Она

ПОДРУГА

«И хотя жизненный путь святого Христофора может мам показаться замечательным и удивительным или даже прекрасным и благородным, мы тем не менее обнаружим в нем толику нелепой абсурдности, что стало следствием непомерно высоких упований, возлагаемых на образ Христофора самим тем временем, когда зарождались легенды…» Она остановилась, не дописав фразу. Это предложение нужно переписать. Слишком длинное, и слова в нем скомканные, как бумажки в мусорной корзине в кабинете ученого. Но как же мне закончить статью о святом Христофоре? Она размышляла и барабанила пальцами по столу. Здесь на севере о святом Христофоре вообще трудно писать. Она посмотрела в окно: снег, снег. Нет, здесь я свой «Критический комментарий к легендам о святом Христофоре» никогда не закончу. Как можно северянину объяснить, в чем особенность личности Христофора? Его отношение к телу, к душе? Люди на севере одеваются тепло и живут просто, а у святого Христофора сплошные тайны и противоречия. Уеду! — пришла ей в голову спасительная мысль. Поеду куда-нибудь на юг. Прямо сейчас и уеду, решила она. Но как же мне отсюда выбраться? Когда эта машина приезжает снег чистить? Пожалуй, не буду ее ждать, пойду пешком до развилки, около полудня туда приезжает трактор, еще успею. Она посмотрела на часы. Девять. Может, трактор там не каждый день бывает, но вдруг мне повезет. Возьму только пару теплых вещей из своих запасов, пойду налегке, самое тяжелое — это моя статья о святом Христофоре. Сто пятьдесят страниц. Но здесь я ее ни за что не оставлю.

Решение уехать от Хадара было окончательным и бесповоротным. О братьях она сегодня уже позаботилась. Еще в пять утра притащила мертвого Хадара в дом Улофа и положила обоих рядышком на кровать в кухне: мертвого Хадара к мертвому Улофу. Похоронить их она бы уже не смогла. Зимой на севере земля так промерзает, что лопата только лязгает о ледяной грунт. Не зря Хадар говорил, что на севере мертвых зимой не хоронят.

С Хадаром она познакомилась на одной из своих лекций в евангельской церкви в городке неподалеку. Читала там лекцию о святых и мучениках. Она ездила с лекциями в этих краях в согласии с планом, придуманным для евангельских церквей какой-то Ассоциацией образования. На лекциях она рассказывала слушателям о святых вообще, не вдаваясь в подробности. Голос у нее был слабый и слишком высокий, и совершенно заурядная фигура сорокалетней женщины. Никто ее лекции не слушал. Люди сидели, уставившись прямо перед собой, и ей казалось, что они смотрят сквозь нее на мир, ей невидимый, и она может лишь догадываться по их сонным глазам, как выглядит мир за ее спиной. Слушателей было всего девять. После лекции к ней подошел человек, сказал, что его зовут Хадар, что живет он тут неподалеку и что отвезет ее к себе на машине, потому что ночевать сегодня она будет у него. Она решила, что Ассоциация образования, которая организовала ей лекцию, договорилась с ним о ночлеге, чтобы сэкономить на гостинице. Как всегда, сэкономить и не оплачивать ей номер в гостинице. Хадар жил далеко, с Ассоциацией образования он ни о чем не договаривался, отвезти ее он не смог — ей самой пришлось сесть за руль, и провела она в его доме не ночь, а целую зиму. Хадар и приехал на ее лекцию только затем, чтобы она за ним ухаживала. Он был болен, и позаботиться о нем было некому. Да и трудно было кого-нибудь найти. Люди на такие вещи соглашаются неохотно. Узнав из местной газеты, что какая-то женщина будет читать лекцию о святых, он решил, если женщина интересуется святыми, да еще и рассказывает об их деяниях, то она могла бы и им заинтересоваться, раз он серьезно болен.

Хадар был не просто болен. Хадар умирал. А кроме умирания, ненавидел своего брата Улофа. Ненавидел брата за Божью любовь, как Каин ненавидел Авеля, и ревновал. Ревновал потому, что Бог любил Улофа больше, чем его. Время ничего не меняет, разве что зависть пахнет по-разному в разных странах и в разных столетиях. Впрочем, и Улоф умирал, и брата своего Улоф тоже не жаловал. Все люди так или иначе умирают, сказала она себе, решив, что будет заботиться о Хадаре: присматривать за ним, вскрывать и чистить его бесконечные фурункулы, лечить мазями его кожный зуд, бороться с его хроническим кашлем. Заодно и за Улофом присмотрит, ведь он живет в двух шагах от Хадара. Много внимания она братьям уделять не станет: подлечить, прибрать, еду приготовить, кошку покормить, но, главное, здесь в мансарде она наконец-то допишет свою статью о святом Христофоре.

