Окрик памяти. Книга третья

Как мало мы знаем о судьбах архитекторов тюменских городов! Если в памяти живущего поколения еще звучат имена зодчих второй половины ушедшего века, то ближе к его началу, не говоря уже о более ранних временах XVIII – XIX столетий сведения о них, увы! малодоступны даже узким специалистам по истории архитектуры. Вспомните, казалось бы, не столь отдаленную от нас деятельную работу в Тюмени в начале XX века архитектора К.П. Чакина (1875–1958). До последнего времени его имя оставалось почти забытым, а место его захоронения на Текутьевском кладбище остается в запустении. Что говорить тогда о других именах, в особенности о тех, кто родился в Тюмени или Тобольске, но работал в других краях России, прославил русский стиль архитектуры или оставил незабываемый след в зодчестве многих отечественных городов, включая столицу – Санкт-Петербург?

Напоминает ли о чем-то большинству читателей имя Алексея Филипповича Кокоринова (1726–1772)? Будущий корифей архитектуры родился в Тобольске, учился в Москве, восстанавливал стены Кремля, общепризнанно считается зачинателем русского классицизма в отечественной архитектуре, возглавлял Академию художеств. Если такие люди мало известны, то что говорить о провинциальных тюменских зодчих последней трети XIX века. В те времена должности архитекторов с 1871 года занимали И.К. Ламберт и Д.И. Лагин, П.И. Долгов (1890), А.А. Юшанский (1891–1893). Последний, судя по некоторым косвенным, но вполне надежным данным, стал автором проекта здания первой в Тюмени электростанции, принадлежавшей И.И. Игнатову (1893). Кирпичный особняк, в основе своей сохранившийся до сих пор, глазницами пустых окон с укором глядит на нас, равнодушных к своей истории потомков. Еще меньше сохранилось сведений об архитекторах других населенных пунктов нашего края. Так, многие здания в Ишиме и Тобольске появились благодаря трудам сибирского зодчего и доктора архитектуры А.Д. Крячкова (1876–1950). А знаете ли вы доктора архитектуры М.С. Булатова, уроженца Тобольска, всю свою творческую жизнь посвятившего созданию современного облика Ташкента?

Меня всегда поражала способность композиторов музыкальных произведений создавать или, выражаясь инженерным языком, конструировать и строить мелодию, опираясь всего лишь на 7 кирпичиков-нот. В отличие от простых смертных их мозг устроен или развит как-то совсем иначе, чем у большинства людей, лишенных музыкального дарования. Точно так же я с восхищением и с белой завистью смотрю на талант архитектора, у которого возможности еще меньше, чем у композитора, поскольку «кирпичиков» для строительных комбинаций у него всего пять: шар, цилиндр, конус, куб и параллелепипед. Тем не менее, их вариации и комбинации в творчестве зодчих дают бесконечное множество архитектурных решений. В этом отношении особенно показателен многовековой опыт сооружения православных церквей. Где бы вы ни были, встречая златоглавую красавицу, копию или повтор такого же церковного сооружения в другом месте никогда не встретите. Как не встретите и одинаковую музыкальную мелодию, исключая, разве что, явный плагиат.

В очередной главе читатель познакомится с композиторами архитектуры, талантами которых в разное время мне пришлось восторгаться. При обстоятельствах, мало схожих для каждого отдельного имени, их жизненная и творческая судьба так или иначе была не только связана с нашим краем, но и определила архитектурную судьбу таких городов, как Санкт-Петербург, Алма-Ата и Ташкент.

КТО ПОСТРОИЛ ЗДАНИЕ АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ?

Раннее мартовское утро 1992 года, метро Савеловского вокзала. Я спешу на ближайшую остановку трамвая. Не знаю, как сейчас, но уже тогда трамваи в Москве считались редкостью и остались только на окраинах. Один из них, ветеран популярного когда-то вида общественного транспорта, помчал меня, звеня и тарахтя, в Петровское-Разумовское, в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию. Здесь на кафедрах, в архиве академии и в замечательном здании библиотеки мне предстояло собрать материал о профессоре академии П.А. Мартэне, бывшем тюменце и директоре сельскохозяйственного техникума в 20-е годы минувшего столетия. Хотелось также посмотреть на Петровское-Разумовское глазами тоболяка

Н.Л. Скалозубова, выпускника академии 1885 года. Многократно на протяжении десятилетий посещая Москву, я в общении с коренными москвичами привык к их заносчивости, равнодушию и пренебрежению по отношению к приезжим. Каково же было мое удивление, когда здесь, на бывшей окраине Москвы, мне встретились по-настоящему доброжелательные и отзывчивые работники, оказавшие сибиряку искреннее внимание и помощь. В результате удалось обзавестись богатым биографическим материалом о Мартэне. Он тогда же был опубликован в периодической печати Тюмени, а спустя несколько лет – в одном из разделов первой книги «Окрика ...».

Более того, просматривая в библиотеке подшивку многотиражки «Тимирязевец» за последнее десятилетие я наткнулся на новое для меня имя сибирского геолога, выпускника Тимирязевки Р.С. Ильина. О нем мне уже довелось рассказать на предыдущих страницах книги. Словом, результаты поездки в сельскохозяйственный городок Тимирязевской академии оказались необычайно плодотворными. Следует добавить, что в минуты, когда перелистывание бумаг и длительное сидение за библиотечным столом становились невыносимыми от головной боли и усталости, я уходил в соседний почти безлюдный парк, бродил по аллеям, присаживался на скамейки, наслаждаясь запахом талого снега. На обратном пути с интересом разглядывал старейшие строения академии – посланцы давно ушедшего XVIII века. Кто бы мог подумать, что я хожу мимо выдающихся творений моего земляка, уроженца Тобольска, Александра Филипповича Кокоринова (1726–1772, илл. 310)? Когда же пришло время собирать по крупицам сведения о нем, сожалел, что, не зная истории Петровского-Разумовского, рассматривал неведомые мне архитектурные шедевры Кокоринова если не равнодушно, то с недостаточным вниманием. Велика цена незнания!

Нечто подобное испытал еще раньше, лет 30 или 40 тому назад. При частых посещениях Ленинграда (после смены «фамилии» города побывать в нем не довелось) много раз прогуливался по Университетской набережной Невы до Горного института мимо внушительного здания Академии художеств. На фоне многочисленных архитектурных достопримечательностей второй столицы трудно было выделить это замечательное творение русских зодчих. При всем желании собственных эмоций на все встреченные шедевры мира явно не хватит. Вспомните, читатель, надолго ли вам удавалось сохранить терпение, когда вы проходили по залам Третьяковки? Впереди по маршруту, и это вы знаете, много великих художников, но голова уже гудит, интерес к раритетам теряется, начинаешь думать не столько о встрече с прекрасным, сколько о том, как быстрее добраться к выходу на улицу. Так и мне в сутолоке дел, в перманентной спешке все было недосуг остановиться, а еще лучше – побывать внутри редкостного по архитектуре здания. Если бы знать, что и этот шедевр связан с именем твоего земляка из XVIII столетия Кокоринова!

Кто же он был, человек и зодчий, о котором немало сказано в томах БСЭ, каковы его сибирские и тобольские корни? Почти два столетия считалось, что глава семьи Филипп Григорьевич Кокоринов, в молодости – простой солдат, служил архитектором на сибирских заводах Демидовых. В частности, об этом событии свидетельствовала авторитетная энциклопедия Ефрона и Брокгауза (Санкт-Петербург, 1895, т. ХV-А, с. 629). Сравнительно недавно, в 20-х годах минувшего века, отыскалась автобиография, написанная будущим архитектором. Из нее следовало, что А. Кокоринов родился в семье управляющего тобольской комиссией раскольнических дел. На этой должности Кокоринов-старший работал много лет. Таким образом, принадлежность его к неведомым сибирским заводам и специальности архитектора не подтверждается. Первоначальное образование Александр Кокоринов получил в семье.

В жизни молодых людей их дальнейшая судьба нередко определяется случайными встречами с более опытными и мудрыми наставниками. Так случилось и с Александром Кокориновым. Во времена правления императрицы Анны Ивановны в Тобольск был сослан архитектор Иван Бланк, обвиненный в причастности к кружку опального А.П. Волынского и к делу о его государственной измене. Сблизившись с семьей Кокориновых, Бланк обратил внимание на способности Александра как рисовальщика. В 1742 году И.Я. Бланк получил разрешение на поселение в Москве. При согласии отца он взял Кокоринова-младшего с собой с намерением обучить его архитектурному искусству. Александру Кокоринову шел всего шестнадцатый год ...

После кончины И.Я. Бланка в 1745 году Кокоринов перешел на обучение сначала к Д.В. Ухтомскому, который назначил его своим помощником, а затем к И.В. Коробову. В истории отечественного градостроения оба считаются крупнейшими архитекторами. Коробову, в частности, принадлежит проект Адмиралтейства в Петербурге, он весьма ценил Кокоринова. К 1749 году относятся первые самостоятельные творения молодого архитектора. Он восстанавливает стены московского Кремля, обустраивает по высочайшему указу несколько комнат во дворце, размещенном в селе Братовщине. Кроме того, известна его постройка гостиного двора в Макарьевском монастыре под Нижним Новгородом. Удачное решение интерьера дворца и сооружение гостиного двора способствуют быстрой карьере, государственные вельможи начинают считать его большим мастером. Покровителями молодого архитектора становятся всемогущий И.И. Шувалов – камер-юнкер и фаворит императрицы Елизаветы, и не менее влиятельный гетман К.Г. Разумовский.

В 1752 году Кирилл Разумовский задумал строительство роскошной резиденции в селе Петровском неподалеку от Москвы по дороге в Петербург на месте нынешней Тимирязевской академии. По свидетельству современников, резиденция Разумовского представляла собой не столько загородную дачу, сколько городок с дворцом, церковью, конным двором и манежем, обширным парком и прудом, многими вспомогательными постройками. Разочаровавшись в итальянских архитекторах, Разумовский нарадоваться не мог на свое новое приобретение – русского мастера, о котором он говорил, что «ведал в нем прок». Более всего гетману импонировала творческая гибкость и способность Кокоринова на лету схватывать пожелания заказчика. Выслушав очередное из них, Кокоринов тут же рисовал эскиз и немедленно получал согласие властителя Украины. Гетмановской резиденцией восхищалась не только Москва, но и приезжие, включая иностранцев. Постройка усадьбы совпала по времени с периодом пересмотра архитектурных стилей. Уходили в прошлое каноны устаревшего барокко, нарождался новый – ранний классицизм. А.Ф. Кокоринов по праву считается одним из зачинателей в России этого направления архитектурного творчества.

