Она

ВЕСЕЛЫЕ ОПЕКУНШИ

Уважаемые господа!

Вот уже четырнадцать лет я работаю в доме господина Рудольфа и веду его хозяйство. Я там убираю, проветриваю, топлю, мою окна, натираю мебель и паркет, стираю, глажу, стелю и меняю постели, подметаю двор, зимой расчищаю снег и никогда ничего не трогаю на его письменном столе. Когда господин Рудольф уезжает на Мальорку, я слежу за таймером, который по утрам и вечерам зажигает лампу в комнатах с окнами на запад, чтобы соседи думали, что господин Рудольф дома. Господин Рудольф ни с кем в Пайскаме не разговаривает, и никаких родственников у него здесь нет. У него есть сестра в Вене. Она иногда приезжает, и тогда господин Рудольф закрывается в своем кабинете и не выходит, он впадает в отчаяние от того, что не может работать. Сестра ему все время мешает. Тогда как я сделаю все свои дела и ухожу. Иногда мы с господином Рудольфом перекинемся парой слов. Но всегда очень коротко, и при этом он мне улыбается. Своей сестре он никогда не улыбается, от нее ему одно беспокойство. Когда она гостит в Пайскаме дольше трех дней, господин Рудольф ходит по дому с закрытыми глазами, чтобы ее не видеть, и с вытянутыми перед собой руками, чтобы не натыкаться на мебель, впрочем, несколько раз все же ушибся.

А теперь мне хотелось бы рассказать вам немного о себе. Я родом из верхнего Гмундена, родилась и выросла в горах, а не на равнине, а это — большая разница. Люди с равнины хитрые и лукавые, говорят много, а правды никогда не скажут. Тогда как люди в горах лишнего не болтают, но все умеют. Этому мы учимся, живя вблизи глубоких ущелий и среди глухих лесов. Родные края человека многому научат. Жители равнин совсем другие, особенно жители Вены и особенно жительницы. Сестра господина Рудольфа — наглядный тому пример. Только кого она тут может перехитрить? Всегда хочет казаться не той, кто она есть на самом деле. Это, я думаю, и есть самое важное, что я хотела вам сообщить о себе, и объяснить разницу между мной и сестрой господина Рудольфа.

У меня есть еще кое-что вам сообщить. Когда эта дама из Вены говорит о своем брате, то всегда лукаво усмехается. Она делает вид, будто мы обе знаем, что за человек господин Рудольф. Таким образом его дорогая сестрица хочет дать понять, будто мы обе прекрасно понимаем, что у господина Рудольфа голова не в порядке. Может, так оно и есть. Но, посудите сами, даже если у господина Рудольфа в голове и вправду бог знает какая неразбериха, разве хорошо над этим смеяться?

А теперь я хотела бы вам рассказать, как так случилось, что у господина Рудольфа голова пошла кругом. Господин Рудольф поехал на Мальорку. Он туда ездил часто и надолго. А в последний раз и четырех дней не прошло, как моим соседям звонит какая-то девица. У меня самой телефона нет. Соседи сразу ко мне прибежали, дескать, звонит какая-то Каналлас с Мальорки, дескать, господину Рудольфу плохо. Я удивилась, конечно, что звонят мне, а не его сестре в Вену. Но та Каналлас сказала, что господин Рудольф велел, чтобы звонили мне. Сказала, что господин Рудольф упал и потерял сознание. Я спросила, что она имеет в виду, но она ничего не объяснила, только обещала все устроить, чтобы специальная медицинская служба доставила господина Рудольфа прямо сюда к нам в Пайскам. Можете себе представить? Из такой-то дали. Так что я должна быть готова и ждать у него дома. Когда я спросила, нужно ли позвонить его сестре в Вену, так та Каналлас сказала, что нет, ни в коем случае, господин Рудольф этого не хочет. Так что судите сами.