Она не обернулась, чтобы взглянуть напоследок на дом Улофа, где теперь лежали братья, прижавшись друг к другу. Взгляд ее блуждал между сосен возле хлева, ей хотелось убедиться, что от мертвой кошки, которую она туда отнесла на днях и не закопала, ничего не осталось. Смотри-ка, уж и нет ее там, подумала она с облегчением. На севере мертвого можно просто так оставить. Природа о нем позаботится. Лисы и воронье растащат мертвого по всей округе. Природа все вернет в исходное состояние. Она не сомневалась, что о телах братьев природа тоже позаботится. А вот с душой Хадара будет сложнее. Придется мне еще потаскать ее за собой. Душу Улофа? Нет, ее не возьму. Оставлю здесь на Божью милость. У него душа легкая, сама о себе позаботится, да и что мне до нее? А вот душа Хадара, рассудила она, — другое дело. Хадар был моим мужем, пока я жила тут зиму, а это какие-никакие, но все же обязательства.

Она надела пальто, теплую шапку, обула теплые башмаки, повесила на плечо дорожную сумку, взяла в руки портфель с рукописью, перекинула через плечо душу Хадара и со всей этой ношей направилась по узкой дороге вниз в сторону развилки. Когда они с Хадаром ехали сюда после лекции, она запомнила эту развилку и Хадар сказал, что развилка называется «поле Франса Линдгрена». Она запомнила и сломанный указатель, который торчал из сугроба. Возле этого указателя они как раз завернули направо, а потом ехали лесом в гору минут пятнадцать. Так что развилка должна быть недалеко, подбадривала она себя.

Она убеждала себя, что развилка недалеко. Однако теперь она шла пешком и дорога до этого поля Франса Линдгрена тянулась долго. Она шла лесом уже не меньше часа, несла и сумку, и портфель со статьей, да еще Хадара тащила на спине. Погода испортилась, пошел снег. Снежинки закружились тут и там, дорога быстро исчезала под снегом, а вскоре и вовсе пропала. И уже не было никакой разницы между дорогой и недорогой, но она все надеялась, что какая-то дорога тут есть. Перелезая через поваленную ель, она подумала было, что сбилась с пути, но мысль эту прогнала. Решила, что ель, скорее всего, упала сегодня утром. Дул сильный ветер, она это хорошо запомнила. Пока тащила тело Хадара к дому Улофа, ей приходилось упираться пятками в снег, чтоб не упасть, такой резкий дул ветер, он мог повалить и эту ель. Она решила, что именно так и случилось. Просто этот завал еще не расчистили. Тут на севере никто не торопится расчищать завалы, говорила она себе. А сама все лезла и лезла через поваленные деревья, покрытые сосульками. Сосульки свисали вертикально вниз, и уже было ясно, что деревья эти лежат здесь давно. Наступив на останки замерзшей вороны, вернее, на воронью голову, торчащую из-под снега, она поняла, что и в самом деле сбилась с пути. Стена леса с обеих сторон смыкалась все плотнее.

Только через час пути лес перед ней расступился и можно было осмотреться вокруг. Она обвела взглядом неподвижную белую равнину и плавные изгибы гор. Прямо перед ней высилась горная гряда, похожая на сидящего великана. Он сидел прямо, ноги ему занесло снегом, каменные волосы на его голове стояли дыбом. Кто соорудил здесь великана? Она задумалась. Может быть, Элис из Лиллаберга. Это он ворочает камни, выдирает с корнями деревья, осушает озера, вспахивает болота. Но трудно сказать, подумала она, который по счету Элис из Лиллаберга, первый, второй или третий, приложил к этому руку, поскольку в этой семье испокон веков всех мужчин называют одинаково. Так ей Хадар объяснил, это он ей все рассказывал. На небе появилось снежное облако, накрыло рассеченную вершину каменного великана; облако росло и приближалось, снег повалил хлопьями и каменное изваяние скрылось из виду.