Самые восторженные отзывы о Петровском ансамбле в первую очередь относились к дворцу. Его одноэтажное здание с откинутыми назад крыльями и центральной аркой (илл. 311) производили неизгладимое впечатление.

К нашему времени дворец оказался утраченным. Сначала арку взорвали французы в войне 1812 года. Почему-то оккупантам, включая псевдо-цивилизованных французов, в обязательном порядке надо что-то взорвать. Все это происходило на фоне повального антипатриотического увлечения русского дворянства французской речью. С другой стороны, Париж совершенно не пострадал от присутствия в нем русской армии, изгнавшей Наполеона. А если бы пострадал, то обвинение русских в варварстве последовало бы незамедлительно. Так или иначе, но варварство французов в Петровском, не представлявшем в военном отношении какого-либо значения, стало явным.

Имение запустело. В середине XIX столетия на месте бывшего дворца построили новое здание по проекту Н.Л. Бенуа. Теперь оно – главный административный корпус академии. Вновь, как и во времена Разумовского, сооружение стало доминантой архитектурного ансамбля. А вот четырехугольник двухэтажного конного двора с башенками по углам (илл. 312) и круглыми окнами у оснований шатров на вершинах башен сохранился почти в первозданном виде. Как говорят, по первоначальному замыслу Кокоринова шатры имели более сложную форму. От круглых окон поднимался цилиндр, увенчанный легким фонариком из тонких колонок (илл. 313). В середине XIX века обветшавшие детали сломали, а вместо них установили простенькие шатры.

Не меньший интерес зрителей вызывали архитектурные особенности манежа (илл. 314). Здесь уже воочию виден характерный для Кокоринова архитектурный почерк, позволяющий находить его творения там, где авторская принадлежность находится под вопросом. А таких сомнений, применительно к Кокоринову, было более чем достаточно. До недавнего времени, например, велись споры по дворцу того же Разумовского на Мойке в Петербурге рядом с Невским проспектом, дома Чернышева и Шувалова – позже здание Министерства финансов, или загородный «увеселительный» дворец в Ориенбауме... Перечень же бесспорных сооружений достаточно велик. Среди них Гостиный двор на Невском, дворец Г. Демидова, и, наконец, венец архитектурного творчества А.Ф. Кокоринова – здание Академии художеств (илл. 315).

Как у всякого талантливого человека, у Кокоринова было немало завистников и недоброжелателей. В течение десятилетий, включая и те, что прошли после кончины архитектора, его враги с завидным упорством создавали образ зодчего средней руки. Но когда речь шла об Академии художеств, мнение всех было единым: это работа гения. На портрете, помещенном выше, художник изобразил не только Кокоринова, но и чертеж-план здания Академии, лежащий на столе, подчеркивая этой деталью картины значимость главного достижения зодчего. Необычен план здания, задуманный архитектором в виде квадрата (илл. 316). В центре его предусмотрен круг, выполняющий роль внутреннего двора. К нему с четырех сторон ведут проходы. Архитектура фасадов величественного здания выдержана в формах раннего классицизма и с очень привлекательной архитектоникой. Фасады освобождены от обилия украшений, присущих барокко. Здесь уместно вспомнить выдающуюся роль И.И. Шувалова, который, веря в творческий гений своего любимца, поручил Кокоринову проектирование здания Академии. Более того, с самого начала работ по возведению здания Шувалов не видел другой кандидатуры на руководство Академией. Исследователь творчества А.Ф. Кокоринова И.Э. Грабарь в следующих словах характеризовал его постройки, в первую очередь, здание Академии: «Его архитектура принадлежит к самым отрадным и ярким явлениям великого русского искусства, а его роль в становлении и развитии русского раннего классицизма должна быть безоговорочно признана основополагающей и решающей».

До поры до времени служебная карьера А.Ф. Кокоринова складывалась удачно, особенно после переезда в столицу в 1753 году. Указом Елизаветы от 13 октября 1758 года ему присваивается звание архитектора. Тогда же его назначают инспектором, а в 1761 году – директором Академии. С 1769 года после избрания он становится ее ректором. На этой должности Кокоринов работает до конца своих дней. Как профессор он ведет преподавательскую деятельность, читает лекции студентам по искусству архитектуры. Среди его учеников наиболее выдающимся выпускником стал В.И. Баженов, известный, прежде всего, по бриллианту архитектуры – дому П.Е. Пашкова на одном из холмов Москвы на перекрестке Моховой улицы и Знаменки. Тот самый дом, который в наше время стал одним из корпусов главной библиотеки России. Баженов до конца жизни остался верным учеником своего учителя, восхищался его талантом, а свою альма-матер, Академию художеств, непременно считал лучшим в мире зданием, предназначенным для учебно-художественных целей. К заслугам Кокоринова принадлежит привлечение к преподавательской работе авторитетных русских художников. Устроилась и личная жизнь. Итогом тесного знакомства с семьей Демидовых стала женитьба А.Ф. Кокоринова в 1860 году на старшей дочери Г. Демидова.

После воцарения Екатерины II (1763) президент Академии художеств И.И. Шувалов оказался в опале. Его вынужденный отъезд за границу, как «отпуск по болезни», сказался на общественном положении Кокоринова. Воспряли духом недоброжелатели, недовольные твердыми распорядками ректора в учебном и хозяйственном процессе и попытками Кокоринова привлечь в состав учащихся талантливых представителей из народа вне их зависимости от принадлежности к тем или иным сословиям. Новый президент Академии И.И. Бецкий, мнительный и подозрительный, не только не препятствовал росту интриг вокруг ректора, но и всячески разжигал их, поощряя кляузников. Как и в наши времена, когда появляется необходимость «утопить» руководителя, создали несколько комиссий для проверки хозяйственного положения Академии. Ревизоры ничего предосудительного не нашли. Оскорбленный недоверием, сломленный неприятностями перманентных проверок и обиженный недооценкой властями сделанного им для России, заслуженный, но издерганный художник занемог, как тогда говорили, «водяной болезнью». Он скончался 10 марта 1772 года совсем молодым – на 46 году жизни. Исповедовался в Симеоновской церкви и погребен на старейшем в Санкт-Петербурге Сампсониевском кладбище на Выборгской стороне.

Почти полтора столетия существовала легенда, рожденная в умах тех, кто способствовал раннему уходу из жизни талантливого архитектора. Она гласила, что затравленный и измотанный ревизионными проверками Кокоринов в угнетенном душевном состоянии стал худеть, задумываться, заговариваться и в припадке меланхолии, якобы, повесился на чердаке своего дома. Эту версию гибели художника озвучила и упомянутая выше энциклопедия Ефрона и Брокгауза. На самом деле, давно найдены документы, свидетельствующие о прохождении умирающим архитектором исповедания в упомянутой церкви Симеона и опровергающие на редкость живучее предание.

Оглядываясь на жизненный и творческий пути А.Ф. Кокоринова, невольно ловишь себя на мысли, что судьба сибиряков, по тем или иным поводам оказавшихся жителями столиц, редко оказывается счастливой. Коренное население Москвы или Санкт-Петербурга обладает совсем иным менталитетом, которое существенно отличается от характера абсолютного большинства провинциалов. За примерами далеко ходить не надо, достаточно вспомнить переезды в Москву, часто горестные, многих наших тюменцев-современников. Не вписываются наши земляки в орбиту столичных кругов! Так случилось и с А.Ф. Кокориновым.

РЕМЕСЛЕННОЕ УЧИЛИЩЕ ТЕКУТЬЕВА

В восьмидесятых годах минувшего столетия мне пришлось довольно интенсивно заниматься поиском дома пароходовладельца и судостроителя И.И. Игнатова. Сведения об этом доме не сохранились в памяти старожилов Тюмени. Местонахождение дома представляло интерес еще и в том отношении, что у Игнатова в конце XIX века несколько лет проживал будущий певец природы России писатель М. Пришвин. Так что один поиск, в случае его удачного исхода, решал сразу две краеведческие задачи. Подробности драматичных по своему накалу изысканий я подробно описал в первой книге «Окрика ...». Скажу лишь, что первая подсказка исходила от старейших работников судостроительного завода. Они смутно припоминали рассказы своих родителей, которые указывали на принадлежность бывшего дома Игнатова фабрично-заводскому училищу завода в первые советские годы. В поисках такие сведения для меня стали некоторой зацепкой и рождали кое-какую надежду. Я стал собирать старинные фотографии с сюжетами, имеющими отношение к фабрично-заводскому обучению (ФЗО) или к училищам того же направления (ФЗУ). Один из снимков привел меня к двухэтажному дому Игнатова по улице Госпаровской. В нем еще до середины 1950-х годов действительно находилось общежитие учащихся ФЗУ судостроительного завода, находящегося по соседству.

Были и другие фотографии тюменских фабрично-заводских училищ. Одна из них долгое время вводила меня в заблуждение (илл. 317). На снимке И. Шустера, известного в Тюмени фотомастера конца 1920-х годов, разместилась группа учащихся, административно-технического персонала и преподавателей школы ФЗУ водного транспорта. Название школы четко прослеживалось на вывеске. Под ней, в полном соответствием с агитационными нормами того времени, висел плакат со следующим текстом: «Десять лет победоносной борьбы в строительстве социализма – залог победы мирового пролетариата». Сразу стала известна дата съемки–1927 год. Смущали кирпичные стены двухэтажного особняка и крылечко с навесом: где я их видел? Под козырьком отчетливо виднелась кольцевая эмблема с перекрещенными молотками и читалась круговая надпись «ТРУ. 1911. АИТ» (илл. 318). Вспомнилось, что почти такую же эмблему в свое время я встретил в селении Борки под Тюменью на крылечке местной больницы (см. «Окрик памяти», кн.1, с. 306 – 308). Ее здание в благотворительных целях в 1911 году выстроил для местной школы уроженец Борков тюменский купец А.И. Текутьев. Сопоставление двух находок немедленно дало расшифровку эмблемы над крылечком здания ФЗУ. Задачка оказалась, как у Холмса с Ватсоном, элементарно простой: «Тюменское ремесленное училище. Окончание строительства–1911 год. Андрей Иванович Текутьев». В правой части снимка видна часть стены здания того же училища более поздней постройки. О нем, этом здании по улице Дзержинского (Садовой) – несколько позже. А пока ушли прочь сомнения, и все встало на свои места. ФЗУ к судостроительному заводу отношения не имело, оно принадлежало Управлению водного транспорта. В поисках дома Игнатова фотография мне ничем не помогла, но интерес к ней, тем не менее, значительно повысился.