Когда господин Рудольф приехал, на него было страшно смотреть. Сгорбленный, худой, весь трясется. Какой-то человек в белом плаще его поддерживал, и у него, у господина Рудольфа, в руке была еще палка, он на нее опирался, но все равно шагал он с трудом, ноги переставлял осторожно, будто вот-вот упадет. У меня уже все было готово. Постель постлана, всего накуплено и наварено, чай его с цветами мальвы налит в термос. Чтобы господин Рудольф ни в чем не нуждался. А как же иначе? Все для него было сделано, но он не мог ни есть, ни спать. Только чаю пригубил и все. И так каждый день. Я, знаете ли, и ночью была с ним, сидела рядом. Иногда он засыпал ненадолго. А то еще пытался что-то сказать, но что — было не разобрать. И все время вздыхал. Уж как он вздыхал! Только неделю спустя мне удалось покормить его с ложки. Я с ним разговаривала, по голове гладила и при этом все время совала ему ложку в рот. Теперь ему гораздо лучше. Он и в кабинет свой заходит, садится к столу, но, думаю, ничего не пишет. Иногда выбежит из кабинета и рвет на голове свои седые волосы. На Мальорке волосы у него совсем побелели.

Сначала он ничего не рассказывал. Только уже потом сказал, что два года назад познакомился на Мальорке с одной молодой женщиной по имени Анна Хардит. У нее муж сбросился с балкона в отеле. Его кое-как наспех похоронили, видно, так у них принято на этой Пальме-де-Мальорке, вроде бы так это место называется. У нее, этой молодой женщины, когда муж с балкона сбросился, тогда ребенок маленький был на руках. Поэтому она даже не знала, где мужа похоронили. Она на Мальорку потом снова приехала, чтобы отыскать могилу. Ребенок к тому времени подрос, и у нее появилось время на такие дела. Господин Рудольф ей помогал. Они эту могилу и вправду нашли. Оказалось, что это просто отверстие в бетонном блоке или что-то вроде того. Мужа ее там похоронили вместе с какой-то совсем неизвестной особой. Вот скажите на милость, как же это так можно?

Когда господин Рудольф приехал туда в этот раз, в последний, то о той молодой женщине никто ничего не знал, а он все хлопотал и вызнавал. И дознался. Ему сказали, что госпожа Хардлт тоже покончила жизнь самоубийством, что похоронили ее таким же ужасным образом. Наверное, на Мальорке мертвых не почитают, не любят или там нет для них места. Другого объяснения найти не могу. А он, господин Рудольф, как об этом узнал, как увидел такое отношение, так и сознание потерял. Мужчины очень нестойкие. Но вот чего я не понимаю, так это его рассказы о мертвой тишине. Как-то раз он проснулся ночью и все говорил и говорил о мертвой тишине. У мужчин бывает какая-то странная привязанность к смерти. Думаю, что господин Рудольф — как раз такой случай. И когда они видят такое обращение с умершими, как на этой Мальорке, например, что после смерти они никому не нужны, то дело совсем плохо.

Сестра господина Рудольфа в Пайскам все же приехала. Наверное, кто-нибудь из наших ей отсюда позвонил и сказал, что господин Рудольф вернулся с Мальорки в плохом состоянии и что я за ним ухаживаю. Она тут же приехала, чтобы самой за братом присматривать. Только господин Рудольф этого никак не хотел, уж я-то знаю. Но сопротивляться ей он не мог. Я все это видела, поэтому и ушла. Так что вы думаете? На другой же день она стучится в мою дверь. Вроде как ей нужно на пару дней уехать, не могла бы я это время присмотреть за господином Рудольфом. Короче говоря, не по ней эта работа. Вот я и вернулась. Я бы господина Рудольфа все равно не оставила. А она, думаете, вернулась? Ничего подобного, ее и след простыл. Только кто знает, если ей снова позвонят и скажут, что господину Рудольфу стало лучше и много ухода ему не требуется, то она снова в Пайскам примчится, а меня опять выставит вон. Долго это, конечно, не продлится, но не могу же я по ее прихоти бегать туда-сюда.