Ей повезло, что она снова оказалась в густом лесу и ветви деревьев образовали над ее головой подобие крыши. Если пойду с горы лесом вниз, все вниз и вниз, то выйду к развилке, успокаивала она себя, выйду к этому полю, как же оно называется?.. Поле Франса… забыла уже, хотя здесь у каждого места, даже самого безлюдного, есть свое название. Болото Лаупарлидмюрен, гора Хандскебергет. Да сколько еще таких мест Хадар называл! Зато у животных и людей на севере зачастую вообще нет имен. Или одно имя на всех, как у этих Элисов из Лиллаберга. Или дают такие как бы имена. Жену Хадара и Улофа, одну на двоих, звали Минна, и их кошку, тоже одну на двоих, которую они убили и которую я не закопала, тоже звали Минна. А меня Хадар ни разу по имени не назвал. И Улоф тоже. Они и не спрашивали, есть ли у меня имя. Стали бы они себе головы забивать, как меня зовут. Зато у всех гор, озер и полей есть свои названия. Может, потому что они всегда на своих местах и никуда вот так, в один миг, не денутся. С людьми и животными, по правде говоря, дело обстоит иначе. Хадар говорил, что на севере никогда не знаешь, вернется ли человек, собака или кошка, если они ушли из дома, не провалятся ли они в яму, полную шмелиного меда, или в высохший колодец, или еще бог знает куда. Поэтому и не стоит давать им имена просто так, на короткое время.

Снег наконец прекратился. Она остановилась, обмела перчатками воротник пальто, шапку, постучала пяткой о пятку и стряхнула снег с башмаков. Закинула Хадара на плечо и мужественно двинулась дальше. Идти теперь было гораздо легче. Стволы елей громко трещали, словно кто-то дергал струны в глубине их древесных душ. Наконец-то она могла спокойно подумать о своей статье. Ей было привычно думать на ходу.

Она часто размышляла о своих исследованиях, гуляя по улицам и паркам Уппсалы. В университете Уппсалы она училась на евангельском теологическом факультете. Вовсе не потому, что готовила себя к пасторской деятельности, просто хотела о Нем что-то узнать. Но о святых она писала исключительно с позиций современной гуманитарной науки. Например, в предисловии к книге «Святые севера» она написала так: «Святым всегда отводилась определенная роль. Иногда нужен был покровитель нового ремесла, иногда — вновь образовавшегося государства, а порой нужен был тот, кто оберегает от болезней. Для этих целей в легенды о святых вставляли детали биографий, подходящие как раз для тех или иных случаев. Функции святых можно было бы сравнить с функциями современных брендовых компаний или, например, с логотипами спортклубов. Впрочем, некоторых святых именно так используют и в наши дни. Взять, например, короны святого Патрика на форме наших хоккеистов». А в своем «Критическом комментарии к легендам о святом Христофоре» она давала специалистам следующие разъяснения: «При изучении легенд о святом Христофоре мы обнаруживаем сведения о том, что он был, скорее всего, римским воином и звали его Репрев, и что он был выходец из Ханаана или из Сирии. Однако не дадим себя обмануть разными сомнительными сведениями, которые можно обнаружить в этих легендах. Некоторые легенды содержат сведения откровенно фантастические. Рассказывают, например, о том, что у святого Христофора была песья голова. Действительно, во многих легендах, прежде всего восточных, святой Христофор назван псоглавым. На византийских иконах святой Христофор также изображен с песьей головой. Существуют и западные легенды, которые повторяют нечто подобное. Например, в немецкой легенде десятого века говорится, что святой Христофор выл, как собака, а если его дразнил прохожий человек, то он вцеплялся тому в горло или в ногу. Однако, читая подобные свидетельства, нужно сохранять здравый смысл. Даже если такие сведения и описания трудно объяснить, при их изучении не следует отступать от научного подхода. Иные исследователи объясняют звероподобие Христофора тем, что Репрев происходил из народа псоглавых. Так называли коренных жителей Ханаана. Или предполагали, что под „псоглавым“ следует понимать „другой“, то есть „чужестранец“. Эти исследователи обращают внимание на то, что в средневековых текстах „псоглавый“ часто относилось к человеку, который местным жителям казался странным и нагонял на них страх. Исследователи находили тому подтверждение в энциклопедии Гонория Августодунского. И тут нельзя не согласиться: „псоглавый“ действительно означает „иной, чужой, опасный“. На малоизвестной фреске, находящейся в склепе раннехристианской церкви святых Сергия и Вакха в Сирии, сохранилось устрашающее изображение святого Христофора. Но мало кто из ученых об этом знает. Позже церковь была превращена в мечеть, и сейчас к фреске практически нет доступа. На ней Христофор и впрямь изображен отталкивающе. Грудь его покрыта какими-то красными пятнами, вроде сыпи. Это особенно заметно, если снимок фрески увеличить на экране компьютера. Откуда на нем эта скверна? Объяснение, состоящее в том, что Репрев перед своим обращением в христианство был грешником и служил дьяволу, как свидетельствуют иные легенды, не выдерживает критики. На фотографии фрески уменьшенного размера видно, что вся его фигура окружена сиянием и его шакалья морда тоже сияет золотом, а нос, обросший курчавой шерстью, устремлен к небу. И что еще интереснее — на плечах Христофора нет младенца Иисуса Христа! Святой Христофор здесь сам по себе в своем страшном обличии. Такое изображение трудно истолковать. Но помочь нам может, например, отсылка к Анубису. Египетский бог Анубис был символом могущества фараонов, и у него тоже была песья голова. Иконографические изображения святых часто символизируют власть и силу».

