 1969).

Филокартисты знают, что в комбинации с почтовой маркой того же содержания открытку называют картмаксимумом. В филателии, кстати, объединяющей не только марки, но и художественные почтовые конверты и спецгашения (илл. 104), внимание к Д.И. Менделееву очень высокое и не только в нашей стране. Известны филателистические материалы с портретами ученого в Корее, Польше, Болгарии и в других странах (цвет. илл. 105). В Корее, например, на почтовых знаках вместе с портретом показаны не только атрибуты науки – химическая посуда, но и предмет увлечения ученого – шахматные фигуры. Меня очень привлекает и трогает любовно выполненная комбинация почтового конверта с изображением таблицы химических элементов, марки и спецгашения из Болгарии (илл. 106). Выпуск миниатюры был приурочен к 150-летию Д.И. Менделеева.

Представляют интерес зарубежные издания открыток с портретами Д.И. Менделеева. Одна из самых первых появилась во Франции в 1932 году к 25-летию кончины ученого. Открытка, отпечатанная на русском языке, оказалась единственной, которая отметила это событие. О нем вспомнили эмигрантские круги из Русского высшего технического института в Париже. В первой книге «Окрика...» мне уже довелось показать фотографию открытки, поэтому здесь она не демонстрируется. В 1960 году в Польше выпустили открытку с малоизвестным портретом ученого и почтовой маркой с миниатюрой польского художника Е. Копезы (илл. 107). Храню в своей коллекции интереснейшую открытку из бывшей ГДР с изображением Д. Менделеева в соседстве с профессором технической химии Фрайбергской горной академии К. Винклером (илл. 108). Открытка выпущена в связи со столетием (1886) открытия Винклером химического элемента германия, предсказанного в 1871 году Менделеевым и названного им экасилицием. Элемент нашелся в минерале аргиродите. С согласия Менделеева элемент был назван по имени родной страны первооткрывателя. Фотография на открытке запечатлела сердечную встречу двух великих ученых в 1900 году в Берлине. Снимок хранится в Горной академии Фрайберга. В наше время трудно представить себе современную прикладную твердотельную электронику без германия.

Филокартия, посвященная Д.И. Менделееву, охватывает не только ее портретную сторону. В моем собрании имеется большая подборка почтовых карточек с автографами как самого Менделеева, так и его корреспондентов и родственников, включая его дочерей Ольги, Веры, Серафимы, племянника Дмитрия. К редкостям филокартии относятся открытки с менделеевских съездов. Одна из них (илл. 109) отправлена в 1911 году в Ригу со второго съезда на имя его участника, доцента политехникума П. А. Дауге, одного из коллег Д.И. Менделеева. Ценность открытки возросла за счет памятного штемпеля съезда: «Второй менделеевсюй съездъ». Не забыт Менделеев и в других объектах коллекционирования: на спичечных этикетках, значках, на медалях, монетах (илл. 110) и даже на бумажных деньгах. Так, несколько лет назад правительство Свердловской области сделало попытку выпуска своих, уральских банкнот. На одной из них разместился портрет Д.И. Менделеева. Среди памятных значков выделяются те, которые выдавались участникам менделеевских съездов и членам Всесоюзного химического общества им. Менделеева (илл. 111). Храню в коллекции значок – резьбу по кости, выполненный в Тобольске к 150-летию со дня рождения великого тобольчанина, а также именную медаль с профилем Д.И. Менделеева с дарственной записью моей фамилии на ее обороте (илл. 112).

МЕНДЕЛЕЕВ И УРАЛЬСКАЯ ГОРНОЗАВОДСКАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА

В начале 1980-х годов я находился в Москве в очередной командировочной поездке. Остановился, как всегда, в гостинице «Университетская», что неподалеку от главного здания МГУ на Ленинских горах. В свободный от служебных хлопот летний субботний день решил прогуляться пешком до высотного здания университета. Вышел на улицу Менделеева, самую короткую, самую зеленую и бесшумную улицу Москвы. Возле здания химфака обнаружил памятник Д.И. Менделееву (илл. 113) в соседстве с таким же монументом М.В. Ломоносову. Полюбовался на памятник земляку, на мой взгляд, лучший из всех мне известных, и продолжил прогулку к парадному входу в университет со стороны крутого берега Москвы-реки. Там среди 12 скульптур выдающихся ученых России, включая памятник изобретателю радио зауральцу А.С. Попову – сподвижнику Менделеева, установлен бюст последнему и тоже в паре с Ломоносовым. Вряд ли в России найдется еще одно такое же место, в котором дважды ставились бы монументы одному и тому же гению науки. Мне известен лишь один подобный случай, когда в Перми еще в свои студенческие годы я увидел рядом в нескольких шагах памятник Д.Н. Мамину-Сибиряку и ему же – мемориальную доску на здании бывшей духовной семинарии.

Именно тогда в Москве у меня появилось желание попытаться собрать, обобщить и опубликовать сведения о пребывании Д.И. Менделеева в наших краях. Заодно и по возможности навестить Пермь. Предлагаемый читателю материал был подготовлен мною давно, еще в далеком 1986 году после посещения Перми и ознакомительной поездки по железной дороге, имевшей поначалу имя Пермско-Тюменской. В связи с задержкой строительства тюменского участка дороги это название не привилось. Дорогу, первую на Урале, после окончания ее строительства в 1878 году стали называть Горнозаводской. Она связала единой и надежной транспортной сетью заводы и шахты Западного и Восточного склонов Урала от Перми до Чусового, Нижнего Тагила и Екатеринбурга. Дорога пересекла Уральский хребет, а в том месте, где находится условная граница Европы и Азии, строители установили памятный знак. Когда пассажирский поезд приближается к нему, все пассажиры толпятся у окон вагонов, стараясь не пропустить торжественный момент смены континентов. Мое решение о поездке в Пермь пришло спонтанно. В те летние отпускные месяцы я работал над книгой о Д.И. Менделееве («Д.И. Менделеев и Зауралье», Тюмень, 1986,121 с.), которая была посвящена поездке ученого по Уралу в 1899 году. Когда я обнаружил, что материалов о посещении Менделеевым Перми, Кизела, Чусовского завода и Нижнего Тагила у меня крайне мало, то, долго не раздумывая, купил железнодорожный билет на поезд Тюмень – Екатеринбург – Кунгур – Пермь и через 12 часов любовался с высокого берега реки панорамой Камы. Путешествие заняло несколько дней.

В Перми я спланировал побывать во всех тех местах, которые посетил Д.И. Менделеев: на пристани, на вокзале горнозаводской ветки, в здании бывшего управления дороги, в резиденции губернатора, в реальном училище и даже в ротонде городского сада. У знакомого пермского филокартиста, очень мною уважаемого, выменял целый комплект почтовых открыток начала минувшего века с изображением всех только что перечисленных мною городских мест. Более того, у него же обзавелся дореволюционными открытками с видами Горнозаводской железной дороги, часть из которых я покажу читателю. Затем для полноты впечатлений повторил маршрут Д.И. Менделеева по Горнозаводской железной дороге до Екатеринбурга. Незабываемые итоги поездки по возвращении в Тюмень я постарался отразить в статье, которую тотчас отправил в Пермь в областную газету «Звезда». Каково же было мое изумление, когда я получил из редакции отказ в публикации с откровенно безграмотной мотивировкой. Его стоит привести здесь, чтобы показать степень ужасающей самонадеянности некоторой части журналистов, встречающихся и по сей день.

«Уважаемый товарищ! К сожалению, публикация вашего материала «Менделеев и Пермская железная дорога» не представляется возможной. Наши краеведы после изучения архивных материалов пришли к выводу, что Менделеев не проезжал по Пермской дороге, он ехал в Екатеринбург южной дорогой». Другими словами, по мнению «архивистов», Менделеев добирался до Екатеринбурга через ... Кунгур (?!). Но «южную» дорогу построили только в 1909 году, после кончины Д.И. Менделеева. Не было необходимости заниматься «изучением» архивов. Достаточным оказалось бы прочтение книги Менделеева «Уральская железная промышленность...», в которой подробно описывалось посещение городов и заводов, расположенных по горнозаводской ветке. Отвергнутую редакцией «Звезды» статью я решил поместить в книге, почти ничего в ней не меняя, чтобы сохранить колорит времени 15-летней давности. Далее следует ее текст. К нему необходимо лишь добавить, что среди прочих дел по обследованию железорудной промышленности Урала Д.И. Менделеев имел секретное поручение правительства по изучению мест, предназначенных для размещения дополнительных военных производств и дорог стратегического значения. Эти сведения, до сих пор неизвестные, недавно обнаружил в архивах знаток биографии Д.И. Менделеева профессор А.А. Макареня, от которого я получил устную информацию.

Далее следует текст упомянутый и отвергнутой пермяками статьи.«... Минувшим летом по делам службы мне довелось побывать в Перми после 35-летнего перерыва. Тогда, в мои студенческие годы, город был знаменит строительством мощной гидроэлектростанции, нефтяным бумом Краснокамска и Полазен, заполнением Камского водохранилища, на глади которого, как на Каспии, появились кусты почти «морских» нефтяных вышек. Мне, тогда практиканту, приходилось строить эти вышки на промыслах села Полазны.

И вот новая встреча. Город, особенно в районах новостроек, стал неузнаваемым, с современными зданиями нестандартной архитектуры. Помолодела набережная Камы, но, пожалуй, более всего по сердцу пришлось бережное отношение пермяков к старинной части областного центра. Я был поражен обилием мемориальных досок (на некоторых зданиях – не по одной!), какового не встретишь, пожалуй, ни в одном уральском городе. Не забыты деятели культуры, науки и техники, исторического прошлого Прикамья. По мере знакомства со всем этим, когда идешь по улицам старой Перми, в душе нарастает чувство благодарности к тем, чьими трудами и заботами стала бережно храниться ИСТОРИЯ.

Понравились музеи города. И не только широко известные за пределами Перми краеведческий и картинная галерея, но и более скромные, с любовью и вниманием оформленные местными краеведами-энтузиастами. Среди них особо хочется упомянуть музей горнозаводской железной дороги в главном здании техникума железнодорожного транспорта (ул. Горького, 2). Он был открыт в 1981 году к столетию старейшего на Урале учебного заведения. Богатейшие материалы об истории Пермской железной дороги, о строительстве вокзалов, станций и мостов первенца уральских железных дорог – Горнозаводской ветви; сведения о знаменитых выпускниках, среди которых особо выделяется имя космонавта В.П. Савиных, окончившего техникум в 1960 г. – все это смотрится с неослабевающим интересом, особенно если осмотр сочетается с увлекательным рассказом директора музея и его основателя Владимира Петровича Абрамова – знатока и весьма эрудированного хозяина разносторонней экспозиции.

Нарастающее при осмотре любопытство рождает множество вопросов. Тут же, без промедления, следуют исчерпывающие по содержанию ответы, либо открываются дверцы шкафов-запасников и оттуда извлекаются фондовые материалы, не менее интересные и редкие. Наконец, исчерпав почти весь вопросник записной книжки, обращаюсь к Владимиру Петровичу с последним и наиболее важным для меня – приезжего вопросом, ради ответа на который и было предпринято знакомство с музеем.

– Какими материалами располагает музей о посещении Д.И. Менделеевым, великим сибиряком-тобольчанином, бывшего Управления Пермской железной дороги, в здании которого сейчас находятся техникум и его музей?

Увы, пребывание всемирно известного русского ученого в Перми летом 1899 года забыто не только здесь, но и во всех других памятных менделеевских местах города. За несколько дней работы в Перми мне удалось посетить все эти места, дома и сооружения. К радости моей, они оказались в полной сохранности, но нигде нет даже скромной мемориальной доски...

Во второй половине дня 18 июня 1899 года 800-сильный пароход «Екатеринбург», незадолго перед этим спущенный местной верфью, приближался к пристаням Перми. Д.И. Менделеев со спутниками стояли на палубе, любуясь панорамой города с Камы (илл. 114). Им предстояла месячная поездка по железным дорогам Среднего и Южного Урала с целью обследования уральской железно-рудной промышленности, находящейся в кризисном состоянии. Задание было правительственным и петербуржцы во главе с 65-летним ученым рассчитывали на внимание и понимание властей. Так оно и случилось. На пристани их встретил торговый агент химического завода Н.П. Ушкова в Елабуге Н.И. Михайлов. По его настоянию участники экспедиции поселились в доме по ул. Петропавловской, 39. Дом сохранился до сих пор.

Весь день Д.И. Менделеев посвятил встречам с представителями местной интеллигенции, принял корреспондента екатеринбургской газеты «Урал». Как писала газета, в беседе Д.И. Менделеев заявил: «Трудно мне в мои годы совершить в короткое время путешествие по территории не меньше целой Франции; и готов был бы отступного дать, чтоб не ехать, – и интерес большой, и голова моя, слава богу, все еще, как губка, способна впитывать впечатления и сообщения, да вопрос-то первостепенной государственной важности».

Наутро ученый побывал у губернатора – своего бывшего слушателя Д.Г. Арсеньева, в Казенной и Контрольной палатах, посетил городской сад на ул. Сибирской (теперь – ул. Горького). К почти полному перечню памятных мест следовало бы добавить также пристань и вокзал Пермь-1. Особая надежда возлагалась руководителем экспедиции на встречу с управляющим Уральской (с 1899 г. – Пермской) железной дороги А.М. Повалишиным. Управление дороги размещалось там, где сейчас, с 1953 года, находится техникум. В конце прошлого столетия еще не было второго здания, стоящего напротив (ул. Горького, 1), выстроенного много позже и повторяющего особенности главного корпуса. Поэтому имеется полная уверенность в том, какое здание было посещено Д.И. Менделеевым.

Конечно, кроме здания имелось желание выяснить размещение кабинета А.М. Повалишина, в котором был Д.И. Менделеев. К сожалению, установить это довольно трудно, так как здание неоднократно перестраивалось внутри. Существует лишь одно косвенное свидетельство: А.М. Повалишин любил вникать во многие подробности жизни железнодорожного узла Пермь-1, наблюдая за движением поездов из окна своего кабинета. Это могло иметь место, если кабинет располагался ближе к торцу здания, обращенного к реке, а окна находились со стороны вокзала.

Алексей Михайлович Повалишин руководил управлением в 1893–1904 годах до своей кончины. Он пользовался большим авторитетом среди рабочих и нередко при их конфликтах с администрацией безоговорочно становился на сторону первых. Управляющего отличали щедрость, душевная доброта и общедоступность. Сослуживцы отмечали, что ни до него, ни после железная дорога не знала более уважаемого руководителя.

Визит к А.М. Повалишину оказался весьма удачным. Управляющий дорогой не только оказал полное содействие и проинформировал Д.И. Менделеева о графике работы железной дороги на всей территории Урала, но и выделил ученому и сопровождающим его лицам (6 человек) собственный специальный служебный вагон с отдельными купе и обеденной комнатой. Вагон мог останавливаться на любой станции по желанию руководителя экспедиции, а затем следовал по выбранному маршруту с попутным поездом. Полностью отпадали заботы о билетах (они были закуплены заранее), хлопоты о багаже, отдыхе и охране имущества.

Вечером 19 июня А.М. Повалишин встретил Д.И. Менделеева на вокзале Пермь-1 и провел участников экспедиции к ожидавшему их в тупике служебному вагону. Их радушно принял хозяин вагона кондуктор Д. Запольский, предусмотрительно командированный на всю поездку заботливым управляющим железной дорогой.

«Без обязательного содействия Алексея Михайловича, – писал Д.И. Менделеев, – наша экспедиция не могла бы много выполнить из того, что удалось. Великую помощь оказал и кондуктор Запольский, все время остававшийся с вагоном. Усердный, сметливый и неутомимый, он оберегал покой наш, понимая, что он нам надобен в пути не меньше вагона и не меньше исполнения возложенного на нас поручения. Придешь измученный – а тут тотчас самовар на столе, и все к нему у Запольского готово и припасено».

Служебный вагон прошел с экспедицией по всему Уралу. В ожидании Д.И. Менделеева он стоял в тупиках станций Чусового, Кизела, Гороблагодатской, Нижнего Тагила, Екатеринбурга, Тюмени, многих южноуральских городов. В последний раз Д.И. Менделеев провел свой отдых в доме на колесах на станции Златоуст.

В своей книге «Уральская железная промышленность», выпущенной в 1900 г., Д.И. Менделеев тепло отозвался о Перми и ее тружениках, он поместил фотографии железнодорожного моста через Каму, незадолго до приезда ученого пущенного в строй, Мотовилихи и цехов завода, тупиков железнодорожных путей станции Пермь-1 с «персональным» вагоном. Внимание, уделенное великим ученым уральскому городу, пока намного превышает вклад пермяков в сохранении памяти о Д.И. Менделееве. Есть, правда, малозаметная улочка в Мотовилихинском районе, носящая имя ученого, но даже скромная туристическая схема города о ней не упоминает. Можно еще назвать помещение областного правления Всесоюзного химического общества им. Д.И. Менделеева, о чем извещает указатель на ул. К. Маркса. И это все...

Между тем, многие уральские города бережно хранят память об их посещении Д.И. Менделеевым. Мемориальные доски имеются в Кушве, Свердловске, Тюмени, Тобольске, Верхнем Уфалее, Кыштыме.

Пора иметь ее и в Перми. Наилучшее место для установки доски – здание техникума железнодорожного транспорта (ул. Горького, 2).

... А пока Д.И. Менделеев едет в своем вагоне на восток к горам и заводам Урала мимо Чусовских городков, бывшей вотчины Строгановых. Впереди показались дымы Чусовского завода, мост через реку Чусовую, станция того же названия (илл. 115). Как и Менделеев, я посетил завод, наведался в местный краеведческий музей. Посетовал, что там ничего нет о пребывании в городе Дмитрия Ивановича, обещал основать экспозицию и прислать им материалы о нем. Взамен мне подарили фотографию завода начала XX века (илл. 116) и снимок проходной завода (илл. 117). Именно такими их видел Д.И. Менделеев.

По дороге из Перми в Чусовский завод поезд проходил через станцию Камарихинскую. Мог ли предполагать Д.И. Менделеев, много лет посвятивший изучению нефтяной промышленности России, что здесь, спустя ровно 30 лет, будет открыта первая уральская нефть в старинном селе Верхне-Чусовские городки? Что железнодорожная ветка соединит станцию Нефть (таково название!) с железной дорогой Пермь – Чусовская?

Из Чусового Д.И. Менделеев отправился на север по тупиковой Луньевской железнодорожной ветке в сторону Кизела. Несколько дней ушли здесь на осмотр города, его завода и каменноугольных копей (илл. 118). Д.И. Менделеев наблюдал подземный пожар угольных пластов. Он высказал мысль о возможности подземной газификации углей. Первая в мире станция подземной газификации была выстроена в СССР под Тулой, а поселок назвали Менделеевским. В Кизеле Д.И. Менделеев останавливался в доме управляющего заводом и копями В.Н. Грамматчикова. Дом, обращенный окнами к Кизеловскому пруду, сохранился с некоторыми перестройками до нашего времени (ул. К. Либкнехта, 2, илл. 119).

Встречи в Перми, Чусовом и Кизеле оставили у Д.И. Менделеева самые благоприятные впечатления. Он писал: «... в отдаленных углах России экономические стороны жизни изучаются и разбираются едва ли не больше, чем в центре...».

После возвращения в Чусовой в ночь с 22 на 23 июня поезд с вагоном экспедиции отправился в Кушву. Кондуктор Запольский обратил внимание Д.И. Менделеева на станции Ермак и Архиповка (илл. 120), названые в честь покорителя Сибири и одного из его сподвижников. По дороге оставили позади себя станции Европейскую и Азиатскую, пару железных решетчатых столбов с зажженными фонарями по обе стороны полотна на границе Европы с Азией. Началась зауральская и сибирская часть поездки, наиболее насыщенная событиями.

Перед Кушвой ранним утром, когда уже рассвело, путники из окна вагона увидели знаменитую железной рудой гору Благодать. Когда-то, в 1770 году, ее осматривал С. Паллас, а позже – А. Гумбольдт. Здесь, в Кушве, предстояло провести пять дней.

На станции гостей встречали. Экспедиционный вагон по сложившемуся порядку отправили в тупик, а хозяева в лице И.Ф. Эглита и помощника управляющего Гороблагодатского горного округа А.Н. Кузнецова предложили остановиться в доме, приготовленном для Д.И. Менделеева. Дом по улице Первомайской, 36 до сих пор сохранен в первоначальном своем виде. На нем – две мемориальные доски. Одна их них хранит память о знаменитом русском металлурге П.М. Обухове, а вторая – о посещении Кушвы Д.И. Менделеевым. Текст гласит: «В этом здании в 1899 году останавливался проезжавший Кушву великий русский ученый Менделеев Дмитрий Иванович». Правда, мемориальная доска не совсем точно отражает события упомянутого года, так как в доме Д.И. Менделеев не останавливался, а только посещал его и даже сфотографировался в саду при доме (илл. 121). Много лет снимок хранился в семье А.Н. Кузнецова (1861–1942) – известного на Урале русского, а затем и советского инженера, лауреата Всемирной выставки в Париже в 1900 году.

До своей кончины он проживал в Екатеринбурге – Свердловске. С 1956 года фотография вместе с архивом А.Н. Кузнецова хранится в областном краеведческом музее.

Отклонив предложение о поездке в городской дом, члены экспедиции остались в своем вагоне. Это стало причиной нездоровья Д.И. Менделеева: было холодно, ночью температура опустилась до 2°С, постоянно лил дождь. Все напоминало Петербург в октябрьскую пору.

На другой день, 24 июня, состоялся осмотр карьеров горы Благодать с вершины ее (илл. 122), где с 1826 года стоял один из первых на Урале чугунный монумент первооткрывателю магнитного железняка Степану Чумпину. Управляющий рудниками Н.Н. Апыхтин на макете рудника дал подробные объяснения гостям о работе карьеров, разведке месторождения алмазным бурением, о геологическом строении Благодати.

Этот макет или копия его впоследствии был подарен Д.И. Менделееву, а он, в свою очередь, передал его в Петербургский политехнический институт. От профессора Н. А. Иоссы макет перешел в 1923 году в Ленинградский горный институт, где он и хранится до сего времени. Размеры макета 85x105x18 см, витрина на точеных ножках выполнена из красного дерева.

При описании экскурсии на гору Благодать Д.И. Менделеев и П.А. Земятченский уделили внимание процессам бурения скважин «шведским алмазным буром» с целью глубокой разведки месторождения. В те годы техника бурения скважин на твердые полезные ископаемые была весьма примитивной, преобладал ручной привод буровых станков. Любопытно сравнить сегодняшний уровень бурения в Кушве с описываемыми событиями 90-летней давности.

Так, в середине семидесятых годов минувшего столетия Кушва была выбрана как место заложения Уральской сверхглубокой геологоразведочной скважины. Ее проектная глубина–15 километров. В сентябре 1981 года началось строительство вышки, дороги и поселка буровиков. С июня 1985 года скважина находится в бурении.

В своей книге «К познанию России» Д.И. Менделеев писал: «Будь у меня какая-либо на то возможность в Центральной России, в Москве даже, я бы повел такую глубокую разведку вертикальной шахтой и бурением, о какой доныне и помину нет, и, полагая, что от глубокого проникновения внутрь недр разлилось бы немало света в подземной тьме».

Здесь в Кушве мечта великого ученого реализуется на мощной технической основе, рожденной научными достижениями конца двадцатого столетия.

Помощники Д.И. Менделеева отправились кто на север, кто – на юг. Полубольной начальник экспедиции в одиночестве решает оставить Кушву и рано утром 27 июня отправляется в Нижний Тагил. Поезд идет от Кушвы до столицы горнозаводского Урала немного, около часа. Гостя встретили и провезли через город к монументальному дому Демидовых, стоящему рядом с заводом на берегу пруда (илл. 123).

Посещение Нижнего Тагила входило в обязательные планы Д.И. Менделеева. Он давно мечтал побывать в этом городе, надеялся на доброжелательный прием, так как бывший хозяин завода П.П. Демидов когда-то был его студентом, а сам Д.И. Менделеев значился лауреатом Демидовской премии. Управляющий имениями А.О. Жонес-Спонвиль тепло встретил ученого, показал ему дом и сад с великолепным видом пруда и сторожевой башни на Лисьей горе напротив завода (илл. 124). Большое впечатление на ученого произвел геологический музеи, старейший на Урале (с 1840 года) и размещенный тут же в доме, с образцами уральских минералов, руд, различных сортов каменного угля, изделий из местного металла. Особое восхищение вызвали рельсы и металлические пруты, сплетенные в холодном виде в спираль без каких-либо следов трещин: признак хорошей вязкости и высокого качества тагильского металла.

Показали хозяева и заводскую химическую лабораторию, неплохо оснащенную по тому времени. Вместе с управляющим заводами П.И. Замятиным Д.И. Менделеев осмотрел знаменитую гору Высокую с железным рудником и карьером (илл. 125), медный рудник по соседству и медеплавильный завод (илл. 126).

День, проведенный в Нижнем Тагиле, оказался весьма поучительным. Именно здесь у Д.И. Менделеева родилась мысль о необходимости подготовки местных инженерных кадров, об организации на Урале металлургического высшего технического учебного заведения, о привлечении специалистов и профессоров.

Утомленный насыщенным рабочим днем, Д.И. Менделеев отправился ночевать в свой вагон с тем, чтобы поспешить в Екатеринбург – конечную точку Горнозаводской дороги. Проезжая мимо Невьянска – вотчины династии Демидовых и Яковлевых (илл. 127), путешественники любовались панорамой завода (илл. 128). пруда (илл. 129) и знаменитой наклонной башней (илл. 130, стр. 68)».

МЕНДЕЛЕЕВ В БИЛИМБАЕ

После посещения зауральских мест (Тюмень, Тобольск) Д.И. Менделеев возвратился в Екатеринбург и стал готовиться к поездке в селение Билимбай. Завод располагался в пятидесятичетырех верстах на запад от Екатеринбурга. С тяжелым настроением уезжал он из столицы Урала. «Екатеринбург и мои там встречи мне нет необходимости описывать, – писал Дмитрий Иванович, – потому что ничего особого для цели поездки они мне не представляли». Нет сомнения, что Екатеринбург оставил в сердце и памяти Д.И. Менделеева наименее благоприятное впечатление из всех посещенных им уральских городов. Причиной тому – демонстративное нежелание на встречу с великим ученым со стороны главного горного начальника П.П. Боклевского.

В воскресный день 11 июля 1899 года участники экспедиции (Д.И. Менделеев, С.П. Вуколов и К.Н. Егоров) на двух тройках выехали из города. Погода стояла сухая, теплая. Тройка Д.И. Менделеева ехала впереди, оставляя за собой тучи пыли. Следовавшие за ней С.П. Вуколов и К.Н. Егоров позднее вспоминали, что, кроме облаков пыли, они ничего больше и не видели... Слева с юга показалась скалистая вершина одной из самых высоких в окрестностях гор – Волчихи. В 1829 году на пути в Билимбай на ней был А. Гумбольдт, он определил барометром ее высоту. Полвека назад по дороге из Тобольска в Санкт-Петербург Митя Менделеев следовал той же дорогой. Нельзя сказать, что он узнавал ее – столько лет прошло! – но нахлынувшие воспоминания детства отодвинули тяжесть екатеринбургских неприятностей. Светлее и легче стало на сердце...

В одном из своих дневниковых откровений Д.И. Менделеев писал: «Во всей моей жизни есть какая-то поэтическая струя неизвестности за завтра, и не хотелось бы определенного-то иметь – бог с ним».