А еще в комиссию по опеке и попечительству я бы хотела сообщить кое-какие подробности о теперешнем состоянии господина Рудольфа. И хотела бы начать вот с чего. Человек не должен принимать смерть так близко к сердцу, как это делает господин Рудольф. Он о смерти думает больше, чем о жизни. И знаете, мне кажется, что господина Рудольфа вообще интересуют только мертвые. Голову даю на отсечение, что, если бы эта его мегера из Вены умерла, у него бы появился к ней интерес. Однажды его дорогая сестрица, которая всегда хвастается, что знает всю подноготную господина Рудольфа, открыла мне секрет. Случилось мне как-то складывать белье в его спальне, а она там возле меня крутилась и показала на шкаф в углу. В этот шкаф я никогда не заглядывала. Так вот она глазами злорадно блеснула и прошептала, что у господина Рудольфа в пустом шкафу хранится мамино пальто, что он подходит сюда и пальто это нюхает. И тут же дверцы шкафа распахнула. Там было пусто, одно только пальто висело на вешалке, хорошее пальто из кашемировой шерсти, но висело оно как-то странно. Бывает, так висит одежда, оставшаяся от покойника. Мне было неловко, ведь такие вещи чужому человеку не показывают, и стало стыдно за эту венскую даму. Может, у господина Рудольфа с матерью были особые отношения, трудно сказать, зачем он ходит нюхать это кашемировое пальто, но об этом чужому человеку сразу вот так рассказывать не стоит. В конце концов, пусть он ходит и нюхает это пальто, раз ему так хочется, раз он несчастный. И я должна вам еще кое-что сообщить. Господин Рудольф пишет о каком-то Батольде. Пишет он просто так, но ему это писание помогает. А его дорогая сестрица писать ему запрещает.

В этой связи прошу комиссию по опеке и попечительству назначить меня опекуншей господина Рудольфа Бергмана, проживающего в доме 250 в Пайскаме. Обещаю, что не буду запрещать ему писать, а также нюхать кашемировое пальто.

В случае моего назначения опекуншей прощу положить мне ежемесячный оклад в согласии с законом об опекунстве от 1985 года № 89, п. 1.

Ваша Анна Кинесберг

10 декабря 1988 года

Пайскам

Уважаемая госпожа председатель!

Обращаюсь к Вам в связи с тем, что Вы, несомненно, уже получили ходатайство известной госпожи Кинесберг касательно моего брата, господина Рудольфа Бергмана, проживающего по адресу Пайскам, дом 250, округ Ольсдорф. Хочу Вам заявить сразу, что не желаю, чтобы госпожа Кинесберг стала опекуншей моего брата. Мой брат в силу своего физического и психического состояния, в котором он сейчас находится, бесспорно нуждается в опекунше, но я прекрасно понимаю, что назначенная опекунша будет иметь широкие полномочия, особенно в том случае, если моего брата признают недееспособным. Госпожа Кинесберг просит о своем назначении с корыстными целями. В случае если ее назначат опекуншей, она будет получать зарплату из городской казны. Она это прекрасно знает, и это не единственная причина ее ходатайства. Я уверена, что она постарается завладеть домом № 250, который принадлежит нашей семье, и будет уговаривать брата, чтобы он этот дом завещал ей. Такие вещи случаются, и довольно часто. То, что помыслы госпожи Кинесберг не вполне чисты, могу Вам легко доказать на двух примерах.

Мой брат вот уже много лет пишет книгу о Мендельсоне-Бартольди. Работа над этой книгой действует на него губительно. Тем не менее мой брат твердит, что только он способен написать книгу об этом композиторе. Мне все равно, будет ли такая книга написана и кто ее напишет. Меня, госпожа председатель, интересует исключительно здоровье моего брата и ничего более. Сейчас, когда он вернулся с Мальорки в таком плачевном состоянии, важнее всего на свете, чтобы он оставил свое писание. Но госпожа Кинесберг эту его деятельность всячески поддерживает, и все с тем умыслом, чтобы ухудшить душевное состояние моего брата.

Вот другой пример. У моего брата неадекватное отношение к смерти. У него есть определенные привычки, о которых я здесь не хочу распространяться, но поощрять эти привычки весьма и весьма нежелательно. Госпожа Кинесберг и здесь ему во всем потакает. И, естественно, закрадывается подозрение относительно мотивов госпожи Кинесберг.

В связи с этим предлагаю назначить опекуншей господина Рудольфа Бергмана меня. Разумеется, в силу своей занятости на работе я на данный момент не могу ежедневно сама выполнять эти функции. В Пайскаме у меня была бы подручная, руководить которой я могу из Вены. Смею Вас заверить, госпожа председатель, что именно таким образом я осуществляю руководство своей собственной компанией. В Пайскам я бы все равно приезжала хотя бы для того, чтобы следить за состоянием дома. Если и этого недостаточно, то я бы разрешила госпоже Кинесберг убирать в доме за почасовую оплату.