Она шла по лесу еще целый час, таща Хадара на спине и неустанно размышляя о загадках, окружающих святого Христофора. Одна легенда, а точнее Ликийская, вспомнила она, свидетельствует о том, что святой Христофор чистил уборные, выносил бадьи с экскрементами прокаженных и опорожнял их в реку, через которую переносил путников. Что вообще это может означать — перенести кого-то через реку? Задалась она вопросом посреди леса в Норше и на расстоянии 750 километров вдали от университета в Уппсале. И так глубоко погрузилась в свои мысли, что начала рассуждать вслух. Подняла и сомкнула дугой руки над головой, словно обозначив этой метафорической фигурой все тайны, окружающие святого Христофора, так что Хадар едва не соскользнул с ее плеч. Теперь ее лекцию слушали лисы и белки, попрятавшиеся под снегом в своих норах. Она поняла, что добраться до исторической сути легенд о святом Христофоре будет очень трудно, но необходимо. Вспомнив, что она в лесу, а не в лекционном зале, закричала отчаянно и протяжно: «Христофо-о-ор!» Крик ее отразился от далекого каменного великана и вернулся к ней эхом «ор… ор… ор…». Или это был крик одинокой вороны, пролетающей над лесом?

Теперь она стояла на берегу замерзшей реки. Там, где течение подо льдом было всего сильнее, были видны мелкие впадинки, залитые водой, потому что был уже конец зимы, но лед с виду был еще крепок. Она вспомнила, как однажды под Рождество отец прорубил дыру в замерзшей реке и хотел наловить рыбы. Ей было тогда шесть лет. Отец прорубил лед двумя ударами топора, потом насадил и поставил удочку. Она вспомнила, как удивилась тогда, что река подо льдом не стоит, а течет, что под твердой ледовой коркой река живет своей жизнью. Что-то быстро промелькнуло, вода заколыхалась и она увидела гладкий серебряный хребет. А потом — глаз! Рыба попалась на крючок, резко дернулась и перевернулась на бок. И в этот момент на нее взглянул рыбий глаз. Она и не думала, что у рыбы такой большой и внимательный глаз. Крючок зацепил рыбью губу неглубоко, рыба сорвалась, оставив на крючке кусок своей щеки, пожертвовав частичкой своего тела, лишь бы уплыть прочь. Отец тогда закричал: «Сорвалась зараза! Ничего, далеко не уплывет, все равно сдохнет!» — и вытащил удочку. На крючке болтался кровавый кусочек рыбьей головы. А она уже себе представляла, как гордо понесет рыбу, завернутую в газету, чтобы кровь не испачкала ее праздничную шубку, как будет держать отца за руку и распевать колядки.

Теперь ей ничего не оставалось, как только перейти эту замерзшую реку. Но кто знает, крепок ли лед. Страх ей нашептывал, чтобы она помолилась святому Христофору. Ведь он же хранит тех, кто в пути. Раньше ей бы и в голову не пришло ничего подобного. А тут она сложила руки и приготовилась молиться: «Святой…», но как же к нему обратиться? Агиос Христофорос, Синт-Эстатиус, Сент-Китс? Обратиться к нему на шведском, латинском или греческом? И как креститься: справа налево или слева направо? Она подумала и не стала креститься вовсе. Одной рукой пришлось держать шапку на голове, снова подул ветер, а другой — портфель и Хадара, который все время сползал с ее плеч. Она быстро прошептала: «Помоги, помоги мне, пожалуйста!», закрыла глаза, прижала к себе Хадара покрепче и перебежала реку.