Здание с утраченным козырьком сохранилось к нашему времени. В нем размещается географический факультет университета. Училище было построено на средства городничего А.И. Текутьева (1839–1916), что давало ему полное право оставить на входе в здание свои инициалы. Думается, что эмблема, о которой уже говорилось, исчезла не из-за износа, а по политической причине. Советские власти не могли оставить в центре города даже намека на какое-либо упоминание имени богатого мецената, пусть и выходца из простых крестьянских слоев. Власти сделали нечто большее, о чем будет рассказано ниже. Училище можно видеть на старинных художественных почтовых открытках начала XX столетия (илл. 319). Вглядитесь с вниманием в снимок. В междуэтажном пространстве несколько левее крылечка и водосточной трубы в центре здания располагалась табличка в виде чертежного транспортира с надписью: «Ремесленное училище». Слово «Ремесленное» уместилось на полукруге, а «училище» – на горизонтальной пластине. Кроме здания училища на переднем плане стоит деревянное двухэтажное здание. Над крыльцом висит вывеска: «Успенское церковно-приходское училище». Надо полагать, училище арендовало частный дом.

Ремесленное училище Текутьева с трехлетним сроком обучения для мальчиков имело слесарно-кузнечное и столярно-токарное отделения. Желающих обучаться в нем из простых тюменских семей оказалось более чем достаточно. Росла в городе потребность в рабочих кадрах, особенно на верфях и железной дороге. Несмотря на внешнюю солидность здания училища, вскоре обнаружилась теснота помещений, нехватка мастерских и учебных классов. Текутьев обратился к городскому архитектору К.П. Чакину с просьбой спроектировать новое здание с намерением расширить существующее. К.П. Чакину (илл. 320) мною уже был посвящен рассказ в первой книге «Окрика ...». Там речь шла о нем как о человеке и архитекторе. В меньшей мере повествование коснулось его творений. Новое здание училища упоминалось только в перечне чакинских объектов. Вот почему я здесь счел возможным рассказать об училище более подробно.

Снова обратимся к художественной открытке, изданной А.А. Антипкиным три года спустя после упомянутой выше (илл. 321). Как видно, деревянное здание церковно-приходского училища снесено. На его месте вплотную к существующему ремесленному училищу пристроено новое сооружение, рассчитанное на дополнительный прием еще 70 учащихся. Оно было введено в строй в 1914 году, о чем свидетельствует сохранившаяся надпись на стене (илл. 322), и предназначалось для производственных мастерских. Корпус классных комнат, выстроенный ранее, соединялся со зданием мастерских дверными проемами и проходами. Даже неопытный взгляд на архитектуру здания легко узнает почерк К.П. Чакина. Он отличается использованием снаружи декоративных тонких линий в комбинации с накладными фигурами и обилием дополнительных элементов, выступающих над поверхностью стен. Частное здание училища строилось на средства Текутьева, им же были приобретены помещение приходского училища и участок городской земли. Вот почему Чакин от имени благодарных горожан поместил вверху на фронтоне здания выложенный камнем текст: «Имени А.И. Текутьева».

В советское время эти буквы стесали. Осталась только имитация растительной вязи вокруг бывшего текста, представлявшие собою единую композицию, задуманную Чакиным (илл. 323). Одновременно архитектор воздвигнул во дворе отдельное здание литейной мастерской, а напротив училища, на другой стороне улицы, небольшое складское помещение училища (илл. 324, ул. Дзержинского, 14). Все три здания исполнены в единой архитектурной манере, характерной для модного в начале минувшего столетия стиля «модерн». Нетрадиционно решены Чакиным внешние атрибуты принадлежности здания к техническому учебному заведению. Так, в верхней части боковых пилонов на углах здания архитектор поместил запоминающиеся комбинации скрещенных фигур различных инструментов: гаечных ключей, слесарных и столярных пил, молотков, стамесок и коловоротов (илл. 325). Над окнами и входными дверями закреплены декоративными винтами с прорезью для отверток полу-дуги, выполненные под металлическую заготовку (см. илл. 322).

Оба слившиеся вместе здания бывшего ремесленного училища взяты под государственную охрану. На одном из них установлена мемориальная доска. Текст на ней гласит: «Памятник архитектуры. Здание бывшего ремесленного училища с литейной мастерской. Построен в стиле модерн. 1914 год.

Охраняется государством». Охранная доска вызывает некоторое недоумение, поскольку она установлена на здании, построенном в 1911 году. В обновленном виде ее следует перенести на соседнее здание и без указания года возведения, поскольку этот год четко прослеживается на стене. К чему повтор? Кроме того, надо в перечень охраняемых объектов включить и здание склада напротив. Все эти три здания, включая литейную мастерскую, образуют неповторимый чакинский ансамбль. Его, как память об одном из творений замечательного тюменского архитектора, следует тщательно сберечь. Делом чести для администрации университета я считаю восстановление упомянутых надписей о А.И. Текутьеве как на центральном пилоне, так и на эмблеме над крыльцом. Новая мемориальная доска на здании, рожденном в 1914 году, существенно выиграла бы, если на ней укажут имя архитектора К.П. Чакина. Уточнение сведений о двух зданиях ремесленного училища, возведенных в разное время трудами Чакина и другого безымянного архитектора, завершит затянувшийся спор о сроках строительства этих совершенно непохожих друг на друга сооружений. Попытку А.С. Иваненко разрешить этот спор в статье «Купец 1-й гильдии А.И. Текутьев» («Тюменский курьер», 24 февраля 2001 г.) следует признать неудачной.

Как бы современники ни относились к противоречивой личности А.И. Текутьева, но масштабы и перечень его интенсивнейших благотворительных акций в 1910–1914 годах поражают всякого, кто внимательно знакомится с биографией этого необыкновенного сибирского самородка.

ЗЕНКОВ – ЗОДЧИЙ АЛМА-АТЫ

Пришла пора назвать и еще одно замечательное имя нашего земляка. Это уроженец Тюмени Андрей Павлович Зенков (1863–1936), знаток архитектуры деревянного зодчества. Он прославился тем, что многие годы, особенно после разрушительного землетрясения 1887 года, создавал архитектурный облик исторического центра Алма-Аты, до 1921 года – города Верного (теперь – Алматы). Впервые в мире Зенков разработал антисейсмические принципы строительства. Вершиной архитектурного творчества А.П. Зенкова считается Туркестанский Софийский кафедральный собор, целиком построенный из дерева в 1907 году и до сих пор оставшийся доминантой старой части города. Как и прежде, собор гордо возвышается над другими сооружениями. В свое время вершина этого самого высокого здания города (высота более 50 метров) использовалась для установки радиовещательной и телевизионной антенн. Собор без всяких следов разрушений выдержал 10-балльное землетрясение 1910 года, не были разбиты даже стекла. Небывалая сейсмоустойчивость высочайшего здания обеспечивалась реализацией А.П. Зенковым ряда его новых архитектурно-строительных идей. Но о них – несколько позже.

В Тюмени на улице Царской (Республики) почти рядом с пересечением улицы Иркутской (Челюскинцев) до недавнего времени стоял двухэтажный пятиоконный деревянный дом с вывеской, свидетельствующей о том, что здесь размещалась ювелирная и часовая мастерская (илл. 326). Из всех строений, показанных на фотографии, к нашему времени остался только двухэтажный кирпичный особняк (передний план). Третьим на удалении от этого дома и было ювелирное заведение. Сейчас на его месте размещается небольшой скверик, примыкающий к стене выставочного зала. Когда-то, еще до первой мировой войны, здание зала, а тогда – торгового павильона, выстроил предприниматель Панкратов (на фотографии здания еще нет). Мастерская принадлежала тюменскому купцу второй гильдии Павлу Матвеевичу Зенкову. Второй этаж занимала его семья. В этом доме в 1863 году родился будущий архитектор Алма-Аты.

Его отец П.М. Зенков (1830 – ок. 1914) родился в Тобольске, окончил там гимназию, ту самую, в которой учился Д.И. Менделеев и которой руководил П.П. Ершов. Молодой Зенков получил, как практик, техническое образование, работая строителем на частных уральских заводах. В Перми он изучил основы архитектуры у губернского архитектора Мейснера и был приглашен на должность архитектора горных заводов княгини Варвары Петровны Бутеро-Радали (в девичестве – баронесса Строганова). На необозримых владениях княгини в Пермской губернии, на западном склоне Урала, добывали золото, платину и первые в России алмазы. Сбыт в Тюмени изделий из них княгиня поручила П.М. Зенкову. Трудно объяснить причины столь резкого поворота судьбы архитектора. Возможно, была какая-то размолвка с княгиней. Не исключены и другие предположения. В частности, фамилия Зенковых с начала XIX столетия неоднократно встречается в списках сибирских и уральских золотоискателей. Так или иначе, но торговые хлопоты ювелира П.М. Зенков счел случайным эпизодом в своей жизни, его привлекала архитектура и публицистическая деятельность. Известны многочисленные статьи, свидетельствующие о незаурядном таланте Зенкова как журналиста («Экономические заметки по Киргизской степи от Иртыша до Иссык-Куля», «Крестьянская колонизация в Семиречье» и др.).

Спустя четыре года после рождения сына Андрея П.М. Зенков с супругой Натальей Филипповной (урожденной Дружининой, из пермских крестьян) и многодетной семьей покидает Тюмень, и едет в город Верный с надеждой на самостоятельную карьеру архитектора. Ювелирные дела он оставляет своим родственникам. Так, в тюменском адресно-календарном справочнике на 1913 год значится некий А.Г. Зенков, владелец ювелирной мастерской на Царской улице в доме Ефимова.