Госпожа Кинесберг Вам, очевидно, писала, что когда я захожу в кабинет брата, он перестает писать, кричит на меня и использует грубые выражения. Но это, как Вы прекрасно знаете, обычная мужская реакция. Я не сомневаюсь, что его досада на меня возникает на гендерной почве. Некоторых мужчин женщины просто раздражают. Существует определенная (и немалочисленная к тому же) категория мужчин, которые уверены, что женское мышление с логикой не в ладах. Мой брат как раз из их числа. Но на самом деле правда совсем в другом. Потому что мой брат, который мог бы уже написать тысячу страниц о Мендельсоне-Бартольди, сам ведет себя совершенно нелогично.

Разумеется, было бы недостаточно лишь описать душевное состояние и привычки моего брата. Необходимо привести примеры, поэтому в приложении направляю Вам несколько отрывков из его дневника. Этот дневник брат начал писать, когда последний раз вернулся с Мальорки, где на него, по-видимому, оказали влияние какие-то бетонные могилы. Всю жизнь у моего брата были проблемы с психикой, и я ему помогала. Но теперь эти его проблемы вышли за рамки допустимых.

Я бы также хотела кратко пояснить, почему не могу послать дневник брата целиком. Этот его дневник (речь идет об обычной школьной тетради) мне пришлось, так сказать, буквально вырвать у него из рук. Когда я приехала, чтобы его душевно утешить, то узнала, что теперь он пишет не только о Мендельсоне-Бартольди, а еще кое-что — ведет дневник. И этого я допустить никак не могла. Брат пытался свой дневник отстоять, но в конце концов только его испортил. Дневник порвался. Брат даже пытался съесть измятые страницы. Мне пришлось буквально выковыривать у него изо рта изжеванные и перепачканные слюной клочки бумаги. Поэтому посылаю только фрагменты дневника. Но эти фрагменты представлены в надлежащем виде. Они переписаны, пронумерованы и зарегистрированы. К сожалению, в этих отрывках, которые мне удалось сохранить, некоторые места нечитабельные. В соответствии с правилами архивного дела с помощью точек в квадратных скобках я обозначила количество букв, которые нельзя было ни прочесть, ни, следовательно, переписать.

Я собираюсь приехать в Пайскам после рождественских праздников. Провести с братом Рождество, к сожалению, не смогу, потому что занята в эти дни. Но надеюсь, госпожа председатель, что не позже начала следующего года мы сможем встретиться с Вами лично и вместе заняться делом моего брата.

Желаю Вам и Вашим сотрудникам хорошо провести рождественские праздники, а также больших успехов в новом году.

Елизавета Бергман 22 декабря 1988 года

Пайскам

Фрагмент 1

В моей жизни было не слишком много женщин, но все же кое-какие появлялись. Прежде всего, это моя старшая сестра. Потом идут женщины, на которых я хотел жениться, и эта мысль меня некоторое время даже забавляла, поскольку претендентки на роль жены действительно находились, которые по нисходящей шкале «подходящие», «не очень подходящие» и «совсем не подходящие» оказывались все больше в нижней ее половине. Конечно, мать тоже появлялась в моей жизни, но, смею заметить, скорее это я сам из нее появился. Если подводить итог моего отношения к женщинам, то должен признать, что я хорошо отношусь к тем, которые уже умерли, как моя мать, уже упомянутая, а теперь еще и Анна Хардлт, или к тем, которые скоро собираются это сделать, как, например, та же самая Кинесберг. Я оправдываю себя тем, что мой случай далеко не единственный. У многих мужчин такое же отношение к женщинам, только в отличие от меня они в этом не признаются, а я даже готов признать, что мой случай куда серьезнее. В сущности, живая и здравствующая женщина, если принимать во внимание сексуальные потребности мужчины, нужна только на короткое время, да и то при условии [………] и [……] потому что […………].

Фрагмент 2

Несмотря на все доводы современных гендерных исследований о том, что женщина стоит наравне с мужчиной, я убежден, что только мужская форма существования представляет собой [……], как подтверждает современная наука. Женщины же, наоборот, представляют собой […………]. С женщиной прежде всего связана надежда на продолжение жизни, вот только кому это нужно. В конце концов, продолжение жизни — это всего лишь иллюзия. На картине Эгона Шиле «Беременная женщина и смерть» изображено женское тело, внутри которого зреет плод, уже заранее обреченный на смерть. Образ этот очень точный, к тому же созданный мужчиной.