С таким-то вот настроением в ожидании лучшего незаметно подкатили к столбу на границе Европы и Азии. Столб, сооруженный еще в 1837 году, стоял в окружении сосны и пихты рядом с караульным домом. Остановились, отдохнули. И Менделеев, и Вуколов, будто сговорились, достали свои фотоаппараты и каждый сделал по снимку примечательного места; фотографии эти Д.И. Менделеев поместил в своей книге об уральской поездке (илл. 131). В ней, в частности, он писал: «Надеюсь, что издание это выигрывает именно тем, что отводит немало места фотографиям, правдивость которых описывает местность и некоторые обстоятельства пути лучше, чем могло бы сделать перо». Впереди под горою маячил Шайтанский завод (теперь – Первоуральск). Здесь Д.И. Менделеев оставил своих спутников, а сам проследовал дальше в Билимбай. Миновал крутую гору Теплую. Не зря ее так назвали. В гололед и грязь преодолеть ее, без пота, было непросто. Последний десяток верст совпал с живописной долиной реки Чусовой. Дорога шла по ухоженным чистым сосновым лесам, которые интересовали Д.И. Менделеева не только как привычные глазу элементы горного пейзажа, но и более прозаически: источник топлива. Урал и «... поныне живет древесным топливом. Надо было узнать: много ли его может быть ныне и впредь.

Вот для этого-то я и ездил в Тобольск, для того и прожил два дня в Билимбаеве».

Билимбаевский чугуноплавильный и железоделательный завод, как и все старые уральские заводы, располагался на берегу пруда у плотины и работал благодаря подпору запруженной воды речки Билимбанхи, притока Чусовой (илл. 132). С пригорков длинной улицы Нагорной слева от путников хорошо просматривалась сама Чусовая с крутыми скалистыми утесами на другом берегу – гроза речных барок.

В селении проживало около четырех тысяч жителей. Здесь размещались почтовая станция, волостное правление, больница, школа, пристань на Чусовой и даже благоустроенный каменный двухэтажный театр, разместившийся на территории завода. Билимбай издавна считался одним из самых благоустроенных уральских заводов. Рядом с заводом стоял дом управляющего Николая Александровича Тунева. Он и приютил Дмитрия Ивановича. Н. А. Тунев – из бывших крепостных – оставил в Билимбае добрый след.

В наше время в здании клуба – бывшая церковь, остатки монументальной архитектуры которой до сих пор поражают воображение, – расположился местный краеведческий музей. В декабре 1985 года мне довелось побывать в нем. Гостеприимная и энергичная хозяйка музея Александра Петровна Петухова рассказала об истории организации музея, об авторе его экспозиции члене Союза журналистов Владимире Анатольевиче Дроткевиче – местном краеведе из Первоуральска. С особенной любовью размещены в музее материалы по истории Билимбая. Есть фотографии Д.И. Менделеева. Тут-то я и спросил у Александры Петровны: знает ли она, что в Билимбае Д.И. Менделеев делал фотографии? Вместе с ней побывали на берегу пруда в «Правленском саду» (находился рядом с управлением завода, отсюда и название сада), нашли дом управляющего. Он не только хорошо сохранился, но и осталось в целости крыльцо, на котором сфотографировались Д.И. Менделеев, Н.А. Тунев, главный лесничий Ф.В. Гилев и лесничий Ф.А. Теплоухов (илл. 133).

Более подходящего места для краеведческого музея, чем в этом здании, придумать трудно. Надо только восстановить дом, облагородить сад, избавив его от гнетущего ощущения заброшенности, повесить мемориальную доску о пребывании Д.И. Менделеева. Весьма неприглядно помещение бывшего завода за плотиной: гнилые повалившиеся заборы, мусор, свалка металла... А среди них – в полной сохранности бывшее здание театра (теперь – один из цехов завода строительных конструкций). Запущенный завод мог бы стать прекрасным филиалом областного краеведческого музея с экспонатами по истории горнозаводского дела на Урале.

Сразу же по прибытии в Билимбай Д.И. Менделеев обрисовал Н.А. Туневу цели своей командировки. В беседе принял участие главный лесничий Ф.В. Гилев, немало способствовавший успешной миссии ученого «с великою, чисто русскою охотою». День был воскресный, однако, по распоряжению Ф.В. Гилева, сразу же после обеда начали спилку пробных деревьев различных пород. Дмитрий Иванович принялся за изучение под лупой концевых отпилов сосен и кедра и морфологии годовых колец. В присутствии Д.И. Менделеева и вопреки его желанию Ф.В. Гилев спилил 125-летний кедр («...ради сравнения с сибирскими кедрами нет повода жалеть одного дерева»).

Пока готовили отпилы, подъехали из Шайтанского завода С.П. Вуколов и К.Н. Егоров вместе с управляющим этого завода Б.Э. Бабелем. Позже приехал управляющий соседним Уткинским заводом И.П. Филотов. За вечерним чаем в саду текла заинтересованная беседа ученого с опытными специалистами лесного и заводского дела.

На другой день, в понедельник 12 июля, все рабочее время было потрачено на продолжение изучения разрезов образцов деревьев Билимбаевской лесной дачи.

Ученый посетил местную школу, здание которой (перекресток улиц Томилина и Коммуны) сохранилось и поныне. Как рассказывают старожилы Билимбая, Дмитрий Иванович принял участие в посадке семенами сосен на горе Могилице. Сейчас на этой горе пышно разрослась сосновая роща, объявленная ботаническим памятником природы. Всякий, кто едет с вокзала Билимбая в старый поселок, не минует рощу, окруженную новостройками современных жилых домов. Не исключено, что среди вековых сосен есть и деревья, посаженные Д.И. Менделеевым.

Наутро Д.И. Менделеев отправил своих помощников на Ревдинский завод, а сам, простившись с приветливейшими хозяевами, отправился в сопровождении Б.Э. Бабеля в Шайтанку. Уезжать не хотелось: старый ученый хорошо здесь отдохнул, вдоволь подышал свежим сосновым воздухом. Необыкновенное гостеприимство дальновидных хозяев, контрастно отличавшееся от равнодушия уездного начальства в Екатеринбурге, оставили в душе приятный след и успокоенность в мыслях и настроении.

Шайтанский завод, куда следовал Д.И. Менделеев, имел две школы, земскую народную библиотеку, земскую аптеку. В поселке работал кружок любителей драматического искусства. Завод соединялся с Екатеринбургом телефоном – редкость для того времени.

Б.Э. Бабель принял гостя в своем доме. Обсудив с хозяином новшества заводской технологии, не известные на других заводах, Д.И. Менделеев отклонил предложение остаться на ночь и продолжил обратный путь в Екатеринбург. Он все еще надеялся увидеть П.П. Боклевского...

В третий раз за уральскую поездку Д.И. Менделеев оставил позади границу «Европа – Азия» и к вечеру был в уездном городе. Боклевский, увы! не принимал... Отбросив дальнейшие безуспешные попытки на встречу (кажется, кое-что стало проясняться...), Д.И. Менделеев принял решение наутро 14 июля покинуть Екатеринбург. Впереди его ждали южно-уральские заводы.

Мне не однажды приходилось посещать Билимбай. Судьба его старинного завода теснейшим образом была связана с нашим краем. Так, в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов в цехах завода конструкторским бюро В.Ф. Болховитинова и Исаева строились и испытывались первые российские реактивные двигатели для истребителей авиаконструктора А.С. Москалева. Партия его первых в мире реактивных истребителей в количестве 30 единиц готовилась на планерном заводе в Заводоуковске. А.С. Москалев не однажды бывал в Билимбае, и это примечательное событие меня весьма интересовало.

Последний раз мне довелось побывать в Билимбае в августе 1990 года. К моему удовлетворению на бывшем доме Н А. Тунева установили мемориальную доску о пребывании здесь Д.И. Менделеева (илл. 134). Ее закрепили на стене рядом с тем крылечком, у которого был сделан групповой снимок, упомянутый выше. Так что мое пожелание, высказанное работникам местного музея в 1985 году, было добросовестно реализовано. По материалам, мною высланным в музей, там появилась обстоятельная экспозиция о пребывании в Билимбае Д.И. Менделеева.

В отличие от зимнего посещения Билимбая в 1985 году, солнечная погода позволила мне подробно обследовать заводские корпуса.

Один из них (илл. 135) с водоспуском из плотины пруда поразил мое воображение. Да и как не удивиться, если крыша корпуса находится почти на уровне воды в пруде, а само здание установлено таким образом, что составляет единое целое с высочайшей плотиной, выполняя для нее своеобразную роль подпорки.

УРАЛЬСКОЕ «БОБЛОВО» Д.И. МЕНДЕЛЕЕВА

По долгу службы и в отпуске не раз приходилось бывать мне в милом моему сердцу Кыштыме – южноуральском городе на озерах с богатой, завидной и очень интересной историей. С городом связана судьба многих выдающихся людей России. Одно из самых ярких имен – имя великого русского ученого, моего земляка – уроженца Тобольска – Дмитрия Ивановича Менделеева. Приятно, что в Кыштыме его чтут, но, право же, память о нем, о его посещении старого уральского завода могла бы быть более впечатляющей. Особенную тревогу вызывает в Кыштыме «уральское Боблово» – ближняя дача. Свою тревогу о ее будущей судьбе я отразил в статье, которую еще в 1986 году отправил в Челябинск в областную газету «Челябинский рабочий» («Д.И. Менделеев в Кыштыме», 7 октября 1986). Текст этой статьи предлагается вниманию читателя.

Поездка Д.И. Менделеева по Уралу и Зауралью продолжалась уже месяц: 14 июля – в третий раз! – извозчик доставил его на вокзал Екатеринбурга и утренним поездом он вместе со своим помощником С.П. Вуколовым оставил навсегда Екатеринбург и выехал в Верхне-Уфалейский чугуноплавильный и железоделательный завод. К.Н. Егоров и В.В. Мамонтов отправились на осмотр Сысетского завода, неподалеку от Уфалея. Девяносто верст к югу от Екатеринбурга – расстояние небольшое, и поезд одолел его быстро. Благо: железная дорога Екатеринбург – Челябинск новая, выстроена совсем недавно, в 1896 году. Ввод дороги, несомненно, повлиял на уральский маршрут Д.И. Менделеева и позволил в короткое время ознакомиться с главнейшими заводами Южного Урала.

Вот и Верхний Уфалей, новое здание станции, остановка поезда, маневрирование отцепленным от состава экспедиционным вагоном, тупик одной из станционных линий – знакомые и привычные операции. Пока маневровый поезд выполнял свою работу, Д.И. Менделеев обменивался на перроне рукопожатием и путевыми впечатлениями с горным инженером Н.Н. Грамматчиковым. Ему была поручена встреча почетного гостя.

Подробный анализ работы цехов завода, расположенного рядом со станцией, был поручен С.П. Вуколову. Дмитрий Иванович в сопровождении Н.Н. Грамматчикова бегло осмотрел домны и склады, расспросил о местных лесах и рудах. Почувствовав заинтересованность гостя, Грамматчиков подарил ему кубический кристалл железного колчедана, найденный в одном из уфалейских рудников. Внимание Менделеева было обращено на высокое содержание в железняке хрома – до 38%. Обилие лесов на склонах гор (Д.И. Менделеев писал в своей книге: «Здесь горы, так сказать, виднее, т. е. неровности почвы резче, лесов еще много в горах...»), богатые недра, развитое заводское хозяйство – все это заставило Дмитрия Ивановича тут же на месте сделать некоторые экономические расчеты с благоприятными выводами и видами на будущее Верхнего Уфалея.

Время незаметно приближалось к позднему обеду, небольшой отдых в вагоне, ожидание очередного пассажирского состава – и снова Д.И. Менделеев и С.П. Вуколов в пути. Отъезд из Уфалея состоялся в ночь на 15 июля. Несколько часов езды в короткой июльской ночи, рассвет – и вот показались типичные уральские окрестности Кыштыма с горами Сугомак и Егоза. От станции до завода неблизко – 5 верст. Пролетка доставила гостей в поселок. Прохлада раннего солнечного утра, редкая прозрачность воздуха до самого горизонта, красота окрестных гор взбодрила Дмитрия Ивановича после душного вагона, где он ночью почувствовал легкое недомогание. С добрым настроением подъезжали путники к заводской площади с ажурным трехъярусным чугунным фонтаном в ее центре (илл. 136).

Почетных гостей у входа в завод рядом с великолепной чугунной изгородью, сохранившейся и доныне, ожидали совладельцы завода М.Г. и В.Г. Дружинины и управляющий П.М. Карпинский (илл. 137) – дальний родственник академика-геолога А.П. Карпинского, будущего президента АН СССР.

Д.И. Менделееву предстояло провести в Кыштыме лучшее время своей поездки. В уютном семейном кругу Павла Михайловича Карпинского в так называемом «Белом» доме Д.И. Менделеев в оживленных беседах из первых уст опытнейших горных инженеров узнал множество интересных сведений, подтвердивших уже сложившееся в поездке мнение о мерах, которыми можно «расшевелить» Урал и его горнозаводскую промышленность.

Во взаимно заинтересованных разговорах незаметно текло время. Дмитрий Иванович писал по этому поводу: «День был прекрасный, люди, с которыми беседовал, теплые, просвещеннейшие, полные опытности и оживленные». Надо полагать, разговоры шли не только об экономике края, но и о природе и его истории. Столь образованный человек, как П.М. Карпинский, вряд ли позабыл рассказать Д.И. Менделееву любопытный факт из истории Кыштыма, связанный с родиной ученого – Тобольском. Во время пугачевского восстания в Кыштыме для охраны завода находились тобольские казаки. Они перешли на сторону повстанцев 2 января 1774 года. Да что там – Кыштым! Сам Екатеринбург начинался с первых деревянных построек на реке Исети, сооруженных солдатскими руками из Тобольска.

С восхищением осматривал Дмитрий Иванович «барский» дом на берегу пруда – с колоннами, верандами, тенистым садом. Семья Карпинских занимала нижний этаж здания, сохранившегося до сих пор. Сейчас здесь располагается краеведческий музей. Стенды музея заполнены материалами о П.М. Карпинском, Д.И. Менделееве и о других выдающихся деятелях русской науки и культуры, посещавших Кыштым в разные годы. Много места уделено каслинскому чугунному литью, покорившему воображение Д.И. Менделеева. В своей книге Каслям, их художественному промыслу он уделил много внимания, поместил фотографии отдельных образцов, в том числе милое сердцу изображение Ермака в кольчуге (скульптор Н.П. Забелло). Приезд Д.И. Менделеева совпал с расцветом производства каслинского чугунного литья. Достаточно сказать, что в это время в Каслях для всемирной выставки в Париже готовился знаменитый Каслинский чугунный павильон, получивший на выставке, год спустя, всемирное признание.

Павильон до сих пор экспонируется в картинной галерее Екатеринбурга. Надо полагать, фрагменты павильона были показаны Менделееву при осмотре музея отливок в одном из цехов Кыштымского завода.

Несколько слов о заблуждении, которое время от времени поддерживается в ряде публикаций о Д.И. Менделееве. Подробное описание каслинских изделий и состояние заводских дел в самих Каслях, предпринятое Д.И. Менделеевым в своей книге, дало повод отдельным исследователям считать, что ученый бывал в Каслях, отдаленных от Кыштыма более чем на тридцать километров. Менделеев и его спутники в Каслях не были. Подробные сведения о заводе были получены от управляющего П.М. Карпинского, которому, кроме Кыштымского, были подчинены еще несколько заводов, в том числе в Каслях.

Краеведческий музей Кыштыма разместился в «Белом» доме на первом этаже в тех самых комнатах, которые когда-то посетил Д.И. Менделеев. Стенды музея отражают это событие, а у входа в «Белый» дом висит мемориальная мраморная доска с надписью, выведенной позолоченными буквами: «В этом доме в августе 1899 года жил великий ученый Менделеев Дмитрий Иванович». Жаль только, с учетом перевода дат на новый стиль авторы текста почему-то решили 28 июля нового стиля (15 июля – старого) отнести к августу месяцу...(?). Кстати, в Верхнем Уфалее на здании заводского Дворца культуры также висит мемориальная доска с надписью следующего содержания: «Дмитрий Иванович Менделеев – великий русский ученый, в июне 1899 года посетил металлургический завод с целью изучения Уфалейской «железной» промышленности». Здесь другая ошибка в датах – уже июнь, хотя разница во времени при посещении Д.И. Менделеевым Уфалея и Кыштыма – одни сутки!

На Южном Урале немало сделано для сохранения почтительной памяти о величайшем русском ученом. Например, краеведческий музей Челябинска имеет чугунную цепочку для часов, которой любовался Дмитрий Иванович при посещении Кыштыма; в отделе редких книг библиотеки Челябинского педагогического института хранятся книги Д.И. Менделеева (прижизненные издания); именем Менделеева названа улица в Златоусте; Южно-Уральское книжное издательство выпустило немало книг краеведческого содержания с упоминанием имени Дмитрия Ивановича (К. Шишов. Наследие отчего дома; И. Пешкова. Искусство каслинских мастеров и др.). Периодическая печать Челябинска и других городов области постоянно связывает те или иные события истории южно-уральского края с Д.И. Менделеевым. Город Челябинск может гордиться тем, что в нем многие годы жил и трудился дальний родственник великого ученого Г.А. Менделеев (1908–1983).

Длительная поездка по Уралу, продолжавшаяся до Кыштыма целый месяц, подорвала здоровье Дмитрия Ивановича, и Павел Михайлович Карпинский – заботливый хозяин – предложил провести отдых на загородной Ближней даче (до 1917 года – Мариинской), стоящей на берегу озера. Уральская природа, старинный парк, благоустроенные спуски к воде, уникальнейшая оранжерея, чудесный воздух соснового бора– – все это оставило неизгладимое впечатление в памяти Д.И. Менделеева, несмотря на то, что в Кыштыме и на Ближней даче он был всего одни сутки.

Кыштымская дача около заводского пруда или, как ее назвал Д.И. Менделеев в своей книге, «дача в трех верстах», была сооружена в середине XIX века на окраине соснового бора и названа в честь одной из царствующих особ Мариинской. При даче разбили парк и выстроили оранжерею. Садовником назначили Ефима Ходова, отличившегося в обустройстве роскошного парка при Харитоновском доме в Екатеринбурге. В оранжерее выращивали цветы, успехи садоводов стали известны далеко за пределами Кыштыма. После назначения управляющим заводами П.М. Карпинский перестроил дачу на свой лад и сделал ее образцовой (илл. 138).

Здесь-то под присмотром врача заводского госпиталя А.Н. Бухвостова и отдыхал Д.И. Менделеев.

Несмотря на серьезные разрушения и грабеж, которым подверглась дача в годы гражданской войны (особенно пострадало здание оранжереи), Ближняя дача была восстановлена (илл. 139). В разные годы здесь размещались Дом отдыха и больница – учреждения весьма бедные в финансовом отношении. К настоящему времени деревянное здание самой дачи, в которой отдыхал Д.И. Менделеев, пришло в ветхость. Запущенный сад, с трудом угадываемые липовые и лиственные аллеи, заросшие кустарником и молодыми березками, обвалившаяся лестница, взорванная в годы гражданской войны и с тех пор не восстановленная, грязная дорога перед дачей, заболоченный берег пруда – вот современный вид Ближней дачи: остатки былой роскоши.

Разрушена веранда, заросли дорожки, спускающиеся к воде, а в оранжерее осталась лишь центральная часть здания, в которой еще угадываются ее былые очертания с нарядной облицовкой кирпичных стен. В деревянном помещении дачи сохранились старинные наличники окон и дверей, деревянная винтовая лестница на второй этаж, где размещался Д.И. Менделеев (илл. 140).

Перечисленный комплекс памятных мест, связанных с пребыванием Д.И. Менделеева в Кыштыме, заслуживает и внимания, и охраны, а если говорить о Ближней даче, то скорейшего восстановления, пока еще что-то там сохранилось.

К сожалению, многое уже утрачено и, видимо, навсегда. Старейший краевед Кыштыма, бессменный руководитель музея механического завода И.П. Устинов в беседе со мной как-то вспомнил, что у него долгое время хранилась групповая фотография с присутствием на ней Д.И. Менделеева, сделанная во время посещения им Кыштыма. Сейчас фотография бесследно исчезла.

На страницах центральных газет не прекращаются дискуссии о незавидной судьбе подмосковной усадьбы Д.И. Менделеева в Боблово близ г. Клина. Бесплодные споры идут уже много лет, и в результате в Боблово восстанавливать уже нечего: все разрушилось, надо все воссоздавать и строить заново по старым фотографиям. Кыштымцы и челябинцы находятся в лучших условиях – восстанавливать еще есть что. Может быть, не стоит на сей раз брать пример с двух столиц – старой и новой – и с опережением заняться восстановлением «уральского Боблово»? Смогли же тракторозаводцы из Челябинска сделать образцовой в Кыштыме Дальнюю дачу!

В шестидесятые годы в «Белом» доме размещалась школа рабочей молодежи. В одном из классов первого этажа висела таблица периодических элементов Д.И. Менделеева. Ни учительница химии, ни ученики и не подозревали тогда, что изучают химию в помещении, в котором когда-то бывал сам создатель периодического закона... Вот к каким просчетам в воспитании молодежи можно прийти, если недооценивать историю Отечества!

Помнят Д.И. Менделеева вокзальные стены Кыштыма. На одном из железнодорожных станционных тупиков ждал своего хозяина вагон экспедиции. Много добрых слов сказал Д.И. Менделеев о музее Кыштымского завода с образцами каслинского литья (ныне – транспортный цех машзавода). Дмитрий Иванович с восхищением осматривал и другое литье – декоративную чугунную решетку у входа в завод, сохранившуюся и поныне (илл. 141). Не символично ли, что Ленинградский педагогический институт, который когда-то закончил Д.И. Менделеев, в годы Великой Отечественной войны на два года был эвакуирован в Кыштым и частично размещался в «Белом» доме?

Местные краеведы почти полностью восстановили на городском кладбище памятник на могиле статского советника П.М. Карпинского, о котором в народе до сих пор живут самые добрые воспоминания. Хорошим словом вспоминают и о М.Г. и В.Г. Дружининых – совладельцах завода. Д.И. Менделеев охотно воспользовался в книге многими фотографиями В.Г. Дружинина, оставившего солидную подборку фотографий Кыштыма и его окрестностей конца XIX века. Дружинин увлекался археологией, организовал раскопки древностей на берегу озера Иртяш. Все найденные предметы старины были переданы В.Г. Дружининым в государственный исторический музей. Другой из наследников М.Г. Дружинин после кончины П.М. Карпинского опубликовал в «Горном журнале» в 1908 году статью о нем. В доброжелательном и сочувственном тоне автор описал весь трудовой путь русского горного инженера на заводах Урала, в том числе в Кушве, Нижнеисетске, в Березовских золотых рудниках, в Сысерти, Нязепетровске и Богословске.

Несмотря на заботливый уход за высоким гостем со стороны П.М. Карпинского, к концу пребывания в Кыштыме после осмотра завода Д.И. Менделеев почувствовал недомогание, а поздним вечером, сразу же после отхода поезда в Челябинск, у него началось кровохарканье: не помог сосновый воздух на Ближней даче, столь настойчиво рекомендованный П.М. Карпинским, страдавшим туберкулезом легких (обоим, кстати, оставалось всего лишь 8 лет жизни; они скончались в 1907 году почти одновременно). С трудом 65-летний Менделеев переносил и сухую жаркую погоду: континентальный климат оказался не для старого петербуржца. Словом, по его собственному признанию, «сил продолжать заезды, возобновлять тревоги, с ними неизбежные», уже не осталось. Ночь прошла в мучительных раздумьях о дальнейших планах поездки по намеченным маршрутам на гору Магнитную, в Саткинский, Миасский, Бакальский, Катав-Ивановский и Златоустовский заводы.

АДМИРАЛ С.О. МАКАРОВ В ФИЛОКАРТИИ

Портретная галерея

В широких кругах российской общественности имя адмирала стало известно после блистательных побед на Черном море и тактических находок в войне с Турцией. Макаров руководил военно-морской базой в Кронштадте, занимался изучением воды и льдов Ледовитого океана, проектировал и строил свой знаменитый ледокол «Ермак» (илл. 142), первый обратил внимание на изобретение радио А.С. Поповым, особенно в части его практического использования на флоте. Все эти и другие, не менее примечательные события, например, создание теории непотопляемости корабля, выдвинули адмирала в ряды наиболее популярных людей России.

Портреты известных деятелей техники, науки и культуры во все времена пользовались спросом. Вот почему художественные почтовые открытки с портретом С.О. Макарова охотно издавались различными фирмами. Самая первая открытка была издана в феврале 1901 года в Санкт-Петербурге в типографии А.К. Вейермана (илл. 143). Выпуск серии, как можно предполагать, принес издателю немалый доход. Во всяком случае, в подражание удачному начинанию, к выпуску портретов вице-адмирала приступили и другие предприниматели. Чтобы избежать выплаты гонораров, они нередко издавали открытки анонимно, без указания своих реквизитов (илл. 144 и 145).

Трагическая гибель адмирала в бухте Порт-Артура породила серию траурных портретов в черном обрамлении (илл. 146) или с размещением около имени Макарова креста – символа смерти (илл. 147 и 148). Трогательно звучит подпись под другим портретом: «Степану Осиповичу Макарову от скорбящей Родины» (илл. 150). Слева показан тонущий эскадренный броненосец «Петропавловск», справа – скорбящая Родина-мать. Уже после кончины С.О. Макарова издательство «В пользу общины Св. Евгении» отпечатало серию открыток, которые считаются лучшими в портретной галерее адмирала. Одна из них была размещена в первой книге «Окрика ...» на странице 36, но я счел уместным повторить ее вновь (илл. 149).

В советское время также выпускались открытки, посвященные С.О. Макарову. Среди них в первую очередь следует упомянуть портрет адмирала, копирующий одну из показанных открыток. Открытку в патриотических целях отпечатали в годы войны с Германией. В 1950 – 70 годах получили распространение цветные открытки, посвященные дружбе и сотрудничеству С.О. Макарова и художника В.В. Верещагина, погибшего, как известно, вместе с адмиралом. Это работы художников А.В. Завьялова (илл.151,1954) и Е.И. Столицы (1976). Наконец, в 1999 году к столетию постройки ледокола «Ермак» появилась красочная открытка художника А. Шмидштейна с оригинальной маркой, на которой кроме портрета Макарова показаны навигационные приборы и военный корвет-парусник «Витязь». На нем в научных целях в 1886–1889 годах адмирал совершил кругосветное путешествие. Интересно, что изображение «Витязя» размещено на фронтоне Океанологического музея в Монако, как одного из десяти наиболее выдающихся кораблей-исследователей Мирового океана. В левой половине открытки красуется ледокол «Ермак» во льдах и памятник адмиралу на Якорной площади Кронштадта (илл. 152).

Гибель и слава Макарова

Военные действия на Дальнем Востоке в японскую кампанию 1904 года породили серию художественных открыток, посвященных этим событиям, чаще всего – печальным. Их сюжеты содержали карты войны (илл. 153), изображения кораблей Тихоокеанской эскадры, включая ее флагмана эскадренного броненосца «Петропавловск» (илл. 154, издательство «Richard», Петербург, 1904). Стали популярны виды города Порт-Артура и его внутреннего (илл. 155) и внешнего рейдов.

Командированный в Порт-Артур для организации его обороны адмирал С.О. Макаров вскоре погиб на внешнем рейде, подорвавшись на случайной мине вместе с экипажем броненосца «Петропавловск». Теория непотопляемости корабля, увы, на практике оказалась бессильна для ее создателя. Скорбному событию посвящались многочисленные почтовые открытки, изданные в 1904–1906 годах как в России, так и за рубежом. На иллюстрации 156 показана первая из них с портретом адмирала и общим видом «Петропавловска». Она издана в Санкт-Петербурге С.М. Прокудиным-Горским и снабжена подробнейшими сведениями о погибшем корабле. Поражает оперативность издателя: морская трагедия произошла 31 марта, а открытка выпущена через неделю – 7 апреля. Не отстали от издателя безымянные поэт и художник:

Спи, северный витязь, спи, честный боец,

Безвременной взятый кончиной!

Не лавры победы – терновый венец

Ты принял с бесстрашной дружиной.