Переезд в Верный, который с 1867 года стал городом и как городское поселение только что зарождался, полностью оправдал надежды П.М. Зенкова. Он стал производителем строительных работ, а несколько позже – городским архитектором. И это несмотря на отсутствие официального диплома по специальности архитектора. По сути дела, город Верный рос но генеральному проекту Зенкова-старшего. Уже в 1870 году заслуги П.М. Зенкова были отмечены орденом Св. Станислава третьей степени, а также избранием на должность городского головы и почетным гражданином города. К сожалению, все без исключения творения архитектора безвозвратно погибли во время разрушительного землетрясения 1887 года. Старый город перестал существовать. П.М. Зенков оставил свои должности и переехал в Семипалатинск. Верный суждено было возродить заново его сыну Андрею Павловичу.

Андрей окончил Верненское городское училище и с 1874 года продолжил образование в Омске в стенах Сибирского кадетского корпуса. Небезынтересно, что одним из его учителей стал И.Я. Словцов. Наряду с военными науками кадетов обучали теории словесности, математике и начертательной геометрии, основам сельского хозяйства и архитектуры. В 1881 году Андрей Павлович завершил обучение по первому разряду, что дало ему возможность продолжить образование в Санкт-Петербурге в Николаевской военно-инженерной академии. Она размещалась в Инженерном, бывшем Михайловском, замке, построенном знаменитым Баженовым. Слушатели академии изучали фортификацию и военное искусство, архитектуру, геодезию, иностранные языки и электротехнику. В академии Зенков получил высшее военное образование, звание и квалификацию военного инженера-фортификатора.

Курс истории русской архитектуры ознакомил А. Зенкова с так называемым «допетовским стилем». Он характеризовался старинными приемами деревянного зодчества. В будущем Зенков воспользовался элементами этого псевдорусского стиля в застройке Верного. Успешную учебу, к сожалению, пришлось прервать из-за ухудшения зрения. В 1885 году по болезни Зенков берет отпуск, едет в Западную Сибирь, становится преподавателем Сыр-Дарьинского строительного управления и заочно готовится к сдаче экзаменов в академии. В 1892 году затянувшаяся из-за болезни учеба в академии осталась позади. Выпускнику в это время шел тридцатый год ... Он командируется в Омск, ведет гражданское строительство в Усть-Каменогорске и Семипалатинске. Здесь молодой инженер встречается с отцом и по его совету с 1898 года начинает архитектурную деятельность в Верном. Молодого строителя, обогащенного достаточным производственным опытом, охотно принимают в городе и назначают на самостоятельную работу в должности заведующего чертежной мастерской Инженерной дистанции. Здесь он работал в строительных организациях до конца своей жизни. Благодаря таланту и организационным способностям Зенков быстро продвигается по служебной лестнице и становится ведущим архитектором не только города, но и всей Семиреченской области.

... Здесь автору придется несколько отклониться от главного повествования, чтобы показать читателю, насколько бывает полезным для краеведческого поиска чтение «толстых» литературных журналов. Кроме того, небезынтересно показать, как рождаются темы исследований, о чем меня частенько спрашивают мои читатели, особенно те, кого принято считать дотошными. В 1960-х годах я выписывал один из них, весьма популярный тогда «Новый мир». В одном из номеров за 1964 год я обратил внимание на совершенно незнакомое мне имя Юрия Домбровского (1909–1978), автора почти автобиографически-документальной повести «Хранитель древностей». Прочел я ее залпом за один вечер. Меня поразили сочный язык, удивительное владение автора диалогом своих героев, тема повествования (суматоха в одном из алма-атинских музеев), трагическая судьба самого автора произведения. Заинтересовало упоминание имени

А.П. Зенкова и подробное изложение его архитектурной работы в Верном. «Позвольте, – подумалось мне, – а не имеет ли эта фамилия какую-либо связь с тюменским купцом П.М.Зенковым? Тем более, что отчество архитектора свидетельствует об этом». Утвердительный ответ на поставленный вопрос, несмотря на интенсивные поиски, удалось получить только недавно, в 1997 году, как водится, почти случайно и не где-нибудь, а на страницах центральной газеты «Труд». В одной из статей газеты рассказывалось об алма-атинском архитекторе Зенкове, уроженце Тюмени. О состоянии моей взволнованности, вызванной этой статьей, говорить излишне. К сожалению, кроме упоминания города в статье не было других сведений.

С 60-х годов повесть 10.0. Домбровского неоднократно выпускалась отдельными изданиями в Москве и в Казахстане. Я разыскал ее в областной библиотеке и вновь, будто впервые, жадно пробежал глазами. Мне не довелось посетить Алма-Ату, поэтому в рассказе о достижениях нашего земляка приходится пользоваться словами Ю. Домбровского, тем более, что описание творений Зенкова лучше, чем у Домбровского, представить себе, тем более повторить, невозможно. В начале 1930-х годов Домбровский был выслан из Москвы в Алма-Ату по мотивам неблагонадежности. Ранним утром он шел с вокзала казахстанской столицы в поисках гостиницы по безлюдным улицам южного города. Вдруг, ошеломленный увиденным, он остановился.

Слово самому Домбровскому:

«Я повернул за угол и тут увидел знаменитый собор. Мне о нем пришлось много слышать и раньше, но увидел я что-то совершенно неожиданное. Он висел над всем городом. Высочайший, многоглавый, узорчатый, разноцветный, с хитрыми карнизами, с гофрированным железом крыш. С колокольней, лестницей – с целой системой лестниц, переходов и галерей. Настоящий храм Василия Блаженного, только построенный заново много лет тому назад уездным архитектором». В моей коллекции почтовых открыток отыскалась одна с видом кафедрального Софийского собора Алма-Аты, отпечатанная с фотографии 1930 года, то есть во времена, когда Домбровский впервые увидел этот архитектурный шедевр (илл. 327, стр. 177). И еще: «Собор великолепен, он огромен и величественен так, как должно быть величественно всякое здание, вписанное в снега Тянь-Шаньского хребта. Город, лежащий около его подножия, оказался поднятым им на высоту добрых пятидесяти метров. В варварских побрякушках этого здания отлично выразился весь дух старого Верного, как его нам построил Зенков: его молодость, его оторванность от всех исконных устоев, его наивность, его самостоятельность и, наконец, залихватское желание не ударить в грязь лицом перед миром... И внутри собор огромен. Его своды распахнуты, как шатер, под ними масса южного солнца, света и тепла, они льются прямо из окон в куполе на каменные плиты пола. И когда разблестится ясный, солнечный день, белый купол кажется летящим вниз, а стены как бы парят в белом и голубом тумане. И вообще, в этом лучшем творении Зенкова столько простора, света и свободы, что кажется, будто какая-то часть земного круга покрыта куполом. Это очень южный храм, в нем все рассчитано на свет и солнце». Собор и сейчас, спустя почти столетие со времени его создания Зенковым, считается жемчужиной Алма-Аты. Для оценки изумительного по красоте и изобретательности внешнего оформления необыкновенного здания я позволил себе привести снимок более поздних времен, на котором крупно показаны художественные элементы отдельных деталей куполов. Почти невозможно представить себе, что такое здание построено целиком из дерева (цвет. илл. 328, фото с противоположной стороны, если сравнивать с предыдущей иллюстрацией). Еще более удивительно, что деревянный шедевр, тщательно оберегаемый, до сих пор сохранился, не сгорел, подобно драматическому театру в Тобольске.

Заказ на проектирование собора А.П. Зенков получил от местных властей в 1904 году. К этому времени Верный еще не отстроился от разрушительного землетрясения 1887 года, не оставившего от одноэтажного города почти ничего. Строители и власти предлагали даже не восстанавливать город, а перенести его в другое место. В этих условиях Зенков провел, возможно, впервые в России, обстоятельные научные исследования по сейсмоустойчивости высотных зданий. Выводы, к которым он пришел, стали научной сенсацией. Его предложения сводились к немногим, но очень эффективным строительным мерами Вот их перечень. Строить здания надо из упругого материала или его эластичных заменителей, лучше всего из дерева – тянь-шаньской ели. Только такие материалы и конструкции из них являются действенными антисейсмическими факторами в руках архитектора. Необходимы подземные галереи вокруг фундамента здания, снижающие наиболее опасные перемещения земных верхних слоев, пониженный центр тяжести сооружения, очень глубокий фундамент и обширные зазоры между землей и фундаментом. Следует ограждать здания рвами, которые при твердых грунтах могут быть засыпаны рыхлой землей (илл. 329). И только-то!

Кафедральный собор закончили в 1907 году. Зенков полностью построил его из тянь-шаньской ели, и с учетом результатов собственных антисейсмических поисков. Здание состояло из шести отдельно стоящих срубов, соединенных между собой на разных уровнях еловыми брусками. Внизу в плане на уровне первых этажей срубы имели квадратное сечение, а выше, до куполов, восьмигранное. На открытии собора епископ Туркестанский Дмитрий назвал его одним из величайших деревянных храмов Отечества. Думается также, что при его проектировании А.П. Зенков постоянно имел в виду деревянные церкви Зауралья и Тобольский драматический театр, о которых он, уроженец этих мест, несомненно, был наслышан (Аремзянка, Тара, Битюки, Сычево и др.). Те же купола, шпили, деревянные кружева, арки над стрельчатыми почти готическими окнами, узорчатые решетки. Все это – Зенков, его здания в АлмаАте узнаются с первого взгляда. Один мой знакомый архитектор, которого я познакомил с материалами о Зенкове, пораженный творениями нашего земляка, воскликнул: «А ведь Зенков в деревянном зодчестве – это как Менделеев в химии!». Пожалуй, он прав.

В начале 1911 года сама природа пожелала испытать творение Зенкова на прочность. Мощное землетрясение силою в 10 баллов, одно из величайших, известных науке, вновь обрушилось на Верный. Земля гудела, как огромный колокол, сейсмографы в далекой Европе вышли из строя. А собор Зенкова стоял, как бы не замечая 10-бальный пустячок. Уцелели даже стекла окон. Вскоре после землетрясения в газете «Семиреченские областные ведомости» (8 и 10 марта 1911 года) А.П. Зенков писал в своей статье: «С глубокой верой за успехи будущего я не боюсь за город, за нашу Семиреченскую сейсмическую область. Город украсится солидными, в несколько этажей, каменными, бетонными и другими долговечными строениями. Наблюдательный ум человека, его энергия, гений творчества, покоряющий стихийные силы природы, уже теперь вселяют надежду, что грандиозным постройкам человека землетрясения не страшны». Читая в современных газетах о чудовищных разрушениях и гибели тысяч и тысяч людей то в Индии, то в Перу, то в Турции и в Закавказье, невольно задаешься вопросом, почему человечество настолько пренебрежительно, если не сказать – преступно, до сих пор не учло и не усвоило уроки и опыт Зенкова?