Фрагмент 3

Мужчина и женщина не могут понять друг друга, потому что каждый из них живет своей жизнью, каждый ведет совершенно особое существование и их бытие подчиняется разным законам Вселенной. Пребывание мужчины в этом мире — это тема andante con moto Мендельсона-Бартольди, а точнее, первые фразы 56-го опуса его Третьей симфонии, которая столь же эротична, сколь и трагична. Первые такты исполняют духовые инструменты с преобладанием звучания гобоев, кларнетов и фаготов (типично мужские музыкальные инструменты). И только потом вступают смычковые. Начало звучит торжественно, но в то же время очень печально. Скрипки врываются внезапно, и звучит новая и, я твердо убежден, очень женская мелодия, решительная и жизнеутверждающая. И это момент зарождения настоящей драмы той первой музыкальной фразы, сыгранной в темпе andante сот moto, в темпе, созвучном ритму человеческого сердца. Дальше слышны одновременно мотивы и гневного отрицания жизни, и тихого с ней смирения, но опять и опять сквозь это драматическое сплетение музыкальных мотивов пробиваются две начальные мелодии. Потом звучит только первая — ее играют духовые, — и теперь мелодия звучит по-особому пронзительно и печально. Звучит, словно похоронный марш, только совсем не торжественно. И постепенно стихает, так что в финале мы слышим только тихие вздохи. Так кончается первая фраза.

Фрагмент 4

Моя сестра не хочет, чтобы я продолжал писать свою книгу о Мендельсоне-Бартольди. Она говорит, что писательство мне вредит. Кинесберг смотрит на мое писательство как на безобидное занятие, чтобы скоротать время. Но ни та ни другая и не подозревают, что для меня значит писать про Мендельсона-Бартольди, особенно теперь, после моего возвращения с Мальорки, когда в моей истерзанной душе — лишь образы могил из бетона, которые я видел на кладбище в Пальма-де-Мальорке и которые открыли мне подлинную сущность смерти. Обычные могилы оставляют нам хоть какую-то надежду, может быть, наивную, что это только метаморфоза, что наше тело и мы вместе с ним просто меняем одну форму существования на другую, пусть даже и черт-те какую, но всего лишь меняем одно на другое! Даже кремация не лишает нас надежды. Дым, поднимаясь к небу, пробуждает в нас представление о возможности слияния с атмосферой, стратосферой и не знаю с какой там еще сферой. Во всяком случае, при традиционном способе погребения и при большом желании подобные представления не лишены смысла. Но тела, погребенные в бетоне, таким представлениям никак не способствуют. И что за гадость этот бетон! В бетоне гибнет любая надежда и наступает мертвая тишина. Это я понял там, на кладбище на Мальорке, столкнувшись лицом к лицу с бетонной смертью.

Фрагмент 5

Наверное, я мог бы как-то примириться с сестрой. Но зачем? Я же не виноват, что Мендельсон-Бартольди сочинял такую музыку. И не виноват, что пишу о Мендельсоне-Бартольди. Вот и Кинесберг меня поддерживает, и она права. А еще говорит, что нет моей вины в том, что мне встречались женщины, которые меня не любили. Можно подумать, что бывают женщины, которые способны любить мужчину. Они по-настоящему вообще никого не любят, кроме своих детей, да и то, смею вас уверить, далеко не всегда. Более того, Кинесберг, бедняжка, не подозревает, что ни одна любящая женщина, хотя таковой не существует вовсе, не может помочь мужчине в его, так сказать, изначально трагической ситуации.

Фрагмент 6

Моя сестра и Кинесберг полагают, что мне нужна опекунша. Это классический пример женских суждений. Они уверены, что мужчина без женщины угасает, становится ни на что не способен и впадает в депрессию. Может, они и правы, но мужчина и с женщиной может впасть в депрессию, а то и во что похуже. А чем дальше, тем только глубже. Так мы подошли к тому, что мужчина в современном мире обречен. И мыслящий человек, то есть мужчина, все более уверенно и неуклонно осознает, что он живет в большом и просторном приюте для сирот, постоянно убеждаясь, что у него нет ни матери, ни сестры, ни жены и никакой женщины вообще.

Уважаемые члены комиссии!