Твой гроб – броненосец, могила твоя –

Холодная глубь океана,

И верных матросов родная семья –

Твоя вековая охрана.

После военно-морских неудач в Корейском заливе и на рейдах Порт-Артура через год последовал разгром русской Тихоокеанской эскадры под Цусимой. Адмиралу С.О. Макарову уже не довелось командовать флотом. Думается, что если бы на месте командующего эскадрой и бездарного адмирала Рождественского находился Макаров, исход сражения у Цусимы был бы иным. Увы, история не терпит сослагательного наклонения. Откровенная ирония, если не сказать больше, звучит на лицевой стороне одной из открыток тех лет по адресу морских военных начальников, причастных к поражению русского флота. Стоит привести эти язвительные стихотворные строки.

Узнали мы не без кручины

В пылу финансовых забот,

Что неприятельские мины

Ко дну пустили русский флот.

Что на успех нам шансы малы,

Что к довершению беды

Сухими вышли из воды

Лишь только наши адмиралы.

В 1907 году японцы подняли со дна моря «Петропавловск» с телами Макарова и Верещагина. Японское правительство выстроило в Порт-Артуре православную часовню с высоким крылечком. У входа в нее читается надпись: «Героическим защитникам Порт-Артура от японского правительства. 1907». Восхищенные героизмом своих врагов, японцы передали в часовню серебряный венок, шинель С.О. Макарова и каску художника Верещагина. С почетом были захоронены тела погибших матросов и офицеров. Я не припомню в истории войн Российского государства, чтобы мы, русские, проявляли такое уважительное отношение к своим бывшим врагам, пусть и побежденным.

С трагедией в Корейском заливе связана и гибель крейсера «Варяг». В поисках пояснительных материалов к своей коллекции открыток мне довелось ознакомиться с русским журналом «Иллюстрированное всемирное обозрение», широко известным в начале XX столетия. В одном из номеров с изумлением читаю об истории возникновения знаменитой песни о подвиге экипажа крейсера «Варяг». Оказалось, что впервые слова будущей песни, как реакция на нерядовое событие, были написаны немецким поэтом Рудольфом Грейнцем. Стихи публиковались в Берлине на немецком языке в журнале «Югенд». Позже их текст перевела на русский язык поэтесса Е.М. Студенская. С появлением музыки стихи стали песней, которую знает и чтит не одно поколение россиян.

Гибель адмирала настолько потрясла мировую общественность, что отклики на это печальное событие появились и за рубежом. Так, в Нью-Йорке в 1906 году с картины американского художника I.Cenni была отпечатана цветная художественная открытка, отображающая момент рокового взрыва «Петропавловска» и смертельное ранение С.О. Макарова на капитанском мостике (цвет. илл. 157). Подпись к картине («Смерть адмирала Макарова») продублирована на семи языках, включая русский и японский. Открытка пришла в Россию по почте из Нью-Йорка в Москву в феврале 1906 года, а в моей коллекции она хранится с начала 1980х годов после приобретения ее в Москве у одного из видных столичных коллекционеров. После гибели флотоводца его имя было присвоено новому крейсеру «Адмирал Макаров» (илл. 158). Открытка отпечатана в 1908 году в издательстве «Ришаръ» по картине художника А. Ганзена. В составе русской эскадры крейсер участвовал в декабре 1908 года в операции по спасению жителей итальянского города Мессина, пострадавших от разрушительного землетрясения. Храню в своей коллекции открытку, отправленную в начале первой мировой войны на крейсер по почте, на обратной стороне которой стоит почтовый штамп 4-ой роты крейсера «Адмирал Макаров». Открытка побывала на борту корабля, благодаря чему ее ценность возросла многократно. Она издана в Ревеле фотографией В. Иванова. Лицевая сторона заполнена изображением крейсера в ревельском порту.

24 июля 1913 года в Кронштадте состоялось открытие памятника С.О. Макарову. Автором высокохудожественной работы, известной под названием «Помни войну», стал скульптор Л.В. Шервуд (бронза, гранит). Адмирал изображен на мостике корабля, иод его ногами плещутся морские волны (илл. 159). Пятиметровый пьедестал весом в 170 тонн изготовлен из гранитной скалы-монолита. На ее поверхность нанесены барельефы минных катеров русско-турецкой войны, ледокола «Ермак» и броненосца «Петропавловск». Установлены доски с текстами: «Адмиралу Степану Осиповичу Макарову» и «Помни войну» – знаменитое изречение адмирала. Кроме того, имеется следующая надпись: «В 1911 году камень этот, по высочайшему повелению, поднят из воды на рейде Штандарт и передан для сего памятника». Открытка посвящена открытию памятника и считается весьма редкой. Ее издатель – фотография А.Я. Ценгера в Петербурге. Существует много вариантов открыток с изображением памятника у различных издателей, в том числе и в других городах России и за рубежом, например, в Варшаве. Все их не покажешь, но две из них я решился поместить в книге (цвет. илл. 160 и илл. 161). Одна из них в вертикальном исполнении издана в 1916 году фирмой К.П.Л. (издательство К.П. Леонтьева, Петербург). Другая, горизонтальная открытка, появилась в Швеции спустя год, благодаря хлопотам фирмы EGSiS (Edition Ernst G.Svanstrom Stockholm) На ней хорошо видно внешнее оформление памятника: четыре якоря по углам, стянутые корабельной цепью.

В 1915 году в Англии Россия приобрела ледокол «Князь Пожарский», позже переименованный в «Макаров». Это имя по наследству перешло к ледоколам более поздних поколений.

Филателия об адмирале

Нельзя обойти памятные издания филателистического содержания, весьма близкие к филокартии по назначению. За много лет в списках отечественных почтовых знаков накопился богатый материал об адмирале. Самое первое издание почтовых марок, имеющих косвенное отношение к имени Макарова, относится к 1938 году. Тогда в память о спасении с дрейфующей льдины экспедиции Папанина почтовое ведомство выпустило серию из трех марок. На одну из них на фоне капитанского мостика, дымовой трубы и мачты ледокола «Ермак» поместили портреты участников дрейфа И.Д. Папанина, Э.Т. Кренкеля, П.П. Ширшова и Е.К. Федорова. В ознаменование 100-летия со дня рождения адмирала в 1948 году вышла двухмарочная серия с портретом С.О. Макарова в овальной рамке (цвет. илл. 162). Спустя год его портрет поместили на марке, сюжет которой содержит демонстрацию А.С. Поповым своего первого радиоприемника (художник И. Сорокин). Через 40 лет вновь на такой же сюжет отпечатали очень красочную почтовую миниатюру по картине художника Н.А. Сысоева (Попов, Макаров, демонстрация приемника). Но, пожалуй, наилучшей маркой за все годы филателии с портретом адмирала стала марка 1989 года в серии «Адмиралы России». Портрет С.О. Макарова с памятным спецгашением появился и на почтовом конверте 1973 года (илл. 163).

Надо сказать, тема ледокола «Ермак» стала очень популярной в филателии. Его изображение можно встретить на марках нашей страны (1976) и Северной Кореи. В 1959 году в честь столетия со дня рождения изобретателя радио А.С. Попова отпечатали марку, на которой показали сюжет 1900 года из эпопеи спасения ледоколом «Ермак» рыбаков со льда Финского залива. Это был первый в истории случай, когда «беспроволочный» телеграф-радио сделал свои первые практические шаги по спасению людей.

На отечественных изданиях почтовых конвертов ледокол появился впервые в декабре 1955 года (илл. 164). С тех пор на конвертах, на специальных штампах он возникал не однажды. В последний раз – совсем недавно, в 1999 году, по случаю 100-летия со дня спуска его на воду. В моей коллекции хранятся также памятные штампы, их еще называют – каше, с собственноручными подписями капитанов дизельных ледоколов нового поколения «Ермак» и «Адмирал Макаров» (илл. 165). Несколько раз издавались конверты, посвященные памятнику Макарову в Кронштадте и Николаеве (1962, 1967, 1972, 1973, 1989), а также 70-летию Николаевского кораблестроительного института имени С.О. Макарова (1990).

БАХМЕТЬЕВ И ЕГО ТОБОЛЬСКИЙ КОЛЛЕГА СКАЛОЗУБОВ

В середине 1980-х годов я, не будучи в достаточной мере информированным об имеющихся публикациях, самонадеянно вознамерился собрать материал о губернском агрономе из Тобольска Н.Л. Скалозубове. Чем больше вникал в содержание собранных документов и напечатанных статей, тем больше убеждался, что предпринятая мною попытка оказалась, мягко говоря, запоздалой. Все, что можно было узнать и рассказать об этом замечательном человеке, уже прозвучало на страницах местной печати и в работах других авторов. Достаточно назвать монографическую работу И.Л. Шелухина «Николай Ильич Скалозубов» (Новосибирск, 1961). Казалось бы, имела место рядовая неудача, нередко встречающаяся в краеведческих поисках. Надо махнуть рукой на впустую потраченное время, успокоиться и, чтобы не потерять чувство ритма, с новыми силами и намерениями взяться за очередную и новую тему. Все это так, все правильно, но подспудно что-то удерживало меня возле папки «Скалозубов», не позволяя отправить ее, бесполезную, на дальнюю полку. Но что? Очередной (сколько их было!) и лихорадочный просмотр записей, выписок, ксерокопий, вырезок из газет... Позвольте, позвольте! Откуда здесь, в эпистолярном наследии Скалозубова, взялась фамилия Порфирия Ивановича Бахметьева? Я наслышан об одном из них. Это академик Болгарской академии наук, профессор Софийского университета, заведующий кафедрой экспериментальной физики П.И. Бахметьев (1860–1913, илл. 166). Большую часть своей короткой жизни, 32 года из 53-х, он провел вне родины – России. Передо мной несколько его писем, адресованных Н.Л. Скалозубову из Софии в Тобольск в августе – октябре 1904 года, ответы нашего агронома, и даже статья Бахметьева «Биометрические исследования из области ботаники» в 18-м выпуске «Ежегодника Тобольского губернского музея» за 1910 год, часть вторая.

Ну что ж, переписка Скалозубова с одним из зарубежных корреспондентов делает честь не только знатоку сибирского сельского хозяйства, но и всему зауральскому краю, успехи которого стали известны в Болгарии – далеком и теплом краю, укрепляет авторитет Скалозубова-агронома в глазах почитателей его таланта. Дело-то с зарубежной перепиской и публикацией для тех времен, в отличие от советских десятилетий, в общем, явление вполне заурядное, если бы... Вот тут-то до меня и дошло, наконец, что же на протяжении многих месяцев не давало мне покоя, когда почти бесцельно, но с необъяснимым чувством ожидания вероятной удачи, перебирал с надеждой листки в папке.

Многие годы, еще с далеких студенческих времен, я, старый радиолюбитель, выписывал журнал «Радио». По неизменной привычке читал его ив 1981 году. В одном из номеров запомнилась статья, в которой рассказывалось о проекте устройства для передачи электросигналом движущегося изображения, предложенного еще в далеком 1880 году и названного изобретателем «телефотографом». Автором нашумевшей новинки, первенце телевизионной техники конца XIX века, был ... П.И. Бахметьев. Воистину, мир тесен! Несколько позже, в середине восьмидесятых, мне довелось рецензировать рукопись будущей книги «Очерки истории телевидения» известного историка радио и телевидения из Санкт-Петербурга, тогда еще Ленинграда, В. А. Урвалова – моего многолетнего корреспондента. Книга вышла в Москве в академическом издании в 1990 году. В рукописи, как и в упомянутом журнале, вновь встретилось имя Бахметьева и давалась оценка его изобретению. Словом, имя накрепко запомнилось. И вот новая и совершенно неожиданная встреча! Кем же был П.И. Бахметьев, каковы его заслуги на первоначальном этапе истории телевидения? Каким образом, наконец, он стал корреспондентом нашего земляка?

Судьба этого очень даровитого человека отличается необыкновенной драматичностью. Он родился 25 февраля 1860 года в селе Лопуховка Вольского уезда Саратовской губернии в семье дворового человека местного помещика. Его отец, крепостной Иван Егорович, однажды спас от гибели тонущего в реке барина и в благодарность за мужественный поступок получил вольную. Предприимчивый Бахметьев-старший вскоре становится хозяином винокуренного завода, купцом второй гильдии и отцом семи сыновей. Старший из них, Порфирий, учился в Вольском реальном училище и, к удивлению родителей и учителей, с малых лет проявил немалый, не по возрасту, интерес к технике и ее новинкам. Так, будучи школьником, Порфирий соорудил несколько телефонных аппаратов, как вспоминали современники – впервые в России, и соединил ими по проводам квартиры своих родственников. Для нашего времени такая инициатива молодого физика не показалась бы необычной. Но если вспомнить, что первые телефоны в Москве и Петербурге появились на несколько лет позже опытов Бахметьев а младшего, то это событие начинает восприниматься совсем иначе. В автобиографических заметках, опубликованных П.И. Бахметьевым в 1913 году в газете «Вольская жизнь», ученый вспоминал: «...в пятом классе реального училища устроил электрическую машину и повторил конструкцию телефона Белла-Эдисона. Это была, по существу, первая модель телефона в России».

Вольское реальное училище, как и все учебные заведения подобного типа в России, имело явно направленный политехнический уклон обучения. Вспомните Тюменское реальное Александровское училище, возглавляемое в те же годы И.Я. Словцовым, с его уникальными учебными классами и новейшим оборудованием, вызывавшими восхищение всех просвещенных посетителей училища. Надо полагать, не менее талантливые и увлеченные, чем в Тюмени, преподаватели из Вольска нашли удачные пути воздействия на восприимчивый ум юноши и привили ему на всю жизнь любовь к технике и научным исследованиям. Необычайно важно, что способности сына в первую очередь оценил его отец. В Вольске он приобрел для еще несовершеннолетнего отпрыска двухэтажный особняк (!). Первый этаж здания был отдан химической лаборатории, а второй – физической. Финансовое положение семьи улучшилось настолько, что отец решился отправить сына на обучение в Швейцарию на естественное отделение философского факультета Цюрихского университета. Осенью 1880 года П. Бахметьев стал студентом одного из самых престижных учебных заведений Европы.

Наработка и задел материалов по итогам опытов в «домашнем НИИ» в Вольске позволили Бахметьев у первокурснику принять участие в работе студенческого научного кружка (оказывается, насколько может быть полезным для начинающих студентов участие в кружках!) и выступить на собрании общества «Славия» с первым научным докладом. Темой изложения 20-летнего молодого человека стало описание изобретения – устройства для передачи на расстояние по проводам движущегося изображения, того самого «телефотографа». Совершенно очевидно, что идея доклада сложилась в голове начинающего ученого еще в Вольске. Там же П. Бахметьев провел и первые прикидочные эксперименты, содержание которых стало настолько непривычным, что вскоре статья с описанием «телефотографа» появилась в российском журнале «Электричество».

Попытки передачи изображения по проводам предпринимались и до Бахметьева, но все они позволяли отправить абоненту только неподвижные, статические изображения. Для движущихся картинок не были изобретены способы модуляции сигнала, отсутствовали малоинерционные источники света. П.И. Бахметьев стал первым, кому эту проблему удалось решить в принципе. Разумеется, с точки зрения современных инженеров конструктивные особенности «телефотографа» выглядели более чем примитивно. Впрочем, такова судьба всего, что имеет честь называться первым. Для 80-х годов XIX столетия изобретение Бахметьева стало действительно революционным.

В чем его суть? П.И. Бахметьев впервые в мире использовал для источника света, формирующего изображение, малоинерционное пламя миниатюрной газовой горелки. С возможностями техники конца XIX столетия такое решение было не только единственным, но и вполне реализуемым на практике. Достаточно просто решалась и проблема управления во времени яркостью свечения пламени, другими словами – модуляции сигнала. После выбора принципиальных сторон устройства все остальное зависело только от инженерного искусства исполнителя. В передающем узле использовалась обычная фотокамера с объективом, а вместо матового стекла устанавливалось специальное устройство для сканирования и дискретной развертки передаваемой картинки на отдельные элементы. Оно представляло собой проволочную спираль, вращение которой поступательно перемещало каретку с одним или несколькими селеновыми фотоэлементами (илл. 167). Величина электрического сигнала, снимаемого с селена, определялась освещенностью тех или иных точек проектируемого объективом изображения.

Передатчик связывался с приемником по проводам. Основой приемного устройства стали электромагнит (илл. 168) и жестко закрепленная рядом с ним мембрана со штифтом. Как тут не вспомнить домашний телефон юного Порфирия? Там тоже была мембрана. В зависимости от величины сигнала штифт, подпружиненный колеблющейся мембраной, втягивался магнитом и открывал в той или иной мере щель, через которую в камеру горелки поступал светильный газ. Яркость пламени, в современной технологии – модуляция, управлялась количеством поступающего газа точно так же, как это происходит в карбюраторе автомашины с подачей бензина. Свет отражался вогнутым зеркалом на экран через обычный объектив и механическую развертку, подобную той, что работала на передающем узле. Разница состояла только в том, что на каретке вместо селенового узла размещались простые отверстия. Синхронизация передачи и приема достигалась одинаковой скоростью перемещения кареток: пять полных циклов спирали за секунду. Как видим, Бахметьевым были предложены и решены все принципиальные вопросы телевидения, реализуемые и в наше время.

К сожалению, со смертью родителей прекратилось поступление денег за обучение (50 рублей золотом ежемесячно!). Пришлось искать заработок на стороне, о продолжении опытов над «телефотографом» и работы по его практической реализации не могло быть и речи. К тому же, по случайному стечению обстоятельств, Бахметьев оказался под надзором российской полиции. Когда закончился срок действия выездной визы, студент Бахметьев, во избежание перерыва в обучении, решил заочно возобновить разрешение на пребывание за рубежом. Он переслал свой паспорт в Россию через своего коллегу по университету. Этот студент, тесно связанный с кругом революционеров, по чужому паспорту нелегально переправил в Россию одного из эмигрантов. События стали известны полиции, и хозяин паспорта – Бахметьев оказался под подозрением. Как следствие, список государственных преступников пополнился его фамилией. Судьба-злодейка сделала П.И. Бахметьева невозвращенцем. После окончания учебного заведения (1885) молодой ученый работает в Швейцарии. В 1890 году принимает предложение Софийского университета в лице Миловида Нинкова – одного из болгарских ученых, занятых, как и Бахметьев, проблемами передачи изображения на расстояние по проводам. Нинков уступил Бахметьеву свою кафедру экспериментальной физики. Бахметьев становится профессором биофизики. Россия в очередной раз лишилась одного из ее талантливых умов и сынов.

Специфика университетской кафедры не позволила П.И. Бахметьеву продолжить свои исследования по телевидению. Но, как говорится, если человек талантлив, то он способен добиться выдающихся успехов в любом направлении деятельности. Бахметьев увлеченно работает над проблемами магнетизма, геофизики, термоэлектричества, переохлаждения животных и мн. др. Он исследовал магнитострикцию. Этот термин, ныне общепринятый, в научный обиход был впервые введен Бахметьевым. На летучих мышах он добивается состояния экспериментального анабиоза у млекопитающих. «Анабиоз – это сумерки жизни и мировая загадка», – говорил ученый. В исследованиях профессор широко использует свои блестящие математические способности, в том числе – методы планирования эксперимента и статистической обработки данных. Интересны мысли Бахметьева о роли случайностей в науке, весьма мне созвучные. Он писал: «Сколько великих открытий было сделано благодаря случайностям! Изучение случайностей ведь тоже входит в область науки, ими занимается теория вероятностей. Как мне кажется, для того, чтобы случай всегда работал на науку, необходимы напряженное внимание исследователя, его способность обращать внимание на такие пустяки, которые другой и не подметил бы».

Только в 1913 году П.И. Бахметьеву было разрешено вернуться в Россию. До своей неожиданной кончины в октябре того же года он успевает заняться профессорской деятельностью в Москве на Миусской площади в одном из самых демократических университетов России, носившем имя мецената А.Л. Шанявского. Создает там лабораторию, с энтузиазмом работает в Русском холодильном комитете. По итогам опубликованных работ П.И. Бахметьев награждался международными золотыми медалями имени Э. Томпсона Бостонским университетом в США и Российской академией наук. Он – доктор наук, диссертацию защищал в Цюрихском университете. Имя ученого можно встретить в БСЭ, третий том, и в Российском энциклопедическом словаре (книга первая, изд. БСЭ, М., 2001). В Саратове в 1979 году в Приволжском издательстве вышла книга А.Г. Чулкова и В.И. Азанова «Завещание Бахметьева» – наиболее полное жизнеописание ученого в России.

Пришло время более подробно рассказать о переписке П.И. Бахметьева и Н.Л. Скалозубова. Инициатива по обмену информацией через почту принадлежит нашему земляку. К началу XX столетия Бахметьев опубликовал в российских научных журналах множество статей. Немало их было и в зарубежных изданиях, особенно в Германии, где ученый напечатал свою обобщающую монографию по вопросам энтомологических исследований. Надо полагать, Скалозубов внимательно следил за отечественной периодикой и обратил внимание на популярную статью Бахметьева, опубликованную в 1903 году в журнале «Естествознание и география» под названием «Математический микроскоп». Увлекательно изложенный материал с пропагандой необходимости применения статистических методов в биометрических исследованиях живых организмов задел Скалозубова за живое. Он подготовил письмо в Софию, в котором рассказал о своих поисках и честно признался в собственной неподготовленности в области математики. В ответах Бахметьева, наряду с вежливыми обращениями в конце писем типа «истинного почтения» и «преданности» по адресу сибирского корреспондента, часто слышатся поучительные и наставительные интонации с указанием конкретных ошибок и просчетов Скалозубова. Впрочем, профессор не только наставляет своего тобольского корреспондента, но и старается поднять его рабочее настроение, информирует о своих собственных научных достижениях. Вот небольшой фрагмент текста одного из его посланий. «Итак, Николай Лукич, не отчаивайтесь. Исследуйте в этом направлении число цветочков в колосе у 1000 колосьев одного сорта, другого и проч., и я уверен, что вы получите интересные результаты, которые обогатят науку. Статью о пчелах я сдал в печать (Саратовское общество естествознания). Периодическая система бабочек, наподобие Менделеевской системы химических элементов, также печатается. К Пасхе выйдет в свет второй том моего сочинения «Влияние внешних факторов на насекомых»по-немецки».

Переписка оказалась взаимополезной как для софийского, так и сибирского корреспондентов. Скалозубов получил от профессора поучительный европейский урок высоконаучной обработки экспериментальных данных, а Бахметьев использовал тобольские материалы для своих работ и публикаций. Во всех из них содержались благодарственные ссылки на Скалозубова и на первичность и принадлежность последнему опытных данных. Итогом обдумывания исходных данных стала упомянутая выше статья П.И. Бахметьева в «Ежегоднике...», опубликованная не без инициативы Н.Л. Скалозубова. По сути дела, это была совместная с ним статья. В ней присутствуют постоянные ссылки на тобольского губернского агронома, в сносках помещены пространные, подчеркнуто уважительные примечания Скалозубова.

В статье, как результат умелого применения статистических методов исследований, приводятся любопытные сведения, поразившие даже меня – человека весьма далекого от проблем биологии. Статистика многочисленных (несколько сотен и тысяч!) рутинных измерений линейных размеров зерен пшеницы и ржи позволила Бахметьеву найти графическую зависимость частоты встречи, Бахметьев называл ее фреквенцией, тех или иных размеров зерен от их количества (илл. 169). На различных графиках четко выделялись максимумы кривой линии – от одного до нескольких. Единственный максимум свидетельствовал о чистоте сорта, не отягощенного свойствами других.

При нескольких максимумах делался вывод о том, что партия выращенного зерна представляла собой помесь сортов, количество которых соответствовало числу максимумов. Появлялся объективный метод определения чистоты вновь выведенного сорта зерна. Распространяя свой метод на человека, Бахметьев, используя статистику роста индивидуумов, старался определить чистоту расы. Численный анализ показал, что к началу XX столетия на земном шаре чистых, не смешанных рас, уже не существовало. Эти выводы публиковались на немецком языке и, несомненно, были известны в Германии. Приходится сожалеть, что с ними в свое время не ознакомили А.Гитлера. Возможно, его бессмысленная борьба за чистоту арийской расы была бы менее настойчивой и жестокой ... Статья П.И. Бахметьева интересна также тем, что она содержит многочисленные указания на собственные публикации в периодике России.

Н.Л. Скалозубов, по-видимому, был знаком с младшими братьями П.И. Бахметьева. Они проживали в Екатеринбурге и в некоторых сибирских городах, в частности, в Кургане. Их совместное со Скалозубовым участие в сельскохозяйственных и промышленных выставках Урала и Сибири могло способствовать достаточно близкому знакомству. Через братьев нетрудно было получить софийский адрес Бахметьева и рекомендацию к нему.

В переписке двух коллег, естественно, нет каких-либо упоминаний о былом интересе Бахметьева к проблемам телевидения. Вне зависимости от этого, причастность ученого с мировым именем к нерешенным задачам сельского хозяйства Тобольской губернии представляет несомненный исторический интерес.

БРАТЬЯ КРАСИНЫ

Во второй книге «Окрика...» мне уже приходилось рассказывать о нашем выдающемся земляке Л.Б. Красине (1870–1926) – российском инженере, электротехнике, а затем – дипломате, талант которого в свое время (1908–1918) был востребован всемирно известным концерном «Сименс и Гальске» в Берлине (позже «Сименс и Шуккерт»). Здесь в должности главного инженера он много лет возглавлял техническую службу концерна. Память о Л.Б. Красине отображена в Тюмени мемориальной доской на здании сельхозакадемии. Интерес к судьбе семьи Красиных никогда не угасал, и обычно возрастал, когда появлялись находки новых документов, освещающие дополнительные сведения о Красиных, особенно о сыновьях Леониде, Германе и Александре (илл. 170).

В 1989 – 91 годах интенсивным поиском адресов проживания в Тюмени семьи Красиных занималась заведующая сектором Тюменского областного краеведческого музея А.Л. Соловьева. Ей удалось ознакомиться со многими документами в архивах Тюмени, Тобольска, Кургана и Харькова, а также в Центральном партархиве института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в Москве. Были прочитаны материалы некоторых частных архивов у родственников Л.Б. Красина, их переписка за 1882–1909 годы. В результате копилка сведений о Красиных значительно пополнилась материалами об их сибирском периоде жизни.

За все годы пребывания в Тюмени Красины проживали в четырех разных местах города. Кроме утраченного дома на Подаруевской глава семьи Борис Иванович (илл. 171) квартировал в одноэтажном частном доме (Самарская, 3). Позже родители Л.Б. Красина были вынуждены покинуть Тюмень и уехать на два года в Ишим, а затем в Ялуторовск. Их сыновья Леонид и Герман, оставшиеся в городе для продолжения образования в реальном училище, проживали в 1881–1882 годах на квартире во флигеле соседнего двухэтажного деревянного дома (Самарская, 5, илл. 172). Из переписки родителей и детей известно, что Красины в более поздние годы, около 1886 года, располагали собственным домом с усадьбой в районе Затюменки. Уже при покупке дом считался малопригодным для жилья из-за ветхости. Он, как и дом по улице Самарской, 3, не сохранился. Остался, таким образом, лишь дом по Самарской, 5. Несмотря на солидный возраст, его, перекосившегося, можно увидеть и теперь.