Дальше она брела, будто в забытьи. Опрометью перебежав замерзшую реку, она теперь едва переставляла ноги от усталости. И вдруг увидела перед собой гору. Гора выросла неожиданно, оказавшись вовсе не горой, а огромным, диковинного вида зверем, похожим на лося с массивными ветвистыми рогами, подпирающими, как ей казалось, верхушки деревьев. Запрокинув голову и открыв рот, она с ужасом смотрела на этот призрак. Лось клонил к ней голову, и голова его была уже так близко, что она чувствовала его горячее дыхание. Ей было страшно, но она поднялась на цыпочки и пальцем осторожно дотронулась до морды зверя, и ощутила, как его губы жарко затрепетали. Тогда она набралась смелости и погладила его по носу. Нос на ощупь был нежный, как мужской член. Страх ее совсем прошел, и она дотронулась до клочков курчавой шерсти над его ноздрями. Она гладила эту курчавую шерсть, как когда-то в детстве гладила персидскую овечку. Гладила овечку и кормила ее с руки. Они были с отцом на экскурсии, овечка гуляла в загончике, на заборе висела машина-автомат, туда кидали мелочь и получали пакетики с кормом. Она вспомнила об этом, пока ласкала этот мохнатый носище. Еще вспомнила, как снова и снова канючила у отца деньги, как ей не хотелось уходить от овечки. Когда отец все же оттащил ее за руку, то рассказал ей, что каракулевый мех, такой, как у мамы на воротнике пальто, выделывают из шкурок таких ягнят. Ягненка вынимают из материнской утробы, а чтобы шкурку не испортить, овце заживо разрезают матку, достают ягненка и снимают с него шкуру тоже заживо. Наверное, отец не должен был это рассказывать, но он всегда пользовался случаем, чтобы просветить свою дочь. Лось неожиданно тряхнул головой и громко фыркнул. Она испугалась и быстро отдернула руку. Рогатая голова начала подниматься вверх, изогнутая шея распрямлялась и вытягивала величественную голову с терновым венцом рогов все выше и выше, его прекрасная голова вздымалась вверх, будто восходящее солнце, пока не исчезла за вершинами деревьев.

Она уже не помнила, как в конце концов вышла к развилке. В тот момент, когда она приблизилась к сломанному указателю, который если и указывал куда-то, то прямо в землю, она увидела трактор. Он тоже походил на призрак. Пылил вокруг себя снегом, грохотал, дикие глаза прожекторов светили на фоне метели так ярко, что ей пришлось заслонить глаза рукой, сумка с рукописью упала в снег. Другой рукой она замахала изо всех сил, так что Хадар свалился на землю. Трактор остановился. Она быстро подняла сумку, схватила Хадара за волосы, потащила его за собой по снегу и на бегу закричала: «Я тут! Я здесь!» Водитель высунулся из кабины, и она прокричала, обращаясь к расплывчатому овалу лица высоко над собой: «Мне нужно на трассу, на автостраду!»

Усевшись рядом с водителем, она поняла, что ей здорово повезло.

— Подфартило тебе, — кричал ей водитель сквозь грохот мотора, — что меня сюда послали за этим указателем, хотят ремонтировать, только привезти надо. А так бы не поехал, по четвергам тут не бываю. Ты сама-то далеко бы не ушла. По этой дороге не пройти, когда снегу навалит. Ведет ложбиной. И снегу тут — больше, чем в лесу.

— Да указатель-то сломан еще с начала зимы. А ты его и не взял, — удивилась она.

— Ну и пусть. Он примерз там. Не видишь, что ли? Кто же знал, что такая погода завернет, когда меня посылали. Вчера-то хорошая была погода. А ночью все замерзло, и с утра по небу гонит тучи и снег валит. Ну и что, что указатель не взял, зато тебя подобрал. Какая разница.

Странная логика, но здесь на севере она научилась ни о чем не спрашивать. Главное, что трактор приехал.

