Опасное знание

24. Бруберг

Около часа дня вернулся Харальд. Я вопросительно посмотрел на него. Он выпятил нижнюю губу, слегка опустил уголки губ и кивнул. Нельзя сказать, чтобы Харальд был в очень приподнятом настроении. Он подошел к окну, заложил руки за спину и посмотрел на улицу.

— Он признался? — спросил я.

— В общем да. Мы еще не могли допросить его по-настоящему. Турин его тоже основательно отделал. Он лежит в соседней палате.

— Бедный Эрик, — сказал я.

Мы оба замолчали. Я думал об Эрике Берггрене. Теперь все кончено. Не будет больше уютно потрескивающего огня в камине на Эстра Огатан. Не будет лыжных прогулок в окрестностях Ворсэтра морозным зимним утром. Не будет головокружительных виражей на маленьком темно-красном «порше». Не будет ничего.

— Теперь он сломлен, — сказал я. — Сломлен навсегда.

— Надо было раньше думать о последствиях, — глубокомысленно изрек Харальд.

— Едва ли он действовал по заранее обдуманному плану.

— Он утверждает то же самое. Но тогда почему он носил в кармане яд?

Я закрыл глаза и почувствовал, что мне безумно хочется курить.

— Возможно, он сам хотел отравиться, — сказал я. — А потом вдруг возникла мысль, что гораздо разумнее будет отравить Манфреда Лундберга.

— Возможно, что ты и прав, — согласился он. — Госпожу Хофстедтер он, по-видимому, задушил в панике.

— Она заметила что-нибудь подозрительное?

— Да, она видела, как он обменялся с Лундбергом чашками, — ответил Харальд. — Яд он положил в свою чашку, но кофе налил сначала Лундбергу, а потом забрал его чашку себе. Лундберг же взял чашку Берггрена с ядом. Госпожа Хофстедтер, наверное, подумала, что это восхитительная профессорская рассеянность.

И Мэрта знала кое-что. И Манфред знал кое-что. Говорят, что знание — сила. Но в данном случае знание стало причиной их гибели. Так было и так будет. Может быть, в еще более крупных масштабах. Но можно ли осуждать знание? Нет, осуждать можно только злоупотребление знанием. А ни Мэрта, ни Манфред никогда не употребляли свои знания во зло людям.

— Госпожа Хофстедтер, — продолжал Харальд, — сидела прямо напротив Берггрена. Остальные занимались в это время обсуждением вопросов методологии. Едва ли ей было это особенно интересно. И ей ничего не оставалось, как наблюдать за тем, что происходит. А на кого ей было приятнее всего смотреть? Разумеется, на своего нового возлюбленного, который сидел прямо напротив нее.

— Но Эрик намекал, что она уже нашла кого-то другого? — возразил я.

— Да, намекал, — угрюмо ответил Харальд. — Потому что ему это было выгодно. Но у нас нет ни единого факта, который подтверждал бы эту версию. Доцент Хофстедтер настолько ревнив, что подозревал каждого встречного и поперечного по малейшему поводу и совсем без повода. Вероятнее всего, что Берггрен и госпожа Хофстедтер до последнего дня оставались в близких отношениях.

— Когда ты впервые заподозрил Эрика? — спросил я.

Он задумался, прикоснувшись пальцами к носу.

— В общем это произошло после разговора с тобой, — пробормотал Харальд.

— После разговора со мной?

— Да. Ты сказал, что Лундберг хотел поговорить с Эриком о книге, которая у Лундберга была с собой. Но в портфеле Лундберга не было никакой книги. Не осталось книг и в семинарской аудитории. В «Альму» Лундберг спустился без портфеля. Если же у него все-таки была какая-нибудь книга, то либо он сам ее отдал, либо ее забрали у него из портфеля. И первое и второе могло произойти только в преподавательской, где оставался портфель.

Я призадумался.

— Значит, это было не «Schuldrecht» Шауна, как утверждал Эрик, — сказал я. — Этой книги у Манфреда не было во вторник.

Харальд начал ходить взад и вперед по палате.

— Нет, не «Schuldrecht», — ответил он. — Речь шла именно о книге Винцлера, который рассматривает понятие причинности. Ведь Берггрен посвятил свою работу проблеме тождества.

Он остановился, и на губах его мелькнула ироническая усмешка.

— Не думай, что я уж совсем не разбираюсь в терминологии цивилистики. Когда юрист пишет о проблеме тождества, значит, речь идет не столько о тождестве, сколько о причинности. Кстати, вопросы причинной связи в не меньшей степени интересуют и нас, криминалистов.

Харальд снова начал ходить по палате.

— А теперь история с галошами, — продолжал он. — Галоши связали воедино покушение на убийство Лундберга и убийство госпожи Хофстедтер. Убийцу, очевидно, следовало искать среди тех, кто присутствовал на следственном эксперименте. Ибо это единственное место, где он мог надеть галоши Лундберга.