Интересны сведения о взаимоотношениях детей Б.И. Красина-старшего с директором реального училища И.Я. Словцовым. Разница в возрасте и общественном положении не стали помехой в дружбе юного реалиста Леонида Красина и ученого с мировым именем И.Я. Словцова. Так, директор училища поощрял пристрастие своего ученика к коллекционированию уральских минералов, способствовал проведению химических экспериментов в учебной лаборатории, по воскресным дням учил у себя на квартире правилам систематизации на примерах собственных собраний древностей. В одном из писем братья Красины с гордостью писали родителям, что у них в коллекции, содержащей более 200 экспонатов, есть минералы, которые отсутствуют даже у Ивана Яковлевича. Словцов внимательно следил за образом жизни братьев, посещал их квартиру и немало способствовал тому, чтобы они, первые по успеваемости в училище, не нуждались материально (илл. 173). После окончания училища Леонид Красин вел из Петербурга переписку с И.Я. Словцовым. В своих письмах Иван Яковлевич, считавший себя «почитателем» таланта своего ученика, сообщал о высылке денег, просил в случае необходимости обращаться к нему за материальной помощью и в дальнейшем. Будучи на каникулах, Л. Красин неоднократно посещал И.Я. Словцова у него на квартире в здании реального училища.

Имея солидную и надежную подготовку, Л.Б. Красин успешно выдержал конкурс в Технологический институт (8 претендентов на одно место!, илл. 174). В своих письмах родителям он постоянно упоминает реальное училище и его преподавателей, отмечая, что «училище было по существу небольшим, но прекраснаоборудованным политехникумом с обширным естественно-историческим музеем, физической и химической лабораториями, опытными техническими заводами – сухой перегонки, мыловарения, механической мастерской». Сравнивая реальное училище и Технологический институт, Л.Б. Красин не раз вспоминал более просторные, светлые и богаче оборудованные классы в захолустном сибирском городке и запущенные, неприветливые конюшни-лаборатории тогдашней «Техноложки».

Борис Иванович Красин – глава большой семьи, имел трудную и тревожную судьбу. Его либеральные взгляды не раз служили для властей поводом для отстранения от службы или ссылки в отдаленные места. Так, он лишился должности исправника Тюменской тюрьмы за сочувственное отношение к политическим заключенным, а также за то, что в 1885 году разрешил американскому журналисту Д. Кеннану подробное знакомство с камерным пребыванием в тюрьме каторжников. Эти сведения Кеннан опубликовал в своей книге, и условия содержания подследственных в сибирских тюрьмах стали известны всему цивилизованному миру. Как итог: суд, омская тюрьма – и Красин на долгие девять лет оказался в ссылке в далеком Иркутске. Из Восточной Сибири Б.И. Красин в 1897 году переселился с семьей в Москву. Братья Красины не раз навещали там родителей (илл. 175). Скончался Б.И. Красин в Москве в 1901 году.

В Тобольском историко-архитектурном музее-заповеднике хранятся фрагменты личного дела младшего брата Л.Б. Красина, Германа (2 октября 1871, село Мостовское, Ялуторовский уезд Тобольской губернии–14 августа 1947, Москва). Как и Леонид

Борисович, Герман окончил в Тюмени реальное училище (1880–1888), а затем, не без влияния старшего брата, стал студентом Санкт-Петербургского технологического института. Со званием инженера-технолога он получил диплом о высшем образовании в 1895 году.

Производственная деятельность Г.Б. Красина началась на постройке Московско-Архангельской железной дороги и в Управлении северных железных дорог, служб путей и зданий. В 1906–1907 годах в должности и.о. управляющего он возглавляет Богословскую железную дорогу на Урале. В предвоенные годы (1908–1914) работает в Петербурге и Москве как совладелец «Технической конторы инженерных работ и изобретений». Как и его старший брат, Г.Б. Красин занимался революционной деятельностью, состоял членом марксистских кружков, принимал участие в забастовочном движении на северных железных дорогах, подвергался арестам и суду. Возможно, по советам более опытного брата Г.Б. Красин не состоял в каких-либо политических партиях и не принимал активного участия в февральской революции и в октябрьском перевороте.

В годы войны с Германией (1914–1918) судьба свела его со старшим братом на российских филиалах германской фирмы акционерного общества «Сименс и Шуккерт». Он занимает должности инженера на заводе динамомашин, а затем – заместителя директора правления общества. Другими словами, заместителем своего старшего брата. Архив Тобольска располагает материалами о некоторых изобретениях Г.Б. Красина. В частности, привилегиями от 1913–1914 годов на водоочистительные аппараты по известково-содовому способу типа «Струя». Аппараты широко использовались для очистки воды, идущей в котлы паровозов, на станциях Бердянск, Гришино, Юзово Екатерининской железной дороги, в Ташкенте, во Владикавказе, на центральных электрических станциях Санкт-Петербурга и Москвы, в Серпухове. Как свидетельствуют многочисленные отзывы, очиститель «Струя» полностью избавлял паровозные и другие паровые котлы от накипи.

После революции и национализации заводов Г.Б. Красин руководит «Электротрестом», участвует в строительстве Шатурской электростанции, работает начальником «Торфотехники», а затем – техническим руководителем жилищно-строительного комитета города Москвы. В 30-х годах его назначают на весьма престижную по тем временам должность заместителя начальника строительства Дворца Советов по инженерной части. Эта деятельность замечательного инженера продолжалась до начала войны 1941 года. Он считается соавтором многих оригинальных технических решений, связанных с проектированием высотных зданий. Опыт такого проектирования позже, в конце 1940-ых и начале 50-х годов, был использован при строительстве многих высотных зданий Москвы, ставших символом столицы России.

Недавно по моему запросу Российский государственный архив экономики в Москве прислал интересный фрагмент биографической справки о Германе Борисовиче Красине и несколько его фотографий, сделанных в его молодые годы и в 1930 – 40-х годах. Одну из них (илл. 176) я здесь показываю. Полученные сведения раскрывают подробности жизни инженера Г.Б. Красина после 1941 года в завершающий период его жизни и деятельности. Так, накануне Великой Отечественной войны Г.Б. Красин общим собранием действительных членов Академии архитектуры СССР был избран ее членом-корреспондентом. Некоторое время спустя, в 1942 году, ему была присвоена ученая степень доктора технических наук без защиты диссертации на основе внушительного списка научных трудов. Этот список талантливого инженера содержит решения проблем сооружения грандиозного Дворца Советов, архитектурного оформления муниципального жилищного строительства, оценки перспектив реконструкции промышленности, торфодобычи и торфотехники, и др. За плодотворную научную и производственную деятельность и в связи с 75-летием Г.Б. Красина наградили орденом Ленина. Скончался на 76-м году жизни.

Младший из братьев Александр (1876–1909) в своей недолгой жизни был менее удачлив. Заболевание туберкулезом в тяжелой форме привело к сильной депрессии, и Александр Борисович закончил земной путь самоубийством.

На мой взгляд, установка на здании бывшего реального училища мемориальной доски Г.Б. Красину столь же правомерна, как и существующая дань памяти его старшему брату – Л.Б. Красину.

ПРОФЕССОР ГОРДЯГИН

В поисках краеведческих тем часто приходится заглядывать в свою обширную картотеку замечательных имен нашего края. Как-то, перебирая карточки на букву «Г» обратил внимание на скопление фамилий, очень схожих по звучанию: К.М. Голодников (середина XIX столетия), Н.А. Городков – отец, Б.Н. Городков (1890–1953), П.А. Городцов (1865–1919), А.Я. Гордягин (1865–1932). Все они в той или иной мере внесли заметный вклад в изучение тобольского края. Сходное звучание фамилий нередко вносило путаницу в мою оценку их конкретных заслуг. Тогда, чтобы в памяти осталось что-то определенное, я решился накапливать материалы о каждом из них с целью подготовки публикации об этих людях или, на худой конец, обширной справки. Пока что удалось заполнить папку о профессоре Андрее Яковлевиче Гордягине (илл. 177). В поисках материалов о нем большую помощь оказал мне Центральный государственный архив ТАССР. Запросы туда я направлял еще в 1984 – 85 годах, и отдел информации архива прислал мне около 50 фотокопий документов. Среди них портрет и личное дело Гордягина, его автобиография, копии дипломов, отзывы о научной деятельности коллег, правительственное постановление о присвоении звания Героя труда, и мн.др. Более 15 лет понадобилось мне, чтобы обдумать, наконец, полученные материалы.

А.Я. Гордягин известен в России как основатель казанской геоботанической школы, эколог и почвовед, член-корреспондент АН СССР (1929). Его памяти посвящены скромные статьи в БСЭ второго и третьего изданий. Изучал растительность и почвы Тобольской губернии и Северного Казахстана. Публиковался в тобольской периодической печати, в частности, в «Ежегоднике Тобольского губернского музея». Родился в Перми в семье штабс-капитана Якова Денисовича Гордягина, делопроизводителя Пермского военного управления, и Софьи Андреевны. Окончил в 1884 году пермскую гимназию с серебряной медалью и поступил на учебу в Казанский университет сначала на медицинский, а затем – физико-математический факультет. Гордягин получил основательную подготовку по агрономической химии, минералогии, геологии, физиологии животных и физической географии.

Первые шаги профессиональной деятельности начались после получения в 1888 году диплома кандидата естественных наук и связаны с изучением почв и растительности Казанской губернии. В 1891–1901 годах занимал должности хранителя музея ботанического кабинета, приват-доцента и профессора кафедры физиологии растений (1901–1909) Казанского университета. Читал курсы анатомии, систематики и физиологии растений. Деятельный участник Казанского общества естествоиспытателей. Почетный член Русского ботанического общества. За исключением пятилетней работы в Саратовском университете (1909–1914), педагогическая и научная деятельность до конца жизни была связана с Казанью. Кроме Тобольской губернии полевые работы Гордягина охватили почти всю восточно-европейскую часть России, но ученую степень доктора ботаники он получил в 1901 году после защиты диссертации «Материалы для изучения почв и растительности Западной Сибири». Современники отмечали впервые установленные автором диссертации закономерности и взаимоотношения лесной и степной растительности, последовательности их образования, условия и причины происхождения сибирских черноземов и солончаковых почв. Диссертация готовилась как магистерская, но ученый совет счел ее достойной докторской степени. Случай довольно редкий в академической практике. Императорское Русское географическое общество отметило диссертацию серебряной медалью им. П.М. Пржевальского. Как знаток сибирской растительности, в частности – мхов, в годы первой мировой войны, когда появился дефицит перевязочного материала, предложил замену ваты торфяным мхом.

Тобольскую губернию Гордягин впервые посетил в 1895 году. В Тобольске он встретился со своим старым знакомым Н.Л. Скалозубовым, с которым подружился еще в Красноуфимске (илл. 178). Гордягин первым оценил в нем искреннюю любовь к природе, консультировал Скалозубова в ботанических и почвоведческих вопросах, привил ему основы методики научных исследований. Можно утверждать, что без Гордягина мы вряд ли знали бы Скалозубова таким, каким он запомнился последующим поколениям. Как известно, Н.Л. Скалозубов обогатил сибирскую ботанику и энтомологию интересными находками и открытиями. Их значимость для науки высоко оценивал академик С.И. Коржинский, коллега и друг А.Я. Гордягина по Казанскому университету. С другой стороны, сибирские поиски Гордягина наверняка были бы более скромными без содействия и помощи губернского агронома Скалозубова.

Изучение сибирской флоры Гордягин начал с ознакомления гербариев Тобольского музея. По совету Скалозубова он едет в северную часть Тобольской губернии, работает в районах на широте Самарова. Из Тобольска выезжает в Абалак, Абатское, обследует ишимскую степь, совершает экскурсию в Петропавловск, Кокчетав и Акмолу. В итоге исследований появился солидный труд «Почвы Тобольской губернии» объемом около 100 страниц, опубликованный в 1901 году не без поддержки Скалозубова в «Ежегоднике Тобольского музея». В 1915 году Гордягин откликнулся на кончину Скалозубова брошюрой «Памяти Н.Л. Скалозубова», изданной в Казанском университете.

Как признанный ученый и заслуженный профессор А.Я. Гордягин в 1908 году командируется в Австрию и Швейцарию. Здесь он знакомится с опытом работы высших учебных заведений этих стран и, в частности, с научной деятельностью кафедр ботаники и ботанических садов. С 1919 года становится организатором лесного факультета при Казанском университете и сельскохозяйственного – в политехническом институте. После окончания гражданской войны возглавляет Почвенный комитет Казанской области. В 1922 году добивается открытия на базе двух упомянутых факультетов самостоятельного Казанского сельскохозяйственного и лесного института. Среди выдающихся учеников А.Я. Гордягина можно назвать профессоров Д.Я. Енишевского (Саратов), Б. А. Келлера в Воронеже, В.М. Смирнова из Иркутска, В.Н. Баранова (Пермь). В 1928 году Гордягин перенес тяжелую болезнь, результатом которой стала ампутация ноги. Незадолго до кончины ему присуждается звание Героя Труда.

Некоторые научные труды А.Я. Гордягина, посвященные проблемам Зауралья. 1. О коллекции почв Тобольской губернии. // Труды комитета по устройству сельскохозяйственной выставки в Кургане в 1895 г., Тобольск, 1895, 21с.; 2. Геоботанические исследования в южной полосе Тобольской губернии в 1896 г. // Тобольск, 1897, с.6–10; 3. Предварительный отчет о географических исследованиях в южной полосе Тобольской губернии в 1896 г. // Прибавление к№4 «Тобольских губернских ведомостей», 1897, 36 с.; 4. Почвы Тобольской губернии. // Ежегодник Тобольского губернского музея, Тобольск, 1901, с. 16–115; 5. Памяти Н.Л. Скалозубова. //Издательство Казанского университета, Казань, 1915.

Статьи об А.Я. Гордягине.

1. В.И. Баранов. О жизни и работе А.Я. Гордягина. // Ученые записки Казанского университета, кн. 6. 1933;

2. Б.А. Келлер. Памяти А.Я. Гордягина. // Советская ботаника, 1933, №2;

3. Русские ботаники. // Биогр.-библ. словарь, составитель С.Ю.Липилиц, т.2, М., 1947;

4. Л.Л.Бабий. Биологи. // Биографич. справочник, «Наукова думка», Киев, 1984, с. 186.;

5. Е. Коновалова, Л. Шварева. Авторы «Ежегодника Тобольского губернского музея». // Журн. «Лукич», Тюмень, 2001, №3 (19), с. 71 – 74.

ГОРНЫЙ ИНЖЕНЕР ГЛУШКОВ

В 1998 году исполнилось 125 лет со дня рождения замечательного русского горного инженера, крупного специалиста и ученого по бурению разведочных, нефтяных и рассолоподъемных скважин Ивана Николаевича Глушкова (1873–1916, илл. 179). Особым вниманием это событие в нашей периодической печати, к сожалению, не пользовалось. В 2001 году, когда пишутся эти строки, отмечается 85 лет со дня кончины инженера. Опасаясь, что о Глушкове не вспомнят и теперь, я взял на себя инициативу написать краткий очерк об уроженце Урала.

... Давно это было. В последний год Великой Отечественной войны на одном из уральских рудников, где я жил и учился и где заметная часть населения была связана с буровой профессией, сгорело здание геологоразведочной партии. На пожарище среди разбросанной кучи бумаг мне, тогда школьнику, попалась большая пачка перевязанных толстой веревкой журналов. Вероятно, из-за плотной упаковки огонь и пощадил бумагу. Среди старых журналов 1920 – 30-х годов под названием «Разведка недр», «Золото и платина» и других выделялась подшивка «Уральского техника» с несколькими экземплярами 1912 года. В одном из них было опубликовано начало статьи «Краткая история буровых скважин». Статья запомнилась. Так состоялось первое мое знакомство с именем ее интересного автора, уральского горного инженера И.Н. Глушкова, родившегося в Усолье, недалеко от Соликамска.

Журнал «Уральский техник» во многих отношениях был изданием довольно загадочным. Его основал в Екатеринбурге в 1907 году активный уральский революционер В. М. Быков (1880–1925). Разрешая открытие нового профессионально-технического журнала, полиция Екатеринбурга и не подозревала, что дает редактору зеленую улицу для публикации материалов нежелательной политической направленности. В целях маскировки среди напечатанного помещались и статьи чисто технического содержания. Вот в таком журнале и состоялась публикация известной в кругу специалистов статьи И.Н. Глушкова по истории бурения. В студенческие годы статья оказала мне неожиданную услугу. С ее помощью блестяще завершился один из студенческих экзаменов: многое из рассказанного экзаменующимся студентом, что не предусматривалось программой, убедило преподавателя в достаточном моем усердии.

Роль И.Н. Глушкова в развитии русской буровой техники считается общепризнанно высокой. В Большой советской энциклопедии ученому отведено почетное место. Будущий инженер окончил Пермское реальное училище. Работал на уральских горных предприятиях, хорошо знал историю бурения на Урале с начала освоения русскими горного края, в том числе связанного с поисками и добычей соли и ее рассолов в Прикамье. С 1897 года И.Н. Глушков много лет, до перехода на работу в 1911 году в Петербургский горный институт, руководил буровыми работами в Баку (илл. 180–182), на берегах восточного Каспия и в Грозном (илл. 183-184). В 1904–1911 И.Н. Глушков обобщил свой богатый уральский и бакинский опыт инженера-буровика в знаменитом четырехтомнике «Руководство к бурению скважин». Монография была написана для участия в конкурсе, объявленном бакинскими нефтепромышленниками. За годы преподавательской деятельности он также написал и опубликовал известную книгу «Эксплуатация буровых скважин» (1913). Несмотря на то, что современники считали «Руководство» недостаточно полным из-за отсутствия «механического и математического» анализа бурения, долгое время книга была настольной для целого поколения бурильщиков. Уже после кончины И. Н. Глушкова (Таллин, 1916) она была переиздана в 1924 году.

В «Руководстве» много внимания уделено пермским солепромыслам, где еще в допетровские времена была создана своя, нигде более в мире не повторенная, техника бурения скважин для добычи рассолов (илл. 185). Здесь десятилетиями и веками создавалась чисто русская терминология, чуждая иностранному влиянию и не подверженная зарубежным заимствованиям. И.Н. Глушков углубленно интересовался старорусскими терминами бурения, а также их происхождением. С этой целью он изучал древнерусские рукописи, много времени потратил на обобщение скопившихся у него лингвистических материалов, умело и образно пользовался их толкованием. Например, слово авария он пояснял как «штраф за неумелое дело». С веками почти все точные слова-термины, взятые их жизненного обихода солеваров, ушли в прошлое и сейчас забылись. Осталась только добрая традиция – переносить в терминологию, но под другим жаргонным значением, известные и распространенные понятия. Такая традиция носит международный характер, если появляется новый промысел или профессия. Необходимость в техническом общении работающих друге другом людей пополняет словарь вновь рожденными словами. Анализ такого словаря дает любопытные материалы о влиянии одного технического языка на другой и, в частности, о превращении обычных обиходных слов первоисточника в независимую терминологию другого языка.

В течение XVIII – XIX столетий основные новинки по технологии бурения принадлежали Германии. Здесь же были созданы и напечатаны руководства по бурению, справочники, технические атласы и другая литература. И.Н. Глушков, занимаясь переводами немецких технических статей по бурению скважин, стал одним из первых в России, кто понял необходимость в словарях для русской горнорудной и нефтедобывающей промышленности. Работая инженером по бурению на полуострове Челекене (илл. 186), он обобщил и напечатал в Москве в 1902 году немецко-русский словарь по бурению (илл. 187). В предисловии к словарю, как первому отечественному опыту, И.Н. Глушков писал: «Отсутствие специального немецко-русского словаря по буровой технике и неизбежность для русских техников пользования специальным немецким органом и сравнительно богатой немецкой литературой по буровому делу побудило меня составить настоящий словарь».

Словарь быстро стал библиографической редкостью. Это побудило автора заняться переработкой книги. Дополнительный вариант был издан в Грозном спустя девять лет после выхода первого издания. В Грозном увидели свет и другие работы известного инженера. Среди них книги о грозненских нефтяных промыслах (очерк буровой техники); сравнительная оценка автоматических фрейфалов (от немецких frei Fall: инструмент ударного бурения для свободного падения в скважину, или, как неплохо его называли в России, «самопад») и др.

С конца XIX начала XX веков, после того, как передовые способы бурения начали проникать в Россию не из Германии, а из США, в русском нефтяном языке бурения стало наблюдаться заимствование английских терминов. И.Н. Глушков писал, что первая скважина, пробуренная в 1907 году в Грозном канатным способом, велась американскими буровыми мастерами. Под их влиянием в грозненской практике получили распространение некоторые американские термины, например, яс, рупсок, «майна-вира» (вверх-вниз) вместо бакинского «бас-бош», заимствованного из тюрского, и др.

Малоизвестна необычная просветительская деятельность горного инженера. В частности, при подготовке «Руководства...» к изданию он использовал в своей книге многочисленные фотографии, рисунки и чертежи буровых установок, особенно тех, которые веками использовали при добыче соляных растворов в Соликамске, Березниках, Усолье и в других местах Урала. Фотографии И.Н. Глушков готовил сам. Работая в Баку, он обратил внимание на многочисленные издания красочных художественных почтовых открыток с видами буровых вышек и нефтепромыслов, выпущенных бакинскими издателями. Сопоставив свой богатый фотоархив и возможности частного печатного дела, И.Н. Глушков в 1900–1904 годах организовал, вероятно, в Перми выпуск серии художественных открыток под названием «Уральские заводы» («издатель И.Н. Глушков»), Внешнее оформление открыток заметно отличалось от традиционно принятого на Урале другими издателями, например, широко известным в начале XX века уральским фотографом В.Л. Метенковым (г. Екатеринбург), и почти полностью копировало фактуру бакинских открыток. В моем архиве хранятся некоторые из них, в том числе «Березники, разсолоподъемное здаше-югьтка», «Усолье», «Соликамскъ, разсолоподъемное здаше» (илл. 188–190) и др. Общее количество открыток, изданных Глушковым, мне неизвестно.

В Соликамске производство буровых работ на рассолы было настолько популярно, что местная земская почта выпускала почтовые марки с изображением подъемного устройства и конверты (илл. 191).

КУЙБЫШЕВ В ТЮМЕНИ

О представителях так называемой «ленинской гвардии» мне уже приходилось писать в первой, второй, а теперь и в третьей книгах «Окрика...». Речь шла, в частности, о нашем земляке из Тюмени, выдающемся инженере-электрике и дипломате Леониде Красине. Его приверженность и преданность упомянутой «гвардии» после обнародования в последние годы многих документов и фактов сейчас подвержена многим сомнениям. Но остался в памяти людей другой, действительный образ человека, достижениями которого наш город вправе гордиться. Такого же доброго отношения заслуживает и Валериан Куйбышев, на плечах которого в 1920 – 30 годы лежали хлопоты и ответственность за состояние промышленного потенциала страны. В судьбе и биографии Куйбышева Тюмень занимает далеко не скромное место.

Валериан Владимирович Куйбышев (1888–1935) родился в Омске в многодетной семье Владимира Яковлевича (1864–1909), армейского офицера – воинского начальника, и Юлии Николаевны – учительницы церковноприходской школы. Семья отличалась высокой образованностью. Отец знал и любил древнеримскую историю и греческую литературу (Ливий, Плутарх, Тацит). Он участник японской войны, кавалер Георгия IV степени. На долю высокого и плечистого офицера Сибирского казачьего полка выпало немало испытаний: ранение в ногу в первом же бою под Кинчжоу, контузия, окружение, случайное избавление от плена, разгром полка, частичная потеря зрения. Все это скажется на здоровье и на последующей судьбе. Детские годы Валериана прошли в Кокчетаве, где отец служил начальником небольшой военной команды. Получил классическое военное образование в Омском кадетском корпусе (1898–1905, илл. 192). «Кадету Куйбышеву, хотя и выполнившему условия на получение похвального листа, такового не выдавать за не вполне одобрительное поведение», – значилось в характеристике выпускника. Под «не вполне одобрительным поведением» подразумевалось участие в революционном движении на старших курсах корпуса. Отличное поведение оценивалось 12 баллами, кадет получил только восемь. Учился в Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге и в Томском университете, ныне носящем имя В.В. Куйбышева. Член РСДРП с 1904 года.

Куйбышевы переехали в Тюмень в 1909 году из небольшого сибирского городка Каинска (теперь – Куйбышев Новосибирской области), где глава семьи подполковник В.Я. Куйбышев командовал одной из воинских частей. В 1931 году В.В. Куйбышев надиктовал стенографистке свои воспоминания «Эпизоды из моей жизни». Они вышли из печати отдельной книгой в 1935 году после кончины Валериана Владимировича. Интересен рассказ о событиях, предшествующих переезду семьи Куйбышевых в Тюмень. Дом Куйбышева-старшего в Каинске после ареста сына подвергся обыску. Нашли запрещенную литературу, принадлежавшую Валериану. В.Я. Куйбышев экстренно, без указания причин, был вызван бригадным генералом Масленниковым в Омск. Без труда можно было предположить, что вызов связан с арестом Куйбышева-младшего. Начальственный разнос, расправа, возможно, и отставка воинского начальника казались неизбежными. В подавленном состоянии подполковник явился к генералу. Как только он вошел в кабинет, Масленников набросился на него с грубой получасовой руганью.

– Вы не умеете воспитывать своих детей!! Как же вы руководите подчиненными?! Вы даете свой служебный адрес для отправки к вам крамольной литературы. Это позор!! Вас надо расстрелять!

«Отец стоял навытяжку, – вспоминает Валериан Куйбышев, – руки по швам, не смея возразить, пока говорит высокое начальство». Генерал, вдоволь накричавшись и выполнив свой служебный долг, вдруг сделал паузу, присел, закрыл лицо руками и устало проговорил: «Вы переводитесь в Тюмень». Тюмень по сравнению с Каинском – большой город, перевод туда – это явное повышение но службе. Если в Каинске подполковник располагал должностью воинского начальника третьего разряда, то в Тюмени он мог рассчитывать на более высокий – второй. В.Я. Куйбышев остолбенел.

– Ваше превосходительство, я не ослышался?

– Вы переводитесь в Тюмень.

Снова пауза. Генерал, не поднимая глаз и не отнимая рук от лица, выдавливает фразу:

– У меня у самого два сына в Киевской тюрьме.

«Таким образом, невольным участником повышения отца по службе оказался я», – вспоминал Валериан Владимирович.

Военное присутствие в Тюмени, в помещении которого работал В.Я. Куйбышев, располагалось в деревянном здании с высоким крылечком. Оно стояло на углу улиц Республики и Орджоникидзе. Старшему поколению тюменцев здание хорошо памятно по разместившемуся в нем с 1920-х годов военкомату. Сейчас на этом месте стоит магазин «Тамара». По воспоминаниям О. Митинской, старшей дочери известного тюменского художника А.П. Митинского («Они это заслужили». // Тюменская правда, 30 июня 1998 г.), Куйбышевы проживали на втором этаже жилого деревянного дома по улице Успенской (Хохрякова, 53-а). Первый этаж занимали две другие семьи, в том числе – Митинские.

Сохранившийся до нашего времени дом располагается напротив современного здания областной администрации. Рядом соседствует небезызвестный «Дом дружбы». В измененном виде жилье Куйбышевых сохранилось до нашего времени. Накануне недавно завершенной реставрации, несколько исказившей первоначальный облик, здание выглядело почти таким, каким оно было в начале XX века (илл. 193).

Пребывание в Тюмени подполковника Куйбышева было недолгим.

Ранения, нервное потрясение в кабинете у генерала, угроза отставки, переживания из-за преследований властями его старшего сына, выбравшего не то направление деятельности, о котором мечтал его отец, – все это сказалось на здоровье вскоре после переезда в Тюмень. Он не осуждал Валериана, не осыпал его упреками, не отлучал от семьи. Но и не одобрял его выбор жизненного пути. Несмотря на свои сравнительно молодые годы, он, много испытавший, выглядел дряхлым стариком. Однажды, в том же 1909 году, по возвращении вечером с работы присел за стол, раскрыл Цицерона и тихо скончался. Ему не исполнилось и 45 лет. Похоронили его на Текутьевском кладбище. Валериан Куйбышев успел приехать из Томска только на похороны отца. На могилу сын положил мраморную плиту с надписью: «Вечная память дорогому мужу и любимому отцу. Дети твои тебя не забудут и будут такими же честными тружениками, каким был ты. В этом твоя награда». Слова и нанесение их на плиту принадлежат сыну. В начале 1930-х годов В.В. Куйбышев обратился к тюменским властям с просьбой отыскать могилу отца. Ее нашли, облагородили, и с тех пор она находится в приличном состоянии (илл. 194). Памятный обелиск с именем Куйбышева-старшего символизирует собой остатки могучего дерева с корнями, уходящими глубоко в землю. Перед началом войны с Германией могилу отца в Тюмени посетила сестра В.В. Куйбышева Галина Владимировна, автор одной из книг о своем брате.