На трассе ей снова повезло. Стояла она совсем недолго, как увидела, что едет грузовик. Ей казалось, что он не едет, а выплывает из белого пространства. Грузовик плыл в белой тишине, и снежинки плясали вокруг его фар. Он приближался совершенно бесшумно, и только когда остановился рядом с ней, она услышала скрип тормозов. Грузовик резко выдохнул воздух из глубин своих жестяных легких, словно кит, который, всплывая на поверхность белых волн, выпустил фонтаны пара. Открылась дверь, из кабины дохнуло теплом, водитель подал ей руку и помог влезть наверх со всеми сумками и Хадаром. «Мне до Уппсалы», — прошептала она и рухнула на сиденье. Сумка упала ей на колени, портфель ударил ее по лицу, Хадар повис на спинке сиденья позади нее. Она оперлась на него спиной. Водитель стал ее расспрашивать, зачем ей нужно в Уппсалу, но она не отвечала, оцепенело уставившись на дворники, которые раздвигали снег на белые полумесяцы.

Она хотела попасть в Уппсалу вовсе не потому, что ей вспомнился университет, а потому, что никакое другое место ей просто не пришло в голову. Вот только водитель до Уппсалы не доехал. Через три часа он остановился в Умео. Окно кабины заливали красные лучи какой-то рекламы, и эти назойливые блики ее разбудили. «Почему стоим? Где мы?» — вскрикнула она. Водитель не ответил, навис над ее сонной фигурой, открыл дверь с ее стороны и громко крикнул: «Подъем!» В лицо ей ударил холодный воздух, и она сразу пришла в себя. Высунула голову из машины и увидела надпись над входом в большое здание. Надпись словно бы парила в небе, то исчезая, то выныривая из темноты вместе с красным пульсирующим светом рекламы. Наконец ей удалось прочесть: «Умео».

— Но это же Умео, — она с удивлением обернулась на водителя. — А мне надо…

— Это вокзал. Доедешь, куда тебе надо, — водитель был сердит, это совместное путешествие он представлял себе совсем по-другому.

Она неуклюже начала слезать. Носком башмака нащупывала ступеньки, лестница была отвесная, водитель помогать ей не стал, наконец ступила на тротуар. Умео, Умео, бормотала она про себя, все еще не понимая, где она и зачем, хотела спросить, но водитель уже завел мотор, и она успела крикнуть ему: «Спасибо!» Он не ответил. Выкинул ей Хадара, обе сумки и резко захлопнул дверь. Она успела поймать портфель, Хадар и сумка грохнулись на землю.

Большие часы на фронтоне краснокирпичного здания показывали три четверти двенадцатого, когда она вошла в зал центрального вокзала Умео с Хадаром за спиной, дорожной сумкой через плечо и портфелем в руке. Осмотрелась с любопытством. Короткий сон в кабине грузовика пошел ей на пользу. Главное, что я выбралась из леса, здесь тепло и нет снега, сказала она себе, и настроение у нее поднялось.

Прямо перед собой она увидела скульптуру. Здесь даже есть немножко искусства, обрадовалась она. На шаткой повозке, запряженной шершавым конем, стоял металлический возница, повозка резко забирала на повороте, а разрезвившийся конь высоко поднимал переднюю ногу. Эта скульптурная группа показалась ей восхитительной. Да и весь зал был прекрасен. Прямо за фигурой возницы она приметила магазинчик с сувенирами. Ночью он был закрыт, но витрина его светилась. Прямо-таки сияла! Прижавшись лбом к стеклу, она рассматривала блестящую подставку, на которой весело покачивались деревянные раскрашенные лошадки, шапочки троллей и шлемы викингов. Здесь на вокзале в Умео ей все казалось как в сказке, после всех передряг, которые она пережила в горах на севере. К тому же здесь пахло кофе. От радости она едва не захлопала в ладоши.

Настроение у нее было замечательное, когда она зашла в привокзальное кафе «Сибилла», куда ее привлек кофейный аромат. Заказала двойной эспрессо, и тут на нее пахнуло другим запахом. Жареное мясо! На сковороде в масле скворчали котлеты, а над ними порхала черная прядь волос. Молодая худенькая азиатка переворачивала котлеты деревянной лопаткой, и прядь ее волос плясала над масляным озерцом. Ее волосы были под властью сине-желтой кепки. Все, кроме этой единственной непослушной прядки. Руки девушки были заняты, и ей ничего не оставалось, как торопливо уголком рта сдувать эту прядку, которая взлетала, кружилась и металась в разные стороны над сковородой, словно перышко, выпавшее из клетки с птицами на вьетнамском рынке.