Сообщаю, что 4 января господин Рудольф Бергман умер. Как видите, Господь Бог распорядился по-своему. Господин Рудольф умер дома, а не где-нибудь в больнице. Я бы этого не допустила. Я была при нем до последней минуты, и он впервые рассказал мне о себе немного больше. Сказал, что хотел любить свою мать и сестру, но у него это никак не получалось. Когда же он понял, что так и не сможет их полюбить, решил, что лучше и не пытаться. А еще сказал, что на той Мальорке он понял, что означает смерть, то есть, как он выразился, полная и окончательная смерть. Сказал, что полная и окончательная смерть непроницаема, как бетон. Что полная и окончательная смерть — это одиночество, забетонированное внутри самого себя. И что он этого боится. А мне вспомнилось предание, которое рассказывают в горах близ Гмундена, о привидении, которое само себя боялось. А еще господин Рудольф сказал, что хотел бы быть похоронен в могиле, то есть в земле. И никак не в колумбарии в тесной и непроницаемой клетушке для урн. И что, дескать, он хочет, чтобы похороны проходили со священником и с музыкой, будто это все как бы не всерьез. Он и музыку сам выбрал, а я все его пожелания записала на бумаге.

Похороны организовала его сестра, которая все же приехала. Похороны были пышные, но на них почти никого не было. Известный вам господин Эрхарт из нашего муниципалитета, сестра покойного, наш приходской священник и я. Да еще два могильщика из похоронной службы. А как же? Кладбище у нас в Пайскаме очень хорошее, но у Бергманов там нет семейного склепа. Они все не из Пайскама. Поэтому наша венская дама быстро распорядилась насчет могилы. Она велела выкопать узкую яму, а внутри ее забетонировать. Якобы из-за подземных вод. Плиту на могилу, чтобы вышло недорого, она велела изготовить из сетки-рабицы и все того же бетона. А потом сверху присыпать землей и травой, но цветов она не хотела никаких, сказала, что потом с ними много хлопот. И той плитой из рабицы и бетона могильщики должны были накрыть узенькую, только-только в размер гроба, могилку, как только гроб туда спустят, а она, эта сестра его, положит сверху большой венок, чтоб прикрыть эту страшную плиту, и в целом все будет выглядеть вполне пристойно. Господину Эрхарту это не понравилось. Он со всей ответственностью предостерегал, что бетонная плита зимой потрескается и допустить этого нельзя. Я слышала, как сестра господина Рудольфа в конце концов пообещала господину Эрхарту, что до прихода зимы велит залить бетоном всю могилу и никакая вода туда не проникнет. Только вот не знаю, этого ли хотел господин Рудольф.

Как вам известно, никакой музыки сестра его заказывать не стала. А ведь ту бумагу с его пожеланиями я ей показала. Там было написано, что господин Рудольф хочет, чтобы на его похоронах звучал свадебный марш того самого Батольди. А она, как прочитала, так только подняла глаза к потолку и сказала, что ох уж эти его причуды. Но только последнее желание принято исполнять. Поэтому я пошла к господину Эрхарту и сказала ему, что, мол, так и так, что госпожа Бергман не хочет выполнить последнее желание своего брата. Господин Эрхарт эту бумажку у меня взял и пообещал, что как-нибудь все устроит.

На отпевании в часовне на кладбище священник нас заверил, что теперь у господина Рудольфа все будет хорошо. А потом, когда эти двое из погребальной службы везли гроб к могиле, грянул свадебный марш. Вы только себе представьте! Господин Эрхарт распорядился, чтобы марш звучал откуда-то из репродуктора, так что нам было весело шагать до той страшной могильной ямы.

Это и вправду замечательно, что господин Эрхарт все так устроил. У меня остались самые приятные воспоминания. Я буду навещать могилу господина Рудольфа каждое воскресенье сразу после мессы. Могилка его, конечно, выглядит неважно. Но я все равно около нее помолюсь и расскажу господину Рудольфу, что у него в доме происходит. Представляете, наша венская дама будет сдавать его туристам. Наверное, так выгоднее всего. Там под крышей уже и надпись имеется: Holiday Cottages, буквы в темноте светятся, если вдруг какой-нибудь гость приедет поздно вечером. Каждые выходные там будут новые постояльцы. А я буду приходить убирать, менять постели, а еще советовать туристам, куда пойти на экскурсию и чем можно заняться в нашей округе. Я обо всех могу позаботиться, любому умею помочь, если нужно, и речей при этом никаких не завожу. А знаете, наша венская дама хорошо платит. Она немного болтлива, но в целом мы с ней ладим. Так что в конце концов с Божьей помощью все обернулось во благо.

Ваша Анна Кинесберг

29 января 1989 года

Пайскам