На скромного уездного архитектора обрушилась неслыханная слава. Инженер сразу стал знаменитым. Власти вручают А.П. Зенкову ордена Св. Станислава и Св. Анны, переводят в дворянское сословие и присуждают воинское звание полковника. Заказы на проектирование переполнили портфель популярного архитектора. Ему поручают проектирование гимназии (илл. 330, 1904). Затем он строит торговые ряды, лабазы купца Шахворостова и детский приют (илл. 331, ныне – медицинский колледж). Выполняет заказы на особняки, мосты и гостиницы («номера», как говорили тогда). Зенков сооружает грандиозные здания военного (офицерского) собрания (илл. 332, 1908, сейчас – музей музыкальных инструментов), окружного суда и архиерейского дома. Офицерское собрание Зенкова – типичный образец деревянного творчества архитектора. В последующие годы в здании размещалась почтово-телеграфная контора и Дом Красной Армии. Магазин купца Габдувалиева, или как его еще называли – Верненский торговый дом (илл. 333, теперь магазин тканей), построили в 1912 году. Прямоугольное в плане здание оснащено центральным куполом со шпилем. Фронтоны центральной части фасада и боковые крылья украшены фигурными столбиками и резными карнизами. Все сохранившиеся творения А.П. Зенкова охраняются государством. Даже во внешнем облике производственных помещений, таких, как фабрика обуви (илл. 334), почерк Зенкова угадывается без труда.

Словом, весь старый центр современной Алма-Аты с полным основанием можно назвать зенковским. Домбровский писал: «Выкиньте Зенкова с его чудесными теремами и башнями из города Верного, и сегодняшняя Алма-Ата станет чуточку иной. И даже не чуточку иной, а совсем другой, потому что лишится своего главного украшения и естественного центра – поразительного зенковского собора». После 1917 года собор передали, как водится, Центральному музею Казахстана, затем он стал концертным залом, а в 1994 году возвратили церкви. Кроме проектов сооружений в Верном на чертежной доске архитектора родилась Троицкая церковь в Иссык-Кульском монастыре, водяная мельница в окрестностях Алма-Аты (илл.335) и некоторые объекты в Киргизии. О работе Зенкова в Киргизии, а это несколько отличающийся этап его творчества, поскольку все здания там строились из камня – несколько позже.

Долгое время мне не удавалось найти фотопортрет А.П. Зенкова. По свидетельству Ю. Домбровского, видевшему портрет моего героя в фондах Центрального музея Казахстана осенью 1960 года, Зенков, молодой красавец-офицер, напомнил ему облик мятежного лейтенанта П.П. Шмидта (1905 год, крейсер «Очаков», наверное, помните?): схожие черты лица, усы, молодцеватый вид – стройный и подтянутый человек, военная плащ-палатка со львами. Таков словесный портрет А.П. Зенкова. Весной 2001 года мною был сделан запрос в Центральный государственный музей Республики Казахстан с просьбой выслать в Тюмень на родину А.П. Зенкова недостающие материалы и фотографии. В порядке взаимности обещал обменять их на имеющиеся у меня документы об исследованиях И.Я. Словцова на территории Казахстана в Акмолинской области. На ответ не очень надеялся: государство-то, пусть и соседнее, но самостоятельное теперь ... К удовлетворению, в

Алма-Ате в музее нашелся отзывчивый работник в лице главного хранителя Гайши Зекеновны Бакировой.

Взаимовыгодный бартер состоялся. Я получил от Г.З. Бакировой перечень документов о Зенкове, которыми располагают наши соседи по государственной границе, и некоторые экземпляры этого списка: фотографии, значительную часть которых я здесь привожу, снимки могилы и дополнительные сведения о Зенкове, более полно освещающие судьбу нашего талантливого земляка. Благодаря новым материалам оказались снятыми многие вопросы, занимавшие мой ум многие годы. Начать, пожалуй, следует с фотопортрета А.П. Зенкова, наконец-то мною заполученного. На снимке предстал видный тридцатилетний мужчина в парадной военной форме и в пенсне, с задумчивым и отвлеченным взглядом человека, занятого своими мыслями (илл. 336). Снимок сделан в 1893 году по окончании Николаевской инженерной академии в Санкт-Петербурге.

В период с 1900 по 1917 годы А.П. Зенков занимал должность начальника строительного объединения Семиреченской областной инженерной дистанции. В 1913 году участвовал в сооружении павильонов сельскохозяйственной и промышленной выставки в городе Верном, посвященной 300-летию дома Романовых. В восточной части города отвели обширную площадку под будущий парк и возвели на ней 43 павильона. Выставка и деревянные павильоны А.П.

Зенкова имели шумный успех. Некоторые из павильонов до сих пор сохранились в парке, в послевоенные 1940-е годы названном «Имени 28 панфиловцев» (илл. 337). В первое десятилетие после революции (1917–1927) архитектор принимал активное участие в реконструкции Алма-Аты, проектировал (илл. 338) и строил ангар для самолетов типа «Юнкере» на первом аэродроме города ( илл. 339, стр. 182). Готовил национальные строительные и архитектурные кадры.

В период с 1925 по 1927 годы А.П. Зенков по просьбе правительства соседней республики работает в Киргизии, в ее столице городе Фрунзе (до 1926 года – Пишпек). Он составляет первый генеральный план застройки города, проектирует несколько производственных и административных сооружений. Среди них здание Совнаркома и Исторического музея, Государственного банка и Академии наук. С 1927 года архитектор снова в Алма-Ате – губернский инженер, а затем начальник Управления строительного контроля при Совнаркоме Казахской ССР.

В тревожные 1930-е годы А.П. Зенков испытал на себе все ужасы допросов, разбирательств и подозрительности со стороны «органов». Принадлежность А.П. Зенкова в царские времена к дворянскому сословию и к высоким воинским чинам подтолкнула некоторых местных высокоидейных партийных деятелей проявить революционную бдительность. А.П. Зенкова подвергли унизительной проверке на благонадежность. После запугивания и психологической обработки Зенков был вынужден отречься от своего детища – Собора. Знаменитый архитектор в советские годы до конца своей жизни нигде и никогда не указывал свое авторство по отношению к шедевру церковной архитектуры – самому высокому в мире зданию из дерева. Более изощренного способа глумления над талантом творческого человека трудно было придумать. От репрессий его спасли бывшие заслуги перед городом и миролюбивый нрав. В этом отношении судьба А.П. Зенкова удивительным образом напоминает судьбу тюменского архитектора К.П. Чакина. И в том, и другом случаях талант архитекторов не только не был востребован советскими властями, но они сделали все от них зависящее, чтобы унизить человека и заглушить малейшее проявление яркого дарования. Разница состояла лишь в том, что личный особняк у Чакина отобрали, а у Зенкова сохранили.

Частная жизнь Андрея Павловича известна не столь глубоко, как его инженерная. Имея звание полковника, постоянно носил военную форму, гордился своей принадлежностью к дворянскому сословию. В городе А.П. Зенков выстроил для себя уютный особняк, в котором прожил почти полвека. В начале первой мировой войны Зенков вместе с другими военными строителями отправляется на фронт в резерв Киевского военного округа. Переворот 1917 года принял сочувственно и даже некоторое время служил в Красной Армии. По возвращении в Верный возрождает разрушенное гражданской войной городское хозяйство. В свободное от строительных и архитектурных хлопот время увлекается рыбной ловлей и охотой на фазанов. Под старость Зенков совершил одну из частых ошибок мужчин, пользовавшихся когда-то необыкновенным успехом у женщин в юности: женился на 20-летней молодке Золотаревой (илл. 340). Брак не сделал Андрея Павловича счастливым. Более того, он стал роковым. В одной из размолвок молодая и любвеобильная на стороне особа довела 73-летнего супруга до инсульта, от которого он не оправился. А.П. Зенков похоронен в Алма-Ате. В кратком некрологе, опубликованном в местной газете, говорилось: «Талантливый, усидчивый специалист, ночами просиживающий над чертежами, он никогда не был замкнутым, оторванным от жизни человеком». И это все? На его более чем скромной могиле сравнительно недавно установили памятную плиту, захоронение навещают дальние родственники и музейные работники (илл. 341).

Отец и сын Зенковы ... Не случись в Верном сверхразрушительного землетрясения 1887 года, мы бы до сих пор восхищались творениями не только Зенкова-младшего, но и его столь же плодовитого отца. Увы! Свидетельств архитектурных находок последнего безжалостная природа нам не оставила. Будем довольствоваться хотя бы тем, что Зенков-старший оказал решающее влияние на своего сына в выборе его специальности и направления архитектурного творчества.

В 1988 году в Алма-Ате в торжественной обстановке отмечалось 125-летие со дня рождения А.П.Зенкова. Его имя упоминается в БСЭ, в книгах об истории Верного – Алма-Аты, в справочниках о музеях бывшего СССР. Теперь мы знаем его, выдающегося нашего земляка, и в Тюмени, на его родине. Читателю, мне думается, будут интересны сведения о некоторых публикациях, посвященных А.П.Зенкову.

1. Бирюков В. Первый зодчий. // Советский Казахстан, 1953, №2.

2. Домбровский Ю. Хранитель древностей. // «Жазушы», Алма-Ата, 1989.

3. Доцук Е. Собор над городом. // В газ. «Труд», 28 янв. 1997.

4. Зенков А.П. // Краткая энциклопедия «Казахская ССР», т. 4, Алма-Ата, 1991.

5. Ивлев Н.И. Строитель, и мечтатель. // В кн. «Находки краеведа», Алма-Ата, 1977.

6. Копылов В.Е. Архитектор Зенков. // В газ. «Тюменская правда сегодня», 14 апр. 2001.