Lamebiff, — выпалила она в нетерпении и показала пальцем на шипящие круги из мясного фарша. Рот ее наполнился слюной, капелька слюны скользнула на подбородок, она ее утерла и тут увидела другое яство. «Нет, лучше grythund», — и показала на сосиски в тесте. Она смотрела на сосиски, вытаращив глаза, будто видела их впервые в жизни. В конце концов остановилась на котлетах. Очень уж аппетитно они пахли. Девица бросила на нее взгляд из-под узких век, кивнула и продолжила орудовать лопаткой с ловкостью жонглера.

В предвкушении еды она продвинула свой поднос вдоль длинной раздачи до кассы. Заплатила. Девица накладывала ей котлеты на бумажную тарелку и все время кашляла. Она рассмотрела повариху вблизи: черные глаза, будто их кто-то нарисовал на резиновом лице куклы, пестрящем капельками пота и жира. В вырезе униформы на груди ее была видна россыпь красных прыщиков, наверное, от жары и угара. Девица кашляла. Испарения от жарящегося мяса раздражали ей горло, она кашляла так сильно, что бумажная тарелка едва не выпала у нее из рук.

Ночью посетителей в привокзальном кафе было немного, все сидели молча, каждый у своего столика. Она тяжело опустилась, вернее, рухнула на бежевое сиденье, и тут почувствовала страшную усталость. Хадара и сумку она положила под стол и жадно принялась за еду. Она набивала рот горячим мясом и едва не сжевала прядь своих волос, но была так голодна, что не могла оторваться и спрятать под шапку выбившуюся прядь. Покончив с бургерами, она поняла, что ей очень жарко, что она все еще в пальто и зимней шапке. Она сняла пальто и заметила, что кожа у нее на груди лоснится и покрылась красными прыщиками, но тут же об этом забыла. Ей хотелось спокойно насладиться кофе. Она почувствовала себя гораздо лучше, положила ногу на ногу и решила пить кофе спокойно и не спеша. И тут ее одолел кашель, в горле запершило. Уж не простыла ли я там в горах, на севере, испугалась она, но догадалась, что это от тяжелого угарного воздуха в кафе.

Вдруг она услышала, что кто-то воет, и почувствовала резкую боль в голени, будто ее пнули. Оглянулась — никого. Посмотрела по сторонам — никого нет. Сквозь стеклянную стену кафе она увидела в углу вокзального зала собаку; пес скулил, повизгивал, и какая-то женщина кричала кому-то: «Что за дикость! Что ты делаешь? Прекрати пинать собаку!»

Бог знает почему, но ей вспомнился Христофор. Именно сейчас! Она вдруг поняла, что этот ужасный псоглавый образ не имеет никакого отношения к тем краям, откуда Христофор был родом, и никак не связан с его внешностью, а связан с его святостью. Ее вдруг осенило, что святость страшна, что в глазах людей святость чудовищна, внушает страх, поэтому святого Христофора изображали в таком жутком виде. Она замотала головой, отгоняя эти дикие мысли. Погладила ногу, нога болела.

В два часа ночи она села на поезд до Уппсалы, но до Уппсалы так и не доехала. Через три часа вышла в Сундсвалле. Просто так, без всякой причины. Когда под утро проводник проходил по вагонам и объявлял Сундсвалл, она решила, что здесь и выйдет. Схватила с сиденья и с размаху перебросила через плечо Хадара. Он был уже нетяжелый, ослабел, будто бы его убыло, но, испугавшись, что не успеет сойти с поезда, она размахнулась слишком сильно, и он снова скользнул на сиденье. При второй попытке голова его застряла между ремнями сумки и он повис у нее на спине. Хадар тыкался в нее, пока она волокла его на себе, и ударялся лодыжками о каждую ступеньку, пока она слезала из вагона на перрон.

Хостел STF City был открыт, и даже нашлась свободная комната. Ей снова повезло. Она положила Хадара на двуспальную кровать. Или лучше сказать — душу Хадара? Она задумалась. Принадлежит ли душа умершему? Может, правильнее будет сказать «Хадарова душа», а самого Хадара считать все еще как бы живым? Но это предполагает существование некоего сверх-Хадара, которому принадлежат и душа, и тело. Точнее, тело когда-то принадлежало, теперь-то оно уже мертвое. Да и кто бы мог быть этот Хадар? А что, если душа Хадара, живой он или мертвый, от него не зависит? Душа никому не принадлежит, и не нужно искать никакого Хадара. А что же тогда душа? Что же тогда я тащу на себе? Как эта независимая душа вообще связана с Хадаром? А тело? Было ли оно как-то связано с Хадаром? Ответ она найти не смогла. Все становилось очень сложным. Она чувствовала, что проблема упирается в тело. И была вынуждена признать, что, кроме внешних атрибутов, вроде волдырей, кашля и прочих болячек, о теле Хадара она почти ничего не знает. Так же как и о своем. О нем она вообще уже ничего не знает.