Харальд немного помолчал и взглянул на меня.

— Разгадать тайну галош мне тоже помог ты, — продолжал он.

Я сделал все, чтобы не покраснеть.

— Во вторник ты пришел в «Альму» без галош, но впопыхах, когда уходил, надел галоши Берггрена. Таким образом Берггрен остался без галош, а на улице была слякоть. И тогда он решил надеть галоши Лундберга, хотя они были на номер больше.

Харальд вытащил трубку и сунул ее в рот. Но зажигать не стал.

— Если исходить из предположения, что убийца решил надеть галоши Манфреда, значит, ему нужно было зачем-то войти в преподавательскую, где они стоили. Вряд ли он пошел бы в преподавательскую только за галошами, так как слишком велик был риск, что его увидят. Значит, в преподавательскую его привело какое-то важное дело. Такое дело могло быть только у Берггрена и Улина. Возможно, в портфеле Лундберга лежали какие-нибудь материалы, связанные с благотворительным обществом Бернелиуса, и он мог сказать об этом Улину. Петерсон просто не успел бы зайти в преподавательскую и тут же очутиться внизу; ведь ты его поймал, когда он уже садился в машину. Я, скорее, мог бы подумать на Хофстедтера. Но у Берггрена, несомненно, в преподавательской было дело первостепенной важности: ему надо было изъять книгу Винцлера.

Харальд встал у окна, сунул трубку в карман и снова заложил руки за спину.

— Я отнюдь не уверен, — сказал он задумчиво, — что нам удалось бы изобличить его в покушении на Лундберга, если бы он не убил еще и Мэрту Хофстедтер. Прямых улик против него не было.

Он был немного взволнован и даже хлопнул в ладоши от досады.

— Теперь мы подошли к убийству госпожи Хофстедтер, — продолжал Харальд. — Ты, наверное, помнишь, что Рамселиус и Берггрен вошли в университет имеете. И вполне естественно, что они повесили свои пальто одно возле другого. Их галоши тоже оказались рядом. Но когда Рамселиус уходил, он по рассеянности оставил галоши Лундберга Берггрену.

— Ирония судьбы, — пробурчал я.

— Вот именно, — ответил Харальд. — И возможно, Берггрен даже не заметил, что надел совсем не те галоши, в которых пришел на следственный эксперимент. Ведь в вестибюле довольно темно.

Он снова начал прогуливаться по комнате.

— Перед следственным экспериментом Берггрен заходил в «Каролину», — продолжал Харальд. — Ему надо было отогнуть гвоздь в окне туалета, чтобы вечером он мог беспрепятственно туда влезть. В «Каролине» он по ошибке надел галоши Карландера.

— Он уже тогда замыслил убить Мэрту?

— Не думаю. Убийство было совершено, так сказать, экспромтом. И потом ему тоже приходилось прибегать к экспромтам. В результате он допустил ряд ошибок.

— Например? — спросил я.

— Например, он приводил множество фактов, которые при проверке оказывались не соответствующими действительности. Сначала он смело признался в том, что должен был встретиться с госпожой Хофстедтер. Это было опасное признание, но откровенность всегда располагает к доверию. Берггрен вел себя как человек, которому нечего скрывать. Разумеется, ему не хотелось привязывать эту встречу к «Каролине», где она состоялась на самом деле, и он перенес ее в здание филологического факультета. Ведь он знал, что раньше госпожа Хофстедтер встречалась там с Улином. Но уже здесь у него вышла осечка.

— Хильдинг, да? — спросил я.

Харальд кивнул.

— Правда, Улин еще ни в чем не признался, — сказал он. — Пока еще не признался. И конечно, мы все равно узнаем то, что он пытается скрыть. Но он не убийца. Данные Бюгдена снимают с него все подозрения в убийстве.

— То есть? — спросил я.

— Бюгден возвращался от тебя в четверг в половине десятого вечера, — ответил Харальд. — В кабинете Улина в университете в это время горел свет. Бюгден увидел свежие следы со специфическим узором на подошве и воткнувшейся в нее кнопкой. Они вели к подъезду, а не из подъезда. На ботинках Улина как раз такие подошвы. Он ведь не мог одновременно сидеть в канцелярии университета и убивать госпожу Хофстедтер в «Каролине».

Харальд приоткрыл дверь и выглянул в коридор.

Очевидно, он получил от кого-то, стоявшего за дверью, отрицательный ответ.

— Итак, на чем я остановился? — спросил он. — Ах да… Несомненно, Улин как раз перед убийством пришел в университет, может быть, за одну-две минуты до половины десятого. Возможно, он действительно проводил ее немного от здания филологического факультета. Улин рассказал об этом Турину до того, как узнал об убийстве. И возможно, они расстались возле «Каролины», где госпожа Хофстедтер должна была встретиться с Берггреном.