7. Проскурин В.Н. Отец и сын Зенковы. // В кн. «Братство народов – братство культур», Алма-Ата, 1977.

ТОБОЛЬЧАНИН – ГОРДОСТЬ ТАШКЕНТА

Сравнительно недавно Музей истории науки и техники Зауралья при нефтегазовом университете посетила представительная делегация руководителей муниципальных образований Тюменского района. Когда экскурсия закончилась, я, как обычно, попросил высказать свое мнение о содержании экспозиций, а также выразил готовность ответить на вопросы гостей. Частенько эти вопросы ждешь не только с любопытством, но и с опаской, так как они могут содержать и подвох, и неожиданный поворот событий в ином направлении, чем только что завершившийся мой, экскурсовода, рассказ. Так случилось и на сей раз. Одна из присутствующих гостей из татарского села в окрестностях Тюмени с нескрываемой обидой, в интонациях которой проскользнули элементы раздражения, спросила меня: «А почему у вас в музее отсутствуют материалы о людях науки и техники татарского народа, в первую очередь тюменцев и тоболяков?».

Пришлось задуматься: в самом деле, почему? К тому времени в моем архиве скопилось несколько небольших заметок-вырезок из местной периодической печати о ташкентском архитекторе М.С. Булатове, уроженце Тобольска. Вот некоторые из них: Я. Занкиев. Зодчий Булатов. // Тюменск. правда, 18 сент.1987; В.Сотников. Главный архитектор Ташкента – уроженец Тобольска. // Тюменск. известия, 19 сент. 1998; В.Старнак. Ему исполнилось 93, и он передает привет землякам. // Труд-7 в Зап. Сибири, 24 февр. 2000; В. Иксанов. Великий зодчий. // Тюменск. правда, 1 нояб. 2001. Авторы статей довольно скупо освещали жизнь и деятельность зодчего. А не попытаться ли мне, подумалось, в ответ на справедливую критику расширить свои представления об этом человеке и соорудить в музее соответствующий стенд? Сказано – сделано. Начался интенсивный поиск материалов, объем которых вскоре составил солидную папку. Неоценимую помощь оказала мне книга о М.С. Булатове «Жить, чтобы созидать», изданная в Ташкенте в 1978 году Т. Кадыровой и В. Стриньковским.

Митхат (Митхат-абы) Сагатдинович Булатов (илл. 342) впервые побывал в Ташкенте вскоре после окончания в 1934 году с отличием Ленинградского института инженеров коммунального строительства. Молодой архитектор, имеющий преимущественное право выбора места работы, оказался в Москве в проектном институте Наркомата легкой промышленности.

Первое производственное задание было связано с проектированием жилого массива шелкомотального комбината в Бухаре.

Несколько раз по делам службы Булатов посещал, кроме Бухары, Ташкент, Самарканд, Хиву. Самобытность и своеобразие, изящество, изумительная красота древней восточной архитектуры на всю жизнь запала ему в сердце. То ли зов предков, а может генетическая предрасположенность сыграли свою роль, но когда в 1937 году ему предложили переехать на работу в столицу Узбекистана, он долго не раздумывал.

По прибытии туда архитектор с трехлетним стажем проектирования сразу же включился в создание современного облика Ташкента. Более 20 лет он работал главным архитектором города, планировал новостройки после разрушительного землетрясения Ташкента 1966 года. До сих пор в моей памяти сохраняется печальная ирония тех лет, когда все ресурсы страны направлялись на восстановление города: «Жители Ташкента, как поживаете? Потрясающе!!» (вариант: «все утрясется»). Булатов – автор генерального плана этого города в 1954–1958 годах. Он председательствовал в Союзе архитекторов Узбекистана, непосредственно участвовал в создании архитектурных шедевров столицы, которыми заслуженно гордится республика. Стадион «Пахтакор», гостиница «Ташкент», здание Министерства сельского хозяйства, здание театра им. Хамзы (илл. 343), парки «Победа» и «Комсомольское озеро», застройки жилого центра Бухары, монумент раскрепощенной женщине, Исторический музей Самарканда – все эти и еще ряд сооружений Ташкента и других городов Узбекистана так или иначе связаны с именем доктора архитектуры М.С. Булатова.

Митхат Булатов родился в 1907 году в трудовой татарской семье под Тобольском в ауле (юртах) Хужа Бергар. Аул располагался при реке Иртыш в пяти верстах от губернского центра. В соответствии со «Списком населенных пунктов Тобольской губернии на 1904 год», селение, с количеством жителей несколько более 100 человек (57 душ мужского пола и 48 – женского), располагало мечетью и магометанским училищем. По некоторым сведениям, юрты основали бухарские переселенцы.

В 1915 году семья переезжает в Тобольск, что дало возможность юному Митхату окончить приходскую школу. Учителя уже здесь обратили внимание на способности мальчика к рисунку. В 14-летнем возрасте он поступает в общеобразовательную школу с художественным уклоном. Руководителем рисовального кружка и первым учителем Митхата стал известный в Тобольске художник П.П. Чукомин (илл. 344). Школа располагала музеем изящных искусств. Учащиеся рисовали углем, карандашом и пером. Использовали акварель, масло и клеевую живопись. П.П. Чукомин учил мастерству натюрморта, живой натуры и портрета, преподавал черчение, знакомил своих учеников с историей искусства древних Египта и Греции. После окончания школы (илл. 345) общительного Митхата избирают в Тобольский городской совет, а затем командируют в Ленинград за высшим образованием (илл. 346).

К концу 1930-х годов население Ташкента по сравнению с дореволюционным временем увеличилось втрое. Город нуждался в крупном зеленом массиве. Первым архитектурно-ландшафтным проектом М.С. Булатова стал Комсомольский парк, законченный строительством в 1939 году. Парк-озеро занял площадь в три десятка гектаров, и у ташкентцев до сих пор считается наилучшим местом городского отдыха. Этому способствовали открытые пространства парка, цветники, многоплановые пейзажи, затененные аллеи и водная гладь проточного озера. На сходных принципах в послевоенные годы в Ташкенте был создан парк «Победа». Булатов считается теоретиком ландшафтной архитектуры в условиях Средней Азии. В 1952 году у него возникла идея создать на месте большой ложбины оврага Чорсу стадион «Пахтакор» на 50 или 100 тысяч зрителей. Спустя шесть лет проект воплотился в жизнь, причем само строительство продолжалось всего два года. О завершении грандиозной стройки вместе с успехами футбольной команды «Пахтакор» узнала вся страна.

Тогда же, в конце пятидесятых, на Театральной площади напротив театра оперы и балета выросло монументальное здание гостиницы «Ташкент» (цвет. илл. 347). Конкурс на ее проект выиграл Булатов. В те же годы по проектам Булатова стремительно застраивается жилой массив по улице Навои.

Когда вдумываешься в рекордные цифры строительства подобного рода объектов, приходишь к грустному выводу. Булатову необычайно повезло с выбором места приложения своего таланта. По его воспоминаниям, после окончания вуза он стремился распределиться в один из сибирских городов. Затея не удалась, поскольку «в Сибири не было потребности в архитекторах». Если не было потребности, то и не было серьезного строительства. А вот в Узбекистане, как и в других «братских» республиках, со щедрыми ассигнованиями на их развитие за счет населения городов и глубинки России, наступил период расцвета национальных культур. Я хорошо помню советские послевоенные времена, когда в газетах публиковались сведения о распределении годичных бюджетов страны для республик, включая автономные, и по областям России. Цифры были несопоставимые: нищенские для русских, необыкновенно расточительные – для националов. В Подмосковье отсутствовали асфальтированные дороги к деревням, а в среднеазиатских республиках асфальт доходил до каждого коровника. Это в Подмосковье, а что говорить о Сибири? Все обосновывалось необходимостью укрепления дружбы народов, а всякие неудовольствия русского населения приравнивались к проявлению великорусского шовинизма. Российская Федерация не имела ни своей Академии наук, ни ЦК правящей партии. Что же мы получили взамен от «братских» и «дружественных» республик после развала Союза? Грустные выводы – за читателем.

С 1951 по 1961 год, целое десятилетие, М.С. Булатов бессменно руководил Союзом архитекторов Узбекистана. А это означало, что все масштабные проекты для городов республики не проходили мимо зодчего и без организованных им, мастером коллективного обсуждения, дискуссий. К этому же времени относится начало интереса к истории восточной архитектуры. Непрерывно выходят его капитальные труды по истории архитектуры Узбекистана. Он – автор многочисленных статей и монографий, среди которых наиболее известны «Ташкент в прошлом и будущем» и «Мавзолей Саманидов – жемчужина архитектуры Средней Азии» (илл.348). Международную известность получила его книга «Геометрическая гармонизация в архитектуре Средней Азии IX – XV веков».

Когда я знакомился с этим научным шедевром нашего земляка, то не знал, чему в первую очередь мне, читателю, поражаться. Объему книги, а это почти 30 печатных листов или 380 страниц?

Глубиной математического анализа секретов древних зодчих по обмерам их творений (илл. 349)? А, может, разгадкам тонкостей построения восточных орнаментов необыкновенной сложности (илл. 350), неизменно вызывающих восторг всех, кто их видит наяву на стенах мавзолеев и медресе в древних городах Востока?

Книга посвящена анализу пропорций и форм в архитектуре древних памятников Средней Азии, а также поиску законов их гармонии. Автор искал ответы на свои вопросы о том, чем руководствовались в прошлом древние геометры и мастера? Возможно ли объяснение секретов их творчества, которые спустя века по-прежнему волнуют нас, возбуждают восторг и чувство преклонения перед их талантами? В книге имеется предисловие ее рецензента. Мне понравилось его уважительное отношение к автору труда и особенно следующее высказывание: «Если верно, что произведение искусства отличается от произведения науки тем, что оно неповторимо, а наука служит многократному повторению достигнутого, иначе она бесплодна, то произведение архитектуры одновременно и неповторимо как явление искусства, и создается по определенному закону, повторяемому многократно». Книга М.С. Булатова своим содержанием целиком подтверждает эти мудрые слова.