В.В. Куйбышев посетил Тюмень трижды: в 1909 – похороны отца, в 1910 – новогодние каникулы и в 1915 годах. Вскоре после каникул 1910 года Куйбышев был арестован и сослан в Нарым на два года. Здесь он познакомился со Сталиным, который вскоре бежал в Центральную Россию на пароходе через Тюмень, и Свердловым. В 1915 году Куйбышев навестил родных в Тюмени, когда следовал по этапу в Иркутскую губернию в очередную ссылку. Тобольский губернский тюремный инспектор телеграфно предписал начальнику тюменской тюрьмы (илл. 195) выдачу Куйбышеву проходного свидетельства для следования по этапу «за собственный счет». В обмен заключенный получил некоторую свободу передвижения по городу. Каждый приезд в город молодой человек совмещал с пропагандистской деятельностью. Его, высокого брюнета, веселого, жизнерадостного и простого в обращении, можно было встретить на вечеринках и собраниях молодежи в частных домах, в клубе приказчиков (теперь – филармония) и в театре Текутьева. Один из таких частных домов находился на пересечении улиц Голицынской (Первомайской) и Смоленской. Одноэтажное деревянное здание с резными наличниками окон до недавнего времени украшало Первомайскую улицу. Когда-то здесь размещалась начальная школа №36. Увы! Памятным местам, связанным с именем Куйбышева, в Тюмени фатально не везет. Затеянная было реставрация дома, и, по сути, его слом, превратила этот старинный уголок города в пустырь. Немногое осталось и от бывшего театра Текутьева (см. илл. .№405 во второй книге «Окрика...»), что напротив Дома технического творчества, бывшего Дома пионеров. О двухэтажном здании на Хохрякова я уже говорил. Его реставраторы, кстати, понятия не имели о принадлежности сооружения к замечательной фамилии.

Огромны заслуги В.В. Куйбышева перед советским государством. В годы гражданской войны он вместе с М.В. Фрунзе дает отпор войскам Колчака, подавляет чехословацкий мятеж, громит басмачей в Средней Азии. В начале 1920х годов заведует экономическим отделом ВЦСПС, затем – контрольной комиссией рабоче-крестьянской инспекции. В 1926 году возглавляет ВСНХ (илл. 196), принимает непосредственное участие в составлении плана первой пятилетки, «музыки социализма», как назвал этот документ сам Куйбышев. Под его вниманием росли Днепрогэс, Магнитка, Кузнецк, Запорожсталь, Азовсталь, новейшие предприятия Урала, включая Уралмаш. С мая 1932 года Куйбышев – председатель Госплана, разработчик плана второй пятилетки. В 1934 году он встал во главе правительственной комиссии по спасению челюскинцев. Его кремлевский кабинет стал оперативным штабом. Когда спасательная операция благополучно завершилась, ликованию Куйбышева не было предела, радовался, как ребенок. Велико литературное наследство В.В. Куйбышева: свыше трех тысяч статей, речей, докладов, брошюр и книг.

В обыденной жизни Куйбышев запомнился простым и скромным человеком, увлекательным собеседником. Обожал поэзию и шахматы. Неслучайно соратники по борьбе называли Валериана революционером с душою романтика и поэта. Профессионально писал стихи, это – особая тема, любил заводить старый патефон и слушать оперные арии, особенно в исполнении Ф. Шаляпина. Копался в томах старых дореволюционных и новых советских энциклопедий. Он был не только автором некоторых статей в БСЭ, но и одним из инициаторов ее издания. В часы досуга трал в биллиард, ловил крабов на реке. На любительском уровне занимался фотографией, для чего с помощью жены, работницы посольства, приобрел в Берлине диковинный немецкий фотоаппарат – «самосъем». Семейный фотоальбом быстро заполнился снимками. Что там говорить: революцию делали одаренные люди.

Ежедневная сверхнапряженная работа до 14 часов в сутки – деятельность трудоголика, не могла не сказаться на здоровье. 25 января 1935 года шел обычный, как всегда, до предела перегруженный рабочий день. В полдень В.В. Куйбышев почувствовал себя плохо, начался сердечный приступ. Врачи оказались бассильны. Валериану Владимировичу шел только 47 год ... Его похоронили у Кремлевской стены. Ему не довелось узнать, что вскоре в водоворот репрессий попадет его младший брат Николай Куйбышев (1893–1938), герой гражданской войны, кавалер трех орденов Красного Знамени, командующий войсками Сибирского, а потом Закавказского военных округов. Трудно сказать, какова была бы судьба самого В.В. Куйбышева, проживи он еще несколько лет.

Разумеется, В.В. Куйбышев был человеком своего времени. Приверженец ленинских идей о безотлагательном и преимущественном развитии тяжелой индустрии, он и слышать не хотел слова «рынок». Вот как можно пунктирно обозначить его дискуссию с Рыковым и солидарность с Бухариным. Рыков: «капиталовложения в тяжелую индустрию должны быть центром всех вложений при условии сохранения рыночного равновесия». Куйбышев: «говорить о полном равновесии спроса и предложения – это значит коренным образом перевернуть соотношение между тяжелой и легкой промышленностью, сделать кардинальную ошибку с точки зрения перспективы развития хозяйства... В конце концов, мы создадим условия, очень трудные для строительства социализма». Бухарин: «главный метод социалистического строительства – внеэкономическое принуждение». Когда план первой пятилетки оказался под угрозой срыва, и цифры выпуска стали и чугуна пришлось скорректировать в сторону уменьшения вдвое-втрое, Куйбышев плановик первый признал свои упущения. По завершении пятилетки Сталин бесцеремонно приписал несуществующие объемы выполнения плановых показателей. Госплан промолчал. Отсюда недалеко и до цинизма Троцкого: «обещать все и ничего не давать. Мир устроен не для простаков. Они слишком серьезно относятся к словам и обещаниям. Путь к социализму лежит через высшее напряжение государственности». В противовес всем этим высказываниям основателей экономики социализма невольно хочется привести слова успешного капиталиста Форда: «поменьше административного духа в деловой жизни и побольше делового духа в администрации». История доказала, что общества, регулирующие каждую фазу экономической деятельности, оказывались малоэффективными и непроизводительными. Свободный рынок, несмотря на все его недостатки, вполне удовлетворяет потребности общества. Со времен А.Смита лучше рынка человечество еще ничего не придумало. Ни одна из идей В.И. Ленина, а В.В. Куйбышев был его верным учеником, на практике не подтвердилась.

Память о В.В. Куйбышеве в Тюмени сохранена в названии улицы. Она находится в Калининском районе, располагаясь параллельно железной дороге, и начинается с Комсомольского сквера. Неплохо бы подумать и о других проявлениях уважения к нашему земляку. Например, об установке мемориальной доски на одном из сохранившихся домов. В соседнем Омске, кстати, куйбышевским местам уделяется большое внимание. Не оставлен В.В. Куйбышев в советской филателии. Из выпущенных о нем в разные времена почтовых миниатюр здесь для примера приводятся две (илл. 197, 1953 и 1988). Не так уж часто уделяется тюменцам внимание на марочных изданиях!

АЛБЫЧЕВ – ЭНТУЗИАСТ ПРОПАГАНДЫ ТЕХНИКИ

В начале XX столетия в Тюмени широкой известностью пользовалась фамилия Албычевых. Николай Тарасович Албычев, глава семьи, считался в городе авторитетным нотариусом. Предприниматели предпочитали заверять свои наиболее важные документы его печатью и подписью. Многие из документов того времени с автографом нотариуса можно встретить и сейчас в архивах и в собраниях коллекционеров. Деятельность Н.Т. Албычева не ограничивалась только нотариальной конторой. Он служил агентом Нижегородско-Самарского банка, членом Тобольского окружного суда, считался во властных и предпринимательских кругах влиятельным и богатым человеком. Дом нотариуса находился в начале Знаменской (Володарского) улицы на обрывистом берегу реки Туры неподалеку от здания реального училища (илл. 198) и рядом с управлением жандармерии. К нашему времени дом утрачен: то ли сполз в реку, то ли сгорел – самые распространенные причины гибели тюменской старины. В моем архиве хранится фотография, сделанная в январе 1910 года известным тюменским фотографом Т.К. Огибениным. На ней снят коллектив Тобольского окружного суда во время сессии присяжных заседателей в г. Тюмени. Среди портретов известных в Тюмени предпринимателей и влиятельных лиц (А.И. Текутьев, В.А. Коиылов, А.П. Россошных и др.) можно видеть и фотографию Н.Т. Албычева (илл. 199).

С домом Н.Т. Албычева связана судьба его племянника, замечательного российского популяризатора техники, широко известного в 1920 – 30 годы, Павла Викторовича Албычева (1887–1953, илл. 200). Мое заочное с ним знакомство состоялось давно, еще в военные годы с Германией (1941–1945). В школьной библиотеке и в библиотеке уральского горняцкого поселка, где проживали мои родители, во множестве находились тоненькие брошюрки из популярных московских молодежных серий «Библиотека фотографа» (приложение к журналу «В мастерской природы»), «Начатки естествознания», «Для умелых рук», «Сам себе мастер», «Библиотека юного техника» и книжки уральского журнала «ДВС» («Делай Все Сам»), Запомнилось имя плодовитого автора – П.В. Албычев (илл. 201). Любая из брошюр перечисленных серий решала одну общую задачу: как приобщить читателя к естествознанию и технике. Как самому, в домашних условиях, построить физический прибор, будь то радиоприемник, фотоаппарат или проекционный фонарь, телескоп, подзорная труба и стереоскоп, телеграф и телефон. Можно было познакомиться с аппаратурой токов Тесла, химическими опытами и гальванотехникой, с часами, электромоторами, весами и мн., мн.др. Например, в книжке «Самодельные фотоаппараты» (Ленинград, 1929) давались описания аппаратов с тонким отверстием вместо объектива и стереоскопической конструкции.

Серьезное внимание уделял автор изготовлению руками учащихся самодельных демонстрационных приборов для школьного физического кабинета. В 1920 – 30 годы в условиях глобального дефицита всего, что в ограниченных количествах выпускалось промышленностью страны, такое направление детского технического творчества считалось очень актуальным. На брошюрах Албычева воспитывалось целое поколение молодых людей России, которое позднее, в 1940 – 50-х годах, добилось выдающихся научно-технических достижений в космосе, в авиации, электронике, в использовании полупроводников и во многих других направлениях физики и техники.

Помнится, осенью 1945 года по заданию учителя физики мне, шестикласснику, пришлось строить макет первого радиоприемника А.С. Попова, опираясь на описание устройства в одной из книжек П.В. Албычева («Как изобрели телеграф и радио», М, Л., 1928 г., илл. 202). Работать пилой и напильником по металлу пришлось до седьмого пота. В итоге получил горсточку крупных железных опилок, необходимых для монтажа главного элемента приемника – когерера (стеклянная трубка с добытыми опилками). Главный результат адских мучений – действующий от катушки Румкорфа радиомакет, никогда не забудется, как, впрочем, и восхищенные взгляды одноклассников и поощрительное похлопывание учителя по моему плечу. Тогда мне и в голову не приходило, что спустя много лет с именем Албычева придется снова встретиться, но уже в Тюмени.

Как уже упоминалось, в 1969 году в Средне-Уральском книжном издательстве в Свердловске вышла книга популярного в Зауралье шадринского краеведа и собирателя древностей В.П. Бирюкова под названием

«Уральская копилка». Среди записок о встречах Бирюкова с земляками-зауральцами я с изумлением обнаружил имя П.В. Албычева. Более того, из книги, а позже из архива В.П. Бирюкова, стало известно о значительной роли Тюмени в судьбе этого человека. Здесь в 1908 году он закончил Александровское реальное училище. Позже, в начале голодных 20-х годов, будучи уже москвичом, работал в Тюменском краеведческом музее. Создал в нем старообрядческую молельню, был организатором некоторых экспедиций, состоял членом Тюменского общества научного изучения местного края, стал одним из инициаторов сбора материалов о своем учителе, директоре реального училища И.Я. Словцове, много внимания уделял пополнению экспонатами фондов Камышловского, Тюменского и Тобольского краеведческих музеев. Неоднократно проводил раскопки в районе Андреевского озера, изучал и систематизировал горшечный орнамент, музейную коллекцию монет и почтовых марок, комплектовал музейные кадры, читал популярные лекции и подготовил для печати курс музееведения. Как и в школьные годы, во время пребывания в Тюмени он проживал в доме своего дяди по улице Знаменской, 1.

Надо ли пояснять, что биография П.В. Албычева на несколько лет деятельно занимала мой ум и время. В начале 1990-х годов у меня состоялся взаимный обмен материалами с архивом Свердловской области, в котором хранилась более чем 35-летняя (1915–1950) переписка В.П. Бирюкова с П.В. Албычевым. Биографические сведения и фотографии, отсутствующие в архиве и полученные от меня, облегчили формирование завершенного фонда Албычева, он стал доступен любому исследователю. С другой стороны, благодаря помощи из Свердловска нелегкая, полная драматизма жизнь моего героя стала выглядеть для меня более или менее отчетливо. Он родился 18 ноября 1887 года на Урале в селении Турьинские рудники (теперь – город Краснотурьинск, родина, между прочим, изобретателя радио А.С. Попова). Родители Павла – крестьяне из Камышлова, в поисках работы незадолго до рождения сына перебрались в Турьинские рудники, но спустя три года вернулись в родной город. Глава семьи рано, в 28-летнем возрасте, ушел из жизни. Дети выросли без отца, сиротами. Мать Павла отдала сына в Тюменское реальное Александровское училище, чему немало способствовал его дядя, уже упомянутый Н.Т. Албычев. На весь шестилетний срок обучения дом Албычевых стал для Павла-реалиста не только жильем, но и местом общения с одной из самых интеллигентных семей Тюмени, оказавшей значительное влияние на формирование личности молодого человека.

В реальном училище наибольший след в памяти Павла Албычева оставили И.Я. Словцов (география, естествознание), учителя истории И.Ф. Виноходов и русской словесности А.Я. Силецкий. В 1945 году, вскоре после окончания войны, П.В. Албычев подготовил интересную рукопись под названием «Счет закрыт (о любви к Отечеству и о народной гордости)». Мне удалось познакомиться с ней в фонде Бирюкова. Текст воспоминаний бывшего реалиста освещает годы обучения Албычева в Тюменском Александровском реальном училище в 1904–1905 годах. С теплотой он вспоминает упомянутых учителей. Так, в шестом классе свой курс сравнительной географии директор училища И.Я. Словцов начинал со следующих слов: «Солнце на русской земле никогда не заходит. Когда вечерняя заря горит на золотой игле Адмиралтейства в Петербурге, в это время первые солнечные лучи озаряют вершины высоких сопок на далекой Камчатке».

Учитель Виноходов запомнился необычной формой занятий. Он не столько рассказывал программный материал своего курса, сколько мастерски, театрально раскрывал сцены тех или иных исторических событий с его «изумительной способностью воплощаться в изображаемый им образ». Обращаясь, например, к истории Франции, Виноходов выпрямлялся, делался выше, форменный сюртук его с золотыми пуговицами и наплечниками превращался в кафтан с королевскими лилиями, он небрежно сжимал зубы и бросал фразу: «L’atat c’est moi» («государство – это я»). «Мы видели перед собой Людовика XIV», – писал Албычев. «Спустя минуту учитель презрительно произносил реплику знаменитой фаворитки короля «Aplas nous le daluge» («после нас хоть потоп»), после которой нам действительно казалось, что наступил потоп. Когда он рассказывал о Куликовской битве, то нам казалось, что учитель только вчера вернулся со страшного разгрома татарской орды. Потом в роли Иоанна III принимал золотоордынских послов и прямо в классе топтал ногами ханскую чалму. Надо сознаться, что он не дал нам прагматической истории, но отдельными самыми яркими моментами ее пробудил неподдельный интерес к своему предмету. Он заставил нас полюбить наше Отечество не как отвлеченное понятие, а как нечто реально-осязательное, интимно-милое и блистательно-великое». Такими же незабываемыми сценами Виноходов изображал избрание боярами Михаила Романова только за то, что тот был «скорбен главою», Петра I в Полтавской битве в противовес «гениальному» Карлу, Нахимова в неудачной для России Крымской кампании. Не менее тепло говорится в рукописи и об учителе словесности.

По времени годы обучения в старших классах училища совпали у Албычева с русско-японской войной. Несколько страниц рукописи посвящены этому печальному эпизоду русской истории. Сначала реалисты, как и все тюменцы, ожидали быстрого и триумфального завершения военной кампании доблестными русскими войсками и морским флотом. Шли даже разговоры о появлении вскоре в составе России Токийской губернии(!). Газеты давали бодрые сводки с полей военных действий, сообщали о передислокациях частей на «подготовленные» и более удобные позиции (почти как в 1941-ом году!), об отправке эскадры новейших кораблей для разгрома японских «кастрюль» и завершения несколько затянувшейся кампании. А тем временем гибли броненосец «Петропавловск» вместе с командующим армией и флотом адмиралом С.О. Макаровым, крейсер «Варяг», эскадра адмирала Рождественского под Цусимой. Одна за другой проигрывались сухопутные битвы, пал Порт-Артур. Вцсказывалась надежда на предстоящую зиму – верного союзника русского солдата. Но не помогла и зима – пал Мукден. Тюмень заполнилась ранеными и увечными, в церквях справлялись панихиды по убитым землякам. В магазинах появились очереди за хлебом. Одно утешение: горожане впервые увидели пленных японцев. Маленьких, щуплых, с большими роговыми очками и одетых с иголочки в штатское платье. Сначала они удивляли тюменскую толпу, а потом к ним быстро привыкли. Японцы работали в больницах врачами, чинили часы, занимались ювелирным делом. Своим скромным поведением они завоевали доверие жителей города, которые пили с ними водку в приказчичьем клубе. На таком вот невеселом фоне Павел Албычев завершил свое обучение в реальном училище. В Тюмени же он познакомился с семьей судебного работника Флоренгия Низовец, дочь которого Нина стала супругой П.В. Албычева.

Вскоре он стал студентом Томского Императора Николая II-го технологического института, где прослушал два курса, а затем перевелся в Москву в Археологический институт имени того же самодержца. Как выпускника с отличием (1916) Павла Викторовича оставили в вузе заведующим музеем и преподавателем. Серьезная физико-математическая подготовка в Томске позволила ему работать учителем физики в нескольких московских школах, в институте повышения квалификации учителей Наркомпроса РСФСР, в отраслевых академиях легкой промышленности и внешней торговли, во Всесоюзном НИИ минерального сырья, а в последние годы жизни, будучи на пенсии, – лектором московского планетария. В начале 1930-х годов признание его педагогических и научных заслуг завершилось присуждением ему ученой степени кандидата физико-математических наук и звания доцента (илл. 203).

Работая с начала 20-х годов в школах и вузах, П.В. Албычев обратил внимание на крайнюю скудость оснащения физических кабинетов. Располагая основами высшего технического образования, пусть и незавершенного, он попытался многие наглядные пособия изготовить своими руками с привлечением школьников. Известность физических кружков, руководимых П.В. Албычевым, распространилась по всей Москве. К начинателю полезной инициативы с просьбами о помощи и за консультациями стали обращаться учителя многих школ. Первая попытка обобщения в 1926 году ценного опыта в виде тоненькой брошюры оказалась настолько удачной, что со стороны издательств и редакций популярных журналов («Техника – молодежи», «Знание – сила», «Пионер» и др.) стали поступать выгодные предложения и заявки. Автор популярнейших изданий и не подозревал, что в последующие годы избранная им тематика станет главным содержанием его жизни. В общей сложности за два последующие десятилетия было опубликовано более 50 брошюр, сотни статей в популярных и специализированных журналах («Физика, химия, математика, техника в советской школе», «Народный учитель» и др.). Некоторые книжки выдержали несколько, до четырех, переизданий. Этому способствовали не только актуальность избранных автором тем, но и образный, сочный язык и занимательность изложения.

Для иллюстрации приведу, как пример, первоначальный абзац брошюры о физике радуги. «Отшумели последние капли дождя. Черная туча с серыми, как грязная вата, краями потянулась к востоку. На западе, низко над горизонтом, показалось солнце и расплавленным золотом брызнуло на омытую землю. На темно-зеленой траве, на белых ромашках и на широких бархатных листьях репейника загорелись ярко-красными рубинами, зелеными изумрудами, синими сапфирами и фиолетовыми аметистами крупные дождевые капли, а на небе, в чистом воздухе, вспыхнула и заиграла всеми цветами радуга». И, наконец, завершение этой замечательной книжки, не уступающей по занимательности, сочности и образности языка общеизвестным шедеврам популяризатора общетехнических и научных знаний Я.И. Перельмана. Его знаменитые книги «Знаете ли вы физику?», «Занимательная механика» и др., написаны одновременно с публикациями П.В. Албычева. «Радуга, которую мы каждое лето видим на небе, завела нас далеко. За ее разгадкой мы попали в лабораторию ученого, а оттуда – в неизмеримые звездные поля мирового пространства. Это произошло потому, что таково свойство, такова природа знания. Каждое явление, к которому мы обращаемся с вопросом, открывает перед нами новые горизонты, теряющиеся в бесконечности».

В начале 1941 года П.В. Албычев закончил свои мемуары под названием «Записки реалиста» объемом свыше 500 машинописных страниц. Текст охватывал период времени с 1891 по 1906 год и содержал описание событий в Камышлове и Тюмени, включая фрагменты упомянутой рукописи «Счет закрыт». Публикация «Записок...» не состоялась. Нет сомнений, что из нее можно было бы узнать много интересного, особенно из жизни реального училища, возглавляемого И.Я. Словцовым. Годы войны П.А. Албычев провел в Москве, пережил налеты немецкой авиации и бомбежки, голодал, обзавелся болезнью сердца (илл. 204). Написал и в 1950 году с величайшим трудом и только после личного обращения к И.В. Сталину (!) выпустил в московском издательстве «Учпедгиз» единственную в своем роде и солидную, в 280 страниц, книгу под названием «Самодельные приборы по физике, часть 1-ая». К сожалению, второй том книги так и не был напечатан по причинам весьма печального характера. О них – несколько позже. В том же году совместно с П. Войниловичем он публикует книгу «Источники энергии» (Госиздательство культурно-просветительской литературы, М., 1950).

Говорят, если человек талантлив, то он талантлив во многом. Кроме пропаганды технических самоделок П.В. Албычев много работал в области художественного слова. Еще в студенческие годы в Томске он публиковал рассказы, позже – повести, пьесы и стихи. В 1917 году в Москве им написано стихотворение «Татьянин день». Произведение пользовалось завидной известностью в среде московского студенчества, а московский композитор И.Г. Ильсаров к словам стихотворения написал музыку. Ее запоминающаяся мелодия не однажды звучала на студенческих вечерах. Приведу небольшой отрывок из этого сочинения.

Читатель обратил, наверное, внимание на ритмику слога и на тонкости описания бытовых подробностей, напоминающие нам современное бардовское песенное исполнение, а может, и стихи самого Высоцкого. Возможно, следует пояснить, что вакханка – это спутница греческого бога виноградарства Вакха (у древних римлян – Бахус), а проезд по билету с передачей в те годы позволял сделать пересадку на другой трамвай в желательном направлении без дополнительной оплаты, подобно современному метро.

В октябре 1950 года Албычев читал в московском планетарии лекцию по истории освещения. Драму борьбы за выживание керосиновой лампы, вытесняемой электрической лампочкой накаливания, лектор обрисовал в стихах, надолго оставшихся в памяти благодарных слушателей. Фрагмент этой стихотворной поэмы по истории техники (редчайший случай в популярной научно-технической литературе!), написанной легко и непринужденно, надеюсь, понравится читателю.

Работа в планетарии с начала послевоенных лет приносила П.В. Албычеву огромное удовлетворение. Немаловажным было и другое обстоятельство, весьма ценимое москвичами: он проживал недалеко от места работы на той же, что и планетарий, Садово-Кудринской улице. Бывший директор планетария К. А. Порцевский, заслуженный работник культуры, с которым мне довелось переписываться в начале 1990-х годов, считал П.В. Албычева талантливейшим лектором-физиком. Его занимательные массовые сообщения неизменно заполняли Малый зал планетария до отказа школьниками и учителями. Среди его популярных лекций значились «Холодный свет», «Звук и звукозапись», «Электрический глаз» и др. Как и прежде, Павел Викторович много экспериментировал («эдисонил» – термин, им изобретенный). Строил демонстрационные приборы, в том числе знаменитую когда-то гелиоустановку, устроенную на астроплощадке планетария под открытым небом (илл. 205).

Она представляла собой двухметровое в диаметре вогнутое зеркало, в фокусе которого устанавливался паровой «котел» из медной трубки. Пар от вскипевшей воды приводил в движение миниатюрную паровую машину, от которой вращался электрический генератор. Мощности его хватало для лампочки от карманного фонаря. Прямое превращение солнечной энергии в электрический ток надолго запоминалось посетителям планетария, расширяло его демонстрационные возможности.

Все бы хорошо, но годы работы в планетарии совпали с разгулом репрессий, в очередной раз захлестнувших государство. Не обошел он и П.В. Албычева. В 1951 году подверглись аресту несколько работников планетария. Как-то после очередной лекции Павел Викторович сказал за обедом:

– Теперь очередь за мной...

Предчувствие его не обмануло. В ночь на 12 декабря в квартиру с обыском ввалились двое непрошеных гостей в штатском. Началось глумление над старым человеком, заслуженным педагогом и ученым. Посыпались глупейшие вопросы типа «где оружие?», полетели на пол книги, рукописи, образцы приборов. Натешившись, увезли на Лубянку. Домой он больше не вернулся. В Сибири в ссылке П.В. Албычев (илл. 206) заболел и скончался в больнице города Тайшета 14 декабря 1953 года, не дождавшись реабилитации и выхода из печати второй части своей книги. Ее рукопись издательство предусмотрительно возвратило родственникам «врага народа» («как бы чего не вышло ...»).

Спустя два года пришла запоздалая весть о допущенной ошибке с арестом – реабилитация.

В гостях у семьи П.В. Албычева в Москве бывали многие замечательные люди. Среди них писатель Л.Н. Зилов, спутник полярного путешественника Норденшельда Иоахим Гренбек, много лет проживавший в Тюмени, художник И.В. Найдеров, известный своими уральскими акварелями. В первой половине 1920-х годов у Албычевых поселился племянник по линии жены Павел Алексеевич Дмитриев. Он учился в Археологическом институте, а по его окончании стал ученым секретарем Государственного исторического музея в Москве. Труды П.А. Дмитриева но археологии Урала и Тюменской области широко известны в кругах исследователей. Среднее образование он получил в Тюмени, как и Павел Албычев, проживал в доме нотариуса Н.Т. Албычева. Во время экспедиционных работ в 1920 – 30 годах неоднократно бывал в городе. Мне как-то встретились номера тюменской газеты «Красное Знамя» за июль 1927 и июнь 1928 года. На ее страницах были помещены заметки П.А. Дмитриева об удачных археологических раскопках на Мысу, о раскопках Липчинской стоянки, открытой П.А. Россомахиным, и оценка работ И.Я. Словцова на Андреевском озере. Дмитриев, в частности, считал, что Словцов ошибочно отнес андреевскую стоянку древнего человека к каменному периоду. Дмитриев погиб в 1941 году в ополчении, защищая Москву.