— Значит, показания Эрика противоречат в данном случае показаниям Хильдинга?

— Да, но это еще не так страшно. Хуже то, что он старается подвести под подозрение Германа Хофстедтера. Он утверждает, что чуть не наткнулся на Хофстедтера возле «Каролины» за несколько минут до половины десятого. А мы знаем совершенно точно, что Хофстедтер подошел к филологическому факультету через несколько минут после половины десятого. В тот самый момент, о котором говорит Берггрен, Хофстедтер еще сидел в автобусе или только садился на Большой площади.

— Но Эрик мог просто ошибиться на несколько минут, — предположил я.

— Нет, тут не ошибка, — возразил Харальд. — Он утверждает, что из-за встречи с Хофстедтером он чуть было не опоздал к месту свидания, так как ему пришлось покружить по парку. Тем самым он хочет подчеркнуть, что в действительности он подошел к филологическому факультету вовремя, то есть в половине десятого. Там, по его словам, он прождал около четверти часа, что совершенно исключается. В этом случае его непременно поймал бы ревнивый Хофстедтер, который все время был начеку.

— Но возможно, Герман тоже лжет, — возразил я.

— Ты забываешь, что показания Германа о поездке в автобусе были подтверждены пассажиром, запомнившим его.

Харальд помолчал, рассеянно тыча пальцем в цветы Авроры фон Лёвенцан.

— Итак, Берггрен лжет в обоих случаях: и когда указывает время встречи с Хофстедтером, и когда утверждает, что прождал возле филологического факультета около пятнадцати минут. И конечно, он лжет, заявляя, что должен был встретиться с госпожой Хофстедтер возле филологического факультета. Но в одном пункте он не лжет, и это очень важно.

Я вопросительно посмотрел на Харальда.

— Берггрен утверждает, что он в тот вечер действительно видел Хофстедтера, — объяснил Харальд. — И он даже выразил это еще яснее: он чуть было не попался к нему в лапы.

— Почему же ты думаешь, что в данном случае он говорит правду? — спросил я.

— Очень просто, дорогой Эрнст, — ответил Харальд. — Предположим, что Берггрен не видел Хофстедтера, но утверждает обратное. В этом случае он идет на большой риск, так как Хофстедтер может доказать свое алиби. Ведь совсем не исключено, что Хофстедтер провел этот вечер у кого-нибудь в гостях.

Я пробормотал, что доводы Харальда меня убедили.

— На самом же деле, — продолжал он, — Берггрен увидел Хофстедтера только после убийства, когда в панике бежал по Английскому парку мимо химического факультета к Виллавейен. Вот тогда-то он едва не попал в лапы к Хофстедтеру. Подозревая жену в неверности, Хофстедтер, естественно, обшарил весь филологический факультет, комнату за комнатой. И на это ушло немало времени. И хотя в большинстве комнат было темно, это вовсе не означало, что в них никого нет. Хофстедтер искал влюбленную пару, а влюбленные пары прекрасно обходятся и без электрического освещения.

— Значит, по парку бежал Эрик?

Харальд остановился и стал медленно раскачиваться всем телом: вперед-назад, вперед-назад. Потом он улыбнулся.

— Это самый простой и самый логичный вывод, — сказал он. — Дело это и без того запутанное, чтобы запутывать его еще больше. Из вас всех Берггрен самый сильный и самый тренированный. И ему ничего не стоило пробежаться по глубокому рыхлому снегу.

— А Ёста Петерсон? — спросил я. — Он очень сильный и крепкий.

— Это не мог быть Ёста Петерсон, — ответил Харальд. — Человек этот бежал по Английскому парку от «Каролины». Глубокий снег — это все-таки не шоссе. И если человек бежит по снегу, не разбирая дороги, — значит, его кто-то испугал, в данном случае Ёста Петерсон, который его окликнул.

— О том, что его окликнули, мы знаем только от Ёсты, — возразил я.

— Правильно, — согласился он. — Но Петерсону не имело смысла бежать по парку от «Каролины». Ведь у самого фасада библиотеки стояла его роскошная машина и всем своим необычным видом говорила о том, что Петерсон находится где-то поблизости. Если он убил госпожу Хофстедтер, ему следовало как можно скорее убрать оттуда машину.

— А вдруг его напугал ночной сторож, который неожиданно окликнул его? — упорствовал я.

Харальд дал мне понять, что мои полемические выпады не выдерживают критики.

— Ночной сторож ничего не видел, — сказал он. — Это мы уже установили. А посторонним лицам нет никакого дела до тех, кто вечером бродит вокруг «Каролины». Это может быть ночной сторож или еще кто-нибудь, кого им абсолютно незачем окликать. Возьми хотя бы Урбана Турина и Ульрику Бринкман. Им и в голову не пришло заподозрить в чем-то человека, который бежал по парку.