Неслучайно эпиграфом к монографии стало многозначительное четверостишие незабвенного поэта Владимира Солоухина:

В более поздние годы Булатов публикует (1977) альбом с видами возрожденного Ташкента после землетрясения. Печатаются статьи о реконструкции астрономической обсерватории Улугбека в Самарканде, о сооружении в этом городе музея его имени. В сборнике «Из истории искусства великого города. К 2500-летию Самарканда» (Ташкент, 1972) появляется его пространная статья об арочно-сводчатых формах в зодчестве средневекового Самарканда. Перечень интереснейших публикаций Булатова можно продолжать и продолжать.

До работ Булатова было распространено мнение, что отличительной чертой архитектуры Востока является только «одежда» сооружений, другими словами – орнамент на поверхности зданий или интерьеров. Научных основ архитектуры, подобных европейским, Восток, де, не знал. Булатов в своих многочисленных статьях и монографиях постарался опровергнуть такие суждения. Он доказывает, что у древних зодчих, как и у современных, существовали не только практические навыки, наработанные опытом веков и предшествующих поколений, но и точные, математически выверенные приемы проектирования, или, как их назвал Булатов, приемы, чертежи и формулы «геометрической гармонизации».

По итогам исторических исследований М.С. Булатов в 1974 году защищает в Академии художеств имени И.Е. Репина докторскую диссертацию. В 2002 году почетному академику Международной академии архитектуры, заслуженному строителю УзССР М.С. Булатову исполнилось 95 лет. Его имя отражено в 44 томе БСЭ второго (1956) и в 26 томе той же энциклопедии третьего издания (1977) в статьях «Узбекская ССР». В них отмечаются заслуги архитектора как основателя южного типа жилых многоэтажных домов, учитывающих особенности жаркого климата и высокой сейсмичности. Указываются удачные примеры новаторского обращения к традициям местной архитектуры. Не забыт он во втором издании Большого энциклопедического словаря (БЭС, 1998), где, кроме архитектурных достижений, упомянута его роль как историка восточной архитектуры. Наконец, в 1997 году в Казани вышел из печати на татарском языке «Словник персоналий», а в 1999 – «Татарский энциклопедический словарь», в которых помещены статьи о М.С. Булатове.

... Никогда не имел возможности не только встречаться с М.С. Булатовым, но и переписываться с ним, особенно после распада СССР. Мой архив не располагает оригинальными документами, связанными с именем и деятельностью замечательного зодчего и нашего земляка. Тем не менее, пусть в компилятивной форме, я не смог удержаться и написал о нем все, что знаю, с тем, чтобы сибиряки знали великого уроженца нашего края.

ТЮМЕНЬ И ТОБОЛЬСК КОЧЕДАМОВА

В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов минувшего столетия в Тюмени существовало книжное издательство. Судьба его была печальна, а жизнь короткой. До сих пор не могу уяснить себе причинность парадоксального стечения обстоятельств, связанных с закрытием издательства в годы, когда богатейшую Тюменскую область захлестнул нефтяной бум. Можно только догадываться, что команда на закрытие исходила из Москвы, во все советские времена с недоверием относящейся к периферии и со страхом – к ее идеологическим позициям. В итоге на долгие времена печатание книг тюменских авторов попало в унизительную, если не сказать больше – оскорбительную зависимость от Средне-Уральского издательства в Свердловске. Всеми правдами и неправдами свердловчане отчаянно, но вполне результативно в течение нескольких десятилетий боролись за сохранение своей печатной монополии на выгодную им тюменскую продукцию.

Между тем, в Тюменском издательстве в годы его работы вышло в свет немало хороших книг. Как-то летом 1964 года мне довелось навестить в Тюмени букинистический магазин по улице Республики. Сейчас в его помещении, рядом с кинотеатром «Темп», находится переговорный пункт. Надо сказать, что в те времена букинистическая торговля в городе переживала необыкновенный подъем, никогда более не повторенный в последующем. Достаточно назвать один из фолиантов в роскошнейшей обложке, без особого труда приобретенный тогда мною. Это «Спартак» Джиованиоли, изданный в Санкт-Петербурге в 1899 году (!), до сих пор хранящийся в моем собрании.

Тогда же в развале книг местного издательства на обложке одной из них бросилось в глаза имя неизвестного мне автора: В.И. Кочедамов. Еще более удивило название книги – «Тобольск (как рос и строился город)». Нет необходимости говорить, что тут же с книгой в руках я отправился к кассе. С тех пор публикация Кочедамова – известного в России архитектора, стала одной из моих настольных, а имя автора – в приоритетном поиске сведений биографического характера об этом человеке.

Чем же заинтересовала меня судьба Виктора Ильича Кочедамова (1912, Омск–1971, Ленинград, илл. 351). Прежде всего тем, что он наш земляк. Родился в Омске, на всю сравнительно недолгую жизнь он – сибиряк, остался верен родному краю. Многие свои фундаментальные научные труды посвятил истории архитектуры, градостроительному освоению Сибири от Урала до Тихого океана, выявлению утраченного внешнего облика сибирских городов, в первую очередь – Тобольска, Тюмени, Омска, Верхотурья, Мангазеи и Тары. Нет, он не проектировал и не строил у нас каких-либо сооружений, но собранные им по крупицам материалы по архитектурной старине стоят многого. К примеру, кроме упомянутого «Тобольска...» (1963) можно перечислить некоторые другие его публикации: «Омск. Как рос и строился город» (Омск, 1960), «Строительство Тюмени в XVI – XVIII веках» (Тюмень, 1963, Ежегодник Тюменского областного краеведческого музея, 1961–1962), «Город Мангазея» (Новосибирск, Известия вузов, серия «Строительство и архитектура», 1969, №2), «Первые русские города Сибири» (Москва, Стройиздат, 1978). Последняя публикация появилась уже после кончины архитектора. О ее высоком научном значении свидетельствует предисловие, написанное в самых доброжелательных тонах академиком А.П. Окладниковым. Он, в частности, писал: «Книга эта необычная и находится на рубеже двух наук: собственно истории Сибири и истории искусства. Историк найдет в ней свое, искусствовед – свое. Но еще важнее, что каждый получит нечто новое для себя на смежной, но все-таки «чужой» области знания. Потребность в таких знаниях, в информации из смежных наук ощущается все настоятельнее в связи с бурным, все нарастающим потоком информации».

К сожалению, в текучке повседневных дел мой поиск биографических сведений о В.И. Кочедамове не отличался особой активностью, был досадно вялым. Когда я это понял, было уже поздно: моего героя не стало. Правда, в одной из командировочных поездок в Ленинград в конце шестидесятых годов мне удалось поговорить с Кочедамовым по его служебному телефону. Но что можно узнать из краткого разговора двух незнакомых друг другу людей? Будучи весьма занятым человеком, он обещал договориться о встрече через очередной телефонный разговор. Вторичный звонок, опасаясь выглядеть навязчивым, я счел неуместным... Единственное, что запомнилось из разговора, так это сообщение моего собеседника о его работе над книгой об Ишиме, насколько мне известно, не завершенной.

Виктор Ильич родился в семье служащих. Его отец, Илья Ефимович, уроженец Казанской губернии, работал заведующим отделом «Омскоблторга». Мать, Наталья Петровна, урожденная Соловьева, занималась домашним хозяйством. Ее родина – Пашийский завод на Западном Урале. По окончании в 1927 году семилетней школы Виктор поступает на архитектурное отделение Омского художественно-промышленного техникума и заканчивает его три года спустя. Несколько лет работал десятником Барабинского отдела местного хозяйства, техником в Абакане, архитектором в Саратове (контора «Промстройпроект») и в Сталинграде («Крайпромгор»). В 1935 году он стал студентом архитектурного факультета Института живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина Всероссийской академии художеств в Ленинграде. Все последующие годы были связаны у Кочедамова с этим городом, где он проживал по улице Чернышевского, и с академией. В 1941 году в первые месяцы войны, отложив почти законченный дипломный проект, студент-дипломник уходит добровольцем-рядовым в народное ополчение, защищает Ленинград в окопах Ораниенбаума (с 1948 года – Ломоносов). У местных военных властей, озабоченных необходимостью восстановления города и разрушенных зданий, хватило ума отозвать с фронта в октябре 1941 года почти готового архитектора. Этим шагом была спасена жизнь одного из талантливых людей России. А сколько их погибло в ополчении в первые месяцы войны! Вспомните хотя бы одно имя общемирового значения, основателя космонавтики – Ю.В. Кондратюка-Шергея.

Со званием архитектора-художника В.И. Кочедамов в декабре 1941 года завершает высшее образование. Как выпускника с красным дипломом его оставляют ассистентом при Репинском институте на кафедре архитектурного проектирования. Следует аспирантура, защита кандидатской диссертации в ноябре 1946 года, ученая степень кандидата архитектуры, звание доцента и профессора, организация и руководство персональной мастерской. В 1949 году Кочедамов становится деканом архитектурного факультета. На этой должности, как и на преподавательском поприще, он остается до конца своих дней. Мне хорошо знакомы деканские хлопоты, однообразно повторяющиеся из года в год. В свое время меня хватило на деканской должности немногим больше двух лет. А тут профессор оставался хозяином факультета 22 года! Это подвиг, который в состоянии оценить немногие.

В.И. Кочедамов скончался в январе 1971 года в относительно молодом возрасте – пятидесяти девяти лет. Можно только предполагать причину столь раннего ухода из жизни. Это, прежде всего, бесконечные неприятности служебного характера, трудности совмещения административной и научной работы, связанной с поездками по сибирским городам. На последних фотографиях (илл. 352) он выглядит много старше своих лет. Наверное, сказались и подозрения соответствующих «органов», обнаруживших серьезный изъян в биографии будущего архитектора. Речь идет о следующем. В одной из анкет, заполненной Кочедамовым в июле 1947 года, на вопрос «Были ли Вы или Ваши родственники на территории белых, где, сколько времени и чем занимались?» Виктор Ильич в оправдательных тонах писал: «В г.Омске до 1919 года было Колчаковское правительство. Отец служил в частном предприятии, мне было 7 лет». О кончине архитектора сообщили газеты «Советская культура», ленинградская «Строительный рабочий». Свои соболезнования высказали Министерство культуры СССР, Академия художеств, Союз архитекторов, членом центрального и ленинградского правления которого он был, Институт им. И.Е. Репина.