В.П. Бирюков, о фонде которого уже упоминалось, в 1959 году побывал в Тобольске, где встретился с заслуженной учительницей РСФСР 82-летней А.И. Ксенофонтовой. Как оказалось, она была хорошо знакома с П.В. Албычевым, его женой, с ее родителями и отзывалась об Албычеве как о человеке, обладавшем необыкновенным умом и обширными познаниями. Имя и деятельность П.В. Албычева отражены в одной из статей энциклопедического сборника «Советские детские писатели», Москва, Детгиз, 1961.

РЕПРЕССИРОВАННАЯ ДОГАДКА (К СУДЬБЕ Р.С. ИЛЬИНА)

В начале 1990-х годов мне довелось несколько дней провести в Москве в библиотеке Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Она поразила меня своим ухоженным, специально спроектированным для библиотечных целей зданием и тем уютом и тишиной, которые располагают к интенсивной работе. Редко какой вуз в истории высшего образования в России может похвастаться таким хранилищем знаний, оно – несбыточная мечта многих городов, особенно провинциальных. Но более всего удивило внимание к посетителю, проявленное служащими профессорского зала. Одна из работниц, едва услышав тему моего поиска, завалила мой и соседний столы книгами, подшивками газет и журналов. И все это было сделано сверх той скромной заявки, которую читатель в обычном порядке передает дежурной по залу. Зная, что я из Сибири, она спросила:

– Вам знакомо имя геолога Ильина? Он выпускник нашей академии, много лет работал в Томске, автор многочисленных публикаций по сибирской тематике, в том числе – нефтяной. В прошлом году прошла конференция, посвященная его научной деятельности. В ней принял участие его сын из Тирасполя, написавший книгу о своем отце. Принести подшивку нашей многотиражки «Тимирязевец» с материалами конференции? Советую также обратиться в Тирасполь с просьбой о презентации вам книги, адрес автора у нас имеется.

Надо ли говорить о чувстве благодарности, неизменно возникающем, когда по тем или иным причинам, чаще всего – случайным, для тебя открывается новое имя в истории Сибири? По возвращении домой написал письмо в Тирасполь, и вскоре получил ответ с приложением упомянутой книги под названием «Сквозь тернии» (Кишинев, «Штиинца», 1990, 132 с.). Публикация, между прочим, вышла в свет за счет средств автора и в авторской редакции. В ожидании книги побеседовал с профессором Тюменского индустриального института доктором геолого-минералогических наук И.В. Лебедевым, который в 1930-х годах проходил в Сибири студенческую практику под руководством Ильина. Знающие люди посоветовали обратить мое внимание на публикацию с воспоминаниями об Ильине другого тюменского геолога Л.А. Рагозина, профессора кафедры общей геологии Тюменского индустриального института, напечатанную в далеком 1966 году в журнале «Геология и геофизика». О профессоре Рагозине (1909–1983) мне уже приходилось писать в одном из разделов первой книги «Окрика...». В 1930-х годах Леонид Алексеевич работал в Томске вместе с Ильиным. Позже моя память обогатилась и другими интересными фактами. Вот так накапливался материал о Ростиславе Сергеевиче Ильине (1891–1937, илл. 207).

Когда перед глазами читателя оказываются даты жизни того или иного человека, то он невольно обращает внимание на годы ее завершения, если они совпадают с вакханалией репрессий второй половины 1930-х годов. Почти безошибочно можно определить, что он, человек, ушел из жизни не своей смертью. Подобная печальная участь постигла и Р.С. Ильина, как, впрочем, и многих представителей его поколения. Но об этом – несколько позже. А пока обратимся к биографии ученого. Он родился в Москве 29 апреля 1891 года в небогатой семье Сергея Александровича Ильина – потомственного почетного гражданина, бухгалтера купеческого банка Общества взаимного кредита. Первоначальное образование получил дома, а затем экстерном сдал все требующиеся экзамены по курсу гимназии с присуждением серебряной медали. В 1909 году юноша поступает в Московский университет на естественное отделение физико-математического факультета, где слушает лекции выдающихся ученых России того времени – геологов В.И. Вернадского и А.И. Павлова, физиков Н.А. Умова и П.И. Лебедева, географа Д.Н. Анучина и др., получает солидную общенаучную и геологическую подготовку. Со своим учителем академиком В.И. Вернадским бывший студент подружился настолько, что всю жизнь вел с ним переписку и на равных – научные дискуссии. В кабинете-музее и в фонде В.И. Вернадского хранится их переписка и рукописные неопубликованные работы Р.С. Ильина. В семейном архиве Ильиных сохранились оттиски научных статей Вернадского с дарственными надписями.

По окончании университета в 1913 году Р. Ильин специализировался по почвоведению, работал участковым агрономом в Дмитровском уезде Московской губернии. Пробелы в агрономическом образовании заставили молодого агронома поступить на учебу в Московскую (Петровскую) земледельческую и лесную академию. Юбилейное издание академии, посвященное старейшей высшей сельскохозяйственной школе, упоминает и Р.С. Ильина как одного из своих выдающихся выпускников (Академия им. К.А. Тимирязева, М., «Колос», 1982, с. 112). Еще на старшем курсе Ильин вступает в партию эсеров, избирается членом ее губернского комитета. Этот малозначительный, на современный взгляд, эпизод омрачил всю последующую жизнь ученого, в советские годы он стал поводом для подозрений и многочисленных арестов и привел его, в конце концов, к гибели. После окончания академии Ильин работал в Москве в губернском земельном отделе, исполнял обязанности губернского агронома, возглавлял экспедиции по изучению почв Калужской и Уфимской губерний, вел исследования в НИИ почвоведения и практические занятия на кафедре почвоведения МГУ, участвовал в работе почвенной экспедиции в Азербайджане. В 1920 году «за активную контрреволюционную эсеровскую деятельность» органами ВЧК подвергся первому полуторамесячному аресту. Потом таких арестов, уже но инициативе ОГПУ, было еще пять: 1921 год – трехмесячная ссылка в Ярославль, 1925 – трехлетнее тюремное заключение, 1927, 1931 и 1937 годы – ссылки в Челябинск, Нарым, Томск и Минусинск. По ходатайству В.И. Вернадского и других влиятельных людей эти сроки либо сокращались, либо условия содержания в ссылке становились более щадящими и не препятствовали проведению научных исследований и экспедиций.

Любопытная особенность биографии Р.С. Ильина. Несмотря на ссылки и заключения под стражу, везде он находит возможность для интенсивной научной работы, требует и добивается для себя права пользования библиотеками и доставки в тюремную камеру книг и научных сборников. Многие его монографии и статьи написаны в застенках, и только по этой причине некоторые из них остались в рукописях. В Нарымском крае, начиная с 1927 года, Ильин в своих научных поисках на целое десятилетие сосредоточился на проблемах Западной Сибири. Он работает участковым агрономом и почвоведом Васюганской агрометсети. При его участии обследованы почвы Нарыма, Нижне-Чаинского района и села Колпашево. По итогам исследований он готовит докторскую диссертацию на тему «Происхождение лессов», благодаря которой заслуженно считается основателем этого научного направления. По совокупности опубликованных работ в 1934 году ему присуждается ученая степень кандидата геолого-минералогических наук, хотя по уровню знаний, теоретической и практической значимости выполненных исследований Ильин заслуживал значительно большего.

С 1930 года как знатока геологии северных районов Томской области Ильина приглашают на работу геологом Западно-Сибирского геологоразведочного управления и назначают начальником Чулымской геологоразведочной партии. Начинается новый качественный этап в биографии ученого, итогом которого стали необычные по тому времени выводы и рекомендации о путях поисков нефтяных месторождений и возможного их географического районирования в Западно-Сибирской низменности. Предваряя более подробные сведения, можно сказать, что эти районы полностью совпали с теми, которые в наше время считаются традиционными центрами нефтедобычи Тюменской и Томской областей. Первооткрывателем западносибирской нефти Р.С. Ильин не стал, по крайней мере, в списках лауреатов престижных премий он не значится, но звания пророка этих открытий заслуживает вполне.

Одновременно с геологическими исследованиями он как доцент Сибирского геологоразведочного института ведет студенческие курсы по общей геологии, геоморфологии и почвоведению. К преподавательской деятельности его привлекает и Томский университет. О широте интересов и познаний сибирского геолога свидетельствует список его непрерывно меняющихся должностей. Он исполняет обязанности старшего геолога и заведующего отделом картирования геологического управления, руководит Томской керамической партией, работает в комиссии геолтреста по подсчету геологических запасов, участвует в заседаниях президиума научно-технического совета и т.п.

Знаменательным для ученого стал 1932 год. К этому времени у него накопился огромный геологический материал, в первую очередь, по районам, где кроме него нога геолога еще не ступала. В отличие от традиционных полевых методов работы геологов, предусматривающих в первую очередь обследование обнажений горных пород на земной поверхности, Ильин использовал свои фундаментальные познания о движении подземных вод и их влияние на геоморфологию. Обнажения древних горных пород на заболоченной части территории Западно-Сибирской низменности полностью отсутствовали. Исключение составляли только сравнительно молодые и малоинформативные в геологическом отношении четвертичные отложения. Обдумывая закономерности движения подземных вод и взаимодействие их с молодыми отложениями, Р.С. Ильин, не располагавший материалами более поздних геофизических исследований, пришел к неожиданным выводам о возможности прогнозирования глубинных тектонических структур по особенностям строения четвертичного покрова.

12 мая 1932 года (обратите внимание на дату и месяц) он подготовил докладную записку руководству Западно-Сибирского геологоразведочного треста, в которой не только предлагал перенести разведочные работы на нефть в районы широтного течения реки Оби и низовья Иртыша, но и делал пессимистические прогнозы для Минусинской котловины. Руководство треста, не готовое к радикальному изменению районов поиска, тут же командировало Р.С. Ильина с пояснениями в Москву к И.М. Губкину. Губкин принял Ильина, выслушал его доводы и на словах дал согласие на организацию экспедиции в северные районы под руководством автора докладной записки. Далее следует калейдоскоп событий почти детективного характера. 8 июня на сессии АН СССР Губкин выступает с предложением о поисках нефти на восточном склоне Урала. Каких-либо ссылок на докладную записку Ильина не последовало, что вполне отвечало моральным принципам «основателя учения о нефти».

Более того, убоявшись завязнуть в болотах Приобья (в те годы этот шаг органы НКВД легко могли привязать к вредительству), 12 июня на совещании в Новосибирске Губкин ориентировал местных геологов на поиски нефти в ... Кузбассе. Эта «рекомендация» на долгие годы отложила открытие сибирской нефти. Так что сибирские «заслуги» Губкина-нефтяника не только преувеличены, но и не соответствуют действительному положению дел. В истории нефтяной геологии имя Губкина окрашено зловещим ореолом. Несогласных он с легкостью садиста отдавал в руки «компетентных» органов, те ссылали выдающихся ученых в Сибирь, в Коми АССР и в другие «отдаленные» места. Так же поступал Губкин и в отношении тех, кто имел возможность обвинить его в плагиате. Несомненно, одной из таких жертв Губкина стал и Р.С. Ильин. Репрессиям, таким образом, одновременно подверглись как гениальная догадка Ильина, так и сам автор.

Еще современники описываемых событий высказывались в том плане, что мысль о вероятном нахождении нефти за Уралом была подсказана Губкину Ильиным. Говорили, правда, робко, из-за боязни мести «главного нефтяника». Одно несомненно: работы Р.С. Ильина по нефти, а он успел опубликовать по этой тематике 11 статей, имели не менее решающее значение в оценке нефтеносности Зауралья, чем работы других сибирских геологов 1930-х годов.

Неоднозначная оценка научных заслуг Р.С. Ильина наблюдается и в наше время. Так, упоминавшийся выше профессор И.В. Лебедев в беседе со мной оценивал уровень научной подготовки Ильина довольно иронически. Такое мнение он вынес из общения с ним во время студенческой практики в середине 1930-х годов.

«Как ученый, вернее сказать – специалист, он был несколько своеобразен. Вот Усов или Стрижов – это были ученые! Воспользоваться материалами Ильина Губкин не мог, так как тогда не было достаточного материала для обстоятельных выводов. Мне, кстати, после ареста Ильина предлагали для хранения его библиотеку. В те времена, если бы я согласился, этот шаг тут же вызвал бы понятный интерес «компетентных» органов к моей особе с последующими непредсказуемыми последствиями».

Суждение одного человека о другом всегда индивидуально. В этом нет чего-либо предосудительного, если бы не одна особенность, которую нельзя не учитывать. Существуют два способа искажать историю. С одной стороны, говорить то, чего не было, с другой – не говорить того, что было. Думается, что студенческие впечатления о руководителе практики, вероятнее всего – строгого, не могут быть восприняты всерьез. Сужу по собственным ошибкам молодости. В начале 1950-х годов я проходил геологическую практику на Урале в районе Сухого Лога под руководством выдающихся профессоров-геологов Свердловского горного института М.О. Клера и Д.С. Штейнберга. С присущим юности скептицизмом и иронией мы относились к дотошным попыткам наших учителей втолковать нам, птенцам в геологии, особенности складчатого строения местности, к тонкостям описания внешних признаков ископаемой фауны и т. п. С опозданием на много лет до сознания дошло, с какими крупными специалистами мы имели дело и как мало воспользовались их опытом и знаниями. Нельзя согласиться и с тезисом «не было достаточного материала», если учесть, что в начале 1930 годов были известны выходы нефти на поверхность земли в нижнем течении Иртыша недалеко от села Демьянское и в Пышминских болотах под Тюменью (1911), а также в районах Юганской Оби и реки Тавды. Несомненно, этими сведениями Губкин располагал в полной мере.

Совсем иное отношение к научным заслугам Ильина можно встретить у Л.А. Рагозина, близко его знавшего. В одной из своих статей он следующими словами охарактеризовал облик этого замечательного сибирского ученого. «Он один из первых научно обосновал возможность нахождения нефти и газа в западносибирской низменности и весьма активно добивался широкой постановки геологоразведочных работ. Его научные труды дали свои плодотворные результаты. Там, где проходили маршруты Р.С. Ильина, теперь забили богатейшие нефтяные и газовые фонтаны. Надо было обладать особым талантом выдающегося исследователя, чтобы путем научного предвидения среди необозримых болот и дремучей тайги разгадать едва уловимые признаки нефтегазоносности в то время, когда подавляющее большинство старых специалистов очень скептически относилось к подобным новаторским научным теориям и прогнозам». По мнению Рагозина, Ильин «полагал, что мощный антропогеновый покров не является препятствием при поисках нефтегазовых месторождений, а, наоборот, служит хорошим помощником и индикатором для внимательного ученого. Молодые тектонические движения, проявляясь унаследованно, оказывают влияние на особенности четвертичных отложений, на характер рельефа и гидрогеографическую сеть». По сути дела, Ильин, обладавший талантом охвата взглядом своей интуиции обширного региона, предвосхитил те возможности геологии, которые стали реализовываться значительно позже с появлением аэро и, особенно, космических съемок местности.

Об Ильине, как человеке, сохранилось немало воспоминаний разных людей, в той или иной мере соприкасавшихся с ним в повседневной деятельности. Пожалуй, наиболее яркими стали неопубликованные записки Л.А. Рагозина, написанные им в 1978 году и переданные мне. Вот некоторые выдержки из них, отражающие одну из экспедиционных поездок. «Летом 1934 года мы встретились в Красноярске, осмотрели окрестности города, берега Енисея и на пароходе выехали в Енисейск. Все светлое время проводили на скамейке под капитанской рубкой на верхней палубе. Я был внимательным слушателем, а мой неутомимый консультант читал мне, единственному, курс лекций о методах геоморфологических исследований («рельеф местности – ключ к познанию глубинных геологических структур!»). Он был чутким, обаятельным человеком, несмотря на внешний довольно суровый облик (илл. 208). Из Енисейска отправились в совместный маршрут по трассе проектируемой железной дороги в сторону Ачинска. Тощая лошаденка по бездорожью, местами по тропам, тащила наши убогие пожитки и запас провизии. Никаких спальных мешков, палаток и прочего современного удобного экспедиционного оборудования. Ночевали часто под открытым небом, укрывшись единственным брезентом, служившим для спасения нашего имущества от дождя. Питание было более чем скудным: сухари, пшено и единственный деликатес – густой чай с сахаром. Лишения переносились легко, мы относились к ним с презрением и как-то даже не замечали неудобства. Все эго считалось в порядке вещей. Геолог должен вести свою трудную работу при любых условиях, и в холод, и в жару. Главное – это работа. Р.С. Ильин своим личным примером показывал беззаветную одержимость в работе, когда человек забывал все при описании обнажений горных пород и в поисках окаменелостей, преследуя единственную цель: понять и познать закономерности геологического строения и минерально-сырьевые перспективы территории».

В воспоминаниях других людей подчеркивалась редчайшая, но необычайно плодотворнейшая черта настоящего ученого. Она сводилась к тому, что феномен жизни для Ильина состоял не столько в найденных в сложнейших экспедиционных условиях решений, сколько в вопросах, на которые он искал ответы.

Как говорят в наше время: «важен процесс!».

Весной 1936 года Р.С. Ильин организовал Обь-Иртышскую геологическую партию в составе четырех человек, одним из которых был сын-школьник, будущий автор книги «Сквозь тернии». На лодке под веслами и парусом экспедиция отправилась из Томска вниз по течению Томи и Оби до Обдорска (Салехарда). Геологическому обследованию подлежали томское Приобье, притоки и долина Оби, а в устье – ее губа. Проводилась геологическая съемка районов Колпашево и Александрова, Сургута и Тобольска, низовий Иртыша у Самарова, Б. Атлыма и Березова (илл. 209). Как видно из схематической карты путешествия, маршрут его проходил по местам, где спустя тридцать лет были сделаны крупнейшие открытия месторождений нефти и газа. Нет сомнений, что сама организация экспедиции планировалась не по случаю, но как попытка собрать геологические доказательства теоретических предположений по нефтегазовым прогнозам, к которым ученый пришел несколько ранее.

По итогам исследований Р.С. Ильин сделал удивительные для середины 1930-х годов выводы. В своем отчете он, в частности, писал следующие строки. «В Западно-Сибирской низменности следует искать нефть около горных образований, которые могут быть погребены под молодыми горными породами. Такой погребенный горный кряж представляет Обь-Иртышский водораздел, покрытый большим Васюганским болотом. Нефть следует искать и под его обскими склонами, особенно под северным … Могут быть обнаружены и другие погребенные горные образования, выявляемые только геофизическими методами исследований… Нефтепроизводящей формацией может быть, прежде всего, палеозой и затем мезозой». Пророческие слова, полностью подтвержденные дальнейшими работами сибирских геологов! Перспективными Ильин считал водоразделы Ваха и Таза, Агана и Пура, Назыма и Казыма.

Современники неизменно отмечали яркий талант ученого, кипучую натуру, его удивительную работоспособность, напористость и убежденность в отстаивании своих взглядов, неприхотливость к условиям работы и быта, простоту и доступность – от академика до студента. В общении с людьми он скрупулезно соблюдал золотое правило нравственности: чего в другом не воспринимаешь, того сам не делай. Восхищение всех, хорошо его знавших, вызывало умение исследователя превращать ничтожные на первый взгляд геологические факты в далеко идущие обобщения и выводы. Ощущение полноты собственного достоинства он ставил важнее и выше личной оценки уровня своих знаний, по общему мнению – значительных. В памяти людей, его знавших, он остался великим тружеником, патриотом, блестящим ученым и высокообразованным интеллигентом. Л.А. Рагозин в упомянутой рукописи вспоминал следующее. «Ильин был в курсе литературных новинок, любил театр, классическую музыку, знал А. Ахматову, С. Есенина, обожал Тютчева, часто их цитировал. Поэтическое творчество рассматривал как один из способов познания окружающего мира и природы. Он считал, что особо талантливый, гениальный поэт способен интуитивно познавать закономерности природы. Ученый же идет к ним долгим и трудным путем экспериментов, наблюдений, логических умозаключений. Без поэзии нет плодотворных рабочих гипотез, так необходимых всякому настоящему ученому».

Стоит привести несколько высказываний Р.С. Ильина, свидетельствующих о независимом характере этого человека. Так, он отвергал идеи Вильямса и даже написал своему учителю отрицательное заключение на избрание его академиком. Не признавал знаменитое определение жизни по Энгельсу, в открытую восхищался гением Вернадского, опального у властей. В условиях всеобщей подозрительности 1930-х годов только обнародование подобных «крамольных» мыслей могло оказаться достаточным основанием для огульной репрессии. Судите сами: «Мне не нужны никакие чины, мне нужен диспут», «Свою диалектику строю не по Марксу и Энгельсу, а по Бэкону и Гераклиту», «Факт практической ценности моих открытий доказывается рядом плагиатов».

Неоднократные аресты, казалось бы, должны были умерить строптивый нрав ученого. Друзья и близкие не раз говорили ему об опасности неосторожных высказываний. На эти предупреждения он отвечал: «Мой арест – глупость, у меня в кармане ключи от недр Западной Сибири. С таким же успехом можно арестовать Вернадского». Через два месяца черный лимузин навсегда увез Р.С. Ильина. По приговору пресловутой «тройки» НКВД он был расстрелян 20 августа 1937 года, захоронение неизвестно. Реабилитирован в Новосибирске в 1956 году. До недавнего времени год его гибели считался 1944-й. Найденные документы свидетельствуют о другой дате. Человек безвинно погиб на 47-м году жизни.

В середине 1960-х годов в различных научных учреждениях страны прошли научные конференции, посвященные 75-летию Р.С. Ильина. В частности, в 1966 году на совместном заседании геологической и гидрогеологической секций Московского общества испытателей природы с воспоминаниями выступил профессор Л. А. Рагозин. Его тема касалась заслуг ученого в открытии сибирской нефти. В марте 1967 года аналогичная конференция, посвященная памяти замечательного сибиряка, прошла в Томске. В рекомендациях конференции присутствовала просьба о присуждении имени Ильина одной из улиц в городе. Кроме того, участники конференции сочли необходимым выгравировать имя Р.С. Ильина среди имен других первооткрывателей нефти в Сибири на обелиске у первой нефтяной скважины близ Колпашево. К 100-летию выдающегося естествоиспытателя там же в Томске в университете в 1991 году снова состоялась научная конференция. Выступили 35 докладчиков, что само по себе характеризует уровень значимости собрания. В решении кворума отмечалась необходимость установки мемориальной доски на доме, где проживал ученый, желательность создания постоянной экспозиции в местном краеведческом музее и издания полного собрания сочинений Р.С. Ильина.

Уместно привести список некоторых научных работ Р.С. Ильина, относящихся к нефтяной проблеме Западной Сибири – вершины научного предвидения ученого, а также несколько наиболее ранних публикаций о нем.

Нефтяная тематика.

1. Краткие соображения об условиях нахождения нефти в Минусинской котловине. //Вестник западносибирского геологического треста, Томск, 1934, вып.1;

2. Об условиях нахождения нефти в западносибирской равнине. // Там же, 1936, №3;

3. Геология низовий Иртыша ниже Горной Субботы и Оби до Б. Атлыма. // Материалы по геологии западносибирского края, Томск, 1936, вып. 36;

4. К проблеме сибирской нефти. //Нефтяное хозяйство, 1936, №7; 5. Красноярская нефть.// Красноярский рабочий, 1937, 29 марта.

Публикации об Р.С. Ильине.

1. В. А. Хохлов, Л. А. Рагозин, Д.П. Славнин. Ростислав Сергеевич Ильин. //Геология и геофизика, СО АН СССР, 1966, №12;

2. А. Гончаренко. У истоков сибирской нефти. // Красное знамя, Томск, 1973, 21 февраля;

3. Д.П. Славнин. Ростислав Сергеевич Ильин, почвовед-геолог. //Вопросы географии, 1974, вып.8;

4. И. Ильин. Начало поиска. // Красный Север, Салехард, 1979, 28 апреля;

5. Ю. Зубков. Сказавший первым: «нефть ищите здесь». // Сибирская газета, 1991, №49, декабрь;

6. И. А. Крупенников, И.Р. Ильин. Выдающаяся роль Р.С. Ильина в истории почвоведения. // Почвоведение, 1991, №7.

ЗАСЛУГИ АКАДЕМИКА Л.С. ЛЕЙБЕНЗОНА

В 1979 году общественность страны, в первую очередь специалисты нефтяной промышленности, отмечали столетие со дня рождения академика Леонида Самуиловича Лейбензона (1879–1951) – выдающегося российского ученого. Его основные научные труды, а их насчитывается более 100, имели непосредственное отношение к проблемам нефтепромысловой механики. На них, а также на его учебниках выросло не одно поколение инженеров-нефтяников и научных работников. Достаточно назвать такие классические монографии как «Нефтепромысловая механика», «Гидравлика», «Курс теории упругости», «Подземная гидрогазодинамика» и др. В студенческие годы, которые пришлись на начало 1950-х годов, мне в курсовых и дипломной работах не однажды приходилось обращаться к этим публикациям. До сих пор храню в своей библиотеке трехтомное наиболее полное собрание сочинений ученого, изданное Академией наук СССР в 1951 – 53 годах.

Столетнему юбилею Л.С. Лейбензона в Баку в Азербайджанском институте нефти и газа были посвящены лейбензоновские чтения и выпуск журнала «Нефть и газ. Известия ВУЗ» (№6,1979). Мне довелось участвовать в этом памятном для меня событии и выступить с докладом «Динамика бурильной колонны в трудах академика Л.С. Лейбензона». Текст выступления был опубликован в упомянутом журнале. Памятным оно оказалось потому, что в Баку мне приходилось часто бывать со студенческих лет, когда я проходил там практику, а также в последующие годы по служебным делам. Более того, в 1970 году в этом же институте я защитил докторскую диссертацию по теме, близкую к теме доклада.

Спустя 12 лет, в 1991 году, будучи в Москве, я посетил любимый мною магазин «Академкниги». Тогда он размещался на Тверской улице. В те годы мне доставляло удовольствие коллекционировать очередные выпуски академической «Научно-биографической серии (естествознание и техника)», в которой публиковались жизнеописания выдающихся ученых России и мира. О популярности этой серии можно судить по такому знаменательному факту. С начала издания серии в 1959 году к нашему времени издано более 300 книг. Очередное посещение магазина ознаменовалось приобретением книги А.Н. Боголюбова и Т.Л. Канделаки «Л.С.Лейбензон» (илл. 210). Она вышла к 40-летию со дня кончины ученого. По возвращении в гостиницу просмотрел ее страницы и с изумлением обнаружил, что авторы не только не забыли мое выступление на лейбензоновских чтениях, но и дали со ссылкой на мою публикацию в журнале доброжелательный анализ доклада. Когда в Москве твое имя, имя провинциального профессора, не забывают – это событие не только приятно, но и ответственно, и вынуждает меня напомнить читателю краткую биографию и некоторые заслуги академика, которому я обязан в своем становлении как научного работника и преподавателя высшей школы.

Л.С. Лейбензон родился в Харькове в семье врача. В 1901 году окончил курс обучения на физико-математическом факультете Московского университета. По совету знаменитого профессора МВТУ Н.Е. Жуковского молодой ученый поступил на второй курс инженерно-механического отделения МВТУ и по завершении учебы получил звание инженера-механика. Преподавал в Московском и Юрьевском университетах, читал курс «Сопротивления материалов» в Тбилиси, а с 1921 года работал в Баку в политехническом институте, занимая должность декана нефтепромышленного факультета. Здесь он организовал гидронефтяную лабораторию, и свои научные интересы целиком посвятил проблемам добычи нефти и подземной гидравлики. Ученый впервые установил общие уравнения движения жидкости и газов в пористой среде.

Итоги исследований непрерывно публиковались в журнале «Азербайджанское нефтяное хозяйство». По возвращении в Москву Лейбензон преподает в ряде столичных вузов, в том числе – в Горной академии и в университете. В МГУ организует НИИ механики, заведует кафедрой теории упругости. В 1934 году ему присуждается ученая степень доктора технических наук. Независимый характер стал поводом для ссылки на три года в Казахстан. В 1943 году избран действительным членом АН СССР. Последние годы жизни прошли на кафедре гидромеханики МГУ.