Она решила принять душ. К телу своему она была равнодушна, мыла его безучастно — так, как выполняют неприятные, но необходимые и утомительно повторяющиеся действия. Словно бы ее тело было невостребованной и промежуточной формой существования. Она мыла свое тело, будто посторонний предмет, растирая по нему мочалкой скользкую мыльную пену. И тут она поняла, что о своем теле никогда всерьез не задумывалась. Ну, может, всего один раз, когда ей было тринадцать лет. Попала ей тогда в руки книга «Женское тело», она хотела прочитать о менструации, одна из глав прямо так и называлась. Книга предназначалась для беременных женщин, а не для девочек-подростков, а что касалось тела, то из книги она поняла, что его не существует. И хотя тела не существует, оно принимает разные временные формы в соответствии с планом, о котором трудно что-либо сказать. Еще она узнала, что тело существует в виде яйца, головастика, рыбы, мальчика, девочки, новорожденного… и на этом сведения о теле заканчивались, и дальше было только о пеленках и вязаных чепчиках. Прочитав эту книгу, она пришла к выводу, что тело — вещь совершенно непознаваемая. Потом она прочла еще одну книгу о теле, какое-то исследование о похоронах, прочла по необходимости, потому что Ассоциация образования заказала ей лекцию об истории кремации и значении кремации в европейской культуре. Чтение этой книги только утвердило ее в прежних выводах. И еще она уяснила, что перемены тела удивительны, а природа его неясна. Больше о теле ей читать не хотелось.

Когда она вернулась из душа, Хадара на кровати не было. Она пожала плечами и открыла окно, без всякого умысла, скорее, следуя традиции прощания с душой. Потом высунулась из окна как можно дальше, может, что-нибудь увижу, подумала она, но увидела только парковку. Закрыла окно и села на кровать.

Нога, куда ее кто-то пнул, все еще болела. Она ощупала голень — нет, никакого перелома нет, потрогала выше: икра, бедро, курчавые волосы в паху — и впервые в жизни ощутила, что ее тело — живое.

Так и не одевшись, она вытащила из портфеля свой «Критический комментарий к легендам о святом Христофоре». Открыла первую страницу и прочла первый абзац.

«Мало кто из святых окружен таким количеством удивительных легенд, и не всякий святой способен произвести на современного человека столь сильное впечатление. Кто знает, жил ли такой святой вообще? Люди задаются этим вопросом и при этом подвешивают его фигурки на передние стекла машин, наклеивают его изображения на свои автокараваны, чтобы в пути с ними не случилось ничего дурного. Мы же будем рассуждать здраво и опираться на факты. Поскольку мы вынуждены изучать легенды, не имея других источников, то будем доискиваться до исторической сущности научными методами».

Абзац этот она вычеркнула, открыла последнюю страницу и прочитала последний абзац.

«Вполне возможно, настоящий уровень наших знаний пока не позволяет дать верную интерпретацию образа святого Христофора. Необходимо пристально изучать социальные и политические обстоятельства той эпохи, когда возникали эти легенды. И тогда мы, несомненно, найдем ответы на те вопросы, которые пока еще остаются открытыми. Так мы сможем понять все социальные аспекты личности святого Христофора, наличие которых можем предполагать у этого вымышленного персонажа и идеологического конструкта».

Этот абзац она тоже вычеркнула. Ей захотелось написать об этом святом хотя бы одно-единственное правдивое предложение. Захотелось посмотреть в глаза человеку по имени Репрев, как однажды она заглянула в глаз большой белой рыбе. И вспомнилась ей Ликийская легенда о страданиях святого Христофора, фрагменты которой она помнила наизусть. И решила один из них процитировать:

«Крови убитых в той реке было много, и оленьего мускуса, и помета гиен; из реки той он пил, с речными водами слюну свою мешая, не брезгая ни тел путников, ни прокаженных».