В предвоенные годы В.И. Кочедамов много времени и сил отдал застройке Сталинграда (Волгограда), участвовал в восстановлении Ленинграда, архитектуре которого им посвящено много научных трудов, в том числе – истории архитектурных шедевров Санкт-Петербурга (см., например, «Проекты первого постоянного моста на Неве», 1953). Наибольший след в научном творчестве архитектора остался в описаниях истории сибирских городов. Здесь, возможно, из-за тоски по родным местам, неоднократно посещаемым в детские и юношеские годы, основное внимание в своих публикациях Кочедамов уделил Тобольску – древней столице и старейшему городу Сибири, родному Омску и соседней с ним Тюмени.

Упомянутая книга об истории и архитектуре Тобольска, изданная в Тюмени, на мой взгляд, наиболее полная из всех, когда-либо написанных об этом городе. Книга эта удивительная. При ее чтении создается впечатление, что автор, досконально изучивший историю города, присутствовал при его строительстве на всех этапах его существования. Поражает присутствие тончайших подробностей, особенно если знать, что деревянный город почти полностью выгорал при многократных пожарах, если не изменяет память – восьми. По сути дела, тот Тобольск, который мы видим сейчас, совершенно не похож на прежний: другие были церкви, другой кремль с его башнями и острожными стенами. Множество иллюстраций, которые стали возможны только благодаря тому, что книга подготовлена провинциальным издательством (центральные, как правило, принуждают автора к безжалостному их сокращению), делают книгу невероятно интересной, занимательной и ценной за счет обилия фактического материала, показанного в развитии с начала основания города и до советского периода. Энциклопедическое изложение истории Тобольска делает книгу настольным справочником. У меня, например, постоянно возникала потребность «посоветоваться» с Кочедамовым, когда приходилось собирать сведения об истории кино и фотографии в Тобольске, об устройстве первых водокачек, водопроводов и электростанций в этом городе. Из работы Кочедамова я впервые узнал, что первоначальное название города – Ладейный, недолгое время фигурировавшее в официальных ранних документах, появилось благодаря занятному обстоятельству. Весной 1587 года отряд казаков под предводительством Данилы Чулкова высадился на берегу Иртыша под прибрежной кручей. На вершине ее и решено было основать острог. За короткое лето казаки не смогли обзавестись строевым лесом в достаточном количестве и в ход пошло дерево судов – ладей, на которых они сюда и приплыли.

К 1678 году относится первое упоминание имени боярского сына Семена Ульяновича Ремезова, зачинателя каменного строительства в городе. Достаточно подробно описана творческая биография этого выдающегося сибиряка. Названо первое каменное некультовое здание в Тобольске – двухэтажный архиерейский дом (1691). В 1729 году Тобольск, наряду с другими российскими городами, получил свой первый герб: на синем фоне – золотая пирамида, по краям которой располагались алебарды и барабаны. Необходимость в подчеркивании военной тематики объяснялась тем, что Тобольский пехотный полк российской армии должен был иметь на своих знаменах как символику города, на содержании которого он находился, так и принадлежность к воинству.

1717-й год ознаменовался прибытием из Санкт-Петербурга из Морской академии отряда геодезистов. Их задача состояла в картировании отдельных районов Сибири. Под руководством Петра Чичагова в 1725 году впервые были определены географические координаты Тобольска и прилегающих к нему поселений. Тогда же профессиональный инженер-геодезист Ефим Бузовлев снял план города с помощью геодезических инструментов – событие весьма примечательное. Открытие геодезической школы позволило ее выпускникам создать на строго научной основе проектные планы Тобольска 1767, 1776 и 1784 годов. Впервые руководство застройкой по этим планам оказалось в руках профессиональных архитекторов Гучева и Федора Уткина. Интересна история многих тобольских домов, принадлежавших в былые времена именитым горожанам. Помимо жилых домов в книге описаны здания общественного назначения, в том числе утраченные. Например, Кочедамов приводит чертеж первого Тобольского театра, построенного в дереве Ф. Уткиным в 1791 году. Указываются имена городских инженеров и архитекторов XIX столетия: Булынина, Трофимова, Вейгеля, Чайковского, Завалова, Черненко, Кашина, Аплечева, Лосева, Шмидта, Полонского, Прамера и Алявдина.

В 1878 году геральдика Тобольска вновь изменилась: город и губерния получили герб, заметно отличающийся от прежнего (цвет. илл. 353). Пирамида заменена на серебряный щит Ермака, украшенный драгоценными камнями, синий фон уступил место золотому, по бокам щита помещены знамена. Щит окружен дубовым венком и увенчан позолоченной короной с Александровской лентой.

Когда перелистываешь книги В.И. Кочедамова, то первое, что бросается в глаза, это множество рисунков по реконструкции былых очертаний и внешних видов старых городов. Все они талантливо выполнены рукой мастера с характерной для архитектурных чертежей детальной проработкой фрагментов. Автор иллюстрирует текст чертежами и гравюрами минувших столетий. В любой из кочедамовских книг обязательно присутствуют сведения о Тюмени с начала ее основания. Например, показаны планы Тюмени конца XVI – начала XVII веков со структурой улиц и поселений, обычно принятой для русских городов тех времен (илл. 354), с деревянным кремлем, посадом, набатной башней, мужским монастырем и тремя слободами: ямской, татарской и бухарской. Как правило, для сравнения рядом с реконструкцией Кочедамов помещает на страницах книги фотографию современного состояния сохранившихся строений. Фотоаппарат – неизменная принадлежность автора в его экспедиционных поездках. Оценка архитектурных особенностей сооружений наших предков постоянно соседствует с историческим описанием прошлого в те времена, когда был воздвигнут тот или иной строительный объект. Прием достаточно эффективный, помогающий понять причинные связи как появления сооружения, так и приемов архитектурных решений, выбранных древними зодчими. Подробно исследована история постройки первых рубленых и каменных зданий Тюмени, в том числе Преображенского, или Троицкого собора. Указано имя его строителя, «каменного» мастера Матвея Максимова, и, что любопытно, источник финансирования – доходы хозяйственной деятельности Тобольска. Описана первая эмблема Тюмени, отображенная на государственной печати города. Как известно, герб «сибирского царства» включал двух стоящих на задних лапах соболей. В передних они держали две скрещивающиеся стрелы. Эту же идею о богатстве Сибири пушниной содержала и тюменская печать с изображением лисицы и бобра и надписью «печать государства земли сибирские Тюменского города».

Интересны такие детали. В 1661 году стрелецкий голова Самуил Блудов и подьячий Алексей Столбов составили первый проект на капитальную перестройку тюменского острога. По сути дела здесь были названы имена первых архитекторов города, представивших для реализации документ плановой застройки, обязательный для исполнения. Кроме того, дается сравнение судеб Тюмени и Тобольска. Так, до 1590 года Тюмень была главным городом Сибири, и только по инициативе воеводы Василия Кольцова-Масальского столицу перенесли в Тобольск. Тюмень во все времена была более населена, чем Тобольск, и более развита в промышленном отношении. Строительная история города прослеживается до тех пор, когда ушли в прошлое острожные стены с их высокими рублеными башнями. Облик города новейшей формации стал создаваться на более совершенных для того времени градостроительных принципах.

Не забыт Омск – родной город В.И. Кочедамова. В книге о нем указывается имя основателя первого поселения полковника И.Д. Бухгольца, который в 1715 году по приказу Петра Первого отправился из Тобольска с военным отрядом вверх по Иртышу с намерением заложить крепость в устье реки Омки. До этого события российские владения на Иртыше ограничивались городом Тарой, основанном в 1594 году. Планы строительства крепости составили тоболяки майор Аксаков и капитан-инженер де Грант. Первое каменное здание в Омске появилось в 1773 году. Это был Воскресенский собор, строительством которого руководил ямщик из Тобольска Иван Черепанов, автор знаменитой «Сибирской летописи». В истории Сибири он остался как один из многосторонне развитых и деятельных людей. Черепанов занимался строительством, архитектурой, резкой иконостасов, писал иконы. Только из книги Кочедамова я впервые узнал, что здание женской гимназии в Омске представляет собой копию Тюменского реального училища. Его строительство закончилось несколько позже Тюменского – в 1882 году. Надо полагать, выбор проекта прошёл не без влияния И.Я. Словцова, возглавившего Тюменское реальное училище в 1879 году после многолетнего пребывания в Омске. Сказался и высокий авторитет как училища, так и самого ученого, деятельности которого омичи старались подражать.

Книга, посвященная Омску, поведала мне о первой Западно-Сибирской торгово-промышленной выставке, состоявшейся в июле – сентябре 1911 года. Выставочные павильоны с пышной архитектурой (илл. 355, стр. 190) строились за южной границей города. К площадке провели временную железную дорогу, устроили водопровод, соорудили электростанцию. Электрическое освещение в 1911 году рассматривалось всеми как выдающееся техническое достижение сибирских инженеров. На территории выставки сделали фонтаны, искусственное озеро с гротом, временный театр и ресторан. Особое внимание уделили многочисленным павильонам. Главный из них имел три высокие башни, внешне воспроизводившие архитектуру Московского Кремля. У входа воздвигли скульптуры Ермака, Д.И. Менделеева и губернатора Н.Г. Казнакова. По-видимому, памятное изваяние великого земляка Менделеева было первым в России. Павильон «Науки и сибиреведения» (илл. 356, стр. 191) оформили в древнеегипетском стиле. У входа в павильон стояли шесть сфинксов, а на вершинах четырех прямоугольных башен красовались египетские настенные росписи, отображающие хозяйственную деятельность древних египтян. Работали павильоны «Молочный», «Пчеловодства», «Железнодорожный», «Переселенческий» и др. Выставку осмотрели около 180 тысяч посетителей.

Если вам, читатель, когда-нибудь удастся подержать в руках богато иллюстрированную книгу об Омске (117 рисунков и фотографий на 112 страниц текста, или по иллюстрации на каждую страницу!), обратите внимание на заставки к каждой из глав. Они любовно выполнены рукой В.И. Кочедамова и свидетельствуют о высоком даровании автора как художника.

Фундаментальные труды В.И. Кочедамова по истории архитектуры Сибири получили признание в академических кругах. Так, в обстоятельной книге Г.В. Алферовой «Русские города XVI – XVII веков», изданной в 1989 году в Москве в Институте истории АН СССР, ссылки на публикации Кочедамова встречаются неоднократно.