Все свои работы Л.С. Лейбензон в первую очередь предназначал для практикуемых в промышленности инженеров. Может быть, поэтому, несмотря на свободное владение математическим аппаратом исследований, ученый научные рекомендации приводил к простым алгебраическим выражениям, пригодным для инженерных расчетов. Трудно указать область нефтепромысловой науки, где бы работы акад. Л.С. Лейбензона не оказали заметного влияния на решение проблем нефтяного дела. И хотя принято считать, что Л.С. Лейбензон является основоположником современной трубной и подземной гидродинамики и его труды в этой области произвели на современников наибольшее впечатление, мы – специалисты по бурению скважин, относим Л.С. Лейбензона к зачинателям теоретических исследований динамики бурильной колонны. В подтверждение этих слов я счел возможным поместить здесь свой, упомянутый ранее, доклад. Если изобилие специальных терминов наскучит читателю, раздел можно при чтении пропустить.

«Работая в Баку в начале 1920-х годов, когда на смену ударному бурению стали приходить вращательный, или, как его тогда называли, «американский» способ бурения, Л.С. Лейбензон обратил внимание на аномально высокую аварийность бурильных труб и необычные, в отличие от ударного бурения, искривления скважин. Сам Л.С. Лейбензон писал следующее: «Разбор этих задач был начат нами вследствие вопросов, поставленных нам выдающимися практическими инженерами Бакинской нефтяной промышленности».

В то время усилия, необходимые для разрушения долотом горной породы, передавались на забой скважины путем вращения всей колонны. Лопастные долота, конструкция которых отрабатывалась предшествующим многолетним опытом ударного бурения, требовали больших крутящих моментов. Для таких условий работы бурильные трубы оказались неприспособленными. Как и долота, трубы создавались исходя из потребностей старой технологии, а расчет их прочности основывался преимущественно на сжимающе-растягивающих нагрузках, столь характерных для ударного бурения.

Шарошечные долота, изобретенные в США в 1909 г. и обладающие меньшей моментоемкостью, в какой-то мере облегчили бы работу бурильных труб, но массовое производство их в те годы не было и не могло быть налажено в условиях полукустарного нефтепромыслового хозяйства – основного поставщика оборудования для буровых установок того времени.

Мировая и отечественная литература тех лет не давала ответа на вопросы практики, и Л.С. Лейбензон самостоятельно взялся за решение задач динамики вращательного движения бурильных труб с точки зрения их прочности и потери устойчивой формы равновесия. Решение таких задач позволило бы дать ответ на причины аварий с трубами и отклонений скважин от вертикали.

В итоге исследований впервые в мире в январском номере журнала «Азербайджанское нефтяное хозяйство» за 1923 г. им была опубликована статья под названием «Неустойчивость направления вращательного бурения», содержащая оценку критических угловых скоростей вращения труб, при которых исчезает устойчивая неискривленная форма колонны в скважине. Причины искривления, учтенные линейным уравнением 4-го порядка с переменными коэффициентами для срезывающей силы, сводились к неуравновешенным массам идеально неотцентрированных труб и к центробежным силам. Уравнение содержало критическую угловую скорость, зависящую от условий на концах бурильной колонны. Сопротивление вращению труб в скважине со стороны промывочной жидкости не учитывалось.

Л.С. Лейбензон получил численные значения угловых скоростей для принятых в то время размеров бурильных труб. Было показано, что уже при сравнительно небольших числах оборотов трубы теряют прямолинейную форму, а скважина отклоняется от вертикали. Ученый сделал единственно возможный вывод о необходимости забойного двигателя, при котором бурильные трубы были бы освобождены от вращения. Мы не знаем, известны ему были или нет, когда готовилась статья (1921–1922), предварительные результаты работы об изобретении турбобура М.А. Капелюшниковым. Тем не менее, Л.С. Лейбензон уверенно пишет в статье: «Именно в этом направлении и пойдет ближайший прогресс техники вращательного бурения, который до известной степени может устранить причины неустойчивости направления, кроющегося в современном способе вращения бурящей фрезы».

Много внимания в статье уделено продольным колебаниям труб, возникающим из-за изменения прогиба по их длине.

«Именно этим, – по мнению Л.С. Лейбензона, – обусловлены дрожания вала в вертикальном направлении». Во всех случаях вывод одинаков: «Длинные валы неустойчивы при вращательном движении уже при небольших числах оборотов». Как инженер, Л.С. Лейбензон не уходит от вопроса, как бороться с такими искривлениями труб. Он вводит отдельный параграф под названием «Выгодность быстроходных станков вращательного бурения, где указывает, что «при прочих равных условиях амплитуда отклонения... искривленной оси вала будет обратно пропорциональна квадрату номера критической угловой скорости вращения бурового вала...». Иными словами, устойчивость колонны тем выше, чем больше скорость ее вращения. Здесь же впервые делаются общие заключения о действии гироскопического эффекта.

Характерно вслед за этим замечанием, что «если вал... потеряет свой прямолинейный вид, то, передавая в процессе работы крутящий момент, он примет спиральную форму». Отсюда логически следовал вывод о появлении крутильных колебаний труб и немедленно был дан расчет периода колебаний и условий резонанса – причины поломки труб. Как пишет сам Л.С. Лейбензон: «Эта опасность, конечно, была бы самая грозная... В этом именно и кроется причина возможности возникновения опасных динамических напряжений кручения, во много раз превосходящих статические, которые могут повлечь за собой порчу и даже поломку бурящего вала».

В историческом отношении, применительно к бурению скважин на нефть и газ, немалый интерес вызывают работы Л.С. Лейбензона, посвященные ударному бурению. В частности, им рассмотрены вопросы динамической прочности бурильных труб, условия возникновения продольных упругих вынужденных и свободных колебаний труб («штанг»), даны расчеты предельного числа качаний балансира. В итоге исследований был рекомендован быстроходный режим работы балансира ударно-канатного станка, при котором достигается повышение производительности бурения.

Пытаясь выяснить возможности снижения динамических усилий в трубах, Л.С. Лейбензон рассчитал работу яса и фрейфала как противоударного устройства. Будучи одним из учеников Н.Е. Жуковского, Л.С. Лейбензон весьма плодотворно развивал его идеи. Известно, что Н.Е. Жуковскому впервые удалось решить задачу гидравлического удара и проверить свое решение на практике при работах на Алексеевской водокачке в Москве.

Расчет яса как устройства, снижающего передачу удара и колебаний, был впервые выполнен Л.С. Лейбензоном. Этими исследованиями он предвосхитил теоретические исследования современных виброгасителей, сейчас широко применяемых в бурении скважин.

Работы «К теории ударного бурени» и «О расчете на прочность длинных штанг...» не потеряли интереса для тех производств, где до сих пор применяется ударное бурение: бурение взрывных и других мелких скважин на карьерах, в курортных зонах и т. п.

Конечно, для современного инженера, привыкшего к технологии турбинного бурения, работы по динамике роторного бурения представляют лишь методический интерес. Исключение, может быть, составляет колонковое разведочное бурение на твердые полезные ископаемые, где до сих пор не существует надежного забойного двигателя, и вся колонна труб вращается от шпинделя бурового станка. Но и там за время, прошедшее с первой публикации работы Л.С. Лейбензона, накопилось множество дополнительных сведений. Они показали зависимость искривления скважин от множества причин, в том числе природного характера, когда трудно установить, какие из них являются главными. Как у Л.С. Лейбензона, стремление ужесточить колонну, сделать ее малозависимой от внешних факторов, осталось здесь неизменным.

Значит ли это, что исследования Л.С. Лейбензона устарели? Нет, они стали базой развития строгих динамических методов расчета бурильных труб с использованием теории колебаний и упругости. Как писал проф. И. А. Чарный, «работы Л.С. Лейбензона отличаются особым качеством. Прежде всего, его интересовал технический и физический смысл рассматриваемых задач. Эти задачи, как правило, доводились Л.С. Лейбензоном до инженерного расчета... Математика, механика, физика, инженерные проблемы – все неразрывно связано в трудах Л.С. Лейбензона; эта органическая связь и характеризует стиль трудов Л.С. Лейбензона...». Л.С. Лейбензон является первым в мире ученым, который поставил основные проблемы горно-нефтяной механики на надежный фундамент механики сплошных сред. В этом отношении Л.С. Лейбензон следовал традициям своего учителя Н.Е. Жуковского.

В 20-е годы вслед за работами Л.С. Лейбензона появилось немало публикаций, дополняющих или уточняющих его первоначальные положения. Здесь, в первую очередь, следует назвать статьи в «Горном журнале» проф. А. Динника, содержащие сходные задачи и решения и появившиеся несколько позднее, но в том же 1923 г.

Скорее всего, А.Динник не был знаком с работой Л.С. Лейбензона. В 1926 г. в журнале «Азербайджанское нефтяное хозяйство», № 3, появилась статья С. и Р. Шищенко о работе бурильной колонны в скважине. Свои уточненные представления о динамике работы труб в скважине С. Шищенко опубликовал позднее, в 1935 г. Стоит также упомянуть работу Д.З. Лодзинского, в которой движение труб в скважине уточнено с учетом сопротивления промывочной жидкости. Там же впервые была подана мысль о виброгасителе: «вибрации можно избежать, если отделить нижнюю часть бурильных труб от снаряда с тем, чтобы они лишь скользили одна вдоль другой». На этом принципе работают все современные скважинные виброгасители».

«ГРАФ ЦЕППЕЛИН» НАД КАРСКИМ МОРЕМ

О военных событиях 1942 – 45 годов в акватории Карского моря мне уже приходилось писать ранее (см. вторую книгу, раздел «Помни войну!», с.с. 290 – 294). Удаленная на тысячи верст от основных фронтов и, казалось бы, сугубо тыловая территория Тюменской области – Карское побережье, оказалось в одном из центров морских батальных сцен и сражений. Когда шла поисковая часть подборок материалов для очерка, то более всего меня поражал уровень осведомленности немецкого командования, с величайшим риском осмелившегося на операцию по отправке крейсера «Адмирал Шеер» и полутора десятка сопровождавших его подводных лодок в неизведанные и заполненные льдом просторы Ледовитого океана. Пятнадцать лодок – это половина всего подводного флота Германии, задействованного в северной Атлантике. Отправка за тридевять земель такой армады во главе с крейсером стала возможной только в случае, если немцы располагали четкими ответами на многие вопросы. Откуда у них появились подробные морские карты и лоции? На чью и какую помощь германские моряки могли рассчитывать при оценке метеосводок? Наконец, любая военная операция, если она настроена на несомненный успех, нуждается в сведениях разведки о передвижении российских кораблей и караванов союзников. Немецкая разведка в шхерах Минина? Верится с трудом, это, как представляется, что-то из области фантазии. Факты, однако, вещь упрямая...

В предвоенные годы проходы отечественных кораблей от Мурманска до Берингова пролива даже в летнее время редко бывали удачными, несмотря на применение ледоколов, ледовой разведки с помощью авиации и работу служб метеостанций. Непредсказуемость погоды и ледовой обстановки в Карском море на протяжении нескольких веков не позволяли российскому торговому и военному флотам регулярно использовать северный кратчайший морской путь до восточных берегов России и Владивостока. Величайший риск немцев можно понять и объяснить, поскольку морские военные поставки союзников в Россию через моря Ледовитого океана всерьез беспокоили берлинских стратегов. Но риск в военных и мирных условиях – это вещи несоизмеримо разные. С другой стороны, оголив свой подводный флот в Атлантике, германское командование этот риск удваивало. Стало быть, существовали обстоятельства, позволившие считать отправку кораблей в Карское море делом не более рискованным, чем обычные военные операции. И когда я пришел к такому выводу, то направление поисков сместилось в необычном направлении. Выяснилось множество труднообъяснимых фактов.

В Германии в 1933 году в одном из издательств вышла книга с материалами о научно-исследовательском пятидневном полете в середине лета 1931 года по островам и российскому побережью Ледовитого океана германского дирижабля «Граф Цеппелин» («Die Arktisfahrt des Zuffschiffs Graf Zeppelin», Gotha 1933). В соответствии с описанием последовательности событий все началось с того, что в 1924 году по инициативе знаменитого Ф. Нансена было создано международное общество «Аэроарктика», Нансен стал его президентом. В состав президиума общества от нашей страны вошел известный исследователь Арктики профессор Рудольф Лазаревич Самойлович. Он был первым, кто ратовал за изучение Арктики с помощью дирижабля, но не для установления рекордов, а для выполнения серьезных научных задач и целей. Только спустя семь лет после организации общества удалось организовать полет в Арктику. Правительство Германии согласилось предоставить экспедиции самый крупный и мощный в мире дирижабль «Граф Цеппелин» под номером «ЛЦ-127». Высотой с десятиэтажный дом, длиной в четверть километра, с четырьмя моторами по 500 лошадиных сил каждый и грузоподъемностью более 20 тонн – воздушный гигант производил внушительное зрелище. Дирижабль оснастили электростанцией, телефонной связью, несколькими радиостанциями и комфортабельной кают-компанией.

На правах хозяев-немцев экспедицию возглавил доктор Гуго Эккенер. Из 46 участников полета от Германии числилось 39 человек, двое от США и один – из Швеции. Стоит обратить внимание на количественный состав германской делегации. Вне всякого сомнения, кроме ученых там были люди, скажем так, других более экзотических специальностей, причастных к военному ведомству. Нашу страну представляли профессора Р.Л. Самойлович и П.А. Молчанов – изобретатель радиозонда, инженер-дирижаблестроитель Ф.Ф. Ассберг и радист Э.Т.Кренкель. Учитывая высокий научный авторитет Самойловича, ему было предложено возглавить научную часть экспедиции (хочется спросить: существовали, стало быть, и другие цели полета?).

Все дальнейшие события изложены мною по итогам просмотра июльских номеров газет «Известия» и «Правда» за 1931 год. 25 июля дирижабль стартовал с берлинского аэродрома Фридрихсгафена.

Маршрут продолжался до Хельсинки с посадкой в Ленинграде. На Комендантском аэродроме дирижабль загрузили продовольствием. На борт был принят спецкор ТАСС. В дальнейшем почти весь полет со средней скоростью до 100 километров в час предполагался беспосадочным. Позади остался Архангельск. Через Белое и Баренцево моря дирижабль достиг берегов Земли Франца Иосифа. Здесь, в центральной части архипелага, в бухте Тихой на острове Гукера намечалась встреча с ледоколом «Малыгин». Командир корабля опустил дирижабль до уровня моря (илл. 211). Вдоль 82-ой параллели полет был продолжен в сторону островов Северной Земли, где профессор Молчанов впервые в мире запустил в атмосферу на высоту около 20 километров четыре радиозонда, передававших по радио показания метеоприборов. Впереди находилась северная оконечность полуострова Таймыр (мыс Челюскина). Над полуостровом «Цеппелин» сделал загадочный крюк в глубь территории Таймыра и вышел к побережью только в районе стыковки Берега Харитона Лаптева и шхер Минина (илл. 212). После пролета Диксона, где на фотопленку были запечатлены корабли в бухте и гидросамолет «Юнкере», дирижабль направился в сторону северной оконечности острова Новая Земля на мыс Желания мимо островов Вардроппера и Свердрупа. Двигаясь вдоль восточного побережья Новой Земли через пролив Маточкин Шар, остров Колгуев и Архангельск, «Граф Цеппелин» отправился в сторону Ленинграда. Особое внимание при фотографировании было уделено Маточкину Шару. Дирижабль опустился ниже гор, ювелирно маневрируя вдоль пролива. Спустя пять суток после начала полета дирижабль достиг Ленинграда, сделал над ним несколько кругов и, отказавшись «по метеорологическим условиям» от посадки, возвратился в Берлин. Трасса длиной 13 тысяч километров осталась позади. Германия и СССР овладели бесценным научным материалом.

Во время полета на протяжении всего маршрута, начиная с лесных массивов Карелии, в течение круглосуточного светового дня не умолкало стрекотание фото и кинокамер: немецкие фотосъемщики вели крупномасштабное аэрофотографирование морских островов и берегов континента с высоты от 250 до 1500 метров. Основа будущих точных географических карт труднодоступных полярных районов страны создавалась немецкими картографами раньше, чем это могли позволить себе отечественные топографы! Непрерывно проводилась радиосвязь с Германией. Материалы фотосъемок и сведения о прохождении радиоволн поступили в распоряжение правительства Германии и, не боясь ошибиться в предположении, в сейфы Генерального штаба германской армии. В те годы между двумя странами существовали достаточно дружественные отношения, еще не омраченные приходом к власти нацистов два года спустя. Возможно, поэтому наше правительство проявило непростительную беспечность и дало разрешение на фотосъемку суверенной территории. Спустя десятилетие пришла дорогостоящая расплата.

Впрочем, с приходом к власти Гитлера унизительное заигрывание с Германией, теперь уже нацистской, продолжалось, и не когда-нибудь, а почти накануне войны. Так, в июле 1940 года с согласия Правительства СССР состоялась проводка Северным морским путем каравана из трех десятков немецких торговых судов, груженых продовольствием. Плавание обеспечивали ледоколы «Ленин», «Иосиф Сталин» и «Каганович». Наши оперативники-контрразведчики, размещенные на этих ледоколах, с самого начала взяли под подозрение крупный морской транспорт под названием «Комет». Позднее оказалось, что за надстроенными бортами корабля скрывались боевые орудия и торпедные аппараты. Вспомогательный немецкий крейсер был замаскирован под торговое судно. Тревожные радиосообщения в Москву остались без ответа: там осведомленность о реальном назначении крейсера была полной. Эта секретная акция не могла быть итогом недосмотра «компетентных» органов. За ней скрывалась попытка Москвы оказать давление на Лондон и склонить его на уступчивые переговоры. Пройдя через пролив Беренга в Тихий, а затем и в Индийский океаны «Комет» потопил несколько английских кораблей, капитаны которых ни о чем опасном не подозревали. Как и в случае с «Цеппелином», топографическая служба крейсера нанесла на планы и карты подробные сведения о побережье Ледовитого океана от Мурманска до Чукотки.

Уместно также вспомнить, что дирижабль «Граф Цеппелин» еще в 1929 году совершил кругосветный перелет со всего лишь тремя посадками по маршруту Берлин – Кенигсберг – Вологда – Усть-Сысольск – Николаевск – Якутск – Токио – Лос-Анджелес – Берлин. Не сомневаюсь, что стрекотание фотокамер на борту дирижабля при пролете территории страны, включая Западно-Сибирскую, низменность на широте Сургута, было не менее интенсивным, чем при полете в Арктику...

Перебирая в памяти подробности полета «Цеппелина» в арктических широтах, мне не однажды приходила в голову мысль о некоторых странностях, отмеченных в движении дирижабля на трассе воздушного Пути. Так, по свидетельству спецкора ТАСС с дирижаблем несколько раз терялась радиосвязь. В высоких широтах Земли такое вполне возможно, но при работе нескольких радиостанций на различных частотах всегда имеется возможность поддерживать устойчивую радиоперекличку. Не могу отделаться от ощущения, что прекращение связи вызывалось искусственно в целях маскировки местонахождения дирижабля в те или иные моменты времени. Между тем, как подчеркивалось в газетах, «морзянка» с германской радиостанцией звучала непрерывно (!). Не может не вызвать подозрения и отказ приземлиться на аэродроме Ленинграда на обратном пути из-за, якобы, неблагоприятных метеоусловий. А может, это было сделано из-за опасения, что советские власти потребуют просмотр фотодокументов или даже их изъятия?

Так или иначе, но с началом войны с Германией морские штабы последней не только располагали подробными картами морских путей в советской Арктике, но и могли позволить себе обустройство разведочных и метеостанций в местах, хорошо им известных, и вблизи трассы передвижения кораблей Северо-Морского Флота России. В сентябре 1942 года экипаж транспорта «Якутия» обнаружил в шхерах Минина в проливе Течений немецкую подводную лодку, стоявшую вблизи берега на якоре. Чтобы не раскрывать свои намерения, лодка, не открывая огня, скрылась за мысом Медуз. В послевоенные годы гидрографическое судно «Исследователь» при посещении навигационного знака на острове Вардроппера обнаружила там следы немецкой станции: антенну, банки от сухого спирта и консервов с немецкими надписями. В 1946 году наши полярники нашли законсервированное немецкое продовольственное депо и осветительные ракеты на берегу залива Волчий на подходах к архипелагу Норденшельда. Если проследить перечисленные географические названия по карте, то они с величайшей точностью ложатся на трассу «Графа Цеппелина», проложенную в 1931 году. Выбор немцами шхер Минина и близлежащих островов для слежения за плаванием наших судов оказался не случайным. С немецкой аккуратностью и дотошностью германские штабы в максимальной степени использовали документы экспедиции «Цеппелина». На их основе в глубоком российском тылу они создали на оживленной трассе Ледовитого океана наблюдательные и метеорологические станции, основной целью которых стало наведение субмарин на торговые и военные суда России.

О судьбе Р.Л. Самойловича (1881–1940, илл. 213), профессора, доктора географических наук, стоит сказать несколько подробнее. Будущий полярный исследователь с мировым именем родился в Азове-на-Дону, учился в Германии в Горной академии во Фрайберге. По окончании академии с дипломом горного инженера-геолога вернулся в Россию. В молодые годы увлекся революционной деятельностью, ссылался в Архангельскую губернию. Участвовал в геологических экспедициях на Кольском полуострове в Хибинах, на островах Шпицберген и Новой Земли. Самойлович образно называл Новую Землю «Гибралтаром Арктики». Он обследовал и посетил большинство островов и архипелагов Ледовитого океана, открыл в Карском море острова Известий ЦИК и Арктического института, руководил Институтом по изучению Севера, работал во Всесоюзном арктическом институте, основал кафедру полярных стран в Ленинградском университете. В 1928 году ему, знатоку Севера, как говорили тогда – «директору Арктики», поручили возглавить экспедицию на ледоколе «Красин» по спасению итальянского экипажа, руководимого генералом Нобиле, с дирижабля «Италия». Летательный аппарат потерпел катастрофу во льдах Арктики при попытке достигнуть Северного полюса. Благодаря инициативе Р.Л. Самойловича и после обследования островов Земли Франца-Иосифа экспедицией ледокола «Седов» этот архипелаг с 1929 года объявлен территорией России. В 1930-х годах, «золотом веке» советской Арктики, Р.Л. Самойлович возглавлял высокоширотные экспедиции на ледоколах «Русанов», «Седов» и «Садко». Подлый донос в годы разгула в стране репрессий стал причиной ареста ученого. Несмотря на революционные и научные заслуги, общемировую известность и талант исследователя он сгинул в застенках НКВД в расцвете физических и духовных сил в возрасте 59 лет. Вместе с ним погиб оклеветанный участник экспедиции на дирижабле «Граф Цеппелин» профессор П. А. Молчанов. Инженер Ф.Ф. Ассберг также был арестован, но дождался реабилитации. В начале 60-х годов он выступил в центральной печати с призывом о возрождении дирижаблестроения. Только радиста Э.Т. Кренкеля минула судьба арестанта.

По свидетельству современников, Р.Л. Самойлович отличался редким сочетанием научного таланта теоретика Арктики с выдающимися способностями организатора науки. Был общителен, любил музыку, играл на рояле. В его ленинградской квартире бывали наш земляк Леонид Красин, немало способствовавший расширению полярных исследований, Корней Чуковский, Дмитрий Шостакович, Самуил Маршак, академик О.Ю.Шмидт, геологи И.П.Толмачев, Н.Н. Урванцев и Н. А. Кулик. Знал три европейских языка, объездил все страны Европы. Статьи о Р.Л. Самойловиче помещены в третьем издании БСЭ (в более ранних, естественно, о «врагах народа» не писали) и во второй книге Российского энциклопедического словаря (М., изд. БСЭ, 2001, с. 1378). В честь научных заслуг ученого его именем названы пролив и ледниковый купол на Земле Франца-Иосифа, бухта на Новой Земле, гора и мыс в Антарктиде, исследовательское судно, остров в восточной части Карского моря вблизи архипелага Северная Земля. Оговоримся, что на современных картах остров Самойловича, им открытый и названный именем первооткрывателя еще при жизни ученого, именуется Длинным. В конце тридцатых годов на картах Арктики исчезло название мыса Самойловича на северо-западе острова Жохова в архипелаге Де-Лонга (Восточно-Сибирское море, 78-я параллель). Тотальное переименование географических названий в Арктике, случившееся в двадцатых – тридцатых годах, коснулось и других объектов. Так, архипелаг Императора Николая Второго стал Северной Землей, остров Колчака на Таймыре впопыхах назвали Неупокоевым (и это произошло вопреки существованию в Карском море еще одного острова того же имени!), лишили названия мыс геолога Толмачева на Нордвике. Не составит труда привести и другие многочисленные примеры переименований, подчиненные идеологической направленности советской пропаганды тех лет.

Замечу, что изложенные материалы о судьбе экспедиции на дирижабле «Граф Цеппелин» были написаны в дни, когда инженерный мир отмечал 100-летие дирижаблестроения (1901 – 2001).

СЛУЖЕНИЕ ВЕКУ (ВОЗДУШНАЯ ПОДУШКА ПРОФЕССОРА ЛЕВКОВА)

Рождению очередной темы нашего повествования предшествовали два обстоятельства, на первый взгляд, мало связанные друг с другом. Один из моих аспирантов инженер «Главтюменьнефтегаза» В. А. Шибанов в 1966 году предложил использовать эффект так называемой воздушной подушки для перемещения буровых вышек с одной точки бурения на другую на болотах северных нефтяных месторождений Тюменской области. Что такое воздушная подушка? Это область повышенного давления воздуха между основанием перемещаемого объекта, чаще всего – тяжелого механизма, и опорной поверхностью (земля, поверхность воды). Повышенное давление создается мощными компрессорами, а для удержания воздуха под подвижным устройством подвешивается гибкое ограждение – эластичная оболочка из прорезиненного капрона. Повсеместно распространенная и привычная технология блочного перемещения с помощью тракторов тяжелых, до полутора сотен тонн, буровых установок в условиях Тюменской области малопригодна. Болотистый грунт и глубокий снежный покров заставляют искать способы уменьшения удельного давления на них, иначе вышка провалится. Многочисленная кавалькада тракторов с трудом справляется с перетаскиванием оборудования из-за погружения его в податливый грунт и чрезмерного тягового усилия. Устранению этих затруднений и способствует воздушная подушка. Достаточно сказать, что удельное давление на грунт или снег снижается десятикратно, а для перемещения вышки достаточно усилия одного трактора вместо нескольких, до десятка, при обычных способах передвижения. Исключается строительство лежневых дорог по трассе движения, легко преодолеваются преграды высотой до метра, процесс передвижения становится необыкновенно плавным.

Первые удачные испытания необычного новшества, запатентованного во всех основных нефтедобывающих странах мира, таких, как США, Канада и ФРГ, прошли в 1967 году в районе Шаима (илл. 214). В течение нескольких лет на месторождениях Тюменской области, включая знаменитый Самотлор, с помощью буровой установки, перемещенной на воздушной подушке, удалось пробурить семь скважин. В районе города Стрежевого на Александровском месторождении, что в Томской области, при перевозке вышки на расстояние 12 километров присутствовала делегация из Канады. Восхищению гостей не было предела («Фантастично!»), инженерное решение сибиряков стало всемирной сенсацией (илл. 215). В одном из английских технических журналов прозвучала весьма лестная характеристика в адрес российских авторов изобретения и проделанной работы. Кроме конструктивного выполнения воздушной подушки для перемещения буровой установки с вышкой нефтяным Главком была подготовлена проектная документация на платформу, рассчитанную на перевозку грузов весом до 40 тонн. Заказ на изготовление принял Тюменский судоремонтный завод на Мысу. Всего удалось построить и провести испытания двух платформ (илл. 216). По итогам научных и производственных исследований В.А. Шибанов успешно защитил кандидатскую диссертацию.