Я попытался высморкаться. Но теперь это было не так-то просто осуществить. И скоро я оставил бесплодные попытки прочистить свой бедный нос.

— И наконец еще одно твое сообщение представало для нас несомненный интерес, — продолжал Харальд. — Собственно говоря, ты рассказал об этом не мне, а Вальграву, который весьма основательно допросил тебя. Протокол допроса я прочитал, как увлекательную новеллу. В частности, ты показал, что, вернувшись домой, Берггрен сбросил совершенно промокшие ботинки.

Я слегка потянулся.

— Я действительно обратил на это внимание, — сказал я. — И подумал, что этот факт может представлять для вас известный интерес.

— Он оставил галоши под окном, когда лез в мужской туалет. Вероятно, ему не хотелось оставлять следов в библиотеке. После убийства он в панике бежал. И вполне естественно, что забыл галоши под окном. А когда вернулся, чтобы забрать, неожиданно встретил тебя.

— И поскольку совесть у него была нечиста, в первый момент он принял меня за своего отца? — догадался я.

— Весьма возможно, — ответил Харальд.

— Но почему он не дал мне сразу уйти? Тогда он смог бы забрать галоши. Я вовсе не хотел быть навязчивым.

— Тем не менее сразу ты почему-то не ушел, — насмешливо сказал Харальд. — И пока вы болтали, за это время произошло нечто чрезвычайно важное. Перестал идти снег. Метель кончилась. А немного погодя и небо прояснилось. Он понимал, что за галошами ему теперь идти рискованно. На снегу остались бы следы.

«И он пригласил меня к себе, потому что боялся остаться один, — думал я. — Интересно, что может чувствовать человек, который только что убил другого человека? Да еще человека, которого любил? Наверное, больше всего он боится одиночества? Боится увидеть нечто такое, чего другие не видят? И это нечто возникает перед ним, как только он закрывает глаза? И чтобы заснуть, он должен сначала оглушить себя алкоголем? Но какие видения посещают убийцу во сне?»

Ход моих мыслей был прерван скрипом открывающейся двери. В комнату вошел Густав Бюгден. Харальд вопросительно посмотрел на него. Бюгден почти незаметно покачал головой. Потом повернулся ко мне.

— Пришел Турин, он хотел бы поговорить с тобой, — сказал он раздраженно.

Я оцепенел.

— Поговорить со мной? — взорвался я. — Он хочет завершить столь удачно начатую работу?

Я почувствовал, как меня охватывает страх. Мне хотелось позвать кого-нибудь на помощь. А рука сама потянулась к графину, стоявшему на столике.

— Не пускайте ко мне этого психа! — закричал я.

Бюгден усмехнулся. Он решительно повернулся на каблуках и вышел в коридор. Прежде чем дверь закрылась, я услышал, как он говорит кому-то:

— Доцент сегодня не принимает!

Харальд тоже направился к двери.

— Я выйду в коридор и покурю немного, — сказал он. — И посмотрю, чтобы тебя не беспокоили.

— Выкури сигарету и за меня, — ответил я грустно.

Лишь через несколько часов я отважился выйти в коридор. У меня кружилась голова, и я должен был держаться за стену, чтобы не упасть. Конечно, глупо вставать с постели, когда еле держишься на ногах. Но мне приходилось выполнять очередное поручение, которое Харальд, по своему обыкновению, взвалил на меня. Я нашел телефон и набрал номер. Тотчас же в трубке послышался голос.

— Элиас Берггрен? — спросил я.

— Да, — ответил он коротко и ясно.

— Говорит доцент Бруберг. Я друг Эрика.

— Да?

— Случилось несчастье… — начал я неуверенно.

— Ну и что же? — спросил он равнодушно.

Меня это взбесило.

— Эрик арестован по обвинению в убийстве Мэрты Хофстедтер, — сказал я. — Он признал себя виновным.

— Ну и что же?

Его словарный запас был предельно ограниченным. Некоторое время он молчал. Потом спросил:

— Почему доцент звонит именно ко мне?

Я вышел из себя.

— Я думал… — заикаясь от злости, сказал я. — Мне казалось… он сильно избит… и находится в Академической больнице. И я подумал… что кто-нибудь должен помочь ему… подыскать хорошего адвоката…

— Я полагал, — сказал он, — что суд обязан предоставить обвиняемому защитника. Или я не прав?

— Вы правы.

— Еще какие-нибудь вопросы?

— Нет, простите за беспокойство.

— Пожалуйста.

Раздались частые гудки. Он положил трубку.

— Будь здоров, — пробормотал я.

Я пошел в туалет и украдкой выкурил сигарету. Мне это было совершенно необходимо.