При подготовке обзорных материалов к диссертации, в которых рассказывалось о предшествующих исследованиях, мне и моему аспиранту неоднократно приходилось встречать имя инженера В.И. Левкова из Новочеркасска, пионера строительства российских морских катеров на воздушной подушке. Особых эмоций оно не вызвало: в обзоре хватало и других фамилий, в том числе зарубежных. Так продолжалось до тех пор, пока почти два десятилетия спустя, и вне какой-либо связи с воздушной подушкой на буровой установке, мне пришлось столкнуться с именем Левкова в совершенно иной обстановке. В конце семидесятых – начале восьмидесятых годов я был чрезвычайно поглощен поиском и сбором материалов о работе в Заводоуковске в годы Великой Отечественной войны авиационно-планерного завода №499 и его руководителе известном авиационном конструкторе А.С. Москалеве. В списке посещенных городов, в архивах которые мне пришлось поработать, присутствовали Москва, Ленинград, Воронеж, Тюмень, Свердловск, Омск. Десятки встреч, перелистывание тысяч листов архивных фолиантов, обширная переписка с очевидцами событий... Оглядываюсь назад и с изумлением по отношению к самому себе удивляюсь собственным былым силам, позволившим перелопатить когда-то весь накопившийся материал. Среди переписки особую ценность представляли события и факты, сообщенные мне ближайшим помощником А.С.Москалева Леонидом Борисовичем Полукаровым. В годы войны он исполнял обязанности главного инженера планерного завода в Заводоуковске. Фотография инженера на фоне цехов завода и рядом с планером помещена во второй книге «Окрика...» на странице 110. Теперь Л.Полукаров пенсионер, проживает в Москве. Он познал вместе со своим шефом все перипетии российского авиастроения на фоне массовых репрессий творчески мыслящих людей в предвоенные годы в Воронеже, а в военные – в Заводоуковске. После кончины А.С. Москалева Л.Б. Полукаров становится его биографом, анализирует нестандартные конструкторские решения своего бывшего шефа, добивается признания за Москалевым приоритета в создании первой в мире стреловидной формы крыла для высокоскоростных истребителей.

В одном из писем, полученным мною в 1987 году, Леонид Борисович, повествуя о встречах в Тюмени с авиаконструктором О.К. Антоновым, мимоходом упомянул имя профессора В.И. Левкова. На мой запрос о нем я получил очень краткую информацию, весьма меня заинтересовавшую, несмотря на скудость сведений. Вот слова Полукарова: «Кто такой Левков? Левков – профессор, до войны (1938 – 39) занимался конструированием первых в мире торпед с воздушной оболочкой. В первые месяцы войны возглавил завод в Тюмени (! – мое примечание), где изготавливались десантные планеры типа А-7 О.К. Антонова».

Вот это уже была сенсация! С одной стороны, известный своими пионерскими конструкциями военных катеров на воздушной подушке В.И. Левков, оказывается, какое-то время работал в Тюмени и возглавлял завод №241, располагавшийся в корпусах торговых павильонов на Центральной площади города. С другой, был причастен к началу разработок торпед, движущихся в воде с огромной скоростью. Она достигалась за счет воздушной оболочки, создаваемой каким-то трудно объяснимым способом на внешней поверхности торпеды. Тех самых торпед, усовершенствованный и современный вариант которых носит название «Шквал». Уникальность подводного аппарата, бесшумно и с огромной скоростью движущегося к цели в газовой капсуле, привела к тому, что в наше время в периодической печати много говорится о нем как об оружии, против которого не существует защиты и которым не располагают военно-морские силы какой-либо другой страны, кроме России. В самом деле, если торпедный катер, двигаясь на воздушной подушке, способен развивать невиданные ранее скорости, то почему бы точно так же не поступить с торпедой? Абсолютно нет сомнений, что подобный вопрос постоянно возникал в работе конструкторов. Весь вопрос в том, как это сделать, какими техническими решениями добиться заданного эффекта? Одно дело – создать воздушную подушку над водой, и совсем другое – в ее толще. Теперь-то, когда российская торпеда существует, мы знаем, что решение было найдено. Неслучайно вокруг инженерного секрета такой торпеды в стране время от времени, особенно в последние годы, разгораются шпионские страсти. Честно говоря, я сначала подумал, что Л.Б. Полукаров в своем письме сделал описку или ошибся в оценке направления опытно-конструкторских работ Левкова (катера на воздушной подушке или торпеды с воздушной прослойкой-оболочкой). Как оказалось, ошибки не было: В.И. Левков занимался и теми, и другими.

Естественно, личность такого человека не могла меня не заинтересовать. Мог ли я предполагать, что в поисках материалов о нем пройдет почти полтора десятилетия, прежде чем их объем оказался достаточным для того, чтобы можно было позволить себе работу возле монитора компьютера! Конструкторские разработки В.И. Левкова всегда обозначались самой высокой степенью секретности. На все мои запросы в Военно-Морской музей в Ленинграде, в Военно-исторический музей, Музей Вооруженных Сил и в Центральный архив общественных движений в Москве ответа не было. Молчали Центральный государственный военно-исторический архив СССР, архив Советской Армии, Центральный архив Министерства обороны. А из областного архива Тюменской области получил сообщение об отсутствии документальных сведений, поскольку «личные дела номенклатурных работников на хранение в архив не поступали». Накануне эвакуации в июне 1941 года был сожжен архив Московского авиационного института, на одной из кафедр которого работал В.И. Левков. Никаких сведений о нем не оказалось даже в музее этого института. Руководство одного из солидных архивов дало мне понять, что на переписку, а это был 1990-й год, оно может согласиться только через спецчасть учреждения, в котором я работал... В лучшем случае архивы давали мне советы на поиск сведений в редких открытых и очень кратких печатных изданиях. Лишь Научно-исторический музей им. Жуковского обрадовал меня известием, что он располагает довоенным кинофильмом об испытаниях Левковым на Балтике катеров на воздушной подушке (илл. 217), но без каких-либо упоминаний о самом авторе. Высочайшей секретностью не только конструкторских разработок, но также имени В.И. Левкова объясняется отсутствие каких-либо сведений о его работе в сибирских краях. Л.Б. Полукаров писал мне, что вместе с Антоновым и Москалевым они неоднократно бывали в Тюмени на заводе у Левкова и в его инженерных отделах. Отношения были товарищескими, чему способствовали одинаковый возраст и научные интересы. Полукаров вспоминал, что однажды в разговоре Левков рассказывал о своих задумках по созданию торпеды на подводных крыльях с целью снижения лобового сопротивления движущегося аппарата. При некоторой скорости торпеда, снабженная подводным крылом, приподнималась над поверхностью воды, и скорость ее перемещения резко возрастала. Известно также участие Левкова как консультанта в наладке выпуска торпедных катеров на Тюменском судостроительном заводе. К сожалению, в официальных воспоминаниях О.К. Антонова и А.С. Москалева каких-либо упоминаний имени В.И. Левкова по понятным причинам встретить не удалось. И это все, чем я располагал о жизни моего героя в 1941 – 42 годах в областном центре.

Имя Владимира Израилевича Левкова (1895, Ростов-на-Дону–1954, Москва) стало известно инженерной общественности с 1927 года, когда молодой доцент Новочеркасского (Донского) политехнического института – специалист по аэродинамике (илл. 218), провел первые эксперименты с моделями аппаратов на воздушной подушке. Он создал при институте авиационное отделение с аэродинамической лабораторией, стал профессором, а с 1930 года возглавил в Новочеркасске авиационный институт. Несколько позже, в 1932 – 34 годах, Левков не только создал теорию воздушной подушки, но и успел построить первую в мире действующую модель судна. Демонстрация ее возможностей проходила в опытном бассейне Московского авиационного института (МАИ), куда Левков перешел на работу в 1934 году на должность профессора кафедры прикладной аэродинамики. В состав комиссии входили такие авторитеты, как Я.И. Алкснис, командующий Военно-Воздушными Силами страны, и знаменитые А.Н. Туполев и профессор Б.Н. Юрьев. Удачные испытания модели оказались настолько впечатляющими, что по решению Правительства и при поддержке Г.К. Орджоникидзе В.И. Левкову позволили создать Особое конструкторское бюро (ОКБ). Бюро размещалось в одном из зданий МАИ. Для изготовления опытных образцов использовались учебно-производственные мастерские института.

Вскоре по документации бюро было построено первое в мире действующее судно на воздушной подушке. Это был трехместный катер типа Л-1 массой до нескольких тонн. Испытания проходили на знаменитом Плещееве озере под Переславлем-Залесским – городом «Золотого кольца России». На том самом подмосковном озере, кстати, на котором по воле молодого Петра Первого зарождался российский флот в виде учебной «потешной» флотилии. Катер свободно парил над водной поверхностью. Рожденный плавать – почти летал! Удачные испытания необычного плавучего средства прошли на четверть века раньше опытов с аналогичным катером на воздушной подушке типа «Ховеркрафт» английского конструктора К.Коккерела. За рубежом этот катер несправедливо считается первенцем «летающих» кораблей. Оправданием для англичан может служить только тотальная секретность, сопровождавшая работы Левкова, поэтому достижения инженера не были известны за рубежом. Развитием перспективной конструкции Л-1 стали последующие модификации катера, один из которых, Л-5 (илл. 219, 220), достаточно крупный, массой в 9 тонн и длиной в 24 метра, в 1937 году на Балтийском море в районе Коперской губы развил небывалую для морских судов скорость – 73 узла, или около ста сорока километров в час! Катер выходил из воды на песчаный берег, преодолевал кустарники, пашню, болото, мчался над поверхностью льда. Итогами испытаний заинтересовались военные. ОКБ выделилось из МАИ в отдельное учреждение и выполнило заказ военного ведомства на торпедные катера водоизмещением в 15 и 30 тонн с мощными авиационными моторами. К сожалению, война с Германией прервала строительство катеров и эксперименты с ними. Флот из 15 судов, во избежание пленения его немцами, подступившими к берегам Финского залива и окраинам Ленинграда, был уничтожен.

Оставшись без объектов экспериментирования, В.И. Левков переключился на совершенствование обычных военных катеров и летательных аппаратов.

Он согласился на переезд в Тюмень, возглавил здесь авиационный планерный завод и впервые в нашем крае наладил массовое производство планеров конструкции О.К. Антонова. Вскоре, по моим данным – в начале 1942 года, его отозвали в Москву, как можно предположить, для продолжения работ по высокоскоростным торпедам. В послевоенные годы работа ОКБ возобновилась, но отсутствие в то время мощных двигателей для крупных судов с воздушной подушкой не позволило Главному конструктору кораблей на воздушной подушке

В.И. Левкову осуществить инженерный прорыв, подобный тому, какой был им сделан в 30-е годы. Неудачи в деле не способствуют сохранению здоровья. Болезнь заставила В.И. Левкова отойти от руководства ОКБ, за ним осталось только научное консультирование. В начале 1954 года он скончался в возрасте 59 лет: российские генеральные конструкторы долголетием не отличаются.

Современники, лично знавшие Левкова, отмечали у него редкое для ученых сочетание свободного владения фундаментальными знаниями математики, физики и аэродинамики с необыкновенным дарованием удачливого экспериментатора. Теоретические исследования логично переходили в практические рекомендации и шаги. Итоги испытаний служили основанием для глубоких научных обобщений. Там же, где теория малоисследованного направления поисков давала сбой, на выручку приходило инженерное чутье, глубокое понимание теории моделирования и планирования эксперимента. Как правило, катера с воздушной подушкой выходили в серию при минимуме проб и ошибок. Эти замечательные качества Левкова, будущего ученого, были замечены учителями в Донском политехническом институте еще со студенческой скамьи. Его дипломная работа «Расчет репульсивного двигателя» отличалась самостоятельностью и завершенностью. По окончании института в 1921 году он был оставлен ассистентом на кафедре гидравлики для преподавательской работы и подготовки к профессорскому званию. Осенью того же года, спустя несколько месяцев после получения диплома, публикуется его первая научная работа «Об определении длины кривой выпуска турбины Френсиса», ставшая классической в расчетах гидравлических турбин. Вскоре в «Известиях ДПИ» (1925) вышла из печати еще одна статья под названием «Вихревая теория ротора». В ней рассматривалась возможность постройки летательного аппарата без крыла, вместо которого автор предлагал установить вращающийся вокруг своей оси горизонтальный цилиндр. Интерес Левкова к экзотическим летательным аппаратам и к методикам их расчета в значительной степени повлиял на дальнейшие исследования, связанные с воздушной подушкой.

Одна из заслуг В.И. Левкова состоит в том, что он не только впервые в мире создал действующие опытные образцы, на которых рядовые изобретатели чаще всего ограничивают свою деятельность, но и наладил серийное производство своего детища. В наше время морские и речные суда на воздушной подушке прочно вошли в состав военно-морского и пассажирского флотов. Во второй половине минувшего века области применения подушки невероятно расширились. Например, для снижения трения вращающейся с огромной скоростью оси гироскопа ее торцы помещаются в воздушную подушку. Вот почему минувший XX век, наряду с определением его как века авиации, атома, лазера и радиоэлектроники, по праву можно именовать и веком воздушной подушки.

Имя Левкова – одно из тех, которые создали международный авторитет и славу инженерному корпусу России, да и Тюмени тоже. Приходится сожалеть, что его имя по-прежнему, как и в советские годы, остается малоизвестным. В кратком изложении, без портрета и с досадными неточностями биография В.И. Левкова опубликована в двухтомном Морском энциклопедическом справочнике, изданном в Ленинграде издательством «Судостроение» в 1986 году. Скромное сообщение совершенно не соответствует уровню инженерных и научных достижений В.И. Левкова, принижает его роль в истории техники.

... Сижу за компьютером, работаю над обобщением материалов о В.И. Левкове. В окно с высоты четвертого этажа моей квартиры раскинулось роскошное зеленое поле Центральной площади Тюмени. Той самой площади, на которой в военные годы планерный завод под руководством В.И. Левкова наладил выпуск планеров А-7 для нужд фронта. Здесь же, в одном из корпусов рыночных лабазов, где сейчас стоит здание областной Думы, располагался рабочий кабинет выдающегося российского конструктора и знатока воздушной подушки. Может, найдем способ отразить деятельность замечательного инженера и его заслуги в выпуске первых на нашей земле антоновских планеров в мемориальной пропаганде истории областного центра?

КОНСТРУКТОРЫ МИНОМЕТОВ

Мой отец, Ефим Спиридонович (1909–1995, илл. 221), все годы Великой Отечественной войны провел на действующих фронтах. Мобилизованный в армию в июле 1941 года, он несколько месяцев находился на Дальнем Востоке. Сведения военной разведки, из которых наиболее ценными стали донесения Рихарда Зорге, позволили правительственным кругам страны прийти к выводу, что нападения Японии в обозримом будущем ожидать не следует. Сибирские дивизии, в составе которых был и мой отец, гвардии сержант Копылов Е.С., были передислоцированы под Москву. Сибиряки не только сдержали напор немцев и установили надежный заслон на подступах к столице, но и участвовали в разгроме гитлеровских армий, освобождали города и села. Среди них был город Севск на Брянщине, в честь которого дивизия генерала Корчагина получила имя «Севской». В составе этой дивизии отец прошел по дорогам Белоруссии, Польши, освобождал Прагу. И все эти годы он командовал минометным расчетом и батареей (илл. 222). Был ранен осколком немецкой мины, он много лет хранился в нашей семье. Отец чудом спасся, когда в одном из сражений в двух шагах плюхнулась неразорвавшаяся немецкая мина.

Не однажды, кроме командира боевого расчета, целиком гибли и менялись солдатские составы батареи.

Хорошо помню возвращение отца домой летом 1945 года. Он не любил рассказывать о событиях войны. Только в день Победы, пятидесятилетие которой успел встретить, воспоминания, после нескольких «фронтовых» чарок, целиком захватывали ветерана. С большой похвалой отзывался он о 82-миллиметровом пехотном миномете. Грозное оружие легко разбиралось на отдельные узлы. Каждый из них можно было переносить с места на место усилием одного бойца (илл. 223). Простой и надежной, доступной даже начинающему красноармейцу, была техника наводки орудия. Отец считал, что его миномет, с которым он прошел все дороги войны, подобно знаменитому танку Т-34, был лучшим по сравнению с немецкими устройствами аналогичного назначения. А это мнение знатока, не раз стрелявшего из немецких минометов. Так что о минометах периода войны я был осведомлен еще со школьных лет.

Каково же было удивление отца, да и мое тоже, когда после переезда в Тюмень в начале 1960-х годов мы узнали, что в годы войны город стал одним из центров минометного производства. Минометы сотнями, а мины десятками тысяч поступали в армейские части. Отец как-то высказал сожаление, что не знал расшифровок заводских марок на стволах минометов. Вполне возможно, что приходилось иметь дело и с сибирскими изделиями. Тюменские минометы имели марку «ЗМ» («Завод «Механик»). Разумеется, из соображений секретности полное название завода-изготовителя и город, где он располагался, на минометах не указывались.

Каким же ветром занесло в Тюмень производство минометного вооружения, кто был у его истоков? Архивные сведения свидетельствуют, что решение о переносе из центральных районов страны производства минометов и мин состоялось летом 1941 года. К этому времени в Тюмень эвакуировались заводы из Подмосковья, Киева, Керчи, Одессы, Ленинграда и др. городов – всего около четырех десятков предприятий. Из Одессы, например, с завода «10 лет Октября» доставили станки для изготовления перьевых стабилизаторов корпусов мин. Выпуск минометов на привезенном оборудовании начался в декабре в цехах завода «Механик» (илл. 224) – основное производство (илл. 225), и на «Строймаше». Отдельные детали минометов и корпусов мин готовили судоверфь, паровозное и вагонное депо. План выпуска на декабрь 1941 года первой партии необычной для города продукции намечался в объеме 100 минометов. В первое время заводы не располагали даже готовыми чертежами. Местному гарнизону пришлось выделить в качестве натурного образца готовый миномет М-82 с минами. Начался лихорадочный поиск на городских складах цельнотянутых труб для стволов минометов. Трудности возрастали из-за отсутствия опытных рабочих рук. Ушедших на фронт мужчин заменили женщины и подростки. В таких условиях приходилось начинать новое дело.

В 1991 году мне довелось увидеться с жительницей Тюмени 3.Г. Малютиной. По ее словам, ее супругу Федору Михайловичу Малютину, к тому времени давно покойному, в 1941 году занимавшему в начальный период войны с Германией должность главного конструктора завода «Механик», пришлось взять на себя основные конструкторско-технологические хлопоты по производству минометов. О нем несколько позже, а пока полезно вспомнить, что опыт изготовления минометного вооружения, в частности мин, у завода имелся еще со времен первой мировой войны 1914–1917 годов. Владелец завода Н.Д. Машаров принял правительственный заказ на выпуск ручных гранат, мин и конно-подковочных гвоздей. Накануне войны с Германией в 1940 году завод «Механик» также имел оборонный заказ на мины калибром 82 миллиметра и располагал их чертежами устаревших конструкций. В августе 1941 года пять тысяч мин из довоенной партии были отправлены на фронт. Не располагаю сведениями о том, сохранились ли к 1941 году рабочие кадры, знакомые с минной продукцией. Скорее всего, за исключением единиц, рабочие ушли на фронт. А вот в чем я полностью уверен, так это в том, что для инженеров завода производство минометного вооружения было в новинку. Тем более следует вспомнить их инженерный подвиг.

Ф.М. Малютин (илл. 226) – почти ровесник XX столетия: Родился в Пензе в 1896 году. Специальное образование (мастер по машиностроению) получил в 1915 году в техническом училище города Кунгура, ныне – механический техникум. Кунгур всегда считался развитым промышленным узлом Пермской губернии с богатыми инженерными традициями. В этом городе впервые заявил о себе британский подданный механик Г.И. Гуллет, построивший в Перми, Кунгуре, Екатеринбурге, а затем в Тюмени судостроительные заводы. После окончания училища Малютин работал на стекольном заводе в Заводопетровске, на строительстве лесопильного завода в Верхней Тавде, в кирпичных предприятиях Свердловской области, на Уралвагонзаводе в Нижнем Тагиле. Автор одного из рецептов огнеупорного кирпича. С 1936 года Малютин, обладавший опытом работы на лесопильных заводах и хорошо знавший их потребности, был ^принят на завод «Механик» в должности старшего конструктора, затем – начальника конструкторского бюро. Когда в Тюмень в 1941 году привезли тело В.И. Ленина, Малютину поручили спроектировать и построить на заводе подставку под гроб. Событие, которым в прошлые времена люди очень гордились.

На посту главного конструктора в самый тревожный период деятельности завода, когда в Тюмени еще не было профессиональных конструкторов минометов, Ф.М. Малютин работал до августа 1942 года. Затем его сменил Н.А. Герасимов. Переход на другую должность с понижением был вызван, по-видимому, чехардой в руководстве заводом, а также наличием такого крупного «недостатка» биографии, как беспартийность. Так, в течение 1941 – 43 годов директоры сменились четырежды (Павлов, Родионов, Торопов, Маковиз, Клюев), каждый из которых подбирал свою команду. До своей кончины в 1961 году Малютин занимал на «Механике» ответственные конструкторские должности на протяжении четверти века, в том числе в 1950-х годах – и.о. заместителя главного конструктора. Награжден медалью «За доблестный труд в годы ВОВ». Его семья проживала недалеко от завода по улице Немцова, 98 в частном одноэтажном деревянном доме бывшего владельца кирпичного завода. К нашему времени особняк не сохранился. В послевоенные годы Ф.М. Малютин занимался проектированием многих деревообрабатывающих станков. Последней его работой стал многопильный станок с вальцовой подачей для лесопильных заводов.

А теперь поставьте себя, читатель, на место главного конструктора завода. Осень 1941 года, идет война, получено строжайшее указание о скорейшем выпуске военной продукции. Любое его невыполнение грозит последствиями военного времени. Чертежей минометов нет, есть только натурные образцы, отсутствуют технологические карты, о штамповочных и других приспособлениях никто не имеет каких-либо понятий. Изменилась конструкция стабилизатора мины – наиболее капризной детали. Улучшение ее качества потребовало изменения количества и формы перьев, а также перестройки цикла и цепочки обрабатывающих станков. Отдел чертежей Центральной военной базы в Челябинске задерживает чертежи нового стабилизатора. Главный конструктор Ф.М. Малютин поручает техническому отделу готовить чертежи по образцам, видоизменяет и упрощает отдельные детали, приспосабливает имеющееся оборудование завода к новому циклу производства. Насколько это «приспособление» носило экзотический характер, можно судить по следующему примеру. Когда для плавки металла в вагранках понадобился известковый флюс, пришлось использовать мраморные памятники Текутьевского кладбища. В наше время такой необычный шаг вызвал бы осуждение общественности, но когда шла война, раздумывать было некогда.

Руководство города и заводов обратилось за помощью к военным властям и в Наркомат минометного вооружения. Наркомат, кстати, находился в Челябинске. Первые прислали военпредов, а Наркомат – инженера Бориса Ивановича Шавырина (1902–1965), талантливого автора конструкций отечественных минометов. Это ему в предвоенные годы удалось создать уникальную систему минометного вооружения. Она отличалась необыкновенной простотой и технологичностью конструкции и допускала массовое производство на заводах, малоприспособленных к выпуску военной продукции. В систему входили ротный, батальонный, горно-вьючный и полковой минометы со стволами 50, 82,107 и 120 миллиметров в калибре. О технологичности конструкции можно судить по таким характерным цифрам. За годы войны промышленность страны выпустила почти 350 тысяч минометов, а Германия только 68 тысяч, в пять раз меньше.

Минометы, разумеется, делали не только в Тюмени. Их выпуск организовали в Челябинске, Свердловске, Кунгуре, Пензе, Шадринске и в других городах. Молодому 39-летнему инженеру приходилось мотаться по стране, налаживать производство в немыслимо короткие сроки, обеспечивать потребности фронта. В самом начале 1942 года Шавырин с бригадой инженеров побывал в Тюмени. Он привез, наконец-то, готовые чертежи изделий, их новейшие видоизменения, провел консультации с местными конструкторами, оказал помощь в налаживании производства, дал экспертную оценку качества минометов и мин. На пустынной окраине города около деревни Ожогино в спешном порядке огородили полигон для опытных стрельб. Уже в послевоенные годы на месте полигона один из деревенских жителей на вспаханном поле нашел неразорвавшуюся или, скорее всего, утерянную мину со взрывателем и полной начинкой ВВ. Саперы военного училища ее уничтожили.

Б.И. Шавырин (илл. 227) родился в семье железнодорожного рабочего. В 1925 году окончил вечерний рабочий факультет в Ярославле, а спустя пять лет – МВТУ им. Баумана. Занимал инженерные должности, увлекся преподавательской деятельностью. 1932 год – начало деятельности в конструкторских бюро (КБ) ряда военных заводов. В 1937 – 38 годах под его руководством и участии были созданы непревзойденные отечественные минометы. Проверка в условиях военных действий на Хасане, Халхин-Голе, в финской кампании и в начальный период войны с Германией подтвердила их высокие боевые качества. С апреля 1942 года Шавырин назначается Главным конструктором специального КБ, которому отдал многие годы своей жизни. В послевоенное время его КБ разработало модернизированные минометы 160 и 240 калибра, а также образцы реактивного вооружения. Лауреат трех Государственных (1942, 1950 и 1951 годы) и Ленинской премий (1964), Герой Труда (1945), кавалер нескольких орденов.

Изготовление мин на заводе проходило в обстановке строжайшей секретности. Рассказывают, что станки ограждались друг от друга фанерными щитами, а военпреды переносили корпуса новых конструкций мин из литейки в цех на обработку под полой, чтобы ненароком их не увидел посторонний глаз ... Со второй половины 1943 года производство минометов в Тюмени прекратилось, планы их выпуска передали специализированным заводам. По моим подсчетам с декабря 1941 года тюменцы, в общей сложности, отправили на фронт около 550 минометов или несколько больше. Из них до сотни минометов калибром 50 миллиметров отправил завод «Строймеханизмов». Одновременно с прекращением выпуска минометов резко увеличился тираж корпусов мин. Достаточно назвать план на первый квартал 1944 года: 30 тысяч корпусов обычных и 45 тысяч химических мин, используемых для дымовых завес. Начинка мин взрывчатым веществом и взрывателями проводилась в Нижнем Тагиле, там же на загородном полигоне шли выборочные испытания: стрельба 25-ю минами из каждой партии в 10 тысяч штук. Производство мин продолжалось и после окончания войны с Германией. Так, в летние месяцы 1945 года их отгружали на Восточный фронт. Только после капитуляции Японии заводы Тюмени переключились на мирную продукцию.

Мне уже приходилось говорить, что главные и генеральные конструкторы в России долгожительством не отличаются. Б.И. Шавырин ушел из жизни в возрасте 63-х лет. В Большой советской энциклопедии (БСЭ) второго и третьего изданий ему посвящены небольшие заметки, без портрета. Стало забываться имя инженера Ф.М. Малютина. Сравнительно недавно завод «Механик» отмечал свое 100-летие. К юбилею выпустили красочный проспект, посвященный торжественному событию. В его тексте дважды встречается портрет Малютина, но ни разу не упоминается фамилия инженера. В областном краеведческом музее хранится миномет как память о военном эпизоде в судьбе завода «Механик». У входа на завод установлена мемориальная доска с надписью: «В годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.) завод «Механик» (ныне станкостроительный) выпускал продукцию для нужд фронта». Несколько лет назад у городских властей и руководства завода родилось намерение установить перед проходной образец военной продукции – миномет. Что-то помешало исполнению намеченных планов. Но вот обновить мемориальную доску с конкретным указанием выпускаемой продукции можно было бы вполне, тем более что повышенные требования к тотальной секретности давно ушли в прошлое.